Джон Кальдигет (Троллоп)/ДО

Романъ Антони Троллопа.

Очень можетъ быть, что главнымъ виновникомъ несогласій въ Фолькингѣ былъ болѣе Кальдигетъ — отецъ, нежели Кальдигетъ — сынъ. Во всякомъ случаѣ, чья бы ни была здѣсь вина, — многіе полагали, что обѣ стороны были неправы, — но положеніе становилось, съ каждымъ днемъ, невыносимѣе для семьи. А состояла эта семья, въ то время, которымъ начинается нашъ разсказъ, всего только изъ двухъ лицъ, поименованныхъ выше. Мистриссъ Кальдигетъ умерла, когда ея сыну, Джону, было только пятнадцать лѣтъ; онъ находился уже тогда въ гарроуской школѣ. Не задолго передъ смертью жены, м-ръ Кальдигетъ потерялъ и своихъ двухъ маленькихъ дочерей. Такимъ образомъ, старикъ остался одинъ въ своемъ помѣщичьемъ домѣ.

Онъ умѣлъ, впрочемъ, жить въ одиночествѣ, и сосѣди, единогласно считавшіе его за человѣка честнаго, но жестокаго и не симпатичнаго, говорили, съ затаеннымъ упрекомъ, что онъ удивительно твердо переноситъ свои семейныя потери. Они судили такъ, видя, какъ онъ объѣзжаетъ свои угодья и толкуетъ съ арендаторами по прежнему, какъ будто съ нимъ ничего особеннаго и не случалось; было извѣстно тоже, что онъ не бросилъ своихъ ученыхъ занятій; сверхъ того, никто не видалъ, чтобы онъ пролилъ слезу, или заговорилъ, хотя съ кѣмъ нибудь, о своихъ утраченныхъ ближнихъ.

Дѣйствительно, м-ръ Кальдигетъ былъ твердый, сосредоточенный въ себѣ человѣкъ, говорившій лишь въ тѣхъ случаяхъ, когда того требовала необходимость. Покойную жену свою онъ очень любилъ, но ласковъ съ ней не былъ. Тоже было и въ отношеніи дочерей: онъ очень заботился о нихъ, но никакъ не умѣлъ внушить этимъ дѣвочкамъ мысль, что онъ любитъ ихъ всею душою. Потеря жены и дѣтей была для него тяжела, но онъ переносилъ эту скорбь какъ переносятъ ее обыкновенно люди такого закала, то-есть, молча и какъ бы гнушаясь праздными утѣшеніями стороннихъ и собственными выраженіями печали.

Онъ понималъ, что какъ-то не съумѣлъ сдѣлать все, что могъ бы, для этихъ трехъ существъ, которыхъ не стало; но онъ надѣялся, что поведетъ дѣло иначе съ сыномъ, который остался теперь одинъ у него. Этотъ сынъ былъ, однако, еще въ отроческомъ возрастѣ; онъ могъ сулить утѣшеніе отцу только въ будущемъ; пока, — онъ былъ не болѣе какъ шаловливый школьникъ. Привозя его къ себѣ домой изъ Гарроу по праздникамъ, Даніель Кальдигетъ, бывшій крайнимъ либераломъ, пытался заговаривать съ нимъ о вредѣ покровительственной системы торговли, о необходимости внести равноправность всѣхъ вѣроисповѣданій въ королевствѣ и о тому подобныхъ предметахъ, но молодой Джонъ слушалъ все это до крайности невнимательно, ожидая только минуты, въ которую ему будетъ позволено убѣжать, чтобы поохотиться на крысъ или бѣлокъ, или даже раззорить вороньи гнѣзда. Отецъ не запрещалъ ему прямо подобныхъ занятій, но не могъ одобрять того увлеченія, съ которымъ онъ имъ предавался. Джонъ любилъ тоже гостить у дяди Бабингтона, гдѣ въ его услугамъ были всякія снасти для рыбной ловля, пони для верховой, ѣзды, лодка для катанья по озеру, и три веселыя кузины, которыя очень радовались всегда его появленію и звали «милый Джонъ». Понятнымъ образомъ, ему было тамъ пріятнѣе, нежели дома.

Помѣстье м-ра Кальдигетъ, лежавшее въ десяти миляхъ отъ Кембриджа, называлось Фолькингь и захватывало собою почти весь уттерденскій приходъ, съ частью нетердонскаго. Оно давало около двухъ тысячъ дохода, благодаря стараніямъ своего настоящаго владѣльца, отецъ котораго сильно разорилъ свои дѣла. Онъ былъ не въ ладахъ съ своимъ сыномъ и тотъ провелъ свою молодость въ Лондонѣ, терпя нужду и добывая себѣ пропитаніе одною только литературной работой. Когда старикъ умеръ, и имѣніе перешло къ Даніелю, оно было страшно обременено долгами. Молодой наслѣдникъ, женившійся во время своего непригляднаго житья въ Лондонѣ, могъ бы переѣхать тотчасъ въ Фолькингъ, и тѣмъ облегчить положеніе своей семьи; но онъ предпочелъ остаться въ городѣ и работать, предоставляя всѣ доходы съ имѣнія на уплату лежавшихъ на немъ обязательствъ., Когда, наконецъ, послѣдній фартингъ былъ уплаченъ, Даніелю Кальдигетъ было уже сорокъ лѣтъ, а Джону старшему изъ его дѣтей, около десяти. Года черезъ три мальчикъ поступилъ въ школу, а въ скоромъ времени послѣ того, Даніель Кальдигетъ потерялъ жену и обѣихъ дочерей.

Онъ былъ, такимъ образомъ, еще въ цвѣтѣ силъ, когда остался вдвоемъ съ сыномъ, и могъ надѣяться дожить до тѣхъ поръ, когда этотъ сынъ возмужаетъ и станетъ ему товарищемъ. Но многое заставляло его смотрѣть съ безпокойствомъ на будущее. Характеръ Джона складывался, повидимому, болѣе по дѣдовскому, нежели по отцовскому образцу. Покойный сквайръ, надѣлавшій столько долговъ, былъ извѣстенъ за весьма легкомысленнаго человѣка и никогда не интересовался политикой. Такое безпутное отношеніе къ жизни, слишкомъ явно унаслѣдованное. Джономъ отъ дѣда, укоренялось въ немъ еще сильнѣе, благодаря Бабингтонцамъ, глупѣе которыхъ Даніель Кальдигетъ ничего себѣ вообразить не могъ. Онъ презиралъ всю ихъ породу, но особенно противны были ему миссъ, толстолапыя, краснокожія, какъ онъ выражался, и оглушавшія его своимъ смѣхомъ. — Одно мясо, безъ всякаго проблеска какой нибудь мысли внутри! рѣшилъ м-ръ Кальдигетъ, будучи увѣренъ, въ тоже время, что его Джонъ непремѣнно женится на которой нибудь изъ этихъ непривлекательныхъ дѣвицъ. Между тѣмъ, не смотря на все свое отвращеніе къ этому семейству, онъ не могъ запретить своему сыну бывать у такихъ близкихъ родныхъ; если бы онъ сдѣлалъ это, его обозвали бы уже рѣшительно людоѣдомъ.

Мѣстоположеніе Фолькинга не имѣло въ себѣ ничего особенно живописнаго. Помѣстье было раскинуто на однообразной равнинѣ и прорѣзывалось прямою, глубокой и мутной канавой, къ которой примыкали, подъ прямымъ угломъ, двѣ другія, меньшей ширины и глубины, но такія же грязныя на видъ. Дороги были тоже все прямолинейныя, наводившія уныніе на Джона, которому нравился болѣе паркъ дяди Бабингтона. Самый домъ въ Фолькингѣ, старинной постройки, былъ красивъ съ художнической точки зрѣнія, но мраченъ и не приспособленъ къ современному комфорту. Вообще, вся усадьба, съ ея крѣпкимъ строеніемъ, небольшимъ огородомъ и отсутствіемъ всякихъ цвѣтовъ передъ домомъ, не могла производить пріятнаго впечатлѣнія на юное сердце, обольщенное прелестями бабингтонскаго дома, но самъ Даніель Кальдигетъ былъ доволенъ своимъ мѣстомъ и жилъ въ немъ, какъ медвѣдь въ берлогѣ, почти не видясь ни съ кѣмъ, кромѣ своихъ фермеровъ. Кровныхъ родныхъ у него не было никого, кромѣ одного брата, женатаго и жившаго къ Дорсетшайрѣ. Но и этотъ братъ пріѣзжалъ въ Фолькингъ всего лишь два раза, втеченіе пяти лѣтъ, прошедшихъ со смерти жены Даніеля. Онъ привозилъ съ собою сына, мальчика однихъ лѣтъ съ Джономъ. Этотъ подростокъ съумѣлъ снискать себѣ благоволепіе своего дяди. Онъ предпочиталъ, — или показывалъ что предпочитаетъ, — книжныя занятія охотѣ за крысами, понималъ, — или показывалъ, что понимаетъ, — всѣ преимущества свободной торговли передъ пошлинными узаконеніями: сверхъ того, онъ былъ атестованъ отцомъ, какъ самый прилежный и благонравный юноша. Не смотря на всѣ эти похвальныя качества, м-ръ Даніель не высказалъ никакихъ особенныхъ намѣреній въ отношеніи этого юноши при его отъѣздѣ изъ Фолькинга, и лишь года два или три спустя послѣ того, сталъ подумывать о томъ, чтобы перевести свое родовое помѣстье на имя племянника.

По закону оно должно было перейти къ Джону, какъ перешло къ самому м-ру Даніелю отъ его отца; но подобный законъ казался м-ру Даніелю, возстававшему противъ многихъ учрежденій своей родины, самымъ нелѣпѣйшимъ изъ всѣхъ! Онъ заявлялъ громко, при случаѣ, что въ такомъ странномъ связываніи куска земли съ извѣстнымъ семействомъ, кроется главная причина всѣхъ бѣдъ, посѣщающихъ королевство, что не мѣшало ему, однако, втайнѣ желать, чтобы родъ Кальдигетовъ владѣлъ Фолькингомъ до конца вѣковъ. Въ умѣ старика было слишкомъ много исконной сквайрской закваски, заставлявшей его гордиться тѣмъ, что домъ, служившій ему жилищемъ, былъ построенъ болѣе нежели за триста лѣтъ тому назадъ, тоже однимъ Кальдигетомъ, и починяли его потомъ, и надстроивали, все такіе же Кальдигеты; но, въ то же время, по принципу, онъ возставалъ противъ обветшалаго (по его словамъ) закона, а подъ конецъ пришелъ къ тому убѣжденію, что въ частномъ примѣненіи къ Фолькингу, этотъ законъ представлялъ собою чистую гибель.

Выйдя изъ школы, Джонъ провелъ всѣ четыре мѣсяца, отдѣлявшіе его отъ поступленія въ кэмбриджскій университетъ, почти исключительно въ обществѣ Бабингтоновъ, къ большому неудовольствію отца, находившаго охоту и тому подобныя препровожденія времени мало достойными разумнаго существа. При короткихъ появленіяхъ Джона въ Фолькингѣ, м-ръ Даніель высказывалъ такое мнѣніе довольно язвительно. а сынъ отвѣчалъ ему съ рѣзкостью, которая приводила въ негодованіе старика. Въ видѣ осязательнаго выраженія своего неудовольствія, онъ рѣшился поуменьшить сумму, которую назначилъ сыну на его содержаніе въ Кембриджѣ. — Мнѣ говорятъ люди авторитетные, что ты можетъ жить по джентлъмэнски и на 220 фунтовъ, вмѣсто 260 фунтовъ въ годъ! холодно объявилъ онъ ему въ одно прекрасное утро. Подобная скаредность вызвала полное осужденіе со стороны Бабингтона, который рѣшилъ тотчасъ же, что дастъ племяннику верховую лошадь на все время его пребыванія въ университетѣ, принимая. притомъ, всѣ издержки по ея содержанію, на свой счетъ. Подобное, не совсѣмъ разумное, великодушіе не улучшило, конечно, взаимныхъ отношеній между стариками. М-ръ Даніель не затруднился заявлять громко, что глупый Гомфри Бабингтонъ сталъ еще глупѣе на старости лѣтъ, а м-ръ Гомфри, дѣла котораго, не смотря, на его двѣнадцать тысячъ годоваго дохода, были постоянно очень запутаны, объявилъ не менѣе громко, что онъ не любитъ людей, считающихъ сальные огарки. Среди подобныхъ любезностей, Джонъ поступилъ, конечно, довольно, безтактно, проведя два послѣдніе дня передъ своимъ переѣздомъ въ Кембриджъ, не въ Фолькингѣ, а въ Бабингтонъ-Гаузѣ.

Таково было начало того отчужденія между сыномъ и отцомъ, которое стало весьма явно, при окончаніи Джономъ университетскаго курса.

Молодой человѣкъ велъ себя не хорошо. Поощряемый Бабингтонами, онъ участвовалъ въ разныхъ забавахъ, которыя были ему не по средствамъ, и задолжалъ до 800 фунтовъ разнымъ поставщикамъ, снабжавшимъ университетскую молодежь открыто, да еще столько же другимъ, менѣе явнымъ. Въ продолженіе всего этого времени. Джонъ рѣдко бывалъ лома: отецъ, съ своей стороны. хотя и живя въ тикомъ близкомъ сосѣдствѣ отъ Кэмбриджа, никогда не навѣщалъ своего сына и не особенно настоятельно приглашалъ его въ Фолькингъ. Отчужденіе росло, такимъ образомъ, поселяя между отцомъ и сыномъ почти враждебное чувство, которое дошло до крайней степени, когда инспекція кэмбриджскаго университета увѣдомила м-ра Кальдигета, что его сынъ не можетъ получить выпускнаго диплома, не заплативъ прежде своихъ, приведенныхъ въ извѣстность долговъ, сумма которыхъ равнялась 800 фунтамъ. М-ръ Кальдигетъ заплатилъ, конечно, 800 фунтовъ, но объявилъ, въ то же время, что для Джона нѣтъ болѣе мѣста ни въ родительскомъ сердцѣ, ни въ родительскомъ домѣ. Джонъ, разумѣется, отправился къ Бабингтонамъ, гдѣ вся семья выразила ему свое участіе по поводу такихъ грустныхъ обстоятельствъ. — весьма грустныхъ, дѣйствительно, потому что 800 фунтовъ далеко не покрывали не только всѣхъ долговъ молодаго человѣка, но даже ихъ меньшей половины. Джонъ, какъ теперь оказывалось, посѣщалъ ньюмаркэтскія скачки, гдѣ встрѣтился съ однимъ джентльменомъ, очень любезно предложившимъ ему, однажды, вывести его изъ затрудненія, при нѣкоторыхъ его потеряхъ на пари. Теперь этотъ обязательный человѣкъ, по имени Дэвдъ, сокративъ свою любезность, просилъ уплаты по векселю, на которомъ значилась сумма, затмѣвавшая собою ничтожный 800 фунтовый итогъ. Такое требованіе очень смутило Джона, относившагося, почему-то, весьма легкомысленно къ этому долгу до роковой минуты. Впослѣдствіи на него обрушился еще новый ударъ. Мистриссъ Бабингтонъ, — обыкновенно носившая кличку тети Полли, — зазвавъ Джона въ небольшую комнатку, служившею ей кладовою для бѣлья, варенья и настоекъ, объявила ему, что его кузина Джулія умираетъ отъ любви къ нему. Тетя Полли была увѣрена, что онъ, какъ честный человѣкъ, исполнитъ свой долгъ и женится на бѣдной дѣвушкѣ. Слѣдуетъ замѣтить, что Джулія была самой старшей и самой «толстоногой и краснорожей» изъ всѣхъ трехъ сестрицъ. Джонъ смотрѣлъ до этого времени на всѣхъ Бабингтоновъ, какъ на одну единицу. Никто не былъ такъ ласковъ къ нему, никто не баловалъ его такъ, какъ эти люди; молодой человѣкъ вполнѣ цѣнилъ это и кидался къ нимъ въ объятія, при свиданіяхъ, съ самымъ искреннимъ увлеченіемъ, но онъ не цѣловалъ, при этомъ, Джулію нѣжнѣе, нежели ея сестеръ, или даже самую тетю Полли. Были въ семьѣ еще три юныхъ Бабингтона, довольно глуповатыхъ; старшій, къ которому должно было перейти помѣстье, жилъ дома, не дѣлая рѣшительно ничего: второй учился въ Оксфордѣ, подавая, однако, надежду вернуться тоже подъ родительское крыло, убоясь бездны премудрости; меньшой, очевидно, годился только въ оберъ-егеря при отцовскомъ помѣстьи. Джонъ смотрѣлъ снисходительно на направленіе своихъ кузеновъ, но вступать съ ними въ болѣе тѣсное родство никогда не намѣревался… И теперь, вдругъ, тетя Полли съ своимъ предложеніемъ! Онъ рѣшительно не могъ согласиться… но каково отказывать людямъ, которые были такъ добры! По счастію, онъ былъ въ долгахъ; это могло его спасти.

— Мнѣ не съ чѣмъ и жениться-то, тетя Полли! сказалъ онъ.

Тетя Полли не удовлетворилась такимъ отвѣтомъ. Развѣ Джонъ не былъ наслѣдникомъ родоваго помѣстья? И развѣ наслѣднику родоваго помѣстья можно быть безъ жены? А пока Фолькингъ занятъ, молодые могутъ жить въ Бабингтонъ-Гоузѣ.

Жить въ Бабингтонъ-Гоузѣ въ видѣ мужа Джуліи! Перспектива не казалась особенно обольстительной. Но скажите, читатель, какъ поступить человѣку, которому навязываютъ невѣсту такимъ безцеремоннымъ образомъ? Конечно, можно объявить: «Я не питаю къ молодой особѣ достаточно горячей любви и потому отклоняю отъ себя честь…» Но, чтобы сказать это, надо имѣть геройскій духъ и способность не растеряться даже въ томъ случаѣ, если невѣсту толкаютъ въ ваши объятія. А нѣчто подобное совершилось буквально: тетя Полли, не любившая шутить въ дѣлахъ, которыя касались семейнаго счастія, выдвинула Джулію изъ-за ширмы такъ, что Джонъ былъ вынужденъ даже попятиться.

— Я весь въ долгахъ! повторилъ онъ слабымъ голосомъ.

Тетя Полли объявила, что подобные пустячные долги ничего не значатъ. Вѣдь помѣстье не было заложено? Всѣмъ было извѣстно, что нѣтъ! Въ такомъ случаѣ, что за препятствія? Она двинула Джулію снова впередъ. Джону было уже некуда отступать, развѣ въ шкафъ съ вареньемъ и настойками, и молодая дѣвица склонилась головою къ его плечу. Все это было очень трогательно, и хотя Джонъ владѣлъ собою настолько, что положительно не далъ вырвать у себя обѣщанія жениться, но обѣ лэди вышли изъ кладовой въ увѣренности, что дѣло рѣшено окончательно.

По счастію для Джона, тетя Полли отложила свою атаку до послѣдней минуты передъ отъѣздомъ племянника въ Кембриджъ, гдѣ ему было необходимо видѣться съ нѣкоторымъ м-ромъ Болтонъ. Этотъ Болтонъ, уже старикъ, жилъ на своей фермѣ возлѣ самаго города и состоялъ главою извѣстной банкирской конторы; м-ръ Кальдигетъ, находившійся съ нимъ въ хорошихъ отношеніяхъ, просилъ его быть посредникомъ между нимъ и сыномъ по поводу отчужденія родоваго имѣнія. Въ послѣднее время, онъ пришелъ къ мысли выкупить у сына его наслѣдственныя права для передачи ихъ другому; Джонъ, съ своей стороны, былъ доволенъ такимъ намѣреніемъ, дававшимъ ему средства расплатиться съ Дэвизомъ. — Лучше освободиться разомъ отъ подобнаго долга и начать что нибудь новое съ наличнымъ капиталомъ, нежели пресмыкаться въ нищетѣ, ожидая наслѣдства, думалъ онъ. Подъ названіемъ «чего нибудь новаго» онъ разумѣлъ планъ, почти окончательно уже созрѣвшій въ его головѣ. Въ то время было много толковъ о золотоносныхъ пескахъ Новаго Южнаго Уэльза, и молодой человѣкъ хотѣлъ попытать своего счастія въ этой странѣ, привлекательной уже по одной своей отдаленности и по той новой, интересной обстановкѣ, которую она сулила молодому воображенію. Другъ Джона по университету, Дикъ Шандъ, намѣревался поѣхать туда же, причемъ оба товарища рѣшались дѣйствовать во всемъ съобща. Такимъ образомъ, поѣздка Джона была уже рѣшена въ принципѣ, и происшествіе въ кладовой нимало не повліяло на измѣненіе такого проекта.

Джонъ Кальдигетъ былъ не вполнѣ откровененъ съ Бабингтонами насчетъ своихъ денежныхъ дѣлъ, а именно они ничего не подозрѣвали о Дэвизѣ. Если бы существованіе этого обязательнаго человѣка было имъ извѣстно, то, по всей вѣроятности, тетя Полли и не придумала бы устроить эффектную сцену среди шкафовъ съ бѣльемъ и вареньемъ. Она могла представлять себѣ Джулію только какъ будущую хозяйку Фолькинга; безъ Фолькинга куда же годился самъ Джонъ Кальдигетъ? Равнымъ образомъ, никто изъ Бабингтоновъ не зналъ ничего о предположенной эмиграціи въ Новый Южный Уэльзъ, хотя Джонъ почти уже назначалъ день своего отплытія. Для того чтобы покончить свои дѣла, онъ отправлялся теперь въ Кембриджъ или, точнѣе, въ село Честертонъ, сосѣднее съ городомъ и бывшее резиденціею м-ра Болтона.

Домъ, принадлежавшій этому человѣку, отъ котораго зависѣла теперь отчасти судьба нашего героя, былъ кирпичный, массивный и окруженный, вмѣстѣ съ прилегавшимъ къ нему садомъ, старинною, высокою, каменною оградой. М-ръ Болтонъ занимался, въ продолженіе всей своей жизни, банкирскими операціями; онъ считался и теперь старшимъ партнеромъ кэмбриджскаго банка подъ фирмой «Болтонъ и К°», хотя, въ сущности, передалъ общее завѣдываніе банковыми дѣлами своимъ двумъ старшимъ сыновьямъ, Никлэзу и Джорджу. Третій сынъ его, Уильямъ, былъ адвокатомъ въ Лондонѣ, а самый меньшій, Робертъ, повѣреннымъ въ Кэмбриджѣ. Всѣ эти четыре сына, уже женатые люди, жили гораздо комфортабельнѣе своего родителя, домашняя обстановка котораго была доведена въ самой суровой простоты. Старикъ, проведя молодость въ нуждѣ и создавъ самъ себѣ состояніе упорнымъ трудомъ, не могъ пріучить себя къ легкой тратѣ денегъ, вслѣдствіе чего слылъ за скупаго; но это названіе было врядъ ли справедливо, потому что онъ перевелъ весьма охотно большую часть своего состоянія на сыновей, давая имъ тѣмъ средство начать прочно свою карьеру, и хотя самъ онъ рѣдко угощался за ихъ столомъ, но слушалъ всегда съ удовольствіемъ похвалы ихъ гостепріимству и домашнему комфорту. Самъ онъ, съ своею второю женою и дочерью, рожденною отъ этого брака, жилъ очень уединенно, что было, впрочемъ, вполнѣ согласно съ настроеніемъ мистрисъ Болтонъ, женщины крайне пуританскаго образа мыслей и воспитывавшей свою дочь въ тѣхъ же правилахъ.

М-ръ Болтонъ былъ гораздо старѣе м-ра Кальдигета, но сошелся съ нимъ довольно коротко послѣ смерти прежняго владѣльца Фолькинга, оставшагося въ долгу у банка «Болтонъ и К^о». Даніель Кальдигетъ снискалъ себѣ уваженіе фирмы своими неусыпными стараніями освободить землю отъ малѣйшаго долговаго обязательства. Такимъ образомъ, въ теченіе цѣлыхъ двадцати пяти лѣтъ, Болтонъ и Кальдигетъ жили въ дружескихъ отношеніяхъ, и теперь, желая уладить свои дѣла съ сыномъ, сквайръ обратился къ посредству своего стараго друга.

М-ръ Болтонъ былъ, конечно, весьма предубѣжденъ противъ Джона. Люди, создающіе себѣ состояніе посредствомъ взиманія узаконенныхъ процентовъ, бываютъ, обыкновенно, очень строги ко всякимъ Дэвизамъ и ихъ кліентомъ. Въ глазахъ честнаго маклера, ведущаго свои дѣла на чистоту, одно уже обращеніе къ какому нибудь Дэвизу служитъ приговоромъ человѣку. Поэтому м-ръ Болтонъ рѣшился вступить въ переговоры съ молодымъ Кальдигетомъ лишь изъ дружбы къ его отцу и вслѣдствіе своей полной увѣренности въ крайнемъ безпутствѣ Джона, способнаго, по его мнѣнію, обременить имѣніе новыми долгами, которые раззорили бы его въ конецъ. Но, въ принципѣ, м-ръ Болтонъ былъ противъ передачи родовыхъ имѣній въ боковую линію и долго спорилъ съ м-ромъ Кальдигетомъ, пока тотъ не убѣдилъ его.

Джонъ подъѣхалъ къ дому м-ра Болтона съ несовсѣмъ покойною душою. Онъ мало зналъ старика, а теперь ему приходилось признаваться передъ нимъ во всѣхъ своихъ прегрѣшеніяхъ и заявлять согласіе на отказъ отъ земельной собственности, которая считается въ Англіи чѣмъ-то почти священнымъ. Но что же было дѣлать ему? Безъ этого отказа онъ не могъ разсчитаться съ Дэвизомъ, который являлся лично къ старому сквайру, но былъ постыдно изгнанъ прочь, успѣвъ только заявить, что онъ въ случаѣ неуплаты, готовъ подождать того времени… когда Фолькингъ перейдетъ къ другому владѣльцу. Эти слова привели м-ра Кальдигета въ такое бѣшенство, что онъ, въ тотъ же день, извѣстилъ Болтона о своемъ рѣшительномъ намѣреніи выкупить у своего сына его права на родовое имѣніе. Все это было извѣстно Джону и усиливало его смущеніе. Онъ давно уже самъ осудилъ свое поведеніе, понимая очень хорошо всю подлую роль Дэвиза и свою собственную глупость; но это сознаніе не устраняло необходимости разсчитаться съ этимъ самымъ ростовщикомъ, а слѣдовательно разстаться съ Фолькингомъ. Да и что привязывало его къ этому мѣсту? Онъ не находилъ въ немъ никакой прелести, даже, можно сказать, ненавидѣлъ его и былъ увѣренъ, что всякая другая жизнь будетъ свойственнѣе его уму и характеру, нежели прозябаніе въ этомъ затхломъ уголкѣ вселенной. Положимъ, отецъ могъ простить его; но жить подъ однимъ кровомъ съ нимъ, постоянно памятуя о Дэвизѣ… это немыслимо. Получивъ деньги взамѣнъ Фолькинга, онъ могъ расплатиться со своимъ вампиромъ и начать свою карьеру съ полнымъ карманомъ. У Шанда было тысячи двѣ фунтовъ, и у него будетъ около того; но онъ не рискуетъ всѣмъ своимъ капиталомъ; не пойдутъ хорошо дѣла въ Новомъ Южномъ Уэльзѣ, можно будетъ направиться въ другія мѣста. Разсуждая такимъ образомъ. Джонъ вступилъ на порогъ дома м-ра Болтона. По условію, онъ долженъ былъ переночевать здѣсь; потомъ, порѣшивъ все съ старымъ банкиромъ, отправиться въ Фолькингъ на день или на два, постаравшись при томъ разстаться съ отцомъ въ дружественныхъ отношеніяхъ.

Все было порѣшено еще до обѣда. М-ръ Болтонъ, попрося гостя садиться, пояснилъ ему во всей подробности условія сдѣлки. Столько-то имѣлось у сквайра въ наличности; столько-то соглашался выдать банкъ «Болтонъ и К^о» подъ залогъ имѣнія; цѣнность этого послѣдняго была опредѣлена съ полною добросовѣстностью, такъ что онъ, наслѣдникъ, м-ръ Джонъ пытался нѣсколько разъ вставить свое слово, но его просили обождать, пока онъ не выслушаетъ всего. Джону казалось, что м-ръ Болтонъ очень его презираетъ. Однако, если Джонъ любилъ гоняться за крысами и всячески дурачиться у Бабингтоновъ, то онъ былъ вовсе не глупый молодой человѣкъ: напротивъ того, природа одарила его большими способностями и жаждою дѣятельности, къ сожалѣнію мало примѣненною имъ еще до этого времени къ настоящему дѣлу. Онъ видѣлъ, что старикъ судитъ о немъ лишь какъ о неисправимомъ мотѣ, основываясь на томъ, что онъ съумѣлъ запутаться въ долгахъ еще до выхода своего изъ школы.

— Я былъ противъ подобной передачи имѣнія, сказалъ въ заключеніе м-ръ Болтонъ. По моему такое нарушеніе естественнаго порядка наслѣдія составляетъ мѣру неправильную… Но когда вашъ отецъ спросилъ меня, какимъ же образомъ иначе помочь дѣлу, я не нашелся, что ему сказать .

Изъ такихъ словъ можно было заключить, что м-ръ Болтонъ считаетъ молодаго человѣка безнадежно-неисправимымъ. Это было очень обидно, но Джонъ, хотя и по неволѣ, выслушалъ все до конца, не обнаруживая слишкомъ явной досады.

— А теперь, м-ръ Болтонъ, сказалъ онъ, когда старикъ замолчалъ, — позвольте и мнѣ выразить вамъ мой взглядъ на положеніе вещей. Банкиръ кивнулъ головой и сталъ слушать тоже съ большимъ терпѣніемъ. Джонъ началъ съ того, что онъ явился сюда съ цѣлью узнать, на какихъ условіяхъ выкупались у него права на наслѣдіе; эти условія казались ему вполнѣ удовлетворительными и онъ принималъ ихъ, вслѣдствіе своего твердаго намѣренія продать эти права; на этотъ счетъ рѣшимость его не могла измѣниться, почему онъ, вполнѣ цѣня доброе и безкорыстное расположеніе м-ра Болтона, тѣмъ не менѣе долженъ былъ заявить, что всякія замѣчанія по этому вопросу будутъ уже излишними. — М-ръ Болтонъ приподнялъ немного свои брови при такихъ словахъ, но продолжалъ слушать внимательно. Джонъ сталъ развивать свою мысль далѣе, говоря, что ни въ какомъ случаѣ, — если бы даже не существовало на свѣтѣ никакого Дэвиза, — онъ не рѣшился бы оставаться въ Фолькингѣ, только выжидая, лѣтъ двадцать, перехода имѣнія въ свои руки; даже болѣе, будь Фолькингъ уже теперь его полною собственностью, онъ и тогда не согласился бы коротать здѣсь свой вѣкъ. Онъ хотѣлъ жизни дѣятельной и, какъ ему казалось, самымъ подходящимъ для него дѣломъ могла быть работа на золотыхъ пріискахъ. Въ заключеніе онъ изложилъ чистосердечно все, относившееся до Дэвиза, послѣ чего, но его мнѣнію, толковать болѣе было нечего.

Рѣчь Джона произвела, въ своей общей сложности, благопріятное впечатлѣніе на старика, хотя онъ и ne выказалъ этого. Мистриссъ Болтонъ, которой онъ представилъ гостя передъ обѣдомъ, приняла молодого человѣка чопорно и сухо. Она слышала еще прежде объ его сумасбродствахъ и считала его самымъ ужаснымъ грѣшникомъ. Пятнадцатилѣтняя дочь ея, Эстеръ, сидѣвшая съ матерью, подняла на гостя свои большіе глаза, потомъ опустила ихъ снова на свою работу, но это не мѣшало ей слушать, что говорилъ незнакомецъ.

Она такъ рѣдко видѣла кого нибудь, кромѣ своего отца и матери: у нея не было даже подругъ; поэтому, такое происшествіе, какъ приглашеніе чужаго лица къ обѣду, должно было принять въ ея глазахъ характеръ большаго событія. Къ тому же гость, не будучи, можетъ быть, настоящимъ красавцемъ, обладалъ наружностью, способною приковать женское вниманіе. Онъ былъ высокъ ростомъ, статенъ; темные глаза его были полны ума и жизни и красиво осѣнялись густыми бровями, надъ которыми высился широкій, угловатый лобъ, окаймленный густыми, коротко остриженными, темнокаштановыми волосами. Ротъ былъ нѣсколько великъ, но выражалъ добродушную веселость. Но общему впечатлѣнію, производимому этой физіономіей, можно было предполагать въ Джонѣ умъ, волю и доброту, хотя болѣе внимательный физіономистъ прочелъ бы въ ней, вмѣстѣ съ тѣмъ, и нѣкоторую неустойчивость характера.

Разговаривая съ хозяевами, Джонъ поглядывалъ на молодую дѣвушку и находилъ ее прелестной, хотя она еще едва вышла изъ ребяческаго возраста. Она рѣшительно не походила на шумныхъ дѣвицъ въ Бабингтонъ-Гоузѣ. — Это что-то совсѣмъ другое, думалъ. Джонъ, поглядывая на ея свѣтлорусые волосы, гладко зачесанные за уши и связанные большимъ узломъ на затылкѣ, и на ея большіе сѣрые глаза, которые она вскидывала по временамъ на гостя. Ротикъ ея, такой милый, красиво очерченый, казался готовымъ открыться и заговорить, но Джону не удалось услышать звука ея голоса во все время своего пребыванія въ домѣ. Но эта дѣвушка производили на него такое впечатлѣніе, что онъ далъ бы дорого за одно только счастіе прикоснуться къ ея рукѣ.

До обѣда оставался еще цѣлый часъ, и м-ръ Болтонъ предложилъ гостю пойти отдохнуть въ приготовленную для него комнату, гдѣ и оставилъ его одного. Но Джону не хотѣлось отдыхать, тѣмъ болѣе, что комната была холодная и мрачная, какъ сами хозяева. Онъ накинулъ пальто и отправился въ городъ съ цѣлью взглянуть въ послѣдній разъ на университетское зданіе. Оно напомнило ему многое… Было время, когда онъ надѣялся кончить съ отличіемъ курсъ и остаться доцентомъ при родномъ храмѣ науки. Всѣ хвалили его способности; дѣйствительно, онъ усвоивалъ съ замѣчательною легкостью то, что казалось мудреною путаницей для многихъ изъ его товарищей; ему предсказывали блестящую ученую карьеру… Ему казалось тогда, что наука, — именно одна она, — составляетъ его призваніе; но ��отомъ ея величавый образъ какъ-то затуманился передъ нимъ и все закончилось… Дэвизомъ, со всѣми его послѣдствіями. Конечно курсъ былъ доконченъ, дипломъ полученъ, но что далѣе? О профессорской каѳедрѣ нечего было помышлять, да она и не прельщала болѣе Джона, хотя онъ не отрицалъ, что работы подъ классическою стѣною могутъ болѣе возвышать душу человѣка, нежели промывка золотоносныхъ грязей. Но все было рѣшено и покончено; онъ долженъ былъ уѣхать и, — кто знаетъ? — ему могло посчастливиться… Онъ воротится съ капиталомъ и женится… но никакъ не на Джуліи, не смотря на мелодраму въ кладовой… а на этой славной, простой, безхитростной дѣвушкѣ…

Результатомъ этихъ мечтаній было то, что онъ опоздалъ на цѣлыхъ пять минуть къ обѣду. Узнавъ, что его нѣтъ въ домѣ, м-ръ Болтонъ очень обидѣлся, думая, что гость и вовсе не воротится, можетъ быть! Чего нельзя было ожидать отъ молодаго вертопраха, такъ легко отдающаго свои права на поземельную собственность! Но вертопрахъ все же воротился. хотя и опоздалъ на пять минутъ. Обѣдъ прошелъ молчаливо; вечеромъ подали чай, за которымъ разговоръ тоже не клеился. Джонъ утѣшался только тѣмъ, что поглядывалъ на Эстеръ, замѣчая, что и она смотритъ по временамъ на него, и все какъ будто собираясь что-то сказать! Такой у нея былъ выразительный ротикъ! Но она не сказала ничего. Наконецъ была прочитана глава изъ библіи, проговорена молитва и всѣ разошлись но своимъ комнатамъ.

На слѣдующее утро, прощаясь съ своимъ гостемъ, м-ръ Болтонъ рѣшился сказать ему ласковое слово.

— Я надѣюсь, что вы успѣете въ своемъ предпріятіи, м-ръ Кальдигетъ.

— Успѣваютъ же другіе! весело отвѣтилъ Джонъ. — Отчего не выпасть счастію и на мою долю?

— Если будете человѣкомъ трудолюбивымъ, воздержнымъ, честнымъ, строгимъ къ себѣ… началъ старикъ.

— Обѣщать все это не смѣю, — возразилъ Джонъ, — но даю слово постараться…

— Ну, дай Богъ вамъ успѣха.

Въ эту минуту Джонъ считалъ себя въ апогеѣ успѣха. Ему удалось при прощаньи подержать на мгновеніе пальчики Эстеръ въ своей рукѣ.

Дѣло съ Болтономъ было покончено; теперь предстояла сцена прощанья съ отцомъ, и она обѣщала быть болѣе тягостною. Джонъ былъ убѣжденъ, что отецъ потерялъ всякую привязанность къ нему. Онъ ошибался въ этомъ случаѣ, но между старикомъ и его сыномъ господствовало издавна такое отчужденіе, что они постоянно не понимали другъ друга. Такъ было и въ настоящую минуту; старый Даніель былъ вполнѣ увѣренъ, что его сынъ совершенно лишенъ всякой способности испытывать естественное чувство любви къ отцу, никогда не подававшему ему, однако, причины къ подобной холодности. Оба они ошибались; Джонъ ошибался даже насчетъ своихъ собственныхъ чувствъ въ нѣкоторомъ отношеніи. Такъ, проѣзжая теперь по угодьямъ, окружавшимъ отцовскую усадьбу, онъ замѣтилъ съ нѣкоторымъ удивленіемъ, что эта мѣстность была вовсе не такъ «отвратительно уныла», какъ то казалось ему до тѣхъ поръ. Когда же нѣсколько фермеровъ, встрѣтившихся ему но дорогѣ, обмѣнялись съ нимъ привѣтствіями, а двѣ-три дѣвушки, завидѣвъ молодаго сквайра, поклонились ему съ застѣнчивою улыбкою, Джонъ почувствовалъ ясно, что родныя мѣста имѣютъ какую-то свою прелесть. Владѣніе извѣстнымъ уголкомъ земли всегда сообщаетъ человѣку не одинъ только матеріальный комфортъ, но и извѣстное сознаніе какой-то большей прочности и большаго достоинства въ существованіи. До сего времени Джонъ находилъ просто нелѣпымъ признавать какую-то несокрушимую связь между именами «Кальдигета» и «Фолькинга»; ему казалось, что, видя передъ собою открытымъ весь міръ съ его обольстительными перспективами, одинъ только совершенный идіотъ могъ считать своею обязанностью закабалить себя въ пустынномъ болотѣ, единственно по той причинѣ, что его предки провели здѣсь свою жизнь. Вообще, всякая привязанность къ бездушнымъ предметамъ, олицетворяемымъ въ видѣ извѣстныхъ группъ деревьевъ или же досокъ и кирпичей, казалась ему одной чепухою. Если же, при подобномъ образѣ мыслей, онъ былъ, сверхъ того, увѣренъ въ нерасположеніи отца, то не лучше ли было ему разстаться съ Фолькингомъ, хотя бы и навсегда?..

Онъ думалъ такъ до этой минуты, но теперь все какъ-то перемѣнилось. Странная, неожиданная нѣжность закрадывалась ему въ сердце. Трубы стараго дома, выглянувъ изъ-за деревьевъ, напомнили ему что не одно поколѣніе Клльдигетовъ грѣлось у здѣшняго очага. Онъ вспомнилъ тоже, что отецъ его достигаетъ уже преклоннаго возраста и будетъ проводить свои послѣдніе дни въ одиночествѣ…

Но теперь было уже поздно разсуждать обо всемъ этомъ. Онъ согласился на уступку своихъ наслѣдственныхъ правъ; а если бы даже онъ прервалъ снова это дѣло, то какъ же покончилъ бы онъ съ Дэвизомъ и какъ устроилъ бы свою жизнь въ отечествѣ? Нечего было и думать, стало быть, о примиреніи…

Когда Джонъ подъѣхалъ къ дому, отецъ не вышелъ къ нему навстрѣчу. Молодой человѣкъ прошелъ одинъ черезъ сѣни, залу, библіотеку и нашелъ отца только въ небольшой угловой комнатѣ, служившей ему кабинетомъ.

— Ну, Джонъ, покончили вы съ м-ромъ Болтонъ? спросилъ старикъ, увидя его.

Было что-то страшно-холодное въ подобной встрѣчѣ. Они были, очевидно, совершенно чужими другъ другу. Лучше было разстаться… хотя бы и съ тѣмъ, чтобы никогда болѣе не увидѣться вновь! Отецъ, гнѣваясь на сына, могъ бытъ правъ; считая его ненадежнымъ человѣкомъ и мотомъ, онъ могъ желать передать наслѣдство другому, но чтобы теперь, при послѣднемъ свиданіи, онъ даже не привсталъ съ кресла навстрѣчу ему и тотчасъ же заговорилъ о Болтонѣ, какъ будто имъ обоимъ приходилось думать только объ одной денежной сдѣлкѣ при этой разлукѣ, грозившей быть вѣчною, — это показалось Джону обиднымъ, почти жестокимъ Онъ не понималъ, что старикъ сдѣлалъ надъ собою отчаянное усиліе тля того, чтобы принять на себя этотъ холодный, дѣловой тонъ.

— М-ръ Болтонъ высказалъ мнѣ все ясно и толково, сэръ.

— Я не сомнѣваюсь въ этомъ: онъ человѣкъ! умный и знающій; по какъ насчетъ твоего взгляда на условія? Доволенъ ли ты?

— Совершенно доволенъ.

— Доволенъ или нѣтъ, ты долженъ понять, что я не вмѣшивался въ эти подробности. Оцѣнка имѣнія была поручена двумъ экспертамъ, которые сообщили свои заключеніи Болтону… Это все равно какъ-бы при продажѣ партіи угля, сукна или тому подобнаго. Я не вмѣшивался.

— Я знаю, сэръ…

— Что касается до уплаты суммы, то я самъ въ состояніи выплатить около трети ея наличными. Я не любилъ никогда кутить и успѣлъ прикопить кое-что. Остальное будетъ выплачено тебѣ фирмою Болтонъ и К°, подъ залогъ Фолькинга. Живя здѣсь одинъ, я не буду имѣть случая мотать деньги, разумѣется, и потому надѣюсь освободить помѣстье черезъ нѣсколько лѣтъ. Послѣ моей кончины, согласно теперешнему желанію моему, оно перейдетъ къ твоему кузену Джорджу…

Губы старика какъ будто дрогнули при этихъ словахъ, по онъ продолжалъ:

— Разумѣется, я не беру на себя никакихъ положительныхъ обязательствъ на этотъ счетъ. Имѣніе остается, покуда, лично моею собственностью, только заложенною въ банкѣ Болтоновъ… Ну, теперь, кажется мнѣ, все сказано?..

— Относительно дѣла, сэръ… все.

— Но я думаю, что тебя и занесло сюда, какъ и въ Кэмбриджъ, одно только дѣло… Кстати, находятся здѣсь какія нибудь твои вещи?

— Очень немногія, сэръ.

— Если ты хочешь взять съ собою что нибудь, то не стѣсняйся. Впрочемъ, какъ я понимаю, въ твоихъ глазахъ имѣютъ цѣну однѣ только деньги…

— Я желалъ бы… если это вамъ не будетъ непріятно… взять миніатюрный портретъ… Вашъ портретъ, сэръ.

— Мой портретъ?.. повторилъ отецъ почти съ гнѣвомъ и подозрительно взглядывая на сына. Однако онъ былъ тронуть, хотя онъ и старался того не выказать. Но если же это была только одна хитрость со стороны молодаго человѣка, одно притворство или желаніе порисоваться чувствительностью?.. О, какъ оскорбительно, въ такомъ случаѣ, было бы потомъ старику сознаніе его собственной глупости, его безумнаго довѣрія къ этому ложному проблеску любви!

Сынъ стоялъ, между тѣмъ, передъ отцомъ, не стараясь выражать своею физіономіей или голосомъ особой мольбы или нѣжности. — Я попросилъ васъ, сказалъ онъ, но, можетъ быть, этотъ портретъ особенно дорогъ вамъ…

— Мнѣ? Нимало. Обыкновенно эти пустяки если и имѣютъ какую нибудь цѣну, то развѣ для другихъ, а уже никакъ не для того, кого они изображаютъ…

— Я полагаю, сэръ, что для меня вашъ портретъ долженъ имѣть цѣну…

— Не думаю. Впрочемъ, какъ знаешь. Бери его, или не бери, твое дѣло…

Разговоръ кончился этимъ. Джону казалось въ эту минуту, что если бы даже ему удалось вернуться въ Англію съ большимъ капиталомъ, то онъ врядъ ли рѣшился бы заглянуть въ Фолькингъ. Было слишкомъ очевидно, что сердце отца окончательно закрыто для сына. — Конечно, повторялъ себѣ Джонъ, я виноватъ, но все же родительскому сердцу слѣдовало бы смягчиться при подобной разлукѣ…

Онъ вышелъ изъ дома и принялся бродить по усадьбѣ. Теперь, когда онъ не былъ болѣе въ присутствіи отца, слезы были готовы брызнуть изъ его глазъ. Ему хотѣлось кинуться назадъ, упасть на колѣни передъ старикомъ и просить у него прощенія, но у него не хватало силъ на это; онъ зналъ, что, при всей искренности своей, онъ будетъ не въ состояніи быть совершенно непринужденнымъ, и это наброситъ тѣнь фальши на весь его сердечный порывъ.

Выйдя за ограду, онъ встрѣтился съ Ральфомъ Гольтъ, однимъ изъ фермеровъ, отецъ и дѣдъ котораго арендовали прежде тотъ же участокъ земли у стараго Кальдигета. — И такъ рѣшено: ты покидаешь насъ, мистеръ Джонъ произнесъ Гольтъ, съ непритворною нѣжностью въ голосѣ, хотя, въ то же время, было что-то немного комичное въ трагическомъ голосѣ и жестѣ, съ которыми онъ произнесъ эти слова.

— Хочется поѣздить по свѣту, Гольтъ, посмотрѣть на людей и на вещи…

— Кабы только это, мастеръ Джонъ, то не велика бѣда. Всѣ молодые джентельмэны пускаются въ путешествія. Но ты пріѣдешь назадъ въ Фолькингь или нѣтъ? Будешь нашимъ сквайромъ?

— Я надѣюсь, Гольтъ, что мой отецъ проживетъ еще много лѣтъ съ вами…

— И я надѣюсь, и всѣ мы надѣемся, потому что мы любимъ старика. Онъ справедливый, никого не обижаетъ. Дай ему Богъ многія лѣта здравствовать! Но только, по обыкновенному ходу вещей, отцы ранѣе сыновей умираютъ. Что же тогда? Пріѣдешь ты, чтобы быть нашимъ сквайромъ, или нѣтъ?

— Думаю, что нѣтъ…

— Нехорошо. Какъ есть нехорошо. Можетъ быть, мнѣ не слѣдовало бы мѣшаться въ господскія дѣла, но все же говорю: нехорошо! Сынъ — прямой наслѣдникъ отцу, особенно при земельной собственности. Я тебѣ скажу правду: никому изъ насъ эта выдумка ваша не нравится!

Добрый Ральфъ говорилъ долго въ томъ же родѣ, не слушая никакихъ объясненій со стороны Джона, старавшагося убѣдить его въ томъ, что все дѣлается къ лучшему. И другіе фермеры, встрѣчавшіеся съ молодымъ человѣкомъ, впродолженіе его уединенной прогулки, тоже не одобряли его рѣшимости, хотя и не выражались такъ энергично, какъ Гольтъ. Видно было, что переходъ имѣнія въ другую линію равняется для нихъ міровому перевороту.

За обѣдомъ старикъ Кальдигетъ разговаривалъ съ сыномъ о различныхъ постороннихъ предметахъ, тщательно избѣгая всего, что могло бы затронуть больныя мѣста. Имя Дэвиза вовсе не упоминалось; но зато отецъ разспрашивалъ Джона о Робертѣ Шандъ, его будущемъ товарищѣ, и разсуждалъ о лучшихъ способахъ разработки золотоносныхъ австралійскихъ песковъ. Когда послѣднее блюдо было снято со стола и слуга ушелъ, оставя стараго сквайра наединѣ съ его сыномъ, Джонъ посмотрѣлъ на отца, какъ-бы ожидая чего-то, но тотъ сказалъ ему только спокойнымъ голосомъ:

— Ну, можетъ быть, все устроилось къ лучшему. Было время, когда, я подумывалъ, что если тебѣ уже не нравится сельская жизнь, то ты пойдешь по судебному вѣдомству…

— И я помышлялъ о томъ, сэръ.

— Да, по все это какъ-то перевернулось. Эти Бабингтоны… чтобы имъ провалиться!… привили тебѣ вкусъ къ забавамъ и развлеченіямъ… Не подумай, впрочемъ, что я намѣреваюсь тебя укорять. Къ чему наполнять горечью послѣднія минуты!… Но я долженъ высказаться. При такомъ помѣстьѣ, какъ Бабингтонъ-Голлъ, наслѣдники могутъ быть шелопаями, не возвышаясь надъ уровнемъ животныхъ потребностей, потому что, какъ они ни будутъ разорять имѣнія своей безтолковостью или раскидываніемъ денегъ по сторонамъ, его все же хватитъ еще на два, на три поколѣнія; но Фолькингъ требуетъ постояннаго присмотра и ухода… Вотъ почему намъ, Кальдигетамъ, никакъ неприлично уподобляться какимъ нибудь Бабингтонамъ.

— Вы очень строги къ нашимъ родственникамъ, сэръ.

— Я говорю, что думаю. Но пойми, что я не считаю тебѣ способнымъ на подобную, съ позволенія сказать, скотскую жизнь. Ты все-же слишкомъ развитъ и энергиченъ для этого.

Онъ замолчалъ на минуту, какъ-бы обдумывая свою дальнѣйшую рѣчь. Джонъ ждалъ ея съ нѣкоторымъ трепетомъ; наконецъ, старикъ началъ снова:

— И такъ, ты ѣдешь. Я сказалъ: это, можетъ быть, къ лучшему. Если ты остался-бы въ Англіи, то мы врядъ ли могли бы жить такъ, какъ то полагается отцу съ его сыномъ. Ты зависѣлъ бы отъ меня въ матеріальномъ отношеніи, но никакъ не захотѣлъ бы принуждать себѣ къ той покорности, которая обусловливается сказанною зависимостью. Все это повело бы къ тому, что ты сталъ бы желать одного: моей смерти.

— О, сэръ! Никогда, никогда!

— Что же? Желаніе было бы даже вполнѣ естественное. Но оставимъ это. Я не буду вовсе безъ извѣстій о тебѣ?

— Конечно, сэръ.

— Если ты изрѣдка напишешь мнѣ что нибудь, то это будетъ мнѣ большимъ развлечеченіемъ въ моемъ одиночествѣ. Куда ты отправляешься завтра?

Джонъ не располагалъ оставаться въ родительскомъ домѣ долѣе одного дня; онъ не отпустилъ даже того наемнаго экипажа, въ которомъ пріѣхалъ въ Фолькингъ: онъ писалъ и прежде отцу, что намѣревается прибыть въ среду, съ тѣмъ, чтобы только переночевать на четвергъ; но холодный вопросъ старика, дававшій разумѣть, что Джону слѣдовало скорѣе уѣхать, отозвался въ душѣ молодаго человѣка, какъ новое доказательство полнаго отцовскаго отчужденія.

— Я не особенно тороплюсь съ отъѣздомъ, сэръ, сказалъ онъ.

— Какъ хочешь; но, по правдѣ сказать, не знаю, зачѣмъ ты будешь оставаться. Провести гдѣ нибудь послѣдній мѣсяцъ, или даже послѣднюю недѣлю, можетъ быть очень пріятно, но послѣдній день всегда крайне тяжелъ. Онъ представляетъ собою только одно промедленное мгновеніе разлуки…

Въ этихъ послѣднихъ словахъ былъ какой-то проблескъ чувства.

— Это мгновеніе очень грустно…. началъ Джонъ.

— Если такъ, то зачѣмъ же его удлиннять?… Ну, довольно. Хочешь еще рюмку вина?… Нѣтъ?… Такъ перейдемъ въ гостиную; тамъ затопили каминъ.

Они провели еще часа два вмѣстѣ, толкуя о литературѣ, относившейся къ разработкѣ золота. Даніель Кальдигетъ былъ человѣкъ очень начитанный и могъ назвать сыну нѣсколько сочиненій, которые могли ему быть полезны.

Послѣ всего, что было, Джону, разумѣется, оставалось только уѣхать на слѣдующее утро. — Счастливаго пути! произнесъ старикъ, когда сынъ схватилъ его руку. — Счастливаго пути!

Онъ прощался съ нимъ, такимъ образомъ, въ библіотекѣ, не снисходя до того, чтобы проводить его до крыльца.

— Надѣюсь, что найду васъ въ добромъ здоровьѣ, когда возвращусь, сказалъ Джонъ.

— Дай-то Богъ. Но все это гадательно. Ну, прощай!

Джонъ пожалъ ему руку еще разъ и пошелъ, но старикъ подозвалъ его снова. Видно было, что природа брала свое и надъ нимъ въ эту знаменательную минуту. — Прощай, сынъ мой! проговорилъ онъ какимъ-то тихимъ, торжественнымъ шепотомъ. — Прощай! Да благословитъ и да сохранитъ тебя милосердый Господь!

Онъ не прибавилъ болѣе ни слова, повернулся и ушелъ въ свою комнату.

Семейство Шандъ.

Джонъ обѣщалъ своему товарищу, Ричарду Шандъ, проѣхать изъ Фолькинга прямо къ нему. Сначала онъ совѣстился это сдѣлать, боясь стѣснить своимъ прибытіемъ незнакомую семью, и притомъ въ подобную грустную минуту, но Ричардъ завѣрилъ его, что грусти вовсе не будетъ. Во-первыхъ, сказалъ онъ, мы не сантиментальной породы; во-вторыхъ, насъ дома такая куча, что, при исчезновеніи одного изъ членовъ семейства, прочимъ становится просторнѣе; поэтому у насъ отъѣзды никогда не сопровождаются слезами.

Ричардъ Шандъ былъ закадычнымъ другомъ Джона въ университетѣ и готовился теперь связать себя съ нимъ еще болѣе неразрывными узами, въ качествѣ его сотоварища въ исканіи счастья за морями. Однако, не смотря на свою привязанность къ Ричарду, Джонъ не одобрялъ вполнѣ его поведенія и образа мыслей. Ричардъ, тоже задолжавшій въ Кембриджѣ, не выплатилъ своихъ долговъ и вышелъ изъ университета, не получивъ степени кандидата; но всѣ эти невзгоды ни мало не нарушали его душевнаго спокойствія. Джонъ позволялъ себѣ, иногда пофрондировать противъ различныхъ стѣсненій, но даже и онъ изумлялся тому пренебреженію, съ которымъ его другъ относился къ различнымъ общественнымъ правиламъ. Весь нравственный и фактическіе авторитетъ университета, всѣ его обычаи и порядки какъ будто не существовали для Ричарда; даже въ своей одеждѣ онъ отступалъ отъ общепринятаго студентами образца, равно какъ и отъ модъ, господствовавшихъ въ кругу свѣтскаго общества. Въ настоящую минуту, хотя и твердо рѣшать не уплачивать своихъ долговъ, онъ владѣлъ небольшимъ капиталомъ, который былъ выдѣленъ ему отцомъ, и надѣялся нажить милліоны. Тогда и расплачусь, можетъ быть, говорилъ онъ, уподобляя себѣ откровенно блудному сыну, — съ тѣмъ различіемъ только, прибавлялъ онъ, что для меня никакъ не заколютъ тельца, если я ворочусь съ пустыми руками…

Таковъ былъ товарищъ Джона, — въ сущности добрый, очень не глупый малый, всегда веселый. готовый острить въ самую отчаянную минуту. Люди такого закала бываютъ, однако, опасным�� спутниками, и Джонъ сознавалъ это; но, съ другой стороны, бодрость Ричарда, его подвижность и полное незнакомство съ уныніемъ говорили въ его пользу при задуманномъ предпріятіи. Такимъ образомъ, Джонъ видѣлъ въ немъ все же самого подходящаго товарища для своей поѣздки въ Австралію.

Отецъ Ричарда былъ врачемъ въ небольшомъ эссекскомъ городѣ и пользовался извѣстностью. Благодаря обилію своихъ паціентовъ и кое какимъ деньгамъ, полученнымъ въ наслѣдство его женой, онъ успѣлъ не только взростить свою многочисленную семью, но и сколотить небольшой капиталъ, часть котораго онъ уступалъ теперь своему сыну.

Семья Шандъ слыла очень счастливою. Дѣйствительно, всѣ члены ея были счастливы, потому что очень любили другъ друга, хотя и ссорились между собою ежеминутно. Жили они въ своемъ собственномъ, большомъ, красномъ кирпичномъ домѣ, въ обстановкѣ далеко не изысканной, но ѣли сытно и не отказывали себѣ ни въ какихъ удовольствіяхъ. Главною чертою ихъ домашней жизни былъ шумъ; они или спорили, или хохотали, пѣли пѣсни или просто кричали, но, ни въ какомъ случаѣ, не сидѣли смирно. Въ то время, къ которому относится нашъ разсказъ, всѣ миссъ Шандъ были заняты шитьемъ рубашекъ для брата, собиравшагося въ дорогу, и это было для нихъ новымъ источникомъ веселья. О его долгахъ не упоминалось ни слова; равнымъ образомъ, никто не думалъ попрекать ему тѣмъ, что онъ не получилъ степени кандидата. Шанды не замѣчали никогда непріятныхъ сторонъ жизни.

Джонъ Кальдигетъ прибылъ къ своему другу, довольно грустный; но не прошло и часа, какъ онъ уже хохоталъ съ дѣвицами. Шуткамъ не было конца. Никто не подумалъ бы, что эта семья снаряжаетъ одного изъ своихъ въ далекое и даже опасное предпріятіе. Мистриссъ Шандъ, обращаясь съ Джономъ какъ мать, давала ему наставленія на счетъ разныхъ фланелевыхъ принадлежностей, прося его никакъ не позволять мыть фланели за одно съ холстомъ или ширтингомъ. Фланель требуетъ совсѣмъ особой стирки, толковала она, между тѣмъ какъ миссъ Флора, двѣнадцатилѣтняя вострушка, говорила. въ тоже время, Джону съ другой стороны:

— А Марія охотно поѣхала бы съ вами м-ръ Кальдигетъ.

— Это что за вздоръ? — воскликнула миссъ Марія, вспыхнувъ.

— Только, разумѣется, мы должны обвѣнчаться съ нею, — продолжала Флора невозмутимо, за что и была вытолкнута изъ комнаты. Джонъ смутился немного, но, на его счастіе, разговоръ перешелъ тотчасъ же на другую тему, благодаря тому, что старшая миссъ Шандъ, Гарріетъ, получила письмо отъ своего жениха, молодаго пастора; бракъ ея съ нимъ былъ, однако, отложенъ до того времени, пока онъ получитъ приходъ. Вторая сестра, Матильда, была влюблена въ поручика драгунскаго полка, расположеннаго въ городѣ, но по этому предмету еще ничего не было рѣшено. Всѣ эти маленькіе секреты были изложены передъ Джономъ совершенно откровенно, равно какъ и то обстоятельство, что Джорджу, младшему изъ сыновей, приходилось быть простымъ фермеромъ потому что онъ никакъ не могъ выдолбить таблицы умноженія.

Джонъ провелъ все время, необходимое для его послѣднихъ приготовленій къ отъѣзду, то въ Лондонѣ, то въ Поллингтонѣ, у Шандовъ, которые не переставали быть ласковыми къ чему. Эти добрые люди нравились Джону, не смотря на нѣкоторую дикость ихъ манеръ, и онъ могъ бы совершенно развеселиться, находясь между ними, если бы его не угнетала мысль о Джуліи Бабингтонъ. Онъ сознавалъ, что самъ онъ и не думать свататься за эту достойную дѣвицу, и тетя Полли дѣйствовала во всемъ этомъ съ рѣшительностью, достойною наказанія но, тѣмъ не менѣе, нравственный долгъ обязывалъ его не оставлять Бабингтоновъ въ недоумѣніи на счетъ его истинныхъ намѣреній и всего положенія. Онъ поступилъ бы, конечно, благоразумнѣе, если бы отправилъ свое письмо къ теткѣ передъ самымъ своимъ отъѣздомъ, такъ чтобы уже не получать отвѣта на него, но онъ не вытерпѣлъ, и, не опредѣливъ еще даже того дня, въ который онъ долженъ былъ покинуть берега Англіи, онъ начертилъ тетѣ Полли длинное посланіе, въ которомъ изложилъ все; свое знакомство съ почтеннымъ Дэвизомъ, свое отреченіе отъ наслѣдства, свое намѣреніе искать счастія въ другой части свѣта и, взаключеніе, указалъ на полную невозможность своего брака съ кузиной Джуліей при такихъ обстоятельствахъ.

Письмо Джона разразилось громовымъ ударомъ надъ благодушествовавшей семьей. М-ръ Бабингтонъ былъ человѣкъ недалекій и плохоуправлявшій своимъ имѣніемъ, но онъ цѣнилъ очень высоко помѣщичье званіе, вслѣдствіе чего до того вознегодовалъ на стараго Даніеля за его намѣреніе лишить Джона его родоваго наслѣдія, что поспѣшилъ въ Фолькинъ и сдѣлалъ ужасную сцену своему свояку. — «Вы ничего не смыслите», сказалъ ему Даніель. — «А у васъ сердце не тамъ, гдѣ у всѣхъ людей!» вылалялъ Бабингтонъ. — «Не бѣда, если оно не совсѣмъ на мѣстѣ,» отпарировалъ Даніель, — «а вотъ худо, когда совсѣмъ мозговъ нѣтъ!» — Изъ подобнаго обмѣна любезностей не могло выйдти ничего хорошаго, разумѣется; подобнымъ же образомъ не послужилъ ни къ чему и стремительный набѣгъ тети Полли на домъ Шандовъ, среди которыхъ укрывался Джонъ Кальдигетъ. Ей удалось только принести въ крайнее изумленія, всю почтенную семью своими порывистыми жестами и тою нѣжностью, съ которою она восклицала; — «О сынъ мой, сынъ мой!» рыдая на плечѣ Джона. Шанды знали навѣрно, что это лишь риторическая фигура, но Джону стало дотого досадно, что онъ ускорилъ свой отъѣздъ на цѣлую недѣлю, то-есть рѣшился сѣсть ни пароходъ тотчасъ же въ Темзѣ, вмѣсто того чтобы догнать его только въ Плимутѣ, послѣ всѣхъ его остановокъ въ прибрежныхъ портахъ для забиранія пассажировъ.

Такая перемѣна въ программѣ, не вызвала протестовъ со стороны Шандовъ, которые, какъ было уже сказано, не имѣли никакой сантиментальности въ характерѣ. Можетъ быть, одна Марія посѣтовала немного на сокращеніе прощальнаго срока. Прочіе члены семьи не перемѣнили нисколько своихъ веселыхъ физіономій. Мистриссъ Шандъ сказала нѣсколько взволнованнымъ голосомъ: — «Я надѣюсь, что они тебѣ очень пригодятся, Дикъ»; — но это тревожное расположеніе духа было вызвано не столько разлукою съ сыномъ, сколько опасеніемъ, что онъ заброситъ или какъ нибудь иначе уничтожитъ, но своему обыкновенію, тѣ толстые байковые кальсоны, къ которымъ она пришивала пуговицы въ моментъ своей рѣчи. — «М-ръ Кальдигетъ, продолжала она, — я разсчитываю на васъ; вы заставите его носить эти вещи. Онъ здоровъ на видъ, но, въ сущности, довольно деликатнаго сложенія.» — Джонъ, крайне удивленный тѣмъ, что такого быка называютъ деликатнымъ въ чемъ бы то ни было, обѣщалъ, однако, присмотрѣть за мальчикомъ, а самъ Дикъ прибавилъ, потягиваясь:

— Носить-то я буду, это можете быть увѣрены; только вотъ что: придетъ, вѣроятно, такое время, что весь мой гардеробъ будетъ состоять изъ одной этой штуки, такъ вы пуговицы-то пришивайте покрѣпче.

Мистриссъ Шандъ стала пришивать крѣпче. Она пересмотрѣла, перечинила и перештопала, совокупно съ своими дочерями, все бѣлье и у Джона, который совѣстился сначала обременять своихъ новыхъ знакомыхъ такою работой, но долженъ былъ имъ уступить. О немъ заботились такъ естественно и непринужденно, какъ будто и онъ принадлежалъ къ членамъ семьи. Старикъ-докторъ бесѣдовалъ, между тѣмъ, съ обоими искателями счастья.

— Ну, а что, если вы потратите свой капиталъ, не добывъ ничего? спрашивалъ онъ.

— Тогда станемъ работать за жалованье у другихъ, отвѣчалъ Дикъ. — Во всякомъ случаѣ, если потеряемъ деньги, то снаровки достаточно пріобрѣтемъ, и насъ возьмутъ непремѣнно. А поденная плата тамъ: 10 шиллинговъ. Это недурно.

— Но неужели вамъ оставаться на вѣкъ поденьщикаии? воскликнула мать.

— Вовсе нѣтъ. Мы можемъ проѣдать половину заработка, а половину пускать въ пай. Это постоянно такъ дѣлается. Потомъ, смотришь, повезло той компаніи, гдѣ твои паи, вотъ и ты богатъ…. Вообще, тамъ сотни способовъ для разживы Надо только умѣть приберегать деньгу.

— Особенно остерегаться вина…. замѣтилъ отецъ.

— Извѣстное дѣло! подтвердилъ Дикъ, рука котораго была потянута въ эту минуту къ бутылкѣ съ уиски. Онъ и въ Кембриджѣ не славился своимъ отвращеніемъ къ рюмкѣ. — Да при работѣ не до попоекъ, что тутъ говорить! произнесъ онъ степенно.

— Но и въ с��ободное время надо воздерживаться, если хочешь сберечь заработокъ, продолжалъ м-ръ Шандъ.

— Зарока не даю, сказалъ на это Дикъ, — но надѣюсь на себя вполнѣ. Съумѣемъ противостоять искушенію. Невыгоды пьянства слишкомъ очевидны.

Джонъ молчалъ въ продолженіе всего этого разговора, но онъ уже не разъ бесѣдовалъ съ своимъ другомъ наединѣ по тому же предмету. Мужественныя клятвы Дика не успокоивали его совершенно, но онъ считалъ лишнимъ усиливать споръ на эту тэму.

Молодые люди наняли для себя одну общую каюту на «Золотоискателѣ», большомъ морскомъ пароходѣ, совершавшемъ рейсы между Лондономъ и Мельборномъ. Путешествіе длилось обыкновенно около двухъ мѣсяцевъ. Дикъ настоялъ на томъ, чтобы взять мѣста во второмъ классѣ, хотя Джонъ могъ вполнѣ дозволить себѣ большій комфортъ, да и самъ Дикъ находился уже не въ такой крайности, чтобы обрекать себя на лишенія. Но, но мнѣнію Дика, они, готовясь къ трудовой жизни, должны были «обтерпѣться», и Джонъ не захотѣлъ спорить противъ этого.

Наканунѣ самаго отъѣзда, послѣ ранняго, ужина, Марія Шандъ очутилась какимъ-то образомъ одна съ Джономъ въ небольшой комнаткѣ за гостиной. Здѣсь были собраны всѣ ручные пожитки будущихъ пассажировъ; тяжелый багажъ былъ уже отправленъ заранѣе въ Лондонъ, на пароходъ.

— Какъ-то странно теперь, въ послѣднюю минуту, что вы уѣзжаете, проговорила Марія.

— А мнѣ странно вообще, что я очутился тутъ, среди васъ, точно свой…. сказалъ Джонъ.

— О, мы всегда знали васъ черезъ Дика.

— Мнѣ. было тоже извѣстно, что у него нѣсколько сестеръ, но онъ никогда не разсказывалъ ни о чемъ подробно. Братья находятъ неинтереснымъ толковать о сестрахъ. Но теперь я познакомился такъ коротко со всѣми вами… И вы были такъ ласковы ко мнѣ всѣ…

— Потому что вы другъ Дика.

— А и не принимаю этого иначе. Не подумайте, что я приписываю собственнымъ достоинствамъ….

— Это уже нехорошо, м-ръ Кальдигета. Зачѣмъ такъ говорить? Вы видите, что мы всѣ васъ искренно полюбили…. Вы не покинете Дика, м-ръ Джонъ? У васъ тверже характеръ, мнѣ кажется… Смотрите на Дика, какъ на младшаго брата….

Она помолчала съ минуту, потомъ сказала, не глядя на молодаго человѣка:

— Придется ли намъ увидиться снова?

— Отчего же нѣтъ?

— Австралія такъ далеко…. и вы, можетъ быть, женитесь тамъ, устроитесь, и вамъ незачѣмъ будетъ возвращаться сюда… Хотя бы Дикъ воротился!

— Одинъ лишь онъ?

— Если можно, то и съ вами… Но что вамъ за дѣло до моихъ желаній!…

— Дѣло есть, сказалъ онъ, при чемъ естественнымъ образомъ, обнялъ ее за талію и поцѣловалъ въ щеку. Все это не имѣло особеннаго значенія; такого мнѣнія была и сама Марія, хотя этотъ маленькій эпизодъ освѣтилъ романическимъ лучомъ ея жизнь. Джонъ, ложась спать въ этотъ вечеръ, порѣшилъ еще рѣзче, что всѣ подобныя сцены ровно ничего не значатъ. Онъ все еще видѣлъ мысленно передъ собою большія сѣрыя глаза той дѣвушки дочери Болтона, и повторилъ себѣ клятву воротиться, чтобы назвать ее своею женой. Когда это должно было случиться, онъ не зналъ, но это не измѣняло его рѣшимости.

— Ну, сказалъ Дикъ, на слѣдующее утро, сидя съ своимъ товарищемъ въ третьекласномъ вагонѣ желѣзной дороги, уносившемъ ихъ въ Лондонъ, — ну, теперь я осязательно чувствую, что начинаю жить заново!

— Съ твердимъ намѣреніемъ быть честнымъ, умѣреннымъ, трудолюбивымъ, я надѣюсь?

— Съ твердымъ намѣреніемъ разбогатѣть и воротиться потомъ, въ видѣ милостиваго принца, готоваго осчастливить весь шандовскій родъ. Я уже опредѣлилъ сумму, которую дамъ въ приданое каждой сестрѣ; мальчишкамъ тоже надо будетъ пожертвовать кое-что на разживу. А пока запалимъ трубочку, другъ любезный!

Ни въ какомъ частномъ случаѣ жизнь не рознится такъ рѣзко отъ общепринятаго порядка, нигдѣ не обособляется она въ такой степени, принимая свои особые обычаи, свои удовольствія и свои стѣсненія, какъ на морскомъ суднѣ, обреченномъ на далекую путину. Что за нѣжнѣйшія привязанности и что за глубокія вражды нарождаются здѣсь, среди неизбѣжной путевой короткости отношеній! Какъ ясно распадается общество на отдѣльные кружки, уже черезъ три — четыре дня послѣ выхода судна въ море! Какъ опредѣлительно разграничиваются между собою эти аристократическіе и плебейскіе кружки! Какъ ревниво охраняютъ себя «аристократы» отъ плебейскаго вторженія, и какъ домогаются этого вторженія «плебеи»! Затѣмъ, кромѣ этихъ, такъ сказать, политическихъ партій, въ каждой изъ нихъ существуютъ еще двѣ свои, внутреннія: мужская и женская. Сначала, онѣ держатся, каждая, въ оборонительномъ положеніи, но, къ концу первой недѣли, всѣ пассажиры обоего пола, исключая лишь дряхлыхъ старцевъ или малолѣтковъ, оказываются влюбленными въ «нее» или въ «него». Съ прибытіемъ въ конечный портъ, все это забывается, безъ сомнѣнія, какъ то и заранѣе понимаетъ каждый влюбленный хотя, конечно, случаются нѣкоторыя недоразумѣнія по этой части.

На «Золотоискателѣ» находилось болѣе сотни пассажировъ перваго класса, и почти столько-же второкласныхъ. Тѣ и другіе проводили время почти одинаково, хотя, при внимательномъ наблюденіи, здѣсь замѣчались нѣкоторыя существенныя различія. Такъ, пассажиры 2-го класса какъ-бы менѣе тунеядствовали, менѣе веселились, менѣе уклонялись, вообще, отъ своего прежняго образа жизни на сушѣ. Женщины болѣе занимались рукодѣліемъ, мужчины болѣе читали, нежели то дѣлалось между пассажирами 1-го класса. Но ухаживанье и кокетничанье шли своимъ чередомъ, какъ на кормѣ, такъ и на носу парохода.

Джонъ и Дикъ очутились сначала въ довольно неловкомъ положеніи. Всѣ ихъ товарищи знали, что эти два джентльмена — бывшіе кэмбриджскіе студенты и что, вообще, ихъ общественное положеніе позволяло имъ находиться скорѣе среди «аристократовъ», нежели тамъ куда они вздумали себя помѣстить. Вслѣдствіе этого, пассажиры втораго класса чуждались ихъ въ началѣ, а такъ какъ, съ своей стороны, Джонъ и Дикъ не хотѣли примыкать къ аристократическому кружку, то они и были вынуждены оставаться въ одиночествѣ. Но такое положеніе было вовсе не по характеру Дика и онъ не замедлилъ его измѣнить.

— Замѣтилъ ты эту женщину въ темной соломенной шляпѣ? спросилъ онъ, въ одно прекрасное утро, у Джона, сидя съ нимъ на палубѣ, вдали отъ другихъ группъ. Оба они были одѣты сообразно принятой ими на себя роли, то-есть, какъ второклассные пассажиры и будущіе рудокопы, но опытный глазъ могъ замѣтить, что они пересаливали немного, потому что настоящій чернорабочій, не будучи за работой, старается всегда одѣться по возможности лучше и не нап��минать собою своей грубой профессіи. Многіе изъ пассажировъ понимали это, конечно, и пускались въ разныя догадки на счетъ нашихъ друзей.

— Я вижу ее каждый день, отвѣтилъ Джонъ на вопросъ своего товарища.

— Она поглядываетъ теперь на насъ.

— Мнѣ кажется, она штопаетъ очень внимательно какой-то чулокъ.

— Это женская уловка. Я увѣренъ, что она наблюдаетъ за нами, и хотя не можетъ слышать нашего разговора, но отлично знаетъ, что рѣчь идетъ о ней. Ты толковалъ съ нею?

— Мы обмѣнялись, вчера, двумя-тремя словами.

— Что она говорила?

— Не помню хорошенько… Но она произвела на меня впечатлѣніе женщины болѣе развитой, нежели ты подумаешь, глядя на ея одежду.

— Да, это вѣрно. Но что она за особа, это трудно опредѣлить. Она говорила мнѣ, что ѣдетъ заработывать себѣ хлѣбъ, но какимъ путемъ, — этого не сказала. Вообще, она олицетворяетъ собою какую-то тайну, а всѣ тайны достойны того чтобы ихъ открыть. Я займусь этимъ открытіемъ.

— Что-же, попытайся! сказалъ Джонъ, который былъ несовсѣмъ откровененъ съ своимъ другомъ, отвѣчая на его замѣчанія о незнакомкѣ. Онъ не счелъ нужнымъ сообщить Дику, что нѣкоторыя ея слова положительно поразили его. Такъ, напримѣръ, на его банальный вопросъ о томъ, какъ ей нравится морское путешествіе, она сказала:

— Я желала-бы жить какъ можно долѣе, такимъ образомъ, если-бы только это не обязывало меня ни къ чему въ будущемъ. Подумайте только: я ѣмъ здѣсь въ волю, имѣю постель и никого не боюсь. И хотя никто меня не знаетъ, все-же я извѣстна на столько, что меня не потащатъ въ полицію за одно то, что я хожу безъ перчатокъ.

— Но развѣ самое путешествіе не надоѣсть подъ конецъ? спросилъ Джонъ.

— Все на свѣтѣ можетъ надоѣсть, но здѣсь я чувствую, по крайней мѣрѣ, съ гордостью, что я заплатила за свое содержаніе. Сознавать что у васъ впереди заранѣе оплаченный обѣдъ на цѣлыя шесть недѣль! Да это самая утѣшительная вещь въ мірѣ! Если-же, несмотря на такую великолѣпную перспективу, все надоѣстъ мнѣ, какъ вы говорите, то я имѣю возможность выпрыгнуть за бортъ. Въ Лондонѣ трудно сдѣлать даже это; полиція такъ и наблюдаетъ за проходящими по набережнымъ и мостамъ, и непремѣнно вытащитъ васъ… Такимъ образомъ, я страшусь здѣсь только одного: конца этого путешествія.

