Оле-Закрой Глазки (Андерсен; Ганзен)

[174]

Никто в свете не знает столько сказок, сколько знает их Оле-Закрой Глазки.^[1] Вот мастер-то рассказывать!

Вечером, когда дети преспокойно сидят за столом или на своих скамеечках, является Оле-Закрой Глазки. Он обут в одни чулки и тихо-тихо подымается по лестнице; потом осторожно приотворит дверь, неслышно шагнёт в комнату и слегка прыснет детям в глаза сладким [175]молоком. В руках у него маленькая спринцовка, и молоко брызжет из неё тоненькой-тоненькой струйкой. Тогда веки у детей начинают слипаться, и они уж не могут разглядеть Оле, а он подкрадывается к ним сзади и начинает легонько дуть им в затылки. Подует, и головки у них сейчас отяжелеют. Боли при этом никакой, — у Оле-Закрой Глазки нет, ведь, злого умысла; он хочет только, чтобы дети угомонились, а для этого их непременно надо уложить в постель! Ну, вот, он и уложит их, а потом уж начинает рассказывать сказки.

Когда дети заснут, Оле-Закрой Глазки присаживается к ним на постель; одет он чудесно; на нём шёлковый кафтан, только нельзя сказать, какого цвета: он отливает то голубым, то зелёным, то красным, смотря по тому, в какую сторону повернется Оле. Подмышками у него по зонтику: один с картинками, который он раскрывает над хорошими детьми, и тогда им всю ночь снятся чудеснейшие сказки, а другой совсем простой, гладкий, который он развёртывает над нехорошими детьми; эти спят всю ночь, как чурбаны, и поутру оказывается, что они ровно ничего не видали во сне!

Послушаем же о том, как Оле-Закрой Глазки навещал каждый вечер одного маленького мальчика Яльмара и рассказывал ему сказки! Это будет целых семь сказок, — в неделе, ведь, семь дней.

ПОНЕДЕЛЬНИК

— Ну, вот, — сказал Оле-Закрой Глазки, уложив Яльмара в постель: — теперь разуберём комнату!

И в один миг все комнатные цветы и растения выросли в большие дерева́, которые протянули свои длинные ветви вдоль стен к самому потолку; вся комната превратилась в чудеснейшую беседку. Ветки деревьев были усеяны цветами; каждый цветок по красоте и запаху был лучше розы, а вкусом слаще варенья; плоды же блестели, как золотые. Ещё на деревьях были пышки, которые чуть не лопались от изюмной начинки. Просто чудо что такое! Вдруг поднялись ужасные стоны в ящике стола, где лежали учебные принадлежности Яльмара.

— Что там такое! — сказал Оле-Закрой Глазки, пошёл и выдвинул ящик. [176]

Оказалось, что это рвала и метала а́спидная доска:^[2] в решение написанной на ней задачи вкралась ошибка, и все вычисления готовы были распасться; грифель скакал и прыгал на своей верёвочке, точно собачка; он очень желал помочь делу, да не мог. Громко стонала и тетрадь Яльмара; просто ужас брал, слушая её! На каждой странице, в начале каждой строки, стояли чудесные большие и рядом с ними маленькие буквы, — это была пропись; возле же шли другие, воображавшие, что держатся так же твёрдо. Их писал сам Яльмар, и они, казалось, спотыкались об линейки, на которых должны были бы стоять.

— Вот как надо держаться! — говорила пропись. — Вот так, с лёгким наклоном направо!

— Ах, мы бы и рады, — отвечали буквы Яльмара: — да не можем! Мы такие плохонькие!

— Так я угощу вас детским порошком!^[3] — сказал Оле-Закрой Глазки.

— Ай, нет, нет! — закричали они и выпрямились так, что любо!

— Ну, теперь нам не до сказок! — сказал Оле-Закрой Глазки. — Будем-ка упражняться! Раз-два! раз-два!

И он довёл буквы Яльмара до того, что они стояли ровно и бодро, как любая пропись. Но когда Оле-Закрой Глазки ушёл, и Яльмар утром проснулся, они смотрели такими же жалкими, как прежде.

ВТОРНИК

Как только Яльмар улёгся, Оле-Закрой Глазки дотронулся своею волшебною спринцовкой до комнатной мебели, и все вещи сейчас же начали болтать между собою; все, кроме плевальницы; эта молчала и сердилась про себя на их суетность: говорить только о себе, да о себе и даже не подумать о той, что так скромно стоит в углу и позволяет в себя плевать!

Над комодом висела большая картина в золочёной раме; на ней была изображена красивая местность: высокие, старые деревья, трава, цветы и большая река, убегавшая мимо чудных дворцов, за лес, в далёкое море.

Оле-Закрой Глазки дотронулся волшебною спринцовкой до картины, и нарисованные на ней птицы запели, ветви деревьев [177]зашевелились, а облака понеслись по небу; видно было даже, как скользила по картине их тень.

Затем Оле приподнял Яльмара к раме, и мальчик стал ногами прямо в высокую траву. Солнышко светило на него сквозь ветви деревьев, он побежал к воде и уселся в лодочку, которая колыхалась у берега. Лодочка была выкрашена красною и белою краской, паруса блестели, как серебряные, и шесть лебедей, в золотых коронах, с сияющими голубыми звёздами на головах, повлекли лодочку вдоль зелёных лесов, где деревья рассказывали о разбойниках и ведьмах, а цветы — о прелестных маленьких эльфах и о том, что рассказывали им бабочки.

