И́ва, ветла́, раки́та, лоза́, лози́на, ве́рба, та́льник (лат.Sálix) — очень разнообразные по внешнему виду и размеру деревья, а также деревья кустарникового типа или даже мелкие тундровые кустарнички с узкими длинными листьями из рода ива семейства ивовых (лат.Salicaceae). Ивы чаще всего растут во влажных местах или вблизи водоёмов. Тальником, лозой или вербой называют ивы кустарникового типа, а также ивовые заросли, ивняк.
В средней части России это дерево очень распространено и любимо, часто называют её «ивушка», «ракитовый кусточек». По внешнему виду ивы очень разнообразны: от высоких (плакучих) деревьев и рослых кустарников до мелких и стелющихся по земле видов. За полярным кругом и в горном поясе встречаются карликовые ивы ростом до 5 сантиметров, напоминающие куст черники.
Старая ива тихо шевелила ветвями на ветру; с зелёных листьев падали крупные дождевые капли; дерево будто плакало, и воробьи спросили его:
— О чём ты? Посмотри, как славно кругом, как светит солнышко, как бегут облака! А что за аромат несётся от цветов и кустов! О чём же ты плачешь, старая ива?
Бедняки-родители ребятишек были соседями, виделись друг с другом ежедневно, а Кнуд и Иоганна целыми днями играли вместе в садиках и на дороге, обсаженной по обеим сторонам, вдоль канав, ивами. Красотой эти ивы не отличались, верхушки их были обломаны, ну, да они и стояли-то тут не для красы, а для пользы. Старая ива в саду была куда красивее, и под нею ребятишки «провели немало весёлых часов».
Вот вам один эпизод, и заметьте — отраднейший. В 1850 г., когда меня препровождали из Орской крепости в Новопетровское укрепление, это было в октябре месяце, в Гурьеве-городке я на улице поднял свежую вербовую палку и привез ее в укрепление, и на гарнизонном огороде воткнул ее в землю, да и забыл про нее; весною уже огородник напомнил мне, сказавши, что моя палка растет. Она действительно ростки пустила, я ну ее поливать, а она — расти, и в настоящее время она будет вершков шесть толщины в диаметре и по крайней мере сажени три вышины, молодая и роскошная; правда, я на нее и воды немало вылил, зато теперь, в свободное время и с позволения фельдфебеля, жуирую себе в ее густой тени. Нынешнее лето думаю нарисовать ее, разумеется, втихомолку. Она уже так толста и высока, что под карандашом Калама мог бы выйти из нее прекраснейший этюд. — Письмо Н. И. Осипову 20 мая 1856 г.
В голове этого пруда засел густой лозняк; дальше вверх, по обоим бокам косогора, шли сплошные кусты орешника, бузины, жимолости, тёрна, проросшие снизу вереском и зорой. Лишь кое-где между кустами выдавались крохотные полянки с изумрудно-зелёной, шелковистой, тонкой травой, среди которой, забавно пестрея своими розовыми, лиловыми, палевыми шапочками, выглядывали приземистые сыроежки и светлыми пятнами загорались золотые шарики «куриной слепоты».[1]
— Иван Тургенев, «Пунин и Бабурин (Рассказ Петра Петровича Б.)», 1874
Тебе, ведь, случалось бывать за городом, где ютятся старые-престарые избушки с соломенными кровлями? Крыши у них поросли мхом, на коньке непременно гнездо аиста, стены покосились, окошки низенькие, и открывается всего только одно. Хлебные печи выпячивают на улицу свои толстенькие брюшки, а через изгородь перевешивается бузина. Если же где случится лужица воды, по которой плавает утка или утята, там уж, глядишь, приткнулась и корявая ива.
