В первый день республики (Юровский)

Юровский Л. Н. Впечатления. Статьи 1916—1918 годов

Сост., предисл. и коммент. А. Ю. Мельникова.

М., 2010.

3-е сентября 1917 года, или, по иному летоисчислению ещё формально не установленному, первый день первого года Российской республики. Осеннее солнце ласково светит над Петроградом, Невский проспект приветливее, чем в прошедшие дни, набережные Невы неподражаемо прекрасны, и холодно стоят на своих местах памятники императорской России. Может быть, совещаются в Зимнем дворце. Наверное, совещаются в Смольном институте. Но Петрограду всё равно. Провозглашение республики не вызвало ни радости, ни надежд.

Ибо с тех пор, как в первых числах марта подписаны были два акта об отречении, мы никогда ещё не стояли так далеко от республиканского образа правления, как в день, когда временное правительство нового состава провозгласило Российскую республику. Слабость, а не сила, беспомощность, а не уверенность, звучат в тех словах, которыми «правительство пяти» объявляет своё решение, опираясь на смысл аплодисментов, раздавшихся в московском государственном совещании во время речи Кропоткина.

Республика есть ценное политическое благо, которое надо уметь завоевать и укрепить. В начале марта перед нами открыты были все возможности. Из революции при сколько-нибудь благоприятном её течении должен был вырасти республиканский режим. Но мы свою революцию превратили в смуту, свою свободу превратили в разнузданность, своё государство — в растерзанный, расшатанный, голодный агломерат самоуправляющихся классов, городов, национальностей и провинций и свою армию на фронте превратили в свой несмываемый позор. И когда мы всё это сделали, когда глубокая пропасть разделила общественные классы, когда гражданская война, давно уже вспыхивавшая то здесь, то там, превратилась в огромное и страшное пламя, когда нам пришлось завоёвывать свою же ставку и волна самосудов снова прошла по армии и флоту, вновь деморализуя их, — тогда, сохранив на этот раз власть в руках временного правительства, мы стали, очевидно, думать, что за шесть месяцев Россия окрепла, порядок утверждён, народ созрел и великую государственность нашу надо окончательно оформить. И власть, у которой не было даже возможности создать правительство, решила создать республику в России.

Наши политические методы безусловно странны. Мы провозглашаем мир без аннексий накануне бегства перед противником. Мы объявляем республику в момент величайшего развала, в котором лишь ослеплённые могут видеть показатель наличности революционных сил. Но каковы бы ни были наши методы, мы провозгласили республику. Как же мы будем защищать её теперь?

По-видимому, так же успешно и мудро, как мы защищали идею мира народов, объявленную нами в марте после государственного переворота. Большевики были наиболее горячими приверженцами мира, любовь их к миру доходила до самозабвения и — что несколько хуже — до забвения своей страны; поэтому мы стали защищать идею мира большевистскими методами. Окопы мы позволили наводнить «Правдой», а люди из окопов пошли: одни — брататься с неприятелем, другие — к себе домой. Нескольких смельчаков Керенский повёл вперёд — и это останется его нравственной заслугой перед Россией, что бы ни случилось. А затем, когда войско как войско перестало существовать, мы укрепили идею мира бегством на полтораста вёрст и осудили человечество на лишний год войны.

Казалось бы, мы могли из опыта узнать, во что превращает идею передача её в большевистские руки. Но такова уже судьба России. Мы учимся плохо, мы крепки лишь задним умом. И как бывший монарх, заточённый в Тобольске, так и нынешний самый свободный большевик и все иже с ним не способны усвоить ни один исторический урок.

При худых или хороших ауспициях, не мы провозгласили республику. Защиту её мы готовы, по-видимому, отдать в большевистские руки. Большевики безраздельно господствуют в петроградском совете рабочих и солдатских депутатов. В центральном исполнительном комитете, который вновь стал играть огромную роль со времени корниловского восстания, большевики не пользуются господством, но пользуются зато таким влиянием, что центр и правое крыло, предлагая свои собственные резолюции, окрашивают их в большевистские цвета.

Партия социалистов-революционеров стала на большевистский путь, и Потресов совершенно прав, утверждая в «Дне», что последовательность требовала бы от сторонников демократического совещания, созываемого 12-го сентября, полного присоединения к большевистским лозунгам.

Этот определённо большевистский уклон партии социалистов-революционеров является одним из наиболее важных политических фактов последних дней, и он не может не приблизить печальной развязки. В нашей революции есть путь, которым готовы идти несоциалистические элементы демократии и часть буржуазии, и ещё другой путь, которым желают идти большевики. Первый есть путь «буржуазной революции». Второй есть опыт «социалистической революции» в условиях зарождающегося капиталистического хозяйства. Среднего пути нет. И партии социалистов-революционеров остаётся идти заодно либо с теми, кого она называет «цензовиками», либо с большевистскими демагогами. Отталкивая первых, она тем самым бросается в объятия вторых. С ними вместе она и готовится защищать республику.