До этого времени, Джонъ не зналъ, ѣдетъ ли она одна или съ другими лицами; онъ незналъ даже ея имени. Но одна словоохотливая старушка сообщила ему въ тотъ-же вечеръ, что молодую женщину зовутъ мистриссъ Смитъ, что она видала лучшіе дни, какъ говорится, но что не посчастливилось ей въ замужествѣ; связала ее судьба съ негодяемъ, который спился, впрочемъ, по счастію, черезъ годъ послѣ свадьбы. Теперь, по предположенію разсказчицы, молодая вдовушка ѣхала, по всей вѣроятности, въ колонію затѣмъ, чтобы найти себѣ втораго мужа. Она находилась, на время дороги, нѣкоторымъ образомъ подъ покровительствомъ одной дальней родственницы, мистрисъ Кромптонъ, женщины состоятельной, которая ѣхала съ мужемъ и дѣтьми, и очень стыдилась своей бѣдной родни.

Это было все, что Джону удалось узнать, но все же это было гораздо болѣе, нежели зналъ Дикъ, объявившій свое намѣреніе открыть всю тайну. Джонъ былъ не прочь самъ заняться такою работой. Молодая женщина начинала его интересовать. Она была одѣта очень плохо, даже небрежно и неопрятно, но, не смотря на это, въ ней было что-то привлекательное. Глаза у нея были особенно выразительные, блестящіе; ротъ оживлялся симпатичной улыбкой; вообще, она была очень красива. Между тѣмъ, не смотря на то, что ей было не болѣе двадцати трехъ или четырехъ лѣтъ, она не кокетничала ни съ кѣмъ изъ молодежи и сидѣла, почти всегда, совершенно одна, занимаясь какимъ нибудь не изящнымъ, простымъ рукодѣльемъ.

— Я снова бесѣдовалъ съ нею! сказалъ Дикъ своему другу, находясь съ нимъ вечеромъ въ ихъ общей маленькой каютѣ.

— И открылъ тайну?

— Не совсѣмъ, но уже достовѣрно убѣдился въ томъ, что тайна имѣется. Мистриссъ Смитъ сказала мнѣ, что намъ троимъ не мѣсто здѣсь. — «Почему?» спрашиваю ее, — "Потому, " говоритъ, «что вамъ двоимъ слѣдовало бы быть джентльменами, а мнѣ — истинной лэди.» — Я признался ей, что мы, дѣйствительно, джентльмены, не смотря на нашъ маскарадъ. Тогда она замѣтила мнѣ: — «Въ такомъ случаѣ, равенство между нами исчезаетъ, потому что я не имѣю болѣе правъ называться „лэди“. Замѣть: болѣе. Въ этомъ ключъ. Но я отыщу его.

Въ теченіе нѣсколькихъ дней. Джонъ избѣгалъ всякихъ сношеній съ мистриссъ Смитъ, не потому, чтобы она перестала его занимать, но по смутному пожеланію вступать въ какое-то соперничество съ своимъ пріятелемъ. Въ то же время онъ былъ крайне недоволенъ имъ. Дикъ глупилъ положительно; онъ не отходилъ отъ этой молодой женщины. Къ чему могло это повести? Джонъ собирался поговорить съ нимъ серьозно по этому предмету. Дикъ, между тѣмъ, былъ въ большомъ упоеніи. Ему удалось узнать многое: мистриссъ Смитъ сообщила ему, что терпѣть не можетъ этихъ Кромптоновъ, дальнихъ родственниковъ ея покойнаго мужа, что она сама очень бѣдна, но что ей все же будетъ съ чѣмъ пробиться первое время по пріѣздѣ въ Австралію. Джону казалось, что Дикъ поступаетъ неделикатно, передавая такъ открыто все то, что было говорено ему въ дружеской бесѣдѣ.

— Право, мнѣ вовсе не занимательно знать чужія дѣла, сказалъ онъ, въ видѣ намека, своему другу и не смотря на то. что очень желалъ, въ сущности, разузнать болѣе о мистриссъ Смитъ.

— А мнѣ такъ даже очень занимательно! возразилъ недогадливый Дикъ. — Я сказалъ, что открою тайну…. и открою!

— Я надѣюсь, что ты не позволяешь себѣ слишкомъ назойливыхъ разспросовъ?

— Она сама рада говорить. Что здѣсь и дѣлать-то, какъ не калякать о томъ и о семъ?

Прошло уже двѣ недѣли съ тѣхъ поръ, какъ они были въ морѣ. Они покинули Англію среди зимы, но теперь судно находилось уже въ тропическомъ-поясѣ, неподалеку отъ экватора, и надъ моремъ тяготѣла теплая, снотворная атмосфера. Летучія рыбы выскакивали изъ воды кругомъ парохода, волны свѣтились по ночамъ фосфорическимъ блескомъ. Южный Крестъ сверкалъ на небѣ во всемъ своемъ величіи; мужчины смѣнили свою теплую одежду на легкую, полотняную, — изящную и бѣлую, какъ снѣгъ, на кормѣ и менѣе изысканную на носу парохода; женщины одѣлись тоже въ лѣтніе туалеты. Большой тентъ защищалъ пассажировъ перваго класса отъ палящихъ лучей солнца; „второклассники“, какъ они себя называли, прятались отъ жара въ тѣни однихъ парусовъ; все какъ-бы замирало, въ теченіе дня, подъ знойнымъ дыханіемъ тропиковъ, по вечеромъ обѣ палубы оживлялись, представляя собою разнохарактерную картину.

Джонъ продолжалъ держаться особнякомъ среди всего этого; онъ познакомился съ нѣкоторыми лицами, и даже довольно коротко, по никакъ не вдавался въ общественную жизнь парохода подобно Дику, который принималъ самое дѣятельное участіе въ шарадахъ, чтеніяхъ и тому подобныхъ развлеченіяхъ, которыми тѣшились пассажиры. Онъ неотказывался тоже покурить и выпить съ тѣми, которые любили табакъ и вино. То почтеніе, которое внушалось всѣмъ его спутникамъ его университетскимъ образованіемъ и предполагаемымъ значительнымъ положеніемъ въ обществѣ, совершенно изгладилось; всѣ были съ Дикомъ за панибрата, хотя не рѣшались попрежнему сближаться съ его товарищемъ. Довольный или недовольный такимъ положеніемъ вещей, Джонъ считалъ лучшимъ, однако, держать себя въ сторонѣ, какъ и прежде, чуждаясь при этомъ не только прочихъ пассажировъ, но и самой мистриссъ Смитъ.

Но случилось такъ, что на пароходѣ затѣялся балъ, — одинъ общій балъ для всѣхъ пассажировъ. Аристократы и плебеи сливались вмѣстѣ на этотъ разъ, потому что, когда дѣло дошло до образованія оркестра, то два скрипача и одинъ флейтистъ оказались только между второклассными пассажирами. Такимъ образомъ, плебеи доставляли музыку, а аристократы — свою палубу, гладкую, вычищенную и натертую не хуже паркета. Всѣ пассажиры, безъ различія пола и возраста, были очень довольны. На морѣ бываетъ множество удовольствій, недоступныхъ на сушѣ. На морѣ вамъ позволяется танцовать и любезничать, хотя бы вамъ было за шестьдесятъ лѣтъ, и если вы танцуете плохо, то можете сваливать свою неловкость на качку судна: равнымъ образомъ, вы можете танцовать безъ перчатокъ и не надѣвая бѣлаго галстуха.

Джонъ Кальдигетъ былъ отличный танцоръ, но не намѣревался показывать своего искусства. Его ложное положеніе связывало его. Каждая дама или дѣвица изъ пассажирокъ перваго класса была бы не прочь, можетъ быть, сдѣлать туръ съ „мистеромъ Кальдигетъ изъ Фолькинга“, но ни одна изъ нихъ не рѣшилась бы взять руку второкласснаго пассажира. Балъ былъ общій, но партіи держались отдѣльно. Джонъ не хотѣлъ рисковать встрѣтить отказъ, а пассажирки втораго класса были всѣ слишкомъ непривлекательны для того, чтобы онъ захотѣлъ выставиться на показъ съ которою нибудь изъ нихъ. Всѣ, кромѣ одной…

Но эта „одна“ подошла къ тему сама.

— Вы танцуете, м-ръ Кальдигетъ?

У нея былъ очень пріятный, немного низкій, но серебристый, ясный голосъ, ныработанный не хуже, чѣмъ у высокопоставленной дяди.

— Я очень любилъ танцы въ прежнее время, отвѣтилъ онъ, весьма озадаченный ея обращеніемъ къ нему, — но теперь я бросилъ все это.

— Какъ и я, проговорила она. — Но къ вамъ могутъ еще возвратиться молодыя забавы…. Ко мнѣ — никогда.

— Отчего же?

— Оттого, что мужчины могутъ воскресать на землѣ, а женщины — нѣтъ. Наши годы веселья болѣе ограничены. Мы бросаемся въ жизнь рано весною, въ полномъ цвѣту, но скоро, до окончанія лѣта еще, мы утрачиваемъ этотъ цвѣтъ и остаемся какъ обнаженные, сухіе стебли…

— Вы сравниваете себя съ сухимъ стеблемъ, мистриссъ Смитъ?

— Къ несчастію, нѣтъ. Цвѣты мои опали, но стебель не засохъ онъ живучъ и чувствителенъ…. Но это еще хуже: женщины не могутъ возрождаться, какъ я уже сказала.

— Я не понимаю, что вы хотите выразить этимъ.

— Понимаете очень хорошо. Если вы сдѣлали какой нибудь ложный шагъ, напримѣръ задолжали и скрылись отъ своихъ кредиторовъ, или приняли чужую жену за свою собственную, или запутались въ темное дѣло, вы все же можете. нагрѣшивъ такимъ образомъ въ двадцать ��ять лѣтъ, вынырнуть на свѣтъ божій свѣжимъ человѣкомъ въ тридцать пять и продолжать свою новую честную каррьеру, не смущая своихъ согражданъ. Для женщины это невозможно. Она не умѣетъ нырять съ цѣлью полнаго очищенія.. Чтобы завоевать себѣ снова мѣсто въ обществѣ, она должна бороться до изнеможенія, или же лгать, и лгать безконечно…. Однако, ни одна изъ этихъ дамъ не умѣетъ порядочно танцовать.

Она такъ быстро перешла отъ важнаго общественнаго вопроса къ самому легковѣсному, что Джонъ не успѣлъ опомниться. — Что-же, сказалъ онъ, сообразивъ, наконецъ, что отвѣтить, — всѣ онѣ танцуютъ довольно хорошо для корабельнаго бала… Что же касается до вашего мнѣнія о положеніи женщины вообще…

— Нѣтъ, м-ръ Кальдигетъ, даже и на кораблѣ слѣдуетъ танцовать получше. Танецъ, гдѣ бы онъ ни происходилъ, долженъ быть граціозенъ. Всегда и вездѣ, женщина, если уже танцуетъ, должна двигаться въ тактъ, а не подскакивать, не спотыкаться, не семѣнить ногами. Посмотрите только на эту полную даму!

— Мистриссъ Каллендеръ?

— Ее зовутъ мистриссъ Каллендеръ?

Мистриссъ Смитъ знала превосходно, безъ всякаго объясненія, имя полной дамы, но многія женщины имѣютъ привычку повторять вопросы.

— Неужели, м-ръ Кальдигетъ, вы не слышите топота ея ногъ даже отсюда?… А эта молодая особа въ зеленомъ шарфѣ? Она очень недурна собой, но что за прыжки она дѣлаетъ!

— Поучили бы вы ихъ, мистриссъ Смитъ!

— Какимъ образомъ?

— Начните танцовать сами. Развѣ не танцуетъ уже одна изъ нашихъ второклассныхъ пассажирокъ съ этою знатью?

Дѣйствительно, одна хорошенькая дѣвушка, знакомая нѣкоторымъ пассажиркамъ 1-го класса, была снисходительно приглашена ими принять участіе въ ихъ увеселеніи. Но никто изъ кавалеровъ не рѣшился бы подойти къ второкласснымъ пассажиркамъ но собственному почину, съ цѣлью пригласить ихъ на танцы. Мистриссъ Смитъ понимала это очень хорошо.

— И вы не посмѣли бы это сдѣлать, сказала она Джону, — если бы вы принадлежали къ ихъ обществу. Признайтесь, что такъ.

— Можетъ быть.

— А сказать, почему? Потому что вы думали бы про себя: Платье у нея худенькое, шляпа поношенная, башмаки тоже не щеголеваты… Отгадала я?

— Можетъ быть.

— И если вы осмѣлились бы докончить свою мысль, то пришли бы къ тому, что женщина, о которой никто ничего не знаетъ, всегда должна оставаться въ подозрѣніи. У этой дѣвушки, которую они удостоили чести танцовать съ ними, есть, вѣроятно, какая нибудь рекомендація. У меня нѣтъ.

— Мнѣ кажется, и вы не безъ друзей здѣсь.

— Какіе друзья? Если вы подразумѣваете Крамптоновъ, то вы ошибаетесь. Меня почти навязали имъ, ради того, чтобы доставить мнѣ какое нибудь покровительство, но, собственно говоря, я имъ совсѣмъ незнакома. Сверхъ того, даже и то небольшое расположеніе, на которое я могла расчитывать съ ихъ стороны, теперь уже вовсе не существуетъ. Мистриссъ Крамптонъ вздумала вчера сдѣлать мнѣ замѣчаніе на счетъ того, что я разгуливаю по палубѣ съ мистеромъ Шандъ…

— Что-же вы?…

— Я, разумѣется, отвѣтила ей, что это вовсе до нея не касается. Болѣе мнѣ ничего не оставалось сказать. Если женщина будетъ вѣчно преклонять голову, то ее затопчутъ ногами. Конечно, я потеряла многое. Какъ ни глупа эта Крамптонъ, какъ ни ничтожна она передо мною, по моему понятію, все же это была извѣстная женщина, къ которой я могла обращаться. Въ положеніи, подобномъ моему, это много значитъ. Но если бы я уступила ей на этотъ разъ, она стала бы изъ меня веревочки вить. И вотъ, мы не говоримъ болѣе другъ съ другомъ.

— Это очень непріятно.

— Очень. Посмотрите только, какъ онѣ всѣ на меня смотрятъ, эти дамы. Онѣ знаютъ, что вы и м-ръ Шандъ настоящіе джентльмены… и чего, чего не толкуютъ они теперь о неприличіи моего поведенія!

— Въ чемъ же неприличіе? Отчего мы съ вами не можемъ разговаривать, какъ прочіе?

— Вотъ, подите-же! однимъ можно, другимъ нельзя. Посмотрите хотя на эту парочку…

Она указала на пароходнаго доктора, который несся вихремъ, полькируя съ какою-то молодою особой.

— Этой миссъ Гринъ все простительно. Она можетъ бесѣдовать по цѣлымъ часамъ съ нашимъ интереснымъ молодымъ врачемъ, потому что она богата и ѣдетъ съ папенькой и маменькой, которые за нею но смотрятъ. Такимъ образомъ, все какъ слѣдуетъ; ничего предосудительнаго нѣтъ. А попробуй ля… да меня въ кандалы закуютъ!

— Неужели кто нибудь позволилъ себѣ быть невѣжливымъ съ вами?

— Капитанъ наводилъ, подъ рукою, справки обо мнѣ… Скажите, есть у васъ дома сестры?

— Нѣтъ.

— А мать?

— Тоже нѣтъ.

— Ну, хотя служанка?

— Нѣтъ и служанки. Я холостякъ въ полномъ смыслѣ.

— Не приходило намъ въ голову, что, будь у васъ сестры, ваша мать даже ожидала-бы, что, въ извѣстное время, онѣ влюбятся въ кого нибудь; но она же пришла бы въ негодованіе узнавъ, что у служанки тоже завелся, какъ говорится, предметъ?

— Признаюсь, я не думалъ о подобныхъ вопросахъ. Но къ чему вы говорите всѣ это? Мы не въ положеніи служанки, надъ нами нѣтъ господскаго угнетенія…

— Въ тѣсномъ смыслѣ, нѣтъ; но моя жалкая внѣшность, замѣняетъ служанкину щетку и тряпку, а соединенный авторитетъ мистриссъ Крамптонъ и капитана равняется хозяйскому господству надо мною. Вы понимаете? Но обиднѣе всего въ этомъ то обстоятельство, что и вынуждена переносить подобное давленіе, не имѣя вовсе того, чѣмъ вознаграждаетъ себя служанка. Я не заводила „предмета“. Зачѣмъ же они приплетаютъ сюда м-ра Шандъ? Это оскорбительно и ему, и мнѣ.

— Ну, Шандъ можетъ постоять за себя, я надѣюсь.

— И я могу. Я не побоюсь отвѣтить имъ презрѣніемъ за презрѣніе… Но грустно подумать, что все это выпадаетъ мнѣ на долю только потому, что я вдова, что я одинока… и что я бѣдно одѣта.

На глазахъ ея заблестѣли слезы, искреннія слезы, и Джонъ былъ тронутъ. Каково бы ни было прошлое этой женщины, ея настоящее было достойно сожалѣнія. Одиночество печально и для мужчины, тѣмъ болѣе для слабаго пола. Танцы кончились между тѣмъ, и на палубѣ стемнѣло.

— Если вы не собираетесь еще лечь въ постель, то не хотите ли походить? спросилъ Джонъ.

— Я никогда не ложусь въ постель, то есть, здѣсь, на пароходѣ. Я остаюсь съ вечера на палубѣ, притаясь гдѣ-нибудь въ уголкѣ, до тѣхъ поръ, пока вахтенный не выслѣдитъ меня и не начнетъ смотрѣть на меня съ подозрѣніемъ. Тогда я слѣзаю въ нору, которую занимаю совмѣстно съ тремя ребятишками мистриссъ Крамптонъ. Но это я не называю: ложиться въ постель.

— Погуляемъ немного.

— Хорошо. Я познакомлюсь, при этомъ, съ темъ ощущеніемъ, которое испытываетъ служанка, бесѣдуя со своимъ „предметомъ“ сквозь рѣшетчатую калитку.

Она взяла его подъ руку съ этими словами и продолжала:

— Позвольте мнѣ узнать наконецъ, почему вы не танцуете съ какими нибудь миссъ Гринъ или мистриссъ Каллендеръ, на палубѣ перваго класса, обрекая себя, вмѣсто того, на не совсѣмъ удобную прогулку среди курятниковъ здѣсь, со мной?

— Причина тому, отвѣтилъ онъ, — мое желаніе соблюсти экономію и, вмѣстѣ съ тѣмъ, болѣе принаровиться къ моему будущему образу жизни.

— Понимаю. Это какъ тѣ люди, что устраиваютъ лѣсные пикники, на которыхъ они ѣдятъ безъ тарелокъ и сидя на пняхъ, увѣряя, что это полезное и пріятное разнообразіе среди вѣчной комфортабельности хорошо сервированнаго стола, замѣтила она, усмѣхаясь.

— Мы съ Шандомъ хотимъ поработать серьозно на пріискахъ, возразилъ онъ, задѣтый этой улыбкою.

— И воротиться милліонеромъ. Желаю вамъ успѣха.

— Вы сомнѣваетесь въ немъ, кажется мнѣ?

— Разумѣется, успѣхъ очень сомнителенъ. Будь иначе, дѣло распростанилось бы такъ, что за него не стоило бы и браться… М-ръ Шандъ намѣревается трудиться неутомимо?

— Полагаю, что такъ.

— А мнѣ сдается, что онъ сильно одаренъ способностью ничего не дѣлать. Эта способность — большое благословеніе на пароходѣ. Какъ я завидую мужчинамъ, которые курятъ! Конечно, женщины имѣютъ прибѣжище въ рукодѣльѣ, но рукодѣлье — все же трудъ, между тѣмъ какъ мужчины просто блаженствуютъ и ничего болѣе, благодаря своему табаку.

— Но, позвольте, можно читать…

— У меня мало книгъ съ собою. Я такъ заторопилась отъѣздомъ, что не успѣла ихъ собрать. Но я люблю чтеніе; я прочла, на своемъ вѣку, можетъ быть болѣе, нежели другая молодая женщина.

— Не хотите ли, я одолжу вамъ книги?

— Вы меня очень обяжете.

— Желаете „Разбитое сердце“ Спратта? Тутъ много нелѣпостей, но романъ написавъ очень живо… Нѣкоторыя сцены взяты прямо съ натуры.

— Я не люблю Спратта. Можетъ быть, разсказы его и живы, но естественности въ нихъ нѣтъ.

— Въ такомъ случаѣ, „Мигель Бэчфольдъ“. Эта книга очень серьезная; но если вы любите вещи, наводящія на размышленіе…

— Терпѣть не могу, извините меня.

— Есть у меня еще два романа, принадлежащіе перу миссъ Бовери и миссъ Тремэнъ….

— По моему мнѣнію, всѣ романы, написанные женщинами, никуда не годятся. Женскіе типы въ нихъ очень непривлекательны, а мужскіе снабжены такими совершенствами, что даже тошно.

Джонъ назвалъ еще сочиненія нѣсколькихъ романистовъ и поэтовъ, но мистриссъ Смитъ находила въ каждомъ изъ нихъ какіе нибудь недостатки. Наконецъ, она просто попросила м-ра Кальдигетъ выбрать ей нѣсколько книгъ по его собственному вкусу.

— Ты сегодня долго бесѣдовалъ съ мистрисъ Смитъ, сказалъ Дикъ своему товарищу при его возвращеніи, на ночь, въ каюту.

— Что же и дѣлать-то на пароходѣ?… Или тебѣ это не нравится?

— О, ни мало! Положимъ, поднялъ дичь я, пострѣлять по ней воленъ каждый.

— Не совсѣмъ понимаю насчетъ дичи, но полагаю, что ты можешь находить мои бесѣды съ мистриссъ Смитъ слишкомъ длинными только въ одномъ случаѣ, а именно, если ты намѣренъ превратить ее въ мистриссъ Шандъ.

— Болѣе похоже на то, что она будетъ называться: мистриссъ Кальдигетъ.

— Я бы не прочь, если бы, вообще, подумывалъ о женитьбѣ. Мистриссъ Смитъ красива, умна, образована; манеры у нея тоже недурны; не нравится мнѣ только ея слишкомъ рѣзкое фрондированье противъ нѣкоторыхъ общественныхъ условій….

— Ого! Вы ужъ спѣлись, какъ я вижу. Не думалъ я, что такъ далеко зашло.

— Я самъ не думалъ, но ты открылъ мнѣ глаза. Ну, а теперь, если позволишь, я засну и постараюсь разрѣшить во снѣ этотъ вопросъ окончательно.

Однако онъ долго не могъ заснуть и лежалъ, разбирая всѣ обстоятельства. Конечно, мистриссъ Смитъ ему нравилась; но если бы разсудить правильно, то ему нравилось, вообще, всякое женское общество. Такъ, напримѣръ, онъ былъ бы не прочь отъ нѣкоторой короткости даже съ миссъ Гринъ, и успѣхи доктора у этой молодой особы вселяли ему извѣстную зависть. Тутъ онъ вспомнилъ о Маріи Шандъ и о сорванномъ у нея поцѣлуѣ. Разумѣется, этотъ поцѣлуй значилъ очень немного, но хотя самое ничтожное значеніе онъ все же имѣлъ. Потомъ, эта Джулія Бабингтонъ… Онъ не былъ вполнѣ увѣренъ, что свободенъ отъ всякаго обязательства въ отношеніи этой молодой особы, потому что написалъ свой отказъ ей въ выраженіяхъ довольно неопредѣленныхъ. Но яснѣе всего выдѣлялся передъ нимъ образъ Эстеръ Болтонъ, — этой дѣвушки, съ которою онъ едва промолвилъ два слова и къ рукѣ которой онъ лишь слегка прикоснулся.

Если онъ могъ усматривать совершенно ясно какую либо цѣль въ своей жизни, то именно только слѣдующую: пріобрѣсти груду золота, вернуться въ Кембриджъ и добиться того, чтобы Эстеръ стала его женою. Но мистриссъ Смитъ…. она была, во всякомъ случаѣ, весьма привлекательная женщина… Онъ заснулъ на этой мысли.

На слѣдующее утро, вспомнивъ о своемъ обѣщаніи дать нѣсколько книгъ мистриссъ Смитъ, онъ открылъ свой ручной чемоданъ, не тронутый еще со дня отъѣзда. Къ его удивленію, поверхъ другихъ книгъ лежалъ небольшой томикъ, въ красивомъ, но, очевидно, уже не новомъ переплетѣ, и совершенно незнакомой Джону. Молодой человѣкъ взялъ его въ руки и принялся разсматривать его заглавіе, при слабомъ свѣтѣ, проходившемъ черезъ отворенную дверь каюты. Оказалось, что это были „Четыре времени года“ Томсона, и на заглавномъ листѣ было написано, дѣвичьимъ почеркомъ, имя владѣтельницы книги: „Марія Шандъ“. Джонъ понялъ все: Марія могла положить эту книгу въ его вещи не иначе, какъ прокравшись ночью въ ту комнату, въ которой стоялъ чемоданъ, и она умолчала о своемъ скромномъ приношеніи, желая, чтобы Джонъ узналъ о немъ не ранѣе, какъ по выходѣ парохода въ море….

— Что у тебя за книга? внезапно спросилъ Дикъ, успѣвшій проснуться въ это время.

— Моя, отвѣтилъ Джонъ съ нѣкоторымъ смущеніемъ.

— А что ты намѣренъ съ ней дѣлать?

— Я ищу, признаться сказать, чего нибудь почитать для мистриссъ Смитъ. Она просила.

— Позволь! Мнѣ кажется… Да, я не ошибаюсь… Эта книга нашей Молли… „Четыре времени года“, замѣтилъ вдругъ Дикъ, узнавая томикъ, который привыкъ видѣть, почти съ самого дѣтства, у себя въ домѣ. Форма подобныхъ предметовъ, самыя мелкія ихъ отличія, всегда рѣзко врѣзываются въ нашу память.

— Какъ попалась къ тебѣ эта книга? продолжалъ онъ

— Я не укралъ ее, Дикъ.

— Никто и не говоритъ. Но это сестрина книга, я въ этомъ увѣренъ.

— Я тоже не спорю объ этомъ. Я скажу тебѣ даже: если тебѣ кажется, что она попала въ худыя руки, возьми ее отъ меня.

— Это лишнее. Но я жалѣю о томъ, что сестра дала ее тебѣ… Напрасно трудилась.

— Зачѣмъ такъ говорить?

— А затѣмъ, что мнѣ очень нежелательно, чтобы книги съ именемъ моей сестры попали въ руки мистриссъ Смитъ.

— Я вовсе не хотѣлъ давать ей этой книги. Я дамъ Шекспира и Теннисона…

Дикъ не сказалъ болѣе ничего и улегся снова съ намѣреніемъ поспать еще, а Джонъ одѣлся и поднялся на палубу съ книгами для мистриссъ Смита въ рукахъ и поэмою Томсона въ карманѣ. Онъ все думалъ о Маріи. Бѣдная дѣвушка! Придумала же она сойти потихоньку, въ холодную ночь, въ эту отдаленную комнатку, отворить чемоданъ (не-мало было работы отстегивать всѣ эти ремни), и все для того, чтобы Джонъ могъ найти что нибудь, принадлежавшее ей, когда онъ будетъ далеко, въ чужой сторонѣ….

Онъ сталъ прохаживаться по палубѣ въ ожиданіи мистриссъ Смитъ; она не могла замедлить явиться. Однако, вмѣсто нея, къ нему подошелъ капитанъ парохода, красивый человѣкъ лѣтъ сорока пяти, съ открытою, пріятною физіономлей. Онъ былъ весьма привѣтливъ съ пассажирами вообще, но до этого времени не вступалъ еще ни разу въ частный разговоръ съ Кальдигетомъ.

— Добраго утра, м-ръ Кальдигетъ. Надѣюсь, вы всѣмъ довольны? Каюта у васъ хороша?

— Благодарю васъ, капитанъ. Все отлично.

— Если что ни будь не такъ, то прошу васъ….

— Право, вы напрасно безпокоитесь, капитанъ. Мы пользуемся всѣмъ, чего можемъ требовать.

— Я очень желалъ бы, м-ръ Кальдигетъ, пригласить иной разъ васъ и ваше общество къ намъ, на корму; но, вы знаете, это противно правиламъ…

— О, капитанъ, я хорошо понимаю…

— Но и я понимаю, съ своей стороны, что вы только добровольно обрекли себя на эти лишенія… Хотите обтерпѣться, какъ говорится? Оно не худо, въ нѣкоторомъ отношеніи… Поразсказать бы вамъ, что на мою долю приходилось!

— Въ самомъ дѣлѣ?

— Да. Соленая свинина и черствые сухари, болѣе ничего, да и то впроголодь! Вотъ какъ насъ держали… Ну, все это прошло… Отъ этого молодые люди не умираютъ… Что я еще хотѣлъ сказать?… Между вашими пассажирами много всякаго сброду, конечно…

— Всѣ до крайности вѣжливы, капитанъ.

— Понятно! Все же сознаютъ, что джентльмэнъ… Но, знаете, осторожность никогда не мѣшаетъ… Особенно, что до женщинъ… У! преопасныя существа.

Онъ расхохотался, какъ-бы сказавъ какую нибудь бездѣльную шутку. Но Джонъ понялъ очень хорошо, что подъ этимъ намекомъ на женщинъ скрывалась не шутка. Капитанъ хотѣлъ, очевидно, предостеречь его въ отношеніи мистриссъ Смитъ.

По мѣрѣ продолженія путешествія, на пароходѣ стало обнаруживаться нѣкоторое волненіе. Всѣ пассажиры, какъ перваго, такъ и втораго класса, видѣли ясно, что „эта мистриссъ Смитъ совершенно завладѣла бѣднымъ м-ромъ Кальдигетомъ“. Первоклассные пассажиры удостоивали принимать такое участіе въ молодомъ человѣкѣ потому, что онъ былъ очень хорошъ собою, имѣлъ самыя приличныя манеры, — однимъ словомъ, казался настоящимъ джентльменомъ, обладавшимъ, сверхъ того, весьма значительными средствами, какъ носились слухи. Для подобнаго интереснаго ��олодаго человѣка слѣдовало даже нарушать строгость пароходнаго устава: поэтому Джонъ былъ приглашенъ, раза два или три, провести часокъ на надменной кормѣ. Миссъ Гринъ немного охладѣла къ доктору послѣ этихъ вечеровъ, и повторяла съ ужасомъ, что „просто, жалость подумать, если этотъ несчастный джентльмэнъ не съумѣетъ вырваться изъ сѣтей, разставляемыхъ ему низкою кокеткою!“ Всѣ дамы соглашались съ этимъ. Мистриссъ Каллендеръ высказала, при этомъ, даже значительное соображеніе и мужество. „Никто, менѣе меня, не любитъ соваться въ чужія дѣла, сказала она, — но я рѣшаюсь поговорить съ нимъ. Случается, что одно слово, сказанное умною женщиной, оказываетъ громадное вліяніе на мужчину.“ — „О, спасите его отъ погибели!“ сочувственно воскликнула миссъ Гринъ.

Между пассажирами втораго класса господствовало подобное же настроеніе. Они находили, что мистриссъ Смитъ уже слишкомъ зазнается, слишкомъ старается показать, что считаетъ себя выше другихъ. Вначалѣ было нѣкоторое движеніе въ ея пользу, потому что многіе находили ее красивою и симпатичною женщиною, но она обходилась со всѣми какъ-то насмѣшливо, пренебрегала лицами, которыя могли бы оказать ей покровительство и, такимъ образомъ, вооружила противъ себя рѣшительно всѣхъ. Но едва ли не самымъ озлобленнымъ былъ Дикъ Шандъ. Онъ не былъ влюбленъ въ эту женщину, безъ сомнѣнія, но онъ обратилъ на нее свое вниманіе, онъ старался открыть ея тайну, онъ первый окружилъ ее своими любезностями, и вдругъ…. Это было очень обидно для его самолюбія. Онъ былъ бы очень радъ; еслибы всѣ разсказы о кокетствѣ, мистриссъ Смитъ, всѣ эти сплетни и осужденія относились бы къ нему, Дику, а не къ другому; но если выходило иначе, то онъ считалъ своимъ долгомъ возмущаться тѣмъ самымъ, что казалось ему весьма привлекательнымъ. Вслѣдствіе такого настроенія духа, онъ просилъ многихъ обратить вниманіе на глупое поведеніе Кальдигета, рѣшись, сверхъ того сдѣлать и личное замѣчаніе своему товарищу.

— Ты не сознаешь, что становишься совершеннымъ дуракомъ изъ-за этой особы? сказалъ онъ ему.

— Сознаю, отвѣчалъ Джонъ.

— Въ такомъ случаѣ, я полагаю….

— А я полагаю, что если всѣ мудрецы, начиная съ самого Соломона, совершали дурачества ради женщинъ, то гдѣ же мнѣ противостоять искушенію?

— Послушай, я говорю съ тобою серіозно, а ты шутишь. Это ни на что не похоже!

— По моему, именно твоя проповѣдь ни на что не похожа. Ты, Дикъ, въ качествѣ преподавателя морали! Согласись самъ, что это слишкомъ смѣшно!

— Положимъ. Но чѣмъ кончится твоя исторія, подумалъ ли ты объ этомъ?

— Чѣмъ она кончится, — не знаю. Но не забавно ли, что ты приглашаешь меня подумать о томъ, куда приведутъ меня мои поступки? Ты самъ-то размышлялъ ли, когда выбудь, о конечныхъ результатахъ своихъ похожденій?

— Все это прекрасно, но если уже мы согласились быть товарищами по общему дѣлу, то я долженъ тебѣ заявить, что я вовсе не желаю связываться съ этою женщиною.

— Ты не желаешь? Такъ знай же, что если бы мнѣ пришла фантазія связаться даже съ цѣлымъ десяткомъ женщинъ, то я не посмотрѣлъ бы, въ такомъ случаѣ, на тебя.

— Не ожидалъ я, что ты измѣнишь такъ легко нашему союзу! сказалъ Дикъ.

— Я никогда не желаю ему измѣнять, но я не помню тоже, чтобы я ограничивалъ себя какими либо обѣщаніями на счетъ моей частной жизни. Полагаю, что мы оба съ тобою надѣялись на полную свободу нашихъ дѣйствій, покидая отечество; можетъ быть, даже, это стремленіе къ отсутствію всякихъ стѣсненій было одною изъ главныхъ приманокъ, звавшихъ насъ прочь изъ родныхъ мѣстъ, въ которыхъ человѣку приходится, такъ или иначе, все же соображать свое поведеніе…. И вдругъ теперь, едва освободясь изъ-подъ гнета общественныхъ условій, я долженъ выслушивать здѣсь замѣчанія, по поводу лишь того одного, что я вздумалъ познакомиться съ молодою женщиною! И что нелѣпѣе всего, эти наставленія читаются мнѣ самымъ отъявленнымъ безобразникомъ!… Я не сержусь на тебя, Дикъ, но если мои поступки кажутся тебѣ слишкомъ неприличными и компрометирующими успѣхъ нашихъ будущихъ предпріятій, то намъ лучше разойтись.

— Съ тобою нельзя говорить! произнесъ Дикъ съ досадою. Этимъ кончился разговоръ о мистриссъ Смитъ, но лишь съ тѣмъ, чтобы возобновиться вскорѣ опять, по почину мистриссъ Каллендеръ.

Пользуясь привиллигіею пассажировъ перваго класса, которые заходили безпрепятственно на носовую часть парохода, между тѣмъ какъ второклассные не смѣли, безъ приглашенія, переступать завѣтнаго корковаго баррьера, эти дама появлялась чисто передъ Джономъ или Дикомъ и вступала съ ними въ привѣтливый разговоръ. Выискавъ благопріятную минуту, она отправилась и теперь въ свою экспедицію.

— Погода благопріятствуетъ нашему путешествію! сказала она, садясь возлѣ Джона, который учтиво отложилъ въ сторону свою книгу ври ея появленіи.

— О, да, погода прелестная! Въ особенности теперь, когда немного прохладнѣе, отвѣтилъ молодой человѣкъ.

— Когда такъ хорошо, то и не желаешь конца поѣздки, не правда ли, м-ръ Кальдигетъ.

— Не могу сказать. Все же пріятнѣе прибыть къ цѣли.

— О, безъ сомнѣнія! Въ особенности съ дѣтями…. Мои такъ соскучились, что только и спрашиваютъ: „Скоро ли мы пріѣдемъ?“…. Конечно, недостатокъ движенія, тѣснота…. У васъ очень тѣсно, во второмъ классѣ?

— Иначе не бываетъ. Нельзя ожидать большихъ залъ на пароходѣ…

— Да, что и говорить! Но слишкомъ тѣсное сосѣдство…. это такъ непріятно…. Особенно если попадутся неприличные люди…. У васъ много такихъ, я полагаю?

— Напротивъ. Въ общемъ итогѣ, это все личности очень порядочныя, занятыя однимъ только желаніемъ найти себѣ въ колоніи хорошую работу, устроиться честнымъ образомъ….

— О, я не сомнѣваюсь…. Но все же, я думаю, вамъ было трудно привыкнуть къ нимъ, м-ръ Кальдигетъ?

— Нисколько.

— Но, какъ всѣмъ намъ извѣстно, вы джентльмэнъ!

— Положимъ, но я ѣду съ цѣлью заработывать себѣ хлѣбъ; значитъ, съ тою же, которую задали себѣ и эти пассажиры.

— Знаете, начала мистриссъ Каллендеръ, собравшись съ духомъ, — подобное общество все же представляетъ опасность!

— Я надѣюсь, что я съумѣю ее избѣжать.

— Я увѣрена!… Но…. Вы можете, безъ сомнѣнія, насчитать за собою длинную линію предковъ, м-ръ Кальдигетъ?

— Какъ и всякій другой…. вплоть до Адама.

— О, вы шутите! Я разумѣю вашу родословную…. Ваши предки были все лэди и джентльмены…. Которые…. которые совершали только такое, чѣмъ вы можете гордиться, вы, ихъ потомокъ…. Не такъ ли?

— Право, не могу отвѣтить вамъ совершенно утвердительно на подобный вопросъ.

— Нѣтъ, можете…. Всѣ такъ говорятъ и….

Мистриссъ Каллендеръ не договорила, печально взглянувъ на своего собесѣдника. Губы у него были сжаты какъ-то сердито: въ глазахъ сверкалъ недобрый огонекъ. Почтенная дама пожалѣла отъ души, что не находится спокойнымъ образомъ у себя въ каютѣ, но она дала слово миссъ Гринъ, да и была не изъ тѣхъ женщинъ, которыя способны отступать передъ священной обязанностью.

— Я надѣюсь, вы простите мнѣ, м-ръ Кальдигетъ…. начала она.

— Я увѣренъ, что вы не позволите себѣ ничего, нуждающагося въ прощеніи, возразилъ онъ.

— Не думаете ли вы….

Она остановилась снова, потому что почувствовала окончательное смущеніе, при новомъ выраженіи его лица. Прежняя жесткость его какъ будто смягчалась улыбкой, однако такой, которая были еще хуже его прежней суровости.

— Я хотѣла сказать…. насчетъ…

— Насчетъ какой нибудь лэди?

Мистриссъ Каллендеръ хотѣла протестовать противъ названія „лэди“, которое было неумѣстно, по ея мнѣнію, но слова замерли у нея на языкѣ. Джонъ продолжалъ, между тѣмъ, все съ той же улыбкою:

— Въ такомъ случаѣ, не лучше ли не касаться этого предмета? Я вамъ очень благодаренъ за ваше участіе, мистриссъ Каллендеръ; и готовъ принять съ полною признательностью всякій совѣтъ, — если только онъ не задѣваетъ никого другаго. Но я не могу потерпѣть какихъ нибудь неблаговидныхъ намековъ…

— Она вамъ неровня! перебила, задыхаясь, мистриссъ Каллендеръ.

— Прошу васъ не говорить даже этого. Вы ничего не знаете о той, которая васъ такъ занимаетъ, — ничего, кромѣ того, что она второклассная пассажирка. А въ этомъ качествѣ, она совершенно ровная мнѣ, если уже на то пошло. Если же, вообще, вы презираете второклассныхъ пассажирокъ, то зачѣмъ вы унижаете себя разговоромъ со мною? Я тоже вамъ неровня употребляя ваше выраженіе!

Мистриссъ Каллендеръ принялась увѣрять его, что онъ-то былъ настоящимъ джентльмэномъ, но все это не повело ни къ чему и она должна отступить, потерпѣвъ очевидный неуспѣхъ. Между тѣмъ, она была отчасти права, какъ былъ правъ и Дикъ. Джонъ не зналъ рѣшительнаго ничего о женщинѣ, начинавшей занимать мѣсто въ его жизни, ничего, кромѣ того, что она сама разсказала ему, а именно: она поступила на сцену противъ желанія своихъ родныхъ, потомъ вышла за актера; мужъ обращался съ нею дурно, даже жестоко, и умеръ, наконецъ, вслѣдствіе пьянства. Но все это оставалось какимъ-то недосказаннымъ, окружалось таинственностью. Такъ, она не назвала ни имени, ни положенія своихъ родителей, ни театра, на которомъ она играла, ни того времени, въ которое овдовѣла. Точно также, она говорила, что надѣется получить ангажаментъ въ Мельборнѣ или въ другомъ городѣ, но не упоминала о какихъ нибудь рекомендаціяхъ, которыя могли бы подкрѣплять ея надежды.

Черезъ нѣсколько времени, Джонъ замѣтилъ, что она одѣвается уже не столь нищенски, и даже съ нѣкоторымъ изяществомъ. Но эта перемѣна совершилась съ большой постепенностью. — Я боялась обратить на себя вниманіе сразу! говорила, со смѣхомъ, мистриссъ Смитъ, объясняя Джону свое превращеніе. Онъ отвѣчалъ ей, разумѣется, что она хороша во всѣхъ нарядахъ, но, въ душѣ, былъ очень радъ, что она надѣла хорошенькую черную фетровую шляпу, вмѣсто прежней, помятой соломенной, замѣнила порыжѣлую жакетку красивымъ плэдомъ, подвязала воротничекъ свѣжимъ галстучкомъ, и могла, не стыдясь, выставлять свои ботинки на показъ. Въ своемъ новомъ туалетѣ, она сдѣлалась, дѣйствительно, самою красивою изъ всѣхъ женщинъ на пароходѣ, но такое обстоятельство не было способно уменьшить дурное расположеніе мистриссъ Каллендеръ, мистриссъ Кромптонъ или миссъ Гринъ. Напротивъ того, всѣ эти дамы почувствовали только новое озлобленіе противъ сирены, готовой погубить молодаго человѣка, и рѣшились употребить послѣднія усилія для спасенія его отъ подобной участи.

Но какія мѣры слѣдовало принять? Никто, даже самъ полновластный капитанъ, не могъ запереть сирену въ трюмъ, за то, что она разговариваетъ съ тѣмъ или другимъ джентльмэномъ. Разговаривать, и даже кокетничать немного, не запрещается пароходнымъ уставомъ. Собственно говоря, поведеніе мистриссъ Смитъ и Джона не отличалось ничѣмъ, напримѣръ, отъ поведенія миссъ Гринъ и доктора. Но, какъ извѣстно, свѣтъ находитъ крайне предосудительнымъ, для однихъ, то самое, что онъ вполнѣ допускаетъ для другихъ. Но Джонъ, съ своей стороны, былъ возмущенъ такимъ постороннимъ вмѣшательствомъ, и тѣмъ сильнѣе упорствовалъ въ своемъ вниманіи къ мистриссъ Смитъ.

Дѣла были въ такомъ положеніи, когда лица, заботившіяся о спасеніи Джона, рѣшились употребить капитана, какъ тяжелую артиллерію, для обороны атакуемой позиціи. Капитанъ, человѣкъ хладнокровный, вовсе не видѣлъ общественной опасности въ томъ, что одинъ изъ его пассажировъ готовится пасть къ ногамъ обольстительницы; къ тому же, помня неудачу своей первой попытки, онъ былъ увѣренъ, что и вторая не поведетъ ни къ чему. Однако, мистриссъ Каллендеръ и К° надоѣдали ему до такой степени, что онъ согласился переговорить съ погибающимъ. — И къ чему я суюсь? думалъ про себя честный морякъ. — Я обязанъ вмѣшиваться лишь въ случаѣ открытаго нарушенія приличій, а здѣсь нѣтъ ничего, что человѣкъ лѣзетъ въ петлю. И пусть себѣ лѣзетъ….

Однако, капитанъ подошелъ, въ одно прекрасное утро, къ Кальдигету и сказалъ ему, безъ всякаго предисловія:

— М-ръ Кальдигетъ, я боюсь что вы впутаетесь въ плохое дѣло.

— Что вы разумѣете здѣсь подъ плохимъ дѣломъ, капитанъ Монди?

— Я разумѣю необдуманное сватовство молодаго джентльмэна съ вашимъ положеніемъ и вашими средствами; сватовство на женщинѣ, съ которою вы познакомились лишь тутъ же, на пароходѣ, и о которой вамъ рѣшительно ничего неизвѣстно!

— Знаете вы что нибудь вѣрное о моемъ положеніи и о моихъ средствахъ, капитанъ Монди?

— Я знаю, что вы джентльмэнъ.

— Только?… А что вы знаете о той особѣ?…

— Ничего, говоря по правдѣ, но мнѣ сообщили…

— Не передавайте мнѣ этого, прошу васъ. Я знаю, капитанъ Монди, что вы пользуетесь деспотическою властью на своемъ пароходѣ, но я не думаю, чтобы даже она простиралась до вмѣшательства въ мои частныя дѣла. Къ тому же, вы сами сознаетесь, что не знаете ничего…. Скажите, достойно ли мужчины повторять разныя сплетни, распускаемыя досужными кумушками на счетъ бѣдной, одинокой женщины?

Капитанъ не сказалъ ни слова, повернулся и ушелъ, сознавая себя побѣжденнымъ. Въ самомъ дѣлѣ, повторять сплетни было нехорошо; сверхъ того, каждый британецъ уважаетъ свободу. Зачѣмъ же было стѣснять этого молодаго человѣка, хотя бы и приготовлявшагося спрыгнуть въ пропасть?

Но если Джонъ отразилъ нападающихъ, вселя въ нихъ увѣренность въ томъ, что онъ ни за что на свѣтѣ не измѣнить своихъ намѣреній по отношенію къ мистриссъ Смитъ, то самъ онъ не могъ не сознаваться себѣ, что у него вовсе не было никакихъ опредѣленныхъ намѣреній, и что все его поведеніе было весьма легкомысленно. И чѣмъ ближе подходилъ пароходъ къ берегу, тѣмъ яснѣе видѣлъ Джонъ свою глупость и тѣмъ тревожнѣе думалъ онъ о необходимости покончить начатое дѣло такъ или иначе. Конечно, мистриссъ Смитъ держала себя очень осторожно; она выслушивала его полу-признанія, позволяла ему догадываться о нѣжномъ чувствѣ и съ ея стороны, но она не высказывала ничего прямо и не говорила никогда о чемъ либо общемъ въ ихъ будущей жизни въ Австраліи. Однимъ словомъ, она какъ бы считала за вѣрное, что, однажды сойдя съ парохода, они пойдутъ каждый своею дорогой, но Джонъ понималъ, что порядочные люди не разстаются такимъ образомъ послѣ подобныхъ тѣсныхъ сношеній.

Пароходъ приближался къ Мельборну. Всѣ пассажиры толковали между собою о томъ, что они были намѣрены дѣлать по своемъ вступленіи на твердую землю. Въ противоположность тому, Джонъ и мистриссъ Смитъ не обмѣнивались ни малѣйшимъ намекомъ на свои будущія отношенія. Молодая женщина очевидно избѣгала всякаго разговора на этотъ счетъ; тѣмъ не менѣе, Джонъ понималъ, что онъ не могъ же проститься съ нею какъ съ прочими пассажирами, до которыхъ ему вовсе не было дѣла. Конечно, слухъ о томъ, что „эта мистриссъ Смитъ съумѣла-таки вырвать у м-ра Кальдигста обѣщаніе жениться“ былъ вполнѣ неоснователенъ, хотя ему вѣрили капитанъ, шкипера, вахтенные офицеры и почти всѣ пассажиры; однако, и не давая никакихъ положительныхъ обѣщаній, человѣкъ можетъ быть поставленъ въ такое положеніе, что ему слѣдуетъ спросить женщину о томъ, будетъ ли онъ имѣть удовольствіе встрѣчаться съ нею снова.

Дикъ Шандъ принадлежалъ къ числу лицъ, которые твердо вѣрили въ то, что Джонъ позволилъ себѣ „оплести“. Дикъ не употреблялъ другаго выраженія, бесѣдуя съ мистриссъ Каллендеръ о легкомысліи своего пріятеля. Джонъ, съ своей стороны, хотя и не разсуждая ни съ кѣмъ о поведеніи Дика, былъ очень имъ недоволенъ. Онъ видѣлъ ясно, что Дикъ сошелся слишкомъ тѣсно именно съ тѣми изъ пассажировъ, которые постоянно коротали время за картами, или за бутылкой; но онъ не рѣшался дѣлать замѣчаній своему товарищу, зная, что тотъ переведетъ тотчасъ же разговоръ на его собственныя заблужденія, то-есть, на отношенія Джона къ мистриссъ Смитъ; а изъ такого обмѣна мыслей не могло выйдти ничего хорошаго. Однако, наканунѣ входа въ порть, Джонъ счелъ необходимымъ приступить къ щекотливой темѣ и задалъ, поэтому, своему пріятелю слѣдующій вопросъ:

— Что ты располагаешь дѣлать по выходѣ на берегъ?

Дикъ посмотрѣлъ на него съ преувеличеннымъ удивленіемъ.

— Я полагалъ, что все это уже рѣшено и подписано, сказалъ онъ. Мы говорили съ тобою десятки разъ даже о самыхъ мельчайшихъ подробностяхъ…. Но ты, вѣроятно, измѣнилъ теперь всѣ свои намѣренія?…

— Никакихъ особенныхъ намѣреній я не имѣю, но ты пристрастился къ такому образу жизни въ послѣднее время, что я не знаю, расположенъ ли ты къ серьезному труду.

— Я-то расположенъ, проговорилъ Дикъ. — У меня нѣтъ никакихъ постороннихъ обязательствъ.

— И у меня нѣтъ. И такъ, мы поѣдемъ съ первою возможностью въ Альбюри. Тяжелый багажъ пошлемъ кругомъ, моремъ, въ Сидней, откуда получимъ его уже какъ нибудь послѣ, когда немножко поустроимся.

Поговоривъ такимъ образомъ съ полъ-часа, Джонъ и Дикъ пришли къ соглашенію насчетъ всей внѣшней стороны своей будущей жизни; но внутренней, они не коснулись. Они толковали между собою только какъ два компаньона, два пайщика въ коммерческомъ дѣлѣ, но не какъ два друга, разсчитывающіе на взаимную откровенность.

Вечеромъ того же дня, мистриссъ Смитъ подошла къ Джону на палубѣ и сказала:

— Итакъ, конецъ!

— Конецъ чему? спросилъ онъ.

— Всякому удобству и всякой пріятности. Помните, что я вамъ говорила о прелестяхъ нароходной жизни? Завтра наступитъ уже нѣчто иное. Что я буду дѣлать въ этотъ самый часъ, какъ вы думаете?

— Я не знаю вашихъ плановъ….

— Да, я не говорила вамъ ничего, потому что не люблю утруждать собою другихъ. У васъ будетъ и своей заботы довольно. Еще бы я навязалась!… Воображаю, какъ это понравилось бы м-ру Шанду!

— Вы полагаете что это помѣшало бы мнѣ….

— Вамъ, — нѣтъ, но мнѣ даже очень. Я знаю вы настолько горды и настойчивы, что отослали бы м-ра Дика ко…. ко всѣмъ чертямъ, если бы онъ вздумалъ выговаривать вамъ за то, что вы теряете время, хлопоча обо мнѣ; но что же вышло бы хорошаго? М-ръ Шандъ отправился бы, положимъ, по адресу, но всѣ ваши планы нарушились бы въ такомъ случаѣ, вы остались бы безъ товарища…

— Но съ вами…

Безразсуднѣе этихъ словъ нельзя было придумать, но они невольно сорвались у него съ языка въ такую патетическую минуту. Мистриссъ Смитъ улыбнулась.

— Позвольте, сказала она, — если м-ръ Шандъ не особенно полезенъ для васъ, можетъ быть, то я могла бы быть положительно вредной, М-ръ Шандъ предается пьянству, это такъ, но я…

— А вы?…

— Я?… Я… чего добраго…. Я могу захотѣть, чтобы вы женились на мнѣ. Это будетъ поопаснѣе, нежели пристрастіе товарища къ вину, какъ вы думаете?

Неожиданность атаки смутила Джона, по онъ счелъ постыднымъ отступить въ такую минуту и произнесъ развязно:

— Вы-то врядъ ли захотите… скорѣе я самъ — Смотрите, отъ меня не такъ легко будетъ отдѣлаться, какъ отъ какого нибудь м-ра Дика!

— Зачѣмъ это: отдѣлываться?

— Приходится, большею частью…. Знаете, вообще, я дивлюсь тому, что мужчины женятся. То-есть, мнѣ понятно, что бѣдняку можетъ быть нужна даровая работница, или что человѣкъ, тоже бѣдный въ извѣстномъ смыслѣ, радъ случаю обвѣнчаться съ богатой наслѣдницею; но, во всѣхъ прочихъ случаяхъ, мужчины женятся лишь потому, что попадаются въ ловушку, вотъ и все…. Женщины существа паразитныя, ищущія, съ кого бы получить пищу и поддержку…. Такъ и я, завидя васъ, человѣка вполнѣ подходящаго, запускаю клещи…

— Мнѣ не приходили въ голову такія вещи!

— О, приходили! признайтесь, что вы находитесь въ нерѣшительности относительно меня. Я знаю, что я вамъ нравлюсь….

— Это вѣрно.

— И вы знаете, что я люблю васъ…

— Этого я не зналъ….

— Знали. Не таковъ вы человѣкъ, чтобы быть недовѣрчивымъ къ себѣ, считать себя неудачникомъ въ отношеніи женщинъ! Вы должны думать, что я или влюблена въ васъ, или же страшная притворщица, съумѣвшая разыгрывать роль влюбленной все время….

Они сидѣли, разговаривая такъ, на запасной мачтѣ, прикрѣпленной къ палубѣ и служившей обычной скамьей для второклассныхъ пассажировъ. Противоположный конецъ ея былъ тоже занятъ; но, по установившемуся правилу, считалось почему-то назойливымъ вмѣшиваться въ бесѣды м-ра Кальдигета съ мистрисъ Смитъ вокругъ которыхъ всегда господствовало, такимъ образомъ, незанятое пространство.

— Да, влюблена! повторила она тихо, но необыкновенно отчетливо, глядя ему въ глаза, причемъ на ея лицѣ не выражалось никакого особеннаго волненія и взглядъ оставался спокойнымъ. — И какъ же я могла бы не полюбить васъ? Цѣлыхъ два мѣсяца провели мы въ такомъ тѣсномъ сообществѣ, которое почти немыслимо на твердой землѣ…. Вы были, при этомъ, такъ добры ко мнѣ, печальной и покинутой всѣми… Вы, такой умный, образованный, мужественный…. Могла ли я не полюбить васъ?… Но, по трепету вашей руки, по огню вашего взгляда, по нѣжности вашей улыбки, я вижу, что и вы любите меня.

— Люблю, сорвалось у него съ языка.

— Но, продолжала она, подобно тому, какъ бываютъ супружества безъ любви, такъ, можетъ существовать и любовь безъ супружества. Вы понимаете, что почти вовсе не знаете меня, а бракъ, при подобномъ невѣдѣніи, можетъ вести человѣка къ погибели…

Она точно читала въ его мысляхъ. Онъ, дѣйствительно, разсуждалъ самъ съ собою о рискованности подобнаго союза; однако на повторенной ею вопросъ: — „Развѣ вы не думали этого?“ онъ отвѣтилъ только:

— Конечно, подобныя соображенія могли бы имѣть свой вѣсъ для меня среди родственныхъ и другихъ отношеній на родинѣ, но….

— Всѣ эти отношенія возобновятся при вашемъ возвращеніи въ Англію, перебила она. Если какая нибудь мистриссъ Каллендеръ толкуетъ о вашей родословной, то это, конечно, смѣшно: но въ ея словахъ есть своя доля правды. Вамъ стоитъ обвѣнчаться со мною завтра въ Мельборнѣ, и вы лишитесь тотчасъ же, если не самой возможности возвратиться на родину, то, по крайней мѣрѣ, той полной безпрепятственности, съ которою можетъ совершиться этотъ возвратъ.

— Я вовсе не желаю возвращаться, сказалъ Джонъ.

— А я не желаю служить вамъ препятствіемъ къ возвращенію. Если бы вы были такимъ же одинокихъ, такимъ же несчастнымъ, такимъ же отверженнымъ существомъ, какъ и я, о, тогда дѣло другое! Я сочла бы величайшимъ блаженствомъ для себя соединить мою судьбу съ вашей! Я была бы готова на всякія лишенія, на все… Но я не хочу быть у васъ камнемъ на шеѣ!

Въ ея словахъ было столько страстнаго увлеченія, что ему казалось даже неблагороднымъ не сказать чего нибудь такого въ отвѣтъ, что равнялось бы съ выражаемымъ ею самоотверженіемъ и любовью.

— Въ вашихъ словахъ есть своя правда, сказалъ онъ, но я васъ такъ люблю…

— Въ эту минуту, да.

— Люблю на столько, что не могу разойтись съ вами, какъ съ совершенно чужой мнѣ особой. Мы можемъ считать себя обрученными…. развѣ что случится особенное, что должно разлучить насъ.

Послѣднія слова были довольно нелѣпы. Кто сватается за женщину, прибавляя къ своему предложенію подобное условіе: „развѣ что случится особенное“?… Но Джонъ чувствовалъ такое смущеніе понятій и ощущеній, что не могъ выразиться иначе.

— Вы согласны на это? продолжалъ онъ.

— Я согласна на то чтобы быть вашей, вполнѣ вашей, когда бы вы ни вздумали призвать меня къ себѣ! По первому вашему слову, я буду вашей женой. Но я требую, чтобы вы дали себѣ время обсудить свой поступокъ…. и не укоряли бы меня за то, что я поймала васъ.

— Поймали?

— Да, поймала. Въ нѣкоторомъ смыслѣ, это неоспоримо. Если бы я не хотѣла поймать, то и должна была бы держать себя въ сторонѣ. О, я сознавала очень хорошо, съ самаго начала, что мнѣ не слѣдуетъ даже завлекать васъ въ разговоръ. Вы слишкомъ хороши для меня.

Онъ хотѣлъ возразить, но она встала, говоря:

— Разойдемся теперь по каютамъ…. Но я не прощаюсь еще съ вами. Приходите опять на палубу попозже, такъ, въ половинѣ одиннадцатаго…. Завтра, при входѣ въ гавань, поднимется такая суета, что будетъ невозможно сказать другъ другу ни одного слова на прощанье…. а намъ остается еще о чемъ поговорить…

Она ушла, но Джонъ не тронулся съ мѣста, стараясь привести въ порядокъ свои мысли, въ этотъ разъ, онъ сдѣлалъ формальное предложеніе, въ этомъ уже нельзя было сомнѣваться. Онъ никакъ не могъ считать себя свободнымъ по тому только, что она давала ему время обдумать хорошенько свой поступокъ. Итакъ, онъ былъ помолвленъ. Но, при успѣхѣ своего сватовства, всякій мужчина долженъ чувствовать себя очень довольнымъ. Джонъ, задавая себѣ вопросъ на этотъ счетъ, натыкался на довольно странный фактъ. Избранница его сердца сознавалась ему сама, что она „поймала его.“ Конечно, она могла сказать это только въ шутку, но Джону не былъ безъизвѣстенъ тотъ ловкій методъ, съ помощью котораго виноватый уменьшаетъ свою виновность въ чужихъ глазахъ, предупреждая обвиненіе наивнымъ засвидѣтельствованіемъ своихъ проступковъ. „Я тунеядецъ“…., я негодяй»…. говорятъ тунеядцы и негодяи, обезоруживая свѣтъ такимъ признаніемъ. «Я поймала васъ!» Эта фраза рѣзко звучала у Джона въ ушахъ, умѣряемая лишь только тѣмъ соображеніемъ, что быть «пойманнымъ» отчасти пріятно, потому что погоня за д��бычей предполагаетъ въ этой послѣдней достоинства, стоющія труда за ней поохотиться…. Джонъ старался утѣшить себя подобными разсужденіями, но они казались ему немного натянутыми.

И вдругъ, онъ вспомнилъ объ Эстеръ Болтонъ. Если онъ сдѣлалъ предложеніе мистриссъ Смитъ, то Эстеръ должна была исключаться изъ его памяти. Между тѣмъ, мечта объ этой дѣвушкѣ была, до этой минуты, яркимъ лучомъ, можетъ быть призрачнымъ, но свѣтившимъ ему издали такъ ровно, такъ ясно и спокойно, среди всей неизвѣстности будущаго и сомнительности настоящаго, и онъ привыкъ призывать его какъ милое утѣшеніе….

Но теперь…. Теперь ему надо было отрѣшиться отъ этой мечты… или же отрѣшиться отъ мистриссъ Смитъ.

Но онъ связалъ себѣ словомъ съ мистриссъ Смитъ. Или нѣтъ?..

Онъ сталъ расхаживать по палубѣ, обсуждая этотъ вопросъ, и ему становилось не ловко. Неужели, только-что позволивъ женщинѣ считать его своимъ будущемъ мужемъ, онъ раскаивался уже въ подобномъ поступкѣ?… Это казалось ему дотого нелѣпымъ и тягостнымъ, что онъ сталъ тотчасъ же увѣрять себя, что онъ счастливъ вполнѣ и что ему требовалась именно такая подруга жизни, какъ мистриссъ Смитъ. Она была красива, умна, вполнѣ готова переносить всѣ случайности его будущей неупроченной жизни… Онъ былъ долженъ даже радоваться, что ему посчастливилось….

Но съ именемъ жены связано понятіе о чемъ-то такомъ торжественномъ, священномъ…. Кого же бралъ онъ? Женщину неизвѣстную, понравившуюся ему только среди бездѣлья и безлюдья въ продолжительномъ путешествіи…

Можетъ быть, однако, дѣло могло принять и не столь драматическій оборотъ. Мало ли и водевилей на свѣтѣ!

Джонъ вздохнулъ свободнѣе при этой мысли, тотчасъ же почувствовавъ ея неблагородство.

— Вотъ и я опять! сказалъ подлѣ него знакомый голосъ. Слушайте же, м-ръ Кальдигетъ! Мой адресъ будетъ: въ Мельборнѣ, оставить на почтѣ. А буду ждать вашего письма; сама къ вамъ писать первая я не буду. А теперь, скажемъ другъ другу: До свиданія!

— До свиданія, моя дорогая!

— До свиданія, милый мой!

На слѣдующее утро, пароходъ вошелъ въ Гобсоновъ заливъ. Чрезъ нѣсколько часовъ, Джонъ и Дикъ сидѣли уже за завтракомъ въ мельборнскомъ отелѣ «Золотая розсыпь.»

Джонъ и Дикъ провели два дня въ Мельборнѣ. Они были все отовремя крайне вѣжливы другъ съ другомъ и старательно избѣгали всякаго намека на мистриссъ Смитъ. Можно было подумать, что такой женщины даже вовсе не существовало на свѣтѣ, и что оба молодые человѣка заняты только устройствомъ своего будущаго положенія. Они помѣстили свои деньги на текущій счетъ въ мѣстный банкъ, собрали разныя нужныя справки, осмотрѣли городскія достопримѣчательности и, при всемъ томъ, не упоминали ни разу о какихъ-бы то ни было своихъ недавнихъ недоразумѣніяхъ. Дикъ дѣйствовалъ такъ изъ политики: онъ понималъ очень хорошо, что безъ Джона ему пришлось бы совсѣмъ пропасть, а Джонъ помалчивалъ потому, что ему было порядочно совѣстно. Не видя передъ собою хорошенькаго личика мистриссъ Смитъ, не слыша ея парадоксовъ, не раздражаясь постороннимъ вмѣшательствомъ въ его дѣла, онъ начиналъ понимать все свое легкомысліе, и непріятное чувство начинало закрадываться въ его душу.

На третій день, оба товарища покинули Мелъборнъ; доѣхавъ по желѣзной дорогѣ до Ольбери, они должны были отправиться уже на лошадяхъ въ Ноббль. Дороги были самыя первобытныя; экипажи самые неудобные; мѣстечки, въ которыхъ приходилось останавливаться, — самыя грязныя. И такое странствованіе продолжалось три дня и три ночи, такъ что даже Дикъ сталъ жаловаться на утомленіе и объявилъ, что омерзительнѣе путешествія по австралійскимъ дорогамъ нѣтъ, не было и не будетъ ничего на свѣтѣ! — Самыя названія здѣсь ни на что непохожи, говорилъ онъ. — Какая-то «Вагга-Вагга» или Муррулобура. Скажите на милость, что это за слога? Впрочемъ, подобныя мѣста и не годится называть приличными именами.

Они добрались, наконецъ, до Ноббля. Этотъ городъ показался имъ очень страннымъ. Онъ былъ выстроенъ золотопромышленниками, нахлынувшими разомъ на мѣстность; каждый прибывшій строилъ себѣ убѣжище руководствуясь только одною своею фантазіей, безъ всякаго вниманія къ удобствамъ своихъ сосѣдей или общему виду построекъ. Понятно, что здѣсь не было сколько нибудь правильныхъ улицъ и не замѣчалось никакой симетріи въ характерѣ домовъ. Это было просто какое-то безобразное скопленіе башенъ и лачужекъ, павильоновъ и сараевъ, въ одномъ только исходившихъ другъ на друга, именно въ томъ, что всѣ эти зданіи, безъ исключенія, были увѣшаны вывѣсками, возвѣщавшими о превосходствѣ находившихся подъ ними лавокъ или конторъ передъ всѣми другими. Названія фирмъ поражали своею оригинальностью; такъ, напримѣръ, на одной вывѣскѣ было написано: Мелочная продажа «Старой палки въ грязи»; на другой: Здѣсь помолъ «нумера девятаго»; на третьей: Складъ портера «Полнука» и т. д. Все это нанялось непонятнымъ Джону и Дику, пока имъ не разъяснили, что и «Палка въ грязи», и «Нумеръ девятый», и пр. и пр. — названіи различныхъ золотопромышленныхъ фирмъ, основавшихъ свои торговыя заведенія въ Нобблѣ.

Извощикъ, котораго молодые люди хотѣли нанять отъ почтоваго двора до гостинницы Генникеръ, въ которой они предполагали остановиться, отказался наотрѣзъ, говоря, что не желаетъ ломать шеи себѣ или своей лошади. — Туда можно только пѣшкомъ, да и то еще съ опаской, прибавилъ онъ въ утѣшеніе.

Нечего было дѣлать, — пришлось покориться необходимости. Молодые люди взвалили свои чемоданы на плечи и вошли по тому, что называлось улицею, но было, въ сущности, топкимъ болотомъ.

— И еще пишутъ, что Ноббль процвѣтаетъ! воскликнулъ Дикъ съ негодованіемъ, спотыкаясь и увязая въ грязи на каждомъ шагу.

«Отель Генникеръ» состоялъ изъ одной длинной столовой, по сторонамъ которой находились крошечныя коморки, едва вмѣщавшія въ себѣ по двѣ кровати. Все было неопрятно до послѣдней степени. Когда Джонъ и Дикъ вошли, за столомъ сидѣло нѣсколько человѣкъ, а пожилая и очень неряшливая особа, стоявшая за прилавкомъ, спросила, — что угодно новоприбывшимъ и объявила при этомъ, что она самая и есть мистриссъ Генникеръ, владѣтельница отеля. Она пояснила далѣе, между тѣмъ какъ всѣ присутствующіе прислушивались къ ея бесѣдѣ съ молодыми людьми, что они могутъ занять вдвоемъ комнату, платя за нее со столомъ, по семи съ половиною шиллинговъ ежедневно съ персоны. Когда же Джонъ спросилъ, нельзя ли имъ нанять только одно помѣщеніе, она отвѣтила выразительно, что они могутъ убираться вонъ если имъ не нравится то, что имъ предлагаютъ. Пріятели были вынуждены изъявить согласіе на всѣ условія любезной хозяйки, послѣ чего сѣли на скамью и печально посмотрѣли другъ на друга.

Да, положеніе было непривлекательное. Не говоря уже о ихъ прежней жизни на родинѣ, Джонъ и его товарищъ были въ сотню разъ лучше помѣщены даже въ своей второклассной каютѣ на пароходѣ, нежели въ этомъ логовищѣ. Вдобавокъ, кругомъ ихъ не было ни одного знакомаго имъ лица.

Молодые люди принялись разсматривать окружающихъ. Все это были люди отвѣчавшіе имъ не враждебными взглядами, готовые даже, быть можетъ, сойтись съ ними по-пріятельски, но очень грубые и грязные на видъ и уже полупьяные, не смотря на раннее время дня. Вступивъ въ разговоръ съ Джономъ и Дикомъ, они посовѣтовали имъ отправиться, прежде всего, въ Агаламу, гдѣ, какъ было слышно, разработка шла очень успѣшно.

— Только деньги нужны! сказалъ одинъ. — Деньги и деньги! У васъ есть запасъ?

— Нѣсколько кронъ найдется, отвѣтилъ Дикъ осторожно.

— Нѣсколько кронъ? Этого мало, потому что добивается успѣвать только тотъ, кто можетъ перетерпѣть первые мѣсяцы. Сразу на жилу не нападешь…. А что, не выпить-ли? Вы не бойтесь насъ; мы не оберемъ…. Я только такъ, какъ товарищамъ предлагаю….

— Что съ новыхъ брать, сказалъ другой. — Лучше мы ихъ угостимъ….

— И то дѣло! воскликнулъ третій. — Эй, вина!

Но счастію, скоро подали завтракъ, и попойка не успѣла принять большихъ размѣровъ. Повидимому, скатерти считались здѣсь излишнею роскошью и хозяйка поставила блюдо на столъ такъ небрежно, что половина жира разбрызгалась по сторонамъ. Каждый изъ присутствовавшихъ схватилъ тарелку съ ближней полки и вооружился ножемъ и вилкою, которые лежали, нечищенные и заржавленные, въ одной кучѣ по серединѣ стола. Завтракъ состоялъ изъ большаго куска говядины и блюда картофеля. Мяса было бы достаточно на всю компанію, но оно было такъ дурно зажарено, что многіе даже изъ этихъ неприхотливыхъ людей положили свои куски обратно. Картофель былъ поданъ въ весьма умѣренномъ количествѣ; было очевидно, что онъ составлялъ родъ лакомства. Тотъ рудокопъ, который первый заговорилъ съ Джономъ, взялъ руками шесть картофелинъ и далъ по три изъ нихъ Джону и Дику; всѣ остальныя лица получили только по одной картофелинѣ. Молодые люди поняли, что имъ, какъ новоприбывшимъ, хотѣли оказать особый почетъ.

Это было, безъ сомнѣнія, очень лестно, и Дикъ счелъ своимъ долгомъ поднести уже отъ себя всей компаніи по стаканчику водки. Потомъ кто-то другой предложилъ подобное же угощеніе на свой счетъ. Джонъ смотрѣлъ съ нѣкоторымъ ужасомъ на эти возліянія… Они грозили сильною опасностью въ будущемъ.

Наконецъ, когда былъ выпитъ уже третій или четвертый стаканчикъ, люди начали расходиться, и Джонъ пригласилъ Дика отправиться немедленно къ м-ру Кринкету, извѣстному золотопромышленнику, къ которому у нихъ было рекомендательное письмо.

— Кринкетъ! сказалъ тотъ же рудокопъ, отвѣчая на разспросы Джона объ этомъ джентльмэнѣ, — кто здѣсь не знаетъ Кринкета! Онъ дьявольски счастливъ… Только съ нимъ держи ухо востро! Изъ-за выгоды онъ готовъ продать все… хоть кости своей родной бабушки!… Вамъ надо къ нему? Если хотите, я доведу васъ до мѣста; мнѣ по дорогѣ.

Они вышли задворками изъ гостинницы и направились чрезъ поле, все изрытое ямами и канавками, наполненными желтоватою грязью. Кое-гдѣ только торчали обнаженные и высохшіе стволы деревьевъ, свидѣтельствовавшіе о томъ, что, лѣтъ за шесть или семь тому назадъ, на этомъ самомъ мѣстѣ былъ лѣсъ.

— Это и есть знаменитый пріискъ «Старая палка въ грязи», пояснилъ Дику и Джону ихъ провожатый. — Богатѣйшій пріискъ! Говорятъ, что по два унца золота на тонну руды получаютъ! И весь онъ принадлежитъ теперь одному Кринкету, который успѣлъ во-время выкупить всѣ доли у другихъ пайщиковъ. У него нюхъ есть, у этого человѣка! Вотъ и его рабочія строенія начинаются, а вправо, — это его собственное жилье. Да вотъ, онъ и самъ стоитъ на крыльцѣ; должно быть, считаетъ, сколько разъ въ минуту стукнетъ молотъ по кварцу, и сколько, слѣдовательно, успѣетъ онъ выбить золота въ часъ… До свиданія, джентльмэны; теперь уже вы дойдете одни!

Домъ м-ра Кринкета представлялъ собою массивное каменное сооруженіе, вышиною въ три этажа и окруженное небольшимъ садомъ. Было какъ-то странно видѣть такую, даже щегольскую постройку среди окружавшей ее, изрытой и грязной равнины, по которой не было проложено никакой настоящей дороги. Только самый подъемъ къ дому былъ выровненъ и утрамбованъ самымъ тщательнымъ образомъ. За домомъ были расположены многочисленныя службы, построенныя тоже весьма прочно и красиво. По всему было видно, что это жилище богатаго человѣка; — но выборъ такого безобразнаго мѣста для подобнаго роскошнаго жилья могъ объясняться развѣ только стремленіемъ иныхъ богатыхъ людей къ сокрушенію всевозможныхъ препятствіи для удовлетворенія своихъ прихотей. Кринкетъ жилъ здѣсь, притомъ, очень рѣдко, предоставляя своей женѣ пользоваться созданною имъ роскошною обстановкою; самъ онъ проводилъ большую часть своего времени на другихъ пріискахъ, довольствуясь, въ такихъ случаяхъ, трактирною жизнью въ родѣ той, которую доставляла мистриссъ Генникеръ своимъ постояльцамъ. По слухамъ, онъ чувствовалъ себя даже какъ будто болѣе дома въ подобныхъ заведеніяхъ, нежели въ своемъ комфортабельномъ палаццо.

Когда молодые люди подошли къ дому, м-ръ Кринкетъ стоялъ у себѣ на дворѣ, за затворенною рѣшетчатою калиткой. Онъ не отворилъ ее, когда они остановились передъ нимъ, а только спросилъ сквозь рѣшетку: — Вамъ что угодно, любезные? — Джонъ вынулъ изъ кармана письмо и подалъ его сквозь желѣзные прутья. — Я полагаю, сэръ, сказалъ онъ, что м-ръ Джонсъ уже предупредилъ васъ о томъ, что мы явимся къ вамъ съ рекомендаціей отъ него.

М-ръ Кринкетъ прочелъ письмо не торопясь. Можетъ быть, онъ хотѣлъ дать себѣ время обсудить, какой отвѣтъ дать молодымъ людямъ; можетъ быть, онъ и просто плохо разбиралъ грамоту. — Джонсъ! произнесъ онъ наконецъ, складывая письмо. — Джонсъ! Не особенно важная птица былъ онъ здѣсь…

— Мы его дѣлъ не знаемъ, сказалъ Дикъ.

— Но когда онъ услышалъ, что мы ѣдемъ сюда, то предложилъ намъ, дать рекомендацію къ вамъ, замѣтилъ Джонъ. — Во всякомъ случаѣ, всѣ у насъ считаютъ его за порядочнаго человѣка и потому мы рѣшились воспользоваться….

— Порядочный… да, пожалуй, я готовъ согласиться, что онъ честенъ. Онъ не обокралъ меня ни на одинъ фартингъ… Но почему? Потому что я смотрю за всѣмъ такъ, что ни Джонсу, ни другимъ, нельзя меня обокрасть!

Произнося это, м-ръ Кринкетъ смотрѣлъ на своихъ собесѣдниковъ такъ, какъ будто принималъ уже и противъ нихъ свои мѣры предосторожности.

— Такъ и слѣдуетъ жить съ людьми! поддакнулъ Дикъ.

— Такъ живу я, другъ любезный. О чемъ же рѣчь? Да! Джонсъ писалъ мнѣ о васъ. Я помню, что подумалъ тогда же, прочитавъ его посланіе: Вотъ простаки-то, если намѣреваются залѣзть въ Агалалу!

— Мы имѣемъ это намѣреніе, дѣйствительно, сказалъ Джонъ.

— Вольному воля. Никто васъ не держалъ. Жизнь только тамъ не очень-то выгодна…. Увидите!… Вы съ капиталомъ?

Джонъ не счелъ нужнымъ объявлять суммы, положенной ими въ мельборнскій банкъ; однако далъ понять м-ру Кринкетъ, что они были не нищими. Потомъ, онъ изложилъ передъ нимъ свой общій планъ съ Дикомъ. Они твердо рѣшились работать, чтобы пріобрѣсти денегъ, какъ можно болѣе денегъ. Съ этою цѣлью, они были готовы начать трудиться въ качествѣ простыхъ рудокоповъ, нисколько не жалѣя, своихъ собственныхъ рукъ: но оба они были неопытны и ждали благаго совѣта отъ м-ра Кринкета, знатока по части пріисковаго дѣла.