Тройка выехала из города. Теперь уже по обе стороны видны были только плетни огородов и одинокие вётлы, а впереди всё застилала мгла. Здесь на просторе полумесяц казался более и звезды сияли ярче. Но вот пахнуло сыростью; почтальон глубже ушёл в воротник, и студент почувствовал, как неприятный холод пробежал сначала около ног, потом по тюкам, по рукам, по лицу.[2]
— Осень, осень, осень… — тихо говорила Маша, глядя по сторонам. — Прошло лето. Птиц нет, и зелены одни только вербы.
Да, уже прошло лето. Стоят ясные, теплые дни, но по утрам свежо, пастухи выходят уже в тулупах, а в нашем саду на астрах роса не высыхает в течение всего дня. Всё слышатся жалобные звуки, и не разберёшь, ставня ли это ноет на своих ржавых петлях или летят журавли — и становится хорошо на душе и так хочется жить![3]
— Антон Чехов, «Моя жизнь (Рассказ провинциала)», 1896
Для множества людей, праздник — также, прежде всего символ: Рождество — это детская ёлка; Троица — берёзки, цветы, гирлянды, крёстный ход; Иванов день — потешный костёр, расцвет папоротника, шуточное кладоискательство; Вербное воскресенье уже одним названием своим обличает символ, с ним сопряжённый...
Слобода, разбросанная по песку, была скудна растительностью, лишь кое-где, по дворам, одиноко торчали бедные ветлы, кривые кусты бузины да под забором робко прятались серые, сухие былинки; если кто-нибудь из нас садился на них — Вяхирь сердито ворчал:
— Ну, на что траву мнёте? Сели бы мимо, на песок, не всё ли равно вам?
При нём неловко было сломать сучок ветлы, сорвать цветущую ветку бузины или срезать прут ивняка на берегу Оки — он всегда удивлялся, вздёрнув плечи и разводя руками:
— Что вы всё ломаете? Вот уж, черти!
Лето было тихое и ведряное, небо вместо голубого было белое, и озеро, глядевшее в небо, тоже казалось белым; только у самого берега в воде качалась тень от ветлы да от избы Корнея Бударки. Иногда ветер подымал по песку целое облако пыли, обдавал ею воду и избу Корнея, а потом, когда утихал, из песка, чернея, торчали камни на выветренном месте; но от них тени не было. <...>
Одинокая ветла под окошком роняла пух, вода ещё тише обнимала берег, и не то от водяного зноя, не то оттого, что у неё самой во всем теле как бы переливалось молоко, Палага думала о муже, думала, как хорошо они проводили время, когда оба, прижавшись друг к другу, ночевали на сеновале, какие у него синие глаза, и вообще обо всем, что волновало ей кровь.[4]
Стали ноги его подкашиваться, кашель грудь задавил, поясница болит-ломит, и глаза уж совсем помутнели.
Стаял снег. Обсушилась земля. Под окошком ветла распустилася. Только реже старик выходил из хаты. Лежит он на полатях, слезть не может.
— Сергей Есенин, «Бобыль и Дружок» (Рассказ, посвященный сестре Катюше), 1917
Деревня плыла и распухала, багровая глина текла из её скучных ран. Первая звезда блеснула надо мной и упала в тучи. Дождь стегнул вётлы и обессилел. Вечер взлетел к небу, как стая птиц, и тьма надела на меня мокрый свой венец. Я изнемог и, согбенный под могильной короной, пошёл вперёд, вымаливая у судьбы простейшее из умений — уменье убить человека.
Земля калилась, схваченная полуденным дымком. Травы и листья верб, обрызганные ядовито-знойными лучами, вяло поникли, а возле ручья в тени верб тучная копилась прохлада, нарядно зеленели лопухи и ещё какие-то, вскормленные мочажинной почвой, пышные травы; в небольших заводях желанной девичьей улыбкой сияла ряска; где-то за поворотом щелоктали в воде и хлопали крыльями утки.[5]
Сеет кустики в долинах.
Сеет он по рвам берёзы, О́льхи в почве разрыхленной
И черёмуху во влажной,
На местах пониже — иву,
На святых местах — рябину,
На болотистых — ракиту,
На песчаных — можжевельник
И дубы у рек широких.
