Сольфатара

Въ Сольфатарѣ, гдѣ нашатырь <аммиакъ> выходитъ чрезъ отдушины стараго жерла, собираютъ его ставя надъ ними глиняныя нарочито длинныя трубки...^[1]

Поелику почва Сольфатары разгорячена естественно отъ подземнаго жара, то самый сей жаръ, простирающійся почти до 40 град. употребляютъ для выпариванія квасцоваго щёлока...^[1]

Но чаще средь полей бесплодных Сольфатара,
Под лавром высохшим приюта он искал...^[2]

Сольфатара представлялась им бездонным колодцем, еле прикрытым отдушиной ада. Сернистые пары, постоянно вылетающие струёй из этой отдушины, не были ли в его глазах наглядным доказательством того, что под землей существует огненное озеро, очевидно предназначенное, как озеро в Пентаполе, для того, чтобы в нём мучились грешники.^[3]:250

...когда я стою у кратера, хотя бы даже незначительного, вроде Стромболи или поццуоланской Зольфатары, это у меня постоянное чувство: тянет туда.^[4]

...Сольфатара, натешившись вдоволь погромами и опустошениями, наконец, угомонится навсегда: из её огнедышащего жерла хлынут потоки зловонной воды и превратят кратер в такое же озеро, которое недавно было спущено в море.^[5]

Ужасный край! Здесь Божьей кары
На всё наложена печать:
И дым бурлящий Сольфатары,
И серая, глухая гладь...^[6]

...на колеблющейся горячей почве Сольфатары странно себя чувствуешь. Игрушечные серные вулканчики на ее кратере уже вскрывают непокой земли.^[7]

Краткий осмотр Сольфатары дает весьма наглядное представление о неустанной работе подземной кухни. Но кроме того, Сольфатара служит и лечебным целям...^[8]:222

...благодаря процессам, происходящим на Сольфатаре, следят за деятельностью <состоянием активности> Везувия.^[8]:222

Земля и камни <у Сольфатары> тёплые, а кое-где настолько горячие, что обжигают руку.^[8]:222

Въ Сольфатарѣ, гдѣ нашатырь выходитъ чрезъ отдушины стараго жерла, собираютъ его ставя надъ ними глиняныя нарочито длинныя трубки, въ коихъ онъ сгущается. Большая же часть продажнаго нашатыря получается изъ Египта.^[1]

Вокелень нашедъ, что въ семъ камнѣ глина соединена съ большимъ количествомъ кремнистой земли, полагаетъ необходимымъ обжиганіе его для полученія квасцовъ. Въ Сольфатарѣ близь Пуццоли квасцы добываютъ почти тѣмъ же способомъ. Наипаче извлекаютъ ихъ изъ вывѣтрелостей, покрывающихъ поверхность земли въ семъ мѣстѣ. Г. Брейслахъ увеличилъ количество произведенія оной квасцовой почвы, подѣлавъ пространныя площадки, и выкопавъ пещеры въ стѣнахъ Вулкана, весьма умножилъ поверхности сими средствами. Квасцоватые Вулканическіе камни сего же мѣста, твердые, бѣловатые, подобныя Ла Тольфскимъ, подобно имъ и обжигаютъ прежде выщелачиванія. Поелику почва Сольфатары разгорячена естественно отъ подземнаго жара, то самый сей жаръ, простирающійся почти до 40 град. употребляютъ для выпариванія квасцоваго щелока, которой выливаютъ въ свинцовые котлы, а сіи погружаютъ въ землю.^[1]

Когда сѣра просто смѣшана съ разными землистыми веществами, какъ то въ Сольфатарѣ, то кладутъ сію смѣсь, говоритъ Г. Броньяръ, въ глиняные сосуды, кои ставятъ въ два ряда въ длинной печи. Сіи сосуды имѣютъ сообщеніе съ другими подобными сосудами посредствомъ глиняной трубки. Растопленная сѣра въ первыхъ сосудахъ вздуваясь переходитъ во вторые сосуды, гдѣ осаждаетъ большую часть своихъ нечистотъ. Потомъ чрезъ отверстіе, въ сихъ сосудахъ сдѣланное, переходитъ въ кадочки наполненныя холодною водою, въ коихъ тотчасъ твердѣетъ.^[1]