Выслушавъ все это, м-ръ Кринкетъ сказалъ, что въ Агалалѣ было золото, и даже въ большомъ количествѣ, но что добывало его столько народу, что на каждаго человѣка приходилось бездѣлица, далеко не окупавшая затратъ на работу и утомительнаго труда. Доказавъ имъ, такимъ образомъ, всю рискованность ихъ отправленія въ Агалалу, онъ предложилъ имъ употребить лучше свой капиталъ на покупку акцій пріиска «Старая палка въ грязи». — Вы слыхали объ этой фирмѣ въ Нобблѣ? сказалъ онъ. Да? Въ такомъ случаѣ, мнѣ нечего особенно уговаривать насъ. Сами знаете, какъ идутъ дѣла этой «Палки». По дружбѣ къ Джонсу, я могу уступить вамъ нѣсколько акцій. Цѣна: десять шиллинговъ за штуку. Получаемъ мы по два унца золота на тонну руды. Можете справиться по конторскимъ книгамъ, если хотите.

— Намъ говорили, что вы сами скупили всѣ акціи, замѣтилъ Джонъ.

— Правда. Но я роздаю ихъ опять. Одному скучно. Веселѣе имѣть партнеровъ. Стало быть, говорю я, если оба вы употребите тысячи двѣ фунтовъ на мои акціи, то вы можете себѣ разъѣзжать по разнымъ мѣстамъ для своего удовольствія, а денежки ваши будутъ, да будутъ приносить намъ процентъ…. Не хотите ли, кстати, посмотрѣть на работы?

Онъ провелъ ихъ по заводу, въ которомъ раздроблялась руда, показалъ всѣ промывательныя машины и другія приспособленія, заставилъ опуститься въ самыя шахты. Во время этого обзора молодые люди убѣдились вполнѣ, что добываніе самаго драгоцѣннаго изъ металловъ покупается цѣною самаго тяжелаго, грязнаго и непригляднаго труда. Кринкетъ, какъ будто разсчитывалъ на, это впечатлѣніе. Едва они вышли изъ послѣдней, самой глубокой и темной шахты, онъ началъ слова безъ всякаго предисловія:

— Каждая акція въ десять шиллинговъ приносить около шести пенсовъ дивиденда ежемѣсячно, что составляетъ, приблизительно, шестьдесятъ процентовъ на сто! И проценты можете получать помѣсячно. Въ другихъ компаніяхъ этого не найдете. Вотъ и подумайте: стоитъ-ли изъ кожи лѣзть, когда можно заработывать такія денежки сложа руки?… А въ Агалалу поѣдете…. похороните тамъ свой капиталъ, вотъ и все!

Предложеніе Кринкета приходилось по вкусу Дику, но Джонъ смотрѣлъ на дѣло иначе. Онъ былъ не прочь, уже заработавъ что-ниб��дь, вступить пайщикомъ въ какую нибудь солидную компанію; но довѣрить такъ всѣ свои деньги какому нибудь неизвѣстному лицу, — предположимъ даже и честному, — съ тою цѣлью, чтобы самому тунеядствовать, это ему рѣшительно не нравилось.

— Благодаримъ васъ, сэръ, сказалъ онъ, — но мы желаемъ лучше поработать сначала.

— Ну, попробуйте. Недалеко уѣдете.

— Отчего такъ? гордо спросилъ Дикъ.

— Оттого, что когда поработаете съ мотыкой въ рукѣ цѣлую недѣлю, не разгибая спины. то бросите все и рады будете убѣжать ..

— Позвольте намъ испытать себя у васъ, сказалъ Джонъ. — Если вы положите намъ по десяти шиллинговъ въ день, то мы охотно поступимъ къ вамъ чернорабочими на нѣкоторое время.

— Десять шиллинговъ! Хватили! И четверти того не стоите. Вы думаете, что только захотѣлъ и съумѣешь работать? Не такъ-то оно на дѣлѣ…. особенно съ такими молодцами, какъ вы. Мы здѣсь на людей наглядѣлись; знаемъ, кто куда годенъ. Для нашей братьи одно: брать акціи. Я вамъ предлагаю…. Впрочемъ, какъ угодно.

Джонъ отвѣтилъ на это, что они не отвергаютъ безусловно такого добраго предложенія, но просятъ дать имъ недѣлю на размышленіе. А чтобы употребить съ пользой эту недѣлю, то отчего бы имъ не съѣздить въ Агалалу? Все же стоило взглянуть….

М-ръ Кринкетъ остался видимо недоволенъ проворчалъ даже, что черезъ недѣлю онъ и не уступитъ, быть можетъ, акцій по той же цѣнѣ, однако разстался довольно привѣтливо со своими новыми знакомыми и даже указалъ имъ, по ихъ просьбѣ, одного рудокопа, который былъ очень опытенъ въ своемъ дѣлѣ.

— Мастерски работаетъ этотъ Микъ-Магготтъ, сказалъ онъ, — когда только не пьянъ. Но все же ни онъ и никто другой не принесетъ вамъ пользы въ этой глупой Агалалѣ.

Воротясь въ гостинницу мистриссъ Гепънникеръ, молодые люди застали на большомъ крытомъ крыльцѣ породъ домомъ того самого человѣка, который позаботился дать имъ по три картофелины и потомъ проводилъ ихъ къ Кринкету.

— Ну, что, какъ нашли вы его? спросилъ онъ.

— Не хвалитъ Алагалу, отвѣтилъ Дикъ.

— Разумѣется, не хвалитъ. Когда открывается новое мѣсто и всѣ бросаются туда, такъ что здѣсь рукъ не хватаетъ и рабочіе дорожаютъ, то это не можетъ Кринкету нравиться. Онъ хотѣлъ бы чтобы всѣ просились къ нему, на «Старую Палку»,

— Богатый этотъ пріискъ? спросилъ Джонъ.

— Былъ очень богатъ, въ этомъ нѣтъ спора. Но даетъ ли онъ еще много золота или уже изсякла руда, этого я за достовѣряое сказать не могу. На счетъ Агалалы, скажу вамъ, что въ ней нѣтъ пока большихъ компаній; тамъ всякъ работаетъ за себя. Кринкетовъ не водится. По совѣсти говоря, мѣсто не дурное. Конечно, все отъ счастья…. Можете наткнуться на жилу, можете и нѣтъ!

— Вы были тамъ? спросилъ Джонъ.

— Какже! И работалъ счастливо. Такого счастья уже не будетъ.

— Что же вы съ деньгами своими подѣлали?

— Объ этомъ спросите у тетки Генникеръ и у другихъ ей подобныхъ. Деньги у меня не держатся…. Что хочешь дѣлай! Кутить люблю…. Грѣшенъ въ этомъ, сознаюсь. Повѣрите-ли: шампанское изъ ведра пилъ!

— Я предпочелъ бы пиво, но изъ кружки, возразилъ Джонъ, смѣясь.

— И справедливо. Потому: что въ этомъ шампанскомъ? Одна дрянь. Губъ не стоитъ марать. Но штука въ томъ, что себя показать хочется; всѣмъ этимъ богачамъ носъ утереть!.. Былъ у меня одинъ пріятель; такъ тотъ лошадь свою золотомъ ковалъ, а потомъ пришлось такъ, что пошелъ въ пастухи всего за тридцать фунтовъ въ годъ, да еще на своихъ харчахъ. А все же пріятно вспоминать; у него одного былъ конь съ золотыми подковами. Я думаю, вы и въ Англіи не видали, какъ пьютъ шампанское ведрами?

Молодые люди сознались, что не видывали подобной роскоши. Разговоръ длился еще нѣсколько времени на ту же тему; подъ конецъ Джонъ спросилъ своего новаго знакомаго, не знаетъ ли онъ Мика Магготтъ?

— Микъ Магготтъ! воскликнулъ рудокопъ, порывисто вскакивая съ мѣста. — Кому онъ понадобился? Для чего вы спрашиваете о немъ?

Джонъ объяснилъ, что Кринкетъ рекомендовалъ имъ этого человѣка, какъ опытнаго рудокопа.

— Рекомендовалъ?…. Ладно!… Вамъ требуется Магготтъ? Передъ вами онъ самый, джентльмены мои!

Въ тотъ же вечеръ Джонъ и Дикъ заключили письменное условіе со своимъ новымъ товарищемъ. По этому договору, Микъ обязывался послѣдовать за молодыми людьми въ Агалалу и помогать имъ во всѣхъ работахъ втеченіе одного мѣсяца, за что они, съ своей стороны, обязывались платитъ ему по десяти шиллинговъ въ день, но, если бы онъ напился пьянъ, то друзья имѣли полное право ему отказать тотчасъ же. Микъ просилъ снисхожденіе на «разочекъ», но когда Дикъ пояснилъ ему, что разочекъ можетъ продолжаться безъ просыпу нѣсколько дней, Микъ согласился съ основательностью этого довода и далъ свое согласіе на всѣ параграфы договора.

Прибывъ въ Агалалу вмѣстѣ съ своимъ новымъ товарищемъ, Джонъ и Дикъ нашли, что это мѣстечко представляло еще болѣе хаотическій видъ, нежели Ноббль, хотя оно было не такъ безобразно, благодаря тому, что въ немъ не были еще вырублены всѣ деревья, и эта растительность скрашивала исковерканную ямами и канавами мѣстность. Тамъ и сямъ виднѣлись шесты съ красными флагами. Микъ Магготтъ пояснилъ, что этимъ отмѣчались шахты, принадлежавшія счастливцамъ, которымъ удалось попасть на золотоносную жилу.

Пробывъ не болѣе сутокъ въ Агаладѣ, товарищи присмотрѣлись ко всѣмъ особенностямъ мѣста и усвоили мѣстныя привычки; такъ, подобно другимъ рудокопамъ, они устроили себѣ палатку для жилья и завели котелки, которые должны были служить каждому изъ нихъ и кострюлей, и блюдомъ. Потомъ они занялись выборомъ своего участка и Микъ Магготтъ оказался при этомъ очень полезнымъ. Могло быть, что онъ и преувеличивалъ значеніе нѣкоторыхъ примѣтъ, по которымъ позволялось заключать о содержаніи или отсутствіи золота въ почвѣ, но, во всякомъ случаѣ, онъ принималъ въ соображеніе такія вещи, на которыя наши друзья и не подумали бы обратить вниманіе, напримѣръ, на склонъ почвы, направленіе уже стоявшихъ красныхъ значковъ и т. п. Сверхъ того, онъ пересыпалъ свою рѣчь техническими терминами, заявляя тѣмъ о своемъ близкомъ знакомствѣ съ пріисковымъ дѣломъ. Вслѣдствіе этого, молодые люди предали себя на волю своего новаго компаньона и поселились на берегу какого-то ручейка, приблизительно ярдахъ въ трехстахъ отъ ближайшаго участка и по прямой линіи къ тремъ сосѣднимъ краснымъ флагамъ. — Не думаю чтобы мы нашли что нибудь, — говорилъ Кальдигетъ Дику, — но мы должны же начать какъ нибудь, хотя бы для того только, чтобы пріучить свои руки къ работѣ.

Двѣ недѣли прошли безъ всякаго результата, но это было не удивительно: но словамъ Магготта, слѣдовало считать большимъ счастьемъ находку золотой песчинки и по прошествіи трехъ недѣль. Трудились они неутомимо и весело, раздѣливъ свою работу такимъ образомъ: одинъ человѣкъ работалъ внизу, въ самой шахтѣ, наполняя землею ведро; другой поднималъ это ведро наверхъ, съ помощью ворота; третій отдыхалъ въ это время. При подобномъ раздѣленіи, работа шла у нихъ безъ перерыва въ теченіе осьмнадцати часовъ въ сутки, причемъ каждому товарищу приходилось по двѣнадцати часовъ на работу и по двѣнадцати часовъ на сонъ, приготовленіе пищи и ѣду. Никакихъ другихъ занятій или развлеченій не полагалось. Микъ Магготтъ велъ себя примѣрно: онъ не упоминалъ о винѣ и не тяготился работой, хотя, собственно говоря, ничто не обязывало его къ тому тяжелому и непрерывному труду, которому онъ подвергалъ себя на-ряду съ другими.

Но на третьей недѣлѣ случилось непріятное происшествіе. Однажды, когда Микъ Магготтъ долженъ былъ смѣнить Дика, уже работавшаго съ шести часовъ утра до девяти съ Джономъ, его не оказалось на-лицо, и Дикъ предложилъ своему товарищу пойти поискать, куда запропастился человѣкъ, бывшій до того времени такимъ аккуратнымъ. Разумѣется, поискать его слѣдовало; Джонъ пошелъ въ одну сторону, Дикъ въ другую, но кончилось все это тѣмъ, что Джонъ, проходивъ понапрасну долгое время, нашелъ, уже къ сумеркамъ, обоихъ своихъ товарищей мертвецки пьяными въ кабакѣ, находившемся миляхъ въ двухъ отъ ихъ пріиска.

Такое зрѣлище страшно поразило Джона. Кое-какъ дотащилъ онъ Дика до своей палатки, предоставя Магготта произволу судьбы. Ни слѣдующее утро Дикъ Шандъ проснулся съ раскаяніемъ въ сердцѣ и съ ужасною головною болью. Чтобы наверстать потерянный день, онъ принялся за работу съ удвоенной энергіей; къ вечеру оба они отправились за Магготтомъ, который находился все въ томъ же мѣстѣ, гдѣ они оставили его наканунѣ, но онъ не согласился двинуться съ ними изъ вертепа, въ которомъ отравлялъ себя гнуснѣйшею водкой. Цѣлую недѣлю ходили они за нимъ каждый день, но не могли заставить его возвратиться. Онъ допился уже до бѣлой горячки, но сохранялъ еще настолько сознанія, что увести его обманомъ по было никакой возможности. Наконецъ, когда они уже потеряли надежду на его возвращеніе, онъ явился неожиданно къ никъ во время ихъ завтрака. Исхудалый, съ впалыми глазами, мертвенно-блѣдный, онъ походилъ болѣе на трупъ, нежели на живаго человѣка, и вызвалъ невольное состраданіе.

— Запилъ я, вотъ что, произнесъ онъ глухимъ голосомъ,

— Хорошо это? произнесъ Джонъ укоризненно.

— Нѣтъ, нехорошо. Даже, очень худо. Я знаю это самъ лучше всѣхъ другихъ. Голова-то какъ болитъ! Вы этого и представить себѣ не можете.

— Брось ты эту пагубную привычку, Микъ!

— Легко сказать: брось!.. Но я уйду отсюда. Я знаю, что мнѣ надо уйти… Только дайте отдышаться немного.

Онъ не легъ, а просто рухнулся на солому, служившую имъ постелью. — Все внутри у меня точно выгорѣло, шепталъ онъ. — Даже ѣсть ничего не могу эти дни.

Молодые люди принудили его выпить чашку чая, послѣ чего онъ крѣпко заснулъ. Потомъ, проснувшись въ то время, когда они были на работѣ, онъ всталъ, положилъ въ котомку свои немногочисленные пожитки, взвалилъ ее на плечи и направился къ шахтѣ.

— Проститься пришелъ, сказалъ онъ, останавливаясь передъ своими компаньонами.

— Это что за вздоръ? воскликнулъ Дикъ, схватывая его за руку.

— Въ самомъ дѣлѣ, куда это ты собрался? прибавилъ Джонъ. — Вали-ка котомку съ влечь!

— Зачѣмъ валить? Я иду въ Ноббль. Наймусь у Кринкета.

— Послушай, возразилъ Дикъ, — ты сдѣлалъ бы лучше, еслибы подравнялъ стѣнки у нашей шахты; онѣ грозятъ обсыпаться. И къ чему уходить?

— Да, друзья не разстаются такимъ образомъ, замѣтилъ Джонъ.

— Друзья! повторилъ несчастный. — Развѣ такого негодяя, какъ я, можетъ кто нибудь назвать своимъ другомъ? Впрочемъ, если у васъ что неладно, я поправлю. Вы покормите меня за то эти дни, вотъ и все.

Онъ не заикался объ условленныхъ деньгахъ, зная, что нарушилъ условіе и лишался всякаго права на плату, но Джонъ отвѣтилъ ему:

— И кормъ тебѣ будетъ, и деньги. Или ты думаешь, что мы позабыли о картофелѣ?..

— О картофелѣ! повторилъ бѣднякъ дрожащимъ голосомъ и залился слезами.

— Остаешься, что ли? спросилъ Дикъ.

Вмѣсто отвѣта, Магготъ сбросилъ свою котомку и растянулся на соломѣ въ палаткѣ. На слѣдующее утро, выспавшись хорошенько, онъ принялся за дѣло и исправилъ стѣны шахты какъ слѣдовало. На шестой недѣлѣ, считая отъ самаго начала работъ, товарищи водрузили, съ торжествомъ, большой шестъ въ кучу грязи, выкаченной изъ шахты, и подняли на немъ красный флагъ. Случилось такъ, что, находясь уже на глубинѣ тридцати футовъ, они натолкнулись вдругъ на земляной слой, вполнѣ отличавшійся видомъ отъ прочей почвы. Микъ Магготгь, завидѣвъ его, совершенно измѣнился въ лицѣ и принялся промотать горсть этой земли въ небольшомъ корытцѣ. Онъ такъ занялся этой работой, что не отрывался отъ нея ни на минуту, даже для ѣды. Зато, наконецъ, подъ вечеръ, онъ воскликнулъ: — Ну, повѣсьте меня, если это не оно! — Джонъ и Дикъ прибѣжали на этотъ возгласъ и увидали въ рукахъ своего товарища пять или шесть блестящихъ крупинокъ. Красный флагъ былъ поднять, и во всей Агалилѣ стало извѣстнымъ, что фирмѣ «Кальдигетъ и К^о» посчастливилось напасть на золотоносную жилу.

Работа пошла вполнѣ успѣшно. Послѣ нѣсколькихъ дней, употребленныхъ на тщательную промывку добытаго песка, друзья убѣдились въ своей удачѣ и окончательно пригласили Мика Магготта остаться съ ними и на болѣе выгодныхъ дли него условіяхъ. Вмѣсто просаго наемщика, онъ долженъ былъ вступить третьимъ, равноправнымъ пайщикомъ въ ихъ компанію. При этомъ было сказано нѣсколько словъ на счетъ пьянства, и Кальдигетъ поступилъ очень тактично, возложивъ на Дика наблюденіе за товарищемъ, имѣвшимъ такую слабость къ спиртнымъ напиткамъ. Наблюдая за другимъ, Дикъ долженъ былъ поневолѣ воздерживаться самъ отъ стаканчика. Вскорѣ они продали девять унцовъ золота директору конторы, скупавшей въ Агалалѣ драгоцѣнный металлъ изъ рукъ, непосредственно добывавшихъ его изъ земли.

Добившись такого нагляднаго результата, Джонъ написалъ своему отцу длинное письмо, въ которомъ разсказывалъ о своихъ трудахъ и увѣнчавшемъ ихъ успѣхѣ. Тонъ этого письма былъ радостный и радушный, и Джонъ былъ вполнѣ доволенъ собою за то, что ему не пришлось даже насиловать себя въ этомъ случаѣ: онъ давно уже не питалъ ни малѣйшей горечи противъ отца. Зато въ сердцѣ его была другая заноза. Онъ понималъ, что прятаться отъ мистриссъ Смитъ было бы крайне недостойнымъ съ его стороны. Но, въ то же время, въ душѣ его таилось смутное, желаніе разойтись съ этой женщиной, — не по собственному почину, конечно, но по какой нибудь счастливой случайности. Проведя мѣсяцъ въ разлукѣ съ очаровательницею, Джонъ успѣлъ убѣдиться въ легковѣсности своего чувства въ ней и очень желалъ вычеркнуть изъ своей жизни весь этотъ любовно-морской эпизодъ, уронившій его не только въ мнѣніи пароходной публики, но и въ его собственныхъ глазахъ. Безъ сомнѣнія, мистриссъ Смитъ была очень красива, очень умна и ловка; она была отличная собесѣдница, но всего этого еще мало для жены. Главное, Джонъ ничего не зналъ о ея прошлой. жизни, а жениться на совершенно неизвѣстной особѣ было бы верхомъ безразсудства съ его стороны.

Всѣ эти разсужденія были очень здравы, но, къ сожалѣнію, среди нихъ мелькало воспоминаніе о тѣхъ рѣчахъ и нѣжныхъ взглядахъ, которыми Джонъ позволилъ себѣ обмѣняться именно съ этою неизвѣстною ему женщиною при разставаніи съ нею. Онъ не могъ скрыть отъ себя, что далъ ей право считать себя помолвленною съ нимъ.

Во всякомъ случаѣ, онъ долженъ былъ написать къ ней хотя нѣсколько словъ. Но какъ написать? Въ какомъ тонѣ? «Дорогая моя. я въ Агалалѣ, и мнѣ посчастливилось найти золото. Спѣши ко мнѣ, доставь мнѣ радость подѣлиться съ тобою»… Второй образецъ: «Я веду здѣсь жизнь суровую, полную лишеній и не предвижу этому конца. Звать васъ сюда невозможно, поэтому вы сами поймете, что все между нами покончено». Третій сортъ: «Какъ поживаете, что подѣлываете? Мы съ Дикомъ цѣлый день въ грязи роемся. Далеко не такъ весело, какъ тогда, на пароходѣ! Вашъ всегда и пр.»

Джонъ не могъ рѣшиться ни на одно изъ подобныхъ писемъ. Первое было бы слишкомъ восторженно, второе слишкомъ жестко, третье фальшиво, потому что оно какъ бы поддерживало надежду, не подкрѣпляя ее. однако, никакими словами. Но надо же было написать что нибудь. Наконецъ, изорвавъ нѣсколько листовъ почтовой бумаги, Джонъ запечаталъ и отнесъ на почту конвертъ, въ которомъ находился мелко исписанный листикъ. Первыя три страницы его были наполнены описаніемъ всего происшедшаго съ Джономъ и Дикомъ съ той поры какъ они вступили въ Австралію, но на четвертой значилось слѣдующее:

«Я оставилъ подъ конецъ самое главное, то именно, что заставило меня взяться за перо. Я хочу знать, что вы дѣлаете, какія имѣете предположенія и любите ли вы меня? Въ настоящую минуту я не могу предложить вамъ моего крова, но я надѣюсь, что такое время наступитъ».

Эти послѣднія слова не были искренни, Джонъ сознавалъ это, но онъ не могъ принудить себя къ тому, чтобы выразиться правдивѣе. Онъ отправилъ, письмо, самъ не зная, хорошо ли онъ поступаетъ или худо, а на слѣдующій же день встрѣтился съ однимъ изъ своихъ бывшихъ товарищей но пароходу и услышалъ отъ него неожиданную новость.

— Знаете ли вы, что подѣлываетъ въ Сиднеѣ одна особа, ѣхавшая вмѣстѣ съ нами? спросилъ этотъ человѣкъ, который пришелъ на пріискъ къ Джону и Дику, заслышавъ объ ихъ успѣхѣ. Дикъ отвѣтилъ, что надо сперва назвать особу, но Джонъ сразу догадался, о комъ идетъ рѣчь, а г��сть вынулъ изъ кармана газету, отыскалъ на ней одно объявленіе въ рамкѣ и прочелъ его вслухъ. Въ этомъ объявленіи говорилось, что какая-то синьорина Четтини будетъ такого-то числа нѣтъ то и то, танцевать то и то, послѣ чего появится въ живой картинѣ.

— Это и есть ваша мистриссъ Смитъ, произнесъ пріѣзжій въ заключеніе, обращаясь къ Кальдигету.

— А очень радъ тому, что она нашла себѣ занятія въ Сиднеѣ, замѣтилъ Джонъ въ отвѣтъ, — но она вовсе не «моя» мистриссъ Смитъ.

— Да?.. А мы всѣ думали, что вы очень сошлись…

— А не знаю, что всѣ думали, но прошу васъ понять, что она не «моя» мистриссъ Смитъ.

Разговоръ кончился этимъ и пріѣзжій отправился своею дорогой: но принесенное имъ извѣстіе взволновало Джона, хотя онъ и старался казаться равнодушнымъ. Она пѣла и плясала публично! Это казалось ему не особенно достойнымъ занятіемъ. Но, съ другой стороны, надо же было ей такъ или иначе зарабатывать себѣ хлѣбъ…

Въ теченіе цѣлыхъ десяти дней Джонъ все думалъ и передумывалъ, а потомъ, получивъ какое-то письмо, объявилъ Дику, что намѣревается съѣздить въ Сидней. — Надо справиться о нашемъ багажѣ, сказалъ онъ. — Сверхъ того, прибавилъ онъ, не желая прибѣгать къ лжи, — я хочу повидаться кое-съ-кѣмъ…

Въ это время, дѣла на ихъ пріискѣ шли очень хорошо. Микъ Магготтъ велъ себя примѣрнѣйшимъ образомъ и руководилъ работами на славу, невидимому совершенно забывъ о существованіи предмета, извѣстнаго подъ именемъ думски. Однако, при извѣстіи о поѣздѣ въ Сидней, Дикъ счелъ за нужное замѣтить своему товарищу:

— Ты не боишься, что Микъ Магготъ закутитъ опять въ твое отсутствіе?

— Я надѣюсь, что этого не случится. Онъ совершенно остепенился, мнѣ кажется. Во всякомъ случаѣ, я долженъ поѣхать.

— Чтобы повидаться… съ мистриссъ Смитъ.

Дикъ предложилъ этотъ вопросъ спокойнымъ голосомъ. Время изгладило ту обоюдную раздражительность, безъ которой молодые люди не могли прежде касаться щекотливаго предмета, и Джонъ сознавалъ, что Дикъ, какъ его другъ и товарищъ по дѣлу, имѣлъ полное право спрашивать его о цѣли его путешествія.

— Да, я хочу быть у нея, отвѣчалъ онъ Дику.

— Мнѣ кажется… Ты извини меня, я не желалъ бы вмѣшиваться, но дѣло слишкомъ важно…

— Говори.

— Я думаю, что было бы лучше для тебя не видаться съ этой особой.

— И солгать передъ нею? Нѣтъ, я не способенъ на это… Хотя, признаюсь тебѣ, я былъ бы радъ покончить иначе. Но я не могу не сдержать своего слова. Это было бы низко съ моей стороны… Слѣдовательно, я долженъ поѣхать… Постараюсь, впрочемъ, распутать какъ нибудь этотъ узелъ честнымъ путемъ…

Честнымъ путемъ! Это значило войти къ ней и высказать чистосердечно все, послѣ чего она должна была усмотрѣть сама, что имъ лучше, разстаться. Не легко ѣхать имѣя въ виду подобное непріятное объясненіе! Джонъ провелъ три мучительнѣйшіе дня въ вагонѣ, думая постоянно объ одномъ и томъ же предметѣ; по, лишь только онъ вышелъ на платформу въ Сиднеѣ, его глаза были поражены множествомъ афишъ, возвѣщавшихъ о представленіяхъ синьорины Четтини. Стѣны небольшой гостинницы, въ которой онъ остановился, пестрѣли тѣми же объявленіями. Одна афиша, самая большая, была даже украшена изображеніемъ женщины, не особенно прикрытой одеждой и стоявшей въ трагической позѣ. Это была синьорина Четтини въ одной изъ своихъ живыхъ картинъ… Она, та женщина, которую онъ хотѣлъ назвать своею женою!

Сидя еще въ вагонѣ, онъ рѣшилъ пойти къ мистриссъ Смитъ тотчасъ же послѣ завтрака, но теперь ему стало такъ тяжело, что онъ отложилъ свой визитъ и пошелъ сперва справиться о багажѣ. Найдя его въ порядкѣ, онъ распорядился объ отправкѣ его въ Ноббль, походилъ еще по городу и потомъ уже, вздохнувъ, отправился въ той, которую заслоняла теперь передъ нимъ эта отвратительная фигура на афишѣ.

Адресъ мистриссъ Смитъ былъ ему извѣстенъ изъ того письма, которымъ она отвѣтила на его посланіе. Онъ скоро нашелъ улицу и домъ. Квартира казалась очень приличной; приличная тоже горничная провела Джона въ комнату своей госпожи, которая сидѣла за завтракомъ. — Вотъ и вы! произнесла мистриссъ Смитъ, увидѣвъ гостя; но когда дверь была заперта и они остались вдвоемъ, она бросилась къ Джону, упала къ нему на грудь я обвила его шею руками.

Что могъ сказать Джонъ? Онъ видѣлъ передъ собою хорошенькую женщину въ прелестномъ домашнемъ костюмѣ, ни мало не похожемъ на тѣ жалкія тряпки, которыя мистриссъ Смитъ носила на пароходѣ. И здѣсь не было ни капитана, ни мистриссъ Крамптонъ и К°, чтобы наблюдать за какимъ нибудь обмѣномъ поцѣлуевъ въ первую минуту свиданія.

— Ты пришелъ! О мой милый, мой неоцѣненный! воскликнула Евфимія Смитъ.

И такія восклицанія были вполнѣ натуральны. Кого же и называть женщинѣ «милымъ и неоцѣненнымъ», какъ не своего жениха? Къ кому же ей и кидаться въ объятія, какъ не къ нему? Съ другой стороны, довольно трудно, почти невозможно, не отвѣтить поцѣлуемъ на подобное страстное привѣтствіе. Все это связывается между собою фатальнымъ узломъ. Джонъ понималъ это и думалъ про себя въ эти, повидимому, радостныя минуты, что было бы лучше не пріѣзжать и покончить дѣло письмомъ.

— Что это за «Четтини?» спросилъ онъ послѣ перваго восторга встрѣчи.

— Затѣмъ, что назовись я попросту «мистриссъ Смитъ», никто не обратилъ бы вниманія на мои афиши. «Синьора Четтини», это тоже еще не довольно эффектно; но «синьорина», то-есть юная, чистая дѣвушка… О, это совсѣмъ другое дѣло! Всѣ побѣгутъ смотрѣть на нее, хотя бы даже зная хорошо, что это дѣвица давно уже вышла изъ отроческихъ лѣтъ и состоитъ замужемъ или овдовѣла… Что дѣлать! публика невыразимо глупа.

— Ты играла и прежде подъ именемъ Четтини?

— Да… Когда еще не была замужемъ.

Джону подумалось, что эта не совсѣмъ вязалось съ ея прежними разсказами. Впрочемъ, могло быть, что она мѣняла я не разъ свои театральныя имена. — Фамилія твоего отца «Четтини?» спросилъ онъ, чтобы немного выяснить вопросъ.

Она усмѣхнулась.

— Тебѣ хочется вывѣдать всѣ мелкія или некрасивенькія тайны моей прежней жизни. И ты не думаешь, что именно потому, что онѣ мелки и некрасивы, мнѣ не совсѣмъ пріятно о нихъ говорить… Но во мнѣ лично не было никогда ничего низкаго.

— Я въ этомъ убѣжденъ.

— Если такъ, то развѣ тебѣ недостаточно этого убѣжденія? Конечно, я росла въ весьма неизбранномъ обществѣ: будь иначе, неужели я подвизалась бы съ дѣтства на подмосткахъ и вышла бы потомъ за человѣка въ родѣ м-ра Смитъ?

— Я совсѣмъ не знаю, что это былъ за человѣкъ, замѣтилъ Джонъ.

— Но теперь не время объ этомъ разпрашивать, сэръ! Теперь, въ первую минуту нашего свиданія и когда я такъ рада!.. О, какъ рада!.. Пойдемъ въ городской садъ. Никто здѣсь не знаетъ меня внѣ сцены, никто не знаетъ и тебя. Слѣдовательно, никто и по будетъ слѣдить за нашими поступками. Пойдемъ, и ты разскажешь мнѣ о своемъ золотѣ.

Онъ повиновался. Городской садъ въ Сиднеѣ восхитителенъ и время стояло чудесное. Джонъ провелъ болѣе часа, гуляя съ мистриссъ Смитъ по красивымъ аллеямъ, потомъ воротился съ нею въ ея квартиру и отобѣдалъ у нея, съ тѣмъ чтобы отвезти ее въ театръ къ семи часамъ. Она много говорила ему о своихъ представленіяхъ, увѣряя его, что онъ не найдетъ въ нихъ ничего неприличнаго; пояснила, что у нея вовсе нѣтъ знакомыхъ въ Сиднеѣ, но что ей удалось заключить условіе съ директоромъ театра еще въ свою бытность въ Мельборнѣ. Джонъ, въ свою очередь, говорилъ ей о Шандѣ, о Кринкетѣ и Магготтѣ, о томъ, какъ имъ посчастливилось, наконецъ, найти золото. Но ни онъ, ни она не упоминали ни словомъ о своихъ планахъ на будущее. Равнымъ образомъ не говорилось болѣе нѣжностей, и Евфимія не кидалась болѣе въ объятія къ Джону. Она могла сдѣлать это въ первомъ порывѣ при радостной встрѣчѣ, но теперь, если ему было угодно поддерживать такія нѣжныя отношенія, починъ долженъ былъ идти съ его стороны. Мистриссъ Смитъ была слишкомъ умна, чтобы не понимать этого.

— Ну, какъ понравилось тебѣ все? спросила она, возвращаясь съ нимъ изъ театра.

— А не видывалъ лучшей танцовщицы, но…

— Что же такое?

— Я скажу тебѣ завтра. А теперь, прощай!

Первое письмо, посланное Джономъ къ отцу, прибыло въ Фолькингъ лишь черезъ восемь мѣсяцевъ послѣ его отъѣзда. Старый сквайръ жилъ очень одиноко все это время, Онъ принялъ на себя расходы по воспитанію своего племянника, но поселить его у себя въ домѣ не захотѣлъ, давъ понятъ при этомъ своему брату, что дѣло о наслѣдствѣ нельзя было еще считать рѣшеннымъ вполнѣ и что онъ оставляетъ за собою право распорядиться помѣстьемъ по своему произволу.

Старику было очень грустно, и онъ чуждался рѣшительно всѣхъ. Да никто и не понималъ его печали. Всѣ были увѣрены, что онъ не любитъ болѣе сына, что онъ изгналъ его вполнѣ изъ своего сердца, но если бы кто могъ заглянуть въ это сердце, то увидѣлъ бы совершенно иное. Жена и дочери были отняты у Даніеля волей Господней; но какъ могло случиться, что онъ лишился и своего сына, живаго сына, послѣдняго утѣшенія и опоры своей старости?

Джонъ обѣщался писать. Конечно, онъ далъ это обѣщаніе безъ особеннаго увлеченія, но все же далъ его, и старикъ ждалъ письма. Медленно тянулись дни за днями, скопляясь въ недѣли и мѣсяцы, но почта не приносила извѣстій. Джонъ не прислалъ ни одной строчки до тѣхъ поръ, пока не нашелъ золота, и въ теченіе этого продолжительнаго молчанія, отецъ повторялъ себѣ: — Онъ никогда не любилъ меня и забылъ меня вовсе!

Но письмо пришло, наконецъ, и оно содержало въ себѣ хорошія вѣсти. Находка золота была уже сама по себѣ очень пріятна, но старый Даніель порадовался въ особенности тому, что сынъ извѣщалъ его о своей удачѣ безъ всякаго самохвальства или легкомысленнаго восторга, а спокойнымъ и дѣловитымъ тономъ, какъ бы ручавшимся и за его будущій настойчивый трудъ. А въ концѣ письма были слѣдующія слова: «Дорогой отецъ, я вспоминаю о васъ ежедневно и жду-не-дождусь того для, когда найду возможнымъ возвратиться и снова увидѣться съ вами».

Слезы потекли по щекамъ старика, когда онъ прочелъ эти строки, и, какъ разъ въ эту минуту, въ комнату его вошла старая ключница.

— Не отъ м-ра ли Джона письмецо, сэръ?

— Да, отъ него. А разскажу вамъ все послѣ.

— Но онъ здоровъ, сэръ?

— Полагаю. Онъ не пишетъ ничего на этотъ счетъ. Здоровъ, вѣроятно… Письмо дѣловое… Ну, ступайте же… Вы слышали что я сказалъ? Разскажу послѣ.

Старуха-ключница ушла, по успѣла подмѣтить радостной волненіе своего стараго господина. Ни вопросъ Іольти, до котораго тоже скоро дошли слухи о письмѣ, старый сквайръ отвѣчалъ: — Ничего, поживаетъ хорошо; у него два компаньона и ему удалось найти золото. Когда нибудь воротится… но не скоро… лѣтъ черезъ двадцать, я думаю!

Черезъ мѣсяцъ, къ радостному изумленію старика, давшаго себѣ слово не ждать частыхъ извѣстій, пришло второе письмо, еще болѣе подробное и обстоятельное. Джона, писалъ много о своихъ двухъ товарищахъ, очень хвалилъ ихъ трудолюбіе и усердіе, высчитывалъ свои барыши, разсказывалъ какъ живется имъ всѣмъ въ Агилилѣ. Тонъ всего письма былъ самый дружелюбный, свойственный бесѣдѣ взрослаго сына съ любимымъ отцомъ. О старыхъ спорахъ не было и помина. Не упоминалось тоже рѣшительно ничего объ особѣ, именуемой мистриссъ Смитъ, равно какъ ни о какихъ матримоніальныхъ намѣреніяхъ. Послѣ этого, между Фолькингомъ и Агалалой установилась совершенно аккуратная переписка. Каждый мѣсяцъ, съ австралійскою почтой, старый сквайръ получалъ письмо и такъ же регулярно отвѣчалъ на него. Джонъ сообщалъ иногда и неутѣшительныя извѣстія: "Микъ Магготтъ началъ снова запивать, и Дикъ Шандъ тоже слѣдовалъ не разъ его примѣру. Кончилось это тѣмъ, что Микъ, не зная куда дѣвать свои деньги, сталъ снова пить шампанское изъ ведра, до тѣхъ поръ пока свалился однажды, съ тѣмъ чтобы уже вовсе не вставать. Джонъ очень жалѣлъ о кончинѣ бѣдняка. «У него было нѣжное сердце и рѣдкій умъ, писалъ онъ отцу, — и онъ могъ бы обезпечить себя на всю жизнь, если бы не эта несчастная страсть къ вину! Бѣдный Микъ! Я оплакиваю его, какъ друга». Грустная смерть товарища не подѣйствовала, однако, на Дика; онъ продолжалъ кутить по временамъ, потомъ бросилъ пріискъ и уѣхалъ въ Кинслендъ. Истративъ тамъ свои деньги, онъ воротился опять, помирился съ Джономъ и занялся снова работой, но это продолжалось недолго; онъ предался опять своей страсти къ вину. Всѣ убѣжденія Кальдигета оставались тщетными, и только надоѣдали Дику, какъ онъ говорилъ. Бросивъ окончательно пріисковое дѣло, онъ принимался за всевозможныя другія занятія и долженъ былъ, наконецъ, занять мѣсто простого пастуха. Джонъ помогалъ ему деньгами, но не вступалъ болѣе съ нимъ ни въ какія дѣла.

Все это старый сквайръ узналъ постепенно изъ писемъ своего сына, къ которымъ онъ привыкъ теперь, какъ къ естественному явленію. Почти въ каждомъ письмѣ находилась просьба: передать поклонъ отъ Джона Кальдигета семейству Болтонъ. Эта приписка немного удивляла отца, но онъ былъ такъ доволенъ вообще, что не дѣлалъ никакихъ замѣчаній на этотъ счетъ. Прошло три года со времени отъѣзда Джона и отношенія между отцомъ и сыномъ приняли уже совершенно дружескій характеръ. Джонъ продалъ въ это время свой агилальскій пріискъ и сдѣлался партнеромъ Кринкета, — того самаго который хотѣлъ обмануть его при первой встрѣть, но теперь видѣлъ въ немъ уже искуснаго и счастливаго золотопромышленника, съ которымъ было выгодно вступить въ союзъ. Время отъ времени, Джонъ присылалъ въ Англію деньги, возвращая отцу и банку Болтонъ и К° суммы данныя подъ залогъ помѣстья. Чтобы пояснить это, надо сказать, что отецъ и сынъ переписывались много насчетъ Фолькинга, такъ какъ Джонъ хотѣлъ теперь удержать его за собой. Старый сквайръ, внѣ себя отъ радости при такомъ оборотѣ дѣла, былъ готовъ восхищаться даже прежними безразсудствами сына. Онъ упоминалъ въ шуточномъ тонѣ о Дэнизѣ и серьезно условился съ Джономъ насчетъ суммы, которую слѣдовало выдать племяннику, въ вознагражденіе за потерянную имъ надежду сдѣлаться обладателемъ Фолькинга. Почему именно этотъ Фолькингъ, такъ недавно еще противный Джону, сталъ ему теперь такъ дорогъ, — это было трудно сказать, но молодой человѣкъ только и думалъ о томъ, чтобы вступить снова въ свои прежнія отношенія къ помѣстью. Онъ заговорилъ, впрочемъ, объ этомъ желаніи лишь когда пріобрѣлъ денежныя средства; онъ зналъ, что лишился права на простое возвращеніе себѣ титула наслѣдника, но онъ предполагалъ купить его снова на свои собственныя деньги, и отецъ отнесся съ полнымъ сочувствіемъ къ этому плану.

М-ръ Болтонъ встрѣтилъ холоднѣе такой проектъ. Онъ не отговаривалъ старика, но частью, не вѣрилъ въ богатство Джона Кальдигета, частью не одобрялъ того способа, которымъ ему удалось разбогатѣть. Самъ м-ръ Болтонъ нажилъ свое состояніе непрерывнымъ трудомъ, начавъ съ малаго и потомъ постепенно увеличивая свои средства; это былъ, по его мнѣнію, единственный правильный путь для человѣка, не получившаго ничего по наслѣдству. Его сыновья, всѣ люди солидные, отроду не знавшіе никакихъ Дэвизовъ, получили, каждый, отъ отца извѣстную сумму и успѣли пріобрѣсти хорошее положеніе въ свѣтѣ; но все это дѣлалось исподволь, нормальнымъ порядкомъ, а не съ помощью какихъ-то случайностей и переходовъ отъ долговъ къ огромнымъ богатствамъ, благодаря горстямъ золота, находимымъ въ землѣ.

Но толки м-ра Болтона не имѣли вліянія на счастливое настроеніе стараго сквайра. Онъ писалъ почти восторженныя письма своему сыну и нетерпѣливо ждалъ его возвращенія. Джонъ отвѣчалъ что пріѣдетъ, какъ только устроитъ свои дѣла, и снова спрашивалъ о семьѣ Болтонъ: «Здоровы ли они?» — Старикъ отвѣчалъ лаконично: «Сколько мнѣ извѣстно, и мужъ съ женой, и миссъ Эстеръ здоровы». — Онъ писалъ «миссъ», слѣдовательно, она была еще не замужемъ; можетъ быть, Джону и требовалось знать одно только это.

Наконецъ, черезъ три съ половиною года послѣ своей разлуки съ сыномъ, старикъ получилъ письмо, въ которомъ Джонъ уже назначалъ день своего возвращенія. Его дѣла не были еще вполнѣ окончены, и ему могла предстоять необходимость снова съѣздить въ Австралію, но онъ могъ, во всякомъ случаѣ, прожить около года въ Англіи. — «Можетъ быть, я и совсѣмъ останусь у васъ, писалъ онъ, — это будетъ зависѣть отъ нѣкоторыхъ обстоятельствъ, Я хочу поселиться на родинѣ; золото хорошо, но чужбина мнѣ надоѣла…» Онъ сообщалъ далѣе, что получаетъ теперь значительный дивидендъ. — «Бѣдный Дикъ! прибавлялъ онъ въ заключеніе. Я возвращаюсь домой съ полнымъ карманомъ, а онъ пасетъ стада, получая ничтожную плату за свой трудъ, — и все это раз��ичіе между нами произвелъ какой нибудь стаканъ уиски!».

— Онъ пріѣдетъ… онъ пріѣдетъ… сказалъ старый сквайрѣ, встрѣтивъ фермера Гольта.

— М-ръ Джонъ, сэръ?

— Да, Гольтъ, я получилъ письмо. Черезъ мѣсяцъ онъ будетъ здѣсь.

— И будетъ жить съ вами, сэръ? Что же, иначе и не должно было быть. Я всегда такъ говорилъ. На что это похоже: передавать Фолькингъ въ чужія руки?

Джонъ ѣхалъ домой съ твердымъ намѣреніемъ жениться на Эстеръ Болтонъ, подъ условіемъ не только ея согласія на этомъ бракъ, но и полнаго сходства ея въ рѣчахъ, взглядѣ, осанкѣ и всей внѣшности съ тѣмъ образомъ, который создавался его воображеніемъ при воспоминаніи о ней. Женщины въ Нобблѣ и его окрестностяхъ не удовлетворяли вкусу Джона. Онъ ходилъ въ одеждѣ простаго рудокопа и работалъ, съ киркой въ рукахъ, по двѣнадцати часовъ въ сутки, но онъ никакъ не могъ примириться съ женскою грубостью. Если же онъ встрѣчалъ сколько нибудь болѣе привлекательныхъ женщинъ, то успѣху ихъ мѣшалъ все тотъ же образъ Эстеръ. Постоянно мечтая объ этой дѣвушкѣ, Джонъ успѣлъ убѣдить себя, что она какъ бы предназначена для него судьбою, и это самое поддерживало въ немъ его фантастическую любовь.

Старый сквайръ встрѣтилъ сына безъ всякихъ особыхъ демонстрацій, по очень привѣтливо.

— Пріѣхалъ! произнесъ онъ только, смотря ему въ лицо.

— Да, сэръ; весь тутъ, какъ видите.

— Правду тебѣ сказать, я уже и не надѣялся на наше свиданіе… въ особенности при такихъ счастливыхъ обстоятельствахъ. Но ни одного гостя не встрѣчали съ такою радостью, какъ я тебя встрѣчаю!.. Ну, а теперь говори: что ты намѣренъ съ собою дѣлать?

— Завтра, часовъ въ девять утра, вы увидите, по всей вероятности, у себя на дворѣ глубокую шахту, и меня въ ней… чтобы поискать, нѣтъ ли золота! О, сэръ, жаль мнѣ, что вы не знали бѣднаго Мика Магготтъ!

— Если бы онъ тоже сталъ заниматься здѣсь тѣмъ чтобы портить мой дворъ разными ямами, то я очень радъ, что онъ не пріѣхалъ!

Въ прежнее время, подобныя шутки между сыномъ и отцомъ были бы немыслимы, по оба они были теперь такъ весело настроены, что шутливая болтовня напрашивалась у нихъ сама собою на языкъ. Отецъ не могъ налюбоваться на сына въ первыя дни: онъ очень возмужалъ и, хотя ему не было еще тридцати лѣтъ, въ темныхъ волосахъ его уже проглядывали, мѣстами, серебряныя нити; но если черты его лица стали рѣзче и онъ казался нѣсколько старѣе своихъ лѣтъ, то общее выраженіе его физіономіи и всей фигуры много выиграло въ эти послѣдніе года. Въ красивомъ очеркѣ рта выражалась рѣшимость и энергія; взглядъ былъ полонъ отваги и самоувѣренности, но самоувѣренности спокойной, далекой отъ заносчивости и похвальбы, и только знающей себѣ цѣну и уже оправдавшей себя на дѣлѣ. Старикъ могъ гордиться такимъ сыномъ, съумѣвшимъ опровергнуть всѣ дурныя предзнаменованія его молодости. Онъ завоевалъ грудью свое новое положеніе въ обществѣ; онъ трудился, какъ простой чернорабочій, чтобы загладить свою прежнюю расточительность; вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ не огрубѣлъ нравственно, къ нему не привились дурныя привычки большинства искателей золота: онъ не сдѣлался ни игрокомъ, ни кутилой, напротивъ того, было видно, что онъ употреблялъ свободное время для самообразованія, много читалъ, слѣдилъ за политикой, составилъ себѣ свой взглядъ на различные общественные вопросы и не сталъ бы уже теперь скучать отъ философскаго разговора. И при всемъ этомъ, онъ былъ простъ и привѣтливъ въ своемъ обхожденіи и такъ непритворно радушенъ съ отцомъ!

Втеченіе нѣсколькихъ дней ничто не тревожило веселыхъ бесѣдъ въ Фолькмигѣ, но вскорѣ было получено письмо отъ мистриссъ Шандъ, которой «очень хотѣлось услышать, что нибудь о Дикѣ». Въ сущности, семейство Шандъ знало уже давно, что блудный сынъ растратилъ вполнѣ непроизводительно свои деньги и велъ самую жалкую жизнь въ глуши Кинслэнда, въ качествѣ пастуха. Повидимому, мистриссъ Шандъ даже не особенно удивлялась такому обороту дѣла; она какъ бы находила его въ порядкѣ вещей, но все же очень просила Джона прибыть для сообщенія подробностей, «Сестрамъ такъ хотѣлось услышать о братѣ; въ особенности жаждала этого Марія».

Такое воззваніе было очень непріятно для Джона. Конечно, онъ не былъ виноватъ въ томъ, что вернулся богатымъ человѣкомъ, въ то время, какъ Дикъ, поставленный вначалѣ въ одинаковыя условія съ нимъ, превратился въ жалкаго бобыля, но пояснять причины этого его родной матери и сестрамъ было весьма тяжело. Джонъ не могъ доказывать имъ все значеніе лишняго стакана водки въ жизни колонистовъ, и ему казалось, что самъ онъ, такой здоровый, цвѣтущій и богатый, долженъ былъ оставаться какъ бы виновнымъ въ глазахъ огорченной семьи. Были и другія причины, но которымъ онъ не особенно желалъ новой встрѣчи съ Маріей. Передумавъ много, онъ написалъ вѣжливый отвѣтъ, въ которомъ обѣщалъ побывать въ Поллингтонѣ при первой возможности, но извинялся въ настоящую минуту, подъ предлогомъ дѣлъ, но позволявшихъ ему отлучиться изъ Фолькингтона.

Но не такъ-то легко было ему отклонить атаку изъ Бабинггонъ-Голла. Оттуда прибыли, одно, за другимъ, три письма: одно отъ дяди, другое, отъ тети Полли, а третье не отъ самой Джуліи, но отъ ея младшей сестры, изъ чего требовалось заключить, кто Джулія изнемогала душою до того, что не могла даже начертить нѣсколькихъ просто дружескихъ строкъ къ своему кузену.

Положеніе было критическое, но Джонъ считалъ невозможнымъ не поѣхать къ этимъ людямъ — такимъ близкимъ родственникамъ и такъ баловавшимъ его въ дѣтствѣ и въ юношествѣ. Онъ чувствовалъ дѣйствительную признательность къ дядѣ, который снабжалъ его всякими охотничьими и рыболовными принадлежностями, въ то время, когда охота и рыбная ловля была для него величайшимъ наслажденіемъ въ жизни; онъ питалъ искреннюю благодарность и къ тетѣ Полли, хотя и подставившей ему въ послѣднюю минуту капканъ, но, до того времени, замѣнявшей ему мать своей ласкою. Однако, какъ ни глубока была его привязанность къ семьѣ Бабингтонъ вообще, она не могла заставить его жениться на Джуліи. Въ этомъ отношеніи, рѣшеніе его было твердо.

— Тетя Полли приглашаетъ меня къ себѣ, сказалъ онъ отцу.

— Еще бы не приглашала!

— Чтоже, ѣхать мнѣ?

— Ты самъ лучше знаешь. Я скажу тебѣ только, что они всячески обвиняли тебя, когда ты уѣхалъ. Но я говорю это вовсе не для того, чтобы ссорить тебя съ ними.

— Я и не желалъ бы ссориться, помня ихъ постоянную ласку ко мнѣ. Они не всегда разсудительны, это правда…

— Говори прямо: гнѣздо сумасшедшихъ!

— Это немножко строго. Но я долженъ сообщить вамъ одну тайну, сэръ.

— Тайну!

— Обѣщаете вы сохранить ее?

— Если она того стоить. Въ чемъ дѣло?

— Меня хотятъ женить на Джуліи.

— Что такое?..

— Да, очень даже хотятъ. Это старая исторія еще. Можетъ быть, не одинъ только Дэвизъ быль причиной того, что я бѣжалъ такъ изъ Англіи.

— Превосходно! Но разскажи толкомъ: ты на ней сватался, или ее тебѣ предлагали?

— Я не сватался; вотъ все, что мнѣ позволяется заявить. Однако, они ждутъ, что я женюсь. Вы понимаете поэтому, что положеніе непріятное.

— На твоемъ мѣстѣ, я бы туда ни ногой!

— Нельзя; я долженъ поѣхать.

— Въ такомъ случаѣ, тебя обвѣнчаютъ.

— Я не поддамся. Кстати, прежде чѣмъ сдѣлать этотъ визитъ, я побываю у Болтоновъ…

— Поѣзжай, что же, я не вижу худаго… Только предупреждаю тебя: старикъ отзывался о тебѣ тоже не особенно лестно.

— Онъ не прощалъ мнѣ Дэвиза, сэръ, но теперь, вѣрно, перемѣнитъ свое мнѣніе.

— Не знаю; у него если уже разъ засѣло предубѣжденіе, то его не скоро выгонишь!

Слова отца не остановили Джона, и на слѣдующій день, часу въ пятомъ, онъ подъѣхалъ верхомъ къ тому дому, въ которомъ былъ занятъ лѣтъ тому назадъ. Желѣзныя рѣшетчатыя ворота отворились передъ нимъ такъ же медленно, какъ и при его первомъ посѣщеніи, но тогда, поздней осенью, все кругомъ было грязно и некрасиво, а теперь стоялъ іюль мѣсяцъ и дорожка передъ домомъ была густо окаймлена цвѣтами. Въ ту минуту, когда Джонъ позвонилъ въ колокольчикъ, держа въ поводу свою лошадь, калитка въ садовой оградѣ отворилась, и изъ нея вышла молодая дѣвушка въ широкой соломенной шляпѣ и съ букетомъ розъ въ рукахъ. Это была она — та, о которой Джонъ не переставалъ думать втеченіе пятилѣтней разлуки. Онъ зналъ, что природа поступаетъ часто очень жестоко съ молодыми особами при ихъ переходѣ изъ отрочества въ юность, и пріѣхалъ именно съ цѣлью убѣдиться въ томъ, сдержалъ ли этотъ ребенокъ тѣ обѣщанія, которыя можно было прочесть въ задаткахъ его красоты, душевной и тѣлесной…

— Миссъ Болтонъ!

— М-ръ Кальдигетъ!

— Неужели вы меня помните?

— Очень помню. Я вижу такъ мало людей, что не могу забывать тѣхъ, кого мнѣ удается встрѣчать. Притомъ же, я слышала отъ отца, что вы возвращаетесь домой…

— Я только что прибылъ — и счелъ своимъ первымъ долгомъ повидать вашихъ родителей… и васъ. Мнѣ надо поблагодарить вашего отца за его одолженіе…

— Онъ не возвращался еще изъ банка, сказала Эстеръ. — А бѣдная мама больна. Она часто страдаетъ головными болями, и теперь у нея сильная мигрень…

— Стало бытѣ, я ее не увижу? Очень жалѣю объ этомъ и надѣюсь, что въ другой разъ буду счастливѣе и не лишусь удовольствія поблагодарить ее лично за ея добрыя пожеланія при моемъ отъѣздѣ. Вы примете на себя трудъ передать мой поклонъ ей и вашему отцу?..

Проговоривъ эту тираду, Джонъ вскочилъ снова въ сѣдло и выѣхалъ за ворота. Онъ чувствовалъ, что теряетъ единственный случай къ объясненію съ Эстеръ, но сознавалъ тоже, что приличіе заставляло его уѣхать. Не могъ же онъ, съ первой своей встрѣчи съ нею, заговорить о своихъ мечтахъ, о томъ, что она сдержала все, что обѣщала въ своемъ отрочествѣ, что онъ любитъ ее и намѣревается назвать ее своею женою…

Едва выѣхавъ за ворота, онъ столкнулся съ м-ромъ Болтонъ.

— Помню васъ, какъ же, сказалъ ему старый банкиръ на его привѣтствіе. — Говорятъ, вы нашли кучу золота?

— Посчастливилось немного, сэръ.

— Поздравляю. Надѣюсь, что вы съумѣете сохранить добро и употребить его съ пользою. До свиданія! Мое почтеніе м-ру Даніелю.

— Я очень сожалѣю, что не имѣлъ удовольствія видѣть мистриссъ Болтонъ, поспѣшилъ сказать Джонъ, чтобы задержать старика, очевидно не желавшаго поддерживать разговора.

— Я надѣюсь, что въ другой разъ…

— Моя жена часто хвораетъ, сэръ, и потому понимаетъ сама, что не можетъ требовать ни отъ кого лишпихъ визитовъ… Счастливо оставаться!

Такой холодный пріемъ не обезкуражилъ Джона, однако. Онъ боялся одного: не найти настоящаго золота въ этой новой Агалалѣ; но разъ оно было найдено и оказалось самымъ высокопробнымъ, — онъ не страшился болѣе ничего и былъ вполнѣ увѣренъ въ завоеваніи сокровища.

Надо было заѣхать и къ Шандамъ. Тяжело было это для Джона. Онъ ждалъ, что его встрѣтятъ со слезами, даже, такъ казалось ему, съ нѣкоторымъ обвиненіемъ противъ его счастья, отъ котораго былъ такъ далекъ бѣдный Дикъ. На дѣлѣ вышло иначе. Никто и не подумалъ намекать на безсердечіе Джона, покинувшаго своего товарища въ бѣдственномъ положеніи. Конечно, Джонъ и не былъ виноватъ; онъ сдѣлалъ все, какъ въ нравственномъ, такъ и въ матеріальномъ отношеніи для удержанія Дика ни добромъ пути, а впослѣдствіи для облегченія его участи, но родственники рѣдко бываютъ безпристрастны въ такихъ случаяхъ: они полагаютъ обыкновенно, что всѣ усилія, приложенныя для спасенія ихъ дѣтища, были слишкомъ ничтожны или употреблены не во время. — Но сестры сказали только: «Какая жалость! скучно ему?» а мать прибавила, какъ бы утѣшая себя:

— По крайней мѣрѣ, тамъ нѣтъ случая кутить, не такъ ли?

М-ръ Шандъ воздерживался отъ всякихъ разсужденій о своемъ сынѣ, но оставшись наединѣ съ гостемъ, сказалъ ему:

— Разскажите-ка мнѣ всю правду о его положеніи.

— Въ послѣдній разъ, когда я имѣлъ о немъ извѣстіе, онъ былъ пастухомъ, отвѣтилъ Джонъ.

— Такъ онъ писалъ и своей матери, нужно сдѣлать что нибудь для него. Но что это тамъ собственно значитъ: пастухъ?

— Человѣкъ, который пасетъ овецъ днемъ, а на ночь загоняетъ ихъ въ извѣстное мѣсто. Хуже всего то, что онъ можетъ не встрѣчать человѣческаго существа по цѣлымъ недѣлямъ.

— А на счетъ пищи?

— Пищу ему приносятъ — разъ въ недѣлю, или въ двѣ недѣли одинъ разъ, — но пищу неприготовленную, разумѣется, а извѣстную порцію муки, мяса, чаю, сахару. Жалованья полагается отъ тридцати до тридцати пяти фунтовъ въ годъ.

— Плата понедѣльно или помѣсячно?

— Обыкновенно по третямъ; иногда, смотря по условію, разомъ за полгода. Да тамъ и съ деньгами ничего не подѣлаешь: ни какой продажи нѣтъ! Если же ему что понадобится, напримѣръ, пара сапоговъ или новая рубашка, то ему вышлютъ эти предметы отъ хозяина и поставятъ въ зачетъ. Вообще, жизнь самая жалкая, сэръ, не скрываю этого отъ васъ.

— Очень жалкая, вижу, но скажите, что можемъ мы сдѣлать для него?

— Вопросъ въ деньгахъ, сэръ.

— Въ деньгахъ ли, м-ръ Кальдигетъ? Не въ водкѣ ли?.. Дикъ получилъ свое, даже болѣе, нежели должно было приходиться на его долю. Но если бы даже я могъ снова выслать ему порядочную сумму, что за прокъ выйдетъ изъ этого, какъ вы думаете?

— Право не знаю, что отвѣтить вамъ, сэръ… Если вы понадѣетесь, что деньги спасутъ его, то я готовъ помочь вамъ. Мнѣ даже страшно становится, когда я подумаю, какое незначительное уклоненіе въ сторону повело насъ, начавшихъ путъ съ одной и той же исходной точки, къ совершенно различнымъ конечнымъ пунктамъ!.. Это можно сравнить съ ничтожнымъ, едва замѣтнымъ передвиженіемъ стрѣлки на желѣзныхъ дорогахъ!.. Я тоже велъ не святую жизнь, сэръ; я не отказывалъ себѣ въ стаканѣ, двухъ стаканахъ грога, но это не вліяло на меня, между тѣмъ какъ Дика оно лишало разсудка, и онъ продолжалъ еще пить, въ явный вредъ себѣ. Такимъ образомъ, я обязанъ болѣе моей природѣ, нежели моему воздержанію, если я не спился и не сдѣлался потеряннымъ человѣкомъ. Да, я разбогатѣлъ, а онъ служитъ къ пастухахъ… и все это, можетъ быть, оттого, что я могъ переварить безвредно сивушное масло, а онъ нѣтъ! Это ужасно!

— Не совсѣмъ справедливо, м-ръ Кальдигетъ. Во-первыхъ, вы пили, безъ сомнѣнія, немного, а во вторыхъ, каждый человѣкъ долженъ себя знать: не переносишь вина, — не пей!

— Какъ бы то ни было, д-ръ Шандъ, если вы желаете послать ему деньги, то пятьдесятъ фунтовъ къ нашимъ услугамъ.

М-ръ Шандъ поблагодарилъ Джона, но потрясъ головою. Посылать деньги — значило только увеличивать зло, по его мнѣнію. Мистриссъ Шандъ, залучивъ потомъ къ себѣ гостя, стала совѣтоваться съ нимъ о другаго рода помощи. Нельзя ли было переслать Дику, въ его пастушій шалашъ, дюжину рубашекъ? Онъ, вѣрно, сносилъ уже или растерялъ свое бѣлье.

Трудно было бы объяснить этой матери, что люди, въ положеніи Дика, не способны уже сохранять дюжинами свои рубашки: они даже и вовсе обходятся безъ бѣлья. Какая нибудь фланелевая блуза, суконные или кожаные штаны и соломенная шляпа — вотъ весь костюмъ, въ которомъ прогуливался Дикъ среди своего стада. Насилу уговорилъ Джонъ бѣдную безтолковую мать не посылать несчастному сыну бѣлья, но писать почаще, чтобы ободрять его въ его печальномъ уединеніи.

— Писать я буду, сказала мистриссъ Шандъ, — а все бы рубашки… Тамъ онъ не пропьетъ ихъ, потому что заложить некуда. Здѣсь другое дѣло: закладчики на каждомъ шагу!

Согласно своему обѣщанію, Джонъ долженъ былъ прогостить у Шандовъ двое сутокъ. Онъ понималъ, что стоитъ на вулканѣ. Когда онъ пріѣхалъ, всѣ миссъ Шандъ высыпали ему навстрѣчу, — Марія появилась послѣднею и была очень робка. Старшая сестра вышла уже за своего пастора, не смотря на то, что онъ прихода еще не получилъ: вторая обручилась тоже съ своимъ поручикомъ, хотя онъ долженъ былъ, но этому случаю, выдти въ отставку и поступить на мыловаренный заводъ. Но Марія была все еще свободна, — можетъ быть, потому, что она оставалась вѣрна своимъ воспоминаніямъ!

— Она все о васъ думаетъ! воскликнула меньшая изъ дѣвицъ Шандъ, но не, та, которая выдавала наивно тайны своихъ сестеръ при первомъ посѣщеніи Джона. Эта миссъ сама смотрѣла уже невѣстой. Теперь и восклицаніе принадлежало другой, подростающей миссъ, которая была еще сущимъ младенцемъ въ послѣднюю бытность Джона въ Англіи.

— Надѣюсь, что и она дома? спросилъ Кальдигетъ, въ отвѣтъ на замѣчаніе о Маріи. — Дома ли она! Еще бы она уѣхала, когда васъ ждали!

Въ этихъ словахъ заключалась цѣлая исторія, — и не будь на свѣтѣ Эстеръ, дѣло могло бы принять серьезный оборотъ. Но Джонъ не могъ думать о другой женѣ, и потому акціи бѣдной Маріи стояли низко. Однако, случилось такъ, что онъ все же остался съ нею наединѣ.

— Какъ скоро прошло это время! сказала Марія.

— Да, замѣтилъ онъ, — много воды утекло.

— Бѣдный Дикъ!.. Но вы были очень добры къ нему. Онъ самъ писалъ это… И теперь еще хотите помочь…

— Я считаю это своимъ долгомъ.

— Вамъ посчастливилось разбогатѣть?

— Именно «посчастливилось». Гордиться тутъ нечѣмъ.

— Нѣтъ, кромѣ счастья, нужно было тоже умѣнье, энергія, настойчивость… Что же вы теперь предполагаете дѣлать?

— Вѣроятно, поѣду назадъ въ Австралію, сказалъ Джонъ съ напускною небрежностью.

— Назадъ! повторила Марія. Она не предполагала этого. Но что-же? уѣзжая въ Австралію, можно взять съ собою жену. Она ждала, что онъ скажетъ что ни будь на этотъ счетъ, но онъ не затрогивалъ такого предмета, хотя рѣчь зашла и о поэмѣ Томсона, причемъ Джонъ даже показалъ старый томикъ Маріи, увѣряя ее, что эта книга не покидала его. Лучше было бы не говорить этого, не лгать понапрасну. Подобныя слова могли дать только поводъ къ ложнымъ надеждамъ, а между тѣмъ, на другой день, когда мистриссъ Шандъ пригласила Джона въ свою комнату и сказала ему: «Марія думала о васъ каждую минуту во все время вашего отсутствія», онъ не отвѣтилъ ничего и продолжалъ смотрѣть въ окно, какъ бы любуясь на садъ, освѣщенный луною.

— А вы, м-ръ Кальдигетъ, вспоминали о ней?

Онъ взглянулъ на нее, въ смущеніи. Она поняла и сказала тихо: — Стало быть, нѣтъ?

— Я надѣюсь, что вы не считаете меня виноватымъ въ чемъ нибудь? возразилъ онъ не совсѣмъ спокойно, потому что совѣсть напоминала ему о поцѣлуѣ, сорванномъ у молодой дѣвушки на прощанье.

— О, нѣтъ, сказала мистриссъ Шандъ, — я не виню васъ нисколько! Только… бѣдная моя Мери! И такъ… вы вовсе не думаете?

— Я самый неустановившійся человѣкъ въ мірѣ, мистриссъ Шандъ.

— Но впослѣдствіи?..

— Я не могу связывать себя никакимъ обѣщаніемъ.

Разговоръ кончился этимъ, но Шанды не разсердились на Джона за его отказъ, и только Марія не сошла къ завтраку на другой день, подъ предлогомъ головной боли. Всѣ остальные члены семьи были добры къ молодому человѣку но прежнему: они потчивали его всѣмъ и желали ему всякаго успѣха такъ же дружески, какъ могли бы дѣлать это въ отношеніи человѣка, внесшаго одно благословеніе въ ихъ семью. Джонъ успѣлъ только шепнуть доктору: Не забудьте моего обѣщанія на счетъ денегъ!

Это было все, чѣмъ онъ могъ сколько нибудь уменьшить свою вину передъ тѣмъ огорченнымъ сердцемъ, которое онъ оставлялъ въ этомъ гостепріимномъ домѣ.

Джонъ ѣхалъ въ Бабигтонъ-Голлъ съ неспокойнымъ сердцемъ. Онъ зналъ, что раздѣлаться съ тетей Полли будетъ не такъ легко, какъ съ добродушною мистриссъ Шандъ. Правда, что, уѣзжая въ Австралію, онъ написалъ посланіе въ такомъ стилѣ, которой долженъ былъ произвести свое впечатленіе и дать понять, что м-ръ Кальдигетъ былъ вовсе не партія для Джуліи Бабингтонъ: онъ былъ раззоренъ, отказался отъ своихъ наслѣдственныхъ правъ и ѣхалъ въ отдаленную часть свѣта, въ качествѣ простого искателя счастія. Подъ всѣмъ этимъ подразумѣвалось, что онъ недостоинъ миссъ Бабингтонъ и что она имѣетъ полное право располагать своею рукою, не смотря на чувствительную сцену въ кладовой. Но, къ несчастію, ему посчастливилось. Онъ возвратился на родину богачомъ и былъ нѣкоторымъ образомъ обязанъ сдѣлать что нибудь угодное для семьи, такъ горячо ратовавшей за него даже въ минуту общаго негодованія противъ него. Джонъ понималъ все это, понималъ тоже всю страстную энергію, съ которою тетя Полли способна добиваться однажды предположенной ею цѣли, и потому сознавалъ тоже ясно, что ему слѣдуетъ сразу при первомъ же вступленіи на порогъ Бабингтонъ-Голда показать всей семьѣ, что онъ уже не тотъ юноша, которому было подстать прыгать съ своими кузинами, гоняться за крысами съ мужскими членами семьи или выслушивать уроки свѣтскаго приличія отъ своей тетки. Онъ намѣревался даже принять на себя видъ удрученнаго заботами человѣка, помолвленнаго только на австралійской шахтѣ, а не на какой нибудь англійской миссъ.

Но всѣ Бабингтоны встрѣтили путешественника еще на дворѣ и съ такимъ искреннимъ выраженіемъ радости, въ которомъ сомнѣваться было нельзя: онъ долженъ былъ перецѣловать всѣхъ, не исключая и Джуліи, послѣ чего она уцѣпилась за руку и вошла вмѣстѣ съ нимъ на крыльцо. Кузены весело кричали, кузины осыпали гостя восторженными привѣтствіями, дядя Бабингтонъ даже дѣйствительно прослезился, а тетя Полли едва не лишилась чувствъ, кинувшись на шею племянника. Среди такихъ демонстрацій было трудно сохранить на своемъ лицѣ дѣловитость и озабоченность, Джонъ постарался быть, по крайней мѣрѣ, возможно осторожнымъ въ своихъ рѣчахъ.

— Самъ еще не знаю, право, сколько мнѣ очистится, сказалъ онъ въ отвѣтъ дядѣ., поздравлявшему его съ пріобрѣтеніемъ богатства. Во всякомъ случаѣ, надо будетъ поѣхать опять, чтобы привести дѣло въ ясность.

— Опять въ Австралію? воскликнула тетя Полли.

— Боюсь, что придется.

— Но ты все же поселишься въ Фолькингѣ?

— Наврядъ ли… Впрочемъ, въ моемъ положеніи трудно опредѣлить, гдѣ именно будешь коротать вѣкъ!

— Однако, Фолькингь за тобой остается?

— Да, кажется такъ… Но золотые пріиски, это такая приманка… Бросишь всякій Фолькингъ ради земли, въ которой лежитъ золото, настоящее золото, тетя Полли! Тутъ и родину въ сторону!

Онъ страшно клеветалъ на себя. Родина была ему дорога, и онъ готовился уступить свои пріиски за весьма умѣренную цѣну, имѣя даже въ виду вѣрнаго покупателя. Но тетя Полли и Джулія были враги, противъ которыхъ не мѣшало запастись всякаго рода оружіемъ.

Было рѣшено заранѣе, что онъ прогостить недѣлю въ Бабингтонъ-Голлѣ. Тетя Полли, имѣя передъ собой цѣлыхъ семь дней времени, рѣшила, съ своея стороны, не атаковать тотчасъ противника и дать ему возможность пойти въ роль жениха по собственному почину: но когда Джонъ началъ заявлять, что врядъ ли онъ будетъ охотиться этой осенью, — совсѣмъ отвыкъ отъ ружья! — и располагаетъ лучше попутешествовать по Европѣ, но что даже и это зависитъ еще отъ необходимости поѣхать въ Австралію, куда его могутъ вызвать съ минуты за минуту, — въ душу тети Полли и ея дочерей закралось сомнѣніе. Неужели онъ думаетъ улизнуть опять?.. Онъ поступилъ дурно въ прошлый разъ, но тяжелыя обстоятельства могли тогда служить ему извиненіемъ. Теперь же было дѣло другое. Во всякомъ случаѣ, надо было выяснить положеніе. Время проходило, а онъ не говорилъ ничего! Слѣдовало положить конецъ всему этому.

— Ты не тревожься, мой другъ, сказала самоотверженная мать опечаленной дочери. — Иные мужчины не могутъ оставаться полминуты съ дѣвушкою, чтобы не начать напѣвать ей о любви: другіе, напротивъ того, слишкомъ нерѣшительны. Джонъ изъ такихъ. Его надо навести и я беру это на себя.

Этотъ разговоръ происходилъ въ субботу вечеромъ и на другой же день, послѣ вечерней молитвы, на которой присутвовали, по заведенному порядку, всѣ жившие въ домѣ, тетя Полли задержала Джона. Онъ готовился уйти вслѣдъ за своими кузенами, бросившимися покурить, но она произнесла сладкимъ голосомъ:

— Можешь ты подарить мнѣ четверть часика, Джонъ?

Онъ понялъ, что наступила рѣшительная минута и что отклонять ее будетъ безполезно.

— Подойди ближе, Джекъ, продолжила тетя Полли. Онъ повиновался. — Помнишь ты, какъ… передъ твоимъ отъѣздомъ, мы были въ той маленькой комнаткѣ на верху… ты, я и Джулія?

Она говорила строго и нѣжно. Его уваженіе къ ней усиливалось; вмѣстѣ съ тѣмъ усиливался и страхъ.

— Помню, тетя Полли, выговорилъ онъ съ трудомъ.

— То-то. Нельзя забывать такой сцены… Надо не имѣть сердца, чтобы забыть ее!

— Тетя Полли, началъ онъ, не смѣя сказать ей: «Вы меня не поймаете», но желая дать ей это понять, — тетя Полли, я уѣхалъ отсюда такимъ отпѣтымъ, человѣкомъ, что всякія мои связи здѣсь б��ли порваны, я такъ думалъ…

— Но ты воротился совершенно инымъ! воскликнула она горделиво. Ты доказалъ, что съумѣешь самъ составить себѣ положеніе, и всѣ могутъ отзываться о тебѣ теперь лишь съ уваженіемъ и сочувствіемъ! Тебѣ недостаетъ одного только — жены; но что же препятствуетъ тебѣ жениться и зажить спокойно добрымъ, честнымъ семьяниномъ?!

Ничто не мѣшало этому, безъ сомнѣнія, но на счетъ выбора жены слѣдовало предоставить ему свободу. Тетя Полли была, конечно, другаго мнѣнія на этотъ счетъ, но онъ собрался съ силами и сказалъ:

— Дорогая тетя Полли, надо порѣшить это тягостное недоразумѣніе. Я не могу жениться на Джуліи.

— Не можешь?.. Почему?.. Тебя ли я слышу?

— По почему же я долженъ непремѣнно жениться?

— Потому, что ты обѣщалъ!

— Никогда!

— И потому что она влюблена въ тебя!

— Если бы даже такъ, то развѣ это меня обязываетъ?.. Тетя Полли, выслушайте меня безъ гнѣва. Я неповиненъ ни въ чемъ, я никогда не увлекалъ моей кузины. Я очень люблю ее, очень люблю всѣхъ моихъ кузинъ, но жениться — это дѣло другое. Вообще браки между родственниками…

— Не мели вздора. Каждый день кузины вѣнчаются съ кузенами. Даже въ библіи ничего противъ этого не говорится. И притомъ ты могъ высказать такія свои мнѣніи заранѣе. Она умретъ.

Тетя Полли произнесла всю эту тираду съ шепотомъ, достойнымъ сценическихъ подмостокъ. Но на бѣду Джону представились румяныя щеки Джуліи, ея здоровенныя плечи и большущія ноги, и идея смерти отъ любви до того не вязалась съ этой картиной, что невольная улыбка скользнула у него по губамъ, когда онъ произнесъ въ отвѣтъ на слова отчаянной матери:

— Я надѣюсь, что этого не случится.

— Ты можешь смѣяться въ такую минуту! воскликнула съ негодованіемъ тетя Полли.

— Я не смѣюсь…

— Ты поднимаешь на смѣхъ мать, которая заступается за свое обманутое дитя!

— Напротивъ, тетя Полли, я чувствую себя даже глубоко несчастнымъ, потому что вношу огорченіе въ вашу семью. Но я не могу признать себя виновнымъ въ томъ, что я обманулъ мою кузину. Вѣдь я писалъ передъ отъѣздомъ… Разсудите сами: пріѣхалъ я теперь черезъ цѣлые четыре года назадъ, съ новыми предположеніями…

— Какими такими предположеніями?

— Я не могу, во всякомъ случаѣ, подчиняться вашему плану… который… который…

— Который далъ бы вамъ все, милостивый государь!

— Положимъ, но зачѣмъ мнѣ «все»… Поймемъ другъ друга, наконецъ, тетя Полли. Это необходимо для спокойствія моей же кузины…

— Очень вы о ней заботитесь!

— Я не знаю, право, что уже и говорить.

— И не надо ничего говорить. Вы человѣкъ лживый, Джонъ Кальдигетъ! Вы соблазнили сердце невинной дѣвушки и теперь отлыниваете! Вотъ что значитъ, водиться съ разнымъ сбродомъ Богъ знаетъ въ какихъ частяхъ свѣта! Но въ Англіи дѣлается не такъ! Истинные джентльмены поступаютъ благородно!

Разговоръ кончился этимъ. Джонъ сталъ раздумывать, не уѣхать ли ему тотчасъ изъ дома, однако рѣшилъ не ускорять своего отъѣзда, до котораго оставалось всего еще не болѣе полуторыхъ сутокъ. Среди общей поступившей холодности. его очень утѣшало то, что дядя Бабингтонъ былъ повидимому, не въ числѣ заговорщиковъ.

— Джонъ, голубчикъ, что у васъ за ссора съ «сударыней?» спросилъ онъ у молодаго человѣка на другой день потихоньку, послѣ завтрака, за которымъ тетя Полли подала Джону чашку чая съ особенно надменнымъ видомъ. М-ръ Бабингтонъ называлъ свою жену «сударыней», когда подтрунивалъ надъ нею. Джонъ отвѣчалъ, разумѣется, что ссоры никакой нѣтъ. Старикъ покачалъ головою, усмѣхаясь лукаво, но у племянника полегчало на сердцѣ при видѣ этой шутливости, и онъ уѣхалъ изъ Бабингтонъ-Голла, благословляя судьбу за то, что такъ дешево отдѣлался отъ сквернаго положенія. Но онъ не былъ вполнѣ доволенъ собою; онъ понималъ, что было бы честнѣе и благороднѣе признаться прямо тетѣ Полли въ томъ, что его сердце уже занято. Не называя своей избранницы, онъ подготовилъ бы тѣмъ Джулію и всю ея семью къ вѣстямъ, которыя должны были теперь поразить ихъ своей неожиданностью и увеличить тѣмъ нанесенную имъ обиду. Но дѣлать было нечего; онъ не могъ уже поправить своей ошибки. Какъ бы то ни было, однако онъ отдѣлался отъ Джуліи; теперь ему предстояла другая и большая забота, — получить руку Эстеръ. Онъ чувствовалъ, что Болтоны примутъ его искательство не благосклонно, хотя такое предубѣжденіе съ ихъ стороны и будетъ неосновательнымъ. Въ виду этого ему было необходимо заручиться посредничествомъ отца, къ которому старикъ Болтонъ относился всегда дружелюбно.

Старый сквайръ выслушалъ внимательно всю исповѣдь своего сына и не заявилъ ничего противъ его намѣреній, хотя и былъ нѣсколько удивленъ его выборомъ.

— Да ты видѣлъ ли ее когда? спросилъ онъ. Молодой человѣкъ сказалъ, что видѣлъ дѣвушку всего два раза, но что образъ ея не покидалъ его во все время бытности его въ Австраліи.

— Что же, давай свататься, сказалъ отецъ. — Начинай ты, а я тебя поддержу.

Ободренный этими словами. Джонъ отправился въ одно прекрасное утро къ тому дому, въ которомъ обитало его сокровище. Онъ рѣшился переговорить прямо съ самою мистриссъ Болтонъ. Когда онъ позвонилъ у дверей, ему долго не открыли, наконецъ вышла служанка, которая объявила ему, заминаясь, что мистриссъ Болтонъ была у себя, но въ то же время на ея лицѣ можно было прочесть: — «Я не хочу солгать, потому что это было бы грѣхъ, по я рѣшительно не понимаю, что вамъ за дѣло до моей госпожи?» Однако она ввела его въ пріемную, въ которой онъ просидѣлъ въ одиночествѣ минутъ съ десять, показавшихся ему цѣлымъ часомъ. Наконецъ дверь отворилась и изъ нея показалась мистриссъ Болтонъ. Читатель не долженъ представлять себѣ мать Эстеръ въ видѣ старой, безобразной, угрюмой женщины. Она была вовсе не стара, еще довольно красива и не угрюма: на ея лицѣ была только наложена печать страшнаго аскетизма и какъ бы желанія сдѣлаться возможно непривлекательною.

Поклонясь Джону холодно, мистриссъ Болтонъ спросила о здоровьи стараго сквайра, потомъ сѣла и стала глядѣть на своего гостя такъ, какъ будто ей уже рѣшительно не о чемъ было говорить съ нимъ.

— Я не могь не побывать въ вашемъ домѣ съ цѣлью поблагодарить васъ за то доброе расположеніе, которое вы выказали мнѣ передъ моимъ отъѣздомъ, началъ Джонъ.

— Я помню, что вы были у насъ по какому-то дѣлу. У насъ, вообще, бываетъ мало гостей.

— Я уѣхалъ отсюда попытать счастья въ золотомъ промыслѣ…

— М-ръ Болтонъ говорилъ мнѣ что-то на этотъ счетъ.

— И мнѣ очень удалось…

— Въ самомъ дѣлѣ.?

— Такъ удалось, что я счелъ возможнымъ возвратиться на родину, — и хотя обстоятельства могутъ вызвать меня снова въ Австралію, но все же я намѣренъ оставаться здѣсь въ Англіи.

— Надѣюсь, что все устроится по вашему желанію.

Съ каждымъ словомъ, произносимымъ ею въ отвѣтъ на его рѣчь, ея голосъ принималъ болѣе и болѣе тотъ оттѣнокъ недоумѣнія, который невольно появляется у человѣка, вынужденнаго разсуждать о вещахъ рѣшительно постороннихъ для него и нимало не интересныхъ.

— Да, мистриссъ Болтонъ, я надѣюсь на это. А теперь, я желалъ бы переговорить съ вами объ одномъ особомъ и важномъ дѣлѣ.

— Не лучше ли вамъ обратиться къ м-ру Болтону… котораго вы всегда можете найти въ банкѣ.

— Я переговорю, разумѣется, и съ нимъ, но, имѣя уже честь быть у васъ, я желалъ бы воспользоваться этимъ, чтобы объясниться напередъ съ вами. Всего лучше вести дѣла на чистоту.

Она слушала и смотрѣла на него почти со страхомъ. Дѣйствительно, ей становилось не по себѣ. Мнѣніе ея мужа объ этомъ человѣкѣ было такъ неблагопріятно ему, пять лѣтъ тому назадъ; по ея же собственному, разсужденію, люди, которые отправлялись въ колоніи, послѣ того какъ накутили и раззорились въ отечествѣ, принадлежали къ самымъ жалкимъ подонкамъ человѣческаго общества, были дѣтями сатаны, говоря ея языкомъ. А между этими людьми, самыми закоснѣлыми, были именно искатели золота. Золотопромышленники, пираты, контрабандисты, — все это сливалось у нея въ одно понятіе. Что же касалось лично до семьи Кальдигетовъ, то она знала, что старый сквайръ (бывшій закадычнымъ пріятелемъ ея мужа въ прежніе года, когда м-ръ Болтонъ не славился еще особеннымъ благочестіемъ) принадлежалъ въ числу вольнодумцевъ, а сынъ шелъ по его слѣдамъ, по всей вѣроятности.

Что же могло быть общаго между ею и имъ? Пока она перебирала все это въ своей головѣ, Джонъ продолжалъ:

— Я имѣлъ удовольствіе увидать вашу дочь передъ моимъ отъѣздомъ, пять лѣтъ тому назадъ…

Она встрепенулась и стала слушать внимательно. Ее мало что занимало въ этомъ пустомъ, суетномъ мірѣ. Но былъ одинъ предметъ, въ отношеніи котораго она испытывала надежды и опасенія, заботы и волненія, и этотъ предметъ былъ ея дочь. Она думала о ней ежечасно, ежеминутно, моля Бога уберечь ее отъ всякаго зла… И этотъ человѣкъ говорилъ теперь объ ея сокровищѣ… Что онъ замышлялъ? Ей было такъ страшно, что она даже слегка отодвинулась назадъ, какъ бы стараясь уклониться отъ его прикосновенія.

— Возвратясь сюда, я снова увидѣлъ ее, хотя только на нѣсколько минутъ.

Онъ остановился, выжидая что она скажетъ; но она молчала и только продолжала смотрѣть съ ужасомъ на того, который осмѣливался говорить о ея ребенкѣ.

— Я пришелъ къ вамъ съ тѣмъ, чтобы сказать, мистриссъ Болтонъ, что ея образъ не покидалъ меня во все время моихъ странствованій… и я стою теперь передъ вами съ просьбою…

Она молчала, продолжая дико смотрѣть на него.

— Я прошу у васъ ея руки.

Она привстала, какъ бы желая бѣжать отъ него, потомъ снова упала на стулъ и осталась неподвижною, вперивъ широко раскрытые глаза въ лицо Джона. Онъ просилъ руки Эстеръ! Онъ дерзалъ думать о томъ, что ея дочь можетъ сдѣлаться женою такого человѣка! Она, ея любимица, ея неоцѣненный алмазъ, она, для которой едва ли существовалъ на свѣтѣ кто нибудь довольно добрый и честный, цѣломудренный и твердый въ правилахъ вѣры и нравственности, однимъ словомъ, довольно достойный счастія быть супругомъ такого чистаго существа!

Джонъ понялъ, что выразился слишкомъ неожиданно и рѣзко, но трудно было ему и говорить иначе. Если бы онъ не воспользовался теперь этимъ счастливымъ случаемъ для объясненія съ мистриссъ Болтонъ, ограничась, вмѣсто того, одними только намеками, двери ея дома никогда уже не отворились бы для него снова, и онъ не нашелъ бы другой возможности узнать ея мнѣніе. Но она сидѣла, не отвѣчая ему, такъ что онъ долженъ былъ возобновить свою рѣчь.

— Конечно, мистриссъ Болтонъ, вы знаете меня слишкомъ мало…

— Вовсе не знаю, перебила она поспѣшно, — или, лучше сказать, знаю слишкомъ хорошо…

Онъ вспыхнулъ до корней волосъ, понявъ ея намекъ и сознавая всю его несправедливость. Ему было обидно и больно, но онъ отвѣтилъ сдержаннымъ тономъ.

— Если вамъ будетъ угодно навести справки обо мнѣ, то вы увидите, что мое положеніе вполнѣ упрочено и что ничто не препятствуетъ мнѣ устроиться здѣсь и содержать мою семью, какъ слѣдуетъ.

— Вы вовсе не знакомы съ моей дочерью…

— Мало знакомъ, это правда.

— Она еще такъ молода… еще не думаетъ о замужествѣ. Потомъ, мы съ вами люди совершенно неподходящіе.

— Почему такъ, мистриссъ Болтонъ? Вашъ мужъ былъ очень друженъ съ моимъ отцомъ въ нрежпее время. Что касается до моей склонности къ вашей дочери, то это не внезапная фантазія у меня, а мечта многихъ лѣтъ! Конечно, я не требую отъ васъ тотчасъ рѣшительнаго отвѣта; но вы не откажетесь, я надѣвать, переговорить съ вашимъ супругомъ?

— Я сообщу ему объ этомъ разговорѣ, разумѣется. Но онъ будетъ непріятно изумленъ, я увѣрена.

— Мое предложеніе не заключаетъ въ себѣ ничего оскорбительнаго, однако, мистриссъ Болтонъ. Вашъ мужъ имѣетъ право отвергнуть меня, но онъ не можетъ сказать что либо противъ человѣка, который обращается прямо къ родителямъ дѣвушки, ища ея руки…

Она не могла высказать ему прямо въ глаза, что голубицъ не отдаютъ ястребамъ или ягнятъ — волкамъ. Она не могла объяснить, что онъ былъ даже хуже ястреба или волка въ ея глазахъ. Но ея мужъ долженъ былъ дать ему понять все это.

Въ ту минуту, какъ Джонъ снова остановился, ожидая ея отвѣта, дверь отворилась и въ комнату вошелъ Робертъ Болтонъ. Мистриссъ Болтонъ любила этого пасынка своего менѣе, нежели всѣхъ прочихъ, хотя ей приходилось видѣться съ нимъ чаще, нежели съ другими. Она какъ бы побаивалась его. Два старшіе Болтона, занимавшіеся въ банкѣ, были спокойные, степенные люди; они жили богато, но были женаты на благочестивыхъ женщинахъ и воспитывали своихъ дѣтей въ страхѣ Божіемъ. Мистриссъ Болтонъ видалась съ ними не часто, потому что вела крайне затворническую жизнь, однако, считала ихъ своими друзьями. Но жена Роберта не нравилась ей, какъ женщина слишкомъ преданная свѣтскимъ удовольствіямъ; сверхъ того Робертъ былъ, повидимому, любимцемъ отца и занимался его частыми дѣлами, вслѣдствіи чего имѣлъ на него большое вліяніе. Мистриссъ Болтонъ, постоянно хлопотавшая о спасеніи души своего мужа, не могла радоваться такому вліянію и смотрѣла постоянно на Роберта, какъ на своего соперника и врага.

Войдя въ гостиную, Робертъ узналъ тотчасъ Кальдигета, съ которымъ былъ знакомъ до его отъѣзда въ Австралію. Они поздоровались по-пріятельски, послѣ чего Робертъ спросилъ:

— Гдѣ-же Эстеръ?

— Она занята, отвѣтила мистриссъ Болтонъ очень серьезно и твердо.

— Она давала мнѣ порученіе купить ей шелку, но Маргретъ не могла найти такого въ Кембриджѣ. Надо будетъ написать къ Фанни. — (Жену Роберта звали Маргретъ, а Фанни была жена старшаго брата, адвоката, жившаго въ Лондонѣ).

— Я передамъ ей твои слова, Робертъ.

— Но я все же былъ бы радъ ее повидать…

— Она занята, Робертъ. — Фраза была произнесена въ этотъ разъ еще строже и тверже нежели сначала. Робертъ обратился тогда къ Джону съ разспросами объ Австраліи и потомъ вышелъ вмѣстѣ съ нимъ на улицу. Джону подумалось, что этотъ Болтонъ будетъ разумнѣе всѣхъ другихъ членовъ семейства и онъ передалъ ему всю исторію. Робертъ выслушалъ его внимательно и потомъпосвисталъ.

— Что она вамъ отвѣтила? спросилъ онъ.

— Вообще, выразилась не очень ободрительно для меня.

— Понятно! Эстеръ прелестнѣйшая дѣвушка во всемъ графствѣ; говорю это, хотя оно и не слѣдовало бы мнѣ, можетъ быть, какъ роднѣ. Но въ глазахъ ея матери, она уже до того хороша, что ни одинъ мужчина ея недостоинъ!

— Мнѣ кажется, что мистриссъ Болтонъ питаетъ, кромѣ того, какое-то личное предубѣжденіе противъ меня.

— Очень возможно. Видите ли, дѣло сложилось такъ, что ея мнѣніе о васъ должно быть неблагопріятно. Она помнить упорно грѣхи вашей молодости; между тѣмъ, она боится всего что не отзывается крайней степенностью, регулярными привычками, благочестіемъ… Вы человѣкъ опасный, въ ея глазахъ, тѣмъ болѣе опасный, что хотите похитить ея сокровище. Впрочемъ, главное зависитъ отъ моего отца.

— Вы согласитесь передать ему?…

— Если вы желаете.

— Скажите ему, что я готовъ изложить переда нимъ искренно все мое положеніе… которое и не нуждается, впрочемъ, въ какой нибудь тайнѣ. Прибавьте, что я готовъ записать извѣстный капиталъ на имя моей жены. Будетъ у нея что нибудь свое или нѣтъ, это для меня безразлично; я все же обезпечу ее, держась того мнѣнія, что мужъ долженъ заработаютъ достаточно не только для себя, но и для жены.

Робертъ Болтонъ исполнилъ просьбу Джона. Онъ передалъ о его предложеніи въ тотъ же день своему отцу.

— Онъ говорилъ уже съ твоей мачихой? спросилъ старикъ.

— Да, но сколько мнѣ кажется, она приняла его не особенно благосклонно.

— Но онъ не видѣлъ Эстеръ?

— Сегодня не видѣлъ.

Старый банкиръ посмотрѣлъ въ глаза сыну, какъ бы испытывая его мнѣніе. Въ былое время, онъ былъ весьма самовластенъ, но годы брали свое, и онъ привыкъ искать подпоры у Роберта въ затруднительныхъ случаяхъ. Робертъ былъ человѣкъ съ головой, онъ считался лучшимъ аторнеемъ въ городѣ и обладалъ несомнѣнною вѣрностью взгляда. Такъ онъ присовѣтовалъ отцу не выпускать всей банковой операціи изъ своихъ рукъ; онъ же поддерживалъ его негласно и противъ излишней, аскетической и придирчивой набожности его жены.

— Что же, отвѣтилъ Робертъ на нѣмой вопросъ отца, — рано или поздно, но сестрѣ надо будетъ выходить замужъ.

— Ея мать никогда не согласится на это!

— Назначеніе каждой женщины — быть женою и матерью. Почему же Эстеръ не должна подлежать этому общему правилу?.. Во всякомъ случаѣ, я полагаю, что слѣдовало бы спросить мнѣнія самой моей сестры на этотъ счетъ.

— Неужели сказать ей объ этомъ сватовствѣ?

— Зачѣмъ же… можно не называть никого, но только разузнать ея настроеніе, ея планы на будущность. Что касается лично самого Кальдигета то я не имѣю ничего противъ него. Я знаю его прежнія заблужденія, но знаю тоже, что онъ теперь другой человѣкъ. Онъ перенесъ съ честью такое испытаніе, среди котораго гибнутъ часто самые лучшіе люди. Даже по наружности онъ остался джентльменомъ, не смотря на то грубое общество, среди котораго прожилъ около пяти лѣтъ… Вы наградите, безъ сомнѣніи, вашу дочь…

— Кое-что дамъ, разумѣется.

— Но этотъ женихъ не проситъ ничего. Онъ не разсчитываетъ на васъ для устройства своего положенія; это имѣетъ свою цѣну, но, безъ сомнѣнія, мы должны разузнать хорошенько все о егь средствахъ. Я вовсе не совѣтую вамъ дать тотчасъ же свое согласіе; я слишкомъ люблю и цѣню мою сестру для этого, но, собственно говоря, мы должны озабочиваться лишь ея счастіемъ и благосостояніемъ, а допустивъ это, мы должны ожидать, что сегодня или завтра, но все же она выйдетъ замужъ. Если только дѣвушка хороша собой, если она обладаетъ здравымъ смысломъ и хорошимъ здоровьемъ, то, будьте увѣрены, ей непремѣнно полюбится тотъ или другой и она захочетъ назвать его своимъ мужемъ… Конечно, если ее не задержитъ какое нибудь нелѣпое суевѣріе…

Изъ всѣхъ предметовъ, внушавшихъ отвращеніе старому банкиру, наиболѣе ненавистными казались ему монастыри и все относившееся къ папизму. Мистриссъ Болтонъ, съ своей стороны, была вовсе не папистка и не старалась упрятать свою дочь въ монастырь; она была рѣвностной послѣдовательницей реформатскаго ученія, но она такъ страшилась міра, плотскаго соблазна и козней сатаны, что была рада спрятать свою дочь отъ всѣхъ глазъ, лишь бы спасти ее отъ пропасти. Она отзывалась съ негодованіемъ о монастырскихъ обѣтахъ, потому что они практиковались католиками и служили, но ея мнѣнію, только покровомъ самаго вопіющаго нечестія. Но переходя, въ частности, къ своей дочери, она желала не допускать ее до общенія съ міромъ, потому что въ этомъ общеніи могъ быть только грѣхъ и соблазнъ. Подобнымъ же образомъ, она называла посты жалкимъ суевѣріемъ, изобрѣтеннымъ монахами, но малѣйшее чувственное наслажденіе принимало въ ея глазахъ характеръ чудовищнаго угожденія плоти. Она допускала дома различныя послабленія изъ любви къ своей дочери, но придумывала для каждаго изъ нихъ особое извиненіе, дрожа въ тоже время отъ мысли, что даетъ лазейку сатанѣ. Робертъ Болтонъ понималъ отлично такое міровоззрѣніе своей мачихи и умѣлъ дѣйствовать противъ нея, заставляя ея опасаться, что онъ возьметъ когда нибудь окончательный перевѣсъ надъ старымъ Болтономъ, въ ущербъ ея супружескому вліянію.

Черезъ недѣлю послѣ своего разговора, Джонъ написалъ Роберту, что онъ уѣзжаетъ на мѣсяцъ въ Шотландію, надѣясь на то, что его предложеніе будетъ окончательно обсуждено въ это время. Онъ прилагалъ при этомъ адрессъ своего лондонскаго повѣреннаго который могъ сообщить всѣ подробности о положеніи его дѣлъ. Робертъ не отвѣтилъ ничего на это письмо, но отправился въ Лондонъ съ тѣмъ, чтобы переговорить съ своимъ братомъ, адвокатомъ, и его женой, Уильямъ и Фанни рѣшили, что Джонъ Кальдигетъ поступаетъ честно и благородно, и что слѣдуетъ сдѣлать что нибудь съ цѣлью исторгнуть Эстеръ изъ подъ материнскаго гнета. — Аскетизмъ этой женщины доходитъ до неприличія! сказала мистриссъ Уильямъ Болтонъ. — Мы съ мужемъ просили ее отпустить Эстеръ къ намъ погостить мѣсяца на два; она отвѣтила, что Лондонъ — мѣсто погибели для молодыхъ дѣвушекъ; и это когда наши собственныя дочери ростутъ здѣсь же, въ этомъ гнѣздѣ разврата.

Робертъ и Уильямъ собрали затѣмъ нужныя справки. Всѣ лица, знакомыя съ австралійскими пріисками утверждали единогласно, что Джонъ составилъ себѣ отличное состояніе. Настоящей цифры пересланныхъ имъ прежде или привезенныхъ съ собою денегъ никто не зналъ, но было несомнѣнно извѣстно, что его послѣдній пріискъ продавался за 60,000 ф. ст. и что уже составилась компанія для его покупки. Повѣренный Кальдигета говорилъ, что эти деньги будутъ доставлены въ Англію и что Джону не зачѣмъ ѣхать снова въ Австралію, — развѣ что онъ вздумаетъ совершить путешествіе для собственнаго удовольствія. Человѣкъ, сообщавшій Роберту всѣ эти подробныя свѣдѣнія, былъ джентльменъ въ высшей степени добросовѣстный и пользовавшійся большимъ уваженіемъ въ Сити. Всѣдствіе всего этого, Робертъ воротился въ Кембриджъ съ убѣжденіемъ въ томъ, что надо допустить Эстеръ до знакомства съ человѣкомъ, искавшимъ ея руки. Пока ихъ сестра была ребенкомъ, братья не вмѣшивались въ ея домашнюю жизнь, хотя и осуждали ту нелѣпую нѣжность въ смѣси съ деспотизмомъ, съ которую мистриссъ Болтонъ отчуждала свою дочь отъ всякихъ внѣшнихъ вліяній, но теперь Эстеръ была взрослой и надо было предоставить ей извѣстную свободу дѣйствій.

Но достигнуть этого можно было лишь черезъ посредство отца и ведя при томъ дѣло съ большой осторожностью. Старикъ очень любилъ свою молодую жену, хотя вовсе не желалъ прослыть за мужа подъ башмакомъ. Во всѣхъ своихъ дѣлахъ. денежныхъ и общественныхъ, онъ не принималъ въ разсчетъ ея мнѣнія, толкуя о своихъ заботахъ и планахъ съ одними только сыновьями. Но въ дѣлахъ нравственныхъ, онъ подчинялся ея вліянію. Ради нея онъ переносилъ ежедневно продолжительныя вечернія молитвенныя чтенія, слушалъ проповѣдь по два раза въ недѣлю, ходилъ два раза въ церковь каждое воскресенье: третья воскресная служба отпускалась ему лишь во вниманіе къ его преклонному возрасту. Онъ не прекословилъ женѣ и во всемъ томъ, что касалось дочери, но полагая что воспитаніемъ дѣвушки можетъ всегда лучше другихъ завѣдывать ея мать. Но когда ему дали понять, что, безъ его вмѣшательства, Эстеръ будетъ обречена на унылое, ненормальное существованіе, онъ не могъ помириться съ такой мыслью, не смотря на всю свою собственную старческую угрюмость и нерасположеніе къ развлеченіямъ

— Но… какъ противорѣчивъ матери? сказалъ онъ. Вѣдь, если я умру, Эстеръ останется на ея же рукахъ.

— Будемъ надѣятся, что вы успѣете передать ее въ другія руки еще при вашей жизни, отвѣтилъ Робертъ. Я ничего не хочу сказать противъ моей мачихи, но для всякой дѣвушки лучшее дѣло — выдти замужъ. Что касается лично моей сестры, то она такъ разумна, что ей можно предоставить сдѣлать самой свой выборъ на счетъ своей будущности.

Такимъ образомъ, въ пользу Джона составлялся какъ бы маленькій заговоръ. Робертъ успѣлъ уговорить своего отца даже на то, чтобы онъ позволилъ Эстеръ отобѣдать у него въ домѣ, съ цѣлью дать ей случай встрѣтиться съ Кальдигетомъ.

— Я полагаю, что намъ слѣдуетъ желать, чтобы Эстеръ вышла когда нибудь замужъ! сказалъ старикъ своей женѣ послѣ этого, сидя съ нею однажды наединѣ. Онъ приготовлялся нѣсколько дней къ этому разговору.

Она вздрогнула, какъ ужаленная. — Развѣ ты не желаешь этого? продолжалъ онъ. — Она покачала головой. — Но развѣ бракъ не самое твердое, безопасное положеніе для женщины?

— Кто можетъ считать себя безопаснымъ среди бѣдствій и соблазновъ этого міра, Никласъ?

— Замужняя женщина болѣе обезпечена отъ нихъ, по крайней мѣрѣ ея положеніе самое естественное…

— Не знаю. Грѣхъ естественъ.

— Положимъ, но бракъ не грѣховное дѣло.

— Люди такъ порочны.

— Нѣкоторые, да.

— Кто можетъ сказать, что онъ не погрязъ во грѣхахъ?

— Это относится, вѣроятно, и къ женщинамъ?

Онъ начиналъ сердиться, потому что она говорила общія мѣста, когда слѣдовало разсуждать о частномъ положеніи ихъ дочери. Но такова была обыкновенная тактика мистриссъ Болтонъ.

— И къ женщинамъ, отвѣчала она въ отвѣтъ на послѣднее замѣчаніе мужа. Мы всѣ запятнаны грѣхомъ, всѣ, всѣ!

Онъ привыкъ къ ея разглагольствованіямъ, но теперь они бѣсили его и онъ прервалъ сердито ея рѣчь.

— Я совершенно согласенъ. Мы всѣ окунулись въ грѣхъ по уши, но не бросать же вѣнчаться по этому. Если всѣ мужчины и женщины перестанутъ вступать въ бракъ, они не сдѣлаются лучше, повѣрь. Я надѣюсь, что Эстеръ поступитъ также какъ и другія дѣвицы.

— Я надѣюсь, Никласъ, что нѣтъ.

— Почему?

— Потому что онѣ суетны и любятъ наряды: онѣ не скромны въ своемъ одѣяніи, какъ говоритъ св. апостолъ Павелъ въ своемъ посланіи къ Тимофею, не цѣломудренны и не просты, но заплетаютъ свои косы, опоясываются золотомъ…

— Скажи на милость, что за связь между всѣмъ этимъ и тѣмъ, о чемъ у насъ идетъ рѣчь?

— О, Никласъ!

— Я ничего не понимаю.

— Ты сказалъ, что надѣешь��я, что Эстеръ уподобится другимъ дѣвушкамъ!

— Совсѣмъ не то. Я сказалъ, что она вѣрно вступитъ въ бракъ какъ и другія дѣвушки. Вотъ что я сказалъ. А ты хочешь сдѣлать изъ нея какую-то монахиню.

— Монахиню! Что ты говоришь! Я пожелаю ей лучше смерти!

— Въ такомъ случаѣ, допусти ее въ общество. Пусть она познакомится со свѣтомъ…

— Съ свѣтомъ, Никласъ! Но вѣдь этотъ свѣтъ — гнѣздо разврата и соблазна!

Со нею было невозможно говорить. Она очевидно съ намѣреніемъ уклонялось отъ прямаго, честнаго спора и сводила его на какую-то дикую болтовню. Чтобы положить конецъ ни къ чему неведущему разговору, старикъ всталъ и вышелъ изъ комнаты, сказавъ но возможности сдержанно: — Все же ей слѣдуетъ выѣзжать. — На другой же день, онъ повезъ ее въ Роберту. Это было событіемъ въ жизни Эстеръ. Только въ дѣтствѣ случалось ей обѣдать у своихъ тетокъ или кузинъ, и то отдѣльно, въ дѣтской, съ другими ребятишками. Съ тѣхъ поръ ее не вывозили никуда. Впрочемъ, и въ этотъ разъ, старый Болтонъ отклонилъ намѣреніе Роберта пригласить Кальдигета къ обѣду. Это было-бы слишкомъ смѣлымъ шагомъ во всѣхъ отношеніяхъ, и старикъ не хотѣлъ еще связывать себя ничѣмъ. Но послѣ обѣда, оставшись въ столовой только съ своими сыновьями (Уильямъ и Даніель пріѣхали тоже въ гости къ Роберту съ своими женами), старый банкиръ былъ принужденъ заговорить о женихѣ, потому что молодые люди считали вопросъ неотложнымъ. Всѣ они склонялись въ пользу Кальдигета и необходимости предоставить свободный выборъ самой дѣвушкѣ, которую всѣ они горячо любили. Старикъ колебался, но не могъ устоять противъ доводовъ и далъ снова обѣщаніе допустить свиданіе Эстеръ съ Джономъ въ домѣ Роберта.

Робертъ Болтонъ совѣтовалъ спросить мнѣнія самой дѣвушки въ такомъ важномъ для нея дѣлѣ, и старикъ отецъ, отклоняя всѣ возраженія своей жены, предложилъ роковой вопросъ дочери, послѣ того какъ ей была доставлена возможность встрѣтиться раза два или три съ молодымъ Кальдигетомъ. Эстеръ не скрыла отъ своего отца, что Джонъ нравится ей. Онъ былъ такъ хорошъ собой, казался такимъ мужественнымъ и благороднымъ! Его серьезность не могла пугать дѣвушки, не чувствовавшей никакой наклонности къ пустымъ забавамъ и свѣтской болтовнѣ; притомъ, эта серьезность не мѣшала ему говорить нѣжныя слова, доходившія прямо до сердца Эстеръ. Мистриссъ Болтонъ была въ ужасѣ: непорочное дитя, ея голубица чувствовала склонность къ этому ужасному человѣку! Чтобы успокоить несчастную мать, всѣ Болтоны начали снова собирать справки о Джонѣ, но его денежныя дѣла были достовѣрно въ блестящемъ положеніи, и никто по могъ сказать ничего дурнаго о его образѣ мыслей или поведеніи. Правда, что со стороны Бобингтонъ-Голла раздавался громкій вопль, направленный одновременно на Кальдигетовъ и на Болтоновъ. Тетя Полли кричала во всеуслышаніе, что старикъ Болтонъ служилъ разсыльнымъ въ дни своего отрочества; отецъ его былъ сторожемъ, а мать простой прачкой. Еслибы даже все это было справедливо, то Джонъ не отказался бы отъ руки Эстеръ по этому случаю, но жена старшаго изъ молодыхъ Болтоновъ, мистриссъ Никласъ Болтонъ, наиболѣе сходившаяся во взглядахъ съ мачихой ея мужа, поспѣшила разузнать истинную причину такихъ ожесточенныхъ нападокъ и донесла скоро матери Эстеръ, что Джонъ былъ не только формально обрученъ съ Джуліей до своего отъѣзда въ Австралію, но подтвердилъ это обязательство и по своемъ возвращеніи. Однако Эстеръ не взволновалась при такомъ извѣстіи.

Она просто спросила Джона: «Вѣдь вы не любите ее?» Онъ разсказалъ ей всю исторію, щадя только по возможности свою кузину и обвиняя одну тетю Полли за ея излишнюю заботливость о судьбѣ дочерей; но онъ не могъ удержаться при этомъ отъ легонькаго намека на огромныя ноги Джуліи и на ея зеленую шляпу, которая такъ не шла къ ея румянимъ щекамъ. Эстеръ замѣтила, что бѣдныя особы съ большими ногами не виноваты въ томъ, что природа наградила ихъ въ этомъ отношеніи слишкомъ щедро. Но сама она очень любила хорошую обувь, ловко обхватывающую стройную ножку. Этотъ вкусъ былъ развитъ у нея, не смотря на то, что ей толковали такъ часто о пагубной тщетѣ красоты и всякихъ украшеній.

Но если Джонъ отразилъ легко всѣ нападки, имѣвшія своимъ источникомъ Бабингтонъ-Голлъ, то другое извѣстіе, произведшее несравненно менѣе вліянія на Болтоновъ, кольнуло его болѣе, нежели всѣ измышленія и крики тети Полли. Въ одно прекрасное утро, Робертъ Болтонъ обратился къ нему, полу-шутливо, полу-серьезно, съ слѣдующимъ вопросомъ:

— Что это за особа, которая именуется Четтини?

— Четтини? переспросилъ Джонъ, дѣлая усиліе чтобы не покраснѣть.

— Не была ли она вашей спутницей на пароходѣ?

— Да, но я узналъ, что она зовется «Четтини» лишь впослѣдствіи. Очень пріятная женщина…

— Говорятъ, будто вы посватались за нее во время пути.

— Это чистая ложь. Но обо мнѣ столько врутъ, что какія нибудь новыя выдумки даже не удивляютъ меня.

— Вы не видались съ нею потомъ?

— Видѣлся въ Сиднеѣ. Она поступила томъ на сцену. Желаете вы предложить мнѣ еще дальнѣйшіе вопросы?

Робертъ отвѣтилъ, что не считаетъ этого нужнымъ и перевелъ разговоръ на шуточный тонъ, Но имя синьоры Четтини произвело непріятное впечатлѣніе на Джона и его разстройство увеличилось, когда, нѣсколько дней спустя, Эстеръ получила анонимное письмо, въ которомъ говорилось о той же женщинѣ. Эстеръ не придала никакого значенія этому навѣту; она скрыла его отъ матери и показала записку одному только Джону. Она уже такъ любила его, что онъ былъ для нея дороже всѣхъ и къ нему одному питала она полное и безусловное довѣріе. Онъ разсказалъ ей все какъ было. — Я не хочу допустить мысли, чтобы ты могла ревновать меня къ кому бы то ни было, сказалъ онъ, тѣмъ болѣе къ подобной особѣ. — И я не допускаю такой мысли, гордо подтвердила она. Тѣмъ и кончился ихъ разговоръ объ женщинѣ Смитъ-Четтини.

Втеченіе всего этого времени было нѣсколько семейныхъ собраній. Старики Кальдигетъ и Болтонъ встрѣтились довольно привѣтливо, вспоминая свою прежнюю дружбу, но мистриссъ Болтонъ парализировала своими рѣчами всякое дальнѣйшее сближеніе между семьями. Она разспрашивала стараго Даніеля о состояніи его души и когда онъ позволилъ себѣ отвѣтить ей не довольно степенно, то она возразила, что доброй матери легче видѣть свою дочь въ могилѣ, нежели въ родствѣ съ лицами, которыя только называютъ себя христіанами. Вслѣдствіе такихъ любезностей, старый сквайръ отказался отъ дальнѣйшихъ посѣщеній своей будущей родни.

Было нѣсколько дней, втеченіе которыхъ мать и дочь находились почти во враждебныхъ отношеніяхъ. Онѣ едва говорили другъ съ другомъ. Мистриссъ Болтонъ продолжала въ это время умолять мужа отказать жениху, на томъ основаніи, что онъ не исповѣдуетъ настоящей религіи. Но старый Болтонъ, вполнѣ соглашаясь съ тѣмъ, что еретикъ или атеистъ не годился бы въ мужья для Эстеръ, оспаривалъ самый фактъ невѣрія Джона. Все говорило, напротивъ, о его твердыхъ религіозныхъ убѣжденіяхъ; онъ былъ почтительнымъ сыномъ церкви, хотя, можетъ быть, не всегда строго придерживался обрядности. Отецъ его былъ извѣстный вольнодумецъ, это была правда; но развѣ молодой человѣкъ могъ отвѣчать за отца? Требовать это было бы крайне несправедливо.

Такъ разсуждалъ благоразумный родитель, но мистриссъ Болтонъ была того мнѣнія, что выходить замужъ за человѣка, у котораго былъ подобный отецъ, значило тоже, что кинуться въ пропасть съ открытыми глазами. Среди всѣхъ этихъ споровъ, Эстеръ заявила, что ничто не заставитъ ее отказаться отъ того, котораго она такъ любила. — «Даже будь онъ язычникъ?» воскликнула мать. — «Даже тогда, храбро отвѣтила дѣвушка. Но, разумѣется, я постаралась бы обратить его въ истинную вѣру».

Трудно было представить себѣ существо болѣе неопасное, нежели мистриссъ Болтонъ послѣ такого отвѣта. Она поняла разомъ, что утрачивала всякую силу надъ дочерью, бывшею до того времени подъ ея полнымъ господствомъ. Это было ужасно для матери, — тѣмъ болѣе, что ей приходилось уступать свою власть людямъ ей ненавистнымъ. Пришелъ какой-то человѣкъ и взялъ ея сокровище. Могла ли она питать къ такому лицу другое чувство кромѣ негодованія и злобы? И не лучше его былъ Робертъ Болтонъ, котораго она всегда боялась и не любила, и который устроилъ теперь все это богопротивное дѣло… Эстеръ пыталась разсуждать съ матерью, взывала къ ея материнской любви, но она продолжала или упрекать ее, или плакать надъ нею, прося Творца, да не закроетъ Онъ сердце несчастной къ воспринятію истинной благодати, даже и по вступленіи ея въ такой ужасный союзъ!

Все это было тягостно до послѣдней возможности, но объ отсрочкѣ свадьбы не было рѣчи. Робертъ и его жена настаивали на томъ чтобы не было задержки, и самъ старикъ былъ готовъ скорѣе торопить, нежели тормозить дѣло. Онъ былъ до того измученъ домашними сценами, что ожидалъ брака дочери какъ минуты своего избавленія. Мистриссъ Болтонъ попросила его однажды отложить свадьбу до весны, по старикъ отвѣтилъ угрюмо, что чѣмъ скорѣе все кончится, тѣмъ будетъ лучше.

Съ самаго начала было рѣшено, что свадебный завтракъ будетъ не въ домѣ родителей, но у Роберта, а потомъ, мало по малу, выяснилось и то, что мистриссъ Болтонъ будетъ отсутствовать какъ при церковномъ обрядѣ, такъ и при домашнемъ празднествѣ. Эстеръ умоляла мать проводить ее, по крайней мѣрѣ, къ алтарю, у котораго она должна была произвести свои супружескіе обѣты, но раздраженная женщина отвѣтила ей: «Ты хочешь, чтобы я вошла и лгала передъ Создателемъ моимъ? Я готова отдать, кромѣ души моей, все: мою жизнь, мое честное имя, даже самое дѣтище мое, за то только, чтобы этотъ бракъ не состоялся, а ты требуешь, чтобы я стояла тамъ, улыбалась, принимала поздравленія?.. Это выше силъ моихъ!»

Раздраженіе, господствовавшее въ домѣ невѣсты, наводило уныніе и на всю родню, Никласъ Болтонъ и его жена открыто порицали союзъ, не одобренный материнскою властью, и даже второй братъ, Даніель, болѣе благосклонный и давшій обѣщаніе пріѣхать на свадьбу изъ Лондона со всею своею семьею, находился въ печальномъ недоумѣніи. Мистриссъ Робертъ тоже тревожились. — Я надѣюсь, что все кончится ладно, сказала она своему мужу незадолго до свадебнаго дня, назначеннаго на 20 декабря.

— Разумѣется. Почему же быть иначе?

— Просто потому, что все это даже на свадьбу непохоже. Въ семьѣ невѣста, а всѣ смотрятъ какъ на похоронахъ. Я уже и не рада, что мы вмѣшались въ дѣло, Робертъ!

— Мнѣ кажется, не о чемъ сожалѣть. Подумай только о положеніи, въ которомъ очутилась бы Эстеръ въ случаѣ смерти отца и оставшись подъ одною опекою матери! Мы были должны постараться освободить ее заранѣе и мы сдѣлали это.

Такая рѣчь была вполнѣ основательна; тѣмъ не менѣе, даже самъ Робертъ не чувствовалъ полнаго торжества и объ обычномъ душевномъ ликованіи обоихъ семействъ, сочетающихъ своихъ дѣтей, не было и помину. Только женихъ и невѣста оставались тверды и непоколебимы среди общей бури неудовольствія и сомнѣній. Джону было сравнительно легче; онъ не подвергался постояннымъ нападкамъ и могъ даже игнорировать ихъ. Но Эстеръ осаждалась ежедневно, ежеминутно, не только слезами и страстными мольбами матери, но и совѣтами всѣхъ прочихъ членовъ семейства. Она оставалась непоколебимой, однако, — Нѣтъ, папа, теперь уже поздно, сказала она отцу, намекавшему ей, по наущенію жены, что даже и въ эти дни было еще не поздно нарушить данное слово. — Чего вы боитесь? замѣтила она почти съ негодованіемъ мистриссъ Робертъ, которая, какъ мы. видѣли, была уже готова отступить назадъ въ виду общаго унылаго настроенія — Я сказала, что буду его женой, и это исполнится. — Милая тетя, возразила она еще съ большей твердостью мистриссъ Никласъ, — я прошу васъ, оставьте все это, не вмѣшивайтесь. Мое рѣшеніе неизмѣнно, потому что я люблю этого человѣка. — Въ томъ же духѣ отвѣтила она и на письмо мистриссъ Даніель, своей третьей тетки. Всѣ были поражены, найдя вдругъ твердую женщину въ той, которая росла между ними и считалась въ семьѣ, до сихъ поръ еще какимъ-то ребенкомъ. Родственники поняли, что она поставитъ на своемъ, не смотря на ихъ взгляды на дѣло. Послѣ этого оставалось только покориться судьбѣ и распорядиться церемоніаломъ. Было рѣшено, что въ назначенный день, рано утромъ, мистриссъ Робертъ перевезетъ Эстеръ къ себѣ, для того чтобы одѣть ее въ вѣнчальный нарядъ и отвезти въ церковь. Послѣ обряда, — свадебный завтракъ, а потомъ молодые уѣдутъ и все будетъ кончено.

Не смотря на всѣ усилія Роберта и его жены, празднество не отличалось веселымъ характеромъ. Мистриссъ Никласъ вовсе не явилась на завтракъ, чего и слѣдовало ожидать, вслѣдствіе ея постоянной вражды съ мистриссъ Робертъ. Не было и мистриссъ Болтонъ, которая наотрѣзъ объявила своему мужу, что нельзя служить одновременно Богу и Маммону. — Какой тутъ Маммонъ? спросилъ разсерженный старикъ, но она уклонилась, по своему обыкновенію, отъ прямаго отвѣта, обзывая только всѣхъ «ихъ» (разумѣя Кальдигетовъ) слугами Маммона и дегтемъ, до котораго нельзя дотронуться безъ того чтобы не запачкать себя. Эстеръ не настаивала на томъ, чтобы мать присутствовала на завтракѣ: она понимала, что даже помимо ея нерасположенія къ Джону, самый видъ какого бы то ни было веселья и нарядныхъ туалетовъ долженъ былъ оскорблять всѣ ея понятія; но она очень грустила о томъ, что мать не хочетъ пойти даже въ церковь.

— Какъ могу я пойти, когда я готова сдѣлать все для того, чтобы недопустить и тебя туда же?

Ужасныя слова, дико звучавшія въ устахъ матери наканунѣ бракосочетанія дочери! Но они произносились такъ часто въ послѣднее время, что уже утратили часть своей язвительной силы. Эстеръ выслушала ихъ спокойно и только спросила:

— Вы не желаете мнѣ, однако, несчастія, мама?

— Кто можетъ желать несчастія своему ребенку? Но есть бѣдствіе еще большее, нежели земныя несчастія и его-то я и боюсь для тебя!

— Такъ почему же не хотите вы придти въ церковь и помолиться хотя о томъ, чтобы я была избавлена отъ подобнаго бѣдствія? Я покидаю васъ, а вы не рѣшаетесь подарить мнѣ утѣшеніе быть со мною въ послѣднюю, рѣшительную минуту! О, мама, дайте мнѣ слово, что вы придете благословить меня издали!..

Послѣ долгихъ колебаній, мистриссъ Болтонъ сдалась. Карета, въ которой Эстеръ должна была отправиться въ церковь изъ дома мистриссъ Робертъ съ своими подружками, роль которыхъ играли ея кузины, прибыла за мистриссъ Болтонъ въ то время когда невѣста одѣвалась къ вѣнцу. Мистриссъ Робертъ пыталась замѣтить что, при подобномъ распоряженіи, мистриссъ Болтонъ придется ждать одной цѣлый часъ въ холодной церкви, и что было лучше, поэтому, ѣхать всѣмъ вмѣстѣ, но суровая женщина не согласилась. Она хотѣла сидѣть, гдѣ нибудь одиноко, въ углу, незамѣченная никѣмъ, а холодъ и долгое ожиданіе ее не пугали. Она была изъ тѣхъ, которыя считаютъ всякое неудобство за душеспасительный пріемъ. Бичеваніе, по ея мнѣнію, было не только предосудительно, но прямо подлежало анаѳемѣ, какъ папистское учрежденіе, но сама она была пропитала тѣмъ же духомъ бичеванія и превосходила въ этомъ отношеніи самаго фанатическаго католика. Она прибыла одна въ церковь, одѣтая вся въ черное, подъ густымъ вуалемъ, и помѣстилась на отдаленной скамьѣ, усердно молясь — не о томъ, чтобы Джонъ былъ добрымъ мужемъ ея дочери, но о томъ только, чтобы онъ, погибая въ порокѣ, не увлекъ въ погибель и свою несчастную жену. Религіозныя убѣжденія этой матери были самаго мрачнаго оттѣнка. Изъ всѣхъ догматовъ, заповѣданныхъ церковью, она уясняла себѣ всего опредѣленнѣе одно то, что путь спасенія тѣсенъ. Если онъ былъ тѣсенъ, если верблюду было легче пройти въ игольное ушко, нежели суетному мірянину въ царство небесное, то развѣ могло быть сомнѣніе въ томъ, что спасутся очень и очень немногіе? И уже конечно Джонъ и ему подобные не могли быть въ этомъ числѣ. Ихъ можно было прямо считать отверженными — она ихъ и считала такими.

Старикъ Кальдигетъ не пріѣхалъ на свадьбу, по онъ видѣлся наканунѣ съ невѣстою своего сына въ домѣ мистриссъ Робертъ и подарилъ ей множество суетныхъ, но прелестныхъ вещей.

— Онъ очень любезенъ съ тобою, душа моя. сказала мистриссъ Робертъ. Эти подарки стоятъ не дешево: я знаю толкъ въ этихъ предметахъ.

— Если онъ захотѣлъ порадовать меня ими, то это значить, что онъ любитъ меня, замѣтила Эстеръ. Эта мысль утѣшала ее, лишенную материнскаго сочувствія.

Вмѣсто сквайра, въ роли посаженаго отца, былъ Джонъ Джонсъ, старинный товарищъ жениха. Болѣе не было никого съ его стороны. Изъ Бабингтонъ-Голла, само собой разумѣется, никто не явился. Бабингтонъ-Голлъ и Фолькингъ обратились въ враждующія державы со дня объявленія брака. Джонъ надѣялся, что дядя и его сыновья, болѣе благоразумные, нежели женскіе члены семейства, явятся хотя въ церковь, но тетя Полли не допустила этого, уподобляя въ этомъ случаѣ Джона змѣѣ, которая была согрѣта у всѣхъ Бабингтоновъ на груди и потомъ всѣхъ ихъ укусила. Она даже написала старому сквайру длинное посланіе, въ которомъ помѣстила подлинную фразу: «Если вы отогрѣете эхидну у себя на груди, то она ужалитъ васъ, безъ сомнѣнія», — на что старикъ отвѣчалъ слѣдующею коротенькою запиской: «Дорогая сестрица, если вы потрудитесь заглянуть въ какой нибудь учебникъ по естественной исторіи, то увидите, что у эхиднъ жала не полагается. Преданный вамъ душевно Дан. Кальдигетъ». Это письмо содѣйствовало не мало къ усиленію вражды со стороны Бабингтоновъ.

Но бракосочетаніе совершилось, несмотря на всѣ толки и смуты, и мать, притаившаяся въ темпомъ углу храма, могла разслышать ясный и серебристый голосъ своей дочери, дававшей обѣтъ вѣрности и любви тому, который стоялъ возлѣ нея. Она, мать, дала въ эту минуту тоже торжественный обѣтъ. Когда горе посѣтитъ ея дочь, а оно придетъ неизбѣжно, она была въ этомъ увѣрена, — то она будетъ снова матерью своему ребенку, но до тѣхъ поръ жена Джона Кальдигета будетъ чужой для нея. И она не скрыла этой клятвы отъ новобрачной. Бѣдная Эстеръ, хотя гордая и счастливая какъ супруга, почувствовала себя какъ бы уничтоженной этою ожесточенною борьбою противъ ея счастья. Если бы она разсталась съ матерью еще наканунѣ или тотчасъ послѣ совершенія церковнаго обряда, дѣло обошлось бы лучше; но обычное всѣмъ желаніе продлить проводы, найти возможность сказать или выслушать еще разъ прощальное слово, дать послѣдній поцѣлуй, удержало ее и послужило къ ея же печали, какъ служитъ многимъ изъ насъ. Она предчувствовала, что дѣло не обойдется безъ новой горечи, но сознавая себя какъ бы виноватой передъ матерью, она рѣшилась выказать ей тѣмъ болѣе преданности и почтенія въ послѣднюю минуту. Съ согласія Джона, она рѣшила, что, простясь со всѣми родными послѣ свадебнаго завтрака и приготовясь въ дорогу, она поѣдетъ къ матери и останется у нея долѣе, чѣмъ то обыкновенно дѣлается въ такихъ случаяхъ, а потомъ воротится снова къ дому Роберта, но съ тѣмъ, чтобы только остановиться у подъѣзда. Джонъ долженъ уже поджидать ее въ своемъ дорожномъ костюмѣ и сойти тотчасъ къ ней, чтобы сѣсть въ экипажъ; она не хотѣла показываться болѣе никому, предчувствуя, что сцена съ матерью совершенно истощитъ ея силы.

Все исполнилось по программѣ, но было бы лучше, если бы эта программа была составлена иначе. Гости видимо стали скучать, послѣ того какъ новобрачная уѣхала, и не знали, о чемъ говорить другъ съ другомъ: Джонъ тоже находилъ, что время страшно тихо идетъ, но эта общая скука была ничто въ сравненія съ тою щемящею сердце тоскою, которую испытывала Эстеръ въ эти самыя минуты. Войдя въ комнату матери, она застала ее сидящею съ библіею въ рукахъ у окна, на своемъ обычномъ, неудобномъ и жесткомъ стулѣ. Мистриссъ Болтонъ, неуклонная въ своихъ взглядахъ, считала всякое комфортабельное сидѣнье грѣховоднымъ угожденіемъ плоти.

— И такъ… свершилось! — произнесла она такимъ голосомъ, какъ будто рѣчь шла о казненномъ преступникѣ.

— О, мама, не говорите такъ!

— Поя милая, дорогая моя, неужели ты желаешь, чтобы я притворялась?

Эстеръ едва не выговорила: — Да, лучше было бы даже притворство, — но удержалась отъ такихъ словъ и стояла безмолвно передъ матерью. Та продолжала:

— Ты и отецъ твой поступили противъ моего желанія и моихъ совѣтовъ.

— Я одна, мама.

— Ты не могла бы настоять на своемъ, еслибы онъ выказалъ такую же твердость, какъ я. Но онъ былъ слабъ и нерѣшителенъ, колебался между Богомъ и Маммономъ. Онъ допустилъ своего сына овладѣть его волею. Никогда, никогда не заговорю я болѣе съ этимъ Робертомъ.

— Мама, зачѣмъ такія слова!

— Я повторяю ихъ. Я даю клятву. Нельзя касаться дегтя и не запачкать своихъ рукъ. А онъ… онъ чернѣе дегтя. Я знаю, онъ мой пасынокъ, но въ Писаніи сказано: «Если око твое соблазняетъ тебя, вырви его», — и я его вырываю. Грѣшники отняли у меня дитя мое!

— Развѣ я не остаюсь вашей, мама? — сказала Эстеръ, опускаясь передъ матерью на колѣни и обнимая ее.

— Нѣтъ, ты уже не моя. Ты жена этого человѣка. Ты принадлежишь ему. Если онъ прикажетъ тебѣ исполнять то, что дурно передъ Господомъ. ты должна будешь повиноваться. А онъ прикажетъ тебѣ. Ты уже не моя. И среди грѣховъ этого міра, болѣе и болѣе чернѣющихъ съ каждымъ днемъ, я не могу быть возлѣ тебя насторожѣ, не могу предостерегать тебя. Но хотя ты уже не моя, хотя ты его жена, я буду молиться за тебя.

— И за моего мужа, мама?

— Не знаю. Что я такое, чтобы молиться за совершенно чуждаго мнѣ? Я могу только просить Бога исправлять пути всѣхъ грѣшниковъ… Вотъ въ какомъ только видѣ можетъ быть моя молитва за этого человѣка. Но если даже Господь и указываетъ пути спасенія, то всѣ ли готовы этимъ воспользоваться?.. Никогда, никогда! Она давала ясно и сразу понять, что Джонъ Кальдигетъ принадлежитъ къ числу грѣшниковъ безнадежныхъ.

— Неужели онъ такъ дуренъ, мама?

— Мы всѣ дурны. Всѣ недостойны. Но Господь поддерживаетъ болѣе преданныхъ ему… Придетъ время, когда и ты возвратишься въ его стадо, дочь моя!

Новобрачная слушала въ ужасѣ. Она находилась въ томъ восторженномъ періодѣ существованія, когда человѣкъ подчиняетъ всю свою собственную личность другому. Счастье мужа было для нея неотвержимымъ условіемъ ея личнаго счастія; его честь была ея честью, его спасеніе отожествлялось съ ея собственнымъ. Поэтому зловѣщія предсказанія матери ложились тяжелымъ гнетомъ на ея душу. Она не пугалась, не измѣняла своего мнѣнія о мужѣ, но ей было больно, и весь радужный горизонтъ, открывавшійся передъ нею, какъ бы заволакивался грозными тучами.

— Когда время наступитъ и ты воротишься ко мнѣ, я снова приму тебя и назову своимъ дѣтищемъ, продолжала мать.

— Что вы хотите сказать? Развѣ я оставлю когда нибудь моего мужа?

— По��емъ знать? Но если это случится, мои объятія будутъ открыты тебѣ; а до тѣхъ поръ, — мы не должны сходиться. Иначе нельзя. Развѣ я могу позволить облобызать мою щеку человѣку, который лишилъ меня моего сокровища? Развѣ я могу назвать его моимъ сыномъ?

Эстеръ не возразила болѣе ничего. Она только обняла еще разъ свою мать и вышла рыдая изъ комнаты. Когда она подъѣхала къ дому Роберта, Джонъ вышелъ и сѣлъ къ ней въ карету; Эстеръ успѣла только поцѣловать руку отца, спустившагося тоже внизъ, чтобы проститься еще разъ съ дочерью. Экипажъ тронулся.

— Ты по жалѣешь о томъ, что сдѣлалась моей женой? — спросилъ Джонъ, глядя на заплаканные глаза бѣдной молодой женщины.

— Нѣтъ, отвѣчала она, склоняя голову на его плечо, — я люблю тебя и буду любить.

— Зачѣмъ же ты плачешь?

— Мать отвергла меня, потому что я не послушалась ее; мать, — которая была для меня всѣмъ до этого времени. Теперь ты все для меня, — но ты меня никогда не отвергаешь?

— Возможно ли это?

— Невозможно, я чувствую. Мнѣ говорили многое противъ тебя, но это не поколебало моей къ тебѣ вѣры. Твой законъ будетъ моимъ закономъ, твоя жизнь моей жизнью… и ничто не разлучитъ насъ.

Было рѣшено, что свадебное путешествіе продолжится нѣсколько мѣсяцевъ. Джонъ могъ не торопиться пріѣздомъ: проработавъ тяжело цѣлые пять лѣтъ, онъ былъ въ правѣ на продолжительный отдыхъ, а Эстеръ не имѣла другаго желанія кромѣ того, чтобы быть неразлучною съ своимъ мужемъ. По своемъ возвращеніи, молодые должны были поселиться въ Фолькингѣ. Старый сквайръ обѣщалъ устроить все въ домѣ заново для нихъ, а самъ хотѣлъ переѣхать на житье въ Кембриджъ. — Это давнишнее мое желаніе, говорилъ онъ сыну. Я, по натурѣ, вовсе не сельскій хозяинъ; конечно, живя здѣсь, я привязался къ помѣст��ю и старался о его улучшеніи, но меня все же тянетъ болѣе къ книгамъ, нежели къ стадамъ и сѣнокосамъ! Принимай все это на свои руки ты, а я заберу свою библіотеку и переселюсь въ городъ. Это не помѣшаетъ намъ видѣться часто. — Такимъ образомъ все было рѣшено и новобрачные воротились въ Англію только къ слѣдующей осени, посѣтивъ Италію, Францію и Германію.

Оставаться долѣе вдали отъ родины было нельзя. Будущему наслѣднику Фолькинга слѣдовало увидать свѣтъ Божій не иначе, какъ среди родныхъ пенатовъ. Даже еслибы вмѣсто «наслѣдника» родилась просто дѣвочка, то и для нея былъ не излишнимъ домашній комфортъ. Старый сквайръ и Робертъ съ женою встрѣтили молодыхъ на станціи и радостно привѣтствовали ихъ. Съ матерью Эстеръ увидѣлась только черезъ нѣсколько дней, но поѣхала къ ней одна, безъ мужа. Старикъ Болтонъ намекнулъ Джону, что лучше предоставить матери съ дочерью увидѣться въ первой разъ наединѣ, послѣ такой долгой разлуки. Входя въ родительскій домъ, бѣдная Эстеръ почувстовала какъ бы предстоявшую встрѣчу съ врагомъ, но увидавъ свою мать, она забыла все, бросилась къ ней въ объятія, восклицая съ радостію:

— О, мама, милая моя, дорогая мама!

Мистриссъ Болтонъ сидѣла у окна, выходившаго въ садъ, передъ столикомъ, на которомъ лежали ея вязанье и книги съ проповѣдями, При входѣ дочери она встала, нѣжно поцѣловала ее, но не сказала ни слова въ первую минуту; потомъ уже, сѣвъ снова на свое мѣсто и какъ бы стараясь подавить въ себѣ всякое проявленіе чувства, она посмотрѣла на Эстеръ и проговорила:

— Вотъ ты и воротилась, мое дитя.

— Да, благополучно воротилась. Мы были такъ счастливы все это время, мама…

— Я очень рада, что ты была счастлива. Конечно, подобное счастіе скоротечно, но все же…

— Джонъ такъ добръ ко мнѣ, мама!

— Всякій мужъ, думаю я, бываетъ добръ къ молодой женѣ… по крайней мѣрѣ на первое время…

— О, мама, еслибы ни узнали его короче… Вы позволите побывать у васъ?

— Нѣтъ.

— Какъ! Вы не хотите знать мужа вашей дочери?

— Не хочу.

— Но онъ мой мужъ, мама, самое близкое мнѣ существо!.. Неужели вы не хотите понять, что вы заставляете меня дѣлать какой-то выборъ между имъ и вами?.. Это невозможно, это жестоко… И чего я прошу отъ насъ? Только нѣкотораго вниманія, нѣкоторой любезности къ моему мужу…

— Въ дѣлахъ религіи нѣтъ мѣста любезностямъ, глухо проговорила мать.

— Чѣмъ же погрѣшаетъ Джонъ противъ религіи, мама? Выскажитесь наконецъ!

Она молчала. Что могла она привести въ подтвержденіе своихъ обвиненій? Ничего осязательнаго, фактическаго, но тѣмъ упрямѣе стояла она на своемъ. Однажды засѣвшая въ ея голову идея укрѣплялась въ ней какъ полипъ и не поддавалась никакимъ убѣжденіямъ. Золотоискатель, игрокъ, порочный человѣкъ, похититель ея сокровища, губитель чистаго агнца — таковъ былъ Джонъ Кальдигетъ. Могла ли она имѣть общеніе съ подобнымъ сыномъ діавола?

Эстеръ ждала отъ нея отвѣта. — Мама, произнесла она наконецъ, — вы знаете, что я готовлюсь быть матерью?

— Дитя мое!

— И вы отталкиваете меня въ такую роковую минуту!

— Тебя… нѣтъ и нѣтъ! Но овцы должны быть отдѣлены отъ козлищъ.

— Мама, вспомните тоже, что сказано: «Не осуждай и не осужденъ будеши!»

— Я и не осуждаю.

— Сказано тоже: «Отпусти намъ грѣхи наши, яко же и мы отпускаемъ должникомъ нашимъ.»

Мать отвернулась и стала смотрѣть въ окно. Она была не изъ тѣхъ, которые спорятъ честно и признаютъ себя побѣжденными, когда ихъ противникъ подкрѣпляетъ свои доводы ихъ же собственными аргументами. Въ ея ограниченномъ пониманіи, священныя истины озарялись какимъ-то тусклымъ свѣтомъ, извращавшимъ ихъ по мѣркѣ ея личныхъ влеченій и антипатій. Мужъ для дочери былъ великій грѣшникъ… всякое сближеніе съ грѣшными людьми пагубно… На этихъ двухъ пунктахъ она держалась твердо. — Овцы должны быть отдѣлены отъ козлищъ! повторяла она про себя.

— Прощайте, мама, сказала Эстеръ, подходя къ ней.

— Прощай, дитя мое. Богъ да благословить тебя!

— Вы не пріѣдете ко мнѣ въ Фолькингъ?

— Нѣтъ, не пріѣду.

— Но я могу бывать у васъ?

— О, когда только захочешь и на какое бы то ни было долгое время!

— Я не могу пріѣзжать надолго безъ Джона, возразила молодая женщина.

— Когда только захочешь и на какое бы то ни было время! повторила мать, какъ будто вовсе не слыхавшая ея отвѣта.

— Пріѣзжай и я буду ухаживать за тобою по прежнему, буду обшивать твоего ребенка, буду молиться за васъ обоихъ, денно и нощно!

Эстеръ уѣхала съ стѣсненнымъ сердцемъ, но мистриссъ Болтовъ вовсе не думала мучить ее нарочно. Она была вполнѣ искренна въ своихъ убѣжденіяхъ. Если-бы она могла, не насилуя своей совѣсти, сѣсть за одинъ столъ съ Джономъ, она была бы сама счастлива, но ея фанатическія воззрѣнія не допускали этого и она покорялась своей судьбѣ, какъ ни горько ей было отлучать отъ себя любимую дочь. Разставшись съ нею въ этотъ день, она долго молилась, стоя на колѣняхъ на голомъ полу и въ полной увѣренности, что ея молитвы угодны Богу, хотя онѣ и шли въ разрѣзъ съ ученіемъ мира и любви…

Прошло еще три мѣсяца. Втеченіи этого времени, Джонъ Кальдигетъ не переставалъ удивлять одинаково какъ своихъ друзей, такъ и своихъ враговъ, олицетворяя собою самаго примѣрнаго прихожанина и землевладѣльца. Выбранный въ мировые судьи, онъ выполнялъ свои новыя обязанности съ величайшимъ безпристрастіемъ и энергіею; онъ познакомился тоже со всѣми своими фермерами, принималъ во вниманіе ихъ нужды и сошелся близко съ м-ромъ Бромли, мѣстнымъ пасторомъ, съ которымъ старый сквайръ былъ, какъ говорится, почти «на ножахъ». Джонъ не слѣдовалъ воинственной политикѣ своего отца; онъ не преслѣдовалъ бѣднаго пастора сарказмами, напротивъ того, онъ обращался съ почтительно и не пропускалъ тоже ни одной воскресной службы. Все это снискало ему общее расположеніе и не могла не дойти до слуха Болтоновъ. Даніель и его жена, не особенно благоволившіе къ Джону до этого времени, начали сознаваться, что онъ вовсе по походитъ на козлище и что мистриссъ Болтонъ уже слишкомъ взыскательна; а Робертъ прямо спросилъ отца, какого еще зятя хотѣлось бы ему имѣть? Старикъ не зналъ что отвѣтить; онъ былъ бы радъ прекратить всѣ враждебныя отношенія, но онъ былъ не властенъ склонить жену и потому всякое напоминовеніе о Фолькингѣ только раздражало его.

Тетя Полли оказалась благодушнѣе. Въ первое время, какъ уже извѣстно читателю, она метала громъ и молнію, но потомъ, уставъ отъ такого упражненія и уступая доводомъ мужа и сыновей, взиравшихъ на Джона болѣе снисходительно, она стихла и написала даже своему племяннику слѣдующее нѣжное посланіе:

"Дорогой Джонъ, мы всѣ здѣсь готовы не вспоминать прошлаго и согласны даже его простить… хотя, можетъ быть, забыть мы не въ состояніи. Но моему мнѣнію, не хорошо быть злопамятнымъ, хотя бы обстоятельства и но извиняли виновнаго!

"Дядя приглашаетъ тебя на охоту въ будущій четвергъ, или же въ другой день, если въ четвергъ тебѣ не удобно.

"Мы слышали о томъ, что ты ожидаешь наслѣдника и надѣемся, что все обойдется у васъ благополучно. Я очень желаю познакомиться съ твоею женою и навѣщу ее непремѣнно, когда она будетъ въ состояніи принимать посѣщенія.

"Я должна тебѣ сказать, что я тѣмъ охотнѣе протягиваю тебѣ руку примиренія, что наша дорогая Джулія на пути къ устройству своей судьбы при самыхъ лестныхъ условіяхъ. Она выходить за достопочтеннаго Аугустуса Смирки, ректора въ Плумъ-Кумъ-Пиппинсѣ близъ Пулбрэйджа. М-ръ Смирки превосходнѣйшая личность, и мы всѣ въ восторгѣ отъ такой удачной партіи. Кстати: если пріѣдешь теперь, то не застанешь Джуліи; она гоститъ у матушки м-ра Смирки въ Ипсвичѣ.

— Скажите на милость! Она прощаетъ меня! воскликнулъ Джонъ по прочтеніи письма. — Слѣдовало бы спросить, захочу ли я ей простить!

— Допустимъ, что вопросъ долженъ быть поставленъ именно такъ, сказала Эстеръ. Неужели ты ей не простишь? Что до меня касается, то я всегда буду рада ее увидѣть; такъ и напиши отъ меня.

— Но бѣдная Джулія! Ты представь себѣ: этому Смирки за пятьдесятъ и у него пятеро дѣтей отъ первой жены!

— Это не помѣшаетъ быть хорошимъ мужемъ, можно надѣяться.

— И плум-кум-пиппингскій приходъ даетъ менѣе трехъ тысячъ фунтовъ дохода! Бѣдная Джулія!

— Въ тебѣ говоритъ ревность, Джонъ. Садись и пиши самый любезный отвѣтъ.

Джонъ повиновался; онъ поѣхалъ тоже на охоту и былъ ласковъ со всею семьею. Но тетя Полли, не смотря на свое письмо, безпрестанно давала ему понять, что онъ былъ глупъ, не понималъ счастья, которое довалось ему въ руки, но что, впрочемъ, все случилась къ лучшему и само Провидѣніе охранило Джулію, предоставивъ ей теперь участь болѣе блестящую, нежели та, о которой она нѣкогда мечтала. Намекая на все это, тетя Полли была привѣтлива съ племянникомъ, по въ ласкѣ ея чувствовалась какая-то смѣсь и состраданія къ человѣческой глупости, и чувства собственнаго достоинства, которыя какъ бы говорили, что Джонъ сохраняетъ свое мѣсто въ сердцахъ Бабингтоновъ лишь благодаря родственнымъ связямъ и безграничному снисхожденію семьи. О будущности, ожидавшей Джулію, счастливая мать говорила не иначе какъ закатывая глаза отъ восторга; юные Смирки (изъ которыхъ старшему было уже шестнадцать лѣтъ) были, но ея словамъ, «очаровательные птенцы». Джонъ старался выслушивать все это безъ улыбки и разстался съ Бабингтонъ-Голломъ не проронивъ ни одного слова, къ которому могла бы придраться тетя Полли.

Въ декабрѣ, ровно черезъ годъ послѣ свадьбы, всѣ колокола уттерденскаго и нетерденскаго приходовъ зазвонили радостно снова, возвѣщая окрестнымъ жителямъ о рожденіи сына у молодаго сквайра. Вдумываясь въ чувства окружавшихъ его лицъ, Джонъ понялъ только въ эту минуту всю силу ихъ привязанности къ нему, какъ къ законному владѣтелю Фолькинга. Казалось бы, что было имъ до того, кто именно владѣетъ помѣстьемъ, онъ или его кузенъ Джоржъ; между тѣмъ было ясно, что всѣ фермеры были до-нельзя обрадованы рожденіемъ мальчика, которымъ, такъ сказать, упрочивалась царствовавшая династія. Ральфъ-Гольтъ былъ до того радъ, что даже одѣлся въ праздничный нарядъ и не принимался цѣлый день за работу.

Джонъ былъ вполнѣ счастливъ, какъ семьянинъ, какъ гражданинъ и какъ землевладѣлецъ. Всѣ удалось ему въ жизни и будущее улыбалось ему. Эстеръ радовалась и гордилась. Она восторженно показывала своего ребенка мистриссъ Робертъ и другимъ двумъ невѣсткамъ, которыя всѣ поспѣшили явиться къ ней съ поздравленіями. Мистриссъ Даніель принесла при этомъ доброе извѣстіе. По ея словамъ, мистриссъ Болтонъ не могла выдержать и склонялась на общія увѣщанія прекратить непріятную и безосновательную семейную ссору.

Мы сказали, что Джонъ былъ вполнѣ счастливъ; однако на горизонтѣ его блаженства было небольшое облачко, если не омрачавшее его, то все же вносившее нѣкоторую тѣнь въ чистую и свѣтлую сферу. Дѣло касалось денежныхъ интересовъ. Джонъ продалъ свои паи въ золотыхъ пріискахъ, причемъ все устроилось такъ, что ему не пришлось даже ѣхать въ Австралію и деньги были внесены въ мѣстный банкъ на его имя; но именно когда всѣ разсчеты были покончены, Джонъ получилъ отъ Кринкета телеграмму съ просьбою пріостановить дѣло. Это было немыслимо. Купчая была совершена законнымъ порядкомъ и банкъ, получившій деньги на имя Кальдигета, распорядился уже переводомъ ихъ въ Англію. Какой человѣкъ отказался бы отъ удержанія суммы при такихъ обстоятельствахъ? Джонъ отвѣчалъ, что считаетъ дѣло поконченнымъ, но Кринкетъ не унялся и сталъ бомбардировать его телеграммами и длинными письмами. Эта посланія не могли не разстроивать Джона, потому что въ нихъ говорилось, что золотые пріиски, переданные имъ вполнѣ обществу Кринкетъ и Ком., внезапно изсякли. Это подтверждали и прочіе члены компаніи, просившіе Джона возвратить имъ половину денегъ; въ случаѣ его согласія, они обязывались уступить ему снова въ полное владѣніе весь пріискъ.

Джонъ понималъ очень хорошо, что будь Кринкетъ на его мѣстѣ, онъ не захотѣлъ бы даже отвѣчать на подобныя требованія. Равнымъ образомъ, еслибы пріискъ оказался вдругъ вдвое прибыльнѣе, и Джонъ вздумалъ бы тогда требовать съ компаніи дополнительной платы, всѣ пайщики только засмѣялись бы въ отвѣтъ на такую нелѣпую претензію. И они были бы правы. На основаніи этого, Джонъ написалъ твёрдый и рѣшительный отказъ, хотя выражалъ вмѣстѣ съ тѣмъ свое искреннее сожалѣніе о постигшей ихъ неудачѣ. Тогда получалось новое инсьмо, уже не отъ Кринкета и его товарищей, но отъ Евфиміи Смитъ, подписанное притомъ «Епфимія Кальдигетъ». Содержаніе письма было слѣдующее:

— Не смотря на ваше вѣроломство, я не желаю губить ни васъ, ни вашей молодой жены, представивъ доказательства вашему браку со мною въ Австраліи. Но вы вынудите меня къ этому, если не согласитесь на требованія Кринкета. Я состою тоже членомъ той компаніи, которая была составлена имъ съ цѣлью купить весь вашъ пріискъ. Всѣ мы, пайщики, готовы сохранить вашу тайну, если вы дадите намъ средства попытать снова счастья. Вы не можете считать себя въ правѣ удерживать всѣ полученныя вами деньги, въ особенности зная, что въ числѣ ихъ находится и мой капиталъ, скопленный много съ такимъ трудомъ и лишеніями. Въ случаѣ вашего согласія на наши требованія, пришлите сюда довѣренное лицо, которое не только получить отъ меня мое подлинное брачное свидѣтельство, но можетъ присутствовать при моемъ новомъ бракѣ съ Кринкетомъ, который теперь овдовѣлъ и желаетъ на мнѣ жениться. Ставъ его женою, я потеряю всякія права на васъ. Если же вы откажитесь, то я пріѣду въ Англію вмѣстѣ съ Кринкетомъ, еще другимъ свидѣтелемъ моего вѣнчанія съ вами и Анною Юнгъ, бывшею при мнѣ съ того времени неотлучно, и я обращусь къ закону, который приметъ меня подъ свою защиту.

— "Алланъ, проповѣдникъ Веслеянскаго полка, вѣнчавшій насъ, выбылъ изъ колоніи неизвѣстно куда, но я посылаю вамъ копію съ даннаго имъ брачнаго свидѣтельства и сообщаю, что кромѣ вышеупомянутыхъ мною лицъ, въ Агалалѣ находятся по нынѣ еще многія другія, которыя помнятъ тоже фактъ нашего брака. Дикъ Шандъ не присутствовалъ въ самой часовнѣ, но онъ зналъ тоже о совершеніи обряда. Какъ видите, въ свидѣтеляхъ недостатка не будетъ.

Отвѣчайте мнѣ тотчасъ же телеграммою и присылайте какъ можно скорѣе вашего агента.

Справедливо или нѣтъ было обвиненіе, но оно поразило Джона какъ громовымъ ударомъ. Пришло письмо ровно за мѣсяцъ до рожденія ребенка, Джонъ не рѣшился поэтому показать его женѣ и ходилъ дня два, обдумывая дѣло въ одиночку и не зная, придавать ли всей исторіи значеніе или нѣтъ. Наконецъ, онъ счелъ за лучшее обратиться за совѣтомъ къ своему зятю Роберту.

— Что же тутъ правда? спросилъ Робертъ, прочитавъ письмо два раза съ большимъ вниманіемъ отъ начала до конца.

— Все что угодно, за исключеніемъ того, что я вѣнчался съ этою женщиной.

— Не лучше ли вамъ будетъ разсказать мнѣ все, какъ было, подробно и откровенно?

— Я и пришелъ съ тѣмъ намѣреніемъ и показалъ вамъ письмо. Вы понимаете исторію насчетъ денегъ?

— Кажется такъ.

— Я рѣшительно не обязанъ возвращать деньги.

— Разумѣется, не должны, особенно теперь, подъ вліяніемъ угрозъ. Если бы даже эта женщина умирала съ голода, и тогда не должны! Нѣтъ такихъ обстоятельствъ, которыя заставляли бы человѣка выдавать деньги изъ-за страха передъ угрозами. Ради самой Эстеръ, вы не должны уступать.

— Я такъ и рѣшился.

— А теперь, разскажите всю правду.

Въ голосѣ Роберта слышалась нѣкоторая повелительность, какъ бы уже осужденіе и тѣнь недовѣрія. По крайней мѣрѣ, такъ показалось Джону и отозвалось въ немъ весьма непріятно. Онъ пришелъ за совѣтомъ къ умному человѣку, но желалъ, чтобы такой совѣтъ былъ выраженъ дружески, безъ указанія на ошибки, которыхъ Джонъ и не намѣревался признавать за собой. Онъ вовсе не былъ расположенъ выслушивать уроки и наставленія. Онъ отвѣтилъ, однако, на повторенное приглашеніе Роберта разсказать все «какъ было»:

— Я былъ близокъ съ этой женщиной.

— Она жила у васъ?

— Да, жила.

— Въ качествѣ жены?

— Да. Но будетъ лучше, если я разскажу вамъ все сначала.

Онъ передалъ Роберту все, вплоть до встрѣчи съ мистриссъ Смитъ въ Сиднеѣ.

— Вы дали ей положительно обѣщаніе жениться на ней, когда были на пароходѣ?

— Полагаю такъ.

— Вы «полагаете»?

— Да, полагаю. Неужели вы не понимаете, Робертъ, что человѣкъ можетъ находиться въ большомъ сомнѣніи насчетъ истинныхъ словъ, произнесенныхъ имъ въ подобномъ случаѣ?

— Признаюсь, что не понимаю.

— Слѣдовательно, вы не уясняете себѣ положенія человѣка. Но все равно, далъ ли я ей тогда обѣщаніе или нѣтъ, я повторилъ его впослѣдствіи въ Агалалѣ, куда она послѣдовала за мной изъ Сиднея. Но я все же не исполнилъ этого обѣщанія, я не женился на ней.

— Кто нибудь былъ свидѣтелемъ вашихъ словъ? спросилъ Робертъ, становясь серьезнѣе.

— Пасторъ Алланъ, о которомъ она говоритъ, явился однажды къ ней съ укоромъ на счетъ ея поведенія. Она отвѣтила ему, что она помолвлена со мною. Алланъ обротился ко мнѣ и я не отрицалъ моего обѣщанія жениться. Въ это время, я серьезно подумывалъ сдержать свое слово.

— Такъ что вы повторили свое обѣщаніе при этомъ пасторѣ?

— Вовсе нѣтъ, я только не отрицалъ его, какъ вамъ говорю, а потомъ даже разсердился и сказалъ этому Аллану, чтобы онъ занимался своими дѣлами… Мы вели тамъ не строгую жизнь, вообще…

— Оно видно. Но что же далѣе?

— Я давалъ деньги этой особѣ, и она пріобрѣла паи въ нѣкоторыхъ золотыхъ пріискахъ. Ей повезло; скоро она даже и о свадьбѣ забыла, вся поглощенная жаждой наживы. Тутъ вышла у насъ ссора, послѣ которой мы совершенно разстались.

— Называлась она «мистриссъ Кальдигетъ»?

— Я ее такъ никогда не называлъ.

— Но она сама?

— Поймите, Робертъ, что тамъ велась дикая вольная жизнь; въ особенности насчетъ кличекъ были всѣ весьма неразборчивы. Нѣкоторыя лица называли эту женщину «мистриссъ Кальдигегъ», но они знали очень хорошо, что она мнѣ не жена.

— А Кринкетъ?

— Онъ зналъ все лучше всѣхъ.

— Онъ былъ женатъ, какъ кажется? Его жена видалась съ этой особой?

— Мистриссъ Кринкетъ не жила тогда въ Нобблѣ, потому что мужъ съ нею поссорился. Мистриссъ Смитъ была въ это время постоянно съ нимъ, но ей мало было дѣла до жениховъ или обожателей: она была какъ бы помѣшана на одномъ пріобрѣтеніи богатства. Ей посчастливилось вначалѣ, какъ я уже говорилъ. Когда мы разстались, у нея было навѣрное до восьми или десяти тысячъ фунтовъ.

— А потомъ?

— Потомъ, я почти потерялъ ее изъ вида. Я старался избѣгать ее и поторопился даже прекратить всякія личныя сношенія съ Кринкетомъ.

Джонъ замолчалъ. Робертъ сидѣлъ тоже молча съ весьма пасмурнымъ лицомъ.

— Непріятная исторія, промолвилъ адвокатъ.

— Подвергаться мошенничеству и вымогательству всегда очень непріятно, разумѣется.

— Много тутъ… грязнаго.

— Не въ отношеніи ко мнѣ, я надѣюсь.

— Думаете вы, что еслибы все это было извѣстно до вашей женитьбы, принимая даже всѣ факты въ вашемъ собственномъ изложеніи, — я согласился бы на бракъ моей сестры съ вами?

— Почему же нѣтъ?.. Впрочемъ, еслибы и такъ, лѣто обошлось бы и безъ вашего согласія, я думаю.

— Плохо же вы знаете все.

— Послушайте, Робертъ, во всякомъ случаѣ, подобныя разсужденія не ведутъ теперь ни къ чему. Ваша сестра вышла за меня, это фактъ совершившійся. Я обратился въ настоящую минуту къ вамъ, какъ къ лицу, къ которому я могу имѣть довѣріе, и разсказалъ вамъ все откровенно, въ. надеждѣ на вашъ добрый совѣтъ, — но никакъ не желаю выслушивать осужденіе моей прошлой жизни,

— Бѣдная Эстеръ! Много горя у нея еще впереди! Когда она только узнаетъ то, что вы мнѣ разсказали…

— Она давно знаетъ все это; я не говорилъ ой только теперь о письмѣ, щадя ея здоровье; но какъ скоро она поправится, я по скрою отъ нея ничего. Вы напрасно думаете, что между мною и ей существуютъ какія либо тайны.

— Вамъ самимъ будетъ невесело читать въ газетахъ отчетъ о вашей прошлой жизни въ колоніи…

— Невесело, это правда, но я съумѣю перенести такую непріятность. Только очень ошибаетесь всѣ вы, думающіе, что жизнь въ полудикихъ странахъ можетъ и должна идти тѣмъ же спокойнымъ порядкомъ, какъ здѣсь. Золото, непосредственно загребаемое руками, опасная вещь, и я еще свободнѣе другихъ развязался съ бѣдою, вѣрьте мнѣ! Что касается до этой женщины и ея пріятелей, то я напишу имъ, что они не получатъ отъ меня ни одного шиллинга… и они притихнутъ, увидите!

Ссоры между зятьями не послѣдовало. Робертъ сознавалъ своимъ долгомъ, при данныхъ обстоятельствахъ, оказать возможную помощь Кальдигету, но въ тонѣ его что-то перемѣнилось и Джонъ не могъ не замѣтить этого. Они рѣшили, однако, сообща, что слѣдовало отвѣчать на все только короткою телеграммой. «Денегъ по отношенію къ пріиску не будетъ выслано», пославъ ее въ двухъ экземплярахъ: мистриссъ Смитъ и Кринкету.

Дня черезъ два, Джонъ снова ободрился и успѣлъ увѣрить себя, что все показалось ему сначала въ преувеличенномъ видѣ. Гроза должна была пройти мимо. Собственно говоря, онъ былъ готовъ пожертвовать даже большую сумму денегъ, чтобы купить полное молчаніе Кринкета и его подруги, но онъ былъ слишкомъ опытенъ для того, чтобы не ожидать дальнѣйшаго шантажа при такой уступкѣ съ его стороны. Онъ старался казаться наружно совершенно спокойнымъ и никто изъ окружающихъ не подозрѣвалъ его тревогъ. Робертъ не промолвилъ тоже никому въ Кембриджѣ ни слова о всей исторіи, но поѣхалъ на другой же день въ Лондонъ, чтобы посовѣтоваться съ братомъ Уилльямомъ. Вѣришь ты его словамъ? спросилъ онъ, ненеддвъ ему весь разсказъ Кальдигета.

— Вѣрю; онъ не похожъ на лгуна. Каковы бы ни были его прежнія заблужденія, это человѣкъ благородный.

— Что же намъ дѣлать, однако? Честь семьи затронута.

Послѣ долгихъ разсужденій, братья рѣшили дослать къ Новый Южный Валлисъ довѣреннаго человѣка, который долженъ былъ на мѣстѣ собрать всѣ свѣдѣнія, дѣйствуя, по возможности, безъ всякой огласки. Чтобы скрыть отъ всѣхъ это посольство, Робертъ и Уилльямъ приняли всѣ вызываемыя имъ издержки на себя, самъ Джонъ не долженъ былъ знать о придуманномъ ими средствѣ добраться до истины.

— Что у васъ съ Робертомъ? спросила Эстеръ у своего мужа, сидя съ нимъ на диванѣ въ своей комнатѣ и держа ребенка на рукахъ.

Письмо отъ мистриссъ Смитъ было получено въ концѣ октября, мѣсяца за два до рожденія малютки, и отвѣтъ на него былъ посланъ 1-го ноября, такъ что къ тому времени, когда Эстеръ начала поправляться, Джонъ уже привыкъ переносить угнетавшую его мысль. Онъ не разъ разсуждалъ съ Робертомъ о своемъ дѣлѣ, но разспросы адвоката о томъ, получилъ ли онъ отвѣтъ на свои телеграммы въ Австралію, начинали его раздражать. Жена Роберта назвалась давно быть воспріемницею новорожденнаго, но Эстеръ употребляла всѣ свои усилія, чтобы склонить къ тому же и свою мать. Что касалось до крестныхъ отцовъ, то выборъ ея остановился на дядѣ Бабингтонѣ и братѣ Робертѣ. Она очень желала пригласить Роберта, какъ хлопотавшаго объ устройствѣ ея супружескаго счастья. Задолго до рожденія ребенка, Джонъ не противорѣчилъ ей, но теперь, когда предстояло окончательно рѣшить вопросъ, онъ видимо не желалъ звать Роберта, что и побудило Эстеръ спросить, не вышло ли чего непріятнаго между нимъ и ея братомъ.

— Есть кое-что, отвѣтилъ ей мужъ.

— Что же именно? Ты не намѣренъ скрывать отъ меня, я надѣюсь?

— Съ меня требуютъ денегъ обратно по поводу пріисковъ… Я не хотѣлъ тревожить тебя этими разсказами во время твоей болѣзни.

— И Робертъ полагаетъ, что ты долженъ заплатить?

— Нѣтъ, не то… Во всякомъ случаѣ, онъ врядъ ли согласится быть крестнымъ отцомъ… Лучше просить другаго.

— Послушай, могу я знать настоящую причину вашей размолвки?

— Я намѣревался разсказать тебѣ все, какъ я говорю, когда ты поправишься.

— Я совершенно здорова теперь, мой другъ.

— Такъ ли?.. Я самъ былъ бы радъ облегчить свою душу, но я боюсь за тебя…

Въ тонѣ его было что-то, заставившее ее понять, что дѣло было важно. Въ то же время она сознавала, что какъ бы ни были худы вѣсти, лучше было ей услышать ихъ тотчасъ же. Ожиданіе и сомнѣнія могли подѣйствовать на нее вреднѣе самаго потрясающаго удара. Она чувствовала, что самъ Джонъ думаетъ такъ, и потому повторила настойчиво:

— Я здорова, и ты долженъ сказать мнѣ все теперь же.

— Хорошо. Спитъ малютка? Положи его въ люльку.

— Развѣ то… что ты разскажешь… такъ ужасно?

— Вовсе нѣтъ… Выдумки, болѣе ничего.

Онъ взялъ самъ ребенка съ ея рукъ и заботливо уложилъ его въ маленькую постельку, потомъ воротился. къ женѣ, сѣлъ рядомъ съ нею и обнялъ ее рукою за талію.

— Однѣ выдумки! повторилъ онъ.

— Выдумка можетъ бытъ очень зла.

— Правда; такъ и въ этомъ случаѣ. Помнишь ты, что я говорилъ тебѣ объ одной женщинѣ?..

— Мистриссъ Смитъ?.. Это та актриса?

— Она самая. Оказывается, что она принадлежитъ къ числу лицъ, купившихъ у меня пріискъ.

— Въ самомъ дѣлѣ?

— Да, она въ компаніи съ Кринкеромъ и другими. Теперь они требуютъ своихъ денегъ?

— Что-же могутъ, они заставить тебя заплатить?.. И очень разстроитъ такая выдача денегъ?

— Заставить не могутъ, да и самая выдача еще не разорила бы меня.

— Такъ въ чемъ же дѣло, Джонъ? Неужели ты боишься сказать мнѣ?

— Боюсь, моя милая; боюсь замарать чистоту твоихъ помысловъ, сообщая тебѣ подобную гнусность, по я не боюсь собственно за тебя; ничто не угрожаетъ ни тебѣ, ни мнѣ, ли нашему крошкѣ…

— Такъ говори же скорѣе!

— Я скажу… я рѣшился.

Да, онъ много думалъ объ этомъ предметѣ и пришелъ къ тому убѣжденію, что она должна знать все; но онъ по воображалъ до самой послѣдней минуты, до какой степени ему будетъ тяжелъ самый актъ разсказа. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ понималъ, что всякое промедленіе только увеличивало тоску Эстеръ, заставляя ее ожидать чего-то ужаснаго. Если бы онъ сразу объявилъ, ей о выдумкѣ, съ усмѣшкою на лицѣ или съ выраженіемъ одного презрѣнія къ низкой женщинѣ, это было бы лучше. Но онъ пропустилъ время для этого и такъ или иначе, а надо было покончить эту сцену, становившуюся слишкомъ тяжелою для обоихъ.

— Слушай, Эстеръ: эта женщина писала ко мнѣ, называя себя… моею женою!

— Женою!.. Твоею женою, Джонъ?

Эти слова вырвались какимъ-то воплемъ изъ ея груди. Она вскочила съ мѣста и остановилась, вся дрожа, передъ мужемъ.

— Сядь опять сюда, ко мнѣ, сказалъ онъ. Она повиновалась. — Ты покинула меня тотчасъ не потому что усомнилась во мнѣ?

— О, нѣтъ! воскликнула она, кидаясь къ нему въ объятія и осыпая его поцѣлуями, — нѣтъ, я не сомнѣваюсь въ тебѣ, я не могу сомнѣваться! Я просто испугалась твоихъ страшныхъ словъ…

— Я сказалъ тебѣ все, потому что и я не сомнѣвался въ твоей увѣренности во мнѣ.

Она не могла говорить отъ рыданій впродолженіе нѣсколькихъ минуть, но не отнимала своей головы отъ его плеча. — Прости мнѣ, проговорила она наконецъ, — я не выдержала… но теперь я успокоилась немного и могу слушать тебя. Говори же все: зачѣмъ она пишетъ это? И въ какихъ выраженіяхъ она высказала?.. Пріѣдетъ она сюда?.. Говори же скорѣе все, Джонъ!

— Зачѣмъ она говорить, это не трудно пояснить, отвѣтилъ онъ. Ей нужны деньги. Безъ всякаго сомнѣнія, до нея дошли слухи о, томъ, что я женился, и она употребляетъ противъ меня гнусный шантажъ. Конечно, она додумалась до этого не сама; по всей вѣроятности, ее подучилъ Кринкетъ.

— И она пишетъ къ тебѣ какъ жена?

— Она подписалась: «Евфимія Кальдигетъ». Теперь ты знаешь все.

— Ты покажешь мнѣ ея письмо?

— Зачѣмъ? Впрочемъ, если желаешь, то возьми его. Какое бѣдствіе ни поразило бы насъ, лучшее наше утѣшеніе будетъ всегда во взаимномъ довѣріи нашемъ другъ къ другу.

— О, да! воскликнула она, — довѣряй мнѣ все, и я не буду сомнѣваться въ тебѣ никогда!

Она взяла письмо, но волненіе ея было такъ сильно, что она не могла разобрать его смысла, хотя видѣла отчетливо всѣ отдѣльныя слова.

— Прочти его лучше вслухъ, сказала она.

Джонъ началъ читать. Она вслушивалась внимательно.

— Что же это? спросила она, когда онъ докончилъ. Она хочетъ выйти замужъ за этого человѣка, ея товарища… Развѣ это возможно, если она то, что она говоритъ… твоя жена?..

— Ты видишь теперь сама, что это за люди. Но я хочу быть справедливымъ и къ ней. Это все придумалъ Кринкетъ.

— Не послать ли тебѣ ей денегъ?..

— Ни въ какомъ случаѣ.. Человѣкъ погибъ, если онъ испугается шантажа. И если я дамъ ей хоть что нибудь, всѣ повѣрятъ тому, что она говоритъ правду. Робертъ первый повѣритъ!

— Онъ знаетъ?..

— Я показалъ ему письмо тотчасъ по полученіи. Тебѣ не хотѣлъ показывать, пока не родится ребенокъ. Ты понимаетъ это?

Она только прижалась къ нему тѣснѣе при этихъ словахъ, Джонъ продолжалъ: — Когда я разсказалъ ему всю исторію, онъ началъ смотрѣть на меня иначе и наши отношенія стали немного натянутыми.

— Неужели онъ вѣритъ?..

— Нѣтъ, но онъ осуждаетъ многое въ моемъ прежнемъ поведеніи… Я, съ своей стороны, не желаю переносить выговоровъ или замѣчаній.

Эстеръ знала, конечно, лишь въ общихъ чертахъ «прежнее поведеніе» своего мужа по отношенію къ мистриссъ Смитъ. Тѣ мелкія подробности, которыя Джонъ долженъ былъ обнаружить передъ Робертомъ, были скрыты отъ нея; но она не интересовалась ими. Молодая и страстно любимая жена охотно прощаетъ всѣ до-свадебныя проступки своего мужа; въ своей горделивой увѣренности, она расположена даже сожалѣть бѣдныхъ жертвъ того человѣка, который прикованъ теперь къ ея потамъ. Но братья бываютъ не такъ снисходительны, и Эстеръ не удивлялась тому, что Робертъ могъ сердиться на ея мужа за его прежнюю вѣтренность.

— Не поговорить ли мнѣ съ нимъ? сказала она послѣ нѣкотораго молчанія.

— Для чего? Какая польза будетъ изъ этого?.. Что до меня касается, я не желалъ бы, чтобы ты сдѣлала это… Тѣмъ не менѣе, если ты не спокойна, если ты думаешь, что тутъ что нибудь неладно, то я найду совершенно естественнымъ, если ты обратишься именно къ Роберту за совѣтомъ и помощью. Я никакъ не запрещу тебѣ этого!

Говоря это, онъ слегка отодвинулся отъ нея. Разстояніе было небольшое, но оно намекнуло на какое-то разъединеніе, и Эстеръ тотчасъ же почувствовала это.

— Неладно? Что это за выраженіе? сказала она, снова приближаясь къ нему. Неужели ты думаешь, что я могу считать тебя неправымъ, что я предпочту чье либо мнѣніе твоему?.. Я не скажу ни слова съ Робертомъ объ этомъ дѣлѣ.

— Дорогая моя, возразилъ онъ, горячо обнимая ее, — благодарю тебя за эти слова, но я хотѣлъ только ��казать, что если тебѣ нуженъ совѣтъ, то лучше тебѣ обратиться къ Роберту, нежели ко всякому другому.

— Ни къ кому! Я прошу тебя только сообщать мнѣ все, чтобы ни случилось. Но я все же попрошу Роберта быть вторымъ воспріемникомъ нашего мальчика.

— Какъ ты хочешь, сказалъ Джонъ. — Но я увѣренъ, что онъ откажется.

Онъ не ошибся. Получивъ записку отъ сестры, Робертъ сказалъ своей женѣ:

— Я не охотникъ до всѣхъ этихъ церемоній. Напиши ей, что у меня свои предразсудки… или предубѣжденія… или что хочешь, но только я отказываюсь.

Мистриссъ Робертъ не знала ничего объ австралійской исторіи и хотя начинала замѣчать какое-то нерасположеніе Роберта къ Джону, но его слова удивили ее.

— Ты желаешь отдѣлаться отъ приглашенія и поручаешь мнѣ говорить вздоръ по этому случаю? сказала она.

— Вздора нѣтъ. У меня свои предразсудки, вотъ и все.

Мистриссъ Робертъ не могла не знать очень хорошо, что у ея мужа было уже съ дюжину крестниковъ. Она засмѣялась, поэтому, слушая его отговорки.

— Скажи лучше просто, что ты поссорился съ Джономъ, замѣтила она.

— Не поссорился еще, но намъ предстоитъ, можетъ быть, большая ссора. Но я не хочу объяснять теперь ничего на этотъ счетъ и потому не разспрашивай меня болѣе, а напиши къ Эстеръ какъ можно осторожнѣе и ласковѣе, что я рѣшился не крестить болѣе никого. Это будить отлично и для предотвращенія всѣхъ будущихъ приглашеній въ этомъ родѣ.

Мистрисъ Робертъ была умная женщина. Она не настаивала болѣе и исполнила желаніе мужа, но вся эта сцена заставила ее призадуматься.

Приглашеніе, посланное къ матери Эстеръ, послужило предметомъ многихъ обсужденій, споровъ и даже продолжительныхъ обращеній къ Всевышнему. Мистриссъ Болтонъ продолжала ненавидѣть своего зятя, но она сознавала всю святость обязанностей, принимаемыхъ на себя духовными отцемъ и матерью дитяти. Отклонять ихъ отъ себя, когда рѣчь шла о ребенкѣ ея собственной дочери, рожденномъ во вражескомъ станѣ, она считала грѣхомъ. Поэтому, послѣ долгихъ колебаній, она написала Эстеръ, что пріѣдетъ въ назначенный день на нѣсколько часовъ въ Фолькингъ, для того чтобы присутствовать при крестинахъ въ качествѣ воспріемницы новорожденнаго. Это было уже великой побѣдой и Эстеръ была обрадована до глубины души.

Вмѣсто Роберта пригласили Даніеля Болтона, ничего не подозрѣвавшаго о собиравшейся грозѣ.

Наканунѣ крестинъ, Джонъ зашелъ въ контору Роберта. Несмотря на свою размолвку съ нимъ, онъ не забывалъ той искренней пріязни, которая связывала ихъ еще такъ недавно, и понималъ тоже, что въ случаѣ бѣдствія, ему было выгоднѣе всего имѣть Роберта на своей сторонѣ. — Жаль, что вы не хотите быть у насъ завтра, сказалъ онъ.

— Мэргретъ будетъ.

— Но отчего же не пріѣхать и вамъ?

— Дѣла, другъ любезный. Я не могу прогуливать утра ради каждаго появляющагося на свѣтъ ребенка.

— Если причина въ этомъ, то мнѣ нечего сказавъ болѣе, разумѣется…

Произнося эти слова, Джонъ посмотрѣлъ прямо въ глаза своему собесѣднику, какъ бы желая заставить его не прибѣгать болѣе къ пустымъ отговоркамъ.

— Правду сказать, все это не то, Кальдигетъ, сказалъ адвокатъ. — Я желалъ бы вовсе не касаться этого предмета, но если же приходится говорить, то сознаюсь, что я не желаю бывать въ Фолькингѣ до тѣхъ поръ, пока не увѣрюсь, что ваши австралійскіе пріятели намѣрены оставитъ васъ вовсе въ покоѣ.

— Почему же не бывать? Я не понимаю.

— Просто потому, что мнѣ придется, можетъ быть, принять дѣятельное участіе противъ васъ. Я надѣюсь, что до этого не дойдетъ, по все же — дѣло возможное. Поймите, что я не желаю предполагать ничего худаго, но не могу же я быть и вполнѣ увѣреннымъ… Однимъ словомъ, посмотримъ, чѣмъ кончится.

— Неужели вы начинаете вѣрить тому, что говоритъ эта женщина?

— Нѣтъ, я ей не вѣрю. Если бы вѣрилъ, то и не разговаривалъ бы съ вами въ эту минуту. По всей вѣроятности, она лжетъ и притомъ служитъ орудіемъ другихъ, придумавшихъ этотъ шантажъ, какъ вы и сами это предполагаете. Но, согласно вашему собственному признанію, въ вашей прежней жизни было много такого, что придаетъ достовѣрность ея словамъ. Сверхъ того, мнѣ рѣшительно неизвѣстно, что считается тамъ въ колоніи совершеніемъ брака и что нѣтъ.

— Законы тѣ же, что и здѣсь.

— Въ этомъ вы ошибаетесь; различіе въ законахъ о бракѣ существуетъ навѣрное, но какъ оно велико и въ чемъ оно состоитъ, этого я не знаю, да и вы тоже, какъ вижу. Но оставя въ сторонѣ всякую законность, мы можемъ предположить, что эта женщина и ея друзья представятъ такихъ свидѣтелей, которыхъ вамъ будетъ трудно опровергнуть. Надѣюсь, что этого не будетъ… но если вышло бы такъ, то я употребилъ бы все свое вліяніе на то, чтобы взять мою сестру отъ васъ.

— Вамъ это не удастся! воскликнулъ Джонъ съ раздраженіемъ.

— Я говорю только, что старался бы объ этомъ но мѣрѣ силъ. Теперь, когда я высказалъ вамъ мой взглядъ на вещи, вы должны извинить меня, если я предпочитаю держаться, до времени, въ сторонѣ отъ насъ…

Джонъ вышелъ крайне взволнованный изъ конторы. Онъ пріѣхалъ къ Роберту съ тѣмъ чтобы отправиться потомъ къ мистриссъ Болтонъ для выраженія ей своей благодарности за ея согласіе крестить ребенка; Эстеръ просила его объ этомъ, а онъ не хотѣлъ отказывать ей теперь ни въ чемъ, желая загладить своею нѣжностью, тотъ ударъ, который нанесло ей роковое письмо. Но явиться къ мистриссъ Болтонъ, не придя въ болѣе спокойное состояніе, было неблагоразумно. Для того чтобы выслушивать невозмутимо всю ея болтовню, было необходимо вполнѣ обладать собою. Чтобы придти въ надлежащее настроеніе. Джонъ рѣшился прогуляться немного: онъ зашелъ, съ этою цѣлью, въ скверъ, окружающій городское училище. Онъ любилъ это мѣсто, знакомое ему съ дѣтства, и былъ увѣренъ, что не встрѣтитъ тамъ почти никого въ это время дня. Однако, къ его удивленію, поворотивъ въ одну изъ самихъ отдаленныхъ аллеи, онъ увидалъ какого-то повялаго человѣка, дремавшаго на скамьѣ. Голова его была склонена на руки, опиравшіяся на толстую трость, и онъ положительно дремалъ, потому что даже не шелохнулся при приближеніи Кальдигега. Джонъ бросилъ на него взглядъ… — Не можетъ быть! повторилъ онъ. Однако, самъ онъ не могъ уже болѣе сомнѣваться. Передъ нимъ былъ Томасъ Кринкетъ.

Джонъ прошелъ мимо этого человѣка, повернулъ въ другую аллею и потомъ остановился на минуту чтобы обдумать свое положеніе. Множество различныхъ мыслей пронеслось роемъ у него въ головѣ. Было мигновеніе, въ которое онъ хотѣлъ воротиться и спросить у Кринкета, чего онъ хочетъ, но сдѣлавъ шагъ въ его сторону, онъ замѣтилъ, что Кринкетъ уже приподнялъ голову и сидитъ прямо, только отворотясь въ противоположную сторону. Тогда Джону пришло на мысль, что этотъ человѣкъ только притворялся спщцимъ; въ дѣйствительности, онъ узналъ Джона издали и нарочно наклонилъ голову и закрылъ глаза чтобы не быть узнаннымъ въ свою очередь. Вступать съ нимъ въ разговоръ было бы неразумно со стороны Джона. Отношенія ихъ были таковы, что одно неосторожное слово, сказанное сгоряча, могло нанести большой вредъ. Джонъ рѣшился сдѣлать видъ, что не узналъ своего бывшаго партнера и пошелъ далѣе своей дорогой, но сердце такъ и билось у него въ груди.

Онъ долженъ былъ готовиться ко всему самому худшему, и въ эту минуту ему было такъ страшно, что онъ былъ готовъ отдать половину всего своего состоянія чтобы заставить молчать мистриссъ Смитъ и ея сообщниковъ. Мистриссъ Смитъ! Безъ всякаго сомнѣнія и она была здѣсь, съ тѣмъ именно, чтобы представить дѣло въ судъ. Оно будетъ разбираться публично. Всѣ. подробности жизни Джона въ Австраліи будутъ разоблачены всенародно и покроютъ его стыдомъ. Отецъ его, незнакомый до сего времени даже съ именемъ мистриссъ Смитъ и научившійся уважать своего сына, долженъ будетъ перемѣнить свое мнѣніе объ немъ. Онъ слышалъ отъ него до сихъ поръ о Кринкетѣ, какъ о человѣкѣ несчастномъ и вынужденнымъ уступить наконецъ Джону, не только какъ лицу болѣе умному и ловкому, но и какъ поступавшему всегда по долгу правды и чести. Теперь этотъ самый Кринкетъ явится передъ нимъ уже не приниженнымъ и сознающимъ себя недостойнымъ, но выступитъ твердо, стряхнувъ съ себя всякое подчиненіе…

Все это было ужасно и онъ чувствовалъ себя не въ силахъ выбрать и обдумать планъ дѣйствій. Въ самомъ худомъ положеніи представляются всегда два пути: одинъ болѣе, другой менѣе выгодный. Въ данномъ случаѣ. Джонъ не могъ избрать лучшаго изъ нихъ, полагаясь на свое собственное сужденіе, по крайней мѣрѣ, въ эту минуту. Между тѣмъ, время было дорого: Кринкетъ могъ направиться къ родственникамъ Эстеръ и они могли сразу повѣрить его словамъ. Подумавъ это, Джонъ рѣшился пойти снова къ Роберту, вмѣсто того чтобы сдѣлать визитъ мистриссъ Болтонъ. Чтобы ни было, Робертъ оказывался единственнымъ человѣкомъ, съ которымъ Джонъ могъ переговорить о своей ужасной встрѣчѣ.

— Я долженъ сообщитъ вамъ нѣчто очень важное, сказалъ онъ, столкнувшись съ нимъ въ дверяхъ его конторы.

— Извините меня, мнѣ, некогда въ эту минуту, отвѣтилъ Робертъ. — Какъ видите, я спѣшу.

— Вы должны выслушать меня… дѣло важное, настойчиво повторилъ Джонъ. — Ради нашей сестры, прибавилъ онъ, видя нерѣшительность Роберта. Адвокатъ не противорѣчилъ болѣе и ввелъ его въ свою контору.

— Что случилось? спросилъ онъ.

— Этотъ человѣкъ… Кринкетъ… здѣсь.

— Въ Кембриджѣ?

— Да. Я видѣлъ его тотчасъ.

— И говорили съ нимъ?

— Нѣтъ. Но я узналъ его навѣрное.

— А онъ?

— Не знаю, притворство это было или нѣтъ, но онъ не замѣтилъ меня вовсе, повидимому.

— А эта женщина?

— Ничего не знаю. Я сообщаю вамъ только о его появленіи. Но прибылъ онъ сюда, конечно, не даромъ.

— Въ этомъ нѣтъ сомнѣнія, сказалъ Робертъ. — Вы скоро услышите о немъ.

— Объ этомъ нечего спорить, но я пришелъ къ вамъ съ вопросомъ, Робертъ. Вы понимаете, что я долженъ поручить мое дѣло опытному адвокату. Нѣтъ сомнѣнія въ томъ, что этотъ Кринкетъ и его сообщница рѣшатся на всякое лжесвидѣтельствованіе и подлогъ; мнѣ придется опровергать все это. Нечего и доказывать, что я не могу обойтись при этомъ безъ хорошаго адвоката. Не согласитесь ли вы взять на себя его обязанность?

— Я намѣреваюсь защищать интересы моей сестры, произнесъ сдержанно Робертъ.

— Я и ваша сестра составляетъ одно. Раздѣлять наши интересы немыслимо и потому и спрашиваю васъ еще разъ: хотите вы вести мое дѣло? Я желалъ бы этого. Мы относитесь ко мнѣ очень жестко; тѣмъ не менѣе, я чувствую, что могу довѣриться вамъ вполнѣ. Если вы окончательно вооружены противъ меня, то, разумѣется, вамъ лучше отклонить мою просьбу; но я думаю, что изъ любви къ сестрѣ, вы были бы должны поступить иначе.

Онъ говорилъ твердо и смотрѣлъ въ глаза Роберту безъ всякаго замѣшательства.

— Надо подумать, сказалъ адвокатъ.

— Завтра у насъ крестины, я постараюсь не думать ни о чемъ непріятномъ втеченіе дня, сказалъ Джонъ, но послѣ завтра, въ среду, вы дадите отвѣтъ?

— Хорошо. Но что, если этотъ человѣкъ зайдетъ ко мнѣ въ этотъ промежутокъ времени?

— Вы съумѣете его принять, Робертъ, я въ этомъ увѣренъ. Выслушайте его или скажите ему что найдете нужнымъ, я полагаюсь на васъ.

Они простились и Джонъ уѣхалъ обратно въ Фолькингъ.

Воротясь домой, Джонъ не рѣшился сказать тотчасъ же женѣ о своей встрѣчѣ съ Кринкетомъ. Эстеръ была здорова и переносила все съ удивительнымъ терпѣньемъ, не позволяя себѣ даже лишнихъ разспросовъ среди поразившаго ее несчастья, но Джонъ, научившійся цѣнить ее еще болѣе въ эти послѣдніе дни, не хотѣлъ отравлять для нея торжественнаго дня крестинъ еще новою тяжкою вѣстью. Такимъ образомъ Эстеръ была относительно спокойна и могла радоваться хотя тому, что мать ея пріѣхала, наконецъ, въ Фолькингъ. Съѣхались и другіе родственники: старики Болтонъ и Кальдигетъ, Даніель Болтонъ съ женою, мистриссъ Робертъ Болтонъ, наконецъ, даже и дядя Бабингтонъ. М-ръ Кальдигетъ былъ въ духѣ и встрѣтился съ своимъ своякомъ довольно привѣтливо, не смотра на всѣ прежнія обоюдныя колкости между ними. Старикъ былъ такъ счастливъ, глядя на своего сына, что готовъ былъ помириться со всѣмъ, даже съ «непроходимою тупостью» своего родственника, какъ онъ насмѣшливо выражался, а м-ръ Бабинггонъ, если и недалекій, то крайне добродушный человѣкъ, никогда не помнилъ обидъ и былъ радъ всякому случаю побалагурить въ пріятной компаніи. Онъ наговорилъ тьму любезностей молодой хозайкѣ, объявилъ ей, что его жена горитъ желаніемъ познакомиться скорѣе съ новой родственницей, расхвалилъ ребенка и все, что только было еще въ домѣ, и расшевелилъ, наконецъ, все общество такъ, что всякая принужденность между гостями исчезла. Джонъ Кальдигетъ долженъ былъ принимать участіе въ общей веселой бесѣдѣ съ улыбкою на лицѣ, вспоминая, къ то же время, ежеминутно о присутствіи Кринкета въ Кембриджѣ. Молодая мать старалась казаться вполнѣ счастливой, хотя передъ глазами ея носилось безпрестанно письмо, подписанное именемъ «Евфиміи Кальдигетъ». Но оба они разыгрывали хорошо свои роли, не смотря на все свое внутреннее страданіе,

Мистриссъ Болтонъ, прибывъ въ Фолькингъ, была вынуждена подать руку своему зятю; лицо ея приняло, однако, при этомъ самое не пріятное выраженіе. Эстеръ была довольна уже и тѣмъ, что видѣла ее у себя и могла передать ей на руки Своего сына. Скоро всѣ поѣхали въ церковь, за исключеніемъ стараго Кальдигета, который остался дома къ великому соблазну мистриссъ Болтонъ.

Обрядъ начался. По мѣрѣ того какъ произносились молитвы и священная вода окропляло младенца, Джону становилось легче. Онъ благодарилъ Бога за то, что все это успѣло совершиться до наступленія грозы. Если бы Кринкетъ показался Болтонамъ до этого времени, то, разумѣется, не только мистриссъ Болтонъ, но и никто изъ ея семьи не присутствовалъ бы теперь при крещеніи ребенка. Самъ дядя Бабингтонъ не рѣшился бы пріѣхать въ подобномъ случаѣ.

Размышляя объ этомъ, Джонъ взглянулъ на старика Болтона и замѣтилъ, что его глаза были пристально устремлены въ уголъ, къ лѣвой стѣнѣ храма. Повинуясь тому невольному чувству, которое заставляетъ и насъ посмотрѣть на ту точку, которая привлекаетъ вниманіе нашихъ сосѣдей, Джонъ повернулъ тоже голову влѣво… Дрожь пробѣжала у него по тѣлу. На одной изъ скамеекъ, находившихся ближе къ выходу, сидѣлъ Кринкетъ, рядомъ съ какимъ-то другимъ человѣкомъ. Джонъ не усомнился ни на минуту, что это тоже пріѣзжій изъ Австраліи. Онъ не могъ припомнить его имени, но онъ зналъ его въ лицо, потому что встрѣчался съ нимъ не разъ въ Нобблѣ и въ Агалали, даже принималъ его у себя… именно въ то время, когда и мистриссъ Смитъ жила въ Нобблѣ. И Джону припомнилось въ это мгновеніе, что этотъ человѣкъ, обращаясь къ Евфиміи Смитъ въ его присутствіи, называлъ ее «мистриссъ Кальдигетъ» и что онъ, Джонъ, не возражалъ противъ такого на именованія…

Уттерденская церковь не обширное зданіе. Появленіе въ ней незнакомцевъ не могло пройти незамѣченнымь даже при обыкновенной воскресной службѣ, — тѣмъ болѣе при совершенія обряда, на которомъ присутствуютъ, обыкновенно, лишь самые близкіе родственники. При томъ же Кринкетъ не сидѣлъ просто въ углу, какъ случайный и равнодушный зритель, но смотрѣлъ во всѣ глаза, опираясь руками на свою трость и выдавшись впередъ всѣмъ корпусомъ. Его товарищъ, откинувшійся небрежно на спинку скамьи, принималъ, повидимому, гораздо менѣе участія въ происходившемъ. Было очевидно, что онъ взятъ только для того, чтобы выдвигаться впередъ, когда прикажутъ, но самостоятельной роли играть не намѣренъ. Джонъ понималъ это все съ изумительной ясностью.

Церемонія кончилась и Джонъ долженъ былъ выслушать общія поздравленія, отвѣчать на нихъ и казаться счастливымъ. Онъ выдержалъ все это хорошо, улыбался, поцѣловалъ ребенка, лежавшаго на рукахъ молодой матери, и сказалъ ой привѣтливое слово, — походя на великаго актера, который продолжаетъ играть съ совершенствомъ, не смотря на внезапную боль, пронизавшую ему сердце. Но что слѣдовало дѣлать далѣе? Никто еще не слыхалъ отъ него о Кринкетѣ; сама Эстеръ не знала еще, что онъ успѣлъ проникнуть въ Кэмбриджъ. Что было лучше; заговорить съ этимъ человѣкомъ, или же пройти мимо, какъ бы не узнавъ его? Но Кринкетъ могъ обратиться къ нему самъ; онъ могъ крикнуть на всю церковь имя Евфиміи Смитъ…

Для рѣшенія вопроса оставалось лишь нѣсколько мгновеній; присутствовавшіе начинали уже направляться къ двери. Чтобы выиграть время, Джонъ повернулся къ пастору и сказалъ ему нѣсколько словъ. Произнося эти двѣ-три фразы, онъ принялъ рѣшеніе: признать Кринкета и заговорить съ нимъ привѣтливо, какъ со старымъ знакомымъ. Это должно было, по крайней мѣрѣ, отклонить всякій скандалъ въ церкви и позволяло Джону приготовиться лучше къ дальнѣйшей борьбѣ. Къ тому же онъ не зналъ еще въ точности намѣреній Кринкета, который писалъ ему, до сихъ поръ, единственно только о деньгахъ, вовсе не намекая на двоеженство… Евфимія Смитъ могла и самовольно употребить имя этого человѣка для своихъ цѣлей. Наконецъ, если уже должна была разразиться гроза, то его радушное привѣтствіе Кринкету и его товарищу при первомъ свиданіи, на глазахъ всѣхъ, могло только говорить въ пользу Джона.

— Вы ли это, м-ръ Кринкетъ? Вотъ неожиданность! сказалъ онъ весело, протягивая руку пріѣзжему. Трудно было ему принять на себя радушное выраженіе лица и придать своему голосу спокойную и непринудительную интонацію, однако это ему удалось. — Скажите, не васъ я видѣлъ вчера въ училищномъ саду?

— Какъ же, меня самого, отвѣтилъ Кринкетъ улыбаясь значительно.

— Я было оборотился къ вамъ, но подумалъ, что навѣрное обманулся… Сейчасъ крестили моего сынка; вы знаете?.. Но сдѣлаете ли вы мнѣ удовольствія пожаловать къ намъ на завтракъ?

— Припоминаете ни этого молодца?.. Джэкъ Адамсонъ… сказалъ Кринкетъ вмѣсто отвѣта.

— Помню, помню! воскликнулъ Джонъ, подавая руку и Адамсону, который казался еще неотесаннѣе Кринкета. — Надѣюсь, что и онъ придетъ?.. Позвольте мнѣ познакомить васъ съ моими ближайшими родственниками… Отца моего нѣтъ въ церкви, но это мой тесть, м-ръ Болтонъ… это м-ръ Бабингтонъ, мой дядя… Это мои два бывшіе партнера по разработкѣ пріисковъ, продолжалъ, онъ, представляя пріѣзжихъ обоимъ старимъ джентльмэнамъ. смотрѣвшимъ съ изумленіемъ на незнакомцевъ. — Они прибыли сюда, полагаю, по дѣлу о покупкѣ моихъ паевъ въ пріискѣ…

— Вѣрно, подтвердилъ Адамсонъ.

— Но теперь не время говорить о дѣлахъ; надо прежде позавтрак��ть и выпить за здоровье моего малютки… Не угодно ли вамъ пожаловать? Я познакомлю насъ дома и съ моей женой.

— Что же, поѣсть можно, отвѣтилъ Кринкетъ. — Идемъ, Джэкъ!

Они нашли рядомъ съ Джономъ, между тѣмъ какъ оба Болтона и м-ръ Бабингтонъ слѣдовали за ними поодаль. Дамы уѣхали изъ церкви ранѣе въ экипажахъ, взявъ съ собой и малютку.

Отъ церкви до Фолькинга было не болѣе полумили, но Джону казалось, что онъ не дойдетъ никогда до своего дома. Кринкетъ предлагалъ ему дорогою различные вопросы.

— Ваши угодья? говорилъ онъ, показывая направо и налѣво.

— Собственно не, а моего отца.

— А люди толкуютъ, что ваши.

— Они полагаютъ такъ, потому что я живу здѣсь.

— А онъ-то, родитель вашъ, гдѣ? спросилъ Адамсонъ.

— Онъ живетъ въ Кембриджѣ.

— Вы, значитъ, въ родѣ управляющаго?

— Да, если хотите.

— Житье вамъ привольное, нечего сказать!

— Не на что жаловаться, отвѣтилъ Джонъ, чувствуя себя, въ ту же минуту, самимъ несчастнѣйшимъ человѣкомъ, Они дошли, наконецъ, до крыльца. Наскоро представивъ новыхъ гостей своему отцу, Джонъ бросился наверхъ, въ комнату жены. Мистриссъ Болтонъ и няня стояли вмѣстѣ съ Эстеръ у колыбели ребенка. Молодая женщина была слишкомъ благоразумна для того, чтобы предложить при нихъ какой нибудь вопросъ своему мужу, но она вышла подъ первымъ предлогомъ изъ комнаты и Джонъ послѣдовалъ за ней. Они прошли черезъ коридоръ въ его уборную. Здѣсь никто не могъ слышать ихъ разговора.

— Кто эти люди, Джонъ?.. Кто они?

— Они изъ Австраліи. Я пригласилъ ихъ къ завтраку, какъ своихъ бывшихъ товарищей.

— А женщина?.. Эстеръ проговорила это слово чуть слышно и ухватись за спинку кресла, возлѣ котораго стояла, чтобы не упасть.

— Съ ними нѣтъ никакой женщины.

— Одинъ изъ нихъ… Кринкетъ?

— Да, это Кринкетъ.

— И я должна сидѣть за однимъ столомъ съ этимъ человѣкомъ!

— Это будетъ разумнѣе, моя милая. Мы еще не знаемъ, съ его ли согласія было написано то письмо. До этой минуты онъ не говорилъ ни слова о… ней. Въ виду этого мнѣ нѣтъ причины быть невѣжливымъ съ нимъ. Можетъ быть онъ пріѣхалъ только ради денегъ… Подождемъ. что будетъ… а до тѣхъ поръ ты не захочешь, конечно, увеличивать тягость моего положенія своею нелюбезностью; я въ этомъ увѣренъ.

— Будь спокоенъ, сказала Эстеръ, обнимая его. Я выдержу все, никто ничего не замѣтитъ, ступай же скорѣе къ гостямъ.

Она сдержала слово. Сойдя внизъ съ ребенкомъ на рукахъ, она поднесла его ко всѣмъ своимъ роднымъ для поцѣлуя и потомъ привѣтливо поклонилась пріѣзжимъ, говоря, что была очень рада видѣть старыхъ друзей своего мужа и его товарищей по трудовой жизни.

— Да, сударынька, сказалъ Адамсъ, — мы трудились вмѣстѣ одинаково, когда работа была, ухъ! какъ тяжела. Но вашъ молодой сквайръ отдыхаетъ теперь, что ему!

Эстеръ улыбнулась опять очень ласково и сѣла возлѣ своей матери. Мистриссъ Болтонъ смотрѣла съ нескрываемымъ отвращеніемъ на пріѣзжихъ; старый банкиръ отвелъ сына Даніеля въ сторону и разспрашивалъ его; но Даніель не зналъ ничего.

— Вѣрно не совсѣмъ ладно покончены у нихъ разсчеты по этому пріиску, говорилъ старикъ. Даніель думалъ то же.

Послѣ завтрака всѣ Болтоны тотчасъ уѣхали, какъ и было предположено заранѣе; м-ръ Бабингтонъ простился тоже съ хозяевами, но австралійскіе пріѣзжіе остались и Кринкетъ сказалъ Джону:

— Не пройтись ли намъ немного, сэръ? Мы потолкуемъ съ вами, ходя, а Джэкъ посидитъ пока гдѣ нибудь…

— Съ удовольствіемъ, отвѣтилъ Джонъ.

Выйдя изъ дома, Кальдигетъ повелъ своего гостя черезъ садъ и огородъ къ открытой полянѣ, которая простиралась между первой канавой и другой, впадавшей въ нее подъ прямымъ угломъ. Мѣсто было уединенное и удобное для серьезнаго разговора, но вовсе не привлекательное для глазъ: прохаживаясь съ своимъ собесѣдникомъ взадъ и впередъ вдоль по насыпи, Кринкетъ могъ любоваться только на мутную воду съ одной стороны и на плоскія поля, покрытыя весеннею грязью, съ другой. Но онъ не переставалъ восхищаться всѣмъ, что видѣлъ.

— И это все ваше? спросилъ онъ, указывая на груды зерна подъ навѣсомъ.

— Мое… чему я не радъ.

— Что вы хотите этимъ сказать?

— То, что при нынѣшнихъ цѣнахъ на хлѣбъ, невыгодно сѣять рожь и сохранять ее на зиму.

— А тѣ постройки… вонъ, трубы-то торчатъ… тоже ваши?

Онъ указывалъ на ферму, которая арендовалась Гольтомъ.

— Это принадлежитъ тоже къ помѣстью, отвѣчалъ Джонъ.

— Прахъ побери! А какъ припомнишь-то нашу первую встрѣчу!.. Какъ вы это подошли и говорили со мною сквозь рѣшетку… Не приходило мнѣ тогда въ голову, что передо мною джентльмэнъ-помѣщикъ!

— Я промоталъ много денегъ въ молодости, сказалъ Джонъ, — и однихъ доходовъ съ имѣнья мало, чтобы покрыть такую издержку. Пришлось заложить помѣстье, но я считалъ себя обязаннымъ выработать денегъ на выкупъ.

— Да, я сдѣлалъ это.

— Легко вамъ было! Вѣдь пропасть денегъ вывезли вы изъ колоніи, Кальдигетъ!

— Самому себя хвалить не приходится, но я могу сказать, что я работалъ не покладывая рукъ, а когда счастіе улыбнулось мнѣ, то я не пустился тоже въ кутежъ, какъ другіе.

— Да, вы были сдержаны на счетъ вина…

— И насчетъ всего прочаго. Я берегъ свои деньги.

— Ну, на счетъ прочаго… васъ тоже, кажется, мнѣ цѣломудреннымъ-то Іосифомъ назвать не приходится!

И Кринкетъ расхохотался такъ нахально при этихъ словахъ, что Джону пришло невольно желаніе увидѣть его на днѣ канавы, катившей свои мутныя волны у ихъ ногъ. — И счастье же вамъ валило дьявольское! продолжалъ Кринкетъ.

— Но вамъ оно тоже благопріятствовало, мнѣ кажется. Когда я прибылъ въ Ноббль, у насъ насчитывали такой капиталъ, до котораго мнѣ и теперь далеко.

— Гдѣ онъ теперь-то мой капиталъ? Вотъ что скажите!

— На это мудрено отвѣчать.

— Что мудренаго назвать человѣка, къ которому въ карманъ перевалила большая часть моихъ денежекъ… И хотя бы какая сотня фунтиковъ мнѣ осталась изъ всего этого!

— Жаль мнѣ васъ, Кринкетъ, если дѣла ваши такъ плохи…

— Жаль!.. Вы все такой жалостливый… А не помѣшала вся эта жалость ваша мнѣ раззориться на вашемъ проклятомъ пріискѣ!.. Да что по-пусту калякать… я вамъ скажу вотъ что: собралъ я послѣднія крохи, только что хватило бы на нашъ переѣздъ сюда съ Адамсономъ и еще съ… съ двумя другими… Этимъ двоимъ придется тоже здѣсь дѣйствовать, можетъ быть, ваша милость!

Атака была начата, но какъ слѣдовало Джону отвѣчать на нее? Только въ одномъ отношеніи далъ ему Робертъ Болтонъ ясный и опредѣленный совѣтъ: ни подъ какимъ видомъ не долженъ былъ онъ давать денегъ этимъ людямъ. Всякая денежная уступка предавала его въ ихъ руки. Вполнѣ довѣряя опытпости и смѣтливости Роберта, Джонъ самъ былъ знакомъ съ житейскою практикою на столько, что зналъ обыкновенно сужденіе свѣта о человѣкѣ, выдающемъ деньга изъ страха передъ угрозой. Такого несчастнаго подозрѣваютъ всегда виновнымъ въ гнуснѣйшихъ преступленіяхъ. Не смотря, однако, на это, какое-то, — можетъ быть, слишкомъ щекотливое, — чувство справедливости заставляло Джона желать дать что нибудь этому человѣку, говорившему ему въ глаза, что онъ, благодаря обороту колеса фортуны, завладѣлъ; тѣмъ богатствомъ, которое нѣкогда было въ его рукахъ…

— Вы говорите въ видѣ угрозы? спросилъ онъ въ отвѣтъ на послѣднія слова Кринкета.

— Принимайте какъ знаете, сквайръ! Мы, собственно грозиться не желаемъ.

— Я дѣлаю намъ замѣчаніе потому, что если дойдетъ до застращиваній, то вамъ лучше будетъ убираться отсюда.

— Ну, будьте помилостивѣе къ старому пріятелю! И что хорошаго сердиться?.. Вспомните, что я принялъ васъ ласково, когда вы явились къ моимъ воротамъ съ не очень-то полнымъ: карманомъ…

Въ этихъ словахъ было мало правды: во-первыхъ, Кринкетъ обошелся очень неласково съ Джономъ и его товарищемъ при томъ случаѣ, о которомъ упоминалось; во-вторыхъ, Кальдигетъ располагалъ тогда значительнымъ капиталомъ; но Джонъ не считалъ нужнымъ заводить побочнаго спора изъ-за такихъ пустяковъ. Кринкетъ продолжалъ между тѣмъ: — Кабы не я, не попасть бы вамъ въ нашу ��ирму, не разбогатѣть бы, Кальдигетъ! Мнѣ вы обязаны своимъ счастьемъ!

— Я обязанъ болѣе всего своему труду…

— Разсказывайте! Другіе тоже трудятся и трудились, а всѣмъ ли удача?.. Возьмите хоть меня: я ли не работалъ и денно и нощно? Но у васъ смѣтка, — этого у насъ нельзя отнять: смѣтка большая.

— Я поступалъ всегда честно.

— Да честность-то что? По моему, нѣтъ ничего ловчѣй честности. Честно обставь пріобрѣтете, — никто уже не отниметъ. Въ этомъ и выгода всякой честности. Такъ-то!.. Теперь объ этимъ самыхъ пріискахъ: я, Джэкъ Адамсонъ и еще одна личность — (онъ подмигнулъ значительно при послѣднемъ словѣ) — мы вѣрили въ богатство участка и рѣшили выкупить у васъ вашу часть… А вы главный пайщикъ были. Гдѣ собрать такую сумму, которая требовалась?.. Говорите: дешево продавалъ! Гмъ! Мы сами думали, что дешево покупаемъ, но все же денегъ-то не хватало. Вошли въ сдѣлку съ однимъ банкомъ въ Сиднеѣ. Онъ выдалъ намъ деньги, но не иначе, какъ взявъ себѣ въ обезпеченіе долга весь пріискъ. Мы рады были и расплатились съ вами… Но что же? Съ той минуты, какъ мы выдали капиталъ, распроклятыя розсыпи точно заколдовались… Никакого дохода! Если не вѣрите, я вамъ документы представлю.

Кальдигетъ нисколько не сомнѣвался въ истинѣ разсказа. Его повѣянный писалъ ему о томъ, что его бывшій пріискъ изсякъ и что онъ сбылъ его съ рукъ какъ разъ по время. Но во всемъ этомъ «смѣтливость» Кальдигета не играла ни малѣйшей роли. Напротивъ того, въ самое время продажи, пріискъ считался очень богатымъ и самые опытные въ дѣлѣ люди полагали, что Джонъ продаетъ свою часть слишкомъ дешево, въ прямой ущербъ своимъ интересамъ.

Онъ самъ думалъ, что много теряетъ, но ему такъ хотѣлось разнязаться съ Австраліей, что и онъ не торговался съ Кринкетомъ. Но пріисковое богатство подвержено самымъ неожиданнымъ случайностямъ. Покупатели испытали это на себѣ. Все это было извѣстно Джону, и явись Кринкетъ прямо, безъ всякаго предварительнаго вмѣшательства Евфиміи Смитъ. Джонъ помогъ бы ему съ большою готовностью; но теперь дѣло было усложнено и именно въ такомъ смыслѣ, что всякая помощь Кринкету и его партнерамъ могла только обратиться по предъ самому Кальдигету.

— Я вполнѣ вѣрю вамъ въ томъ, что касается вашей неудачи, сказалъ онъ.

— Вѣрите и не хотите ничего сдѣлать для насъ? Неужели рѣшитесь пустить насъ по міру?.. И это владѣя всяческими угодьями!

Джонъ былъ затронутъ такими словами. Онъ былъ готовъ, въ эту минуту, отдать половину полученыхъ денегъ. Онъ выдавалъ своему отцу всѣ доходы съ Фолькинга, но пользовался домомъ и принадлежавшею къ нему фермою; сумма, полученная имъ за пріискъ, далеко не составляла еще всего его капитала. Такимъ образомъ, онъ былъ гораздо болѣе нежели обезпеченъ и ему становилось неловко при мысли, что излишекъ его богатства составленъ на счетъ какихъ нибудь Адамсона и… Евфиміи Смитъ. Кринкетъ сдѣлалъ ошибку, требуя въ своихъ письмахъ возвращенія денегъ слишкомъ настойчиво и безъ всякаго объясненія тѣхъ подробностей, которыя выяснились впослѣдствіи: оттого Кальдигетъ и отвѣчалъ ему отказомъ, но именно теперь, когда бѣдственное положеніе всѣхъ партнеровъ стало извѣстнымъ и Джонъ былъ готовъ поступить съ ними великодушно, это становилось для него невозможнымъ. Но онъ ждалъ, что будетъ далѣе, отъ души желая дать деньги, съ тѣмъ только, чтобы не запутать себя.

— Вы произносили угрозы… началъ онъ, желая дать уразумѣть какъ нибудь Кринкету свое дѣйствительное душевное настроеніе.

— Никакихъ угрозъ пока не было…. Но, коли на то пойдетъ, увидите не однѣ угрозы, а кое-что и почище!.. Сначала мы добромъ, а потомъ и зломъ примемся… Что, въ самомъ дѣлѣ! То-то же, мотайте себѣ на усъ!

Этотъ человѣкъ ставилъ Кальдигета въ невозможное положеніе. Предложить денегъ послѣ такихъ его словъ значило выказать явную трусость. Джонъ не зналъ, на что рѣшиться. Имени «Смитъ» не произносилось до сихъ поръ… Ее ли разумѣлъ Кринкетъ, говоря о томъ, что съ нимъ пріѣхали и «другіе»? Но надо было отвѣтить что нибудь и Джонъ проговорилъ по возможности спокойнѣе:

— Я думаю, будетъ лучше, если мы станемъ вести переговоры черезъ моего адвоката.

— Вотъ нашли простаковъ! воскликнулъ, Кринкетъ. Чего намъ толковать съ вашими адвокатами на счетъ денегъ? Они намъ скажутъ, что все обдѣлано вами по закону, и мы въ этомъ, имъ противорѣчить не можемъ. Да, деньги ваши, всякій судъ это такъ рѣшитъ… Но мы посмотримъ, то ли же онъ скажетъ на счетъ вашихъ другихъ дѣлъ… Тогда не такъ запоете и не рады будете и тому, что насчетъ нашей нищеты поживились!

Было ясно, что Кринкетъ рѣшительно не понималъ состоянія души у своего собесѣдника.

Онъ полагалъ, что Джонъ старается, прежде всего, обезпечить себя отъ денежной потери.

— Не знаю, какъ и говорить съ вами, сказалъ Кальдигетъ послѣ нѣкотораго молчанія. — Вы сами признаете, что по закону я правъ, между тѣмъ продолжаете дѣлать мнѣ какія-то таинственныя угрозы…

— Вы ихъ понимаете отлично! перебилъ Кри пкетъ.

— Я на нихъ не обращаю вниманія. Можете поступать, какъ хотите.

— И поступимъ.

— Я очень жалѣю, что вы потеряли деньги черезъ покупку моего пріиска…

— Похоже, что желаете, очень похоже!

— Но послѣ вашихъ рѣчей, мнѣ невозможно предложить вамъ какое нибудь вознагражденіе съ моей стороны. Повторяю, однако: если хотите обратиться къ посреднику между нами, то я попрошу м-ра Роберта Болтонъ принять васъ…

— Это братъ вашей жены?

— Такъ точно.

— Намъ съ нимъ толковать не о чемъ. Не могу я пойти къ нему и сказать: дайте намъ столько-то тысячъ фунтовъ, чтобы замазать намъ рты! Но съ вами это рѣчь подходящая. Слушайте же послѣдній мой сказъ: вы получили за пріискъ шестьдесятъ тысячъ фунтовъ. Банкъ ссудилъ намъ, при этомъ, двадцать тысячъ, взялъ за то всю землю и со всѣмъ заведеніемъ себѣ подъ залогъ. Пусть все такъ и остается за нимъ, а вы возвратите намъ хотя половицу нашихъ кровныхъ-то сорока тысячъ! Слышите? Выложите двадцать тысячъ и я уберусь съ первымъ же пароходомъ въ. Австралію, и жену съ собою возьму. Понимаете? Поѣду назадъ повѣнчавшись… И все дѣло тогда уладится. Что же, идетъ?

Съ какою радостью выдалъ бы Кальдигетъ эти двадцать тысячъ фунтовъ! Не будь вовсе на свѣтѣ Евфиміи Смитъ, онъ пожертвовалъ бы требуемой суммой для одного успокоенія своей совѣсти въ отношеніи невольно обиженныхъ имъ прежнихъ партнеровъ. Но дать теперь значило позволить всѣмъ Болтонамъ вѣрить въ то, что Евфимія Смитъ имѣла дѣйствительное право называть его своимъ мужемъ. И потомъ, развѣ можно было полагаться на обѣщанія такихъ лицъ, какъ Евфимія Смита, и Кринкетъ? Развѣ они не могли остаться въ Англіи и постоянно требовать съ него новыхъ суммъ, безнаказанно продолжая такой шантажъ по своему произволу?

Обдумывая все это, Джонъ подошелъ съ своимъ собесѣдникомъ къ тому мѣсту, гдѣ дорога поворачивала отъ канавы къ усадьбѣ. Онъ остановился здѣсь и сказалъ твердымъ голосомъ:

— Слушайте меня въ свою очередь, Кринкетъ. Я не могу болѣе говорить съ вами; не могу лично обѣщать вамъ чего бы то ни было. Человѣкъ, котораго стараются застращать, не долженъ соглашаться ни на малѣйшую уступку. Вы сами это хорошо понимаете. Но если вы желаете вести переговоръ черезъ третье лицо, именно черезъ моего родственника Роберта Болтона…

— Убирайтесь вы съ вашимъ родственникомъ! Онъ вамъ такой же родственникъ, какъ и я! воскликнулъ Кринкетъ.

— Послѣ этого, я прерываю всякій разговоръ съ нами, отвѣтилъ ему Джонъ, отворачиваясь отъ него и направляясь къ дому. Онъ шелъ быстрыми шагами, но Кринкетъ не отставалъ отъ него хотя держался нѣсколько издали. У входа въ садъ они встрѣтили Адамсона, который, согласно приказанію товарища, прогуливался неподалеку, впродолженіе всего разговора Кринкета съ Кальдигетомъ.

— Каковъ? закричалъ Крникеть во все горло, — не хочетъ уступить ни клочка изъ того, что съ насъ награбилъ!

— Ладно! отвѣтилъ на это Адамсонъ. — Если онъ такъ съ вами поступаетъ, то и мы дадимъ себя знать!

— Видалъ я всякихъ молодцовъ, продолжалъ Кринкетъ тѣмъ же голосомъ, — но такого какъ этотъ, не попадалось! А еще помѣщикъ, и мировымъ судьей служитъ! Хорошъ, нечего сказать!

— Дарвель, сказалъ Джонъ, обращаясь къ садовнику, который шелъ въ это время по саду и невольно слышалъ все, что было тотчасъ сказано, — Дарвель, проводи этихъ джентльменовъ изъ усадьбы.

Дарвель приготовился исполнить приказаніе, но какъ-то чудно ему было: онъ зналъ, что эти господа пришли изъ церкви вмѣстѣ съ молодымъ сквайромъ, были приглашены къ завтраку, а теперь…

— Будь я на вашемъ мѣстѣ, Дарвель, я не захотѣлъ бы жить на жалованьи у такого человѣка, сказалъ Крикнетъ. — Обобралъ своихъ друзей до-чиста, а потомъ женился здѣсь, покинувъ несчастную первую жену тамъ, въ колоніи!.. Теперь-то она уже кое-гдѣ поближе, Дарвель… Да, гораздо поближе. Вотъ каковъ у васъ хозяинъ, Дарвель. Совѣтую вамъ искать другаго мѣстечка, потому что здѣшнее не прочно… Посадятъ милаго дружка!.. За двоеженство что налагается, Джокъ? Три года въ рабочемъ домѣ… Жаль только бѣдную молодую лэди и ребеночка, что она принесла…

Одно смутное чувство того, что имя его жены будетъ загрязнено еще болѣе, если онъ кинется на негодяя и задушить его, удержало Джона отъ рукопашной расправы.

— Дарвель, произнесъ онъ, направляясь къ дому, выпроводи этихъ людей и чѣмъ меньше будешь говорить съ ними, тѣмъ лучше будетъ!

Дарвель, проникнутый уваженіемъ къ своему господину, пошелъ молча къ выходу изъ усадьбы, но онъ не могъ заткнуть своихъ ушей и выслушалъ многое о беззаконіяхъ, совершенныхъ будто бы Кальдигетомъ. Джонъ поспѣшалъ между тѣмъ къ своей женѣ.

— О чемъ они говорили? спросила его Эстеръ, оставшись съ нимъ одна.

— Они угрожали мнѣ… Мнѣ и тебѣ.

— Насчетъ этой женщины?

— Да; хотя они не называли ее, но рѣчь шла о ней. Я могу догадываться, что она тоже въ Англіи.

— Тебѣ тяжело, Джонъ? Ты боишься?

— Да, милая, мнѣ страшно… за тебя, которой придется страдать нѣсколько времени, между тѣмъ какъ я надѣялся защитить тебя навсегда отъ всякаго горя и заботъ! О, моя дорогая. я несчастливъ, глубоко несчастливъ… потому что я причиной твоего несчастья!

— Съ чего они начнутъ, Джонъ?

— Они уже начали тѣмъ, что говорили нарочно громко передъ Дарвелемъ… и ихъ слова разнесутся, конечно, по всему околотку.

— Какія слова?

Кальдигетъ отвѣтилъ не вдругъ; но Эстеръ настаивала и онъ долженъ былъ выговорить:

— Они объявили Дарвелю, что ты мнѣ не жена.

— Но вѣдь это ложь?

— Чистая ложь.

— Джонъ, скажи мнѣ все… Еслибы даже «то» было справедливо, я останусь вѣрна тебѣ.

— Эстеръ, ыа одна моя жена, клянусь тебѣ! Не говори же такъ, какъ будто было возможно другое.

— Я хочу сказать только одно: я увѣрена въ томъ, что ты любишь меня, и ничто не заставитъ меня покинуть тебя. Ты теперь все для меня. Что бы ты ни сдѣлалъ, я останусь твоей. Но разскажи мнѣ теперь все безъ утайки.

Многое изъ разсказаннаго Роберту не было еще извѣстно Эстеръ. Джонъ рѣшился на полную исповѣдь.

— Я говорилъ ей, что хочу жениться на ней.

— Говорилъ?.. О, мой милый!.. Не считается ли это уже за совершенія брака въ тѣхъ мѣстахъ?

— О, нѣтъ! Но нѣкоторые люди привыкли называть ее тамъ моимъ именемъ.

— Не будетъ ли это служить противъ насъ?

— Противъ меня, во всякомъ случаѣ… въ умѣ такихъ лицъ, какъ твоя мать.

— Пусть ихъ! Мнѣ до нихъ дѣла нѣтъ. Я знаю, что ты очень раскаиваешься, очень огорченъ… и что ты любишь меня теперь.

— Я полюбилъ тебя съ той минуты, какъ увидалъ въ первый разъ.

— Не думай, что я повѣрю кому нибудь кромѣ тебя. Что бы ни случилось, — я остаюсь твоею женой. Ничто не заставитъ меня разлучиться съ тобою. Но мнѣ грустно, разумѣется, очень грустно. Такое горе намъ въ самый день крестинъ нашего бѣднаго малютки!

Слезы закапали изъ глазъ самого Джона. За что должна была страдать она, эта чистая, неповинная душа?

Тяжело позднее раскаяніе… Джонъ испытывалъ это на себѣ. Онъ вспоминалъ рѣчи мистриссъ Каллендеръ, пароходнаго капитана, бѣднаго Дика Шандъ и всѣхъ прочихъ лицъ, совѣтовавшихъ ему не связываться съ Евфиміей Смитъ; вспоминалъ свое собственное намѣреніе окончательно разойтись съ нею въ Сиднеѣ. И какъ легко было бы избѣгнуть всякой бѣды, послушавъ голоса благоразумія въ то время!.. Но позднее сожалѣніе не приносило никакой пользы и только усиливало горечь минуты.

— Джонъ, говорила ему Эстеръ, видя его уныніе, ты долженъ переносить несчастіе съ мужествомъ. Если ты безпокоишься обо мнѣ, то я скажу тебѣ одно: для меня лучше жить съ тобою и нашимъ ребенкомъ среди всякой невзгоды, нежели одной, безъ васъ, въ родительскомъ домѣ.

— О, я желалъ бы, чтобы ты была тамъ… чтобы ты вовсе не знала меня! отвѣчалъ онъ съ отчаяніемъ.

— Вотъ именно такія слова убиваютъ меня, Джонъ.

— Но я не могу не страдать, не имѣя средствъ успокоить тебя и утѣшить, когда всѣ кругомъ начнутъ говорить, что ты не моя жена!

— Мнѣ будетъ довольно, если ты не перестанешь называть меня своею! возразила она, опускаясь передъ нимъ на колѣни и глядя ему въ глаза. — Пока ты будешь говорить такъ, я не повѣрю никому, кто утверждалъ бы противное!..

Джонъ понялъ только въ эту минуту всю ту душевную твердость, которая таилась въ этой кроткой женщинѣ, и всю силу ея привязанности къ нему. — Не тревожься за меня, сказалъ онъ цѣлуя ее, — твои слова придали мнѣ бодрость и ты не увидишь болѣе слабости съ моей стороны.

Но въ тотъ же вечеръ няня сказала Эстеръ:

— О, сударыня, эти два человѣка, что были здѣсь, говорили такія ужасныя вещи!

— Да, ужасныя, отвѣтила она. Я знаю все. Эти люди составили гнусный заговоръ съ цѣлью выманить денегъ у м-ра Кальдигета. Конечно, это весьма непріятно… Не знаю, скоро ли моему мужу удастся обличить ихъ во лжи.

— Но это все же удастся ему, сударыня?

— Разумѣется. Истина всегда выйдетъ на свѣтъ, рано или поздно. И я надѣюсь, что никто здѣсь не вздумаетъ подозрѣвать… Если бы нашелся такой человѣкъ, я не захотѣла бы даже говорить съ нимъ… будь это мой отецъ или мать!

— Помилуйте, кто же вздумаетъ сомнѣваться… отвѣтила няня, хотя въ голосѣ, ея и слышась неувѣренность.

На слѣдующее утро Джонъ поѣхалъ за отвѣтомъ къ Роберту. Онъ былъ убѣжденъ въ томъ, что молодой адвокатъ откажется принять на себя его дѣло, но онъ считалъ необходимымъ переговорить съ нимъ еще разъ и во всякомъ случаѣ неразрывать связи съ Болтонами, пока они сами не заявили бы ясно такого желанія. Но тяжело было ему показаться въ Кембриджѣ: ему казалось, что и хозяинъ гостинницы, въ которой онъ остановился, и вся прислуга, и даже прохожіе на улицѣ уже знали всю исторію и говорили про себя, глядя на него: «двоеженецъ!» Трудно было тоже войти ему въ Роберту. Онъ сознавалъ, что былъ слишкомъ рѣзокъ, слишкомъ гордъ въ свое послѣднее свиданіе съ нимъ. Чтобы разыгрывать свою роль въ совершенствѣ, надо быть отличнымъ актеромъ, а случаются въ жизни минуты, въ которыя «игра» намъ безусловно необходима. Человѣкъ не можетъ не быть разстроенъ по временамъ; между тѣмъ онъ никогда не долженъ показывать, что падаетъ духомъ. Для того чтобы скрывать мелкія огорченія требуется небольшое искусство, и оно поддерживается въ насъ привычкою, такъ что входитъ въ нашу природу. Но весьма трудно не обнаруживать большаго горя, а еще труднѣе — не выказывать желанія его утаить.

Войдя въ кабинетъ Роберта, Джонъ засталъ тамъ и старика Болтона. Онъ пожалъ руки, обоимъ и подождалъ съ минуту, что она скажутъ; но они молчали, и онъ былъ вынужденъ заговорить первый.

— Я надѣюсь, что вы доѣхали вчера домой благополучно, сэръ?.. И мистриссъ Болтонъ здорова?

Старикъ не отвѣтилъ ничего и только повернулся къ своему сыну. Робертъ началъ сурово:

— Я слышалъ, что этотъ Кринкетъ находился вчера у васъ въ Фолькингѣ?.. И еще какой-то другой съ нимъ?

— Да, оба они были…

— Вы пригласили ихъ къ завтраку?

— Да… Я зналъ этого Адамсона тоже въ Ноблѣ…

— И они говорили потомъ во всеуслышаніе, что у васъ въ Нобблѣ осталась жени?

— Говорили…

— Они были сегодня у моего отца и повторили все это.

— Мнѣ очень жаль, сэръ, очень жаль, что васъ безпокоятъ но этому дѣлу… сказалъ Джонъ, обращаясь къ старику, но тотъ опять промолчалъ., предоставляя рѣчь своему сыну.

— Слушайте, Кальдигетъ, началъ тогда снова Робертъ, — нѣтъ, сомнѣнія въ томъ, что эта женщина возбудить противъ васъ уголовное дѣло.

— Она грозить мнѣ этимъ, но я не думаю, чтобы она рѣшилась на такое безуміе.

— Я полагаю, напротивъ, что жалоба будетъ подана ею на этихъ дняхъ. Кринкетъ и эта особа были уже сегодня у мэра, освѣдомляясь о томъ порядкѣ, въ которомъ имъ слѣдуетъ дѣйствовать… Я не могу предрѣшать теперь исхода дѣла, конечно. Не зная, въ сущности, ничего, я не могу тоже сказать ничего; но вамъ слѣдуетъ запастись адвокатомъ, это ясно.

— Вы не согласны быть имъ?

— Нѣтъ, разумѣется. Я приму на себя только защиту личныхъ интересовъ моей сестры. А теперь, по мнѣнію ея отца и по моему тоже, ей слѣдуетъ переѣхать въ родительскій домъ за то время, пока дѣло въ судѣ не рѣшится.

— Этого не будетъ! воскликнулъ Джонъ.

— Будетъ, проговорилъ старикъ, нарушая свое молчаніе.

— Васъ принудять согласиться, прибавилъ Робертъ.

— Принудятъ. — Какимъ образомъ? Она мнѣ жена.

— Это еще требуется доказатъ… А принудитъ васъ само общественное мненіе. Вы не можете удерживать ее какъ узницу,

— О, если сама Эстеръ захочетъ покинуть меня, я дамъ ей на это полное право. Вамъ будетъ открытъ свободно доступъ къ ней. Пусть пріѣзжаетъ ея мать, пріѣзжайте всѣ вы; Боже сохрани меня удерживать ее противъ ея воли, хотя она мнѣ и законная жена!

— Я увѣренъ что она послушается своихъ родныхъ, когда узнаетъ всю исторію, сказалъ Робертъ.

— Она знаетъ «всю исторію», но тѣмъ не менѣе не захочетъ уѣхать отъ меня, я въ этомъ увѣренъ твердо! Вы еще не знаете ее, хотя имѣли уже случай убѣдиться въ ея силѣ характера.

— Все это прекрасно, Кальдигетъ, но подумайте сами, въ какомъ ложномъ положеніи она будетъ, пока дѣло не рѣшится, хотя бы и въ вашу пользу. Все общество будетъ сомнѣваться впродолженіе этого времени; жена она вамъ или не жена?

— Она сама никогда не будетъ питать сомнѣнія на этотъ счетъ.

— Допустимъ это; но ради ея собственнаго добра не лучше ли ей жить при отцѣ и матери, пока кто нибудь можетъ подозрѣвать законность ея брака?

— И нахожу одно: ей лучше оставаться при мнѣ, возразилъ Кальдигетъ настойчиво.

— Даже если вашъ бракъ съ этою женщиною будетъ доказанъ?

— Этого я вовсе не допускаю. Если бы даже присяжные рѣшили такъ, приговоръ ихъ будетъ несправедливъ. И такая ошибка не прерветъ нашихъ отношеній.

— Но неужели вы не понимаете, что ея доброе имя страдаетъ и что ей приличнѣе жить теперь у отца?

— Ея имя — мое имя! воскликнулъ Джонъ съ силою. Не говорите мнѣ болѣе ничего; я не разстанусь съ женою.

— Одно слово еще, однако, сказалъ Робертъ. Подумали ли вы о томъ, что черезъ день, другой вы можете быть арестованы? Каково будетъ тогда бѣдной Эстеръ?.. Разсудите объ этомъ, а теперь еще вамъ совѣтъ на прощанье: Пригласите адвоката немедленно. Нѣтъ ли у васъ кого знакомаго въ Лондонѣ? Напишите ему, не теряя времени. Если же вы не знаете никого, то рекомендую вамъ здѣшняго адвоката, м-ра Зили. Это человѣкъ, на котораго вы можете вполнѣ положиться. Мы не то чтобы пріятели съ нимъ, но я говорю но совѣсти: онъ отлично знаетъ свое дѣло.

Кальдигетъ вышелъ отъ Роберта съ намѣреніемъ отправиться прямо къ м-ру Зили. Онъ зналъ, что Робертъ, не смотря на все свое теперешнее негодованіе противъ него, не подастъ ему дурнаго совѣта. И Джонъ прощалъ это негодованіе: оно было вполнѣ естественно въ братѣ Эстеръ; поэтому онъ не питалъ никакой непріязни къ Роберту и былъ готовъ ввѣрить свою судьбу м-ру Зили, но у самаго выхода изъ конторы онъ встрѣтилъ какого-то высокаго человѣка въ простомъ, темномъ платьѣ и тотчасъ узналъ въ немъ полицейскаго. Этотъ человѣкъ, знавшій Кальдигета за оффиціальное лицо въ графствѣ, учтиво приподнялъ свою шляпу и потомъ пригласилъ его шепотомъ пожаловать къ мэру.

— У васъ исполнительный листъ? спросилъ Джонъ. Да, у него былъ исполнительныя листъ, но онъ полагалъ, что показывать его не зачѣмъ. — Это по жалобѣ Кринкета? продолжалъ спрашивать Джонъ, идя съ полисмэномъ къ мэріи. Тотъ замялся немного.

— Мнѣ кажется, какая-то дама, сэръ.

— По имени: Смитъ?

— Она называла себя «Кальдигетъ», сэръ.

Мэръ принялъ Джона въ присутствіи мѣстнаго судьи, съ которымъ Джонъ былъ тоже хорошо знакомъ.

— Непріятная исторія, м-ръ Кальдигетъ, сказалъ мэръ.

— Очень непріятная. Эти люди грозили мнѣ обвинить меня въ двоеженствѣ, если я не заплачу имъ порядочной суммы денегъ. Женщина тоже здѣсь?

— Здѣсь. Всѣ они дали свое показаніе… Пригласите ихъ сюда, Томасъ.

Полисмэнъ ввелъ въ комнату истицу и ея товарищей. Лицо мистриссъ Смитъ было закрыто густымъ вуалемъ, но Джонъ узналъ ее, а также ея спутницу. Это была Анна Юнгъ, жившая у ней въ Агалалѣ, въ качествѣ чего-то средняго между компаньонкою и служанкою. Кринкетъ, Адамсонъ и эта женщина дали уже мэру свои показанія подъ присягою.

— Это ли тотъ самый м-ръ Кальдигетъ, котораго вы считаете своимъ мужемъ? спросилъ мэръ у молодой женщины.

— Онъ самый. Мы вѣнчались съ нимъ въ Агалалѣ, въ Южномъ Валлисѣ.

— Это ложь! возразилъ Джонъ.

— Желаете вы видѣть лицо этой особы? спросилъ у него мэръ.

— Нѣтъ; я узнаю ее хорошо по голосу. Эта женщина прибыла одновременно со мною въ Австралію и продолжала тамъ знакомство со мною. Что ей нужно отъ меня?

Мэръ взялъ бумагу и сталъ читать показаніе истицы, удостовѣрявшей, что такого-то числа и мѣсяца она была обвѣнчана съ Джономъ Кальдигетомъ въ Агалалѣ, въ баракѣ, принадлежавшемъ, какъ она полагала, м-ру Кринкетъ. Обрядъ былъ совершенъ пасторомъ Алланомъ. Свидѣтелями при этомъ были: Анна Юнгъ, Кринкетъ и Адамсонъ.