Там буря выла, там носились
Обломки… Боже, Боже! там —
Увы! близёхонько к волнам,
Почти у самого залива —
Забор некрашеный, да ива
И ветхий домик: там оне,
Вдова и дочь, его Параша,
Всё унесло, умчало горе,
Как буйный вихрь уносит пыль,
Когда в степи шумит ковыль,
Шумит взволнованный, как море,
И догорает вся дотла
Грозой зажжённая ветла.
Вся небесная даль озарилась улыбкой стыдливой,
На фиалках лесных заблистали росою слезинки,
Зашепталась речная волна с серебристою ивой],
И, качаясь на влаге, друг другу кивали кувшинки.
«Ой, вётлы, ой, вётлы —
Полночные мётлы!
Ой, вётлы! Ой, рот ты мой блёклый, Глаза мои стёклы — Ой, вётлы!
Пришёл к побережью
Без парня — челнок-то!
Ой, вётлы! Не жить мне на свете! Ой, вётлы, ой, ветер, Ой, ветер!
Как смотрит тальник на поляны,
Где снег предвешний, ноздреватый
Метут косицами туманы, ―
Побеги будут терпко рьяны,
Но тальник чует бег сохатый
И выстрел…[12]
— Николай Клюев, «Я человек, рождённый не в боях...», 1933
То берёзка, то рябина,
Куст ракиты над рекой…
Край родной, навек любимый,
Где найдёшь ещё такой![14]
— Песня «Край родной»
Не красный пожар лесной,
Не заяц — по зарослям,
Не вётлы — под бурею, —
За фюрером — фурии!
Мать меня укоряла ревниво, Но, когда растерялись слова, Оказалось, что мать моя ― ива, А под ивой ― могила-трава.
И глупец ― он повёл меня дальше,
Через сны, через топь, через гать,
И ступал я, умерший, на марше
На чужих журавлиных ногах…[18]
— Вениамин Блаженный, «Всё мне кажется, ждёт меня кто-то...», 24 июля 1980
Чистые пруды, застенчивые ивы,
Как девчонки, смолкли у воды,
Чистые пруды, веков зеленый сон,
Мой дальний берег детства,
Где звучит аккордеон. — песня «Чистые Пруды», 1988
↑Тургенев И. С., Собрание сочинений. В 12-ти томах. - М.: "Художественная литература", 1976-1979. Том 8.
↑Чехов А. П. Сочинения в 18 томах, Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. — М.: Наука, 1974 год — том 6. (Рассказы. Юморески), 1886-1887. — стр.335
↑Чехов А. П. Сочинения в 18 томах, Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. — М.: Наука, 1974 год — том 9. (Рассказы. Повести), 1894—1897. — стр.258
↑Есенин С. А. Полное собрание сочинений в 7 томах. — М.: Наука; Голос, 1996 г. — том. 4. (Стихотворения, не вошедшие в «Собрание стихотворений»). — стр.146
↑М.А.Шолохов, «Тихий Дон». — М.: Молодая гвардия, 1980 г.
↑А. А. Фет Лирика. — М.: Художественная литература, 1966. — стр. 33
↑А. А. Фет. Лирика. — М.: Художественная литература, 1966 г. — стр.76
↑ 12И. Ф. Анненский. Избранные произведения. — Л.: Художественная литература, 1988 г. — стр.52, 89
↑Есенин С. А., Полное собрание сочинений в 7 томах. — М.: Наука; Голос, 1996. — том 4. (Стихотворения, не вошедшие в «Собрание стихотворений»). — стр. 51
↑В. Нарбут. Стихотворения. М.: Современник, 1990 г.
↑М.И. Цветаева. Собрание сочинений: в 7 томах. — М.: Эллис Лак, 1994-1995 г.
↑ 12Н. Клюев. «Сердце единорога». СПб.: РХГИ, 1999 г.
↑К. Бальмонт. Избранное. — М.: Художественная литература, 1983 г.