Поднимались вы когда-нибудь на Этну или Везувий? Нет? Я очень жизнерадостный человек и жесточайший враг самоубийства. Но, когда я стою у кратера, хотя бы даже незначительного, вроде Стромболи или поццуоланской Зольфатары, это у меня постоянное чувство: тянет туда. Жутко и весело, энтузиастически отважно тянет. Начинаешь понимать Эмпедокла, радостно прыгнувшего в Этну, а миру назад, вверх презрительно выбросившего подметки своих сандалий. В Трофониев грот, говорят, было жутко вползать только до половины тела, а потом ― как вихрем подхватывало и волокло вниз. Всё тот же экстаз нарождался!^[4]

Среди других извержений катастрофа 1631 года была уже огненной. Три рукава пылающей лавы смели и спалили Боско, Торре дель Аннунциату, Торре дель Греко, Портичи и Резину. Лава влилась в залив, вскипятила его со всей его живностью, образовала накаленную баню паров в воздухе.
Четвертый поток вырвался из Вороньего грота у Соммы и пошел на северо-запад от Везувия до Памильяна и до Санта Анастазии. После отлива лавы следом за ней из кратера хлынули реки воды с рыбой, раковинами и водорослями... Это было знаменитое неаполитанское Рождество 1631 года.
Иногда работа Везувия разгружалась Флегрейскими полями, — начинали действовать Сольфатара, Монте Эпомео на Искии.^[7]

Краткий осмотр Сольфатары дает весьма наглядное представление о неустанной работе подземной кухни. Но кроме того, Сольфатара служит и лечебным целям — с древних времён в находящихся на ней и около неё пещерах, наполненных воздухом с примесью целительных горячих газов, лечат насморки, болезни дыхательных путей, ревматизм. Здесь также в небольшом количестве добывают (вернее, собирают) серу, а главное, благодаря процессам, происходящим на Сольфатаре, следят за деятельностью Везувия.^[8]:222

Однажды мы собрались осмотреть Сольфатару с её серными испарениями и с этой целью наняли извозчика, который вдоль Киайи повез нас к знаменитому тоннелю, носящему название грота Позилипа. <...> Вскорости за Позилипом дорога к Сольфатаре подымается в гору, и коляска наша поневоле подвигалась шагом.^[9]

Направляясь от Позилипо к Байскому заливу кратчайшим путем по тропинкам между виноградниками и пустырями, я не мог миновать Сольфатары и амфитеатра и, чтобы отдохнуть от скорой ходьбы, всякий раз делал себе привал и завтракал своими каштанами, то сидя на камешке в жерле кратера, то взобравшись на один из уступов амфитеатра. Это были для меня заветные, укромные места, где в полнейшем уединении я предавался своим романтическим грезам. В каком-то чарующем обаянии, непонятном и немыслимом для людей второй половины истекающего столетия, я мечтал себя отрешенным от окружающей меня действительности и раздвигал переживаемые мною минуты в необъятное пространство времен прошедших и будущих, которые так осязательно и ярко давали мне ощущать все то, что видел я тогда перед собой своими собственными глазами.
Отдыхая на каменной скамье амфитеатра, я представлял себя одним из зрителей Августова века, которые забавляются потешными представлениями во вкусе своих кровожадных инстинктов. И чудилось мне, как близится грозное возмездие за пролитые на этой арене кровавые потоки неповинных страдальцев, и очнётся наконец от своего забытья соседний вулкан, встрепенется, забурчит и заклокочет в своей подземной утробе, всколыхнет окрестные холмы и долины и разыграется потешными огнями, извергая из своей глотки сокрушительные снаряды пепла, лавы и громадных камней. И, думалось мне, не будет и следа ни от этого места, где я сижу теперь на каменной скамье, ни от всего того, что я теперь вижу вокруг себя: на месте античного амфитеатра очутится равнина, покрытая вулканическим пеплом; потом в течение долгих лет на поверхности пепла нарастет слой земли, а на ней раскинутся виноградники. По заведенным испокон века порядкам и по изменчивым, коварным обычаям той причудливой местности и сама Сольфатара, натешившись вдоволь погромами и опустошениями, наконец, угомонится навсегда: из её огнедышащего жерла хлынут потоки зловонной воды и превратят кратер в такое же озеро, которое недавно было спущено в море.^[5]