Когда мэръ прочелъ бумагу и свидѣтели снова подтвердили все изложенное въ ней, женщина показала мэру копію съ своего брачнаго свидѣтельства; по ея словамъ, она получила эту копія въ самый день брака, а подлинная запись осталась у пастора и состояла изъ простой отмѣтки въ небольшой карманной книжкѣ, служившей ему для занесенія метрикъ. На вопросъ мэра о томъ, что сталось съ мистеромъ Алланомъ, Кринкетъ отвѣчалъ, что его совершенно потеряли изъ вида. По всей вѣроятности, онъ покинулъ Австралію или умеръ.

Послѣ этого мэръ объявилъ Кальдигету, что дѣло его, по обвиненію въ двоеженствѣ, будетъ слушаться при первой мѣстной сессіи уголовнаго суда. До того времени, внеся залогъ, Джонъ могъ оставаться на свободѣ.

Общественное мнѣніе въ Кэмбриджѣ было сильно занято предстоявшимъ процесеомъ, но если многія лица отказывались вѣрить виновности Кальдигета, то всѣ Болтоны, поголовно, были вполнѣ убѣждены, что онъ обманулъ и погубилъ бѣдную Эстеръ. Главнымъ поводомъ къ тому убѣжденію послужилъ конвертъ, показанный Кринкетомъ Роберту и на которомъ было написано несомнѣннымъ почеркомъ Джона: «Мистриссъ Кальдигетъ, Агалала, Ноббль». На конвертѣ былъ сиднейскій почтовый штемпель и вложенное въ этотъ конвертъ письмо было тоже помѣчено: «Сидней». Въ глазахъ Болтоновъ такое вещественное доказательство было убѣдительнѣе всякихъ личныхъ завѣреній истицы или представленныхъ ею свидѣтелей. Самое письмо проливало мало свѣта на главный вопросъ; оно начиналось словами: «Дорогая Фимми», а кончалось: «Вашъ всегда Д. К.»; но молодая женщина пояснила, что такіе люди какъ Джонъ рѣдко называютъ своихъ женъ именно этимъ именемъ. Если же въ письмѣ рѣчь шла исключительно только о денежныхъ дѣлахъ и изъ многихъ фразъ можно было даже заключить, что говорится объ интересахъ двухъ совершенно постороннихъ лицъ, то это происходило оттого, что при вступленіи въ брачный союзъ каждый изъ супруговъ имѣлъ свои акціи въ разныхъ пріискахъ и продолжалъ распоряжаться тга, но своему усмотрѣнію, и впослѣдствіи. Поэтому Джонъ могъ совѣтовать своей женѣ продать «ея» акціи по такой-то цѣнѣ и т. п. Это казалось довольно правдоподобнымъ и всѣ Болтоны не сомнѣвались въ словахъ молодой женщины. Былъ у нея еще драгоцѣнный документъ, именно: письмо пастора Аллана къ Кальдигету, что бракосочетаніе можетъ быть совершено въ Агалалѣ, но что было бы еще лучше поѣхать для этого въ такое мѣсто гдѣ находится уже постоянная церковь, ведутся въ порядкѣ церковныя записи и пр.

Сопоставляя все это, съ одной стороны, съ свидѣтельствомъ Кринкета и другихъ, данномъ подъ присягою, а съ другой съ собственными признаніями Джона о его жизни въ колоніи и вмѣшательствѣ пастора въ его отношенія къ Евфиміи Смитъ, трудно было не придти къ убѣжде��ію въ справедливости словъ этой женщины.

Но при своей полной увѣренности въ винѣ Кальдигета, Болтоны предвидѣли массу затрудненій. Агентъ, посланный Робертомъ и Уильямомъ въ Австралію, могъ вернуться въ Англію не ранѣе конца марта, то есть передъ самымъ началомъ ближайшей сессіи уголовнаго суда, назначенной на апрѣль. До этого времени оставалось еще три мѣсяца, но если бы обвиняемый попросилъ отсрочки, въ виду необходимости добыть и въ свою пользу свидѣтелей изъ Австраліи, судъ долженъ былъ уважить такую просьбу, отложивъ дѣло до осенней сессіи или даже еще на дальнѣйшій срокъ. Кальдигетъ или его адвокатъ могли пожелать вызвать Ричарда Шанда, Аллана и другихъ лицъ, могли тоже потребовать провѣрки того, была ли Евфимія Смитъ дѣйствительно вдовою, то есть, бракоспособною въ то время, на которое она указывала; однимъ словомъ, дѣло грозило весьма затянуться, а Эстеръ должна была жить все это время подъ однимъ кровомъ съ человѣкомъ, который ложно называлъ себя ея мужемъ! Этого нельзя было допустить.

Съ своей точки зрѣнія, Болтоны были совершенно нравы; понятно было тоже, что всѣ они питали вражду къ Кальдигету, но каждый изъ нихъ былъ бы готовъ дорого дать за то чтобы Эстеръ была попрежнему счастлива и никакой Евфиміи Смитъ не было бы на свѣтѣ. Одна мистриссъ Болтонъ чувствовала иначе. Среди общаго горя, среди ея личнаго материнскаго страданія за дочь, прорывалось для нея какое-то сознаніе торжества. Она была права, — права съ самаго начала, отвергая этого человѣка, называя его исчадіемъ дьявола! Всѣ другіе мучились тою мыслью, что они дали согласія на этотъ бракъ; она одна могла гордиться тою мыслью, что никогда не поддалась на всѣ доводы! Она протестовала до конца и теперь всѣ могли видѣть, что она не ошиблась… Но на ея настойчивое приглашеніе переѣхать въ родительскій домъ, Эстеръ отвѣчала положительнымъ отказомъ. «Если даже моего мужа запрутъ въ тюрьму, я не покину его иначе, какъ по его приказанію», писала она. Послѣ этого стало ясно, что на нее нельзя дѣйствовать убѣжденіемъ.

— Нельзя ли вытребовать ее черезъ полицію? спросила мать при полномъ собраніи всей семьи, съѣхавшейся для того чтобы обдумать положеніе.

Уилльямъ, самый опытный человѣкъ по подобнымъ дѣламъ, покачалъ отрицательно головою. По его мнѣнію, какъ полиція такъ и верховная судебная власть не могли брать, на себя такого вмѣшательства.

— Неужели же нѣтъ средства? воскликнула мистриссъ Болтонъ.

— Есть, проговорилъ Уилльямъ. — Если бы она была здѣсь, то… можетъ быть… вамъ удалось бы помѣшать ея возвращенію въ Фолькингъ.

— Уговорить ее не возвращаться? спросила мистрисъ Даніель.

— Въ эту минуту ее трудно будетъ уговорить… со временемъ, конечно… Но общественное мнѣніе окажется, безъ сомнѣнія, на вашей сторонѣ, если вы успѣете ее удержать… безъ насилія, разумѣется.

— Безъ всякаго насилія; я насилія не хочу, подтвердилъ отецъ.

— Удержите ее только въ домѣ, продолжалъ Уилльямъ. Все это будетъ очень тяжело, какъ можно предвидѣть, но…

— О, я не смотрю ни на какія непріятности когда дѣло идетъ о долгѣ! фанатично воскликнула мистриссъ Болтонъ. — Я готова перенести все, лишь бы разлучить ее съ нимъ!

— Но развѣ мужъ не будетъ въ нравѣ требовать ее назадъ? спросилъ старикъ Болтонъ.

— Безъ сомнѣнія, отвѣтилъ Уилльямъ, законъ предоставляетъ ему такое право; но власти врядъ ли окажутъ ему дѣятельную поддержку. Какъ я уже говорилъ, общественное мнѣніе будетъ за васъ, а самъ Кальдигетъ, какъ я полагаю, тоже не захочетъ прибѣгнуть къ крайнимъ мѣрамъ, чтобы не усилить нашей вражды и общаго негодованія противъ себя.

— Но, послушай, не запереть же намъ ее на ключъ! замѣтилъ банкиръ.

— Въ случаѣ крайности, можно и это. Но мало ли средствъ удержать женщину отъ побѣга! Спрячьте ея шляпку, верхнюю одежду… Не давайте никакого экипажа… Разумѣется, придется посвятить прислугу въ ваши намѣренія, но, по всей вѣроятности, она не измѣнитъ вамъ въ этомъ случаѣ.

Планъ дѣйствія былъ одобренъ и Уилльямъ принялъ на себя обязанность съѣздить въ Фолькингамх и пригласить Эстеръ къ родителямъ на одни сутки, или на полдня, даже на какой нибудь часъ, если уже она не согласилась бы покинуть свой домъ на болѣе долгое время. Только повидаться съ матерью!.. Все это было вѣроломствомъ, западней; самъ Уилльямъ говорилъ себѣ: «она возненавидитъ меня», и ему было тяжело при такой мысли; онъ былъ добрый человѣкъ, примѣрный мужъ и отецъ, любящій братъ, — но онъ считалъ своимъ долгомъ поступить коварно и жестоко въ такомъ исключительномъ случаѣ.

Эстеръ нѣсколько удивилась пріѣзду своего брата, однако встрѣтила его съ большою радостью, но съ первыхъ же словъ она инстиктивно почувствовала что-то необыкновенное въ этомъ неожиданномъ посѣщеніи.

— Очень жаль, что ты не засталъ моего мужа, сказала она, догадываясь, что Уилльямъ выбралъ нарочно такое время, когда Джонъ былъ въ городѣ. — Онъ уѣхалъ въ Кэмбриджъ за своимъ отцомъ. Бѣдный старикъ такъ разстроенъ нашими непріятностями, что хочетъ переѣхать жить съ нами. Я очень рада этому; онъ любитъ меня какъ родную дочь. Въ это тяжелое время мнѣ особенно дорога такая привязанность… Не навѣститъ ли и мама меня?

— Милая моя, при настоящемъ положеніи дѣлъ это невозможно. Ты должна понять это. Скоро или нѣтъ, но будетъ процессъ…

— Я знаю.

— И пока дѣло не рѣшено, твоей матери не годится пріѣзжать сюда.

— А я думала, что моя мать поспѣшитъ первая ко мнѣ въ такія тяжелыя минуты!

— Она рада помочь тебѣ. Если бы ты осталась безъ крова…

— Кровъ у меня есть и мнѣ другаго не надо.

— Я хочу сказать, что если бы ты нуждалась въ чемъ…

— Я нуждаюсь только въ одномъ: въ сочувствіи моихъ родственниковъ.

— Мы всѣ сочувствуемъ тебѣ, Эстеръ! И если твоя мать находитъ невозможнымъ пріѣхать сюда, тѣмъ не менѣе, она горячо желаетъ повидаться съ тобою. Отчего бы тебѣ не побывать у нея хотя завтра и не погостить у нея день, другой?..

Онъ невольно покраснѣлъ, произнося эти слова, но Эстеръ не заподозрила ничего.

— Хорошо, я пріѣду, сказала она, — только предваряю васъ всѣхъ: я не потерплю ни одного враждебнаго намека на моего мужа. Такъ и передай, Уилльямъ; ни отъ кого не потерплю, даже отъ матери!

Старикъ Кальдигетъ, переѣхавшій въ тогь же день въ Фолькингъ, находилъ крайне несправедливыми всѣхъ Болтоновъ. Горячо держа сторону своего сына, онъ не понималъ, какъ можно было придавать вѣру словамъ какихъ нибудь Кринкетовъ или Адамсоновъ, хотя бы данныхъ и подъ присягою, когда эти люди завѣдомо вымогали деньги у того, котораго они теперь, обвиняли. Предполагаемая копія съ метрики и письмо пастора были очевидно подложными, а конвертъ, подписанный Кадьдигетомъ. не имѣлъ никакого значенія: Джонъ поступилъ, безъ сомнѣнія, очень глупо, сдѣлавъ такую надпись, но обладаніе такимъ конвертомъ давало столько же права Евфиміа Смитъ называть себя женой Кальдигета, сколько и всякой другой женщинѣ, случайно поднявшей такой конвертъ на улицѣ. Эстеръ почти боготворила старика за такія рѣчи. Понятнымъ образомъ, она спросила его совѣта на счетъ поѣздки къ роднымъ.

— Отчего не поѣхать, сказалъ онъ, — только воротиться назадъ будетъ трудненько.

— Какъ! воскликнула Эстеръ, — неужели вы думаете, что они съумѣютъ убѣдить меня?..

— Этого я не думаю, милая моя; но существуютъ при дверяхъ ключи и засовы.

— Невозможно чтобы прибѣгли уже къ такимъ средствамъ… замѣтилъ Джонъ.

— Отчего невозможно? Я не говорю, что это будетъ непремѣнно, но вѣроятность есть.

Эстеръ возразила, что ея отецъ не допуститъ подобнаго насилія и самъ Джонъ полагалъ, что такія мѣры немыслимы въ наши дни. Какой нибудь мужъ могъ еще запереть свою жену, или отецъ свою незамужнюю дочь, но чтобы частныя лица могли насильственно удерживать въ своемъ домѣ замужнюю женщину, хотя бы и свою ближайшую родственницу, этого нельзя было предположить. Эстеръ поѣхала поэтому вмѣстѣ съ ребенкомъ и его нянею, располагая пробыть у родителей два дня. Мистриссъ Болтонъ встрѣтила ее съ страстною ласкою и обѣ, мать и дочь, долго плакали, держа другъ друга въ объятіяхъ.

Потомъ разговоръ перешелъ естественнымъ образомъ на общее горе; сначала все это имѣло видъ родственнаго сочувствія, но когда старикъ отецъ, согласно программѣ, обдуманной на семейномъ совѣтѣ, началъ убѣждать дочь остаться въ его домѣ до окончанія процесса, она отвѣтила ему рѣзко: «нѣтъ», и попросила его не касаться болѣе этого пред��ета. Старикъ замолчалъ, но его жена, оставшись вечеромъ одна съ молодою женщиной въ ея спальнѣ, возобновила тотъ же тяжелый разговоръ.

— Ты понимаешь ли свое положеніе? сказала она.

— Понимаю, отвѣчала Эстеръ. Я жена Джона.

— Если это будетъ доказано, да. Но до тѣхъ поръ, пока на этомъ лежитъ хотя тѣнь сомнѣнія, ты не жена ему, а только его любовница.

— Хорошо; не жена, такъ любовница.

— Дитя мое! ты по помнишь, что говоришь!

— Помню и повторяю вамъ: ничто не разлучитъ меня съ Джономъ. Другіе могутъ гнушаться мною, но я никогда но устыжусь моего положенія.

— Перестань!

— Я не перестану говорить это. Если всѣ судьи въ мірѣ скажутъ, что мой Джонъ мнѣ не мужъ, я имъ не повѣрю. Они могутъ посадить его въ тюрьму и разлучить насъ, но они не разъединятъ того, что стало единымъ но духу и плоти!.. Если вы гнушаетесь мною послѣ такихъ моихъ словъ, мама, то я не останусь у васъ такъ долго какъ предполагала. Я уѣду завтра же утромъ пораньше.

Мистриссъ Болтонъ не отвѣтила ей, но рѣшила, что завтра же утромъ надо будетъ прибѣгнуть къ ключамъ и засовамъ.

На другой день, когда старикъ Болтонъ собрался идти въ свой банкъ и Эстеръ пошла проводить его до воротъ, онъ не рѣшился оставить ее въ полномъ невѣденіи на счетъ того, что замышлялось. Сказать ей просто «до свиданія» было бы ложью, по его мнѣнію; поэтому, дойдя до калитки, онъ началъ снова уговаривать ее оставаться въ родительскомъ домѣ до окончанія процесса, но она остановила его съ первыхъ словъ, повторяя, что не хочетъ даже слышать о томъ, чтобы Джона не признавали ея мужемъ и единственнымъ человѣкомъ, которому она должна безусловно повиноваться. — Въ такомъ случаѣ, возразилъ старикъ, если убѣжденія не дѣйствуютъ на тебя, долгъ обязываетъ твою мать и отца…

Онъ остановился, не находя выраженій.

— Долгъ обязываетъ насъ доставить тебѣ приличный кровъ до рѣшенія дѣла судомъ, проговорилъ онъ, поспѣшно выходя за ворота и не давая дочери лицемѣрнаго прощальнаго поцѣлуя.

Эстеръ воротилась назадъ въ раздумьи. Она понимала, что противъ нея затѣвается что-то, но ея рѣшеніе было твердо, и мать замѣтила даже нѣчто вызывающее въ ея взглядѣ, когда она снова вошла въ столовую и принялась за свою недопитую чашку чая.

— Что сказалъ тебѣ отецъ? спросила она.

— Онъ говорилъ мнѣ опять, чтобы я осталась, а я отвѣчала ему, что уѣду, отвѣтила молодая женщина, смѣло глядя на мать.

— Его слова ничего не значатъ для тебя?

— Человѣкъ не можетъ служить двумъ властямъ. Я обязана послушаніемъ своему мужу, а онъ не давалъ мнѣ приказанія остаться здѣсь. Впрочемъ, объ этомъ столько уже говорено, мама! Не пора ли прекратить такіе разговоры? Я пойду, велю нянѣ укладываться; экипажъ пріѣдетъ за мною въ двѣнадцать часовъ.

Она вышла изъ комнаты, но мистриссъ Болтонъ послѣдовала за нею.

— Ты напрасно хочешь укладывать свои вещи сегодня, начала она.

— Что это значить, мама?

— Ты не уѣдешь сегодня… ты не можешь уѣхать… О, милая моя, сердце мое разрывается отъ жестокой необходимости, но я вынуждена къ тому… Ты не можешь уѣхать въ настоящее время!

— Но когда же я ворочусь домой?

— О, Эстеръ!

— Говорите, прямо и ясно, мама. Я арестована?

— Дай мнѣ тебѣ растолковать…

— Я ничего не хочу слушать. Стыдитесь, вы моя мать! Неужели я должна буду кричать изъ окна, прося полисмэновъ о помощи? Не доводите меня до этого!

Она бросилась въ сосѣднюю комнату къ своему ребенку и залилась слезами. Въ домѣ наступило волпепіе; вся прислуга, до послѣдней судомойки на кухнѣ, была извѣщена о намѣреніи господъ удержать молодую женщину противъ ея воли, если это потребуется, и всѣ были готовы оказать свою помощь хозяевамъ въ этомъ случаѣ, потому что всѣ поголовно были настроены противъ Кальдигета. Убирая свои вещи, Эстеръ не нашла своей шляпки и дорожныхъ сапожковъ, но она только презрительно усмѣхнулась. Неужели они думали, что такія мелочи задержатъ ее? Она дожидалась съ нетерпѣніемъ двѣнадцати часовъ, условленнаго времени для пріѣзда экипажа. Джонъ хотѣлъ поѣхать въ это утро къ м-ру Зили и дожидаться ее тамъ, съ тѣмъ чтобы воротиться вмѣстѣ съ нею въ Фолькингъ, по кучеръ воротился къ нему обратно въ Кембриджъ, очень взволнованный, и сказалъ нѣчто странное:

— Садовникъ меня и близко къ воротамъ не допустилъ!

Клльдигетъ взглянулъ на него въ изумленіи.

— Да, сэръ. И все заперто. Я самъ видѣлъ: на всѣхъ дверяхъ и калиткахъ засовы задвинуты и замки висятъ! Никому, значить, ни изъ дома, ни въ домъ…

Джонъ вспомнилъ слова своего отца. Онъ предупреждалъ его о возможности такого насилія. Конечно, законъ былъ на сторонѣ мужа, желавшаго вытребовать свою жену обратно, по Джонъ понималъ очень хорошо, что старикъ Болтонъ и его жена не рѣшились бы на подобную мѣру противъ своей дочери, если бы ямъ не сочувствовали всѣ остальные члены семьи, опиравшіеся и на общественное мнѣніе въ Кембриджѣ.

— Какъ прикажете съ экипажемъ, сэръ?

— Выпряги и накорми лошадей, сказалъ Джонъ послѣ минутнаго ряздумія, — но будь насторожѣ, чтобы быть готовымъ къ отъѣзду по первому моему слову.

— Будьте спокойны, сэръ, я не отлучусь съ постоялаго двора ни на секунду.

Джонъ направился къ банку, рѣшись переговорить, прежде всего, съ отцомъ своей жены. Онъ засталъ старика въ ту минуту, когда онъ уже былъ на крыльцѣ, готовясь сѣсть въ пріѣхавшій за нимъ кэбъ.

— Два слова, сэръ, сказалъ ему Джонъ.

— Намъ нечего говорить, пробормоталъ старикъ, дѣлая знакъ своему кучеру ѣхать скорѣе. Кильдигетъ пошелъ тогда къ Роберту, но объясненіе съ нимъ не повело тоже ни къ какому результату. Адвокатъ стоялъ безусловно на сторонѣ своихъ родителей. Онъ говорилъ спокойно, стараясь не оскорблять Джона, но было ясно, что онъ убѣжденъ въ правотѣ своего отца и мачихи, удерживающихъ у себя дочь, хотя бы даже путемъ насилія.

Между тѣмъ Эстеръ, видя, что время проходить, хотѣла войти въ одну изъ комнатъ обращенныхъ къ большой дорогѣ, съ тѣмъ чтобы увидѣть подъѣзжающій экипажъ; по всѣ эти комнаты были заперты. Тогда она одѣла своего ребенка, взяла его на руки и сошла въ сѣни. Здѣсь, у окна, сидѣла ея мать, неподвижная и строгая, какъ сама судьба. Не говоря ни слова, молодая женщина подошла къ выходу и взялась за ручку двери. Дверь была заперта на ключъ.

— Я въ тюрьмѣ? спросила Эстеръ.

— Называй такъ, если хочешь, родительскій домъ, дитя мое,

— Въ такомъ случаѣ, я не возвращусь наверхъ, мама. Я буду сидѣть здѣсь.

— Если такъ, то и я останусь съ тобою. Но я надѣюсь что ты пойдешь обѣдать… пойдешь тоже на ночь въ свою комнату.

— Нѣтъ; я попрошу только няню уложить ребенка въ постельку. Что касается обѣда, то я полагаю, что вы прикажете подать мнѣ чего нибудь сюда. Я кормлю ребенка; вы не захотите чтобы онъ уморъ съ голода, если мнѣ не будутъ давать пищи?

— Ты говоришь страшныя вещи, Эстеръ!

— Какъ мнѣ говорить съ тюремщиками?

Обѣ замолчали. Въ это времяворотился старикъ Болтонъ. Онъ прошелъ чернымъ ходомъ, черезъ кухню, и былъ пораженъ видомъ матери и дочери. Было что-то до того ужасное въ этой картинѣ, что онъ торопливо кинулся наверхъ въ свою комнату, почти не отвѣтивъ на слова Эстеръ: — Вы несправедливы ко мнѣ, вы жестоки, папа! Вы не можете удерживать меня противъ моей воли…

— Ты убьешь своего отца, проговорила мистриссъ Болтонъ.

— Зачѣмъ же онъ не выпускаетъ меня?

Снова наступило молчаніе. Часы шли ща часами и мать начинала вѣрить твердому рѣшенію дочери не сойти съ занятаго ею мѣста цока ее не освободятъ. При всей своей жесткости, мистриссъ Болтонъ не могла, однако, рѣшиться на то, чтобы позвать людей и велѣть имъ отнести силою молодую женщину въ ея комнату. Да и сами люди не рѣшились бы на это. Одинъ только полицейскій мундиръ какъ бы оправдываетъ наложеніе руки на женщину, — и то лишь на очевидно недостойную женщину. Одно только ��огло сломить Эстеръ: усталость и забота о ребенкѣ. Мистрисъ Болтонъ стала надѣяться на это, но она твердо рѣшилась не смыкать глазъ до тѣхъ поръ, сидя здѣсь и сторожа свою дочь.

Между тѣмъ, Джонъ не оставался бездѣятельнымъ; онъ воротился на постоялый дворъ, велѣлъ с��ова запрягать лошадей и подъѣхала, къ дому своего тестя. Но все было заперто, какъ и сказалъ ему кучеръ. Перелѣзть черезъ высокую желѣзную ограду не было возможности, но Джонъ обошелъ кругомъ къ огороду, обнесенному небольшимъ заборомъ, черезъ который было не трудно перебраться. Отсюда шла дорожка къ той части невысокой террасы, которая окаймляла задній фасадъ дома. Всѣ окна здѣсь были заперты ставнями; Джонъ началъ громко стучать въ нихъ, но бѣдная Эстеръ, сидѣвшая въ сѣняхъ лицеваго фасада, не могла слышать этого призыва.

Видя свой неуспѣхъ, Джонъ хотѣлъ пройти къ другой сторонѣ дома, но даже и та небольшая калитка, которая отдѣляла садъ отъ огорода, была заперта на замокъ. Остановясь передъ нею, Джимъ увидалъ садовника, который молча поглядывалъ на него изъ окна своего домика.

— Отворите лучше эту калитку, сказалъ ему Кальдиготъ, — иначе я ее вышибу.

— Не совѣтую, м-ръ Кальдиготъ. Она заперта, по приказанію хозяина.

Джонъ не сталъ говорить болѣе, но высадилъ дверь безъ труда.

— Хорошо, замѣтилъ ему садовникъ, — это тоже вамъ поставятъ въ счетъ на судѣ! Вѣдь то, что вы теперь дѣлаете, взломомъ зовется!

Кальдигетъ не слушалъ его. Онъ былъ уже у другой стороны дома и Эстеръ увидѣла его изъ окна. Ему нельзя было подойти къ ней близко, потому что терраса была ограждена здѣсь тоже рѣшеткою, но онъ могъ ясно видѣть свою жену и ребенка.

— Джонъ! воскликнула она, поднимая къ нему своего малютку, я здѣсь! Возьми меня отсюда, освободи! Мама, вы должны впустить его. Онъ пришелъ за своимъ сыномъ… Вы не можете отнимать ребенка у его роднаго отца!

Но мистриссъ Болтонъ не двигалась, несмотря на то, что въ эту минуту няня и кухарка находились тоже въ сѣняхъ. Она сидѣла не шевелясь, какъ бы не видя и не слыша ничего, точно статуя. Эстеръ могла говорить съ своимъ мужемъ, но каждое ея слово было слышно всѣмъ присутствовавшимъ. — Я не хочу остаться здѣсь, не хочу! говорила она, въ отвѣтъ на его предложеніе рѣшить дѣло но ея собственной волѣ. — Не хочу и не пойду наверхъ… развѣ что они поведутъ меня силою! Но я дамъ растерзать себя на куски, прежде чѣмъ они сдвинутъ меня съ мѣста!.. Мнѣ жаль только ребенка. Бѣдный мой малютка! я знаю, что онъ заболѣетъ, но что же мнѣ дѣлать?.. А имъ все равно, если онъ и умретъ…

Мистриссъ Болтонъ продолжала сидѣть неподвижно, глядя неопредѣленно впередъ и какъ бы не замѣчая происходившей сцены. Она знала, что Эстеръ не можетъ выйти изъ дома, что Кальдигетъ не можетъ проникнутъ къ ней. Этого было довольно; все остальное она могла перенести. Старикъ Болтонъ находился въ это время въ своей комнатѣ, почти теряя разсудокъ подъ гнетомъ происходившаго. Въ тѣ минуты, когда онъ могъ связывать свои мысли, ему казалось, что этого нельзя болѣе продолжать, нельзя держать матери съ ребенкомъ въ такомъ положеніи… Когда настало время обѣдать, онъ сошелъ внизъ, спотыкаясь на каждомъ шагу, и сталъ звать свою дочь въ столовую. — Нѣтъ, сказала Эстеръ, — я не пойду. Если хотите, пришлите мнѣ чего нибудь сюда; я буду ѣсть ради моего ребенка.

Мистриссъ Болтонъ тоже не шевельнулась. Служанка принесла кушанье на двухъ разныхъ подносахъ, которые поставила передъ матерью и дочерью. Было что-то неестественное, уродливое въ этой закускѣ на скорую руку, въ сѣняхъ… Джонъ оставался по-прежнему напротивъ окна, по начинало темнѣть и онъ былъ принужденъ уѣхать, обѣщавъ женѣ быть снова у нея на слѣдующее утро.

Эстеръ не переменила своего положенія виродолженіе всей ночи. Ребенокъ лежалъ сначала у нея на рукахъ; потомъ, когда онъ заснулъ, няня отнесла его наверхъ, въ люльку.

Макбетъ и Санхо-Панса одинаково восхваляли достоинство сна. «Сонъ, разнимающій спутанныя нити заботы!» говоритъ Макбетъ. «Слава тому, кто изобрѣлъ сонъ!» разсуждаетъ Санхо. Но мы думаемъ, что великъ и тотъ, кто придумалъ матрацы и подушки. Сонъ не въ постели утомляетъ, а не освѣжаетъ человѣка. Обѣ несчастныя, просидѣвшія ночь въ сѣняхъ, были блѣдны и изнурены къ утру, но это не нарушило ихъ упорства. Наканунѣ вечеромъ, старикъ Болтонъ уговаривалъ свою жену лечь въ постель, доказывая ей, что Эстеръ не можетъ уйти, когда всѣ двери и окна въ домѣ заперты, но она не послушалась. Ей казалось, что если ея дочь страдаетъ, хотя бы и добровольно, по своей винѣ, то и ей не годится предаваться угожденію плоти. Это было бы измѣной ея материнскому долгу. Она жертвовала для него всѣмъ, даже дочернею привязанностью: что уже значила передъ этимъ какая нибудь безпокойная ночь!

Джонъ прибылъ снова утромъ, въ девять часовъ. Онъ добрался къ окну той же дорогой, не встрѣтивъ, въ этотъ разъ, на нути никакого затрудненія. Но старикъ Бодтонъ отказался его видѣть, хотя былъ у себя, не находя силъ поѣхать, по своему обыкновенію, въ банкъ. Тогда Кальдигетъ объявилъ громко, что отправится къ мэру за оффиціальною помощью. Мэръ пришелъ въ большое смущеніе… дѣло было такое необычное!.. но наконецъ, по совѣту своего клерка и Роберта Болтона, съ которымъ онъ успѣлъ тайкомъ повидаться, объявилъ Джону, что считаетъ себя недостаточно компетентнымъ для того, чтобы отворить силою домъ человѣка, задерживающаго у себя свою замужнюю дочь. «Безъ сомнѣнія, безъ сомнѣнія!» повторялъ почтенный чиновникъ, въ отвѣтъ на слова Кальдигета, доказывавшаго ему, что дочь м-ра Болтона была, во всякомъ случаѣ, въ данную минуту еще женою его, Кальдигета, и что, на этомъ основаніи, онъ имѣлъ на нее законное право. Мэръ говорилъ: «Безъ сомнѣнія!» но кромѣ этихъ двухъ словъ, Джонъ не могъ добиться отъ него ничего. Клеркъ замѣтилъ только, что м-ръ Кальдигетъ могъ поѣхать въ Лондонъ и обратиться за предписаніемъ къ вице-канцлеру, — но это было равносильно тому, чтобы оставить Эстеръ на неопредѣленное время у ея родителей.

Джонъ воротился къ тюрьмѣ, въ которой находилась его жена; онъ старался утѣшить несчастную, убѣждалъ ее быть покойнѣе, но она только плакала, протягивая къ нему своего ребенка. Прохожіе начали останавливаться; малоuo-малу собралась порядочная толпа. Робертъ Болтонъ, узнавъ объ этомъ, обратился къ полиціи, требуя удаленія Кальдигета, но мэръ не согласился и на это. Старый м-ръ Болтонъ былъ владѣлецъ дома; онъ одинъ могъ жаловаться, если кто нибудь нарушалъ его спокойствіе. Сверхъ того, мэръ зналъ хорошо, что если вообще семейные и пожилые люди въ Кэмбриджѣ, пасторы и профессора, стояли за Болтоновъ, то университетская молодежь держала сторону Кальдигета; простой народъ тоже начиналъ говорить, что бѣдную молодую женщину тиранятъ за то, что она остается вѣрна своему мужу, между тѣмъ какъ извѣстно, что Кринкетъ и его шайка вымогали денегъ у фолькингскаго сквайра, прежде чѣмъ начали обвинять его въ двоеженствѣ… Вслѣдствіе всего этого, мэръ боялся сдѣлать распоряженіе объ удаленіи мужа, который только требовалъ къ себѣ жену, желавшую того же, съ своей стороны.

Въ четыре часа по-полудни, старикъ Болтонъ позвалъ къ себѣ жену. Кальдигетъ былъ все еще у окна, но Эстеръ сидѣла неподвижпо, въ полномъ изнеможеніи послѣ истерическаго припадка, и потому мать рѣшилась оставить ее на минуту, подъ наблюденіемъ старой испытанной служанки, и пошла наверхъ къ мужу.

— Отпусти ее! проговорилъ старикъ дрожащимъ голосомъ. — Иначе, мы ее убьемъ!

— Если мы ее отпустимъ, то сдѣлаемъ хуже: мы погубимъ ея душу! фанатично отвѣтила ему жена.

— Но я не могу болѣе перенеси. такихъ сценъ! воскликнулъ старикъ.

— Скоро все кончится, отвѣтила она невозмутимо. — Усталость возьметъ свое.

— Но ты?

— Я никогда не устану.

Однако старикъ настоялъ на томъ, чтобы послать телеграмму Уилльяму и позвать тоже Роберта. Но Уилльямъ могъ пріѣхать только на слѣдующее утро и эта ночь прошла снова также какъ предыдущая. Медленно, уныло тянулись часы… Служанка, заглянувшая въ сѣни на разсвѣтѣ, разсказала м-ру Болтону, что «миссъ Эстеръ», вѣроятно уставъ сидѣть, лежала на голомъ полу, прикрытая только шалью… Старуха была предана семьѣ и одобряла всѣ распоряженія своихъ хозяевъ, но она чувствовала тоже своимъ долгомъ предупредить ихъ о томъ, что все это могло худо кончиться. — Она заболѣетъ, сэръ, говорила она со слезами на глазахъ, — и что тогда? Малютка тоже захвораетъ, пожалуй умретъ…

— Это надо кончить, надо кончить! повторилъ старикъ, сходя внизъ дрожавшими шагами.

— Никогда! сказала его жена, чувствуя, однако, что ея дѣло проигрывается. Ея союзники начинали измѣнять ей. Эстеръ, смотрѣвшая въ окно, воскликнула вдругъ съ какою-то радостью: — О, теперь я буду свободна! — Мать ея не видала ничего, но она поняла, что пріѣхали ея пасынки и сердце говорило ей, что у нихъ недостанетъ тоже мужества выдержать роль… Что было удивительнаго? У нихъ не было вѣры.

Уилльямъ и Робертъ прошли къ отцу. Но ихъ мнѣнію, нельзя было болѣе удерживать молодую женщину. Не было сомнѣнія въ томъ, что самое приличное и лучшее мѣсто для нея было здѣсь, въ родительскомъ домѣ, и они надѣялись, что она сама согласится съ тѣмъ наконецъ, но если она упорствовала до такой степени, не щадя ничего, то ей слѣдовало предоставить свободу… Мистриссъ Болтонъ не сдавалась на эти доводы; съ дикимъ упрямствомъ отстаивала она свое мнѣніе, однако не могла сдѣлать ничего противъ воли мужа и его двухъ сыновей. Вынужденная сдаться, она удалилась въ свою комнату, отказываясь даже сказать прощальное слово дочери. Но Эстеръ пошла къ ней и бросилась къ ней на шею. Несчастная женщина не оттолкнула ее, но не проговорила ни слова въ отвѣтъ на ея ласки. Эстеръ зашла и къ отцу, прося его благословенія. Онъ прошепталъ что-то невнятное, но его глаза смотрѣли на нее съ любовью.

— А теперь, сказала Эстеръ, плача въ объятіяхъ мужа, между тѣнь какъ экипажъ уносилъ ее въ Фолькингъ, не отпускай меня отъ себя ни на часъ, ни на минуту!

Побѣда, одержанная молодой женщиной, досталось ей недешево и возбудила еще сильнѣе общественное мнѣніе въ Кэмбриджѣ противъ Кальдигета. Даже мѣстныя газеты стали разбирать дѣло и осуждали, хотя и въ мягкихъ выраженіяхъ, странное упорство со стороны молодой женщины; не понимавшей своего собственнаго блага. Таково было мнѣніе всѣхъ солидныхъ людей и вообще высшаго слоя общества; за то простой классъ, въ особенности сельскіе жители съ Гольтомъ во главѣ, продолжали одобрять твердость молодой лэди. передавая въ преувеличенномъ видѣ всѣ подробности ея заключенія. Описывались такія жестокости, на которыя, конечно, не была способна мистриссъ Болтонъ. Разубѣдить добрыхъ людей не было возможности; Гольтъ повторялъ громко, что если бы подобныя насилія повторились, то онъ, съ помощью нѣсколькихъ молодцовъ, съумѣлъ бы высвободить свою бѣдную госпожу! И его слова встрѣчали полное одобреніе въ околоткѣ.

Джонъ Кальдигетъ, находясь еще на свободѣ, стараясь показываться чаще въ Кзмбриджѣ, чтобы не обнаруживать своего безпокойства. Но на душѣ у него было очень нелегко и онъ не перенесъ бы своего положенія, если бы не находилъ нравственной поддержки въ симпатіи нѣсколькихъ лицъ, въ числѣ которыхъ его жена, старикъ отецъ, пасторъ Бромли и Гольтъ занимали первое мѣсто; Эстеръ не знала какъ благодарить своихъ союзниковъ. Сама она была тверда и не сомнѣвалась ни минуты въ законности своего брака, но ей было невыразимо отрадно видѣть подобную же увѣренность въ такихъ преданныхъ ей и почтенныхъ людяхъ, какъ названныя лица.

Но Джонъ не могъ довольствоваться одпими заявленіями нѣсколькихъ друзей. Его мучила та мысль, что большинство публики смотрятъ на Эстеръ съ смѣсью состраданія. Тетя Полли сочла даже нужнымъ написать ему строгій выговоръ за то, что онъ держитъ до сихъ поръ несчастную женщину при себѣ. Джонъ бросилъ въ огонь это письмо, но онъ видѣлъ, что даже м-ръ Зили, его адвокатъ, ne сомнѣвается въ томъ, что между нимъ и Евфиміей Смитъ было заключено какое-то подобіе брака. Конечно, м-ръ Зили не высказывалъ явно такого предположенія. Это было бы въ высшей степени безтактно по отношенію адвоката къ своему собственному кліенту, но онъ видимо болѣе надѣялся на недостаточность уликъ противъ Джона, нежели на его безусловную правоту. Онъ утѣшалъ его тѣмъ, напримѣръ, что прошлое этой женщины покрыто мракомъ неизвѣстности и можетъ оказаться весьма непригляднымъ. Можетъ быть, она уже ne разъ связывала свое имя съ какимъ-нибудь другимъ! Далѣе: развѣ не было ясно, что такъ называемый «пасторъ» Алланъ былъ вовсе не настоящимъ пасторомъ, то есть, не былъ рукоположенъ въ этотъ санъ? Онъ былъ не болѣе какъ проповѣдникъ веслеянскяго толка, а подобныхъ сектъ тьма и всякій авантюристъ можетъ присвоить себѣ мнимое верховное положеніе въ такой сектѣ… М-ръ Зили говорилъ это съ жаромъ, но Джону хотѣлось совсѣмъ не того. Онъ желалъ бы имѣть такого адвоката, который краснорѣчиво и энергично доказывалъ бы только одну невозможность, чудовищность такого факта, какъ двоеженство со стороны честнаго и благороднаго человѣка. — М-ръ Кальдигетъ, возразилъ ему м-ръ Зили, при одномъ изъ подобныхъ разговоровъ; — намъ не годится выступать такъ отважно, когда у насъ рыльце въ пуху!

— Что вы хотите сказать?

— Да то, что вы давали этой особѣ обѣщаніе жениться.

— Далъ, это правда, потому что былъ глупъ. Послѣ, когда я увидѣлъ, что ей можно просто платить деньгами за любовь, я предпочелъ этотъ послѣдній способъ. И она на него не жаловалась. Если бы она отказалась отъ такого рода отношеній, я сдержалъ бы свое слово, по всей вѣроятности, и женился бы на ней, хотя и пустилъ бы потомъ себѣ пулю въ лобъ. Но она принадлежала, какъ я вамъ говорю, къ тѣмъ женщинамъ, которыя продаются за деньги, и я купилъ ее. Всякій мужчина поступилъ бы такъ на моемъ мѣстѣ. Это, конечно, жалкое извиненіе и я долженъ теперь нести наказаніе за свое легкомысліе. Но, повторяю, мало ли на свѣтѣ дѣлъ, которыя принимаютъ постыдный видъ, будучи выставлены на общее вниманіе? Почти каждому человѣку пришлось бы страшно краснѣть, если бы всю его жизнь разбирали но ниточкѣ. Но изъ этого еще не слѣдуетъ, что мы всѣ подложимъ уголовному суду.

М-ръ Зили выслушалъ всю эту тираду и произнесъ только:

— Этотъ конвертъ самая непріятная улика.

— Я съ этимъ согласенъ, сказалъ Джонъ.

— Но всѣ же я не теряю надежды на то, что явится кто нибудь изъ Австраліи и докажетъ, что въ какой-то Агалалѣ могъ быть совершенъ только шуточный бракъ, продолжалъ адвокатъ.

Болѣе ничего не могъ добиться отъ него Кальдигетъ. Между тѣмъ время проходило и приближалась весна. Въ концѣ марта воротился агентъ, посланный братьями Болтонъ въ Австралію, при первомъ извѣстіи о грозившемъ процессѣ, Робертъ и Уилльямъ рѣшили отправить этого человѣка къ м-ру Зили, для того, чтобы дать Кильдигету возможность воспользоваться такими свѣдѣніями, которыя онъ могъ найти полезными для своего дѣла. Оба они не видались съ Джономъ послѣ возвращенія Эстеръ къ нему, даже не кланялись ему, встрѣчаясь съ нимъ на улицѣ, но они считали дѣломъ чести не лишать его средствъ къ защитѣ. Посланный сообщилъ, однако, очень немного. Онъ заѣзжалъ въ Нобель и Агалалу, но на пріискахъ живетъ народъ кочующій и въ обоихъ названныхъ мѣстахъ не было уже никого изъ прежнихъ близкихъ товарищей Кальдигета; Трактирщица въ Нобблѣ говорила, что слышала о Джонѣ, какъ о человѣкѣ женатомъ, но тутъ же прибавила, что «здѣсь называютъ женатыми; многихъ такихъ, которые и забываютъ вѣнчаться». «Мѣсто такое», поясняла она. «Пастора подъ рукою нѣтъ; выписывать его издалека — хлопоты да расходы… Ну, такъ и обходятся… А все же хочется болѣе приличный видъ имѣть, вотъ и называются мужемъ и женой.» Изъ такихъ словъ было ясно, что почтенная трактирщица не годилась ни для обвиненія, ни для защиты. Другія лица показали, что Евфимію называли многіе и «мистриссъ Кальдигетъ», но она же потомъ звалась «мистриссъ Кринкетъ», когда соединилась по дѣламъ съ джентльменомъ этого имени. Всѣ описывали ее, какъ женщину очень предпріимчивую, алчную до золота и весьма счастливую въ своихъ первыхъ денежныхъ операціяхъ. Ее знали въ мѣстныхъ банкахъ и полагали, что состояніе ея доходило одно время даже до тридцати тысячъ фунтовъ. Но вступивъ въ компанію съ Кринкетомъ, она разорилась. Вражда ея и ея партнеровъ къ Кальдигету была извѣстна многимъ и объяснялась легко: Джонъ былъ необыкновенно счастливъ на пріискахъ; онъ не потерпѣлъ ни одной неудачи, напалъ на богатѣйшую жилу и потомъ успѣлъ продать свой участокъ, какъ разъ передъ тѣмъ, какъ эта жила изсякла. Конечно, онъ не былъ тутъ виноватъ, но Кринкетъ и К° считали себя ограбленными и желали воротить свои деньги. Пасторъ Алланъ исчезъ безслѣдно, но нашлось одно письмо несомнѣнно написанное имъ. По сличенію его съ фотографическимъ снимкомъ съ того письма, которое показывала Енфимія въ числѣ своихъ документовъ, нельзя было утверждать положительно, что оба они были писаны однимъ лицомъ, но сходство въ почеркахъ было. О Шандѣ не было извѣстій; предполагалось только, что онъ переправился куда нибудь на острова, всего вѣроятнѣе на Фиджи. Подобныхъ ему простыхъ пастуховъ было такъ много! Кто интересовался тѣмъ, откуда явился, или куда исчезъ такой человѣкъ? Рудокопъ стоитъ уже выше и потому можетъ еще оставитъ по себѣ какой нибудь слѣдъ.

Такимъ образомъ, собранныя свѣдѣнія сводились почти на ничто, но общее впечатлѣніе производимое ими было, по мнѣнію братьевъ, скорѣе противъ, нежели за Кальдигета. М-ръ Зили раздѣлялъ, повидимому, тотъ же взглядъ и довелъ Джона своими намеками до того, что тотъ сталъ его почти ненавидѣть. Пасторъ Бромли продолжалъ вѣрить непоколебимо, какъ въ невинность молодого человѣка, такъ и въ то, что присяжные его оправдаютъ. Старикъ Кальдигетъ не раздѣлялъ этой послѣдней увѣренности. Онъ, вообще, былъ невысокаго мнѣніи о людской проницательности, а составъ присяжныхъ изъ Кембриджшайра представлялся ему не иначе, какъ сборищемъ тупоголовыхъ, закоснѣлыхъ въ своихъ предубѣжденіяхъ существъ, способныхъ видѣть только одну наружную оболочку дѣла или, въ лучшемъ еще случаѣ, слѣпо подчиняться указанію предсѣдателя суда. «Они будутъ понимать только то, что противъ тебя четыре свидѣтеля, принявшіе присягу, вотъ и все», говорилъ онъ сыну. Имъ не додуматься до того, что въ подобномъ дѣлѣ, четыре человѣка могутъ также легко стакнуться на счетъ лжесвидѣтельства. какъ и два. Можно надѣяться, однако, на то, что кто нибудь изъ четырехъ подлецовъ собьется на перекрестномъ допросѣ. Это можетъ поправить все дѣло. Конечно, многое зависитъ отъ предсѣдателя суда, который долженъ направлять безпристрастно все судоговореніе… Но какой англійскій судья бываетъ безпристрастенъ? Онъ уже входитъ въ палату съ той мыслью, что стоящій передъ нимъ человѣкъ не былъ бы приведенъ сюда, если бы не быль кругомъ виноватъ…

Въ послѣднее время Джона стала болѣе и болѣе преслѣдовать та мысль, что онъ могъ избавиться отъ всякаго горя, заплативъ въ свое время сумму, которую тотъ требовалъ съ него въ вознагражденіе за потерю, понесенную при покупкѣ. Онъ говорилъ мнѣ ясно: дайте двадцать тысячъ и я уѣду въ Австралію, при томъ не одинъ, а съ женою, разсуждалъ Джонъ. Но я погордился, не захотѣлъ уступить передъ угрозой! Между тѣмъ, самая совѣсть моя велитъ мнѣ сдѣлать что нибудь для людей разорившихся, если не по моей винѣ, то по моему поводу… И я готовъ дать эти деньги помимо всякаго отношенія къ моему дѣлу… дать въ качествѣ простаго вознагражденія за потерю… Но я не смѣю сдѣлать этого потому, что всякое подобное предложеніе съ моей стороны будетъ теперь уже похоже на подкупъ!

Однажды, когда онъ возвращался домой съ уединенной прогулки, впродолженіе которой тѣ же неотвязчивыя мысли преслѣдовали его, садовникъ доложилъ ему, что его дожидается какой-то джентльмэнъ.

— Очень приличный джентльмэнъ, сэръ, пояснилъ садовникъ на вопросъ Джона о томъ, что это была за личность.

— Онъ пріѣхалъ въ наемной каретѣ и прекрасно одѣтъ. Однимъ словомъ, видно, что джентльмэнъ.

Джонъ не вполнѣ согласился съ такимъ мнѣніемъ, увидавъ незнакомца. Платье на немъ было хорошаго покроя, шляпа и перчатки безукоризненны, по всей его фигурѣ недоставало порядочности. Заговоривъ, онъ обнаружилъ тотчасъ же напускную развязность, принимавшуюся имъ, очевидно, за признакъ хорошаго тона. Звали его Боллумъ, Ричардъ Боллумъ, и у него были связи въ Австраліи… участіе въ пріискахъ, понимаете? Лишь только онъ произнесъ слово «Австралія», Джонъ оглянулся невольно, чтобы удостовѣриться, заперта ли дверь кабинета, въ которомъ онъ находился со своимъ собесѣдникомъ.

— Защелкнуто? спросилъ Боллумъ, уловивъ его взглядъ, и потомъ продолжалъ свою рѣчь. Онъ явился сюда не затѣмъ чтобы калякать о разныхъ непріятныхъ вещахъ. Не такой онъ былъ человѣкъ, чтобы совать свой носъ въ чужія дѣла! Онъ даже вовсе не безпокоился о томъ, кто на комъ женатъ и кто нѣтъ… Джонъ вздрогнулъ невольно при этихъ словахъ, но промолчалъ и сталъ слушать далѣе. М-ръ Боллумъ имѣлъ дѣловыя сношенія съ м-ромъ Тимоти Кринкетомъ: даже… чего было таить? м-ръ Тимоти приходился ему дядей. Конечно, гордиться такимъ родствомъ нечего было, но отказываться отъ него тоже было нельзя. Не думалъ ли м-ръ Кальдигегъ, что ему не мѣшало бы вознаградить Кринкета?

— Я думаю такъ, проговорилъ Кальдигегъ, сознавая необходимость сказать что нибудь и чувствуя, что онъ можетъ сказать это не измѣняя истинѣ.

М-ръ Боллумъ зналъ, повидимому, всѣ дѣла относительно пріиска. Онъ коснулся нѣкоторыхъ подробностей и потомъ прибавилъ:

— Тяжеленько было дядюшкѣ и прочимъ!

— Вѣрю, сказалъ Кальдигегъ.

— Пообчистили вы ихъ!

— Позвольте… Обмана никакого не было. Всѣ находили даже, что я продаю слишкомъ дешево…

— Положимъ, но что вышло-то?

— Очень жалѣю, что покупщики остались въ убыткѣ. И я былъ готовъ помочь имъ, взять на себя половину потери…

— Вотъ это хорошо, это хорошо, воскликнулъ Боллумъ, не давая договорить Кальдигету.

— Былъ готовъ, говорю я, еслибы къ этому вопросу не примѣшали совершенно посторонняго дѣла, продолжалъ Джонъ.

— Я этихъ постороннихъ дѣлъ знать не знаю! воскликнулъ Боллумъ. Что мнѣ до нихъ?.. Совсѣмъ не ради ихъ пришелъ я сюда. Смотрите на меня лишь какъ на партнера Кринкета. Все остальное до меня не касается и я только о себѣ такъ сказать, хлопочу. Вы говорите: половину потери. Ну да, мы согласны взять двадцать тысячъ. А вы, согласитесь дать?

— Былъ бы согласенъ мѣсяца три назадъ, сказалъ Джонъ, опасаясь попасть въ ловушку, вслѣдствіе какого нибудь неосторожнаго или незаконнаго шага съ своей стороны. Ему хотѣлось тоже сохранить все достоинство порядочнаго честнаго человѣка и самый видъ Боллума былъ ему противенъ, но онъ понималъ, что этотъ подленькій человѣкъ составляетъ полезнаго посредника въ данную минуту,

— Отчего же вы несогласны въ настоящее время возразилъ Боллумъ. — Развѣ что перемѣнилось?.. Вы въ большихъ барышахъ пребываете; они — въ большомъ убыткѣ. Мы только на это и будемъ смотрѣть. Я не спорю, мой дядюшка грубоватъ… а эта лэди… Что мнѣ сказать о ней?

— Я не вижу для васъ надобности говорить о ней вовсе.

— Вѣрно. Будемъ видѣть въ ней только пайщицу. Если выложите денежки, она свою часть получитъ. А тамъ… старый дуракъ можетъ новую глупость сдѣлать… Понимаете?.. Во всякомъ случаѣ, они уѣдутъ оба въ Австралію… Такъ-то, м-ръ Кальдигетъ. А теперь, если дѣло уже налаживается, вы позволите мнѣ войти въ подробности операціи?.. Такъ?.. Извольте же слушать. У насъ сегодня какое число? 12 апрѣля? я не ошибаюсь, 12 число, вторникъ?.. хорошо. Ровно черезъ недѣлю выходитъ изъ Плимута вашъ старый знакомецъ «Золотоискатель». Вы внесете теперь же въ вашъ лондонскій банкъ деньги съ переводомъ на Сидней… въ моемъ присутствіи, если позволите. Потомъ, вы вручите чекъ на данную сумму моему дядюшкѣ и этой особѣ, когда они будутъ уже на пароходѣ… а мнѣ, въ обезпеченіе случайностей, пожалуете засвидѣтельствованную копію съ этого чека… Чего проще? Они получатъ деньги тотчасъ по пріѣздѣ въ Австралію, вы останетесь здѣсь спокойнѣйшимъ манеромъ… Мнѣ кажется и толковать не о чемъ.

Кальдигетъ сидѣлъ молча, не зная, на что рѣшиться. Выдать двадцать тысячъ не значило для него ничего. Онъ былъ готовъ выплатить деньги немедленно, потому что его дѣйствительно мучило то сознаніе, что его старые товарищи и партнеры разорились въ конецъ покупкою его доли въ пріискѣ. Вознаградить ихъ становилось для него нравственнымъ долгомъ и если, вмѣстѣ съ тѣмъ, могло обезпечиться спокойствіе Эстеръ, то зачѣмъ было отказываться отъ подобной возможности? Но, при всемъ искушеніи. Джонъ чувствовалъ непреодолимое отвращеніе ко всякому условію съ своимъ посетителемъ, — вообще, ко всякой потайной сдѣлкѣ. Зажать рты свидѣтелямъ, для того чтобы подтвердить только на половину доброе имя своей жены и законное рожденіе своего ребенка! Да, только на половину, потому, что еслибы даже австралійскіе пришлецы вовсе исчезли, еслибы море поглотило ихъ. то и тогда вызванное ими обвиненіе не разсѣялось бы безслѣдно и большая часть общества продолжала бы вѣрить ему!

Сверх�� того, согласись на предложеніе тотчасъ, не посовѣтовавшись ни съ кѣмъ, Джонъ рисковалъ попасть совершенно въ руки негодяевъ. Можно ли было поручиться за то, что они не обратятъ его первой уступки въ орудіе шантажа и не станутъ требовать съ него дальнѣйшихъ денежныхъ жертвъ? И не будетъ ли эта выдача денегъ новымъ свидѣтельствомъ противъ него на судѣ? Повѣрятъ ли судьи или присяжные, что онъ выплатилъ подобную большую сумму лишь потому, что чувствовалъ себя нравственно обязанномъ это сдѣлать?

— Такъ какъ же, сэръ? спросилъ Боллумъ.

— Денегъ я нисколько не жалѣю. Я радъ вознаградить, тѣхъ которые потерпѣли…

— Вотъ и прекрасно!

— Но…

— Понимаю ваше «но». Вы боитесь, что эти лица не уѣдутъ. Но вы можете вручить имъ чекъ какъ я говорю, только въ Плимутѣ, передъ самымъ выходомъ парохода въ море. Внесите только деньги на ихъ имя въ Лондонскій банкъ, чтобы и они, съ своей стороны, были спокойны.

— Я думаю совершенію о другомъ.

— О томъ, что судъ будетъ?

— Да. Эти лица сочинили самую низкую ложь…

— Это мнѣ неизвѣстно. Я не могу составить себѣ никакого мнѣнія на этотъ счетъ. Слышу только, что дѣло какъ бы въ ихъ пользу клонится…

— Ложныя показанія часто имѣютъ успѣхъ.

— Ложь тамъ или не ложь, м-ръ Кальдигетъ, но вамъ представляется возможность покончить все разомъ.

— Я поговорю съ моимъ адвокатомъ.

— Съ какимъ еще? Всѣмъ бы имъ провалиться!

— Съ м-ромъ Зили. Я поручилъ ему мое дѣло и не могу дѣйствовать втайнѣ отъ него.

— Все вздоръ. Адвокатъ отсовѣтуетъ, конечно. Не радость ему отъ себя самого кусокъ хлѣба урывать! Онъ нанялся къ вамъ и желаетъ выслужить свои деньги. Пойдетъ ли въ пользу его защита, — это другой вопросъ. Онъ будетъ считать себя невиноватымъ, если васъ осудятъ. И нисколько не будетъ ему тоже больно выслушивать все то, что будетъ говориться разными лицами на судѣ. Ему-то что до того, какъ будетъ зваться, въ концѣ концовъ. вата лэди: мистриссъ Кальдигетъ или миссъ Болтонъ?..

То, что этотъ человѣкъ говорилъ, было ужасно, но въ его словахъ была доля правды. Онъ замѣтилъ впечатлѣніе, произведенное имъ на Джона, и продолжалъ:

— Будемъ говорить начистоту. Все дѣло некрасиво, какъ его ни поверни. Но сколько бы мы съ вами ни толковали, краше его не сдѣлаемъ. Я понимаю, что такому лицу, какъ ваша милость, очень непріятно передавать денежный документъ, съ рукъ на руки, такому человѣку какъ Кринкетъ, на палубѣ парохода, и потомъ возвращаться на берегъ въ лодочкѣ… со мной. Все это вѣрно; но врядъ ли пріятнѣе слушать, когда женщина публично уличаетъ васъ въ двоеженствѣ и ея слова подтверждаются подъ присягою еще тремя людьми. Очень непріятно вамъ даже и то, что я сижу, вотъ теперь у васъ здѣсь, въ кабинетѣ. Я признаю все это. Но если обстоятельства сложились уже извѣстнымъ образомъ, то слѣдуетъ выбирать изъ различныхъ золъ меньшее. Вы понимаете меня на полусловѣ и должны видѣть, что я стараюсь уладить дѣло къ обоюдной выгодѣ. Видали бы вы деньги прежде, лучше бы было, но это не поздно еще и теперь.

— Я дамъ намъ отвѣтъ завтра, м-ръ Боллумъ.

— Но я долженъ воротиться въ Лондонъ сегодня же вечеромъ.

— Въ такомъ случаѣ, оставьте мнѣ свой адресъ и я буду у васъ завтра же. Все, что вы мнѣ говорили, совершенно справедливо, но я не могу рѣшить такого дѣла, не подумавъ хорошенько.

— Вы пріѣдете одни?

— Одинъ, будьте покойны.

— Честное слово.

М-ръ Боллумъ далъ адрессъ, — не своей квартиры, но одного ресторана, въ которомъ онъ назначалъ обыкновенно дѣловыя свиданія. Послѣ этого онъ уѣхалъ, посовѣтовавъ еще разъ Джону оставить въ покоѣ всѣхъ адвокатовъ.

Лишь только дверь затворилась за нимъ. Кальдигетъ пошелъ къ женѣ и передалъ ей все. Эстеръ не совсѣмъ согласилась съ его взглядомъ на вещи. — Деньги выплатить слѣдуетъ, но пусть эти люди покажутъ напередъ всю истину, сказала она.

— Они не согласятся на это, Эстеръ.

— Надо доказать имъ, что они свидѣтельствуютъ ложно, и тогда дать имъ деньги; но только тогда! повторила она.

— Дорогая моя, я думаю о тебѣ.

— А я о тебѣ, Развѣ, ты хочешь, чтобы говорили: онъ подкупилъ тѣхъ, которые осмѣливались говорить, что его жена ему не жена?.. Не дѣлай этого, Джонъ!.. За меня ты не бойся. Каковъ бы ни былъ приговоръ, я останусь твоей женой и сынъ нашъ не будетъ стыдиться своихъ родителей. Не уступай ни на шагъ, по поддавайся искушенію… А потомъ, когда все кончится… какъ бы ни кончилось!.. отдай деньги имъ, если считаешь это своимъ долгомъ.

Говоря это, она отстранилась немного отъ его руки, обвивавшей ея станъ, и смотрѣла прямо своему мужу въ глаза. Никогда еще, даже въ самые первые дни брака, не казалась она ему такою прекрасною.

Но вся ея вѣра въ него, вся ея твердость и красота не измѣняли обстоятельствъ, и Джонъ рѣшился посовѣтоваться съ м-ромъ Зили. Во всякомъ случаѣ, ему надо было дать тотъ или другой отвѣть Боллуму и онъ объявилъ женѣ, что поѣдетъ на слѣдующій день въ Лондонъ.

— Но не затѣмъ, что бы купить молчаніе этихъ людей? спросила она.

— Я не сдѣлаю ничего безъ совѣта моего адвоката, отвѣтилъ онъ нѣсколько нетерпѣливо. — Ты можешь быть увѣрена, что я хочу устроить все къ лучшему, но если я уже пригласилъ адвоката, то долженъ довѣрить ему все…

Противъ этого Эстеръ и не думала спорить.

Джонъ не смыкалъ глазъ во всю ночь, думая о своемъ дѣлѣ и пришелъ къ тому убѣжденію, что ему слѣдовало переговорить тоже съ Робертомъ. Не было сомнѣнія въ томъ, что Робертъ смотрѣлъ на него теперь какъ на врага, но счастіе сестры было ему дорого и онъ могъ обсудить, упрочится ли оно тѣмъ способомъ, который предлагалъ уполномоченный Кринкета. Поѣздъ въ Лондонъ отходилъ только въ полдень, такъ что времени для переговоровъ было довольно. М-ръ Зили, къ которому Джонъ заѣхалъ сначала, рѣшительно возсталъ противъ всякой денежной выдачи.

— Вѣрьте мнѣ, говорилъ онъ, никогда еще не выходило ничего хорошаго изъ подобныхъ сдѣлокъ съ свидѣтелями… Подкупъ!.. Сами разсудите, какое впечатлѣніе это производить на судъ и на публику…

— Но я не подкупаю никого, возражалъ Кальдигетъ. — Я возвращаю только должное. Выдавъ деньги Кринкету, я не буду его стѣснять: оеъ можетъ уѣхать или остаться, какъ ему будетъ угодно. Я такъ и скажу ему и всей его шайкѣ.

— Такъ вы просто выбросите свои деньги въ окно. Но, что еще хуже, вы рѣшительно возстановите противъ себя и присяжныхъ, и общее мнѣніе. Положимъ, что нея эта шайка, какъ вы ее называете, исчезнетъ; неужели вы думаете, что сами Болтоны оставятъ дѣло, не станутъ доказывать, что вы подкупили свидѣтелей?..

Было очевидно, что адвокатъ рѣшительно не понималъ того, что происходило въ душѣ Джона и видѣлъ въ его намѣреніи только одно: желаніе удалить свидѣтелей. Почти также взглянулъ на дѣло и Робертъ Болтонъ. Онъ выслушалъ Кальдигета молча, не обнаруживая никакого гнѣва, но сказалъ:

— Мы, съ своей стороны, будемъ считать своею обязанностью предупредить, по возможности, исчезновеніе этихъ лицъ.

— Если вы меня поняли, то должны видѣть, что я и не желаю ихъ удалять; я вовсе не хочу отправляться въ Плимутъ, какъ предлагалъ мнѣ этотъ человѣкъ.

— Ваши деньги составляютъ вашу собственность и вы можете поступить съ ними по своему усмотрѣнію, продолжалъ Робертъ. — Не мое дѣло давать вамъ совѣты. Я могу повторить только одно; если вы намѣреваетесь заплатить что либо этимъ людямъ, то мы будемъ зорко слѣдить за ними.

— Вы говорите очень недружелюбно. Еслибы вы отбросили всѣ предубѣжденія…

— Оставимъ это. Я составилъ себѣ опредѣленное мнѣніе на нашъ счетъ. И мой братъ Уильямъ, человѣкъ самый хладнокровный, проницательный и вполнѣ безпристрастный, думаетъ одинаково со мной. Вы погубили нашу сестру; всѣ улики противъ васъ… И вамъ достаетъ еще духу просить у меня совѣта въ такомъ дѣлѣ, какъ подкупъ!

— Все это несправедливо. Во-первыхъ, призываю Бога въ свидѣтели въ томъ, что я не обманывалъ вашей сестры! Во-вторыхъ, я не думаю подкупать никого!

— Во всякомъ случаѣ, будь я на вашемъ мѣстѣ, я не вступалъ бы въ подобныя сдѣлки. Принести добра онѣ не могутъ. Да��ѣе, по моему убѣжденію, судъ кончится не въ вашу пользу… Подумайте, поэтому, каково будетъ нашей сестрѣ, все еще остающейся у васъ въ домѣ!..

— Она тамъ и останется.

— Она сама найдетъ это, впослѣдствіи, невозможнымъ… По всей вѣроятности, мы будете жить извѣстное время не подъ своимъ кровомъ… Но объ этомъ нечего разсуждать. Я считаю только нужнымъ сказать вамъ, если вы уже здѣсь, что всѣ мы, родственники Эстеръ, не пожалѣемъ ни денегъ, ни хлопотъ дли осужденія и кары того человѣка, котораго мы считаемъ разрушителемъ счастья нашей бѣдной Эстеръ.

Кальдигетъ вышелъ на улицу въ состояніи, близкомъ къ отчаянію. Увѣренность Роберта въ результатѣ суда поразила его. Если такъ, думалъ онъ, то дѣйствительно было лучше, если бы Эстеръ осталась у матери… Зачѣмъ вѣрила она ему, затѣмъ утверждала, обнимая его, что даже если его заключатъ въ тюрьму, то она будетъ ждать его, ждать… въ горечи и слезахъ, но всегда терпѣливо… и дождется, наконецъ, той минуты, когда тюремныя двери откроются снова передъ нимъ! Что должно наступить потомъ? Если судъ признаетъ его двоеженцемъ, Эстеръ не можетъ быть его женой…

Но въ Лондонъ все же надо было ѣхать, чтобы сдержать слово, данное Болтуму. Сѣвъ въ вагонъ, Джонъ находился еще въ полной нерѣшимости на счетъ главнаго дѣла. Мысли, мелькали у него въ головѣ, какъ листья, гонимыя вѣтромъ. Одно было ему ясно: никто не понималъ вполнѣ его положенія, ни друзья, ни враги. Зили говорилъ то же, что Робертъ; сама Эстеръ не одобряла уплаты… Между тѣмъ, для самого Джона было ясно, какъ день, что вознагражденіе Кринкета не имѣло связи съ этимъ обвиненіемъ въ двоеженствѣ… И онъ намѣревался объяснить это самому Кринкету…

Дойдя до этой послѣдней мысли, Джонъ понялъ самъ, что рѣшимость уплатить деньги созрѣла въ его душѣ.

Онъ прибыль въ Лондонъ какъ разъ во время, чтобы поспѣть еще въ банкъ и сдѣлать тамъ всѣ нужныя распоряженія. Потомъ онъ поспѣшилъ въ указанный ресторанъ и прибылъ туда еще минутъ за десять до условленнаго времени. Боллумъ пришелъ пунктуально въ восемь часовъ, какъ было назначено.

— Поладимъ? опросилъ онъ весело, усаживаясь за столъ, на которомъ появилась бутылка вишневой водки, особенно отрекомендованной хозяиномъ.

— Выслушайте меня, началъ Кальдигетъ. — Въ сущности, и не долженъ м-ру Кринкету ни одного шиллинга.

— Такъ… но оно походитъ на долгъ, однако?

— Походить до такой степени, что я намѣренъ заплатить.

— Отлично!

— Я не хочу имѣть въ своемъ карманѣ чужія деньги: правильнѣе говоря, мнѣ тяжело думать. что я обогатился при такомъ случаѣ, который раззорилъ другихъ людей, при томъ же моихъ бывшихъ партнеровъ…

— Само собою, само собой!

— Вслѣдствіе этого, продолжалъ Джонъ, дѣлая рукою знакъ, чтобы прекратить неумѣстные перерывъ со стороны своего собесѣдника, — я рѣшился выплатить вашему дядѣ сумму въ двадцать тысячъ фунтовъ, которую считаю вполнѣ достаточнымъ вознагражденіемъ…

— И онъ улетитъ какъ стрѣла, будьте спокойны на этотъ счетъ!.. Какъ стрѣла! И всѣ съ нимъ!

— Онъ и нѣкоторыя другія лица составили заговоръ противъ всего моего счастья, надѣясь добыть съ меня деньги этимъ путемъ. Но всѣ ихъ показанія ложь, презрѣнная ложь, и сами они подлые, низкіе люди!

— Ну, ну, м-ръ Кальдигетъ!

— Я повторяю тѣ же слова: подлые и низкіе люди. Но они получатъ свои деньги… отъ меня лично, здѣсь… и я скажу имъ притомъ, что не требую вовсе ихъ отсутствія. Я не вступаю съ ними ни въ какія сдѣлки. Они могутъ оставаться здѣсь и подтверждать свою ложь на судѣ, если хотятъ. Уѣдутъ или не уѣдутъ они, это не мое дѣло.

— Они уѣдутъ, м-ръ Кальдигетъ,

— Не по моему настоянію, однако. И приму свои мѣры къ тому, чтобы это было всѣмъ извѣстно. Оба они, Кринкетъ и эта женщина, должны явиться сюда и въ ихъ соединенныя руки передамъ и чекъ, а они должны будутъ вручить мнѣ, взамѣнъ того, росписку въ полученіи двадцати тысячъ фунтовъ, въ вознагражденіе за убытки, понесенные ими черезъ покупку моего пріиска. Понимаете вы меня? И со мною будетъ свидѣтель, который увидитъ этотъ обмѣнъ чека и росписки.

М-ръ Боллумъ, нѣсколько озадаченный тономъ Кальдигета, сталъ было возражать противъ необходимости личной встрѣчи при такихъ условіяхъ, но быль принужденъ сдаться, и дѣло было рѣшено такъ, что Кринкетъ и Ерфимія Смитъ прибудутъ на другой день, ровно въ полдень, въ отдѣльную комнату того же ресторана, для полученія двадцати тысячъ фунтовъ въ видѣ чека на сиднейскій банкъ.

Въ тотъ же вечеръ, Джонъ отыскалъ въ Кембриджѣ одного изъ своихъ бывшихъ университетскихъ товарищей и попросилъ его быть свидѣтелемъ при завтрашней сценѣ. Узнавъ подробности дѣла, м-ръ Грэй обѣщалъ свое содѣйствіе и въ назначенное время отправился вмѣстѣ съ Кальдигетомъ въ ресторанъ. Никого еще не было и они просидѣли нѣсколько минутъ вдвоемъ въ мрачной, непривлекательной комнаткѣ втораго этажа. Передъ самимъ ударомъ двѣнадцати часовъ показался Боллумъ. При видѣ спутника Кальдигета, у него мелькнуло въ умѣ: "Не полицейскій ли это агентъ и не лучше ли удрать, предупредивъ на пути и Кринкета съ его подругой о возможной опасности? Но незнакомецъ не походилъ на сыщика и Боллумъ рѣшился выждать, что будетъ. Черезъ минуту вошелъ и Кринкетъ, въ сопровожденіи женщины подъ вуалемъ.

— Какъ поживаете. Кальдигетъ? началъ Кринкетъ.

— Мистриссъ Смить, сказалъ Джонъ, не отвѣчая на привѣтствіе, — я прошу васъ поднять вуаль для того, чтобы и могъ вполнѣ удостовѣриться, что вижу именно васъ.

Она медленно подняла вуаль и взглянула на Джона, но какъ-то исподлобья, точно не рѣшаясь встрѣтиться прямо съ его глазами. Видно, было, что она дѣлаетъ надъ собою усиліе, чтобы казаться спокойной и гордо держать свою голову, но это ей не удавалось и она отводила свой взглядъ въ сторону, между тѣмъ какъ легкая дрожь пробѣгала но всему ея тѣлу. Губы ея были сжаты и впродолженіи всей сцены она не сказала ни слова.

Джонъ смотрѣлъ на нее. Прошло семь лѣтъ съ того времени, какъ онъ встрѣтился съ нею на пароходѣ и она показалась ему такой привлекательною. Она очень измѣнилась съ той поры; не только постарѣла, но какъ-то опустилась и лицо ея погрубѣло въ томъ родѣ, какъ это замѣчается у женщинъ, предающихся пьянству. Физіономія ея сохраняла, однако, слѣды того ума, который привлекалъ Джона, можетъ быть, еще болѣе, нежели ея красота; но этотъ умъ былъ направленъ теперь только къ корыстнымъ цѣлямъ: она думала только о золотѣ и была готова на все для его пріобрѣтенія…

— Я объяснилъ м-ру Воллумъ, равно какъ моему другу м-ру Грэй тѣ причины, которыя побуждаютъ меня заплатить вамъ, Тимоти Кринкетъ, и вамъ, Евфимія Смитъ, значительную сумму, именно двадцать тысячъ фунтовъ, сказалъ Кальдигетъ. Наши прежнія партнерскія отношенія заставляютъ меня считать долгомъ чести подобное вознагражденіе за убытки, понесенные вами при покупкѣ моей доли въ пріискахъ.

— Очень хорошо, Кальдигетъ, очень хорошо, перебилъ Кринкетъ.

— И я объяснилъ равнымъ образомъ м-ру Боллумъ и м-ру Грэй, что эта уплата не имѣетъ ничего общаго съ низкимъ, лживымъ обвиненіемъ, которое вы дѣлаете противъ меня. Не потому выдаю я деньги, что эта женщина лжесвидѣтельствуетъ передъ Богомъ и людьми, объявляя меня своимъ мужемъ, а я желаю купить ея молчаніе. Я отдаю деньги по своей доброй волѣ, безъ всякихъ жалкихъ разсчетовъ. Вы можете идти и поддерживать свою ложь или нѣтъ, — это ваше дѣло.

— Понимаемъ, сквайръ, понимаемъ! произнесъ Кринкетъ съ принужденнымъ смѣхомъ. — Деньги пожалуйте… и конецъ!

Евфимія взглянула угрюмо на своего товарища, но не сказала ни слова по-прежнему. — Принесли вы росписку? продолжалъ, между тѣмъ, Кальдигетъ. М-ръ Боллумъ подалъ ему росписку съ подписью: «Тимоти Кринкетъ за себя и партнеровъ». Джонъ пожелалъ, чтобы и женщина росписалась, но м-ръ Воллумъ замѣтилъ:

— Выходитъ затрудненіе на счетъ имени, сэръ…

Дѣйствительно, было затрудненіе. Джонъ считалъ себя не въ правѣ заставлять ее подписываться тѣмъ именемъ, котораго она, по ея заявленію уже не носила, а принять отъ нея росписску съ именемъ «мистриссъ Кальдигетъ» онъ тоже по могъ.

— Пусть будетъ такъ, сказалъ онъ. — Вотъ мой чекъ. М-ръ Грэй видитъ, что я передаю его вамъ обоимъ… Берите.

Они протянули каждый свою руку и приняли документъ.

— А теперь, продолжалъ Кальдигетъ, — вы свободны поступать какъ знаете. Вы согласились разрушить мое счастье злодѣйскимъ образомъ, но это не могло остановить меня въ томъ, что я считалъ долгомъ чести и справедливости!

Онъ вышелъ съ этими словами изъ комнаты въ сопровожденіи своего пріятеля. Кринкетъ и это спутники остались въ ресторанѣ.

Кальдигетъ возвратился домой въ неопредѣленномъ расположеніи духа. Ему казалось, что онъ исполнилъ обязанность, заплативъ Кринкету и его спутникамъ и, въ то же время, какое-то смутное чувство заставляло его внутренно краснѣть. Онъ сказалъ этой шайкѣ, что всѣ они могутъ оставаться или уѣхать, какъ захотятъ, — сказалъ при свидѣтелѣ, но, въ глубинѣ души своей, онъ чувствовалъ что желаетъ, страстно желаетъ, чтобы эти люди скрылись изъ Англіи…

Онъ просто боялся суда, не въ смыслѣ своей виновности, о нѣтъ! Ему даже вѣрилось, что присяжные его оправдаютъ, но его пугало разслѣдованіе, разоблаченіе его частной жизни. Какія подробности, какія унизительныя мелочи не вытаскиваются на позоръ при современномъ судоговореніи! Какой нибудь человѣкъ выпилъ однажды лишнее; случай прошелъ незамѣченнымъ; много-много, что пріятели посмѣялись надъ неосторожностью товарища, непривыкшаго къ рюмкѣ. Но этотъ самый человѣкъ призывается на судъ по какому нибудь совершенно постороннему дѣлу, можетъ быть просто по недоразумѣнію, и вотъ, все прошедшее его вытряхивается наружу. Случайная пріятельская попойка превращается въ «постоянныя оргіи»; однажды не воздержавшійся бѣднякъ объявляется горьчайшимъ пьяницею во всѣхъ газетахъ… Молодая дѣвушка воображаетъ себя влюбленной, потомъ узнаетъ, что ея избранникъ былъ недостоинъ ея привязанности; она подавляетъ въ себѣ свое чувство. Никто, кромѣ ея самой и, можетъ быть, ея матери или близкой подруги, не зналъ о ея минутномъ, простительномъ увлеченіи, но какая нибудь несчастная заниска попадаетъ случайно или предательскимъ образомъ въ число документовъ перебираемыхъ судьями и адвокатами при дѣлѣ, къ которому и не причастна бѣдная дѣвушка… И газеты перепечатываютъ ея записку на ряду съ другими строками грязнѣйшаго содержанія…

Все это ужасно. Джонъ сознавалъ всѣ свои вины, но, какъ это ни покажется страннымъ, ему было относительно вовсе по трудно покаяться въ нихъ передъ женою. Она повѣрила тому, что, живя въ глуши, вдали отъ всякаго порядочнаго общества, онъ могъ увлечься, не переставая однако думать о ней, своей будущей женѣ; онъ любилъ ее всегда, хотя и привязался, до извѣстной степени, къ Евфиміи Смитъ. И она простила ему все, безъ всякаго усилія, безъ насмѣшки… Но такъ ли должна была отнестись къ нему публика на судѣ? Онъ зналъ, что будетъ иначе, и потому было естественно, если онъ желалъ удаленія Кринкета и прочихъ изъ Англіи.

