С Невского берега (Минаев)/Дело 1868 № 7 (ДО)

Надъ Петербургомъ стоитъ знойное, душное лѣто.

Наше сѣверное солнце, обыкновенно довольно суровое и холодное, на этотъ разъ, раскалилось чисто по-мексикански и свѣтить надъ невской столицей во всѣ лопатки… Зной и всеобщая засуха. Кругомъ горятъ лѣса, что ни день, то новая вѣсть о пожарахъ въ провинціи.

Всеобщее затишье… Съ одной стороны, жаритъ солнце съ тропическою горячностью и повергаетъ славянскіе мозги въ столь любезную для нихъ спячку, — съ другой стороны, царитъ полнѣйшая невозмутимость общественной жизни. Театры закрыты, журналы наши, эти кладези мысли и таланта, совершенно пересохли и усталому читателю нельзя утолить ими жажду. Тишь, да гладь..

Однако я совершенно далекъ отъ стараго упрека съ стереотипной фразой «о равнодушіи нашей публики». Подобный упрекъ былъ бы несправедливъ. «Публика» — не толпа; она всегда съумѣетъ заинтересоваться тамъ, гдѣ съумѣють угадать ея запросы и интересы. Этого нѣтъ, и читатель дѣлается равнодушнымъ. Пора намъ, наконецъ, перестать свою вину сваливать на другихъ… Уже давно сказалъ Лермонтовъ:

Толпу ругали всѣ поэты

И страшно надоѣли всѣ…

Наша публика перестала почти читать потому собственно, что читать-то ей нечего теперь… Журналистика обезцвѣтилась и отъ общихъ вопросовъ перешла болѣе къ личнымъ потасовкамъ и перебранкамъ. Беллетристы стали разсказывать эротическія сказочки или драматическіе анекдоты изъ русскихъ лѣтописей. Новое русское общество съ его старой закваской и съ современными стремленіями, новое русское общество съ борьбой старыхъ и новыхъ элементовъ, съ его неустановившимся броженіемъ давно уже ожидаетъ своего художника съ строгой, психологической разработкой, сама публика ожидаетъ новаго, свѣжаго голоса, но онъ еще не раздается… Кукольныя комедіи нашихъ современныхъ романовъ и драматическихъ произведеній нисколько не знакомятъ насъ съ внутреннею, бытовою жизнью нашего общества… Въ нихъ мы находимъ сочиненія дѣтей, которые желаютъ описывать жизнь большихъ… Это даже не —

Разыгранный Фрейшицъ

Перстами робкихъ ученицъ,

а беллетристическія шарманки, гдѣ подъ крышкой прыгаютъ деревянныя куклы, солдатики и «новые люди…» Большинство нашихъ молодыхъ беллетристовъ всѣхъ оттѣнковъ совершенно ошиблось, въ своей задачѣ — выводить какихъ-то «новыхъ людей…» Новыхъ людей, какъ вполнѣ сложившихся, цѣльныхъ типовъ, еще нѣтъ у насъ, и не по силамъ современнымъ романистамъ сладить съ полнымъ очеркомъ ихъ физіономій. Для романа или драмы у насъ есть одни старые, прежніе люди, только стоящіе при новыхъ условіяхъ жизни. Столкновеніе этихъ старыхъ людей, которыми -кишитъ наша матушка Русь, съ новыми порядками и воззрѣніями; представляетъ для разработки писателя самый драматическій и правдивый интересъ, а для общества въ такомъ произведеніи найдется самая поучительная картина изъ жизни «русскихъ въ 60 тыхъ подахъ».

Загляните же теперь въ любую современную повѣсть или романъ. Чкмъ заняти ихъ герои? По милости своихъ авторовъ, эти герои буквально заняты только тѣмъ, что ходятъ другъ къ другу въ гости и занимаются разными безполезными разговорами…

Онъ на нее засмотрѣлся,

На него засмотрѣлась она,

Онъ вдругъ влюбился, она же

Стала въ него влюблена,

затѣмъ начинается хожденье въ гости и романъ благополучно течетъ до конца. Помилуйте! Вѣдь самая обыкновенная сцена, прослушанная въ камерѣ мироваго судьи, гораздо любопытнѣе такого романа съ любовной интрижкой, съ сценами за ширмой я тяжелой драпировкой "ночного будуара.

Въ средѣ начинающихъ беллетристовъ болѣе другихъ было выдвинулся г. Дм. Гирсъ, "авторъ романа: «Старая и молодая Россія.» Судя по первой части этого романа, можно было замѣтить въ г. Гирсѣ писателя не безъ дарованія, писателя школы Тургенева хотя повидимому и идущаго съ нимъ фазными дорогами. Но и по первой части новаго произведенія можно было замѣтить, "что г. Гирсъ задался слишкомъ смѣлымъ и опаснымъ планомъ — нарисовать большую картину старой и юной Россіи. Даже самъ Гоголь, не смотря на свой могучій талантъ и на то, что элементы современной ему русской жизни были не такъ сложны, какъ въ наше время, даже Гоголь отступился отъ изображенія положительныхъ, новыхъ типовъ русскаго общества.

Съ г. Гирсомъ во 2-ой и даже отчасти въ 1-й части его романа случилось то, что было и съ нѣкоторыми другими молодыми нашими писателями. Они не хотѣли или просто не умѣли понять отрицательнаго, сатирическаго отношенія Тургенева къ своему Базарову и въ своихъ положительныхъ современныхъ герояхъ показывали намъ варьяцію того же тургеневскаго Базарова. Тургеневская эпиграмма незамѣтно сливалась съ ихъ собственнымъ идеаломъ героя и "передъ нами появлялась какая-то наивная, безсознательная иронія. Комическую сторону типа героя «Отцевъ и дѣтей» они приняли за чистую монету, привили ее къ своимъ дѣйствующимъ лицамъ, а своего собственнаго внутренняго содержанія имъ не дали никакого. Они не хотѣли взглянуть и серьезно оцѣнить сатирическую фигуру Базарова, съ его отрывистою, рѣзкой рѣчью и угловатыми манерами и эту, одну только эту внѣшность и усвоили для своихъ манекенныхъ героевъ… Опять вышла только кукольная комедія.

