Несколько позднее была сделана и другая попытка синтетического объяснения происхождения и развития капитализма («Der moderne Kapitalismus», 2 Bde, 1902), предпринятая Зомбартом (род. 1863), который с конца 19 века выступал критиком Маркса и поставщиком идеологии германского национализма и империализма, а впоследствии — фашизма. Примыкая по своим взглядам на историю к неокантианцам, Зомбарт сводил объяснение капиталистического развития к «духу капитализма».
Крупный немецкий историк и ярко выраженный консерватор Белов (1858—1927) положил в конце 19 в. начало той оппозиции, завоевавшей господство вотчинной теории, к к-рой постепенно примкнули многие историки-медиевисты (наиболее известный из них — Допш).
Справедливо возражая против приписывания вотчинной теорией всеобъемлющего и все собой поглощавшего значения поместью, Белов, в частности в своем подходе к проблеме происхождения городов, подчеркивал роль сельской общины. Однако, в конечном итоге это нужно было Белову, главным образом, для того, чтобы реабилитировать германское Средневековье от тех обвинений в слабом развитии публично-правовых начал, которые были выставлены представителями вотчинной теории.
Белов совершенно сознательно применял модернизацию: он прямо подчеркивал, что, по его мнению, между отдельными эпохами человеческой истории — различия не качественного, а лишь количественного порядка («Ргоbleme der Wirtschaftsgeschichte», 1920). В своих историографических работах («Die deutsche Geschichtschreibung von den Befreiungskriegen bis zu unseren Tagen», 1916; «Sociologie als Lehrbuch», 1920) Белов выступил ярым врагом не только марксизма, но и тех буржуазных течений, к-рые стремились к обобщению исторического процесса (Бюхера).
Разрыв между буржуазной социологией и историей тщетно пытался преодолеть М. Вебер (1864—1920), одновременно находившийся под сложным влиянием риккертианства, позитивизма и отчасти марксизма, воспринятого им в извращенном ревизионистами виде. Основным элементом «эмпирической социологии» Вебера была идеалистическая концепция «идеальных типов» общественных отношений, к-рые, по его мнению, являются лишь теоретическими образами и не совпадают с объективной исторической действительностью.
Возросший интерес к проблемам социальноэкономической истории Средневековья и Нового времени наблюдался в течение этого периода также в Англии [Кеннингом, Сибом, Эшли, Роджерс, Тойнби (см.)], во Франции [Левассер (см.), Сэ] и в других странах. В России, где аграрный вопрос стоял особенно остро, либерально-буржуазные историки, изучавшие историю Запада, вплотную приступили к изучению аграрной истории (в частности кануна французской революции 18 в.). На этом поприще особенно выдвинулись Н. Кареев (см.) (1850—1931) и И. Лучицкий (см.) (1845—1918). Сделав большой вклад в науку, Кареев и Лучицкий в то же время давали, в соответствии со своей либеральной позицией, смягченное изображение классовых противоречий феодально-абсолютистского режима дореволюционной Франции. Глава русских медиевистов конца 19 — начала 20 вв. П. Виноградов (см.) (1854—1925), ставший впоследствии про 82
фессором Оксфордского университета, подчеркивал (преимущественно в своих ранних работах — до 1905) значение сельской общины в истории Европы и, в частности, Англии.
Эти ученые и упомянутый выше М. Ковалевский, а также Д. Петрушевский, А. Савин, Р. Виппер (см.) и др. подняли в последней четверти 19 — начале 20 веков русскую историческую науку на западно-европейский уровень.
Историческая наука на Западе в 20 в. П е риод довоенного империализма. С начала русской революции 1905 сравнительно «,, мирный“ период 1872—1904 годов отошел бесповоротно в вечность» (Ленин, Соч., том XVI, стр. 333). Наступил период империалистических войн и пролетарских революций. Буржуазия становится все более реакционной и контрреволюционной. Это накладывает свой отпечаток на всю буржуазную науку и на историю в частности. Буржуазная историческая наука на Западе достигла к этому времени высокого уровня в отношении технических приемов исторической критики, сильно расширила, благодаря успехам археологии и лингвистики, хронологические рамки истории, проводила дальнейшую специализацию и разделение труда между подсобными историческими дисциплинами, овладевала огромным количеством новых, преимущественно архивных и археологических источников и давала количественно большую продукцию. Однако, в методологическом отношении она уже не только не двигалась вперед, но во все большей степени обнаруживала беспомощность и признаки упадка. Именно теперь большое распространение среди историков получили сформулированные еще в предшествующий период идеи неокантианца Винделъбанда (см.) (1848—1915). Виндельбанд науки об особом, частном, индивидуальном («идиографические»), к к-рым он причислял историю, противопоставлял наукам о природе, устанавливающим законы («номотетические»). В том же направлении шел Риккерт (р. 1863), к-рый в книгах «Науки о природе и науки о культуре» («Ки1turwissenschaft und Naturwissenschaft», 1899) и «Границы естественно-научного образования понятий» («Die Grenzen der naturwissenschaftlichen Begriffsbildung», 1902) отнес науки о «культуре» к индивидуализирующим наукам, изучающим единичное и неповторяемое, в отличие от естественных наук с их генерализирующим методом. Дуалистическая концепция Риккерта означала полный отказ от попыток установления закономерности исторического развития и являлась, по существу, реакционной апологией бурж. общества. Зиммель (см.) (1858—1918) в «Проблемах философии истории» («Die Probleme der Geschichtsphilosophie», 1907) противопоставлял знание законов природы фактическо-историческому знанию, считая возможным познание только формы, но не сущности вещей. Итальянский социолог-идеалист Б. Кроче (см.) доказывал, что историк изучает не прошлую действительность, а только представления людей о ней.
Широко распространенное психологическое толкование истории стало одной из более утонченных разновидностей ее идеалистического понимания. Отказ от научных задач истории сочетался с изучением множества конкретных подробностей, независимо от их значения для научных выводов. Ползучий эмпиризм стал