Еще не выѣзжая изъ Лондона, Джонъ увѣдомилъ своего адвоката и Роберта о томъ что было сдѣлано. Болтоны могли понять его поступокъ какъ хотѣли, но онъ не намѣревался его скрыть. Старый Кальдигетъ, которому онъ тоже разсказалъ все по своемъ возвращеніи въ Фолькипгъ, не одобрилъ уплаты.

— Присяжные никогда не повѣрять тому, что ты не подкупилъ этихъ людей, сказалъ онъ.

— Но я выразилъ все ясно и при достовѣрномъ свидѣтелѣ, возразилъ Джонъ.

— Всего этого мало, мой милый. По моему мнѣнію, было бы лучше не платить. Честнымъ побужденіямъ рѣдко вѣрятъ; публика судить по себѣ! А эти негодяи не уѣдутъ, я въ этомъ убѣжденъ.

Джонъ не наводилъ справокъ объ этомъ послѣднемъ предметѣ, но въ началѣ мая м-ръ Зили сообщилъ ему, что Кринкетъ и его товарищи были все еще въ Лондонѣ.

— Сколько мнѣ кажется, говорилъ адвокатъ, — Болтоны вошли въ сношенія съ этими людьми и отговаривали ихъ ѣхать. Кринкетъ не прочь удалиться, но эта женщина не согласна. Вы сдѣлали ошибку, выдавъ чекъ на ихъ обоюдное имя. Если бы Кринкетъ получилъ деньги одинъ, онъ отправился бы, а она за нимъ…

— Я вовсе не имѣлъ въ виду ихъ отъѣзда, возразилъ Джонъ съ досадою. М-ръ Зили только пожалъ плечами.

Въ іюнѣ воротился агентъ, посланный въ Австралію самимъ Кальдигетомъ, съ цѣлью привезти оттуда свидѣтельства въ его пользу, не щадя никакихъ издержекъ. Но и онъ былъ нисколько не счастливѣе посланнаго Болтонами. Общія показанія были крайне разнорѣчивы; о Дикѣ Шандь не было слуху, но-прежнему. М-ръ Зили потерялъ послѣ этого всякую вѣру въ слова своего кліента, повидимому; это выводило Джона изъ себя; онъ почти желалъ, чтобы такой адвокатъ вовсе отказался отъ веденія его дѣла, по тотъ разсуждалъ про себя, что это будетъ невыгодно, хотя и грозился прежде это сдѣлать. Для успокоенія своего кліента онъ говорилъ: «адвокату не зачѣмъ вѣрить или не вѣрить въ извѣстные пункты; по крайней мѣрѣ, ему не зачѣмъ заявлять о своихъ убѣжденіяхъ. Онъ обязанъ думать только о томъ, можно ли выиграть дѣло или нѣтъ, вотъ и все. А чтобы выиграть дѣло, нужны хладнокровіе и обдуманность; онѣ полезнѣе для васъ, съ моей стороны, нежели всякія пламенныя завѣренія въ томъ, что я вижу въ васъ невинную жертву!»

Эстеръ говорила не такъ; она дѣйствительно ободряла своего мужа и никогда, не смотря на всѣ свои внутреннія терзанія, не выдавала своего безпокойства. Только съ однимъ свекромъ своимъ была она откровенна вполнѣ; они рѣшили, что будетъ лучше, если они станутъ говорить другъ другу все, что думаютъ, оберегая отъ тревоги одного Джона. При немъ, Эстеръ какъ бы не допускала даже мысли о томъ что онъ можетъ быть признанъ виновнымъ; но, наединѣ съ отцомъ Джона, она говорила объ этой страшной возможности и условливалась на счета всего, что могло облегчить для нихъ всѣхъ ужасъ такого положенія. Она рѣшила, что ни въ какомъ случаѣ не отправится въ родительскій домѣ; старикъ не осмѣливался ой противорѣчить.

— Живи здѣсь, милая моя, говорилъ онъ, хотя сомнѣвался въ душѣ, что говоритъ разумно, — живи: это твой домъ. И я тебя не покину; будемъ вмѣстѣ, ��тобы ни случилось!

Онъ успѣлъ горячо привязаться къ этой чистой, твердой женщинѣ, такъ безгранично преданной своему мужу; ему было безконечно жаль ее и онъ понималъ, что онъ оставался одинъ у нея въ случаѣ несчастій.

Роковой срокъ приближался. Судъ былъ назначенъ на 17 іюля. Незадолго до итого числа прибылъ въ Кембриджъ сэръ Джонъ Джорамъ, старшій адвокатъ, принявшій на себя защиту Кальдигета. М-ръ Зили, подготовившій все дѣло для него, былъ того мнѣнія, что его кліенту даже незачѣмъ видѣться съ этою знаменитостью, но Кальдигета настоялъ на личномъ свиданіи.

— Я желалъ завѣрить васъ лично, что обвиненіе, взводимое на меня, положительно ложно! сказалъ онъ.

— Очень радъ это слышать, отвѣтилъ сэръ Джорамъ и замолчалъ. Потомъ, взглянувъ прямо на своего собесѣдника, онъ прибавилъ:

— Собственно говори, это фраза, вѣжливая фраза, которая ровно ничего не значитъ. Я сказалъ бы ее всякому, чье дѣло вовсе не касалось бы до меня. Но такъ какъ ваше дѣло, напротивъ, меня очень касается, то я лучше выскажу вамъ правду, а именно то, что никакія ваши слова не могутъ имѣть вліянія на меня. И это въ видахъ нашей же собственной пользы. Я не долженъ "вѣрить! или «не вѣрить». Я могу только повредить вамъ, если, увлекаясь моимъ чувствомъ, я стану склонять присяжныхъ повѣрить вамъ потому, что «я» вамъ вѣрю. Подсудимаго, какъ это весьма естественно, всегда подозрѣваютъ въ желаніи утаить или скрасить истину; слѣдовательно я долженъ добиваться но того чтобы доказать вашу правдивость, а того, чтобы доказать ложь противной стороны. Если адвокатъ распинается за своего кліента на почвѣ однихъ своихъ личныхъ убѣжденій, онъ приносить ему мало пользы; иногда даже положительно вредитъ, Все дѣло состоитъ въ томъ чтобы разрушить обвиненіе, а не въ томъ, чтобы стоять горой за вашу невинность. Надѣюсь, вы меня поняли. Мнѣ остается только прибавить, что я вполнѣ сознаю всю важность порученныхъ мнѣ интересовъ и постараюсь оправдать ваше довѣріе…

Такая рѣчь мало разнилась отъ высказаннаго уже м-ромъ Зили. Кальдигетъ жаждалъ горячаго сочувствія, твердой увѣренности въ его правотѣ, и сухая діалектика адвоката произвела на него непріятное впечатлѣніе. Но ссориться съ сэромъ Джоромомъ не приходилось и Джонъ скрылъ тяжелое чувство, произведенное на него такимъ взглядомъ адвокатуры на защиту кліентовъ.

Страшный день наступилъ: Эстеръ и Джонъ должны были разстаться, на короткое время, какъ они желали надѣяться. Судебное разбирательство могло занять, по всей вѣроятности, два два; Джонъ походилъ лучшимъ не возвращаться въ Фолькингъ на промежуточную, тяжелую ночь. Эстеръ повторяла ему: «тебя оправдаютъ»! но она знала, что въ случаѣ обвинительнаго приговора, двери тюрьмы, въ которую заключатъ ея мужа, запрутся вередъ нею болѣе неумолимо чѣмъ передъ всякимъ другимъ человѣкомъ, явившимся его повѣстить. Всѣ тюремныя власти будутъ считать своимъ долгомъ не допускать къ нему ее, признанную жертву его обмана. Правосудіе наложить свою кару на него въ отмщеніе за нанесенную ей обиду. — ей, которая будетъ ждать отдаленнаго дня его освобожденія какъ единственной своей радости въ жизни!.. Мужъ и жена мало говорили обо всемъ этомъ, но оно было понято ими безъ словъ. Они знали, что настоящая разлука можетъ быть кратковременною, — но можетъ тоже продлиться и на многіе годы, втеченіе которыхъ Эстеръ будетъ жить вдовою въ Фолькингѣ, а онъ — изнывать въ тюрьмѣ.

Джонъ долженъ былъ выѣхать изъ дома въ восемь часовъ утра, чтобы поспѣть въ судъ къ десяти. Онъ упросилъ жену не провожать его до крыльца, чтобы не прощаться съ нею на глазахъ всей прислуги. Онъ обнялъ ее въ послѣдній разъ въ ея комнатѣ. — Ты не упадешь духомъ, Джонъ? спросила она, держа на рукахъ передъ нимъ своего ребенка.

— Постараюсь, милая.

— Ты оставляешь меня здѣсь хозяйкою своего дома, продолжала она, — и если только Господь сохранитъ меня, то я встрѣчу тебя здѣсь же по твоемъ возвращеніи… когда бы оно ни случилось! Выгнать меня отсюда силою никто не можетъ, такъ говоритъ твой отецъ. Пусть они называютъ меня какъ хотятъ; я не двинусь отсюда. Господь видитъ насъ, и людямъ не удастся разлучить тѣхъ, кого Онъ соединилъ однажды! Поцѣлуй меня и своего сына… еще разъ… Прощай!

Внизу, въ сѣняхъ, ожидала Джона вся прислуга. Старикъ Кальдигетъ ѣхалъ вмѣстѣ съ сыномъ; онъ рѣшилъ, что его присутствіе на судѣ будетъ лучшимъ доказательствомъ его увѣренности въ невиновности Джона. Слуги высыпали на крыльцо, чтобы присутствовать при отъѣздѣ; всѣ желали «всякаго счастія» молодому сквайру; Гольтъ стоялъ тутъ же. — Пусть злые люди толкуютъ всякій вздоръ, сказалъ онъ, — но не удастся имъ убѣдить кого нибудь изъ насъ, чтобы вы были способны обидѣть такую лэди какъ наша!… Богъ не оставитъ васъ, сэръ; надѣйтесь на Него!

Зала суда была переполнена. Предсѣдательствовалъ м-ръ Брамберъ, человѣкъ безупречной честности, строгій, отнюдь не мягкосердечный, готовый повѣсить, не моргнувъ, своего ближайшаго друга, если бы тотъ этого заслуживалъ, но неспособный тоже воспользоваться своей властью для прижимки своего злѣйшаго врага. Публика говорила, что Кальдигету не посчастливилось въ отношеніи предсѣдателя, разумѣя подъ этимъ, что на такого человѣка, какъ Брамберъ, не могли повліять ни привлекательность той, которая считалась до сихъ поръ женою Джона, ни крайняя несимнатичность другой, предъявлявшей теперь на него супружескія права.

По прочтеніи обвинительнаго акта, судъ приступилъ къ допросу свидѣтелей. Первою была спрошена Евфимія Смитъ, она же Кальдигетъ. Она дала все свое показаніе отчетливо, громко, приводя разныя подробности, ссылаясь на документы; она не сбивалась и была, повидимому, совершенно спокойна, но многіе замѣтили, что она ни разу не посмотрѣла на Джона, за исключеніемъ той минуты, въ которую ей былъ предложенъ вопросъ о подлинности человѣка, котораго она называла своимъ мужемъ. Она взглянула тогда ему прямо въ лицо, помолчала немного и потомъ сказала: — Да, это мой мужъ, Джонъ Кальдигетъ.

Сэръ Джорамъ, старшій адвокатъ но защитѣ, предложилъ свидѣтельницѣ нѣсколько вопросовъ съ своей стороны, самымъ любезнѣйшимъ тономъ; онъ славился тѣмъ, что не отступалъ отъ правилъ самой изысканной вѣжливости, даже бесѣдуя съ самымъ отъявленнымъ негодяемъ. Свидѣтельница отвѣчала и ему весьма обстоятельно; она впадала даже въ многословіе, касаясь извѣстнаго конверта адресованнаго къ ней Кальдигетомъ. Она говорила о превосходно сохранившейся почтовой маркѣ на этомъ конвертѣ и тому подобныхъ вещахъ, предупреждая всякіе разспросы по этому предмету.

— Все это прекрасно, сказалъ вдругъ сэръ Джорамъ, но что вы скажете на счетъ этого письма?

Онъ показалъ то ея письмо изъ Австраліи, въ которомъ она давала Джону обѣщаніе выдти за Кринкета, если ей будетъ уплачена требуемая сумма.

Она должна была ожидать появленія такого документа на судѣ, но оно какъ будто поразило ее своею нечаянностью; однакоже, она тотчасъ оправилась и, на повторенный вопросъ сэра Джорама: — Это ваша рука? — отвѣтила смѣло: — Моя.

— И деньги были вамъ выплачены?

— Да. Но не въ то время, позднѣе, когда мы прибыли уже сюда.

— Но если бы вамъ заплатили тогда же… вы вышли бы за м-ра Кринкета?

Голосъ и манера сэра Джорама были такъ вѣжливы, почти нѣжны, что. казалось, онъ какъ бы извинялся въ томъ, что касался такихъ щекотливыхъ предметовъ. Свидѣтельница колебалась; тогда онъ возобновилъ свой вопросъ въ другой формѣ.

— Можетъ быть, это была только угроза и вы вовсе не намѣревались привести ее въ исполненіе?

Она собралась съ духомъ. — Я не вышла за м-ра Кринкета, сказала она.

— Но вы имѣли это намѣреніе?

— Да, имѣла. Что мнѣ было въ тѣхъ мѣстахъ до законности! Мой мужъ бросилъ меня и женился на другой. Я была должна пристроить себя какъ нибудь. Я и хотѣла выдти за Кринкета. Но я не сдѣлала этого… а судить женщину за одни ея намѣренія нельзя.

— Да, сказалъ сэръ Джорамъ, — но о ней можно судить по ея намѣреніямъ.

Онъ предоставилъ допросъ Кринкета своему помощнику и тотъ жестокосердно воспользовался этимъ правомъ. Битыхъ два часа поворачивалъ онъ свидѣтеля какъ на раскаленой рѣшеткѣ, предлагая ему въ упоръ самые неудобные вопросы: — Имѣлъ свидѣтель положительное намѣреніе посягнуть на супружество съ женщиной, завѣдомо ему уже имѣвшей другаго мужа?.. Сообщалъ онъ о такомъ намѣреніи Боллуму?.. Вымогалъ деньги у подсудимаго?

Кринкетъ отбивался какъ могъ, путался немного въ отношеніи своего матримоніальнаго плана, но на одномъ стоялъ твердо, именно на фактѣ супружества Кальдигета. Джонъ былъ всегда въ самыхъ пріятельскихъ отношеніяхъ съ нимъ, но его словамъ. — Это я совѣтовалъ ему покончить дѣло свадьбой, пояснилъ Кринкетъ, и самъ онъ пригласилъ меня быть свидѣтелемъ при обрядѣ. Думая, что еще одинъ свидѣтель будетъ не лишній, я захватилъ съ собой Адамсона… На Дика Шандъ мы не разсчитывали; она былъ постоянно пьянъ, ктому же онъ отговаривалъ Кальдигета жениться…

Въ шесть часовъ вечера, предсѣдатель суда объявилъ засѣданіе закрытымъ; окончаніе суда было отложено до другаго дня. Джонъ и его отецъ воротились въ гостинницу, въ которой они остановились. Скоро явился къ нимъ и м-ръ Зили, впрочемъ только затѣмъ, чтобы условиться на счетъ нѣкоторыхъ распоряженій назавтра. но Джонъ спросилъ его: — Ну, какъ идетъ, по вашему?

Вопросъ былъ совершенно естественный, но м-ръ Зили принялъ сдержанный видъ.

— Я не могу высказывать своего мнѣнія, произнесъ онъ. Въ такихъ дѣлахъ никогда не высказываю. Для васъ должно быть ясно одно: свидѣтельскія показанія очень точны и не были опровергнуты, но свидѣтели — народъ подленькій. А характеръ свидѣтеля — важная вещь для присяжныхъ. Съ другой стороны, многое зависитъ отъ предсѣдателя. Но я своего мнѣнія не выражаю здѣсь, понимаете?

Робертъ Болтонъ сказалъ въ тотъ же вечеръ своему отцу:

— По моему, фактъ брака не подлежитъ сомнѣнію, но присяжные вынесутъ оправдательный приговоръ, потому что весь этотъ сбродъ, свидѣтельствующій противъ Кальдигета, ужь очень противенъ…

На второй день, зала суда была еще болѣе переполнена, нежели наканунѣ. Интересъ публики былъ возбужденъ въ высшей степени. Никто почти не сомнѣвался, что подсудимый женился въ Австраліи, но каждому казалось ясно и то, что процессъ былъ затѣянъ съ единственною ��ѣлью выманить денегъ. Вѣдь намѣревалась же эта женщина, признававшая себя замужнею, выдти за другаго человѣка! Общее мнѣніе было не въ ея пользу, тѣмъ болѣе, что она не отказалась отъ преслѣдованія даже и получивъ всю сумму, которую требовала съ Кальдигета.

Послѣ новаго допроса нѣкоторыхъ свидѣтелей, предсѣдатель суда объявилъ перерывъ засѣданія; по истеченіи его, сэръ Джорамъ всталъ чтобы произнести свою рѣчь. Онъ держалъ въ рукахъ конвертъ, на которомъ несомнѣннымъ почеркомъ Кальдигета было написано: «Мистриссъ Кальдигетъ. Агадала. Ноббль». — По моему мнѣнію, началъ онъ, слова написанныя на этомъ конвертѣ служатъ сильнѣйшемъ доказательствомъ того безумія, до котораго могутъ довести мужчину женскія чары. Я признаю, именемъ моего кліента, что это его собственный почеркъ; признаю тоже, что если бы было достаточно написать «мистриссъ такой-то» на какомъ нибудь пакетѣ для того, чтобы эта особа сдѣлалось вашей женой, то стоящая здѣсь лэди была бы въ замужествѣ съ подсудимымъ. Но, признавая все это, я положительно отрицаю, чтобы въ этомъ конвертѣ дѣйствительно заключалось когда нибудь письмо. Подсудимый говоритъ, что адрессъ былъ написанъ имъ однажды въ шутку, на пустомъ конвертѣ, въ минуту довѣрія и нѣжности, при разговорѣ о будущей свадьбѣ. М-ръ Кальдигетъ несомнѣнно думалъ тогда жениться на Евфиніи Смита, и начертилъ будущее имя своей невѣсты… Бракъ не состоялся, но смѣтливая особа припрятала эти строки, какъ весьма полезный документъ, на всякій случай. Она говоритъ теперь, что этотъ конвертъ, содержа въ себѣ записку, которую она тоже показывала вамъ, гг. присяжные, былъ полученъ ею въ Нобблѣ, черезъ Сидней. Но, въ такомъ случаѣ, на конвертѣ были бы два почтовыхъ штемпеля: сиднейскій и ноббльскій. А мы видимъ только одинъ! Но этого мало. Я попрошу васъ выслушать двухъ экспертовъ но почтовымъ дѣламъ и они скажутъ вамъ, что при дѣйствительномъ наложеніи почтовыхъ штемпелей получаются всегда оттиски не столь отчетливые какъ видимый теперь нами на этомъ конвертѣ. Это происходитъ оттого, что сказанная операція производится весьма поспѣшно, письма выбрасываются изъ-подъ пресса одно на другое, не успѣвъ высохнуть при чемъ чернила слегка расплываются и мараютъ бумагу. На представленномъ намъ конвертѣ мы видимъ совершенно другое: штемпель такъ чистъ и ясенъ, что позволительно предположить, не отпечатывали ли его отдѣльно, съ особою осторожностью… добывъ какимъ нибудь тайнымъ путемъ почтовый штампъ изъ сиднейскаго ночтамта… Если же это такъ, если тутъ есть подлогъ, то все обвиненіе падаетъ само собою…

— Перейдемъ къ другимъ свидѣтельствамъ, хотя даже едва стоящимъ опроверженія. Выдержка изъ памятной книжки пастора не имѣетъ никакого значенія. Если бы мы увидѣли законно засвидѣтельствованную копію съ метрики какой либо церкви, хотя бы самой убогой, это было бы другое дѣло; но этотъ листокъ совершенно ничтоженъ, равно какъ и предполагаемое письмо м-ра Аллана. Будь это письмо даже подлиннымъ, оно доказываетъ только то, что существовалъ проэктъ брака; болѣе ничего… Повторяю, единственною строгою уликою противъ моего кліента выступаетъ почтовый конвертъ. Весьма жалѣю, что этотъ документъ не былъ представленъ намъ ранѣе, потому что мы имѣли бы тогда возможность переслать его въ Сидней или вытребовать оттуда нѣсколько конвертовъ съ тѣмъ же штемпелемъ для сличеніи… Я говорю «съ тѣмъ же», потому что, какъ подтвердятъ вамъ эксперты, почтовые штемпеля имѣютъ свойство повѣрять себя, а именно: штампъ, употреблявшійся въ іюнѣ мѣсяцѣ, напримѣръ, врядъ ли будетъ совершенно вѣренъ себѣ въ іюлѣ. Вслѣдствіе употребленія, въ немъ произойдетъ какая либо перемѣна, — можетъ быть самая тонкая трещина, обнаруживаемая лишь подъ микроскопомъ, но все же измѣненіе будетъ. Нечего и говорить, что штампъ, служившій въ 1870 г., никакъ не можетъ не претерпѣть перемѣны до 1871 г. Я нахожу несправедливымъ, что намъ не дали времени провѣрить сиднейскіе почтовые штемпеля. По заведенному порядку, въ сиднейскомъ почтамтѣ должны храниться ежедневные оттиски штемпелей, и если, при сличеніи конверта, о которомъ идетъ теперь рѣчь и на которомъ оттиснуто «10 мая», окажется, что сиднейскій оттискъ отъ того же числа не представляетъ вполнѣ точнаго факсимиле съ представляемымъ на этомъ пакетѣ, подлогъ будетъ доказанъ съ полною ясностью… Я прошу гг. присяжныхъ потребовать, чтобы имъ были доставлены сиднейскіе почтовые оттиски отъ того числа, которое значится на этомъ конвертѣ, служащемъ наиболѣе вѣскою уликою противъ моего кліента… Вы должны настаивать на такомъ требованіи, гг. присяжные, прежде нежели вы произнесете приговоръ, которымъ вы можете послать несчастнаго человѣка въ тюрьму и лишить его женути сына добраго имени…

Перейдя къ оцѣнкѣ обвинителей, сэръ Джорамъ назвалъ ихъ безъ церемоніи шайкою злоумышленниковъ. — Я надѣюсь, сказалъ онъ, что и мой уважаемый другъ, защитникъ противной сторони, признаетъ, что его кліенты пріѣхали въ Англію съ злоумышленной цѣлью?

— Я вовсе не признаю этого, возразилъ «уважаемый другъ».

— Въ такомъ случаѣ, мой уважаемый другъ чувствуетъ, конечно, что вообще трудно признавать что нибуть съ точностью въ томъ дѣлѣ, защиту котораго онъ принялъ на себя… По если я называю злоумышленницею эту женщину, я вовсе не хочу сказать, что она лишена права на покровительство закона. Можно быть злоумышленницей, совершать разныя нехорошія вещи и тѣмъ не менѣе доказывать вполнѣ правильно двоеженство своего супруга… Я указываю здѣсь только на несомнѣнный фактъ вымогательства, совершенный этою особою и ея сообщниками, какъ на весьма не лестную для нихъ аттестацію, позволяющую заподозрить ихъ въ мошенничествѣ и по отношенію главнаго обвиненія… Женщина, брошенная мужемъ для другой, внушаетъ всегда состраданіе, безъ сомнѣнія; жалѣйте эту несчастную жертву, но вспомните и о другой… Сравиите эту особу, нахально вымогающую деньги у человѣка, котораго она зоветъ своимъ мужемъ, съ тою, которая ждетъ теперь, въ трепетѣ и слезахъ, вашего роковаго слова, способнаго разбить навѣкъ ея семейное счастье… Правосудіе прежде всего, я самъ повторяю вамъ это. Если этотъ человѣкъ виновенъ, то ни юность и чистота молодой матери, ни безпомощность ея невиннаго малютки, нк должны заставить васъ покривить душой въ ея пользу, забыть святость присяги… Я не стараюсь разжалобить васъ этимъ, но я говорю вамъ: будьте особенно осторожны въ этомъ случаѣ, гдѣ отъ васъ зависитъ такъ много! Вглядитесь внимательнѣе въ цѣлую жизнь обвинительницы и ея сообщниковъ… Не чувствуете ли вы невольнаго сомнѣнія при видѣ этихъ личностей, связанныхъ однимъ только общимъ стремленіемъ къ наживѣ?..

Онъ произнесъ еще нѣсколько горячихъ словъ въ пользу Джона и успѣлъ произвести глубокое впечатлѣніе на публику и присяжныхъ. Вызванные два эксперта подтвердили все, сказанное о почтовыхъ штемпеляхъ, представя, въ доказательство своихъ доводовъ, нѣсколько пачекъ старыхъ писемъ. По мнѣнію обоихъ чиновниковъ, было весьма правдоподобно, что штемпель на конвертѣ былъ подложный, но, на перекрестномъ допросѣ, оба джентльмена признали тоже, что бываютъ случаи весьма чистаго и отчетливаго штампованія даже и при крайне спѣшной работѣ; равнымъ образомъ случается, что письмо, проходящее черезъ почтовую коитору, выходитъ изъ нея, по недосмотру, безъ мѣстнаго штемпеля и слѣдуетъ долѣе въ такомъ видѣ.

Всѣ прочія свидѣтельскія показанія касательно личнаго характера Джона и его семейной жизни въ Фолькингѣ были въ его пользу. Его любовь къ Эстеръ и ея твердая рѣшимость не покидать человѣка, котораго она считала своимъ мужемъ, были слишкомъ извѣстны. Всѣ сожалѣли бѣдную женщину; всѣмъ было ужасно подумать, что она должна будетъ лишиться своего дорогого гнѣздышка, въ которомъ ей жилось такъ хорошо съ избранникомъ своего сердца и милымъ ребенкомъ…

Рѣчь сэра Джорама ободрила Кальдигета и самъ м-ръ Зили сталъ смотрѣть на дѣло немного повеселѣе. Онъ опасался теперь только одного: заключительнаго слова предсѣдателя. — У насъ, въ Кэмбридшайрѣ, м-ръ Прамберъ авторитетъ! говорилъ онъ, разсуждая со старимъ сквайромъ.

— Отчего именно онъ, и именно въ Кэмбридшайрѣ? спросилъ старикъ Даніель.

— Оттого, что здѣсь наро��ъ робкій. Въ другихъ мѣстахъ, присяжные болѣе склонны къ оппозиціи и почти всегда выносятъ приговоръ противоположный тому, котораго желаетъ старшій судья. Сверхъ того, иной судья не клонитъ открыто ни на ту, ни на другую сторону; онъ виляетъ, потому что боится взять на себя отвѣтственность, и предоставляетъ ее присяжнымъ, не выражая своего опредѣленнаго мнѣнія; но Прамберъ не таковъ; онъ выяснитъ какъ нельзя лучше свой взглядъ на дѣло…

М-ръ Зили не ошибался. На третій, заключительный день суда, м-ръ Прамберъ началъ свою рѣчь и, безъ всякаго сомнѣнія, не «вилялъ». Ясно и методично разобралъ онъ всѣ пункты обвиненія, при чемъ выразилъ глубокое уваженіе въ Эстеръ и полное сочувствіе къ ея грустному положенію, но, прибавилъ онъ, "такое уваженіе и сочувствіе, раздѣляемыя, безъ сомнѣнія, всѣми, не должны ни мало вліять на правосудіе, и гг. присяжные произнесутъ, конечно, свой приговоръ, руководствуясь не личнымъ состраданіемъ въ жертвѣ, но одною только справедливою оцѣнкой фактовъ…

Эстеръ сидѣла дома въ ожиданіи роковой вѣсти. Она перечитывала письмо, въ которомъ Джонъ повторялъ ей снова, что она одна была его законною женою, но просилъ ее быть готовой ко всему…

Стукъ экипажа заставилъ ее вздрогнуть. Черезъ минуту дверь отворилась и на порогѣ ея показался старикъ Кальдигетъ.

— А Джонъ?.. Его нѣтъ? проговорила она.

— Дочь моя… милая моя…

Онъ произнесъ эти слова и зарыдалъ какъ дитя. Она нонила все и упала ему на грудь, задыхаясь отъ слезъ.

Страшная вѣсть разнеслась по Фолькингу. Позже, когда старикъ немного успокоился, онъ разсказалъ подробности. Присяжные признали Джона Кальдигета виновнымъ, но при смягчающихъ обстоятельствахъ, вслѣдствіе чего онъ былъ приговоренъ только къ двумъ годамъ тюремнаго заключенія.

Наступило ужасное время. Все общество говорило единогласно, что Эстеръ была должна возвратиться къ родителямъ… Болтоны, требовавшіе этого и прежде, отправили къ ней мистриссъ Робертъ, которая съумѣла постоять на томъ, чтобы Эстеръ ее приняла. Когда мистриссъ Робертъ вошла въ ея комнату, молодая женщина держала своего ребенка на рукахъ. Она была одѣта вся въ черное.

Мистриссъ Робертъ говорила долго и нѣжно: она тронула Эстеръ, но не заставила ее поколебаться въ своемъ намѣреніи. — Я все понимаю, сказала Эстеръ, — понимаю даже все то, чего ты не договариваешь, Мэргретъ. Я вѣрю тоже твоей любви и сама люблю тебя горячо, какъ люблю тоже отца, мать, всѣхъ родныхъ. Но всѣ вы не вѣрите ему, тому человѣку, котораго я продолжаю считать моимъ мужемъ, не смотря на судебный приговоръ. И этотъ человѣкъ сказалъ мнѣ, чтобы я жила въ его домѣ, ѣла его хлѣбъ, носила платье, купленное на его деньги. Я такъ и буду дѣлать. Вы видите въ этомъ стыдъ для меня; я не вижу.

Мистриссъ Робертъ уѣхала, не достигнувъ никакого успѣха; на всѣ письма матери Эстеръ отвѣчала тоже положительнымъ отказомъ. Тогда Болтоны обратились къ посредничеству м-ра Зили и тотъ рѣшился заявить старому Кальдигету, что ему не годилось удерживать молодую женщину въ Фолькингѣ. Старый Даніель выслушалъ его и отвѣтилъ хладнокровпо:

— Мнѣ кажется, что ни я, ни она, не спрашивали ни у кого совѣта на этотъ счетъ, г. адвокатъ?

М-ръ Зили удалился въ смущеніи, но агитація этимъ не кончилась. Весь Кэмбриджъ считалъ себя какъ бы обязаннымъ принять участіе въ дѣлѣ и городской мэръ обратился письменно къ старому Кальдигету, начавъ свое посланіе тѣмъ, что онъ, «по своему убѣжденію, терпѣть не можетъ мѣшаться въ чужія дѣла, но, тѣмъ не менѣе, считаетъ себя обязаннымъ указать на несчастное положеніе, въ которое ставитъ себя дочь м-ра Болтона» и пр. и пр. Старикъ отвѣчалъ ему весьма лаконически, но выразительно: «Многоуважаемый м-ръ мэръ, если вы терпѣть не можете вмѣшиваться, то зачѣмъ же и вмѣшиваетесь?» Мэръ былъ человѣкъ добродушный и принялъ замѣчаніе безъ ропота, послѣ чего не предпринималъ уже болѣе никакихъ походовъ противъ Фолькинга.

Но изъ всѣхъ непрошенныхъ совѣтниковъ, едвали не самымъ рьянымъ былъ м-ръ Смирки, мужъ Джуліи Бабингтонъ. Неотъемлемымъ основаніемъ къ его вмѣшательству было, но его мнѣнію, то обстоятельство, что его первая жена была родною сестрою м-ра Бромли, пастора того прихода, къ которому принадлежалъ и Фолькингъ. Сверхъ того, настоящая супруга м-ра Смирки, только благодаря особому благоволенію небесъ, избѣгла участи Эстеръ и пользовалась другимъ, вполнѣ удовлетворительнымъ положеніемъ. Находя оба эти повода совершенно убѣдительными, м-ръ Смирки обрушился на кроткаго м-ра Бромли всею силою своего краснорѣчіи. — Я считаю, въ душѣ, приговоръ присяжныхъ ошибочнымъ, попытался возразить ему бѣдный Бромли.

— Это ничего не значитъ, возразилъ ему, въ свою очередь, Смирки. — Законъ произнесъ. — и довольно! Они болѣе не мужъ и жена, хотя бы и были женою и мужемъ. Вотъ!

М-ръ Смирки былъ, въ сущности, мало знакомъ съ уголовно-гражданскимъ кодексомъ. М-ръ Бромли, болѣе свѣдущій, началъ доказывать ему, что еслибы, напримѣръ, впослѣдствіи возникъ вопросъ о законности юнаго наслѣдника Фолькинга, то фактъ настоящаго приговора присяжныхъ былъ бы принятъ лишь какъ свидѣтельство въ пользу иска (противъ законности), но что это свидѣтельство могло быть уважено или не уважено новымъ составомъ присяжныхъ. смотря по ихъ собственному усмотрѣнію. Но м-ръ Смирки продолжалъ торжественно: — Это все единственно. Брака не существуетъ. Слѣдовательно пребываніе миссъ Эстеръ Болтонъ подъ кровомъ Фолькинга — смертный грѣхъ!

Загонявъ несчастнаго м-ра Бромли, который покорно умолкъ, не зная что еще и сказать своему яростному ононенту, м-ръ Смирки изловчился поймать самого стараго сквайра и выразился передъ нимъ съ не меньшею ясностью. Онъ имѣлъ, по крайней мѣрѣ, то достоинство, что отважно проповѣдывалъ вездѣ свое мнѣніе. — Вамъ придется отвѣтить за ея счастіе въ этой жизни и въ будущей, сэръ! воскликнулъ онъ съ жаромъ.

— Что касается до ея счастья здѣсь, на землѣ, то вы врядъ ли можете быть въ этомъ судьею, сэръ, сдержанно отвѣтилъ ему старикъ.

— Позвольте… хотѣлъ возразить м-ръ Смирки.

— Совершила она что нибудь, что можетъ запятнать ея честь въ глазахъ другихъ женщинъ? продолжалъ Даніель, не слушая его. — Что же касается до вознагражденія въ будущей. жизни, о которомъ вы говорите съ такимъ, повидимому, короткимъ знаніемъ дѣла, то я спрошу васъ: чѣмъ заслужила эта женщина особый гнѣвъ Божій? Она любила своего мужа особой преданной любовью; она считала себя связанною съ нимъ узами, святость которыхъ, въ ея понятіи, стоитъ выше всего. Вы можете называть это романическимъ бредомъ, суевѣріемъ…

— О, нѣтъ… это уже нѣтъ! пробормоталъ м-ръ Смирки, рѣшительно не понявшій своего собесѣдника и испугавшійся для себя лично обвиненія въ суевѣріи, которое онъ считалъ принадлежностью одного католическаго исповѣданія. Нѣтъ… на счетъ суевѣрій…

— Повторяю, что я не съумѣю выразить, а вы не съумѣете представить себѣ, по всей вѣроятности, той высокой идеи, которую имѣетъ супружество въ глазахъ этой молодой женщины, продолжалъ старикъ. Конечно, если бы вы имѣли объ этомъ хотя малѣйшее понятіе, то вы не стали бы грозить ей гнѣвомъ небеснымъ; если же вы рѣшительно ничего не понимаете, то ваше вмѣшательство не имѣетъ вовсе смысла; мало того, оно неумѣстно, жестоко, подло и даже святотатственно, по моему мнѣнію!

Онъ началъ свою аргументацію тихо, спокойно, въ сдержанныхъ выраженіяхъ, поэтому м-ръ Смирки никакъ не ожидалъ такого громоваго конца. Онъ остался, какъ окаменѣлый, на мѣстѣ, растерянно смотря вслѣдъ удалявшемуся м-ру Кальдигету. «Неумѣстно…» «Жестоко…» Это еще куда тіе шло. М-ръ Смирки привыкъ къ тому, чтобы люди осыпали такими эпитетами самоотверженныхъ лицъ, проповѣдываишихъ имъ горькую правду. Но «подло…» и вдобавокъ «святотатственно…» какъ смѣлъ этотъ старый язычникъ сказать ему, достопочтенному Смирки, что онъ святотатствуетъ?

Но, сокрушивъ м-ра Смирки, старый сквайръ былъ вовсе не спокоенъ въ душѣ. Ему казалось, что онъ былъ обязанъ не утаить отъ Эстеръ того осужденія, которому она подвергалась со стороны общества и выразителями котораго явились адвокатъ, мэръ и пасторъ. Самъ онъ считалъ ее чистѣйшимъ существомъ въ свѣтѣ и, каковы бы ни были его личныя убѣжденія въ дѣлахъ вѣры, онъ зналъ, по крайней мѣрѣ, твердо то, что такія созданія, какъ она, не могли навлекать ни себя высшаго гнѣва. Но на счетъ здѣшняго міра онъ былъ менѣе увѣренъ и потому счелъ своимъ долгомъ переговорить съ Эстеръ. Только его одного могла она выслушать; родственниковъ своихъ, даже ��ать, она не хотѣла болѣе видѣть.

— Я долженъ передать тебѣ, что говорятъ, началъ онъ.

— Я не хочу знать чужихъ толковъ, батюшка.

— Однако, моя милая, ты не можешь отрицать, что на тебя палъ страшный ударъ, хотя бы и незаслуженный. Если отъ насъ зависитъ теперь принять мѣры къ уменьшенію его тяжести…

— Даровавъ мнѣ моего мужа, Господь осѣнилъ меня такимъ благомъ, которое дѣлаетъ ничтожнымъ всякое зло, наносимое мнѣ людями, возразила она. Я постоянно повторяю себѣ, что блаженство мое превышаетъ мое горе. Не говорите ничего, продолжала она, видя, что онъ хочетъ возразить. — Я знаю, что вы скажете… свѣтъ станетъ называть меня не женой вашего сына, а…

— Перестань! воскликнулъ онъ, боясь услышать позорное слово даже изъ ея устъ

— Да, меня будутъ такъ называть. Что же, и Мэргретъ, и моя мать, всѣ говорятъ это. Но меня это не можетъ трогать. Я знаю, что я жена Джона и что Богъ благословилъ нашъ союзъ. Худо для женщины, когда про нее говорятъ дурно, но еще хуже, если и она поступаетъ дурно. Я нахожу, что мнѣ слѣдуетъ жить въ этомъ домѣ и остаюсь здѣсь. Только вы, какъ настоящій хозяинъ Фолькинга, можете выслать меня прочь…

— Я этого не сдѣлаю, ты знаешь.

— Въ такомъ случаѣ, я остаюсь, потому что мой мужъ велѣлъ мнѣ здѣсь оставаться. Вы заботитесь обо мнѣ…

— Я стараюсь угодить тебѣ, моя дорогая. Если что не такъ…

— Вы такъ добры, что я не могу выразить вамъ своей благодарности, рудомъ жить вмѣстѣ, пока не увидимъ снова нашего Джона.

Послѣ этого не было произнесено болѣе ни одного слова о разлукѣ и Фолькингъ остался неприступною крѣпостью, о которую тщетно разбивалась людская молва. Однако, мистриссъ Болтонъ не могла успокоиться. Денно и нощно мучила она своего мужа и его сыновей необходимостью «похитить Эстеръ изъ когтей дьявола.» Она не хотѣла слушать Роберта, который доказывалъ ей, что Эстеръ, во всякомъ случаѣ, имѣетъ право выбрать себѣ мѣстожительство, и что если она желаетъ жить въ Фолькингѣ, то никто не можетъ запретить ей этого, кромѣ стараго сквайра. Робертъ и Уилльямъ признавали даже, что со стороны Эстеръ было вполнѣ естественно не желать возвратиться въ родительскій домъ, полный одного мрачнаго мистицизма. — Я нахожу ея пребываніе въ Фолькилгѣ предосудительнымъ, говорилъ однажды Уилльямъ своей женѣ, — но я понимаю, что ей н6 хочется промѣнять своей независимости на дикую тюрьму!

Тѣмъ не менѣе, уступая настояніямъ отца, не имѣвшаго силы отказать женѣ, Уилльямъ написалъ еще разъ къ Эстеръ. Онъ получилъ отъ нея слѣдующій отвѣтъ:

«Милый братъ, еслибы тебя заключили въ тюрьму по несправедливому обвиненію, то неужели, ты потребовалъ бы отъ Фани, чтобы она бросила бы домъ и дѣтей и воротилась къ своимъ родителямъ? Спроси ее тоже, повѣрила бы она всему, что стало бы говориться противъ тебя: рѣшилась ли бы она, слыша отъ другихъ, что ея дѣти лишились имени, подтвердить это сама, сбросивъ съ себя твое имя? И не сильнѣе ли еще привязалась бы она къ тебѣ, именно вслѣдствіе общаго ожесточенія противъ тебя?..»

— О, разумѣется! воскликнула мистриссъ Уилльямъ, наэлектризованная картиной, которую рисовала Эстеръ и заливаясь слезами, между тѣмъ какъ ея мужъ продолжалъ читать взволнованнымъ голосомъ:

"А если такъ можетъ чувствовать Фанни, то отчего же ты требуешь другаго отъ меня? Я не вѣрю тому, что говорятъ про моего мужа, я считаю себя его законной женой, и если, разлучаясь со мною, онъ сказалъ мнѣ, чтобы я жила въ его домѣ съ моимъ ребенкомъ, то я и не. брошу этого крова. Это не мѣшаетъ мнѣ вполнѣ вѣрить, что ты желаешь мнѣ только добра. Поцѣлуй за меня Фанни и не сомнѣвайся никогда въ дружбѣ любящей тебя сестры

— Какъ хочешь, мой другъ, начала Фанни сквозь слезы, — а я начинаю думать, что она права.

Въ этихъ простыхъ словахъ было столько супружеской преданности, что Уилльямъ не нашелся, что возразить и только нѣжно обнялъ жену.

Сэръ Джорамъ, защищая споего кліента на судѣ, жаловался на то, что защитѣ не было предоставлено всѣхъ средствъ для собранія доказательствъ въ ея пользу. Это замѣчаніе не было уважено судомъ, въ виду того, что Кальдигетъ имѣлъ время послать своего агента въ Австралію; но сэръ Джорамъ остался внутренно недоволенъ и это настроеніе поддерживалось въ немъ странною увѣренностью одного изъ экспертовъ, высказывавшихъ свое мнѣніе о штемпелѣ на конвертѣ. Въ то время, какъ м-ръ Кюрлидоунъ, старшій чиновникъ, выразился крайне нерѣшительно по этому вопросу, помощникъ его, молодой Бэгвэксъ, стоялъ за возможность подлога, и только пристрастіе прокурора, требовавшаго, чтобы онъ категорически заявилъ: «Подложный это штемпель или нѣтъ?» заставило его отвѣтить, что совершенно положительно утверждать этого онъ не можетъ. Присяжные, замѣтившіе торжествующую улыбку прокурора и также тотъ тонъ, съ которымъ предсѣдатель, м-ръ Брамбергъ. произнесъ, что «руководясь своимъ здравымъ смысломъ, присяжные разберутъ это дѣло лучше, нежели какой нибудь слишкомъ юный помощникъ экспедитора», поняли, что имъ слѣдовало думать иначе, нежели м-ръ Бэгвэксъ, и потому не затруднились признать фактъ о подлогѣ ке заслуживающимъ вниманія,

Но м-ръ Бэгвэксъ, задѣтый за живое, не унялся. М-ръ Брамберь могъ считать его слишкомъ юнымъ, но онъ-то самъ зналъ, что, не смотря на свою безбородость, онъ былъ истиннымъ докой въ отношеніи всего, касавшагося до почтовой экспедиціи. Самолюбіе его громко вопіяло объ отмщеніи и превратило его въ самаго ревностнаго партизана Кальдягета и его жены. Судъ былъ оконченъ, но это еще не значило ничего; можно было поѣхать въ Сидней и собрать тамъ справки о томъ, когда именно, въ данномъ мѣсяцѣ, были приняты въ употребленіе новые штампы. По убѣжденію Бэгвэкса, штампъ, послужившій хотя недѣлю, не могъ уже давать столь отчетливыхъ оттисковъ, какъ тотъ, который показывали на конвертѣ съ почеркомъ ��альдигета. Многое еще другое можно было узнать, но для этого было необходимо съѣздить въ Сидней…

Что же, поѣздка въ Сидней оказывалась возможною. Сэръ Джорамъ, увлеченный доводами молодаго экспедитора, легко убѣдилъ стараго сквайра послать въ дальнее путешествіе усерднаго защитника чести его сына. Главный почтъ-директоръ затруднялся дать отпускъ молодому чиновнику, въ виду того, что дѣло Кальдигета было уже рѣшено, по государственный секретарь принялъ участіе въ интересномъ вопросѣ, и разрѣшилъ отпускъ. Бэгвэксъ былъ въ восторгѣ. Онъ былъ увѣренъ, что ему удастся оправдать Джона, но едва ли но болѣе радовала его мысль проѣхаться за-моря, въ каютѣ перваго класса и сохраняя, притомъ, свое содержаніе! Товарищи очень завидовали ему. Имъ никогда не давали такихъ пріятныхъ командировокъ, имена ихъ были совершенно неизвѣстны государственному секретарю… Но этому Бэгвэксу «везло.» Онъ вовсе не отличался умомъ и ѣхалъ въ Сидней, очевидно, для одного своего удовольствія, но онъ съумѣлъ обойти сэра Джорама и тотъ устроилъ ему пріятную прогулку на чужой счетъ, при шестимѣсячномъ отпускѣ и единственной обязанности любоваться ежедневно на фотографическую копію съ какого-то глупаго конверта! Счастливецъ!

М-ръ Кюрлидоунъ принадлежалъ тоже къ числу скептиковъ и посмѣивался надъ Бэгвэксомъ, собиравшимъ всѣ завалявшіеся конверты съ сиднейскими штемпелями. Среди чиновниковъ вошло въ моду поднимать на-смѣхъ «штемпельнаго фанатика», сидѣвшаго по цѣлымъ часамъ въ раздумья надъ какимъ нибудь грязнымъ обрывкомъ почтоваго пакета. И когда, однажды, лицо его приняло какое-то восторженное выраженіе и онъ произнесъ: «Это уже убѣдитъ хоть кого!» Кюрлидоумъ спросилъ его съ язвительною улыбкою.

— Въ такомъ случаѣ, зачѣмъ же вамъ и ѣхать въ Австралію?

Эти слова были ушатомъ холодной поды. Дѣйствительно, зачѣмъ было ѣхать, если найденные конверты, помѣченные тѣмъ же мѣсяцемъ и приблизительно тѣмъ же числомъ, какъ и извѣстный конвертъ, были на-лицо и могли служить доказательствомъ? Но отказаться отъ завѣтной поѣздки, отъ сопряженныхъ съ нею матеріальныхъ выгодъ… Сохраненіе казеннаго содержанія, проѣздъ въ Австралію на счетъ Кальдигетовъ и еще по гинеѣ въ день на мелкія издержки!.. Это было ужасно… Въ душѣ бѣднаго молодаго чиновника возникла борьба, но доброе начало одержало верхъ и онъ отправился къ сэру Джораму съ твердымъ намѣреніемъ объявить все и не замедлить тѣмъ ни на одну минуту спасеніе Кальдигета. Знаменитый адвокатъ былъ занятъ въ то время, когда Бэгвэксъ явился къ нему на квартиру, но его письмоводитель принялъ посѣтителя очень любезно и попросилъ его обождать.

— Мнѣ кажется, дѣло въ шляпѣ, м-ръ Джойсъ, сказалъ Бэгвэксъ.

— Вы думаете? Очень радъ за Кальдигета.

— И за его бѣдную жену надо радоваться, м-ръ Джэмсъ. Бѣдная лэди! Не знаю отчего, но я думаю даже болѣе о ней, чѣмъ о немъ. Жаль только, что придется отложить поѣздку въ Австралію… А это такая потеря для меня. Сидней, говорить, настоящій рай на землѣ!

— Полагаю тоже, что и Ботани-бэй, замѣтилъ сэръ Джэмсъ. Мѣсто для ссылки.

— О, теперь туда никого не ссылаютъ. Тамъ прекрасно. Вы представьте себѣ: у нихъ тамъ апельсины на чистомъ воздухѣ… и свой парламентъ… и превосходнѣйшій новый почтамтъ. Но мнѣ уже не ѣхать туда, м-ръ Джэмсъ! Человѣкъ — рабъ своего долга.

— Какъ кто смотритъ на дѣло, м-ръ Бэгвэксъ.

— М-ръ Джэмсъ, я всегда помню слова Нельсона при Трафальгарѣ: «Англія ожидаетъ, что каждый исполнить сегодня свою обязанность!»

— М-ръ Бэгвэксъ, у насъ очень тонкія перегородки; прошу висъ потише.

— Извините, я увлекся. Трудно удержаться отъ восторга при воспоминаніи объ этомъ чудномъ изреченіи, которое должно быть путеводной звѣздой для каждаго гражданина…

— Но зачѣмь же кричать такимъ образомъ? Сэръ Джорамъ можетъ разсердиться… Но вотъ звонокъ изъ его кабинета. Это значитъ, что вы можете идти.

М-ръ Бэгвэксъ нашелъ великаго человѣка среди самого невообразимаго хаоса: не только столы, но диванъ и всѣ стулья въ комнатѣ были завалены бумагами, такъ что юный чиновникъ тщетно искалъ взглядомъ пространства, на которое онъ могъ бы выложитъ свои документы. Сэръ Джорамъ принялъ его очень ласково; онъ вообще, не очень долюбливалъ слишкомъ усердныхъ помощниковъ, но Бэгвэксъ ему нравился; старый адвокатъ подмѣчалъ въ немъ какую-то забавную смѣсь ума и нелѣпости, искренности и аффектаціи, наивнаго смиренія въ частномъ отношеніи и крайняго чиновничьяго самомнѣнія во всемъ, что касалось до почтовой спеціальности.

— Ну, что скажете? спросилъ сэръ Джорамъ.

— Я многое открылъ, сэръ!

— Надѣюсь, вы объясните мнѣ все это въ очень короткихъ словахъ?

— Постараюсь, сэръ.

Онъ открылъ свой портфель и началъ вынимать пачки пакетовъ. — Куда прикажете раскладывать ихъ, сэръ? На полъ?

— Неужели я долженъ просмотрѣть всю эту кучу, м-ръ Бэгвэксъ?

— Необходимо, сэръ. Если будетъ ясно, что тотъ конвертъ не былъ заклейменъ въ Сиднеѣ 10 мая 1873 года, то вѣдь наше дѣло будетъ выиграно?

— Конечно, но чтобы добыть матеріальныя доказательства подлога, вамъ надо отправиться въ Сидней…

Искушеніе было очень велико… Сэръ Джорамъ посылалъ его… бралъ, такъ сказать, на себя весь грѣхъ… Бэгвэксъ могъ ѣхать съ легкимъ сердцемъ… Но, нѣтъ! онъ оттолкнулъ отъ себя недостойную мысль и проговорилъ слегка надорваннымъ голосомъ:

— Я думаю, что можно будетъ и не посылать меня, если вы потрудитесь взглянуть на эти конверты.

Старикъ понялъ все сразу. Онъ зналъ, какъ дорожилъ бѣдный чиновникъ поѣздкой, и этотъ ничтожный помощникъ экспедитора выросъ въ его глазахъ въ настоящаго героя. Конечно, на то чтобы просмотрѣть внимательно и подробно всѣ пачки, принесенныя Бэгвэксомъ, надо было употребить не менѣе двухъ часовъ времени, а у сэра Джорама каждая минута была на счету; слѣдовательно, ему приходилось вычесть эти два часа изъ тѣхъ, которые онъ посвящалъ необходимому отдыху, но если доказательство, добытое Бэгвэксомъ, было дѣйствительнымъ доказательствомъ и находилось теперь на-лицо, то это могло избавить Кальдигета отъ весьма значительныхъ расходовъ… Сверхъ того, неужели сэръ Джорамъ могъ позволить этому человѣку, дѣйствовавшему просто по внушенію совѣсти, превзойти его, которому щедро платилось за хлопоты по этому дѣлу?

— Ну, давайте ихъ всѣ сюда, ваши пакеты воскликнулъ онъ вдругъ, принимаясь разчищать мѣсто на столѣ и даже испугавъ Бэгвэкса такою неожиданностью. М-ръ Джэмсъ, явившійся по звонку, сталъ помогать сэру Джораму, стараясь сохранить нѣкоторый порядокъ при нагроможденіи бумагъ одной на другую. Такимъ образомъ, середина письменнаго стола совершенно освободилась. М-ръ Джемсъ увѣрялъ потомъ, что видѣлъ ее въ такомъ очищенномъ видѣ только за семь лѣтъ тому назадъ; съ тѣхъ поръ, она скрывалась отъ людскихъ взоровъ, по Бэгвэксъ произвелъ чудо. — Выкладывайте же свои вещественныя доказательства! скомандовалъ снова сэръ Джорамъ.

Бэгвэксъ принялся за работу. Разстилавшаяся передъ нимъ площадь была обширна и онъ могъ размѣстить свои силы въ порядкѣ. Въ самомъ центрѣ, прямо передъ адвокатомъ, который снова усѣлся въ свое кресло, онъ разложилъ свои «Май» 73 года. Онъ назвалъ ихъ такъ для краткости. У него были тоже конверты и другихъ 70-хъ годовъ, но тѣ, которые относились до 73 года, были разобраны по мѣсяцамъ и днямъ. Онъ объяснилъ при этомъ, что собиралъ всякіе конверты, которые только могъ достать, безъ особаго подбора. — Извольте же посмотрѣть, продолжалъ онъ, вручая сэру Джораму огромную лупу, — извольте посмотрѣть, и вы увидите, что нѣтъ ни одного штемпеля столь отчетливаго, какъ на извѣстномъ конвертѣ. Ни одного! повторилъ онъ, восторженно ударяя себя но груди.

— Вотъ этотъ штемпель кажется совершенно отчетливъ, сказать сэръ Джорамъ, указывая на одинъ конвертъ.

— У васъ отличные глаза, сэръ, вы нашли дѣйствительно самый отчетливый экземпляръ изъ всего собранія… Но потрудитесь обратить вниманіе на хвостикъ у буквы У. Онъ потертъ. Далѣе: на общей круговой линіи есть зазубрина. Я обращаю особенное вниманіе на такія зазубрины, сэръ. Онѣ важнѣе, чѣмъ буквы или цифры, потому что края штампа портятся несравненно быстрѣе, нежели прочая его часть. Теперь смотрите! на всѣхъ конвертахъ, въ особенности же на «маяхъ» 73 года, круговыя линіи болѣе или менѣе зазубрены. Но на кальдигетскомъ конвертѣ эта линія безупречна. Ясно, что для него употребили совершенно новый штампъ, что подтверждается еще слѣдующимъ: во всѣхъ моихъ «маяхъ» нѣтъ ни одного оттиска, совершенно ровнаго діаметра съ этимъ. Посмотрите… Со мною линейка, которая показываетъ до ¹/₅₀ дюйма… Новый штампъ всегда дѣлаетъ круги нѣсколько шире, хотя отливается но одному образцу.

— Во всякомъ случаѣ, м-ръ Бэгвэксъ, вы не могли же собрать оттисковъ рѣшительно со всѣхъ штамповъ, употреблявшихся въ Сиднеѣ въ это время, сказалъ адвокатъ. Но, если не ошибаюсь, въ каждомъ почтамтѣ, слѣдовательно и въ сиднейскомъ, должна быть книга, въ которую вносятся ежедневные «fac-similé» съ штамповъ?.. Вы можете поѣхать, снять фотографіи…

— Совершенію вѣрно, сэръ Джорамъ, замѣтилъ Бэгвэксъ.

Искушеніе снова овладѣвало имъ, но онъ поборолъ его и сказалъ торопливо, какъ бы желая сжечь свои корабли:

— Нѣтъ не зачѣмъ; я могу доказать, что тотъ конвертъ не проходилъ вовсе черезъ почтовую экспедицію въ Сиднеѣ.

Сэръ Джорамъ былъ готовъ встать съ мѣста и поцѣловать этого, человѣка, ничтожнаго, обреченнаго на одну томительную канцелярскую работу и находившаго въ себѣ силы отказаться отъ обольстительной приманки… Но обниматься съ Бэгвэксомь было бы смѣшно. Непосредственные порывы часто смѣшны. Поэтому сэръ Джорамъ остался на своемъ креслѣ и только сказалъ:

— М-ръ Бэгвэксъ, надо пожалѣть, что вы не избрали нашу профессію. Изъ васъ вышелъ бы отличный адвокатъ.

— О, сэръ Джорамъ!

— Я правду говорю. Но вотъ въ чемъ дѣло: допустимъ, что здѣсь было явное мошенничество; если это такъ, то эти люди поступали глупо. Всѣ они, въ качествѣ положительныхъ свидѣтелей. — въ томъ числѣ и женщина, называющая себя женой Кальдигета, — подтвердили подъ присягою фактъ брака. Одного этого было уже достаточно для того, чтобы Кальдигетъ былъ признанъ виновнымъ, потому что мы, съ своей стороны, не представили ни одного свидѣтеля, который доказывалъ бы столь же положительно, что этого брака вовсе не совершилось. Повторяю, ихъ свидѣтельство было убѣдительнымъ для суда, но они захотѣли подкрѣпить его еще массою доказательствъ: главнымъ образомъ — этимъ конвертомъ. Теперь, если подложность конверта будетъ доказана, это значительно ослабитъ и силу ихъ свидѣтельства подъ присягой. Однако, мы должны помнить, что приговоръ уже произнесенъ и что намъ приходится бороться теперь не съ группой присяжныхъ, а съ не подверженнымъ никакой впечатлительности отвлеченнымъ правосудіемъ…

— Это тѣмъ выгоднѣе для простыхъ, голыхъ фактовъ, сэръ Джорамъ.

— Совершенно логично, м-ръ Бэгвэксъ, совершенно логично! Если вамъ придется дѣйствовать опять когда отбудь на судѣ, то не желаю имѣть васъ противникомъ!.. Я обдумаю на досугѣ все, что вы мнѣ здѣсь говорили… Въ настоящую минуту, мнѣ кажется, что поѣздка въ Австралію все же будетъ не лишняя, но я не хочу ничего рѣшать, пока не обсужу всего. До свиданія!

Съ этими словами, сэръ Джорамъ протянулъ м-ру Бэгвэксу руку, — честь, которой молодой чиновникъ еще не удостоивался до сихъ поръ, — и прибавилъ: — Я встрѣчался со многими очень замѣчательными людьми при томъ множествѣ дѣлъ, которое прошло черезъ мои руки, м-ръ Бэгвэксъ, но, вѣрьте мнѣ, я рѣдко видалъ человѣка, который внушалъ бы мнѣ такое уваженіе, какъ вы…

М-ръ Бэгвэксъ воротился домой въ упоеніи, по еще тверже рѣшилъ «обойтись безъ Австраліи.» Онъ провелъ остатокъ дня по обыкновенію, въ созерцаніи конвертовъ, какъ вдругъ его осѣнила одна мысль, заставлявшая его привскочить на мѣстѣ и наградить себя однимъ нелестнымъ эпитетомъ… Мы увидимъ, впослѣдствіи, что это была за новая мысль.

Если Бабингтоны торжествовали и благодарили небеса за то, что ихъ Джулія избавилась отъ горькой участи, выпавшей на долго Эстеръ, то нѣчто подобное происходило и въ Полингтонѣ, у Шандовъ, съ тою разницею только, что сама Марія ни за что не хотѣла вѣрить виновности Кальдигета. Онъ былъ, можетъ быть нѣсколько легкомысленъ, непостояненъ въ своихъ привязанностяхъ, — этого Марія не оспаривала, но онъ былъ неспособенъ на тотъ низкій, жестокій обманъ, въ которомъ его обвиняли, и Эстеръ была права, не вѣря ничему, не смотря на приговоръ присяжныхъ. — Я бы на ея мѣстѣ тоже не вѣрила! повторяла Марія, стряхивая слезинки, всегда выступавшія на ея рѣсницахъ при такихъ разговорахъ. А разговоры были не рѣдки, потому что, помимо того интереса, который принимало все семейство въ чудесномъ избавленіи Маріи отъ трагической доли. Шанды вспоминали ежедневно о Дикѣ, присутствіе котораго могло бы имѣть такое громадное вліяніе на процессъ. Кринкетъ и его товарищи завѣряли на судѣ, что Дикъ зналъ о свадьбѣ; если онъ не былъ въ самой палаткѣ, въ которой совершался церковный обрядъ, то единственно, потому что постоянно противясь браку Джона съ Евфиміей Смитъ, онъ хотѣлъ выказать свою оппозицію до конца; но онъ находился тутъ же, возлѣ палатки, и, разумѣется, подтвердилъ бы фактъ бракосочетанія, если бы это потребовалось теперь отъ него. Но когда женщина, называвшая себя женой Кальдигета, повторяла все это на судѣ, всѣмъ было извѣстно тоже, что Дика нѣтъ на-лицо и что онъ погибъ, по всей вѣроятности, навѣки…

Въ то время, о которомъ идетъ рѣчь днѣ старшія миссъ Шандъ превратились уже въ мистриссъ Рьюбль и мистриссъ Постльвайтъ; двѣ младшія, Фанни и Джэнъ, ожидали жениховъ; но средняя, Марія, не ждала, повидимому, никого. Однажды, когда вся семья была въ сборѣ и споръ о виновности или невиновности Джона снова возгорѣлся, Марія задала вопросъ:

— Какъ поступитъ Эстеръ, когда его снова выпустятъ на свободу?

— Какъ! разумѣется не останется въ Фолькингѣ! возразила мистриссъ Рьюбль, розыгрывавшая роль строгой матроны съ тѣхъ поръ какъ надѣла чепецъ.

— Я ни за что бы не ушла! воскликнула Джэнъ.

— Вы, миссъ, еще ничего не понимаете въ такихъ дѣлахъ и ваше дѣло молчать! оборвала ее сурово мистрисъ Рьюбль. Джэнъ сдѣлала страшную гримасу, устроивъ, впрочемъ, такъ, что это мимическое представленіе могла видѣть только одна ея сестра Фанни.

— Ужасно разлучать два любящія сердца! замѣтила Марія со вздохомъ.

— Ты слишкомъ возвышаешь Кальдигета, отвѣтила на это мистриссъ Постльвайтъ. — Онъ оказался, повидимому, способнымъ любить нѣсколькихъ за-разъ…

— Но если хочешь выбрать себѣ сыръ по вкусу, то перепробуешь сначала нѣсколько кусковъ, вставила Джэнъ. Такое нелѣпое сравненіе окончательно взорвало мистрисъ Рьюбль; она объявила, что не понимаетъ, о чемъ думаетъ мать, позволяя дѣвочкамъ вести такіе разговоры. Джэнъ стала оправдываться.

— Что же я сказала худаго? Я думала, что джентльмены всегда должны оглядѣться, прежде чѣмъ выберутъ, кто имъ лучше понравится. Кальдигету понравилась лучше всѣхъ миссъ Болтонъ, онъ выбралъ ее, и теперь нельзя не жалѣть, что ихъ разлучаютъ.

— Да, нельзя не жалѣть отъ души! сказала съ искреннимъ чувствомъ Марія.

— Особенно потому, что у нихъ ребенокъ, заключила Джэнъ, послѣ чего старшая сестра выслала ее вонъ, подъ предлогомъ узнать, скоро ли дадутъ чай. Но Джэнъ воротилась черезъ минуту и съ извѣстіемъ, что у папа въ кабинетѣ сидитъ какой-то неизвѣстный человѣкъ!

— Что же тутъ удивительнаго? сказала Марія. Къ папа безпрестанно ходить новые люди.

— Этотъ пришелъ выдернутъ зубъ! воскликнула Фанни.

— Нѣтъ, онъ совсѣмъ не похожъ на паціента. Дверь была полуотворена и я видѣла, что онъ сидитъ, а папа противъ него и держитъ его за обѣ руки.

— Вѣрно помѣшанный, рѣшила мистриссъ Рьюбль, раздумывая, не послать ли м-ра Рьюбль на помощь отцу.

— Совсѣмъ не помѣшанный. Онъ сидитъ смирнехонько и у папа лицо не испуганное. О, Марія. Фанни…

— Что такое? Что съ тобой? спросили сестры.

— Мнѣ кажется, что это Дикъ!

Всѣ вскочили съ мѣстъ, по мистриссъ Рьюбль опустилась тотчасъ опять на диванъ, говоря: — эта Джэнъ всегда такъ дурачится!

— Я, право, думаю, что это Дикъ, возразила Джэнъ. Онъ въ желтыхъ панталонахъ, какъ пріѣзжаютъ изъ далекихъ странъ. И папа смотритъ на него такъ весело…

— О, Господи! произнесла Марія. — Я едва стою на ногахъ…

— Да вздоръ все это! Вы всему готовы вѣрить! сказала мистрисъ Рьюбль съ досадою. — Ну, возможни ли…

— Отчего же невозможно? перебила мистриссъ Постльвайтъ.. Надо пойти посмотрѣть…

Въ эту минуту раздался крикъ. Онѣ узнали голосъ своей матери и мистриссъ Рьюбль проговорила: — неужели, въ самомъ дѣлѣ, Дикъ?..

Да, это былъ онъ. Блудный сынъ возвратился подъ кровъ родительскій. Въ такихъ случаяхъ, пришлеца осынаютъ всегда поцѣлуями и потомъ начинаютъ его кормить. Такъ было и въ этотъ разъ, хотя, повидимому, Дикъ и не нуждался въ немедленномъ подкрѣпленіи посредствомъ упитаннаго тельца. Видъ у него былъ сытый, не нищенскій, если и не вполнѣ соотвѣтствующій представленію о зажиточномъ человѣкѣ. Желтые панталоны были сшиты изъ хорошаго, прочнаго матеріала; жилетъ и широкій сертукъ изъ клѣтчатой байки не отличались, быть можетъ, изяществомъ, но сидѣли просторно, комфортабельно. Видно было, однако, что Дикъ многое перенесъ въ эти годы. Онъ очень постарѣлъ, страшно обросъ бородою, похудѣлъ, глаза у него какъ-то ввалились, цвѣтъ лица сдѣлался почти бронзовый; однимъ словомъ, еслибы сестры встрѣтили его на улицѣ, то не узнали бы его. Онъ смотрѣлъ на нихъ и считалъ:

— Одна, двѣ, три, четыре, пять. Всѣ на лицо, какъ и при моемъ отъѣздѣ.

— Не совсѣмъ всѣ, сказала мистриссъ Рьюбль, разумѣя своего мужа и дѣтей. — Вѣдь и у Матильды двое…

— Не мужей, я надѣюсь? серьезно спросилъ Дикъ.

— О, милый, какъ это на него похоже! вскрикнула Джэнъ въ восторгѣ и снова кидаясь къ нему на шею. Мать хлопотала, между тѣмъ, у стола, подвигая сыну то масло, то сыръ, ростбифъ и другія яства. — Я такъ счастлива, такъ счастлива! повторяла она. глядя на него съ любовью. — Но… не хочешь ли ты чего нибудь друтаго вмѣсто чая?

Этотъ вопросъ напоминалъ очень многое; можетъ быть, его и не слѣдовало бы дѣлать; но она была мать и не могла удержаться отъ того, чтобы не предложить сыну вещей по вкусу, при его возвращеніи.

— Нѣтъ ничего лучше чая! торжественно провозгласилъ Дикъ. Мистриссъ Рьюбль подхватила: — О, да, самый лучшій напитокъ въ свѣтѣ!

Наступило короткое молчаніе. М-ръ Шандъ прервалъ его словами: — но если хочешь, рюмка у насъ найдется… Дивъ покачалъ отрицательно головой, хотя съ видимымъ сожалѣніемъ. Не желаешь? переспросилъ докторъ.

— Зарокъ далъ. Вотъ уже два года.

— Не пилъ ничего цѣлыхъ два года! воскликнула тронутая мать, обнимая руками его шею.

— Неужел�� онъ теперь членъ общества трезвости? вскрикнула Джонъ.

— Называйте; какъ хотите, по только привычки джентльмена въ этомъ отношеніи не должно дѣлаться предметомъ общихъ замѣчаній… угрюмо проговорилъ Дикъ.

Джонъ поняла свою неделикатность и поспѣшила загладить ее, подавъ брату тарелку съ превосходнымъ крыжовникомъ. Онъ принялся ѣсть ягоду за ягодой машинально и молча. Потомъ, мало по милу, всѣ разговорились опять и Дикъ разсказалъ свою одиссею. Онъ служилъ простымъ пастухомъ цѣлыхъ два года въ Куинсландѣ. Наконецъ, ему посчастливилось поступитъ на одну сахарную плантацію и онъ былъ сдѣланъ надсмотрщикомъ надъ рабочими. Эти рабочіе набирались, большею частью, изъ острововъ южнаго океана. — Зовутъ ихъ канаками, говорилъ Дикъ, и они славный народъ, работаютъ добросовѣстно, только рѣдко остаются болѣе двухъ-трехъ лѣтъ внѣ отечества. Меня часто отправляли за новыми партіями рабочихъ, я привозилъ при этомъ кое-какія туземныя произведенія съ острововъ, завелъ свою маленькую торговлю и успѣлъ скопить кое-что, то есть достаточно денегъ на возвращеніе въ Европу…

— О, мой дорогой, вокъ я счастливъ! воскликнула снова мать, какъ бы видя конецъ всѣмъ своимъ заботамъ и печалямъ. Отецъ смотрѣлъ на дѣло нѣсколько иначе. Ему казалось, что возвращеніе тридцатилѣтняго сына домой, безъ всякихъ опредѣленныхъ занятій въ будущемъ и безъ пфеннинга въ карманѣ, не могло считаться особымъ благословеніемъ. М-ръ Шандъ былъ, конечно, неспособенъ выгнать снова блуднаго сына и приникъ выносить на однихъ своихъ плечахъ всѣ семейные расходы, но онъ не могъ радоваться безъ всякой задней мысли, подобно тому, какъ это дѣлала его жена. Онъ не забывалъ и того, что совершенно праздному человѣку трудно, почти невозможно, оставаться дѣйствительнымъ членомъ общества трезвости.

— Составилъ ты себѣ какіе-нибудь планы на будущее? спросилъ онъ сына. Могу и помочь тебѣ въ этомъ отношеніи?..

— Дай ему отдохнуть сперва, а потомъ уже… перебила мать.

— Надо осмотрѣться, конечно, а потомъ подумать, поискать, связалъ Дикъ. — Кстати, что сталось съ Кальдигетомъ? Гдѣ онъ?

Всѣ переглянулись между собою. Могло ли быть, чтобы онъ не зналъ ничего? Потомъ всѣ разомъ заговорили:

— Неужели ты не слышалъ?

— Не можетъ быть!

— Читалъ въ газетахъ…

— Вездѣ говорятъ…

— Ничего я не слыхалъ и не читалъ! воскликнулъ Дикъ. — Я рѣшительно васъ не понимаю!

Тогда всѣ принялись разсказывать и онъ узналъ постепенно всю исторію. Дикъ былъ пораженъ.

— Я зналъ, что онъ набралъ пропасть денегъ, проговорилъ онъ завистливымъ голосомъ, — но все остальное… Женился на Эстеръ Болтонъ!.. Я такъ и ожидалъ, впрочемъ… Но какое тутъ двоеженство?.. Евфимія Смитъ! Бракъ съ нею!.. Вотъ штука-то! Во всякомъ случаѣ, если онъ женился на ней, то не тамъ, на пріискахъ…

— Не въ Агалалѣ? спросилъ докторъ.

— Они тамъ на смерть разсорились и она отправилась къ Кринкету, съ которымъ вступила въ компанію… И смѣютъ говорить, что Джонъ вѣнчался съ нею!.. И онъ сидитъ въ тюрьмѣ по этому случаю? И еще заплатилъ этимъ негодяямъ двадцать тысячъ фунтовъ! Не ожидалъ я отъ него такой глупости!

— Неужели онъ обвиненъ несправедливо?.. произнесъ докторъ въ недоумѣніи.

— Говорю вамъ, это адскій замыселъ. Также вѣрно какъ то, что я вашъ сынъ, Ричардъ Шандъ, эта женщина никогда не выходила за Кальдигета!

На другой же день послѣ возвращенія Дика подъ родительскій кровъ, м-ръ Били получилъ слѣдующее письмо:

"Сэръ, считаю своимъ долгомъ увѣдомить васъ, что я прибылъ вчера на родину, прямымъ путемъ съ острововъ Южнаго океана, черезъ Гонолулу и Санъ-Франциско. Я старый другъ Джона Кальдигета и мы вмѣстѣ искали счастья въ Австраліи. Мое имя должно быть извѣстно намъ иаъ самаго процесса, въ которомъ оно упоминалось не разъ. Вамъ можетъ показаться страннымъ то обстоятельство, что я даже не подозрѣвалъ ничего объ этомъ процессѣ до той минуты, какъ очутился въ отцовскомъ домѣ,но это такъ. Я не зналъ даже, что Джонъ женился на миссъ Болтонъ, а тѣмъ болѣе еще то, что Евфимія Смитъ заявляетъ на него свои супружескія права!

"Я могу и желаю принести гдѣ слѣдуетъ присягу въ томъ, что Джонъ не вѣнчался ни съ кѣмъ до іюня мѣсяца 1873 г., и что никто въ Нобблѣ или Агалалѣ не считалъ его и Смитъ, до этой эпохи, мужемъ и женою. Конечно. они были въ очень короткихъ сношеніяхъ, но вотъ и все. И каждый въ околоткѣ зналъ это. Въ послѣднее время они даже окончательно перессорились; были, какъ говорится, на ножахъ. Это я говорю съ цѣлью выразить мое полное сомнѣніе въ томъ, чтобы они могли когда нибудь опять примириться; но, но всякомъ случаѣ, они не были мужемъ и женой въ маѣ 1873 г., какъ это заявлялось, по словамъ моего отца, на судѣ.

"Полагая, что поступаю прилично, сообщая вамъ о моемъ возвращеніи, остаюсь вашимъ всепокорнѣйшимъ слугою

М-ръ Били только усмѣхнулся, прочитавъ эти строки. Не вѣря невинности Джона, онъ не могъ придавать имъ никакой цѣны, тѣмъ болѣе, что онѣ исходили отъ отъявленнаго пьяницы и бродяги, какъ онъ величалъ Дика. Однако, онъ счелъ своею обязанностью отправиться въ Лондонъ къ сэру Джораму въ тотъ же день. Поѣздка въ столицу имѣетъ всегда свои пріятныя стороны, въ особенности, если она совершается ца счетъ кліентовъ.

— Что же, надо чтобы онъ далъ свое показаніе подъ присягою, сказалъ сэръ Джорамъ. пробѣжавъ письмо.

— Вы полагаете, стоить?..

— Разумѣется. Я болѣе чѣмъ когда нибудь убѣжденъ въ томъ, что брака не было. Этотъ Бэгвэксъ доказываетъ такъ ясно…

— Я не придаю особенной вѣры Бэгвэксу, сэръ.

— Онъ принадлежитъ къ тѣмъ людямъ, которые подрываютъ къ себѣ довѣріе своимъ излишнимъ усердіемъ, это правда, возразилъ сэръ Джорамъ, однако, онъ успѣлъ произвести на меня большое впечатлѣніе. Во всякомъ случаѣ, мы должны повидать этого Шанда.

М-ръ Били былъ вынужденъ повиноваться и выписалъ Дика въ Лондонъ. М-ръ Дикъ явился къ кабинетъ сэра Джорама уже не въ желтыхъ панталонахъ и клѣтчатомъ сюртукѣ, но подъ тѣмъ видомъ настоящаго джентльмэна, который только можетъ придаваться модною парою, купленною въ Провинціальномъ «Магазинѣ готовыхъ платьевъ». Но все же отъ него вѣяло чѣмъ-то до крайности чужеземнымъ, ни мало не напоминавшимъ человѣка, который учился три года въ Кембриджѣ. Погоня за золотомъ, потомъ жалкое существованіе въ качествѣ пастуха и, наконецъ, близкія сношенія съ канаками наложили на него свою печать. Онъ самъ сознавалъ это и конфузился передъ сэромъ Джорамомъ и его ассистентомъ. Но онъ рѣшился сказать все, что могъ, въ пользу Джона, потому что былъ честенъ въ сущности и помнилъ, что Джонъ оказывалъ ему много добра.

— Вы не видались ни съ кѣмъ изъ Кальдигетовъ или ихъ знакомыхъ но своемъ возвращеніи? спросилъ старый адвокатъ, но наущенію м-ра Били, который находилъ, что неожиданное выступленіе на сцену этого молодца весьма подозрительно.

— Ни съ кѣмъ не видѣлся, сэръ. Я пріѣхалъ въ прошлую пятницу и тутъ только узналъ всю эту исторію. Наши мнѣ все разсказали.

— И вы очень удивились, когда услышали?..

— То-есть, едва на ногахъ устоялъ. Отроду такой чепухи не слыхивалъ. Джонъ женился на Смитихѣ послѣ всего, что было между ними!.. Вотъ такъ новость!.. Да еще въ маѣ мѣсяцѣ 1873 года, это уже слишкомъ!.. И онъ, бѣдняга, въ тюрьмѣ?

— Разумѣется, если его осудили.

— За двоеженство?

— Такъ точно.

— Ну, а что же теперь съ его настоящей женой?

— Если вы подразумѣваете подъ этимъ именемъ дочь м-ра Болтона, то ея положеніе, дѣйствительно, очень жалкое. Она-то, во всякомъ случаѣ, ни въ чемъ неповинна, а терпитъ во всякомъ случаѣ, справедливъ ли приговоръ присяжныхъ или нѣтъ.

— Но теперь же ея участь измѣнится, когда я говорю…

— Ваше показаніе будетъ доведено до высшаго свѣдѣнія, но что будетъ далѣе, еще неизвѣстно…

— Что же, не повѣрять мнѣ, что ли?

— Я надѣюсь, что повѣрятъ, и буду стараться о томъ, чтобы повѣрили. Но вы должны понять, м-ръ Шандъ, что нарушить приговоръ не такъ-то легко. Вы свидѣтельствуете одно, а четыре лица свидѣтельствовали другое…

— Четыре мошенника.

— Можетъ быть, но все же ихъ четверо. Вы можете, я надѣюсь, доказать, что вы прибыли въ Ливерпуль моремъ и проѣхали прямо въ Поллингтонъ, къ вашимъ родителямъ?

— Еще бы не доказать! Если нужно, то и присягну.

Сэръ Джорамъ усмѣхнулся, но Дикъ не обратилъ на это вниманія и продолжалъ съ жаромъ:

— Какъ только разсказали мнѣ все и я увѣрился, что они надо мною не шутятъ, отецъ посовѣтовалъ мнѣ написать м-ру Били… Я написалъ. Кажется, довольно.

— Слишкомъ мало, м-ръ Шандъ.

— Ахъ, тысячу дьяволовъ! Мало!.. Чего же еще?.. Говорю, что меня это такъ поразило, что я опомниться не могъ. Да чего лучше, сведите меня съ этимъ Кринкетомъ… пусть онъ мнѣ въ глаза скажетъ… уже я ему отваляю!.. Или… неужто вы думаете, что я… что меня подкупили… и я пою тутъ съ чужаго голоса?

— Я этого не думаю, м-ръ Шандъ. И я понимаю тоже, что вамъ трудно понять насъ. Когда человѣкѣ такъ твердо убѣжденъ въ какомъ нибудь фактѣ, какъ вы теперь, напримѣръ, то ему кажется невозможнымъ, чтобы другіе могли сомнѣваться. Но мы вамъ благодарны, очень благодарны за нашу готовность помочь намъ въ дѣлѣ нашего кліента. Не посидите ли вы нѣсколько минутъ въ сосѣдней комнатѣ, пока я скажу два слова м-ру Били?

Дикъ вышелъ, надувшись, въ другую комнату. Онъ имѣлъ большія причины негодовать на сэра Джорама. Пріѣхать изъ Лондона на свой счетъ (Дикъ смѣшивалъ отцовскій карманъ съ своимъ собственнымъ), пріѣхать съ чистымъ желаніемъ сказать правду, чтобы выручить товарища изъ бѣды, и услыхать, что всего этого «слишкомъ мало!» Пока бѣдный Дикъ злился такимъ образомъ, въ кабинетѣ шелъ слѣдующій разговоръ:

— Брака не было, сказалъ сэръ Джорамъ. лишь только дверь затворилась за Дикомъ.

— Вы полагаете?.. недовѣрчиво спросилъ м-ръ Зили. — Всякіе бываютъ свидѣтели.

— Я знаю, что всякіе, и я всякихъ видалъ. Допустимъ, что и этотъ способенъ принять на себя ложную присягу. Въ наружности его нѣтъ ничего, что не допускало бы такого предположенія: по дѣло невѣроятное, чтобы его отецъ, мать и сестры согласились разыгрывать комедію вмѣстѣ съ нимъ, или же позволили бы себя провести, если онъ сочинилъ всю штуку заранѣе, помимо ихъ. И притомъ, его показаніе подтверждается теоріею Бэгвэкса… Вслѣдствіе всего этого, прошу васъ получить отъ м-ра Шанда форменное показаніе, по возможности подробное: тоже отъ доктора Шанда и его жены. Мы освободимъ Кальдигета, м-ръ Зили!

— Вы лучше меня знаете, сэръ Джорамъ, уклончиво отвѣтилъ м-ръ Зили, выходя изъ кабинета. Онъ не вѣрилъ ни на волосъ Дику, хотя и желалъ, чтобы Джона освободили изъ тюрьмы. Пусть его выпустятъ, пусть онъ снова живетъ счастливо въ Фолькингѣ съ своею молодою женой (бѣдная женщина, ее особенно жалко!): пусть вся Англія вѣритъ тому, что приговоръ былъ ошибоченъ, — но не требуйте отъ самого м-ра Зили, чтобы и онъ вѣрилъ такой штукѣ вмѣстѣ съ другими! Онъ сдѣлаетъ все, что ему прикажетъ сэръ Джорамъ, будетъ всячески стараться въ пользу Джона, даже съ удовольствіемъ ироведетъ правосудіе… Но самого-то его дуракомъ не считайте! Для него ясно, что Дикъ Шандъ подкупленъ, по всей вѣроятности, старикомъ Кальдигетомъ.

— Вы должны изложить ваши показанія письменно, сказалъ онъ Дику, который продолжалъ сидѣть насупившись, — и потомъ вы присягнете въ присутствіи одного изъ судей….

— Слушаю.

— Мы должны принимать всякія предосторожности, вы понимаете.

— Я не вижу никакой надобности принимать предосторожности, а вашему сэру Джораму стоило бы разможжмъить голову. У меня руки чесались.

— Это не особенно подвинуло бы наше дѣло.

— Вѣрно. Отъ этого я и удержался. Нѣтъ, каково, потому только, что я бродяжничалъ, не сидѣлъ здѣсь степенно, какъ онъ, такъ мнѣ и не вѣрить!

— Онъ этого не выражалъ, мнѣ кажется, м-ръ Шандъ.

— Прямо говорить не посмѣлъ, разумѣется, но мы намеки-то понимаемъ. Ну, наплевать на все это, я все же дамъ свое показаніе, хотя выходитъ, что я точно какое преступленіе совершаю, сунувшись тутъ свидѣтельствовать…. Нечего сказать, народецъ!

Вѣсть о прибытіи Дика дошла до стараго сквайра черезъ м-ра Зили. Сначала старикъ не рѣшался сообщить ее Эстеръ, боясь возбудить въ ней надежды, которымъ, можетъ быть, не суждено было сбыться. Но онъ разсудилъ, что молодая женщина была изъ числа тѣхъ немногихъ, которыя умѣютъ переносить твердо все, даже разочарованія; да и трудно, почти невозможно было ему сохранять про одного себя тайну, внушавшую ему столько надеждъ. Глаза Эстеръ засверкали, когда она услышала новость. — Теперь его освободятъ, сказала она. Но старикъ былъ болѣе опытенъ: онъ указалъ ей на всѣ затрудненія дѣла.

— Главное, прибавилъ онъ, личность м-ра Шандъ не изъ особенно внушающихъ довѣріе. Вотъ и Зили думаетъ, что я его подкупилъ.

— Онъ могъ сказать это!

— Не сказалъ, но далъ ясно понять. Такія мысли очень естественны, впрочемъ и я ни мало не сержусь на м-ра Зили, а хочу только замѣтить тебѣ, моя милая, что не будетъ ничего удивительнаго въ томъ, если Брамберъ и самъ государственный секретарь позволялъ себѣ такое же предположеніе. Если бы я былъ на ихъ мѣстѣ, я подумалъ бы тоже, быть можетъ.

— Я не могла бы подозрѣвать людей такимъ образомъ.

— Оттого ты и не годишься на государственный постъ. Но суть моей рѣчи въ томъ, чтобы ты не очень предавалась надеждамъ…

Онъ могъ говорить это, но развѣ она могла повиноваться? Надежда озарила ея душу, внѣдрилась тамъ и не хотѣла уходить прочь. Добрый Дикъ! Эстеръ полюбила его точно, и какъ она была довольна, когда старикъ Даніель согласился пригласить его въ Фолькингъ! Дикъ принялъ съ радостію приглашеніе и былъ принятъ какъ вѣстникъ небесный. Онъ не понравился съ виду сэру Джораму, который нашелъ у него сомнительныя манеры; м-ръ Зили сразу записалъ его въ отрядъ проходимцевъ, и даже въ самой семь�� Шандонъ всѣ, кромѣ матери, находили, что онъ немножко «погрубѣлъ»…. Но Эстеръ не замѣчала ничего этого; она видѣла въ немъ только избавителя и не могла наслушаться его разсказовъ о жизни Джона въ Агалалѣ и прочихъ мѣстахъ, въ особенности послѣ того времени когда Евфимія разссорилась съ нимъ. Его прежное увлеченіе этой женщиной было признаннымъ фактомъ, о которомъ Эстеръ могла говорить совершенно спокойно, подобно тому, какъ мать говоритъ объ опасной кори, угрожавшей жизни ея ребенка, но перенесенной имъ благополучно и теперь уже позабытой. У всѣхъ мужчинъ бываетъ своя нравственная корь; корью Джона была Евфимія Смитъ. И недугъ былъ очень опасенъ; едва не погубилъ больного. Что же удивительнаго? Хитрыя женщины умѣютъ завладѣть невиннымъ человѣкомъ и увлекаютъ его часто на край гибели.

Такова была теорія по отношенію къ ея мужу, и такъ какъ Дикъ вполнѣ раздѣлялъ такой взглядъ, то было тоже поудивительно, если молодая женщина не находила никакихъ недостатковъ въ внѣшности гостя, не смотри даже на то, что онъ, пользуясь деревенской свободой, снова перешелъ къ тому костюму, который такъ поразилъ его сестеръ своимъ страннымъ подборомъ цвѣтовъ.

— Вы были съ нимъ въ тотъ самый день? переспрашивала Эстеръ, разумѣя то число, въ которой былъ совершенъ предполагаемый бракъ.

— Я не могу разумѣть именно того или другого дня, но я былъ съ нимъ ежедневно? Правду вамъ признаться, мистриссъ Кальдигетъ, я тогда попивалъ изрядно…. но не до горячки же, не до того, чтобы не знать, что творится вокругъ меня!

— И онъ съ нею разошелся?

— Она сама стала болѣе клонить къ Кринкету, надѣясь тамъ еще болѣе поживиться… Очень была жадна до денегъ, противная!.. И умна, это надо отдать справедливость… но всѣмъ предметамъ собаку съѣла….

— Какія у васъ странныя выраженія иногда, м-ръ Шандъ.

— Это мы тамъ все такъ разговаривали. Все равно, вы понимаете. Такъвотъ, когда я провалился въ Куинслэндъ, Джонъ съ нею уже мѣсяца два не видался…

Дѣйствительно, Дикъ употреблялъ иногда странныя выраженія, но сомнѣваться въ его искренности было нельзя. Если въ душѣ стараго сквайра таилась еще хотя тѣнь подозрѣнія на счетъ австралійскаго брака, то она исчезла безслѣдно; Колетъ, всегдашній горячій партизанъ Джона, торжеств��валъ теперь окончательно и громко провозглашалъ на кэхбриджскомъ базарѣ, что судьи дадутъ отвѣтъ передъ Богомъ за обиду нанесенную молодому сквайру и его женѣ. Вѣдъ говорили же на судѣ, что недостаетъ свидѣтельства одного только Ричарда Шанда; что это свидѣтельство было бы рѣшительнымъ…. и вотъ, теперь Ричардъ Шандъ на лицо!

Такіе толки облетѣли весь городъ и сосѣднюю мѣстность; общественное мнѣніе стало поддаваться имъ и ужасалось при мысли несправедливости приговора. М-ръ Бромли, петтерденскій пасторъ, большой защитникъ Кальдигета, отписалъ о пріѣздѣ Дика своему воинственному родственнику, м-ру Смирки, а также и Бабинггонамъ. Онъ же посовѣтовалъ Дику повидаться лично съ Робертомъ Болтонъ, такъ какъ Болтоны продолжали вѣрить въ полную виновность Кальдигета.

— Я готовъ выслушать васъ, м-ръ Шандъ, сказалъ Робертъ, когда Дикъ явился къ нему, отрекомендовался и объявилъ, что «всѣ» совѣтовали ему сдѣлать этотъ визитъ.

— Если такъ, то чтобы не тянуть капители, я скажу прямо, что вся эта исторія про Кальдигета — одно мошенничество, началъ онъ, садясь но предложенію адвоката.

— Судъ присяжныхъ былъ другого мнѣнія, м-ръ Шандъ.

— Оттого, что меня здѣсь не было. Будь я, они узнали бы всю правду,

Робертъ посмотрѣть на него какъ на диво. Въ самомъ дѣлѣ, человѣку надо было обладать чудовищною наивностью, для того чтобы предполагать, что одно его слово могло произвести такое впечатлѣніе на судью Брамбера и на двѣнадцать лицъ, призванныхъ изображать общественную совѣсть!

— Мы были все время неразлучны съ Кальдиготомъ, продолжалъ Дикъ, — и кому же, кака, не мнѣ, знать, женился онъ тогда или нѣтъ?

— М-ръ Шандъ, отвѣчалъ Робертъ сдержанно, — такъ какъ вы явились ко мнѣ, то я готовъ васъ слушать, конечно… Но къ чему все это? Вашъ пріятель осужденъ и все кончено.

— Но его могутъ выпустить!

— Королева можетъ его простить, безъ сомнѣнія, но даже такое помилованіе не измѣнитъ собственно осужденія. Виновность была доказана… И не только судъ, но и публика, словомъ, всѣ были убѣждены, что приговоръ справедливъ.

— Но меня здѣсь не было, поймите же это! повторила. Дикъ съ новою силою. Робертъ пожалъ плечами. Не могъ же онъ сказать въ глаза этому человѣку, что показанія такого свидѣтеля…. Дикъ продолжалъ между тѣмъ:

— А я-то думалъ, признаться, что вы, какъ зять осужденнаго, обрадуетесь возможности помочь ему….

--Мы оставимъ лучше этотъ вопросъ, м-ръ Шандъ.

— Какъ, оставимъ?

— Если хотите, чтобы я высказался яснѣе, то знайте, что я считаю Кальдигета еще недостаточно наказаннымъ. Онъ заслуживалъ каторги.

— Прахъ побери! воскликнулъ Дика, вскакивая. И это, когда я вамъ говорю, что вся эта исторія — одна ложь!

— Прекратимъ лучше разговоръ, м-ръ Шандъ.

— Прахъ побери! повторилъ Дикъ, вздергивая повыше свои желтые штаны, какъ будто приготовляясь боксировать. Онъ носилъ ихъ безъ подтяжекъ и вздергивалъ постоянно въ минуты душевнаго волненія.

— Мы простимся, м-ръ Шандъ…

— Прахъ побери! Я вамъ доказываю, что ваша сестра законная жена Кальдигета, а вы меня и слушать не хотите!

— М-ръ Шандъ, я вынужденъ просить васъ удалиться изъ моей конторы.

— Прахъ побери! Попадись вы мнѣ только подъ руку въ Лгалалѣ, гдѣ нѣтъ такой пропасти полисменовъ, какъ у насъ здѣсь, въ Кембриджѣ…

— Если вы не удалитесь добромъ, м-ръ Шандъ, то мнѣ придется пригласить сюда одного изъ этихъ полисменовъ.

— Нѣтъ, вы мнѣ скажите, что вы за человѣкъ? Вы не хотите спасти вашу сестру, потому что ненавидите ея мужа!.. Это отлично!.. Но мнѣ-то что за выгода лгать, разсудите?

— Я вашихъ побужденій знать не могу.

Дикъ не кинулся на него съ кулаками при этихъ словахъ единственно потому, что боялся повредить Кальдигету, но онъ не пощадилъ Роберта, передавая объ этой сценѣ м-ру Бромли.

— Нѣтъ, онъ вовсе не злой человѣкъ и любить свою сестру, возразилъ ему пасторъ, — но ему трудно разстаться съ своимъ убѣжденіемъ, вотъ и все.

Дикъ получилъ приглашеніе побывать и въ Бабингтонъ-Голлѣ, гдѣ общество было раздѣлено на партіи по отношенію къ Кальдигету. Тетя Полли и ея старшая дочь, вмѣстѣ съ м-ромъ Смирки, но называли Джона иначе какъ «гнусный двоеженецъ»; но старый сквайръ и прочіе члены семейства склонились болѣе въ его пользу. Вслѣдствіе такого разногласія, Дикъ былъ встрѣченъ не всѣми одинаково радушно.

— Видали вы когда нибудь подобные панталоны? сказала Джулія своей матери. — Я низачто не повѣрила бы присягѣ человѣка въ такомъ костюмѣ.

— И нельзя вѣрить, подтвердилъ м-ръ Смирки. Этотъ человѣкъ отъявленный пьяница и у него дикое выраженіе лица, какъ у всѣхъ этихъ искателей счастья за морями. На физіономіи такъ и написанъ Delirium tremens.

Бѣдный Дикъ, не успѣвшій еще заявить о своемъ причисленіи къ обществу трезвости, сидѣлъ въ это время въ кабинетѣ у стараго сквайра, который выслушивалъ съ добродушной шутливостью его разсказы о жизни въ Австраліи. Старикъ былъ очень радъ тому, что невинность Джона подтверждалась и хотѣлъ даже написать одному члену парламента, представителю Кэмбриджшайра, съ цѣлью просить его ускорить, по возможности, пересмотръ дѣла Кальдигета. Онъ не усматривалъ признаковъ бѣлой горячки въ физіономіи Дика.

М-ръ Бэгвэксъ сидѣлъ съ такимъ торжествующимъ видомъ на своемъ чиновничьемъ креслѣ въ почтамтѣ, что его сосѣдъ Кюрлидоунъ началъ посматривать на него съ сомнѣніемъ. Чего добраго, человѣкъ могъ сойти съума! Хотя они были въ нѣсколько натянутыхъ отношеніяхъ въ послѣднее время, по Кюрлидоунъ не могъ оставаться равнодушнымъ къ судьбѣ своего молодаго товарища. М-ръ Кюрлидоунъ былъ человѣкъ семейный, имѣлъ двухъ взрослыхъ дочерей и младшая, Джемима, поглядывала съ нѣкоторою нѣжностью на Бэгвэкса являвшагося иногда за-просто, на чашку чая. Онъ тоже выказывалъ ей замѣтную преданность. Поэтому, Кюрлидоунъ почувствовалъ, что его сердце смягчается и самъ заговорилъ съ молодимъ чиновникомъ. — Что случилось? Есть что нибудь новенькое? — Да, новенькое было, и еще какое!

Бэгвэксъ не былъ злопамятенъ и посвятилъ сосѣда къ свое открытіе. До сего времени онъ обращалъ вниманіе только на штемпель, но ему вдругъ пришла мысль вглядѣться и въ почтовую марку. На всѣхъ маркахъ находится головное изображеніе королевы, какова бы ни была стоимость марки… И что же?.. Онъ подалъ съ торжествующимъ видомъ увеличительное стекло Кюрлидоуну, прошептавъ ему что-то на ухо.

— И вы увѣрены?.. произнесъ тотъ, самъ заражаясь волненіемъ.

— Еще бы! Годы фабрикаціи марокъ отмѣчаются извѣстными буквами внизу каждой… Смотрите: здѣсь два крошечные Г. Это значитъ, что эта марка была выпущена въ обращеніе лишь въ 1874 г. Какимъ же образомъ она могла очутиться на конвертѣ, прошедшемъ черезъ Сидней въ 1873 г.?

Все лицо Бэгвэкса, раскраснѣлось, онъ былъ въ какомъ-то упоеніи восторга.

— Вы вполнѣ увѣрены? повторилъ Кюрлидоунъ. Вѣдь вы собственно не «въ почтовыхъ маркахъ», а въ «штемпеляхъ».

— Знаю, но я изучалъ и это дѣло такъ, ради удовольствія; а теперь я обратился, для большей вѣрности, къ самому Смиттерсу, и онъ сказалъ мнѣ, что я правъ.

Смиттерсъ былъ великій авторитетъ но части марокъ. Онъ завѣдывалъ «марочнымъ» отдѣленіемъ почти тридцать лѣта.

Въ тотъ же день Бэгвэксъ явился къ сэру Джораму съ своимъ конвертомъ въ рукахъ, — правильнѣе говоря съ его фотографической копіей, потому что оригиналъ находился въ судебномъ хранилищѣ вещественныхъ доказательствъ.

Сэръ Джорамъ поморщился, увидя молодаго чиновника. Онъ былъ страстный охотникъ и намѣревался поѣхать къ одному пріятелю пострѣлять тетеревовъ, пользуясь прекрасной сентябрьской погодой, а тутъ, какъ нарочно, лѣзли эти Шанды и Бэгвесы! Была минута, въ которую онъ чуть не рѣшился отправить тотчасъ же слишкомъ усерднаго Бэгвэкса въ Австралію и купить себѣ тѣмъ спокойствіе, но совѣсть упрекнула его и онъ выслушалъ терпѣливо донесеніе посѣтителя. Бэгвэксъ старался быть краткимъ. — Я принесъ и засвидѣтельствованіе Смиттерса, сэръ, сказалъ онъ, вынимая бумагу. Хотя я и самъ понимаю все это, но я подумалъ, что лучше заручиться мнѣніемъ эксперта. М-ръ Смиттерсъ сидитъ на маркахъ около тридцати лѣтъ. Его слово — законъ.

Сэръ Джорамъ прочелъ бумагу и посмотрѣлъ въ лицо Бэгвэксу.

— Этимъ мошенникамъ придется теперь отвѣчать за ложную присягу… началъ онъ.

— О, да, сэръ Дзкорамъ! Подумайте только о ихъ злодѣйствѣ: несчастная молодая женщина съ ея безвиннымъ младенцемъ, лишенные имени; юный супругъ и отецъ, отторгнутый отъ своего семейнаго очага и заключенный въ душную темницу…. О, вся моя кровь кипитъ при этомъ воспоминаніи и даже мое страстное стремленіе увидѣть далекія, роскошныя страны стихаетъ въ груди моей!

— Да, роскошныя страны придется по-боку, м-ръ Бэгвэксъ.

— Что дѣлать, сэръ Джорамъ! Я утѣшаюсь тѣмъ, что содѣйствую торжеству истины на землѣ.

— И Ричардъ Шандъ хочетъ тоже содѣйствовать.

— Что?

— Развѣ вы не знали, что онъ воротился?

Нѣтъ, Бэгвэкесъ не зналъ ничего и ему стало теперь какъ-то непріятно. Онъ отъ души желалъ освободить Кальдигета, но ему хотѣлось монополизировать въ свою честь это освобожденіе. Сэръ Джорамъ какъ бы угадалъ его чувства и прибавилъ:

— Свидѣтельство Шанда большая помощь для насъ, но его еще недостаточно, потому что оно можетъ быть заподозрѣно. А гравировку на маркѣ нельзя заподозрить.

Бэгвэксъ вышелъ отъ адвоката съ облегченнымъ сердцемъ, а сэръ Джорамъ принялся писать отказъ своему пріятелю, приглашавшему его на охоту. Письмо было сердитое. Я самъ не понимаю, объяснялъ сэръ Джорамъ въ послѣднихъ строкахъ, — что это на меня нашло. Я стѣсняю себя ради кліента! Это я-то, послѣ моей многолѣтней практики и дойдя вполнѣ до того убѣжденія, что каждый адвокатъ долженъ дѣлать только то, на что онъ нанимается и чего отъ него ожидаютъ, никакъ не болѣе. А я именно дѣлаю болѣе и все потому, что меня подгоняетъ своимъ усердіемъ бѣдный чиновничекъ, который положительно приноситъ въ жертву свои интересы ради дѣла, въ которомъ онъ могъ бы умыть руки безъ всякаго зазрѣнія совѣсти…

Закончивъ это письмо, сэръ Джорамъ придвинулъ къ себѣ большой листа бумаги и принялся писать докладную записку въ министерство внутреннихъ дѣлъ, излагая въ ней факты, которые освѣщало совершенно новымъ свѣтомъ весь процессъ Кальдигета.

Государственный секретарь былъ очень заваленъ работой, но онъ не оставилъ безъ вниманія записки сэра Джерома и препроводилъ ее съ своею помѣткою къ судьѣ Брамберу. Судья Брамберъ, уже по принципу не одобрявшій пересмотра всѣхъ однажды рѣшенныхъ дѣлъ и особенно убѣжденный въ виновности Кальдигета, былъ очень недоволенъ вновь поднятою исторіей, однако, по долгу совѣсти, принялся разсматривать новыя данныя. Но все это не могло совершиться втайнѣ, тѣмъ болѣе, что такіе союзники, какъ Дикъ Шандъ и Бэгвэксъ, были слишкомъ впечатлительны для того чтобы не выкликать своихъ мнѣній почти на всѣхъ перекресткахъ. Скоро весь Кембриджъ узналъ подробности; общественное мнѣніе заволновалось, мѣстныя газеты, а за ними и столичныя, принялись обсуждать интересный вопросъ. Понятнымъ образомъ, вѣсть о новомъ возбужденіи дѣла дошла и до Кринкета, мистриссъ Смитъ и ихъ товарищей. Всѣ эти почтенныя лица почувствовали себя въ непріятномъ положеніи.

Жили они не особенно дружно въ послѣднее время. Непріятности начались съ полученія денегъ. Евфимія требовала себѣ половины всей суммы, на томъ основаніи, что Кальдигетъ заплатилъ ей и Кринкету вмѣстѣ, даже соединивъ ихъ руки для полученія его чека. Кринкетъ видѣлъ хорошо, что поднимать ссоры не приходилось, но онъ былъ недоволенъ, потому; что орудовалъ всѣмъ онъ; безъ него Евфимія не добилась бы ничего, къ тому же онъ велъ до тѣхъ поръ на свой счетъ всѣ издержки. Однако, дѣлать было нечего, Евфимія стояла на своемъ и онъ согласился. Но когда она заявила желаніе уѣхать тотчасъ въ Австралію, взявъ съ собою Анну Юнгъ, Кринкетъ возсталъ рѣшительно противъ такого плана. Онъ находилъ такой отъѣздъ совершенно излишнимъ, потому что самъ Кальдигета предоставилъ на ихъ волю: продолжать преслѣдованіе или нѣтъ. А прекратить дѣло теперь, это значило бы сознаться въ неправдѣ. Уѣхать тихонько тоже было нельзя: всѣ они четверо обязались подпискою не покидать Англіи до окончанія процесса и ихъ изловили бы въ каждомъ приморскомъ городѣ, безъ сомнѣнія. Евфимія отказалась отъ своего намѣренія, по очень не-хотя и единственно потому, что боялась попасть въ бѣду, изъ которой не съумѣла бы выпутаться. Но между ею и Анною съ одной стороны, и Кринкетомъ съ Адамсономъ съ другой, возникали ежедневныя ссоры. Адамсонъ требовалъ на свой пай одной четверти всей суммы, за исключеніемъ лишь того, что могло стоить его содержаніе въ Англіи. Въ случаѣ отказа, онъ грозилъ «открыть все». Евфимія обѣщала разсчитаться съ своею подругою но возвращеніи въ Австралію, но Анна отвѣчала ей, что она, какъ и Адамсонъ, болѣе не желаетъ ѣхать въ колонію. Они спорили такимъ образомъ втеченіе всего процесса, продолжали спорить и долѣе, до тѣхъ поръ, пока извѣстіе о возможномъ возобновленіи дѣла не обрушилось на нихъ громовымъ ударомъ. Евфимія первая поняла опасность и бросилась къ Кринкету. Онъ принялъ ее сначала довольно равнодушно. Чего было бояться ему? Онъ не давалъ никакой присяги относительно письма. Положимъ, что именно онъ устроилъ штуку съ этимъ конвертомъ, но чѣмъ же доказывалось, что это его работа?

Не смотря, однако, на такое наружное спокойствіе, онъ не скрывалъ своего желанія удалиться куда-нибудь на край свѣта, но съ тѣмъ условіемъ, чтобы капиталъ не разъединялся…

— А у кого будетъ храниться этотъ неразъединенный капиталъ? спросила мистриссъ Смитъ не безъ ироніи.

— Разумѣется, у меня, отвѣчалъ Кринкета. — Распоряжается капиталомъ всегда мужчина.

— Нѣтъ, пусть уже лучше осудятъ меня за лжесвидѣтельство! воскликнула его собесѣдница.

Однако, время было не такое чтобы ссориться и скоро дѣло уладилось. Адамсонъ, твердо стоявшій на своемъ намѣреніи остаться въ Англіи, согласился удовольствоваться двумя тысячами фунтовъ, которыя Кринкетъ выплатилъ ему за полчаса до отплытія парохода «Джуліусъ» изъ Лондона. Мистриссъ Смитъ была въ это время уже на палубѣ этого парохода вмѣстѣ съ Анною Юнгъ, которая рѣшилась послѣдовать за Евфиміей въ Новую Зеландію. Кринкетъ отдавалъ предпочтеніе этой странѣ передъ Австраліей, потому что надѣялся, что тамъ, ихъ уже не отыщутъ, да и врядъ ли даже захотятъ искать!

Но «Джуліусъ» долженъ былъ зайти въ Плимутъ, прежде нежели выступить въ океанъ.

Эта привычка пароходовъ заходить въ разные порты по дорогѣ очень не нравится многимъ пассажирамъ, особенно лицамъ, подобнымъ Евфиміи Смита и Кринкету. Вдобавокъ, несносный капитанъ остановился зачѣмъ-то еще на цѣлые двое сутокъ въ Дартмутѣ, не доходя до Плимута. М-ръ Кринкетъ, ѣхавшій подъ именемъ м-ра Котли, и двѣ его дамы, называвшіяся его сестрами, — обѣ вдовыя, мистриссъ Сэлмезъ и мистриссъ Іоркъ, — не сходили на берегъ и держали себѣ вообще очень смирно, позволяя себѣ только изрѣдка нетерпѣливый вопросъ: «Скоро-ли мы тронемся съ мѣста?» Капитанъ отвѣчалъ, что еще не все готово. Наконецъ, въ три часа пополудни на второй день, на пароходѣ поднялась суматоха, обыкновенно предшествующая отходу судна. Мистриссъ Сэлмонъ и мистриссъ Іоркъ вздохнули свободнѣе, между тѣмъ какъ Кринкетъ упорно смотрѣлъ на берегъ, какъ бы ожидая опасности съ этой стороны. Онъ былъ не совсѣмъ спокоенъ на счетъ Адамсона. Прошло съ четверть часа и пароходъ все еще не отваливалъ. Послѣдній пассажиръ уже давно воротился съ берега, а капитанъ все не давалъ приказанія покинуть ненавистную гавань. Вдругъ зоркіе глаза Кринкета различили лодку, направлявшуюся отъ города въ пароходу, а чей-то голосъ проговорилъ, что «Джуліусъ» получилъ сигналъ не выходить изъ Дартмута. Тогда Кринкетъ понялъ мгновенно наступленіе бѣды и посвятилъ двѣ минуты на то чтобы обсудить: что лучше сдѣлать при такихъ обстоятельствахъ? Онъ могъ прыгнуть въ воду, но его навѣрное вытащили бы тотчасъ же, а еслибы не вытащили, то онъ пошелъ бы ко дну. Умирать ему еще вовсе не хотѣлось, а бросаться для ��ого чтобы быть вытащеннымъ, было глупо. Между тѣмъ деньги, имѣвшіяся у него въ карманѣ, были не краденыя; слѣдовательно, ихъ не могли отнять у него, если бы даже ему и пришлось познакомиться съ тюрьмой. Къ тому же, затѣмъ пугаться заранѣе? Можетъ быть, тюрьмы и вовсе не будетъ, могутъ осудить одну Евфимію, а его нѣтъ; но даже изъ худшемъ случаѣ, онъ отсидитъ свой срокъ и потомъ выйдетъ опять на свѣтъ съ капиталомъ….

Разсудивъ такимъ образомъ, Кринкетъ не сказалъ ни слова своимъ спутницамъ и остался неподвижно на томъ же мѣстѣ, Онъ видѣлъ уже хорошо, что въ лодкѣ сидѣли два полисмэна и съ ними третій человѣкъ, вѣроятно, тоже переодѣтый полисмэнъ. Скрываться отъ нихъ было совершенно безполезно….

Кринкетъ и его спутницы были арестованы, при чемъ Кринкетъ, сохраняя свое достоинство, объявилъ свое настоящее имя при первомъ же вопросѣ любознательныхъ полисмэновъ. Онъ посовѣтовалъ своимъ дамамъ сдѣлать то же самое, но при всей своей наружной безмятежности, онъ бѣсился въ душѣ. Онъ угадывалъ, что вся эта штука была подведена Адамсономъ, и онъ не ошибался. Этотъ почтенный джентльмэнъ, оставаясь въ Англіи, пожелалъ, естественнымъ образомъ, обезпечить себѣ по возможности мирное существованіе и нашелъ, что лучшимъ путемъ для этого будетъ маленькое предательство. Кринкетъ выдалъ ему деньги нарочно передъ самымъ своимъ выѣздомъ, истому что не вполнѣ довѣрялъ его слову, но это не помогло, потому что Адамсонъ, едва пожелавъ ему добраго пути, отправился къ шефу полиціи съ маленькимъ доносцемъ. Въ полицейскую канцелярію уже было дано знать о томъ, что дѣло Кальдигета будетъ переизслѣдовано, и что поэтому слѣдуетъ не упускать изъ виду прежде всего Кринкета и Евфимію Смитъ. Адамсонъ заявилъ, что онъ можетъ указать съ достовѣрностью, гдѣ находятся въ эту минуту обѣ эти личности, съ Анною Юнгъ на придачу, но, оказывая такую услугу правосудію, онъ надѣялся заслужить снисхожденіе къ своимъ собственнымъ грѣшкамъ… Снисхожденіе было обѣщано и онъ разсказалъ тогда, что Кринкетъ и его спутницы взяли мѣста на «Джуліусѣ» съ цѣлью бѣжать въ Новую Зеландію.

Однажды начавъ разсказывать, онъ, разумѣется, не остановился на этомъ, а объявилъ сразу, что брака вовсе не было, и если онъ, Адамсонъ, свидѣтельствовалъ подъ присягой противное, то это лишь потому, что онъ, но своему простодушію, считалъ совмѣстную жизнь и обѣщаніе жениться равносильными церковному обряду. Но теперь онъ понялъ, что заблуждался, и спѣшилъ облегчить свою совѣсть. Это было его единственнымъ побужденіемъ.

Не скрывая ничего отъ читателя, мы можемъ сказать, что дѣйствительнымъ побужденіемъ почтеннаго Адамсона было желаніе выдти съ безопасностью изъ дѣла, которое могло принять скверный оборотъ. Руководствуясь принципомъ «своя рубашка ближе къ тѣлу», онъ безтрепетно жертвовалъ своими товарищами. Вышло такъ, что онъ, самый ничтожный членъ шайки, человѣкъ вообще смирный и покорный чужой волѣ, уладилъ свои дѣлишки лучше всѣхъ. Онъ получилъ позволеніе жить на свободѣ, давъ только подписку не устраняться отъ надзора полиціи до полнаго окончанія всей исторіи, и удалился съ спокойнымъ сердцемъ и двумя тысячами фунтовъ въ карманѣ. Алва Юнгъ была выпущена на свободу подъ тѣмъ же условіемъ, но ея положеніе было далеко не завидное, потому что она не успѣла получить съ мистриссъ Смитъ своей доли денегъ, которую та обѣщала выдать ей по выходѣ въ море.

Въ то время какъ общее мнѣніе обращалось съ каждымъ днемъ сильнѣе въ пользу Кадьдигета и самъ судья Брамберъ начиналъ колебаться, всѣ Болтоны продолжали упорствовать въ своемъ убѣжденіи съ такимъ единодушіемъ, котораго никогда еще не замѣчалось между ними по поводу другихъ дѣлъ. О мистриссъ Болтонъ нечего было и говорить; она давно обрекла душу Джона дьяволу, но даже Робертъ былъ увѣренъ совершенно искренно, что старый сквайръ не щадитъ денегъ съ цѣлью подорвать правосудіе. Безъ всякаго сомнѣнія, говорилъ онъ. не только Дикъ Шандъ и Бэгвэксъ, но и всякіе Смиттерсы, завѣдующіе почтовыми марками, были подкуплены. И я не пожалѣю цѣлаго состоянія для того чтобы доказать мошенничество! твердилъ онъ своему брату Уилльяму, лондонскому адвокату.

Уилльямъ смотрѣлъ на дѣло не совсѣмъ съ точки зрѣнія остальныхъ членовъ семьи. Онъ не видѣлъ ни чего невозможнаго въ томъ, что Дикъ и Шандъ были подкуплены, и двадцать тысячъ, выплаченныя Джономъ, заставляли его весьма усомниться въ невинности этого послѣдняго, но онъ полагалъ, что можно было предоставить рѣшеніе дѣла государственному секретарю и судьѣ Брамберу. Онъ не понималъ, почему бы не позволить Эстеръ жить спокойно съ своимъ мужемъ по-прежнему, если судья Брамберъ найдетъ это законнымъ? Брамбера нельзя было подкупить, нельзя было и склонить мольбами или какими бы то ни было убѣжденіями. И если этотъ Радамантъ произнесъ бы, что приговоръ былъ неправиленъ, то отчего бы, ради любви къ сестрѣ и ради общаго спокойствія, не согласиться съ такимъ рѣшеніемъ?

Братья даже слегка поссорились по этому поводу. Но грознѣе всѣхъ выражалась ихъ мачиха. Она не могла говорить безъ зубовнаго скрежета о томъ, что какой-то почтовый штемпель дѣлали мѣриломъ душевнаго спасенія ея дочери! Королева могла миловать преступниковъ; но развѣ этимъ искупались ихъ злодѣянія передъ судомъ божіимъ? И для того чтобы исторгнуть такое помилованіе теперь и подустить снова на свободу чудовище; загнанное нынѣ въ клѣтку, королеву собирались обмануть, разумѣется. Это было ясно, какъ день. Еслибы Робертъ былъ такимъ братомъ, какимъ слѣдуетъ быть, онъ пошелъ бы къ ея величеству и разсказалъ бы все…

Она не хотѣла понимать, что королева поступаетъ, въ подобныхъ случаяхъ, лишь по совѣту министровъ и что въ данномъ случаѣ шла рѣчь даже не о простомъ помилованіи, а о пересмотрѣ дѣла, рѣшеннаго неправильно, по мнѣнію нѣкоторыхъ лицъ. Она вспыхивала при словѣ «неправильно» и продолжала защищать свое мнѣніе съ дикимъ упорствомъ. Она не повѣрила и письму, въ которомъ сама Эстеръ сообщила ей всѣ новыя подробности; оно только усилило ея ненависть къ Кальдиготу, чего она и не скрыла въ своемъ отвѣтѣ дочери, увѣряя ее, впрочемъ, въ своей неизмѣнной любви.

Бѣдная Эстеръ находила себѣ главное утѣшеніе въ нѣжной преданности стараго сквайра. Онъ не подкупалъ никого, конечно, но неутомимо навѣдывался обо всемъ, что могло выяснить участь, ожидавшую Джона. Но онъ получалъ пока только уклончивые отвѣты въ канцеляріи государственнаго секретаря. Правитель ея, м-ръ Броунъ, просилъ старика быть торпѣливѣе; онъ не лишалъ его надежды, но отказывался давать ему какія либо подробности о ходѣ дѣла. Даже объ арестованіи Кринкета и прочихъ Даніель Кальдигетъ узналъ случайно отъ Бэгвэкса, а никакъ не отъ этого сдержаннаго чиновника.

Вслѣдъ за этимъ, возвращаясь въ Кембриджъ, онъ встрѣтилъ на дебаркадерѣ своего свояка, м-ра Бабингтона, который успѣлъ уже прочесть въ газетахъ о новомъ событіи, и пріѣхалъ въ городъ за болѣе подробными справками.

— Ну, я очень радъ за Джона, сказалъ онъ, радушно протягивая руку старому Даніелю. Теперь все ясно.

— То есть, что именно? спросилъ Кальдигетъ, не вполнѣ понимая такой увѣренности.

— Вы развѣ не читали сегодняшнихъ газетъ? Вотъ, смотрите.

И онъ показалъ ему нумеръ «Щелкушки», въ которомъ говорилось объ арестованныхъ въ Дармутѣ, съ прибавленіемъ, что эти лица будутъ судиться за лжесвидѣтельство и невинность Кальдигета будетъ скоро доказана. Газета вдавалась въ разсужденія о ловкости англійской полиціи, но старикъ не слушалъ уже далѣе. Его сердце было преисполнено надежды.

— Теперь дѣло не затянется, продолжалъ м-ръ Бабингтонъ. — У нихъ тамъ, въ министерствѣ внутреннихъ дѣлъ, есть одинъ членъ, но имени Броунъ… онъ же правитель канцеляріи государственнаго секретаря… Вотъ молодецъ! Разомъ все разберетъ… Истинно великій человѣкъ по своей части. Если бы вы нашли случай съ нимъ повидаться, онъ утѣшилъ бы васъ окончательно…

Даніель только покачалъ головой. Онъ не хотѣлъ даже сознаться, что добился чести видѣть великаго Броуна, но свиданіе съ нимъ только разстроило ему нервы. Этотъ джентльменъ не хотѣлъ понять, что видитъ передъ собою взволнованнаго отца и говорилъ съ нимъ какимъ-то деревяннымъ тономъ. Но обо всемъ этомъ было безполезно разсказывать и старый сквайръ поспѣшилъ проститься съ своимъ родственникомъ.

— Я надѣюсь, закричалъ Бабингтонъ ему вслѣдъ, что Джонъ будетъ на свободѣ дня черезъ два и пріѣдеть къ намъ въ гости. Онъ знаетъ, что я быль всегда на его сторонѣ… Жена, та сначала артачилась, но теперь тоже обошлась, и всѣ прочіе ничего… Одна только Джулія… Ну, да это, вы знаете, дѣло бабье… Онѣ рѣдко прощаютъ…

Старый сквайръ выслушалъ съ улыбкою это добродушное заявленіе. Хотя и глупъ, но честный малый, рѣшилъ онъ про своего свояка.

Побывавъ у м-pa Зили, потомъ у директора тюрьмы и еще нѣкоторыхъ лицъ, м-ръ Бабингтонъ воротился домой, вполнѣ убѣжденный, что общее мнѣніе, не могло ошибаться на этотъ разъ и что Кальдигетъ будетъ скоро опять свободнымъ гражданиномъ. Но если онъ былъ напрасно посаженъ въ тюрьму и его бѣдная жена напрасно страдала, то не слѣдовало ли Бабингтонамъ оказывать ей особое расположеніе, напримѣръ, пригласить ее теперь въ Бабингтонъ-Голль? Конечно, Джулія… Впрочемъ, м-ръ Бабингтонъ совершенно извинялъ Джулію. По его мнѣнію, женщинѣ подобало быть слабой, раздражительной, любящей, не логичной, мягкосердечной и вздорной. Поэтому, если Джулія и за ней тетя Полли громко осуждали Джона и оплакивали участь бѣдной Еифиміи, то все это было еще натурально съ ихъ стороны. Но м-ръ Бабингтонъ никакъ не могъ приложить того же снисхожденія къ своему зятю, м-ру Смирки, не перестававшему громить «двоеженца», при каждомъ своемъ появленіи въ Бабингтонъ-Голль. А появлялся онъ часто, находя, повидимому, очень вкуснымъ бабингтонскій кларетъ. Онъ пріѣзжалъ обыкновенно среди недѣли и уѣзжалъ только въ субботу вечеромъ. М-ръ Бабингтонъ былъ очень гостепріименъ, но онъ никакъ не могъ согласовать такіе частые и продолжительные визиты съ громкою заботливостью Плюмъ-Кумъ-Пиппинскаго пастора о своемъ приходѣ. И ко всему этому, м-ръ Смирки не особенно заботился угождать хозяину дома; онъ даже позволялъ себѣ дѣлать ему рѣзкія замѣчанія, а бѣднаго Джона ругалъ непрестанно, какъ своего личнаго врага. Все это не могло нравиться старику.

М-ръ Смирки былъ и на этотъ разъ въ Бабингтонъ-Голлѣ. За обѣдомъ онъ отдалъ, какъ обыкновенно, полную честь блюдамъ и винамъ своего тестя, но м-ръ Бабингтонъ, всегда готовый запотчивать на-смерть своихъ гостей, оставался равнодушнымъ къ аппетиту своего зятя. Послѣ обѣда, когда прислуга удалилась, оба джентльмэна остались за столомъ, по англійскому обычаю, но дамы тоже не вышли изъ комнаты. Старикъ Бабингтонъ не любилъ оставаться одинъ передъ недопитымъ стаканомъ, и когда Джулія вышла замужъ, этотъ семейный обычай не былъ отмѣненъ, не смотря на присутствіе м-ра Смирки. Тетя Полли и ея дочери только придвинули свои стулья къ камину, между тѣмъ какъ мужчины остались у стола. Наступило небольшое молчаніе, хотя вся семья сгорала желаніемъ узнать, что говорилось въ Кэмбриджѣ. Наконецъ, младшая миссъ встала, подошла къ отцу и спросила осторожно:

— Папа, не слыхали ли ли вы чего о Джонѣ?

— Какъ не слыхать. Весь Кэмбриджъ только и говоритъ, что о немъ, отвѣтилъ старикъ.

— И что же говоритъ весь Кэмбриджъ? переспросила нѣсколько презрительно Джулія. Отецъ пропустилъ молча этотъ вопросъ. Она продолжала: --Но что бы ни говорили и какъ бы судъ ни рѣшилъ, я своего мнѣнія не перемѣню…. А по моему мнѣнію, Джонъ Кальдигетъ и Эстеръ Болтонъ никогда не будутъ супругами передъ лицомъ Господнимъ!

— Послѣ этого, дѣло возможное, что ты и Смирки не супруги передъ лицомъ Господнимъ, возразилъ старикъ рѣзко.

— Папа! вскрикнула Джулія.

— Сэръ! прорычалъ зять.

— Другъ мой, можно ли произносить такія слова на счетъ своей родной дочери! прошептала тетя Полли.

— Какже мнѣ прикажете говорить, когда ко мнѣ лѣзутъ съ нелѣпостями! закричалъ старикъ въ раздраженіи. Она не хочетъ признавать людей мужемъ или женой, даже если ихъ признаютъ такими но закону

— У насъ съ нею свои взгляды, перебилъ м-ръ Смирки.

— Да что вы за высшій трибуналъ?…. А если уже вы позволяете себѣ такіе безапелляціонные приговоры, то не сердитесь, если кто другой позволитъ себѣ тоже разсуждать на вашъ счетъ по своему усмотрѣнію.

— Меня никто не называлъ двоеженцемъ…. началъ Смирки.

— Подождите, перебилъ сквайръ. — Какая нибудь особа можетъ явиться въ Плюмъ-Кумъ-Пиппинъ и заявить, что она вѣнчалась съ вами….

— Папа, вы огорчаете насъ, сказала Джулія.

— Позволь, милая. Отчего на васъ не можетъ обрушиться ложь, если это съ другими случается? И если вы не хотите признавать невинности человѣка, хотя бы эта невинность была доказана на судѣ, то какое право имѣете вы требовать, чтобы васъ не считали виновными, хотя бы вы были бѣлѣе снѣга?

— На меня могутъ клеветать, сэръ, это безспорно, возразилъ Сморки, — но надо мною не было судебнаго приговора

— Вы себѣ противорѣчите, потому что вы же возстаете противъ компетентности закона….

— Позвольте однако, сэръ…

— Перестань, вмѣшалась Джулія. — И васъ, папа, я прошу, оставьте этотъ разговоръ.

— Хорошо, сказалъ м-ръ Бабингтонъ, отодвигая съ шумомъ свой стулъ отъ стола, — но вотъ мое послѣднее слово: я желаю видѣть у себя въ домѣ моего племянника и его жену, и тотъ, кто не намѣренъ встрѣтить ихъ какъ почтенныхъ гостей, можетъ самъ не показывать сюда носа. Слышишь, Джулія?

Съ этими словами, сквайръ вышелъ изъ столовой. Въ этотъ вечеръ, имя Кальдигета не упоминалось болѣе; м-ръ Смирки сохранялъ сдержанный видъ и отретировался ранѣе обыкновеннаго въ свою комнату.

Въ половинѣ октября новое рѣшеніе по дѣлу Кальдигета еще не было извѣстно, но въ публикѣ уже ходили слухи о томъ, что осужденный будетъ скоро выпущенъ изъ тюрьмы. Робертъ Болтонъ, получивъ по этому случаю отъ своего брата Уильяма длинное письмо, прочиталъ его два раза внимательно, потомъ всталъ и отправился тотчасъ-же къ своему отцу. Письмо содержало въ себѣ извѣстіе о скоромъ освобожденіи Джона и Уилльямъ прибавлялъ отъ себя, что, при такихъ обстоятельствахъ, родственный долгъ обязывалъ всѣхъ Болтоновъ признавать открыто Эстеръ за законную жену Кальдигета. «Я самъ былъ противъ этого, пока судебный приговоръ оставался въ своей силѣ, говорилъ Уилльямъ, но если онъ будетъ уничтоженъ, то мы не имѣемъ никакого права считать совѣтниковъ королевы несправедливыми или несвѣдущими и продолжать мучить нашу сестру нашимъ противодѣйствіемъ ея счастью. Я надѣюсь, что ты согласишься со мною и доймешь, что я говорю совершенно безпристрастно. Пишу я все это тебѣ, а не прямо отцу и мистриссъ Болтонъ, полагая, что твои слова будутъ для нихъ убѣдительнѣе моихъ. Но я вполнѣ надѣюсь на то, что ты не отклонишь отъ себя моего порученія и передашь имъ все, что я говорю тебѣ здѣсь. Прости мнѣ, если я напомню тебѣ, что, устроивъ этотъ бракъ (вовсе не несчастный, какъ теперь оказывается), ты болѣе другихъ обязанъ сдѣлать все, что возможно, для водворенія мира и спокойствія въ нашемъ семействѣ».

Чтобы облегчить задачу Роберту, Уилльямъ указывалъ подробно на слабые пункты обвиненія и на все, что могло говорить въ пользу Джона. Робертъ уже былъ поколебленъ; свидѣтельства Шанда и Бэгвэкса мало трогали его, но неожиданное бѣгство Кринкета и Евфиміи и заарестованіе ихъ правительственными агентами заставило его призадуматься. Письмо брата разбивало теперь послѣднія недоумѣнія Роберта въ отношеніи правильнаго взгляда на освобожденіе Джона.

Старикъ Болтонъ очень опустился въ послѣднее время. Всѣ приписывали это несчастью, постигшему его дочь, но надо было сказать, что много способствовала тому и мрачная атмосфера, которую какъ бы намѣренно усиливала вокругъ своего мужа мистриссъ Болтонъ. Робертъ желалъ переговорить сначала наединѣ съ отцомъ, но это оказалось невозможнымъ, потому что онъ засталъ и свою мачиху въ его комнатѣ. — Я получилъ сегодня письмо отъ Уилльяма, началъ онъ.

— Уилльямъ предается одной суетѣ, живя въ этой безбожной столицѣ, угрюмо замѣтила мистриссъ Болтонъ.

— Если позволите, я прочту громко его письмо, продолжалъ адвокатъ, твердо рѣшившійся оставлять безъ всякаго опроверженія ея замѣчанія. —Выслушайте его до конца, прошу васъ, а тамъ мы уже обсудимъ его сообща…

Но мистриссъ Болтонъ не дала ему прочесть и трехъ строкъ безъ перерыва. Она злобно смѣялась, слушая разсужденія Уилльяма о достовѣрности экспертизы и разсказъ его о ссорѣ, возникшей въ средѣ обвинителей. Ей было непонятно, какъ могли люди обращать серьезное вниманіе на весь такой вздоръ! Когда же Робертъ дошелъ до того мѣста, гдѣ Уилльямъ говорилъ съ достовѣрностью о помилованіи Джона, она вспылила окончательно и принялась осыпать всѣхъ самыми тяжкими эпитетами.

— Что мнѣ вашъ государственный секретарь! восклицала она. — Я увѣрена, что это человѣкъ суетный, не помнящій Бога. Развѣ я не знаю, что всѣ министры такъ мало заняты спасеніемъ своей души, что не хотятъ даже жертвовать какой нибудь минутой для присутствія при коротенькой молитвѣ, которая читается ежедневно въ Палатѣ Общинъ?… Вы говорите: помилованіе королевы! Развѣ королева можетъ отпускать грѣхи?

— Мой братъ стоялъ горячѣе всѣхъ за разлуку, когда Кальдигетъ считался виновнымъ, продолжалъ Робертъ, какъ бы не слыша ея, — но теперь онъ убѣдился въ противномъ, о чемъ и заявляетъ намъ безпристрастно. Я не знаю человѣка съ болѣе яснымъ разсудкомъ, нежели Уилльямъ. Самъ я теперь не особенно расположенъ къ Кальдигету, но если его дѣйствительно нризнаютъ мужемъ Эстеръ, то и мы должны признавать его тѣмъ же. Иначе мы нанесемъ ей только безполезную муку и уронимъ себя въ глазахъ всего свѣта.

— Что значитъ мнѣніе свѣта! возразила мистриссъ Болтонъ.

— И мы разстроимъ счастіе Эстеръ.

— Земное счастіе… Какую цѣну имѣетъ оно?

Съ нею нельзя было говорить и Робертъ обратился къ отцу.

— Что вы скажете, сэръ? Не согласитесь-ли вы со мною?

Старикъ, молчавшій до того времени, выпрямился при этомъ вопросѣ.

— Я желаю, чтобы она пріѣхала сюда, проговорилъ онъ тихо.

— А я? воскликнула мистриссъ Болтонъ. Развѣ я не горю тоже желаніемъ обнять свое дитя?

— И мало того, что она пріѣдетъ, продолжалъ старикъ. Ее должны называть всѣ ея именемъ… И онъ можетъ явиться…

— Онъ?.. Никогда! вскрикнула она въ ужасѣ.

— Я высказалъ свою волю. Я не хочу быть болѣе жестокимъ, нежели всѣ другіе, къ моему ребенку, проговорилъ онъ тверже. Я не хочу называть мою дочь отверженной, когда другіе будутъ почитать ее за честную, замужнюю женщину!..

— Развѣ я зову ее отверженной?

— Ты хочешь, чтобы всѣ ее звали. Но я понимаю иначе. Я покорился приговору суда, рѣшившему, что моя дочь не имѣетъ имени; отчего же мнѣ не принять новое рѣшеніе, по которому это имя возвращено ей? И пусть она придетъ сюда, если захочетъ; я приму ее съ радостью… и ея мужа приму!

Онъ медленно поднялся съ мѣста и вышелъ изъ комнаты. Мистриссъ Болтонъ сидѣла, скрестивъ руки на груди и какъ бы окаменѣлая. Робертъ стоялъ передъ нею и повторялъ всѣ свои доводы, стараясь ее вразумить. Она даже не слышала его словъ, сознавая одно: всѣ были противъ нея! Даже онъ, ея мужъ, до сихъ поръ раздѣлявшій ея взгляды, даже онъ присоединился къ ея врагамъ! Что могла теперь сдѣлать она, одна противъ всѣхъ?

— Я надѣюсь, продолжалъ между тѣмъ ея пасынокъ, — я надѣюсь, что вы не сердитесь на меня и не находите, что я позволилъ себѣ лишнее? Я поступилъ единственно по указанію совѣсти…

Она не отвѣчала ему.

— До свиданія, сказалъ онъ, протягивая ей руку и стараясь придать нѣжность своему голосу. Она продолжала сидѣть молча и какъ бы не замѣчая его движенія. Робертъ поклонился и вышелъ; она даже не посмотрѣла на него. — Одна противъ всѣхъ! думала она.

Толки объ освобожденіи Кальдигета доходили и до Фолькинга, но они только раздражали Эстеръ. Она не могла понять, какъ было возможно держать человѣка лишнюю минуту въ тюрьмѣ, если его уже признавали невиннымъ? Старый Даніель зналъ, что исправленіе ошибки со стороны властей требуетъ нѣкоторыхъ формальностей, влекущихъ за собой проволочку, но у него самого недоставало уже терпѣнья повторять эти слова, которыя не могли приносить утѣшенія молодой женщинѣ. Но однажды, когда онъ еще не успѣлъ докончить своего утренняго бритья, ему подали какой-то конвертъ, причемъ доложили, что кембриджскій почтмейстеръ прислалъ его даже съ нарочнымъ. Сердце старика ёкнуло; онъ быстро сорвалъ печать и прочелъ слѣдующее:

"Дорогой сэръ, когда вы сдѣлали мнѣ честь вашимъ посѣщеніемъ, я былъ въ состояніи только выразить вамъ мое глубокое сочувствіе къ вашему семейному горю, причемъ объяснилъ (можетъ быть не довольно толково), что наши уста были связаны оффиціальнымъ молчаніемъ по вопросу, столь близкому вашему родительскому сердцу. Въ настоящую минуту, я могу доставить себѣ удовольствіе сообщить вамъ, что государственный секретарь получилъ сего числа повелѣніе ея величества о помилованіи вашего сына. Въ то время какъ вы будете читать эти строки, онъ будетъ уже свободнымъ человѣкомъ.

"Сообщая вамъ эту радостную вѣсть, я едва ли долженъ пояснять, что монаршее помилованіе составляетъ въ нашей странѣ, единственное средство къ уничтоженію судебнаго приговора, состоявшагося на основаніи ложныхъ данныхъ. Къ сожалѣнію, наше законодательство не позволяетъ исправлять ошибочныхъ приговоровъ посредствомъ пересмотра дѣлъ при новомъ составѣ суда и присяжныхъ. Вслѣдствіе этого, цри подобныхъ ошибкахъ, — къ счастію, весьма рѣдкихъ въ Великобританіи, — намъ остается лишь этотъ косвенный путь къ возстановленію чести лица, безвинно понесшаго осужденіе. Я понимаю хорошо, что при всемъ счастіи, которое можетъ теперь ожидать вашего сына, ничто не будетъ въ состояніи загладить тѣхъ страданій, которыя были вынесены имъ, его женою и вами. Что дѣлать! Я могу только, завѣрить васъ, что мы сдѣлали все для ускоренія освобожденія вашего сына и что я очень сожалѣлъ о томъ, что вашъ визитъ въ министерство остался для васъ такимъ непріятнымъ.

"Прощу васъ считать меня всегда готовымъ къ вашимъ услугамъ.

Старый сквайръ не дочиталъ всего до конца, но устремился въ комнату Эстеръ, не успѣвъ даже вытереть себѣ мыла съ щеки.

— Наконецъ! произнесъ онъ.

Она поняла сразу, бросилась къ нему и выхватила у него изъ рукъ письмо.

— Помилованіе! Можно ли придумать большую нелѣпость? продолжалъ онъ, между тѣмъ какъ она пробѣгала посланіе м-ра Броуна. — Помиловать человѣка, котораго они же признаютъ не только невиннымъ, но и пострадавшимъ жестоко!

Но Эстеръ не размышляла въ эту минуту о такой «нелѣпости», какъ довольно справедливо клеймилъ дѣло старикъ. И самъ онъ, черезъ минуту, забыла, о формальной сторонѣ всей процедуры. Такъ или иначе, но Джонъ былъ освобожденъ; можно ли было разсуждать о подробностяхъ?

Эстеръ была внѣ себя; она цѣловала своего ребенка, повторяя ему: — «Папа пріѣдетъ!» Сначала, она хотѣла ѣхать тотчасъ же за Джономъ въ Кембриджъ, но старикъ удержалъ ее. Онъ самъ могъ поѣхать, конечно, по имъ, мужу и женѣ, слѣдовало лучше встрѣтиться въ первый разъ дома, съ глазу на глазъ, а не публично. Она доняла это и согласилась отпустить его одного, а сама принялись наряжать мальчика и занялась тоже своимъ туалетомъ. Прочь, черная, вдовья одежда, которую она не снимала въ теченіе этихъ долгихъ мѣсяцевъ! Она надѣнетъ, для радостной встрѣчи, то свѣтлое шелковое платье, которое Джонъ самъ выбиралъ для нея, какъ свой первый подарокъ молодой женѣ…

Она одѣлась и сѣла у окна, съ своимъ малюткою на колѣняхъ. Ей пришлось ждать недолго; старый сквайръ не успѣла, выѣхать съ проселочной дороги, на встрѣчу ему показался наемный экипажъ. Отецъ и сынъ встрѣтились такимъ образомъ на глазахъ цѣлой толпы поселянъ. Для нихъ это не значило ничего, потому что они обмѣнялись только молчаливымъ пожатіемъ руки, но старикъ былъ конечно правъ, не допустивъ молодую женщину до публичнаго выраженія своихъ чувствъ. Джонъ отпустилъ своего кэбмэна и пересѣлъ въ отцовскую бричку. Эстеръ, увидала еще издали, какъ они ѣхали вмѣстѣ, держа другъ друга за руки. Она хотѣла сбѣжать внизъ на крыльцо, но потомъ остановилась. Будетъ лучше, если она встрѣтитъ его здѣсь, въ этой самой комнатѣ, въ которой онъ оставилъ ее, прощаясь съ нею въ послѣдній разъ.

— Скажи ему, что я здѣсь, няня, проговорила она взволнованнымъ голосомъ. — Иди скорѣе, иди… скажи, чтобы онъ пришелъ немедленно…

Но зачѣмъ было говорить? Онъ догадался, гдѣ она была, и, черезъ минуту, находился уже въ ея объятіяхъ.

Цѣлая недѣля прошла въ посѣщеніяхъ и оваціяхъ. Депутація фермеровъ съ Гольтомъ во главѣ принесла свои поздравленія молодому сквайру; мистриссъ Робертъ и мистриссъ Даніель побывали обѣ въ Фолькингѣ съ параднымъ визитомъ, подъ которымъ разумѣлось формальное признаніе мистриссъ Кальдигетъ за настоящую мистриссъ Кальдигетъ. Такимъ образомъ состоялось нѣчто въ родѣ семейнаго примиренія, но сама мистриссъ Болтонъ не подавала о себѣ ни слуху, ни духу и не допускала тоже своего мужа до какого нибудь рѣшительнаго шага въ пользу Кальдигета. Но она получила, наконецъ, слѣдующую записку отъ своей дочери:

"Дорогая моя мама, вамъ извѣстно уже, безъ сомнѣнія, что мой милый мужъ возвратился ко мнѣ. Мнѣ не достаетъ теперь, для полнаго моего счастія, только вашего материнскаго привѣта. Не напишете ли вы мнѣ словечка для того, чтобы завѣрить меня, что эти послѣдніе ужасные мѣсяцы какъ бы не существовали…. и что я могу снова пріѣхать, чтобы показать вамъ моего малютку? При этомъ, дорогая мама, скажите мнѣ тоже, что вамъ извѣстно теперь, что Джонъ мнѣ мужъ. Пусть и папа скажетъ тоже.

Мистриссъ Болтонъ нашла это письмо, въ числѣ другихъ, подлѣ своего прибора, когда садились за завтракъ. Она прочла его молча и молча положила въ карманъ, рѣшивъ не говорить о немъ ни слова своему мужа, но онъ успѣлъ разсмотрѣть почеркъ на конвертѣ и спросилъ ее прямо:

— Что она пишетъ тебѣ?

— Она?… Кто?… Эстеръ?… Да, я получила отъ нея письмо.

— Я знаю, что получила. Но что же въ этомъ письмѣ?

— Она пишетъ… что онъ… воротился.

— А еще что?

— Она желаетъ пріѣхать къ намъ.

— Зови ее.

— Конечно, я ее позову.

— И его… Ты слышишь?

— Онъ… онъ не пріѣдетъ… если даже я его позову.

— Тогда онъ уже самъ будетъ виноватъ, но мы должны его пригласить.

— Нѣтъ… не могу! мрачно проговорила она, — Онъ побѣдилъ… все за него, я знаю… Но я не хочу склонять передъ нимъ голову и позволить топтать ее!

— Скажи лучше, что ты неспособна ни забывать, ни прощать. Но пойми же, что я хочу принимать его въ своемъ домѣ для того, чтобы всѣ знали, что я, отецъ, признаю законность браки моей дочери!

— Онъ… этотъ человѣкъ… отнялъ мое дитя…

Старикъ не сталъ слушать далѣе и оставилъ ее одну. Она просидѣла цѣлый день въ своей комнатѣ, но не написала отвѣта. На слѣдующее утро, м-ръ Болтонъ собрался ѣхать въ городъ. — Ты написала къ дочери? спросилъ онъ. Она только покачала головой отрицательно. — Но сегодня ты напишешь, сказалъ онъ, уходя.

Она была должна повиноваться, но она не могла принудить себя къ нѣжнымъ выраженіямъ. "Милая Эстеръ, написала она, — я буду, конечно, очень рада видѣть тебя и твоего ребенка. Когда ты думаешь лучше пріѣхать и долго ли у насъ погостишь? Боюсь, что наше общество, состоящее изъ твоего отца и меня, покажется тебѣ очень скуднымъ послѣ того, къ которому ты привыкла. На случай, если-бы м-ръ Кальдигетъ пожелалъ сопутствовать тебѣ, скажи ему, что твой отецъ будетъ очень радъ его видѣть.

Это было не особенно любезное письмо, даже очень не любезное, но когда его прочли въ Фолькингѣ, то старый сквайръ, призванный подать свой голосъ въ дѣлѣ, рѣшилъ, что не слѣдовало требовать невозможнаго. Во всякомъ случаѣ, многое уже было выиграно, тѣмъ болѣе, что на самомъ конвертѣ было написано рукой мистриссъ Болтонъ: «Мистриссъ Джонъ Кальдигетъ. Фолькингъ». О, она долго держала перо въ рукахъ, прежде чѣмъ рѣшилась написать этотъ адресъ, и, даже написавъ его, считала, что осквернила себѣ руки! Но это были ея тайныя мысли, до которыхъ не зачѣмъ было добираться; слѣдовало, напротивъ того, сдѣлать все, чтобы избѣжать открытой ссоры съ семьей.

Вслѣдствіе благоразумныхъ совѣтовъ отца, Джонъ рѣшился проводить свою жену къ ея родителямъ, у которыхъ она должна была остаться дня на два. Въ назначенный день Эстеръ подъѣхала съ мужемъ, ребенкомъ и нянькою къ знакомымъ воротамъ. Тотъ же самый садовникъ, который принималъ такое дѣятельное участіе въ недопущеніи Кальдигета до свиданія съ женой, помогъ теперь также усердно вынуть багажъ изъ экипажа. На крыльцѣ не было никого, но въ столовой Эстеръ увидала своихъ родителей. Старикъ сидѣлъ въ своемъ креслѣ; мистриссъ Болтонъ стояла, чтобы принять гостей. Эстеръ, поцѣловавъ отца, бросилась въ объятія матери. М-ръ Болтонъ обратился къ Джону съ довольно сухимъ привѣтствіемъ, но послѣ разговорился понемногу. Оставшись съ нимъ наединѣ, онъ сказалъ ему даже: — Вы не должны сердиться на то, что мы васъ считали виновныхъ, м-ръ Кальдигетъ. Но если, повѣривъ суду, признавшему васъ мужемъ гой женщины, а старался разлучить васъ съ моею дочерью, то теперь, вѣрьте мнѣ, я отъ души радъ тому, что все это кончилось и что Эстеръ не разстанется болѣе съ вами.

— Я тоже отъ души радъ слышать отъ васъ, сэръ, такія слова, сказалъ Джонъ.

— А теперь, пойдемъ завтракать! весело заключилъ старикъ.

Они пошли вмѣстѣ въ столовую. Мистриссъ Болтонъ, сказавшая до этого времени одно сухое привѣтствіе своему зятю, продолжала быть молчаливой, ограничиваясь одними необходимыми для хозяйки фразами при предложеніи гостю того или другаго блюда. Всѣмъ было неловко и Джонъ поспѣшилъ уѣхать послѣ завтрака. Лишь только онъ исчезъ, мистриссъ Болтонъ увела дочь къ себѣ и судорожно обняла ее, восклицая: О мое дитя, мое дитя! Все выраженіе ея лица измѣнилось. До этой минуты, она смотрѣла угрюмо даже на дочь; теперь глаза ея сіяли любовью и она не переставала цѣловать ее, повторяя:

— Ты любишь меня, все еще любишь, Эстерь?

— Можете ли вы спрашивать, мама! Я не переставала любить васъ.

— О, нѣтъ я уже не то для тебя, что прежде… Еслибы ты была несчастлива, покинута всѣми, тогда, можетъ быть….. Но теперь я тебѣ не нужна…

— Мама, вы какъ будто не ради тому, что я снова счастлива?…. Вы недовольны тѣмъ, что мой мужъ воротился ко мнѣ?… Слушайте, мама. Я не скрываю, что онъ дороже всего и всѣхъ для меня. Онъ мой супругъ, мой возлюбленный, мой повелитель, мой господинъ. Но оттого, что я люблю его болѣе, чѣмъ кого нибудь, еще не значитъ, что я люблю васъ менѣе прежняго.

— О, гораздо менѣе!

— Нѣтъ, мама. Но самъ Богъ благословилъ супружество и повелѣлъ мужу и женѣ оставить все другъ для друга. Развѣ это не правда?

— Правда, мое дитя.

— Зачѣмъ же вы требуете отъ меня, чтобы я не исполняла заповѣдь Божію? Затѣмъ вы думаете тоже, что любовь къ мужу уничтожаетъ мою привязанность къ вамъ? Или вы все еще не хотите признать его моимъ мужемъ? Мама, скажите, что онъ мнѣ законный мужъ.

Лицо матери словно омрачилось. Она сидѣла неподвижно. Эстеръ настойчиво повторила: — Скажите, что онъ мнѣ мужъ.

— Можетъ быть, тихо про говорила мать.

— Мама, скажите «да» и благословите вашу дочь.

— Богъ да благословитъ тебя, дитя мое.

— Но вы не сказали: «да».

— Да.

Она прошептала это слово чуть слышно; но Эстеръ успѣла разслышать его.

Наша повѣсть кончена и намъ остается сообщить читателю лишь нѣкоторыя подробности, о судьбѣ лицъ, игравшихъ въ ней болѣе или менѣе значительную роль.

Первое мѣсто принадлежитъ Бэгвэксу, человѣку маленькому, но успѣвшему совершить великое дѣло. По ходившимъ въ то время слухамъ, сэръ Джорамъ и м-ръ Броунъ, встрѣтивъ въ клубѣ черезъ нѣсколько дней послѣ освобожденія Кальдигета, завели рѣчь о похвальномъ усердіи молодого чиновника; сэръ Джорамъ разсказалъ, при этомъ случаѣ, всю исторію о разбитыхъ надеждахъ Бэгвэкса, о его страстномъ желаніи повидать Австралію и о томъ героизмѣ, съ которымъ онъ пожертвовалъ своими денежными выгодами и своими стремленіями одному только долгу совѣсти. Вскорѣ послѣ этой бесѣды, генералъ-почтмейстеръ получилъ изъ министерства внутреннихъ дѣлъ бумагу, въ которой говорилось весьма мѣтко о м-рѣ Бэгвэксѣ и указывалось на ту пользу, которую этотъ юный, но замѣчательный знатокъ «почтовыхъ марокъ и штемпелей» могъ принести Новому Южному Валлису, будучи посланъ для своего рода ревизіи въ сиднейскій почтамтъ. Послѣ этого завязалась оффиціальная переписка съ министерствомъ колоній, которое не признавало, казалось, особенной нужды въ Бэгвэксѣ: дѣло кончилось, однако, тѣмъ, что Бэгвэксъ получилъ ассигновку на казначейство и отправился въ путь. Миссъ Кюрлидоунъ пролила много слезъ по этому поводу, но утѣшилась, когда ея женихъ воротился здравымъ и невидимымъ изъ своей командировки. Онъ не совершилъ особенно великихъ дѣлъ въ колоніи, потому что чиновникъ, наложившій ложный штемпель на конвертъ по просьбѣ Кринкета, быль поймалъ впослѣдствіи на другихъ незаконныхъ продѣлкахъ и выгнанъ со службы еще до пріѣзда Бэгвэкса, но всѣ почтамтскія власти приняли гостя изъ метрополіи очень радушно и даже научили его новому секретному способу перевязки почтовыхъ пакетовъ. Такимъ образомъ, мѣстная газета «Сиднейскій Вѣстникъ» замѣтила, хотя нѣсколько ядовито, но довольно вѣрно, что великій мастеръ почтовыхъ дѣлъ, присланный съ цѣлью поучать, уѣхалъ обратно, обогативъ себя самого нѣкоторыми полезными свѣдѣніями. Какъ бы то ни было, Бэгвэксъ воротился довольный и счастливый; онъ обвѣнчался съ Джемимой, причемъ купилъ очень хорошенькую мебель въ гостинную на деньги, оставшіеся отъ суммы, асигнованной ему на поѣздку, и скоро былъ назначенъ оберъ-инспекторомъ отдѣленія «марокъ», къ полному удовольствію всего почтамта.

Джонъ и Эстеръ рѣшили поѣхать на время заграницу, чтобы разсѣять свои тяжелыя впечатлѣнія, но прежде нежели выѣхать, Кальдигетъ хотѣлъ пристроить какъ нибудь Дика. Для всѣхъ было ясно, что Дикъ не годился для Англіи. Его костюмъ и манеры рѣшительно шли въ разрѣзъ съ обычаями, принятыми въ конторахъ и всякихъ другихъ заведеніяхъ, въ которыхъ было бы можно найти для него какое, нибудь занятіе. Но онъ былъ очень хорошъ для Южнаго океана. На основаніи этого, онъ отправился въ Куинслэндъ съ небольшимъ капиталомъ въ карманѣ и въ качествѣ младшаго партнера одной компаніи, разработывавшей сахарныя плантаціи. Нужно-ли говорить, что сказанный капиталъ одолженъ ему Кальдигетомъ? Будемъ надѣяться, что изъ блуднаго сына выйдетъ какой нибудь прокъ и что онъ скоро найдетъ возможность разсчитаться съ своимъ старымъ товарищемъ и другомъ.

Всѣ Бабингтоны скоро подружились съ женою Джона, за исключеніемъ, конечно, Джуліи и ея мужа. М-ръ Смирки до сихъ поръ даетъ подразумѣвать, что дѣло кончилось не совсѣмъ ясно, но воздерживается отъ рѣзкаго выраженія своихъ чувствъ изъ опасенія лишиться навсегда обильныхъ трапезъ въ Бабингтонъ-Голлѣ.

Кальдигетъ не могъ уѣхать тотчасъ на континентъ съ своею женою, потому что ему пришлось быть свидѣтелемъ по дѣлу Евфиміи Смитъ и Кринкета. Кринкетъ сознался во всемъ, надѣясь облегчить тѣмъ свою участь, но Еифимія не признала себя виновной и упорно молчала во все продолженіе суда. Оба подсудимые были приговорены къ трехлѣтнему заключенію въ смирительномъ домѣ. Евфимія не ожидала такого строгаго наказанія; услышавъ роковыя слова, она измѣнилась въ лицѣ и оглянула залу, ища Джона, чтобы бросить ему взглядъ, полный упрека и ненависти, но его уже не было въ судѣ; онъ поспѣшилъ уйти, чувствуя жалость въ несчастной женщинѣ.

На своемъ пути къ морю, молодые супруги провели нѣсколько дней въ Лондонѣ, у Уилльяма Болтона, который принялъ ихъ съ самымъ родственнымъ радушіемъ. Онъ былъ искренно радъ счастливому окончанію дѣла и вполнѣ вѣрилъ невинности Джона; его продолжало смущать только одно, такъ же какъ, и его брата Роберта: — Зачѣмъ выплатилъ Кальдигетъ двадцать тысячъ этимъ злодѣямъ? Братья долго ломали себѣ головы надъ этимъ вопросомъ и рѣшились, наконецъ допросить самого Джона.

— Я заплатилъ эту сумму потому, что считалъ себя обязаннымъ, по совѣсти, вознаградить ихъ за невольные убытки, отвѣчалъ онъ, — но, признаюсь, меня побуждала, отчасти, и смутная надежда на то, что эти люди уѣдутъ и ваша сестра будетъ избавлена отъ тѣхъ огорченій, которыя ей пришлось вынести впослѣдствіи. — Не было причины не вѣрить въ этомъ Кальдигету, но Робертъ не можетъ понять до сихъ поръ, какимъ образомъ человѣкъ, обладающій хотя сколько нибудь здравымъ смысломъ, могъ выдать подобный значительный капиталъ, при столь малой надеждѣ на ощутительный успѣхъ.

Мистриссъ Болтонъ не ѣздитъ въ Фолькингъ, потому что она не изъ тѣхъ женщинъ, которыя могутъ признать себя неправыми и стараться загладить прежнія неудовольствія ласкою, но, однажды признавъ Джона своимъ законнымъ зятемъ, она не оспариваетъ у него болѣе этого титула и пишетъ она на конвертахъ «Мистриссъ Джонъ Кальдигетъ» не дрожащей рукою и не раздумывая цѣлые часы надъ словами, составляющими этотъ адресъ. Эстеръ часто навѣщаетъ ее, привозя къ ней и своего второго малютку.