Герой романа г. Гирса, появившійся во второй части, по той же самой причинѣ вышелъ мертвецомъ, выродкомъ или, вѣрнѣе, невинной пародіей и на Инсарова, и на Базарова вмѣстѣ. Онъ, какъ Базаровъ угловатъ и скупъ на рѣчи, больше мычитъ, чѣмъ разговариваетъ; онъ, какъ Инсаровъ, любитъ удивить своею физической силой и начинаетъ бороться на станціи съ ямщиками; онъ, какъ Инсаровъ, наконецъ, сбирается зачѣмъ-то ѣхать въ славянскія земли. Что же касается до «самодѣльщины», то герой г. Гирса отличается отъ тургеневскихъ героевъ тѣмъ, что у него есть

Положенный часъ приливамъ и отливамъ,

что онъ свой день въ деревнѣ распредѣлилъ на часы: въ извѣстный часъ онъ изучаетъ арифметику, потомъ читаетъ краткую Всеобщую исторію Вебера и т. д. Хорошъ герой! Сбирается въ Сербію, а арифметикой еще занимается и по Веберу съ всеобщей исторіей знакомство сводитъ… Что станетъ дальше дѣлать г. Гирсъ съ своимъ героемъ — это пока неизвѣстно, потому что вотъ уже два мѣсяца мы не видимъ продолженія его романа. Искренно можно пожелать, чтобъ ему удалось съ успѣхомъ съ нимъ справиться научить скорѣе арифметикѣ и послать по добру-по-здорову въ Сербію: на Руси съ такимъ силачомъ онъ не сладитъ навѣрно.

Будемъ ли послѣ того удивляться тому факту, что публика наша относятся весьма равнодушно къ блѣднымъ явленіямъ современной Литературы, упадокъ которой вполнѣ выразился въ спекулятивныхъ изданіяхъ, въ родѣ «Новыхъ писателей» г. Тиблена, «Изнанка на лицо» или «Пережитое и передуманное» г. Кельсіева, сотрудника «Голоса» и грознаго карателя всего еврейскаго племени. Скудность впечатлѣнія послѣ чтенія двухъ большихъ частей романа «Старая и молодая Россія» потому и обидна, что въ Бирсѣ мы видимъ добросовѣстнаго писателя, котораго произведеніе, будь оно строго обдумано, не могло бы пройти безслѣдно.

Петербургская публика читаетъ мало, какъ я сказалъ, особенно текущимъ жаркимъ лѣтомъ, но за то залы окружнаго суда она посѣщаетъ очень усердно, особенно въ дни интересныхъ засѣданіи. Трудно предположить, что публику привлекаетъ въ судъ только одинъ скандалезный или романическій характеръ дѣлъ, подвергнутыхъ судебному разбирательству. Недочетъ литературы дополняетъ теперь для публики гласное судопроизводство. Для нея судъ сдѣлался практической школой, гдѣ она знакомится съ темными сторонами своего семейнаго общественнаго быта. Литература въ этомъ отношеніи общество неудовлетворяетъ. Не находя въ литературѣ отзыва на многіе и многіе вопросы своей бытовой жизни, общество идетъ знакомиться съ ними въ залу гласнаго судопроизводства.

Изъ всѣхъ дѣлъ разбиравшихся нынѣшнимъ лѣтомъ въ окружномъ судѣ обратило на себя вниманіе дѣло объ отставномъ прапорщикѣ Разнатовскомъ, обвиняемомъ въ покушеніи на убійство своей жены. Разбирательство 4-го іюня съ участіемъ присяжныхъ засѣдателей, вѣроятно, уже извѣстно читателямъ «Дѣла». Присяжные признали г. Разнатовскаго невиноватымъ. Упоминаю здѣсь объ этой исторіи какъ потому, что она надѣлала много шуму, такъ и потому, что въ ней раскрылись тайны одной страшной, семейной хроники, приподнялся уголокъ завѣсы, скрывавшій страшную, потрясающую русскую драму. Выстрѣлъ, сдѣланный мужемъ съ единственною цѣлью — хоть страхомъ остановить домашнюю тираннію жены — вызвалъ въ, судѣ цѣлый рядъ ужасныхъ показаній свидѣтелей. Предъ лицомъ публики открылось такое зрѣлище: съ одной стороны, мужъ, добрый, но слабохарактерный человѣкъ, котораго постоянно скандализировали поступки и дурное обращеніе его жены. Съ другой стороны, его жена, энергическая, но безъ всякихъ нравственныхъ принциповъ женщина, мать, забивающая потупляющая жестокимъ обращеніемъ своихъ дѣтей, заставлявшая ихъ часто голодать и спать въ сыромъ и холодномъ углу, мать, вырывавшая изъ головы своей маленькой дочери клокъ волосъ, который и былъ представленъ въ судъ, какъ кровавый жетонъ краснокожаго индѣйца.

Изъ слѣдствія этого дѣла яркими, жгучими чертами вырисовалась передъ нами трагическая исторія не одного русскаго семейства, гдѣ страдаетъ несчастный мужъ и отецъ, ревнующій свою жену и до безумія любящій своихъ дѣтей, которыхъ за каждую ласку, оказанную отцу, сѣкли розгами. Этотъ мужъ, растерянный и униженный, для того чтобъ остановить дикія безумства своей домашней Мегеры, не придумалъ ничего лучше и полезнѣе офицерскаго средства — напугать свою жену выстрѣломъ изъ револьвера. Одинъ выстрѣлъ онъ сдѣлалъ въ совершенно противоположную сторону отъ жены, другимъ выстрѣломъ, сдѣланнымъ почти безъ сознанія, онъ ранилъ эту женщину. Уголовный финалъ этой печальной исторіи привелъ г. Разнатовскаго на скамью подсудимыхъ, и онъ при общемъ сочувствіи публики былъ оправданъ присяжными. Публика не могла хладнокровно присутствовать при разбирательствѣ этого дѣла, не могла хладнокровно слѣдить за его ходомъ по газетамъ. Большинство очень хорошо понимало, что, при теперешнемъ складѣ нашего семейнаго быта, дѣло Разнатовскаго вовсе не единичный и болѣзненный фактъ, въ родѣ уродливаго безумнаго «убійства принципа» въ романѣ Достоевскаго «Преступленіе и наказаніе»; большинство очень хорошо сознавало, что рядомъ съ нимъ, за стѣной, въ квартирѣ сосѣда, а, можетъ быть, и у собственнаго домашняго очага бродятъ и шевелятся тѣ же самые мотивы семейной неурядицы и безобразій, которыя отравили жизнь Разнатовскаго и едва не довели его до преступленія.