Чудеснейшие рыбы с серебристою и золотистою чешуёй плыли за лодкой, ныряли и плескали в воде хвостами; красные, голубые, большие и маленькие птицы летели за Яльмаром двумя длинными вереницами; комары танцевали, а майские жуки гудели; всем хотелось провожать Яльмара, и у каждого была для него наготове сказка.

Да, вот так было плаванье!

Леса то густели и темнели, то становились похожими на чудеснейшие сады, освещённые солнцем и усеянные цветами. По берегам реки лежали большие хрустальные и мраморные дворцы; на балконах их стояли принцессы, и всё это были знакомые Яльмару девочки, с которыми он часто играл.

Все они протягивали ему руки, и каждая держала в правой руке славного обсахаренного пряничного поросёнка. Яльмар, проплывая мимо, схватывался за один конец пряника, принцесса крепко держалась за другой, и пряник разламывался пополам; каждый получал свою долю, но Яльмар побольше, принцесса поменьше. У всех дворцов стояли на часах маленькие принцы; они отдавали Яльмару честь золотыми саблями и осыпа́ли его дождем изюма и оловянных солдатиков, — вот что значит настоящие-то принцы!

Яльмар плыл через леса, через какие-то огромные залы и города… Проплыл он и через тот город, где жила его старая няня, которая нянчила его, когда он был ещё малюткой и очень любила его. И вот он увидал её; она кланялась, посылала ему рукою воздушные поцелуи и пела хорошенькую песенку, которую сама сложила и прислала Яльмару: [178]

И птички подпевали ей, цветы приплясывали, а старые ивы кивали головами, как будто Оле-Закрой Глазки и им рассказывал сказку.

СРЕДА

Ну и дождь лил! Яльмар слышал этот страшный шум даже во сне; когда же Оле-Закрой Глазки открыл окно, оказалось, что вода стояла вровень с окном. Целое озеро! Зато к самому дому причалил великолепнейший корабль.

— Хочешь прокатиться, Яльмар? — спросил Оле. — Побываешь ночью в чужих землях, а к утру — опять дома!

И вот Яльмар, разодетый по-праздничному, очутился на корабле. Погода сейчас же прояснилась, и они поплыли по улицам, мимо церкви, — кругом было одно сплошное огромное озеро. Наконец, они уплыли так далеко, что земля совсем скрылась у них с глаз. По поднебесью неслась стая аистов; они тоже собрались в чужие тёплые края и летели длинною вереницей, один за другим. Они были в пути уже много, много дней, и один из них так устал, что крылья почти отказывались ему служить. Он летел позади всех, потом отстал и начал опускаться на своих распущенных крыльях всё ниже и ниже, вот взмахнул ими ещё раза два, но всё напрасно! Скоро он задел за мачту корабля, скользнул по снастям и — бух! — стал прямо на палубу.

Юнга подхватил его и посадил в птичник к курам, уткам и индейкам. Бедняга аист стоял и уныло озирался кругом.

— Ишь, какой! — сказали куры.

А индейский петух надулся, как только мог, и спросил [179]у аиста, кто он таков; утки же пятились, подталкивали друг друга и крякали.

И аист рассказал им о жаркой Африке, о пирамидах и о страусах, которые носятся по пустыне с быстротой диких лошадей, но утки ничего этого не поняли и опять стали подталкивать одна другую:

— Ну, не глуп ли он?

— Конечно, глуп! — сказал индейский петух и сердито забормотал. Аист замолчал и стал думать о своей Африке про себя.

— Какие у вас чудесные, тонкие ноги! — сказал индейский петух. — Почём аршин?

— Кряк! кряк! кряк! — закрякали смешливые утки, но аист как будто и не слыхал.

— Могли бы и вы посмеяться с нами! — сказал аисту индейский петух. — Очень забавно было сказано! Да куда, это, верно, слишком низменно для него! Вообще нельзя сказать, чтобы он отличался понятливостью! Что ж, будем забавлять самих себя!

И курицы кудахтали, утки крякали, и это их ужасно забавляло.

Но Яльмар подошёл к птичнику, открыл дверцу, поманил аиста, и тот выпрыгнул к нему на палубу, — теперь он успел отдохнуть. И вот, аист как будто поклонился Яльмару в знак благодарности, взмахнул широкими крыльями и полетел в тёплые края. А курицы закудахтали, утки закрякали, индейский же петух так надулся, что гребешок у него весь налился кровью.

— Завтра из вас сварят суп! — сказал Яльмар и проснулся опять в своей маленькой кроватке.

Славное путешествие сделали они ночью с Оле-Закрой Глазки!

ЧЕТВЕРГ

— Знаешь что? — сказал Оле-Закрой Глазки. — Только не испугайся! Я сейчас покажу тебе мышку! — И правда, в руке у него была прехорошенькая мышка. — Она явилась пригласить тебя на свадьбу! Две мышки собираются сегодня ночью вступить в брак. Живут они под полом мамашиной кладовой. Чудесное помещение, говорят! [180]

— А как же я пройду сквозь маленькую дырочку в полу? — спросил Яльмар.

— Уж положись на меня! — сказал Оле-Закрой Глазки. — Ты у меня сделаешься маленьким.

И он дотронулся до мальчика своею волшебною спринцовкой. