ЭСГ/Павел I

Павел I, Император Всероссийский, сын Екатерины II, род. 20 сент. 1754 г., на престол вступил на 43 году жизни. В раннем детстве П. душили излишними заботами, и в то же время няньки так плохо смотрели за ребенком, что однажды ночью он выпал из колыбели, a затем рассказами о домовых и привидениях до такой степени расстроили его нервы, что он прятался под стол, когда хлопали дверями, и так напугали его императрицею Елизаветой (с рождения взявшею его у матери), что он трясся при одном взгляде на нее. Слишком рано, уже в 4 года, его начали учить грамоте. После того, как на шестом году он был сдан на руки Н. И. Панину, воспитатели были недостаточно осторожны в выборе чтения для подрастающего цесаревича и в разговорах при нем, и иной раз ему самому приходилось просить прекратить чтение на неприличном месте. Представления на придворном театре, изображавшие любовь, также преждевременно возбуждали фантазию, так что уже в 10—11 лет он занят был „нежными мыслями“ и „маханием“ (т. е. ухаживанием) за фрейлинами, и Панин расспрашивал своего питомца, в кого он влюблен. Чтение таких авторов, как Вольтер, Дидро, Монтескье, Даламберг, Гельвеций, хотя и с объяснениями воспитателя, было непосильно 10—12-летнему мальчику, a ознакомление позднее с делами, приносимыми из сената Тепловым, вместо преподавания государственного права, только нагоняло на цесаревича страшную скуку. Наружность П. была более, чем неудачна: курносый, с большим ртом, толстыми губами и длинными зубами, резко наклоняющимся назад лбом и преждевременною плешивостью, он поражал своим видом; некоторые, впрочем, находили приятным выражение его глаз в хорошие минуты. Внешности соответствовали и многие отрицательные стороны его характера. П. так же быстро привязывался к окружающим его, как и охладевал к ним, рано стал проявлять крайнюю гордость, презрение к людям и чрезвычайную раздражительность, так что лучший из его воспитателей, Порошин, рано предсказал своему питомцу, что „при самых наилучших намерениях он возбудит ненависть к себе“. Судьба Петра III и Иоанна Антоновича вызывала в некоторых опасение за жизнь П., и, по словам самой Екатерины II, стали говорить, что если он не у Панина, то он пропал. Естественно, что такое настроение могло возбудить и в самом цесаревиче боязливость и подозрительность. Женитьба на 19-м году на Вильгельмине, принцессе гессен-дармштадтской, получившей с переходом в православие имя Наталии Алексеевны, и дружба к гр. Андрею Разумовскому на время ослабили его подозрительность, однако, найдя однажды в поданном ему кушанье осколки стекла, он заявил матери, что его хотели отравить. Раздражительность и недоверчивость П. могли, конечно, только увеличиться, когда, по смерти жены на третий год супр��жества от родов, он получил из рук матери, желавшей избавить его от чрезмерной горести, пачку любовных писем Разумовского к покойной. Поездка в Берлин в том же 1776 г. ради сватовства принцессы виртембергской Софии-Доротеи, ставшей его женою под именем Марии Феодоровны, сделала П., подобно Петру III, слепым поклонником Фридриха II и прусского военного строя. Под влиянием Н. И. и П. И. Паниных П. стал отрицательно относиться к правлению своей матери: он был недоволен ослаблением военной дисциплины, но вместе с тем не сочувствовал наступательной политике Екатерины II во внешних сношениях. Между тем, императрица имела основание почти вовсе недопускать сына к серьезным государственным делам, так как прусские симпатии вызывали с его стороны весьма нескромные разоблачения известных ему дипломатических шагов русского правительства прусскому королю Фридриху-Вильгельму II и прусскому посланнику. Дурные отношения с матерью и пренебрежение, явно высказываемое ему некоторыми ее любимцами, отражались на настроении П. и поддерживали в нем опасение отравы; оно обнаружилось даже во время вторичного путешествия за границу. Французскому королю он сказал, что если бы в его свите была верная ему собачка, то мать велела бы немедленно ее утопить. С 1783 г. начинается гатчинский период жизни П., в который окончательно сложились его парадомания, страсть к военной муштровке и наклонность к поддержанию в своей маленькой армии (2399 чел.) дисциплины жестокими наказаниями. В это время он сблизился с офицерами, лишенными всякого образования. Характер П. все более портился; в минуты гнева он впадал в бешенство. Его любимец Растопчин в одном из писем говорит: „Великий князь делает невероятные вещи; он сам готовит себе погибель и становится все более ненавистным“. Под влиянием отвращения к французской революции он у себя в Гатчине запрещает ношение круглых шляп и фраков, заявляет однажды матери, при чтении газеты, что прекратил бы пушками волнение во Франции, и вызывает с ее стороны резкое возражение и вместе с тем удачное предсказание: „Vous êtes une bête féroce, если ты не понимаешь, что пушки не могут воевать с идеями. Если ты так будешь царствовать, то недолго продлится твое царствование“. П. же давно задался сентенциею, что лучше желает быть ненавидимым за правое дело, чем любимым за неправое.