Революционная демократия, представленная в советах, изолирует самое себя и хочет, очевидно, утверждать революционные завоевания собственными средствами. Безумие, до которого недавно доходили только сторонники Ленина, становится всеобщим безумием, и партия, которая могла сыграть государственную роль, ибо вся обстановка побуждала её к этому, идёт под руководством В. Чернова к славе чисто ленинского стиля. Шансы молодой республики стоят в таких условиях не очень высоко.

И поэтому в первый день первого года республики не удивляешься тому, что ей оказана равнодушная встреча. В политических тонкостях обывательские массы, быть может, и не очень разбираются, но они чувствуют неустойчивость положения. Нет, кажется, ни одного завоевания революции, которое не было бы теперь под знаком вопроса, и декларации, как бы пышны они ни были, перед лицом развала не тешат.

«Русские Ведомости», 7 (20) сентября 1917 года, № 205, с. 1.

Стр. 72. «Провозглашение республики не вызвало ни радости, ни надежд». — Ср. с замечанием в воспоминаниях одного из авторов знаменитого сборника «Вехи», Александра Соломоновича Изгоева, сделанном 6 лет спустя: «3 сентября, явно предвосхищая волю Учр. Собрания, Керенский объявил Россию республикой. На это никто не обратил никакого внимания». — «Пять лет в Советской России (Обрывки воспоминаний и заметки)», «Архив русской революции», издаваемый И. В. Гессеном, Берлин, 1923 год, т. X, с. 19. В 1912 году Л. Н. Юровский написал в «Русских Ведомостях» критическую статью о деятельности П. А. Столыпина в связи с выходом книги А. С. Изгоева, «П. А. Столыпин, очерк жизни и деятельности». См. — «Кормчий без руля (А. Изгоев, П. А. Столыпин, очерк жизни и деятельности)», «Русские Ведомости», 4 февраля 1912 года, № 28, с. 6 (опубликована под псевдонимом «Ю. Лигин»). Название статьи «Кормчий без руля», данное Л. Н. Юровским, вызвано, по-видимому, вот этими словами Александра Соломоновича: «Трудно ждать теперь с какой бы то ни было стороны беспристрастного слова над свежей могилой того, кто в представлении многих, был рулевым, вращавшим колесо». — А. Изгоев, П. А. Столыпин, очерк жизни и деятельности, Москва, кн-во К. Ф. Некрасова, 1912 год, с. 133. Отметим также, что судьбы Л. Н. Юровского и А. С. Изгоева (равно как и другого знакомого Л. Н. Юровского С. Л. Франка) могли пересечься на знаменитом «философском пароходе». Это собирательное имя для рейсов двух немецких судов, на которых в конце сентября и середине ноября из Петрограда в Штеттин было выслано более 160 русских интеллигентов. Суда назывались — «Oberbürgermeister Haken» и «Prussia».

Присутствовавший в первоначальном списке Л. Н. Юровский был по письменному ходатайству Наркомфина «и личных переговоров М. К. Владимирова с т. Дзержинским» оставлен в России «как крупный спец-финансист». — См. Высылка вместо расстрела. Депортация интеллигенции в документах ВЧК-ГПУ. 1921—1923, Вступ. ст., сост. В. Г. Макарова, B.C. Христофорова; коммент. В. Г. Макарова. Москва, «Русский путь», 2005, с. 118.

Об М. К. Владимирове см. главу в воспоминаниях Николая Владиславовича Валентинова «НЭП и кризис партии после смерти Ленина: годы работы в ВСНХ во время НЭП» (публикация в России — Москва, «Современник», 1991). Отметим также, что Н. В. Валентинов был товарищем Л. Б. Кафенгауза, коллеги Л. Н. Юровского по «Русским Ведомостям». До своего отъезда из России в 1930 году он, по устным воспоминаниям сына Льва Борисовича, часто приходил в квартиру Кафенгаузов на Пятницкой улице в Москве.

Стр. 72. «…опираясь на смысл аплодисментов, раздавшихся в московском государственном совещании во время речи Кропоткина». — Леонид Наумович имеет в виду следующее место из выступления П. А. Кропоткина в дневном заседании 15 августа, прерванное овацией: «Заканчивая речь, П. А. Кропоткин говорит, что следовало бы настоящему собору русской земли объявить своё твёрдое желание, чтобы Россия стала республикой (овация) и притом федеративной, но не в смысле расчленения России, а по образцу американскому. Это — не предварение решения Учредительного собрания, это должно быть только пожеланием и этим будет облегчена работа Учредительного Собрания». — «Русские Ведомости», 17 августа (30 августа) 1917, № 187, с. 4.