Если, по словамъ Гейне, «подъ каждой могильной плитой погребена цѣлая всемірная исторія», то какія не мирныя исторіи и страшныя мѣщанскія драмы совершаются ежедневно подъ кровлями тѣхъ каменныхъ, многоэтажныхъ гробовъ, которые называются городскими зданіями!..

О, русскіе драматурги! Вы, авторы болтающихъ куколъ на пружинахъ, въ вымыслахъ и въ глубинѣ мысли ушедшіе не дальше своихъ масляничныхъ, первобытныхъ прототиповъ, Петрушекъ изъ-за ручныхъ ширмъ потѣшающихъ воскресную чернь города, — вы, бѣдные творцы сценическихъ «дьяченкохіадъ» въ двухъ, трехъ и Четырехъ дѣйствіяхъ!.. Примите мой добрый совѣтъ! Если въ васъ нѣтъ того. внутренняго зрѣнія, того художественнаго чутья, съ помощью которыхъ вы могли бы улавливать для своихъ произведеній человѣческія страсти, общественные и семейные интересы, то бросьте хоть на нѣсколько лѣтъ свои творческія перья и ходите въ окружной судъ наблюдать и изучать крайнія проявленія человѣческихъ страстей, невѣжества и уродства семейныхъ отношеній. Никто, кромѣ васъ самихъ, не виноватъ въ томъ, что судейскіе стенографы убили вашу творческую производительность, а всѣ ваши «Виноватыя», «Омуты», «Говоруны», «Свѣтскія ширмы», приносятъ пользу только однимъ гг. Нильскимъ, Григорьевымъ, Малышевымъ, пріучая ихъ къ зычному публичному словоговоренію. Ступайте зрителями въ судъ, а для своихъ пьесъ не требуйте зрителей.

Но если я нисколько не сочувствую нашимъ драматургамъ, за то я глубоко сочувствую другому общественному дѣятелю, г. Юматову, котораго судьба сильно и неутомимо угнетаетъ и преслѣдуетъ.

Безъ чувствительности «малютки, носившаго шлемъ Велисарія», я не могу думать и говорить о печальной судьбѣ злосчастнаго нашего публициста. Господа!..

Тронитесь жертвою судебъ!..

Такъ я прохожихъ умоляю…

Его я бѣдъ не умаляю…

Хоть въ судъ идти, — и на судѣ-бъ

Я тронулъ всѣхъ, я это знаю.

И слезы вызвалъ бы изъ глазъ

Мой поучительный разсказъ.

Полюбуйтесь же его журнальными крушеніями и прослезитесь…

Издавалъ когда-то г. Юматовъ съ г. Скарятинымъ газету «Вѣсть» и изгнанною Агарью удалился потомъ изъ этой газеты, преслѣдуемый насмѣшками своего прежняго соиздателя.

По поводу статей «Вѣсти» на судѣ тотъ же самый г. Юматовъ былъ обиженъ собственнымъ защитникомъ, г. Турчаниновымъ и названъ имъ «ничтожнымъ…» Какъ вамъ это покажется?..

Наконецъ въ послѣднее время г. Юматовъ въ сообществѣ съ господиномъ Киркоромъ взялся опять за изданіе газеты «Новое время». Ну, теперь, думаете вы, человѣкъ пристроился, завелъ собственный уголъ, гдѣ можетъ власть имѣть, — такъ думаете вы и — ошибаетесь… Уголъ у бѣднаго публициста точно что есть, но смотришь.

А горе ждетъ изъ за угла.

Произошло съ нимъ слѣдующее обстоятельство.

Пожелалъ недавно г. Юматовъ напечатать одну замѣтку въ собственной своей газетѣ, замѣтку подъ названіемъ «Славянская идея и поляки». Казалось бы, что тутъ много думать: своя газета — взялъ да и напечаталъ. Какъ бы не такъ! На то у г. Юматова звѣзда такая есть. Не позволилъ ему г. Киркоръ въ собственной газетѣ печатать, и баста… Что съ нимъ подѣлаешь?..

И вотъ, помѣщая свою статью въ чужой газетѣ, въ «Русскославянскихъ отголоскахъ», г. Юматовъ въ своемъ письмѣ прибавляетъ такое жалкое слово: «Позвольте надѣяться, что „Русско-Славянскіе отголоски“ не откажутъ въ гостепріимствѣ скромной эмигранткѣ, лишенной родного крова (!!), благодаря непонятной осторожности г. Киркора..»

Читая эти слезливыя строчки, право, невольно вспоминаешь:

Малютка, шлемъ нося, просилъ… и т. д.

Обязательные «Отголоски» напечатали у себя статью-изгнанницу, оговорившись иронически, что помѣщаютъ статью потому, что она принадлежитъ издателю, притѣсненному собственной домашней цензурой".

Каково положеніе! У себя въ газетѣ получилъ афронтъ; въ чужой газетѣ статью помѣстили, но за то зло посмѣялись надъ притѣсненнымъ издателемъ, у котораго если и есть свой собственный уголъ, то только для того, чтобъ его, какъ ребенка, ставилъ г. Киркоръ «въ этотъ уголъ» въ наказаніе.

Бѣдный г. Юматовъ!..

Кто защититъ тебя? Всѣ безъ изъятія

Жертвой Киркора тебя назовутъ…

Только лишь въ «Вѣсти» начнутся проклятія

И постепенно замрутъ…

Журнальный гороскопъ г. Юматова, какъ видите, очень печаленъ. Нѣкто даже изложилъ его литературныя и общественныя невзгоды въ слѣдующихъ стихахъ:

Былъ Юматову пріятенъ,

Даже друженъ съ нимъ Скарятинъ,

И столбцы газетки «Вѣсти»

Редактировалъ съ нимъ вмѣстѣ.

Но, увы! всѣ узы дружбы

Не прочнѣе частной службы.

У друзей открылась ссора

И Юматовъ послѣ спора

Сиротой остался скоро.

На судѣ онъ ждалъ защиты

Адвоката… — «Не взыщи ты!

(Адвокатъ ему отвѣтилъ):

На судѣ я вскользь замѣтилъ

Что ты — сущая „ничтожность…“

Чтожъ! всегда вѣдь есть возможность

Вдругъ сказать неосторожность…»

И лукаво шапку скинувъ,

Удалился Турчаниновъ.