Холмы, между которыми гнездятся Сольфатара и амфитеатр, были для меня перевалом к низменностям, тянущимся вдоль и вширь от берегов Байского залива. С высот этого перевала расстилался передо мною сплошной пустырь в виде громадного пожарища с торчащими там и сям развалинами тех великолепных античных зданий, в которых когда-то так привольно и весело жилось наезжавшим сюда римским патрициям и богачам в свои роскошные виллы. Не знаю, как теперь, но в моё время эти пустынные места, оголенные на солнечном припёке, совсем заглохшие и невзрачные, очень редко посещались путешественниками. Почти всегда я блуждал по этим урочищам один-одинехонек и только кое-когда встречу прохожего бедняка или наткнусь на сторожа у такой развалины, которая заслуживает охранения. Моя карта окрестностей Неаполя была мне единственным проводником.^[5]

Позавтракав своими печёными каштанами в кратере Сольфатары или на одной из ступеней амфитеатра, я спускался к Поццуоли и отсюда снаряжал свои воскресные экскурсии по развалинам и урочищам, то по морю на лодке вдоль берегов Байского залива, то сухопутно, ― или пешком, если имел целью ближайшие местности, или же верхом на осле, когда направлялся в дальний путь.^[5]

Мысли об эстетике интересовали меня в Неаполе больше попутно. Земля здесь была живая. Я такой земли еще не видел. На Флегрейских полях, на колеблющейся горячей почве Сольфатары странно себя чувствуешь. Игрушечные серные вулканчики на ее кратере уже вскрывают непокой земли. Храм Сераписа говорит отметинами на нем о бывших земных волнениях; гроты с кипящей водой говорят о непрекращении этих волнений; Везувий уже грозит ими. Не веришь мечтательной бирюзе Неаполитанского залива. Не веришь рыбачьим судам, беззаботно скользящим на его глади, не веришь песням и улыбкам на его побережье. Всё как бы между прочим, в ожидании чего-то главного.^[7]

Земля и камни <у Сольфатары> тёплые, а кое-где настолько горячие, что обжигают руку. Сопровождающий нас старик-гид (безработный инженер-химик) демонстрирует нам целый ряд наблюдаемых здесь любопытных явлений. Прежде всего на мгновение закопав в землю яйцо, он варит его вкурутую. Затем, покопав немного в земле палкой, он показывает нам так называемые «фумаро́ле», сильно бьющие из-под земли фонтаны горячего пара, «мофéтe» — источники минеральных вод и маленькие грязевые вулканчики, с силой выбрасывающие горячие грязи. Наконец, он вооружается факелом из старых газет и хвороста и суёт его в одно из отверстий в земле. В результате этих манипуляций тотчас же из всех ближайших к нам отверстий начинает валить густой белый пар.^[8]:222

Еврей, высаживавшийся в Поццуоле, направляясь в Рим для торговли или для интриг, с удивлением рассматривал эту землю, дымящую всеми своими порами, постоянно сотрясающуюся, причём ему объясняли, что недра её населены гигантами и грешниками, особенно Сольфатара представлялась им бездонным колодцем, еле прикрытым отдушиной ада. Сернистые пары, постоянно вылетающие струёй из этой отдушины, не были ли в его глазах наглядным доказательством того, что под землей существует огненное озеро, очевидно предназначенное, как озеро в Пентаполе, для того, чтобы в нём мучились грешники.^[3]:250

Но чаще средь полей бесплодных Сольфатара,
Под лавром высохшим приюта он искал,
И в полдень, утомясь от солнечного жара,
На лаву хладную главу свою склонял:
Струились локоны с ланит, светлей денницы,
И дивный сон сходил на длинные ресницы.^[2]

Ужасный край! Здесь Божьей кары
На все наложена печать:
И дым бурлящий Сольфатары,
И серая, глухая гладь
Как бы подземного Аверна,
И воды в глубине пещерной,
И ложе древней жрицы Кум ―
Все ужасом волнует ум.
Как эта зыбкая трясина
Над морем лавы огневой,
Таков удел наш роковой,
И неминуема кончина.
Но сей апостольский язык
Сынам греха казался дик.^[6]