Как вообще П. А. Кропоткин попал на Государственное совещание? Почему ему было предоставлено слово? Вот что писали в отчёте «Русские Ведомости»:

«А. Ф. Керенский сообщает, что сверх ранее выработанной программы предполагается ввести в число выступлений ещё „группу русской истории“. Так министром-председателем обозначена та группа, в составе которой ветераны русской революции — Брешко-Брешковская, Кропоткин и Плеханов…

Второй из „группы русской истории“ — П. А. Кропоткин, впервые выступающий перед Москвою. Особенно шумна и дружна овация совещания по адресу этого благородного ветерана русского революционного движения. Он заметно взволнован, голос дрожит. И первые его слова — о циммервальдизме.

— Раз навсегда нужно порвать, — говорил он, — с циммервальдизмом и стать дружно крепкой стеной на защиту родины и революции. В затяжной войне самые роковые и ужасные месяцы — последние, тут решается, кто победит, кто будет побеждён. Если бы победили немцы, последствия этого были бы ужасны, даже ужаснее, чем предполагает большинство. Польша стала бы частью Германской империи, увеличив её население на 20 миллионов чел.; Курляндия отошла бы к немцам, а Рига — может быть, Ревель, стали бы военными крепостями для новых нападений на Петроград и Москву. Была бы наложена громадная контрибуция, и 25-30 лет мы нищали бы. Но есть нечто, ещё более ужасное, чем всё это: психология побеждённой страны. Я пережил это во Франции, и болело у меня сердце, когда видел я, до чего унижалась Франция перед Александром и Николаем, перед каким-то Буланже, до того чувствовала она себя униженной. Неужели же и нам пережить всё это? Нельзя, нельзя этого!

— Товарищи солдаты, — говорил далее П. А. Кропоткин, — посмотрите, как в эту самую минуту итальянцы одерживают победу! А за что они сражаются сейчас? За то, чтобы освободить нас и Румынию, где наступает враг на Одессу. Берите, товарищи, с них пример!

Раздаются возгласы „Да здравствует Италия!“ Собрание устраивает овацию представителю Италии, сидящему в средней дипломатической ложе.

— Нужно же, чтобы русский народ во всей своей массе понял, — продолжал кн. Кропоткин, — что наступает новая эра благополучия и просвещения, нужно, чтобы понял он, что и вы и вы (оратор обращается то в ту, то в другую сторону залы) делаете что-то, чтобы жить ему стало легче. Умоляю я вас, — в голосе Кропоткина внятно зазвучали слёзы, — умоляю я вас дать свои знания, свой опыт и соединить их с энергией советов для строительства новой жизни».

Далее следовал приведённый выше фрагмент, который имел в виду Л. Н. Юровский и завершалось выступление П. А. Кропоткина следующим образом:

« — Обещайте, что не будете делиться на левую и правую часть. У всех у нас — одна родина, и за неё все должны лечь, — и правые, и левые.

Новая шумная и долгая овация всей залы». — «Русские Ведомости», 17 августа (30 августа) 1917, № 187, с. 4.

Ср. впечатления от выступления П. А. Кропоткина:

«Не странно ли, что, как бы по снисхождению, на государственном совещании дано было слово трём, казалось бы, главарям и основоположникам русской революции: „бабушке“ Брешко-Брешковской, родоначальнице эс-эровской партии, Г. В. Плеханову, первому основателю русской социал-демократии, и П. А. Кропоткину, заслуженному и старому вождю анархизма, подлинного, созидательного, а не нынешнего, погромного?

Не странно ли, что наиболее жаркие аплодисменты летели к ним с правой стороны, а слева кое-где, и довольно заметно, змеилась усмешка?..

Тщетно П. А. Кропоткин говорил тёплые, вразумительные слова. Было до слёз трогательно, когда этот белый старик, с патриаршеской бородой до пояса, умоляюще обращался направо, доказывая, что русской революции нужны сейчас не капиталы, не деньги, не материальная помощь, а бесценные капиталы знаний, опыта, культуры, науки. „Так дайте же, дайте вы ей этот капитал!“ — в умоляющем порыве ударил он себя в старческую грудь, — поддержите своими знаниями, умом, опытом, культурой!..». Ему снова и снова похлопали. Даже вставали, аплодируя всем трём старичкам". — И. Жилкин, На московском Государственном Совещании, «Пережитое» (в годы революции), кн. 1, Москва, изд-во «Верфь», б. г., с. 82-83.

Стр. 74. «При худых или хороших ауспициях…». Слово «ауспиции» (auspicium) означает гадание авгуров по полёту птиц (от латинского существительного avis — «птица» и глагола speculare — «наблюдать»). Здесь синонимами употреблённого Л. Н. Юровским выражения могут быть слова «знаки», «знамения», «предзнаменования».