Съ горя новую газету

Въ свѣтъ пустилъ Юматовъ скоро,

Пригласивъ въ газету эту

Соиздателемъ — Киркора.

Жить не дружно почему-жъ-бы?

Но знать нѣтъ на свѣтѣ дружбы!

Дружба, дружба! Гдѣ ты, гдѣ ты?

Начались опять навѣты

И изъ собственной газеты,

По желанію Киркора,

Былъ Юматовъ изгнанъ скоро.

«Ужасное слово — провинція», — говорилъ когда-то Бѣлинскій.

Многіе добродушные люди, признавая нѣкоторыя темныя стороны провинціальной жизни, съ дѣтскою ироніею похваливаютъ провинціаловъ за ихъ хлѣбосольство и гостепріимство. Дѣйствительно, провинціалы, по принципу своего тунеядства, лѣности и скуки, очень хлѣбосольны и гостепріимны; для личнаго развлеченія они готовы каждаго гостя накормить до отвалу и обложить пуховиками. Если же дѣло коснется до общественной благотворительности, до спасенія страждущихъ и погибающихъ, то провинціалъ не только самъ не двинетъ пальцемъ, но даже подставитъ ногу и тѣмъ, которые захотятъ участвовать въ дѣлѣ общественной благотворительности.

Лучшимъ тому доказательствомъ служитъ исторія г-жи Вельяшевой въ Цицерѣ. Эта исторія до такой степени вопіющая, что не возможно обойти ее молчаніемъ. Многимъ, вѣроятно, извѣстно, что жена пинежского мирового посредника г-жа Вельяшева открыла нынѣшнимъ лѣтомъ даровые обѣды для голодающихъ, отчеты о которыхъ печатались въ нашихъ газетахъ. Недавно появилось въ С. Петер. Вѣдомостяхъ письмо г-жи Вельяшевой о томъ, что тамошнее начальство противодѣйствуетъ ея предпріятію и употребляетъ всѣ возможныя мѣры къ его прекращенію. Сперва г-жа Вельяшева обращала мало вниманія на всѣ нападки мѣстной власти, видя съ одной стороны полнѣйшее сочувствіе народа, а съ другой, встрѣчая одобреніе отъ высшаго правительства въ лицѣ высочайше утвержденной коммиссіи, выдавшей ей, «для предоставленія большихъ средствъ къ полезной дѣятельности», 4,000 руб. Однако не смотря на все это, г-жа Вельяшева была вынуждена въ интересахъ правды высказать печатно о тѣхъ притѣсненіяхъ и личныхъ оскорбленіяхъ, которымъ она подвергается послѣ открытія даровыхъ обѣдовъ для бѣдныхъ.

Вотъ и дѣлайте «благое дѣло среди царюющаго зла» провинціаловъ!… Г-жа Вельяшева, преслѣдуемая со всѣхъ сторонъ явнымъ недоброжелательствомъ и тайными клеветами, приходитъ теперь къ весьма печальному рѣшенію — не продолжать болѣе своего дѣла и, прекращая подписку, не принимать дальнѣйшихъ пожертвованій.

Почти одновременно съ появленіемъ въ печати письма г-жи Вельяшевой, редакція газеты, «Москва», помѣщая у себѣ тоже письмо, прибавила къ нему слѣдующее примѣчаніе, могущее служить эпилогомъ къ этой грязной провинціальной эпопеи: «мы съ своей стороны добавимъ къ письму, что на дняхъ въ редакцію присланъ изъ Пинеги, безъ подписи, гнусный доносъ на г-жу Вельяшеву, съ просьбой напечатать его. По обычаю всѣхъ доносчиковъ, и нашъ милый авторъ силится набросить на учредительницу обѣдовъ и на ея помощниковъ подозрѣніе въ какой-то „политической неблагонадежности“, обвиняетъ ихъ въ безбожіи и благословляетъ администрацію за то, что „она обуздываетъ своеволіе и не даетъ быть независимымъ учрежденіямъ“… (?!)

И весь этотъ омутъ преслѣдованій, клеветы доносовъ и предательства поднялся только по той причинѣ, что одному человѣку пришла въ голову честная мысль устроить даровые обѣды для нищенствующихъ и голодающихъ крестьянъ?… Вѣрится съ трудомъ, а не вѣрить нельзя. Не заглохнетъ-ли послѣ того въ разныхъ провинціальнахъ закутахъ всякое благое стремленіе къ общественной дѣятельности, не пропадетъ-ли безъ пользы послѣдняя энергія въ этой душной атмосферѣ, въ этой мизерной, но убійственной борьбѣ съ разными киргизами, для которыхъ цивилизація есть мифъ, степное марево?… Можно-ли послѣ такого разительного примѣра (а ихъ у насъ много) плѣняться безмятежностью и тишиной провинціи? Вѣдь въ гробу еще тише и безмятежнѣе…

Хорошъ гусь — провинціальный консерваторъ, но либералъ провинціальный будетъ еще почище. У послѣднихъ нѣкоторый внѣшній прогрессивный лоскъ еще въ большей степени обрисовываетъ ихъ пошлость и самодурство. Я знаю одного изъ такихъ. Въ городѣ Соль онъ считается и либераломъ и бариномъ высшей пробы. Одинъ изъ его подчиненныхъ, бѣдный чиновничекъ, работавшій по 14 часовъ въ сутки и получавшій самое крошечное содержаніе, задолжалъ кому-то семь рублей.

Либералъ узналъ объ этомъ и прогнѣвался. Какъ видно, по его мнѣнію, человѣку-прилично дѣлать большіе долги, а не семи-рублевые… Провинціальный прогрессистъ, полный благороднаго негодованія, распекъ своего чиновника и выгналъ его въ отставку. Самому же себѣ онъ разрѣшаетъ всякія удовольствія и придумываетъ для нихъ своебразно-остроумную форму.

Однажды собралъ онъ много гостей у себя. Хоть человѣкъ онъ холостой, но настолько солидный, что въ его домъ по приглашенію явилось и много дамъ и дѣвицъ.

Изящный обѣдъ окончился изящной оргіей. Либеральный хозяинъ послѣ обѣда высказалъ очень милое желаніе — перецѣловаться со всѣми присутствующими дамами и барышнями. Онѣ не соглашались и одна изъ нихъ между прочимъ шутя заявила:

— Вотъ если бы васъ носили на рукахъ, какъ маленькихъ, то мы васъ поцѣловали бы, а теперь нельзя.

Хозяинъ нашелся. Нѣсколько услужливыхъ гостей подхватили его на руки и, какъ ребенка, стали подносить къ дамамъ для принятія нѣжнаго поцѣлуя.

Дамы похохотали, пожеманились, но все-таки совершили обрядъ цѣлованія импровизированного младенца.

Черты провинціальнаго консерватора гораздо проще. Онъ къ прикрасамъ не прибѣгаетъ и является передъ всѣми во всей первобытной наготѣ своей. На одного изъ нихъ указывалъ, напр., недавно „Одесскій Вѣстникъ“. Поступокъ этого барина знаменателенъ тѣмъ, что онъ состоитъ однимъ изъ членовъ „Общества покровительства животнымъ“ и никто лучше и нагляднѣе этого члена не умѣлъ показать всей нелѣпости существованія у насъ такихъ обществъ съ ихъ членами-филантропами.

У этихъ членовъ беззаботныхъ

Принципъ, достойный лошадей: Быть покровителемъ — животныхъ И угнетателемъ — людей.

Въ началѣ прошлаго мѣсяца въ Одессѣ собралась на улицѣ огромная толпа народа, вотъ по какому случаю. По приказанію члена общества состраданія къ животнымъ, два казака, держа ломового извощика, безпощадно наказывали его плетьми за дурное обращеніе съ лошадью. Затѣмъ казаки, не смотря ни на какія просьбы публики, потащили извощика въ часть, гдѣ послѣдній и былъ посаженъ за рѣшетку вмѣстѣ съ ворами и мошенниками… Вотъ каковы члены общества покровительства животнымъ!..

Дѣла ихъ могутъ огорошить

Всѣхъ гражданъ нынѣшняго вѣка:

Бьютъ человѣка, словно лошадь,

А лошадь чтутъ, какъ человѣка…

Если это доблести, то доблести чисто лошадиныя…

Какъ вы думаете, къ какому вѣдомству — къ духовному или къ военному нужно отнести Главное общество желѣзныхъ дорогъ? Этотъ вопросъ невольно приходитъ въ голову, Когда узнаешь, что главное общество постороннихъ „властей не признаетъ“ и своимъ служащимъ не позволяетъ вступать въ камеры мировыхъ судовъ. Это общество восклицаетъ своимъ подчиненнымъ:

Господа! На всегда

Мироваго суда

Не должны быть извѣстны вамъ двери,

А добьетесь суда —

Будетъ всѣмъ вамъ бѣда —

Мы подвергнемъ строжайшей васъ мѣрѣ.

Главное общество желѣзныхъ дорогъ высказываетъ ту же мысль слѣдующей самой положительной прозой:

„Угрозы жалобами мировому судьѣ обнаруживаютъ недостатки служебнаго такта, а самое принесеніе подобной жалобы постороннему учрежденію, (?!) помимо порядка подчиненности, поставило бы жалобщика внѣ служебныхъ условій общества, слѣдовательно и лишило бы его права на покровительство и защиту, которыя общество готово безъ этого оказывать каждому изъ своихъ агентовъ. Во всякомъ случаѣ, совѣтъ не будетъ считать себя въ правѣ удерживать долѣе на службѣ агента, заявившаго такое недовѣріе къ справедливости высшаго своего начальства“…

Такъ галантерейно высказываютъ свои угрозы французы главнаго общества желѣзныхъ дорогъ, самовольно признающаго себя за особую высшую судебную инстанцію. Не знаю, что думаютъ объ этой домашней расправѣ агенты главнаго общества, но если она похожа на домашнюю расправу распорядителей кіево-балтской желѣзной дороги, то Этимъ агентамъ, вѣроятно, приходится жутко. Недавно одинъ французъ, завѣдующій работами на кіево-балтской желѣзной дорогѣ, по извѣстіямъ одной мѣстной газеты, велѣлъ схватить съ полотна дороги троихъ студентовъ и одного изъ нихъ, по его приказанію, бросили въ лужу, а двухъ другихъ заставили ^прогуляться чуть не по колѣно въ грязной водѣ.

Какъ видите, отвсюду, куда не заглянешь, вылѣзаетъ фактъ самого неблаговиднаго свойства. Главное общество отрицаетъ мировой судъ, а вотъ московская дума отрицала недавно пользу распространенія грамотности. Газеты извѣщали насъ въ свое время, что въ московской думѣ 5 іюня разсматривалось предложеніе г. Клейна о дозволеніи ему открыть въ нѣсколькихъ пунктахъ Москвы, по примѣру Петербурга, ящики для продажи газетъ. Всѣ москвичи почти положительно были увѣрены, что отказа въ этой просьбѣ со стороны думы не послѣдуетъ, но въ своемъ предположеніи ошиблись жестоко. Московская дума сверхъ ожиданія отказала г. Клейну въ его просьбѣ на томъ основаніи, что улицы въ Москвѣ очень тѣсны (?) и на площадяхъ газетная продажа можетъ мѣшать уличному движенію (?)

Ничего не понимаю,

Перечитываю вновь —

какъ, говоритъ авторъ „Братьевъ“… Въ рѣшеніи московской думы можно найти столько же здраваго смысла, какъ и въ словахъ слѣдующей глупой пѣсни:

Хороши наши ребята,

Только улица грязна…

Никому до сихъ поръ въ голову придти не могло, что тѣснота улицъ и городское движеніе площадей будутъ помѣхою для распространенія грамотности и разныхъ свѣденій и только одна мудреная московская дума пришла къ такому хитрому умозаключенію.

Отъ московской думы я хочу перейти теперь къ петербургской мѣщанской управѣ и къ одному изъ ея таинственныхъ отчетовъ. По видимому — скучная матерія,

Но веселъ будетъ мой разсказъ,

или, по крайней мѣрѣ, очень любопытенъ.

Отчеты петербургской мѣщанской управы дѣйствительно принадлежатъ къ числу таинственныхъ явленій и добыть ихъ довольно трудно. Они печатаются въ два года разъ и съ величайшей осторожностью раздаются при редакціи „Извѣстій городской думы“. Такимъ образомъ они представляютъ изъ себя библіографическую рѣдкость.

