Бекас

Покушав сытно, сын Парнаса
Воспеть не в силах даже и бекаса.

Быстро несясь в наклоненном положении, повертываясь с боку на бок и мелькая то справа, то слева белизной своего брюшка, бекас в несколько секунд вылетает из меры ружейного выстрела.^[1]

...жареные бекасы заключены в стрючьях, как наши бобы.

...ожидание бекаса было так сильно, что чмоканье своего каблука, вытаскиваемого изо ржавчины, представлялось Левину криком бекаса, и он схватывал и сжимал приклад ружья.^[2]

Въ опредѣленный день, каждый охотникъ обязывался разряжать ружьё только по бекасамъ. Многочисленные егеря за сутки до этого дня командировались во всѣ стороны, тоже исключительно за бекасами.
Обѣдъ готовился изъ однихъ бекасовъ, приготовленныхъ во всѣхъ видахъ, но на жаркое, каждому изъ гостей полагалась только одна штука.^[3]

Узкій, розовый ноготь щелкалъ по клюву бекаса, головка начинала быстро вращаться. Всѣ съ напряженнымъ вниманіемъ смотрѣли за игрушкой.
Наконецъ, движеніе замедлялось… головка останавливалась. Тотъ, на кого указывалъ острый клювъ, считался избранникомъ счастья.^[3]

В луже крестит себя обливанец-бекас...^[4]

Вместо бекаса (после оказалось: был и бекас) поднимается матка чирок-трескунка и садится от нас в десяти шагах, потом опять поднимается и садится с другой стороны.^[5]

Бекас — довольно большая, чрезвычайно широко распространенная группа куликов крупной или средней величины, населяющих как лесные, так и от крытые болота с более или менее густым травянистым покровом и <...> с ничтожными различиями возрастных и сезонных нарядов.^[6]:113

...взошло солнце, обогрело, запели птицы, бекас на болоте зажужжал...^[7]

Бекас — довольно большая, чрезвычайно широко распространенная группа куликов крупной или средней величины, населяющих как лесные, так и от крытые болота с более или менее густым травянистым покровом и, как и у вальдшнепов и гаршнепов, с ничтожными различиями возрастных и сезонных нарядов. По строению черепа и клюва они сходны с названными родами и с бекасовидными улитами, но хвост имеют из 7 и до 16 пар рулевых. Низ голени не оперен, плюсна и сзади покрыта поперечно-вытянутыми пластинками, коготь заднего пальца нормальный. Окраска чрезвычайно похожа на окраску гаршнепа, но от основания клюва вдоль середины лба и темени тянется узкая, светлая полоска и металлического блеска в оперении нет; попе рек хвоста, — по крайней мере на нескольких средних парах, — имеется до вольно широкая, яркорыжая предвершинная полоса.^[6]:113

Бекас Gallinago gallinago (Галлинаго галлинаго). <...> Молодые птицы слегка потемнее сверху, светлые края перьев спины и плечей поуже, темные темянные полосы без рыжеватых крапин, передняя сторона шеи и горло рыжеватые, зоб и бока крупнее испещрены темным; верхние кроющие крыла с ясной рыжевато-охристой предвершинной полоской.
Один из самых мелких наших видов...^[6]:113

Бекас гнездится от Исландии и Британских островов на западе до Камчатки, Командорских и Японских островов на востоке <исландские и фарерские слегка отличаются более рыжим затылком и мантией и в среднем крупным ростом — крыло 13,3–14,4: G. g. faeroensis, — и японских, как чрезвычайно мелких, вероятно, тоже придется выделить>. К северу заходит в южные части тундры на Мурмане, в дельте Печоры, под Обдорском и в дельтах больших сибирских рек <...>, также на Таймыре, на Боганиде под 70° с. ш., но до 76°, конечно, не доходит, вопреки указанию Ф. Д. Плеске.^[6]:113

Зимует в области Средиземного моря, северной Африке, южной Азии, и островах у юго-восточной части Азии. У Нас в западной части Туркестана, к западу от Каратау, в Закаспии и Закавказье, иногда в Крыму и даже на Украине.
В наших пределах имеется два подвида.^[6]:114

Западный бекас Gallinago gallinago gallinago.
В среднем покрупнее (размеры см. выше), так что обычный размер крыла около 13–14 см, зоб резче испещрен, испод крыла и подмышечные пошире и погуще исчерчены темным, светлые продольные полосы плеч и темени в среднем поуже. Гнездится к во стоку, включая долину Енисея. Зимовки к востоку включают Индостан.
Восточный бекас Gallinago gallinago raddei (Галлинаго галлинаго раддэи)
В среднем отличается более мелкой величиной, особенно крыла <...>; зоб слабее испещрен, нередко почти одноцветен; подбой крыла и подмышечные в общем в более узких и более редких темных полосах, и подмышечные чаще, чем в Европе, бывают совсем или почти совсем белые; светлые продольные полосы плечей и темени обыкновенно в среднем пошире.
Раса эта колеблется в признаках и слабо выражена, но в сериях отличима не менее, чем многие расы, описанные за последние 10–15 лет.^[6]:114

Начинаю с бекаса, отдавая ему преимущество над дупельшнепом и гаршнепом по быстроте его полета и трудности добыванья. Всякий истинный охотник согласится признать за ним это первенство. Телом бекас невелик, с трехнедельного цыпленка, но имеет очень длинные нос и ног��. Спина, крылья и короткий хвостик покрыты пестрыми перьями, темно-коричневый, сероватый цвет которых определить трудно.^[1]

Быстро несясь в наклоненном положении, повертываясь с боку на бок и мелькая то справа, то слева белизной своего брюшка, бекас в несколько секунд вылетает из меры ружейного выстрела. Очевидно, что быстрота меткого прицела ― единственное средство догнать свинцовым дождем эту быстролетную птичку. Тут некогда потянуть, приложиться половчее и взять вернее на цель особенно потому, что весенний, прилетный бекас вылетает неожиданно, не допуская собаку сделать стойку, а охотника приготовиться; осенью будет совсем другое дело. К тому же с прилета нет молодых, летних, смирных бекасов, летающих тише и прямее, а все старые, годовалые, владеющие полною быстротой своего чудного полёта.^[1]

Там находится все известные нам и, кроме того, многие другие яства: окорока, например, доставляются тыквами, яблоко оказывается куропаткою, жареные бекасы заключены в стрючьях, как наши бобы. На Меркурие существуют даже источники вин, более тонких чем вина Земли, Марса, Юпитера и Сатурна.

Охотники сбирались тоже отличные, и охоты бывали баснословно удачные. В одно поле, на двуствольное ружьё, лучшие охотники убивали каждый до шестидесяти штук бекасов, дупелей и вальдшнепов: ибо осенью и последние сваливаются из лесов в болота и держатся в больших кустах с мочажиной около реки Инзы.^[1]

Чирок неожиданно откуда то взялся. Я не сумел остановить его стремительный полёт: считаю за самую трудную стрельбу, бекас из под собаки пустяк. Я оробел от промаха и много пропустил, не смея вскинуть ружьё и, когда выстрелил, ― опять промахнулся.^[8]

Вместо бекаса (после оказалось: был и бекас) поднимается матка чирок-трескунка и садится от нас в десяти шагах, потом опять поднимается и садится с другой стороны. <...> Трескуниха от свистка и крика удаляется на сверкающий вдали плёс. Я вижу ее там, а Нерль снизу не видит и страстно рыщет, вот как страстно: попадись теперь косточка — она и не подумает. После того я пускаю ее в другое место, и она беспрерывно, страстно разыскивает бекасов, но, учуивая следы, она никак не может применить виденное у матери, и бекасы улетают и она о них вовсе не знает. Очень скучно!^[5]

21 Августа. Прохладное серое утро, потом солнце, в полдень слепой дождь, после обеда прохладное солнце. Мы ходили с Нерлью по всей Журавлихе, нашли только выводу с двухнедельными бекасятами. Бекасов нет вовсе.^[5]

Вон там, видишь, где залив. Это лучшее место. Там я раз семнадцать бекасов убил. Мы разойдемся с двумя собаками в разные стороны и там у мельницы сойдемся.^[2]

Левин невольно думал и вспоминал слова Кити, когда она отпускала его: «Смотрите, не застрелите друг друга». Ближе и ближе подходили собаки, минуя одна другую, каждая ведя свою нить; ожидание бекаса было так сильно, что чмоканье своего каблука, вытаскиваемого изо ржавчины, представлялось Левину криком бекаса, и он схватывал и сжимал приклад ружья.
Бац! Бац! — раздалось у него над ухом. Это Васенька выстрелил в стадо уток, которые вились над болотом и далеко не в меру налетели в это время на охотников. Не успел Левин оглянуться, как уж чмокнул один бекас, другой, третий, и еще штук восемь поднялось один за другим.
Степан Аркадьич срезал одного в тот самый момент, как он собирался начать свои зигзаги, и бекас комочком упал в трясину. Облонский неторопливо повел за другим, еще низом летевшим к осоке, и вместе со звуком выстрела и этот бекас упал; и видно было, как он выпрыгивал из скошенной осоки, биясь уцелевшим белым снизу крылом.
Левин не был так счастлив: он ударил первого бекаса слишком близко и промахнулся; повел за ним, когда уже он стал подниматься, но в это время вылетел еще один из-под ног и развлек его, и он сделал другой промах.^[2]

