Мене, мене, текел, упарсин

И ты, сын его Валтасар, не смирил сердца твоего, хотя знал все это,
но вознесся против Господа небес, и сосуды дома Его принесли к тебе, и ты и вельможи твои, жены твои и наложницы твои пили из них вино, и ты славил богов серебряных и золотых, медных, железных, деревянных и каменных, которые ни видят, ни слышат, ни разумеют; а Бога, в руке Которого дыхание твое и у Которого все пути твои, ты не прославил.
За это и послана от Него кисть руки, и начертано это писание.
И вот что начертано: мене, мене, текел, упарсин.
Вот и значение слов: мене — исчислил Бог царство твое и положил конец ему;
Текел — ты взвешен на весах и найден очень легким;
Перес — разделено царство твое и дано Мидянам и Персам.

Крепкое словцо для моряка — дело обычнейшее; моряки божатся и в штиль, и в шторм, они изрыгают проклятия даже на бом-брам-рее, откуда им ничего не стоит сорваться в пучину волн; но сколько ни плавал я по морям, никогда не случалось мне услышать ругательства, если господь наложит на корабль свой огненный перст; если его «мене, мене, текел, упарсин» вписываются в снасти между вантами.^[1]

...сзади была только побелённая стена. Славный супруг Уинни Верлок не различил на ней никаких надписей.* (Комментарий) — Ироническая аллюзия на знаменитый ветхозаветный эпизод (см.: Дан. 5: 1-30). Нечестивый халдейский царь Валтасар накануне своей гибели увидел во время пира, как таинственная рука выводит на стене письмена, предрекающие конец ему и его царству: «Мене, мене, текел, упарсин» — «Исчислен, взвешен, разделен».^[2]

Да и вообще он был доволен жизнью, этот серый старичок в домашних сапожках на пряжках, ― особенно с тех пор, как открыл в себе удивительный дар ― превращаться вечерком, по выбору, либо в толстую лошадь, либо в девочку лет шести, в матроске. Ибо на самом деле ― но это, конечно, тайна, ― был он знаменитый иллюзионист и фокусник, Менетекелфарес. Марте понравилась его учтивость, но Франц предупредил ее, что он чудаковат.
― Ах, мой милый, ― сказала она, спускаясь по лестнице, ― это все очень, очень хорошо. <...>
Да будет это последнею ночью вымышленного жильца. Он положил для этого, что завтра первое число, ― и ему самому показалось, что все вполне естественно: жилец будто бы сам захотел съехать, уже все заплатил, все честь честью. Так, изобретя нужный конец, Менетекелфарес присочинил к нему все то, что должно было, в прошлом, к этому концу привести. Ибо он отлично знал, что весь мир ― собственный его фокус, и что все эти люди ― Франц, подруга Франца, шумный господин с собакой и даже его же, фаресова, жена, тихая старушка в наколке (а для посвященных ― мужчина, пожилой его сожитель, учитель математики, умерший семь лет тому), ― все только игра его воображения, сила внушения, ловкость рук. Да и сам он в любую минуту может превратиться ― в сороконожку, в турчанку, в кушетку… Такой уж был он превосходный фокусник, ― Менетекелфарес…^[3]

Уверяли, что большие народные бедствия почти всегда сопровождаются необычайными и необъяснимыми явлениями в природе. Ставили в пример библейское предание о царе Валтасаре, видевшем во время пира руку, пишущую непонятные слова: «Мене, мене, текел, упарсин». Действительно, предсказание этих кликуш оправдалось: вихорь горя прошелся по всей России, то сильно захватывая, то затихая на некоторое время. Поражения на войне шли одно за одним, сгущая атмосферу внутри государства. Было общее недовольство, все осуждали правительство с его бюрократическим строем.^[4]

В ожидании съемки актриса с отвращением, вернее ― с полным безразличием, смотрела на «сэт», где в свете юпитеров ходил перед аппаратом человек с мучительно знакомым лицом. Где мы видели этого второклассного актера? В картине «Похитители детей» (пулеметы и погони) или в картине «Любовь Валтасара» (катапульты, греческий огонь и «мене, текел, ��арес»)? По лицу Валтасара, который сейчас снимался в цилиндре и фраке (картина типа «Малютка с Бродвея»), сразу было видно, что работа не вызывает у него никакого воодушевления. Надоело и противно. Это чрезвычайно типично для каждого, хотя бы немного мыслящего голливудца.

На столике у входа продавались брошюры. Авторы тут же их надписывали с благосклонно-равнодушным видом. В одной купленной у автора из вежливости брошюре Мамонтов нашел ту формулу, которая означала «Мане-Текел-Фарес» капиталистического хозяйства. Сначала Николай Сергеевич хотел было сверить брошюру с «Капиталом», но как назло книги у него под рукой не было. Он не был вполне уверен в том, что «Мане-Текел-Фарес» заключался именно в этой формуле, хотя, помнилось, так говорил ему автор брошюры. «Да, дрянная статья, вдобавок недобросовестно написанная, ― угрюмо подумал он. ― Впрочем, кажется, все они так пишут… В печатном виде, впрочем, статья, как всегда, выиграет… Нет, формулу надо бы выкинуть… Да и буквы я объяснил довольно плохо…» Эту статью он написал отчасти назло тем радикальным читателям журнала, которые видели в Америке новый благословенный мир: некоторые из них уезжали в Соединенные Штаты и основывали там трудовые или коммунистические колонии. «Я по природе неконформист, но, отталкиваясь от одного конформизма, всегда неизбежно впадаешь в другой», ― думал он.^[5]

Бумага… «Мене, текель, уфарсин»
Рекламы электрической зигзагами
Прошедшие ― буржуазии сын
Прочтет как весть о кризисе с «бумагами».
А я? Я в люльке часто лепетал
«Мунгага», по семейному преданию,
А первым словом ― «деньги», тот металл,
Который тож способствует изданию.

А у плиты жена
Пылает, подожжена.
И на жену из блюдца
Молочные струйки льются.
И всем нам наперерез ―
Мене-Такел-Фарес
С соответственным переводом:
Не опоздай на работу
Выдала кисть кубиста,
Что такое убийство.^[6]