Отчеты эти выпускаются очень неторопливо. Въ этомъ случаѣ составителямъ ихъ не худо бы взять примѣръ съ редакціи „Вѣстника Европы“, которая также аккуратна, какъ календарь. Едва наступаетъ первое число каждаго мѣсяца, какъ на вашемъ столѣ утромъ неизбѣжно появляется книжка „Вѣстника Европы“, съ его канцелярскимъ девизомъ: „умѣренность и аккуратность“… По поводу аккуратнаго выхода. „Вѣстника Европы“ даже кто-то сочинилъ слѣдующій безобидный романсъ, на голосъ извѣстной пѣсни г. Фета:

Только станетъ смеркаться немножко

Каждый разъ передъ первымъ числомъ,

Всѣмъ знакомая очень обложка,

Промелькнетъ на возу за угломъ.

На возу видны связками томы…

„Что везете“? лишь спросишь возницъ, —

Скажутъ; „Вѣстникъ Европы веземъ мы —

Самый лучшій журналъ двухъ столицъ“.

Каждый можетъ теперь догадаться,

Съ чѣмъ обозъ проскрипѣлъ за угломъ,

Только станетъ немножко смеркаться —

Всякій разъ, передъ первымъ числомъ.

Но возвратимся къ петербургской управѣ. Послѣдній ея отчетъ за 1864 и 1865 годы вышелъ только въ мартѣ нынѣшняго года, отчеты за 1866 и 1867 годы выйдутъ, говорятъ, не ранѣе 1870 года. Видимо, люди торопиться вовсе не любятъ, а не торопятся потому, что, вѣроятно, точность соблюдать желаютъ. Посмотримъ же на образчики такой точности.

Въ 1861 году петербургскому мѣщанину Бочкареву захотѣлось устроить при общественномъ домѣ двѣ часовни и онъ доставилъ на этотъ предметъ одинъ рубль серебромъ. Въ отчетѣ мѣщанской управѣ за 1861 годъ значится: „неприкосновенный капиталъ 1 р. с.“, затѣмъ въ таблицѣ „суммъ, имѣющихъ особое назначеніе“ этотъ рубль также отмѣченъ „на постройку часовенъ“; въ отчетѣ 1862—1863 годовъ рубль сей знаменитый перечисленъ къ числу остаточныхъ суммъ и точно также стоитъ въ таблицѣ „суммъ, имѣющихъ особое назначеніе“. Въ послѣднемъ же отчетѣ судьба этого „неприкосновеннаго капитала“ совершенно покрывается мракомъ неизвѣстности. Куда же дѣлся вашъ рубль, г. Бочкаревъ? Отчего молчитъ отчетъ управы объ этомъ капиталѣ, ею же названномъ неприкосновеннымъ»?. Никто не вѣдаетъ.

Хоть подобныхъ недочетовъ попадались намъ примѣры,

Но не очень озабоченъ ими добрый славянинъ:

Милліонъ, разъ потеряли иностранцы-инженеры,

Такъ въ управѣ нашей вправѣ потерять и рубль одинъ.

Все это такъ, рубль монета не крупная, но въ отчетности и копѣйки важны бываютъ, а потому исторію пропавшаго серебрянаго рубля нельзя оставлять безъ вниманія.

Послѣдній отчетъ управы вообще составленъ такъ хитро, что въ немъ можетъ заплутаться самый ловкій плутъ изъ бухгалтеровъ. Вы встрѣчаете въ записи такіе доходы, которыхъ никогда не получалось; вы видите, что деньги отправленныя въ казначейство или въ банкъ на храненіе, выводятся въ расходъ по два и по три раза. Даже ревизіонная комиссія въ 1862 г., хоть и замѣтила, что безпорядочность счетоводства не доказываетъ еще растраты общественныхъ суммъ, но что «тѣмъ не менѣе подобная небрежность въ счетоводствѣ не можетъ быть терпима ни въ одномъ благоустроенномъ управленіи»… Не смотря на такое предостереженіе въ послѣднемъ отчетѣ, ревизоры нашли еще болѣе ошибокъ и упущеній. Довольно будетъ указать только на то, что отчетная сумма мѣщанской управы въ дѣйствительности простирается до 218 тысячъ рублей, а по счетнымъ книгамъ до 2½ милліоновъ.

Есть положительные факты, доказывающіе, что мѣщанская управа питаетъ положительное отвращеніе ко всякой отчетности, а потому нерѣдко выдаетъ свои суммы въ безотчетное распоряженіе разныхъ служащихъ лицъ. Эта антипатія ко всякой отчетности принимаетъ иногда, даже совершенно патріархальный, буколическій характеръ. Такъ, напр., старшинѣ Алексѣеву выдаютъ въ безотчетное распоряженіе то триста рублей для приготовленія завтрака для себя и для своихъ товарищей, то тысячу цѣлковыхъ на устройство обѣда при открытіи мѣщанской богадѣльни и еще тысячу рублей на расходы при совершеніи купчей крѣпости (!!). Кажется, при этомъ не нужно никакихъ восклицательныхъ знаковъ ставить.

Расходы въ управѣ дѣлаются безъ всякаго контроля, по старинѣ. Понадобились эконому деньги, онъ и пишетъ: «мелкіе расходы и и пр. (?..) — 926 р. 19 коп.». Что значатъ эти мелкіе расходы, что значитъ «и проч.» — остается неразгаданной тайной.

Не потому ли такъ трудно добывать отчеты мѣщанской управы, что въ нихъ въ числѣ расходовъ выставляются деньги, выдаваемыя на обѣды и завтраки и на мелкіе расходы, которые нужны для прогулки въ Павловскъ или къ чернорѣченскому Дороту.

О, милая патріархальность! Ты видимо снова возвращаешься къ намъ, чтобъ блюсти наши нравы и обычаи отъ всякаго вмѣшательства прогресса и цивилизаціи. Куда не посмотришь, словно вновь воскресаютъ изъ могилъ (да изъ могилъ ли полно?) старыя добрыя времена и снова охватываютъ временно заблудившихся дѣтей своихъ.

Къ почти забытому прошлому возвращаемся мы. Въ книжныхъ лавкахъ, благодаря прозорливымъ издателямъ, угадавшимъ духъ времени, насъ угощаютъ новыми изданіями древнихъ писателей — сборникомъ М. П. Погодина, стихотвореніями Ѳ. Тютчева и даже полнымъ собраніемъ сочиненій блаженной памяти Загоскина въ видѣ первою ихъ тома съ романомъ «Юрій Милославскій или русскіе въ 1812 году»… Есть вѣроятіе предполагать, что дѣло пойдетъ дальше и мы увидимъ новыя изданія сочиненій Ѳ. Булгарина, И. Греча, Н. Кукольника и всѣхъ имъ подобныхъ и безподобныхъ писателей^[1].

Говорите же послѣ того, что покойники не встаютъ иногда изъ гробовъ своихъ!..

О какихъ же новостяхъ могу я сказать читателямъ, если кругомъ нѣтъ ничего, кромѣ старья и воскресающей дряхлости. Что жъ дѣлать? Сошлюсь на слова поэта:

Тѣмъ лучше: устарѣло все, что ново…

Что можетъ быть новаго въ Петербургѣ лѣтомъ? Послѣ концертовъ кн. Голицина и г. Славянскаго, публика наша особенно ничѣмъ теперь не интересуется. Спектакли любителей въ Лѣсномъ институтѣ занимаютъ петербуржцевъ очень мало на томъ, можетъ быть, основаніи, что главный распорядитель этого кружка Лѣсныхъ любителей г. Бороздинъ и собственною своею безталантностью и неумѣлостью въ составленіи спектаклей всѣмъ на столько уже извѣстенъ, что его представленіями никто не соблазняется.

Театральныхъ и литературныхъ новостей тоже почти нѣтъ. Развѣ можно относить къ разряду новостей, что г. Раппопортъ будетъ издавать газету, что г. Яблочкинъ снова украситъ собой петербургскую сцену, а неизвѣстный переводчикъ «Орфея въ аду» перевелъ для театра новую оперетку Оффенбаха: Le pont des soupira. Послѣднее извѣстіе даже прискорбно, потому что переводъ оперетки сдѣланъ драматическимъ поставщикомъ, довольно ясно доказавшимъ переводомъ Орфея свою положительную бездарность и отсутствіе граціи и остроумія, безъ которыхъ немыслимъ переводъ текста изящныхъ и остроумныхъ оперетокъ Оффенбаха.

Говорятъ о новомъ романѣ Писемскаго, говорятъ о романистѣ, поступившемъ въ юнкера по недоразумѣнію. Гдѣ-то онъ услышалъ такой совѣтъ: «нужно быть юнкеромъ (фирма извѣстнаго магазина), чтобъ разбогатѣть», но наивный романистъ не понялъ, говорятъ, случайнаго каланбура и поступилъ въ дѣйствительные юнкера.

Говорятъ также объ авторѣ «Дыма», который дебютировалъ въ собственной оперѣ въ своей виллѣ въ Баденъ-Баденѣ, говорятъ объ 200 новыхъ комедіяхъ г. Дьяченки и ничего, не говорятъ (о, ужасъ!) о статьяхъ какого-то зета, (въ газетѣ г. Корша).

Который свѣтъ ругаетъ на повалъ,

Затѣмъ чтобъ свѣтъ о немъ хоть что нибудь сказалъ,

но такъ какъ никто не входитъ въ обиду и въ полемику съ разными журнальными швейцарами и вольно-наемными канцеляристами, при газетѣ состоящими, то г. Зетъ все-таки остается въ неизвѣстности. Разные Аскоченскіе, Незнакомцы, Авенаріусы и Зеты уже слишкомъ всѣмъ надоѣли, чтобъ ими стоило заниматься.

И такъ, говорятъ о многомъ, но все это не новости, чтобъ на нихъ долго останавливаться. Говоримъ мы вообще вѣдь много, хоть очень мало дѣлаемъ, особенно теперь, когда стоитъ такое, знойное, удушливое лѣто съ его запыленнымъ солнцемъ и зеленью… Подождемъ же до осени.

Къ числу современныхъ новостей, новостей двухъ-трехъ дней пожалуй, можно также отнести книгу г. Кельсіева «Пережитое и передуманное»… Если объ этой книгѣ мало говорили, то много надъ нею смѣялись и я въ заключеніе своихъ замѣтокъ нелишнимъ считаю сказать о ней нѣсколько словъ.

Книжка эта во всякомъ случаѣ любопытная книжка. Исключительное положеніе г. Кельсіева, его заграничная обстановка, смутное понятіе о его дѣятельности — все это невольно прежде способствовало тому, чтобъ большинство публики смотрѣло на г. Кельсіева, какъ на человѣка, который хотя и заблуждается, но все же человѣка серьезнаго, съ крѣпкими убѣжденіями и съ положительной цѣлью для дѣятельности. Г. Кельсіевъ эмигрировалъ, потомъ возвратился и раскаялся въ своихъ заблужденіяхъ. Чего же больше? Роль г. Кельсіева сыграна, занавѣсъ послѣ эпилога опускается. Къ чему же, кажется, еще стремиться г. Кельсіеву?

Кельсіевъ однако задумалъ идти дальше и выпустилъ книжку своихъ воспоминаній. Книжку прочли и увидали, что гора разрѣшилась мышью и въ «пережитомъ и передуманномъ» нашли записки современнаго Репетилова. Лучшаго живаго повторенія грибоѣдовскаго типа едва ли можно встрѣтить. Наивная исповѣдь и болтовня г. Кельсіева совершенно напоминаютъ самобичеваніе г. Репетилова, который «все отвергалъ: законы, совѣсть, вѣру», который хвастался своимъ умственнымъ ничтожествомъ и, насчитывая «горячихъ дюжину головъ», восхвалялъ ихъ кружекъ, рѣшительно не понимая его цѣлей и стремленій.

Г. Кельсіевъ, издавая свои записки, собственноручно, безъ всякой надобности сдернулъ съ себя маску «правдоискателя», какъ онъ себя величаетъ и явился передъ нами новымъ Репетиловымъ, ученикомъ комерческаго училища, родившагося не для эмиграціи, а для сотрудничества въ газетѣ «Голосъ», для печатныхъ преслѣдованій евреевъ, даже евреевъ перекрещенцовъ въ третьемъ поколѣніи. Публицистъ, для Котораго и трясины «С. Петербургскихъ Вѣдомостей» могутъ показаться «крайней Фракціей», а какой нибудь Загуляевъ или Суворинъ «краснымъ» (о Господи!), — этотъ самый публицистъ былъ когда-то чуть не «опаснымъ» правдоискателемъ!.. Понимаете ли вы тутъ что нибудь?..

Самъ г. Кельсіевъ тоже ничего не понимаетъ, почему онъ убѣжалъ изъ Россіи и откровенно въ этомъ признается. Онъ признается, что у него не было никакихъ убѣжденій, никакихъ плановъ, жилъ въ Россіи, потомъ отправился безсознательно, какъ лунатикъ, заграницу т. е. «шелъ въ комнату, а попалъ въ другую».

Г. Кельсіевъ, сжегъ свои корабли и очутился въ Лондонѣ. Въ Лондонѣ надъ нимъ стали трунить:

— Зачѣмъ вы эмигрировали?

— Хочу работать.

Ему стали доказывать, что въ Россіи можно вдесятеро больше сдѣлать, чѣмъ отрѣзываясь отъ родины, но г. Кельсіевъ увѣрялъ, что за-границей можно говорить о томъ, о чемъ молчатъ въ Россіи. Я, дескать, буду писать «о бракѣ, о христіанствѣ, о личности».

— Но что именно? Дайте, себѣ подробный отчетъ.

"Подробнаго отчета дать себѣ я не могъ.

«Я сдѣлался эмигрантомъ потому, что не могъ эмигрантомъ не сдѣлаться: такимъ воздухомъ вѣяло», отвѣчалъ юный Репетиловъ. «Не было ни малѣйшаго повода отрѣзываться отъ Россіи» (стр. 246—248.)

Что же это такое? Лунатизмъ или умопомѣшательство? Книжка г. Кельсіева на этотъ вопросъ даетъ намъ довольно ясный отвѣтъ. Оказывается, что съ дѣтства онъ былъ сильно склоненъ къ спиритизму, потому что «росъ безъ всякаго умственнаго движенія»… Все таинственное влекло г. Кельсіева. Юнаго спирита, по его собственному признанію, эмиграція увлекла, какъ неразгаданная тайна, какъ секретъ.

Что онъ, Кельсіевъ, дѣйствительный спиритъ, еще яснѣе можно понять изъ слѣдующихъ словъ: «Не сознательная вѣра въ духовъ порождаетъ спиритовъ, а таинственность обстановки, загадочность явленій, показываемыхъ медіумами» (стр. 249).

Для меня теперь совершенно ясно, какимъ образомъ сотрудникъ «Голоса» могъ сдѣлаться эмигрантомъ.

— Научи, что мнѣ дѣлать? спрашиваетъ спиритъ изъ «Голоса» своего духа.

— Эмигрируй и пиши за-границей о бракѣ, христіанствѣ и личности.

— Но я въ этихъ вещахъ ни бельмеса не смыслю; «я только знакомъ съ тетрадками запрещенныхъ стиховъ» (стр. 248).

— Эмигрируй… Ты будешь писать подъ мою диктовку.

Ну, довѣрчивый спиритъ и эмигрировалъ, но увы! коварный духъ обманулъ его и вмѣсто ѣдкихъ памфлетовъ о бракѣ, христіанствѣ и личности, сталъ диктовать ему корреспонденцію въ ту же газету «Голосъ», подъ псевдонимомъ Иванова-Желудкова…

Потерявши вѣру въ духа и потерявши присутствіе духа, г. Кельсіевъ, нѣсколько лѣтъ блуждая за-границей, «буквально велъ жизнь Діогена», дѣла никакого не дѣлалъ и, наконецъ, какъ блудный сынъ, убѣжавшій безъ всякой причины изъ подъ родного крова, онъ сталъ мечтать объ обратномъ путешествіи въ родную землю.

Обыкновенный смертный, задумавъ и обдумавъ свое возвращеніе на родину, или отказался бы отъ своей мысли или тотчасъ приступилъ въ ея исполненію, но г. Кельсіевъ прежде всего спиритъ, слѣдовательно человѣкъ суевѣрный.

Онъ началъ колебаться и сомнѣваться и вѣроятно обрывалъ цвѣтокъ, какъ барышня въ стихахъ г. Полонскаго, твердившая за каждымъ оборваннымъ стебелькомъ:

Любитъ, — нѣтъ, — не любитъ — любитъ и т. д. Но и цвѣтокъ вѣрно ничего не сказалъ ему положительнаго. Только однажды увидя, что его сосѣдъ моетъ коляску, для того чтобы вести кого-то къ русской границѣ, г. Кельсіевъ рѣшился на обратное возвращеніе въ Россію. Въ мытьѣ коляски онъ видѣлъ почему-то тоже таинственное для него значеніе… Спиритъ по всему.

«Если-бъ не мылъ въ это утро, пишетъ г. Кельсіевъ, Константинъ Степанычъ коляски, я, можетъ бытъ, и не рѣшился возвратиться въ Россію!..» (стр. 84).

Какъ видите, книжка очень забавная… Г. Кельсіевъ, какъ отуманеный спиритъ, видимо, не сознавалъ, какими комическими чертами онъ нарисовалъ свой портретъ въ пережитомъ и передуманномъ.

Съ русской границы съ г. Кельсіевымъ начинается цѣлый рядъ комическихъ приключеній.

Онъ объявляетъ русскимъ властямъ свое имя, какъ имя великаго агитатора. Какъ оказывается, имени его никто не знаетъ.

«Надѣньте на меня кандалы!» проситъ онъ, но и это находятъ лишнимъ. Онъ ожидаетъ какого-то торжественнаго шествія, а его просто на извощикѣ отвозятъ въ острогъ для дальнѣйшихъ распоряженій и даже разлучаютъ его въ острогѣ съ нумерами неразлучной съ нимъ газеты «Голосъ»…

Я не хочу упоминать о цѣломъ рядѣ сценъ изъ книги г. Кельсіева, которыя такъ и просятся въ каррикатуру, и, вѣроятно, дождутся ихъ. Для моихъ замѣтокъ достаточно и этаго бѣглаго отчета. «Воспоминанія» г. Кельсіева стоятъ два руб. с. Многіе говорятъ, что цѣна очень дорогая. Это уже черезъ чуръ зло. Продавать собственныя каррикатуры на самаго себя за 2 руб. с. слишкомъ дешево, и это показываетъ большое самоотверженіе автора. Было бы выгоднѣе, нравственно выгоднѣе назначить за книгу большую цѣну; хоть 10 р. с. Тогда она была бы менѣе доступна для большинства читателей и репутація г. Кельсіева, какъ даровитаго и смышленаго сотрудника газеты г. Краевскаго, была бы меньше оскандализирована, а теперь… Бѣдный г. Кельсіевъ!.. Неужели онъ и теперь не броситъ ученія спиритовъ?

«За человѣка страшно!..»