Покуда заряжали ружья, поднялся еще бекас, и Весловский, успевший зарядить другой раз, пустил по воде еще два заряда мелкой дроби. Степан Аркадьич подобрал своих бекасов и блестящими глазами взглянул на Левина.
— Ну, теперь расходимся, — сказал Степан Аркадьич и, прихрамывая на левую ногу и держа ружье наготове и посвистывая собаке, пошел в одну сторону. Левин с Весловским пошли в другую.
С Левиным всегда бывало так, что, когда первые выстрелы были неудачны, он горячился, досадовал и стрелял целый день дурно. Так было и нынче. Бекасов оказалось очень много. Из-под собаки, из-под ног охотников беспрестанно вылетали бекасы, и Левин мог бы поправиться; но чем больше он стрелял, тем больше срамился пред Весловским, весело палившим в меру и не в меру, ничего не убивавшим и нисколько этим не смущавшимся. Левин торопился, не выдерживал, горячился все больше и больше и дошел до того уже, что, стреляя, почти не надеялся, что убьет. Казалось, и Ласка понимала это. Она ленивее стала искать и точно с недоумением или укоризною оглядывалась на охотников. Выстрелы следовали за выстрелами. Пороховой дым стоял вокруг охотников, а в большой, просторной сетке ягдташа были только три легонькие, маленькие бекаса. И то один из них был убит Весловским и один общий. Между тем по другой стороне болота слышались не частые, но, как Левину казалось, значительные выстрелы Степана Аркадьича, причем почти за каждым следовало: «Крак, Крак, апорт!»
Это еще более волновало Левина. Бекасы не переставая вились в воздухе над осокой. Чмоканье по земле и карканье в вышине не умолкая были слышны со всех сторон; поднятые прежде и носившиеся в воздухе бекасы садились пред охотниками. Вместо двух ястребов теперь десятки их с писком вились над болотом.^[2]

Какъ прежде, когда баронъ еще охотился самъ, въ замкѣ свято соблюдался обычай, созданный чуть ли не при Генрихѣ Четвертомъ, первомъ Бурбонѣ на французскомъ престолѣ. Этотъ обычай назывался «королевскимъ бекасомъ». Его выполняли, какъ обрядъ таинства, съ особыми, разъ навсегда установленными, торжественными церемоніями.
Въ опредѣленный день, каждый охотникъ обязывался разряжать ружьё только по бекасамъ. Многочисленные егеря за сутки до этого дня командировались во всѣ стороны, тоже исключительно за бекасами.
Обѣдъ готовился изъ однихъ бекасовъ, приготовленныхъ во всѣхъ видахъ, но на жаркое, каждому изъ гостей полагалась только одна штука. Каждый благоговѣйно съѣдалъ свою порцію, а головку клалъ на золотое блюдо, которое обносилъ вокругъ стола важный дворецкій.
Блюдо ставилось передъ хозяиномъ, который приступалъ къ священнодѣйствію.,
Баронъ бралъ бекасиную головку за длинный, тонкій клювъ, осторожно смазывалъ ее сливочнымъ масломъ и слегка посыпалъ мелкой солью. Въ это время среди стола ставился высокій древній шандалъ съ единственной зажженной свѣчой, а всѣ остальные огни въ комнатѣ гасились.
Затѣмъ наступала самая торжественная минута. Баронъ насаживалъ одну изъ головокъ на иглу, втыкалъ послѣднюю въ пробку, укрѣплялъ ее въ горлышкѣ бутылки, уравновѣшивалъ построенную, крохотную карусель булавками, и поднималъ правую руку.
Въ полутемной столовой воцарялась глубокая тишина. Баронъ медленно, торжественно отсчитывалъ:
— Разъ… два… три!
Узкій, розовый ноготь щелкалъ по клюву бекаса, головка начинала быстро вращаться. Всѣ съ напряженнымъ вниманіемъ смотрѣли за игрушкой.
Наконецъ, движеніе замедлялось… головка останавливалась. Тотъ, на кого указывалъ острый клювъ, считался избранникомъ счастья. Цѣлый годъ, до слѣдующей осени, ему принадлежалъ титулъ «короля бекасовъ», а пока въ его распоряженіе поступали всѣ головки, приготовленныя хозяиномъ.^[3]

А вот сидят два бекасенка. Они только день как из яйца, а уж гнездо свое покинули и сами себе отыскивают червячков. Потому и были у бекаса такие большие яйца, чтобы бекасята в них подрастать могут.

Как от удара рассыпалась ночная тишина ― забурлили, забормотали тетерева-косачи, так забурлили, будто в их чёрных горлах собрались все весенние ручьи. Заблеяли воздушные барашки-бекасы, ныряя с одной волны ветра на другую, а на дальнем, недоступном болоте в серебряные и медные трубы переливчато заиграли-закурлыкали журавли. И с журавлиной песней выкатилось из туманной пелены солнце и ещё прибавило звону.^[9]

Вчера рано поутру разбудила ее бабушка, и они пошли в лес, по мокрой траве, и девочка ежилась со сна от утренней, пронзающей росы, и ноги ее, схлестанные травой, покрылись пупырышками, но пока пришли на болото, взошло солнце, обогрело, запели птицы, бекас на болоте зажужжал, глухарка с выводком пришла на болото кормиться ягодой.^[7]

Утомилась осина вязать бахрому
В луже крестит себя обливанец-бекас...^[4]

Но старый дом с горбатой липой
Отмоет ли глухие всхлипы,
Хруст пальцев с кровью на коре
И ветку в слезном серебре,
Ненастьем, серыми дождями
И запоздалыми стихами ―
Бекасами в осенний скоп?^[4]

Ссора бекаса и устрицы — выгода для рыбака. — Двое дерутся, а третий этим пользуется.