Мать решила лишить его права на наследование престола и заменить его своим любимым внук. Александром, но смерть (6 ноября 1796 г.) помешала ей принять для этого гласные меры.

Некоторые распоряжения в самом начале царствования П. были подсказаны добрыми намерениями заждавшегося власти государя. Освобождены были заключенные по делам тайной экспедиции, и между прочими Новиков, из Шлиссельбургской крепости, дозволено было Радищеву возвратиться из Илимска в его имение. Через 10 дней после восшествия на престол П., посетив пленного Косцюшко, высказал в беседе с ним, что считает раздел Польши мерою несправедливою и неполитичною, наделил его крупною суммою (60 тысяч рублей), возвращенною, впрочем, польским героем в 1798 г., и даровал амнистию полякам. Объявленный ранее рекрутский набор был отменен, война с Персиею прекращена, циркуляром к представителям России при иностранных дворах объявлено о мирных намерениях России, 40 лет истощавшей свое народонаселение, уничтожено 6 милл. бумажных денег (но в следующем году выпуск ассигнаций возобновлен, и курс их упал до 65). Однако в то же время начались и некоторые репрессии относительно лиц, причастных к убийству или низвержению Петра III: тело Екатерины II хоронили вместе с вырытыми из земли в Александровской лавре останками ее мужа, выслан был из Петербурга обер-гофмейстер Барятинский, Алексей Орлов принужден был уехать за границу, Дашкова из Москвы должна была переселиться в деревню. Начались большие строгости за малейшее уклонение от воли государя. 6 января 1797 г. при 17° мороза с ветром во время крестного хода на Иордань придворные шли в одних мундирах, в шелковых чулках и башмаках, и многие заболели, a П. вечером на куртаге заявил, что ему было жарко. Государь вставал в 5 час. утра, и так как при южном ветре у него бывало мрачное настроение, то случалось, что еще в 4 часа цесаревич Александр ходил смотреть на флюгер; вслед за тем П. выслушивал доклады и рапорты. В канцеляриях, коллегиях — везде горели свечи в 5 ч. утра. Сенаторы уже в 8 ч. утра сидели за столом, покрытым красным сукном. В 8 ч. происходил вахтпарад, состоявший в том, что части войска, назначенные для занятия караулов, перед вступлением в караул приходили на назначенное для вахтпарада место, где П. производил им сна��ала учение, a затем развод с церемониею, после которого государь отдавал парольные приказания, и адъютанты тут же записывали их. Все находившиеся в Петербурге офицеры, свободные от других обязанностей по службе, должны были ежедневно присутствовать на вахтпараде. Тут же П. разжалывал офицеров в рядовые, наносил удары палками.

Ослабление дисциплины при Екатерине II, растаскивание людей на частные надобности военных начальников, лишавшее войско, если верить Безбородку, ⅛ его состава, наконец, ненависть к Потемкину вызвали военные преобразования П. Изданы были уставы пехотной и конной службы, учрежден был тактический класс в Зимнем дворце для штаб- и обер-офицеров, где, под надзором Аракчеева, преподавал Каннабих и куда ежедневно заходил и сам государь. Грубая брань Аракчеева заставила одного полковника лишить себя жизни. Введена была старая прусская форма взамен более удобной, введеной Потемкиным, который в одном из писем к Екатерине говорит: „Подвиваться, посыпать волосы пудрой, заплетать их в косы, разве это солдатское дело? Они не лакеи“. При П. волосы солдат спрыскивали квасом, посыпали мукою и давали засохнуть мучной коре на голове; сзади к голове привязывали железный прут в пол-аршина для образования косы, приделывали на висках войлочные букли. За малейшую неисправность солдаты подвергались жестоким наказаниям. В царствование П. было уволено от службы 7 фельдмаршалов, 333 генерала и 2.261 офицер. Костюм штатский подвергся строгой регламентации: круглые шляпы, фраки, жилеты были запрещены; следовало надевать немецкое платье со стоячим воротником определенной ширины; с одетых не по указу срывали одежду. Женщинам запрещено было носить синие женские сюртуки с белою юбкою. Обувь также не избегла точного определения: запрещены были мужские ботинки, штатские ботфорты, башмаки должны были быть не с лентами, a с пряжками; регламентированы были прическа (запрещены большие букли и бакенбарды, приказано было пудриться), упряжь, экипажи, приветствия государю при встрече на улице (мужчины должны были преклонять колено, женщины выходить из экипажей). Даже некоторые слова подверглись гонению: „стража“ была заменена словом „караул“, следовало говорить не „граждане“, a „жители“, не „отечество“, a „государство“, не „клуб“, a „собрание“; слово „общество“ было вовсе воспрещено. За выражение, при виде некоторых деревьев: „представители лесов“ Нелединский был изгнан из экипажа государя. Печатаемые в России и ввозимые из-за границы книги подвергались строжайшей цензуре. Наконец, 18 апреля 1800 г. был издан следующий указ: „Так как чрез вывозимые из-за границы разные книги наносится разврат веры, гражданского закона и благонравия, то отныне впредь до указа повелеваем запретить выпуск из-за границы всякого рода книг, на каком бы языке они ни были, без изъятия, в государство наше, равномерно и музыку“. Питая преувеличенную веру во всемогущество власти, П. вмешивался и в судопроизводство (что не помогло сенату скорее порешить 11.000 накопившихся в нем дел) и в чисто семейные дела. Переписка подвергалась перлюстрации, не исключая и писем членов императорской фамилии. Лишь немногим дозволялось путешествовать за границей. П. ссорился почти со всеми, кроме Кутайсова, своего бывшего лакея, пленного турченка, достигшего высших чинов и графского достоинства, и канцлера Безбородка, но и Кутайсова он избивал палкою, a о смерти Безбородка не выразил сожаления, сказав, что у него „все Безбородки“. По самым ничтожным поводам, иногда по недоразумению, П. приказывал ссылать или жестоко наказывать телесно; за неосторожные речи о государе пытали. Раскаяние П. в некоторых случаях, когда он признавал, что был неправ, мало утешало пострадавших. Фельдъегери, скакавшие по России, разносили разнообразные повеления: от заключения в крепость до награды чином, от ссылки в Сибирь до пожалования сотнями или тысячами душ. Служащие подвергались быстрому перемещению с одного места на другое, иногда чрез несколько дней или недель. Случались быстрые повышения и по недоразумению, как, напр., производство одного Лопухина вследствие предположения, что он родственник любимицы государя, Анны Лопухиной. По словам современника, „генералы возрастали так же быстро, как спаржа растет в огороде“. По свидетельству Карамзина, „награда утратила свою прелесть, наказание — сопряженный с ним стыд“. Грубость и бесцеремонность проявлялись очень часто в обращении П. с его окружающими. Вице-канцлеру Никите Панину велено было сказать, чтобы он поменьше говорил с иностранными дипломатами, так как он „не что иное, как инструмент“, генералу Михельсону было передано, что он не знает службы, туп и недостоин своего звания, a потому исключается со службы; объявлен был даже выговор умершему генералу Врангелю — в пример прочим. Бывали и нелепые резолюции: один офицер был по ошибке исключен из службы, как мертвый. Он просил о восстановлении в своем звании, так как он жив. Резолюция: „Отказать по этой причине“.

В 1800 г. Россия переживала истинное „царство страха“, белый террор. К этому году относится и дело пастора Зейдера, арестованного по доносу рижского цензора Туманского за то, что в его библиотеке для чтения будто бы находились запрещенные книги. П. заранее приказал юстиц-коллегии назначить ему телесное наказание и сослать в Сибирь, и она присудила Зейдера к 20 ударам кнута и к ссылке в каторжную работу в Нерчинск, несмотря на то, что он приобретал все книги легальным путем и что списка запрещенных книг опубликовано не было. С него был снят духовный сан, и в июне 1800 г. он был выставлен к позорному столбу, но по чьему-то негласному приказанию палач только для проформы опускал кнут, скользя им по платью. В конце 1801 г. Зейдер был возвращен из ссылки и восстановлен в прежнем звании. Лейтенанту Акимову за попытку прикрепить на Исаакиевском соборе четверостишие с порицанием царствования П. были отрезаны язык и уши, и он сослан в Сибирь, откуда был возвращен при Александре I. A. М. Тургенев свидетельствует, что не проходило дня, чтобы фельдъегери не провозили кого-либо в ссылку в Сибирь, в заточение, в крепость, в каторжную, в крепостную работу, в „безъизвестные“. Имена этих последних, перевозимых в обшитых рогожею кибитках, были фельдъегерю неизвестны; говорить с ними было запрещено под страхом смертной казни. В крепости, куда заключали такого „безъизвестного“, он содержался в секретном номере; пищею ему служили 2 фунта хлеба, горшечек щей и кружка с водой. О болезни и смерти заключенного посылались донесения, называя его не по фамилии, a означая просто нумером. По свидетельству Мертвого, петербургская тайная экспедиция была занята делами более вотчинной.

12 января 1801 г. издан был совершенно непостижимый приказ о походе донских казаков чрез Бухару на Индию, которые немедленно и отправились в путь и только смертью П. были спасены от верной гибели. 11 марта дан был указ о невыпуске из русских гаваней никаких товаров без разрешения государя. Кроме войны с Англиею, эскадра которой уже приближалась к русским берегам, могла предстоять еще и война с Пруссиею, так как русскому посланнику в Берлине, бар. Крюденеру, 11 марта 1801 г. был послан приказ предъявить пруссакам требование занять Ганновер, и если они этого не исполнят, то покинуть Берлин.

П. стал все подозрительнее относиться к членам своей семьи и предполагал сыновей Александра и Константина заключить в крепость, a жену и остальных детей отправить в монастырь. 6 февраля 1801 г. в Петербург приехал племянник государя, 13-летний принц Евгений Вюртембергский, и так понравился П., что тот задумывал объявить его своим наследником и женить на своей любимой дочери Екатерине. 10 марта П. приказал обер-прокурору Обольянинову привести вновь к присяге двух старших великих князей. В последнее время своего царствования П. был, по признанию современников, человеком психически-больным. В 1800 г. сардинский посланник Бальбо и английский посланник Витворт доносили своим правительствам, что П. лишился рассудка. Н. П. Панин сообщал в 1800 г. в одном письме о меланхолии государя. В том же году лейб-медик Роджерсон писал: „облако сгущается, бессвязные движения увеличиваются“; государь „не способен отличать добро от зла“. Адам Чарторыский указывает на общее убеждение, что П. „временами был подвержен припадкам сумасшествия“; то же утверждает в своих мемуарах и де-Санглен. Ланжерон считает П. душевнобольным „без всякого сомнения“. Принц Вильгельм Вюртембергский свидетельствует, что еще в Риге он услышал от дяди о психической болезни императора. Его собственное впечатление было таково же; по словам принца, общее мнение было таково, что он „не может долее царствовать“ ^[1]. К несчастью для П. в России не существовало закона о регентстве. Первым, кто указал цесаревичу Александру на необходимость лишения П. власти и назначения регентом его, цесаревича, был вице-канцлер Никита Петр. Панин. С удалением его из Петербурга главное руководство заговором с этою целью переходит в руки гр. Палена, петербургского военного губернатора. Цесаревич Александр Павлович дал свое согласие на низложение П.; его супруга, Елизавета Алексеевна, также признавала необходимость переворота. В ночь с 11 на 12 марта 1801 г. П. пал жертвой заговора в выстроенном им Михайловском дворце. По списку, приложенному к указу имп. Александра 15 марта 1801 г., прощению и освобождению подлежали 153 человека, но тут нет даже заключенных в Петропавловской крепости. В списках тайной экспедиции арестантов, сосланных в крепости и монастыри, в Сибирь, в разные города и живших в деревнях под наблюдением, числилось 700 челов.; из них к 21 марта, ко дню погребения П., было освобождено 482 чел. Но это лишь ничтожная часть всех пострадавших. По свидетельству Стурдзы, всех, возвратившихся на службу после террора в царствование П. или приобревших прежние права, было 12.000 ч. A. М. Тургенев в своих записках говорит о таком же количестве офицеров и чиновников, сосланных в Сибирь и возвращенных тотчас после вступления на престол Александра; по словам И. М. Муравьева-Апостола, было 15.000 освобожденных Александром I на пространстве всей России. Очевидно, это цифры лишь приблизительные. О П. см.: E. С. Шумигорский, „Император Павел I“, 1907; Шильдер, „Имп. Павел I“, 1901; Waliszewski, „Le fils de la grande Catherine Paul 1-er“, P., 1912 (с обширною библиографиею, русский перевод в изд. Суворина, со многими портретами и рисунками). Брикнер, „Смерть Павла І“. Со статьею В. И. Семевского. Перевод М. Чепинской, изд. Пирожкова, 1907; „Цареубийство 11 марта 1801 г. Записки участников и современников“, изд. 2, 1908; Д. Ф. Кобеко, „Цесаревич Павел Петрович“; В. Чиж, „Император Павел I. Психологический анализ“ („Вопросы философии и психологии“, 1907, кн. 88 и 89); Schiemann, „Kaiser Nikolaus I“, Berl. 1904, Kapitel II. О законодательстве П. относительно сословий см. статьи: город, дворянство, духовенство, крестьяне.

В. Семевский.‎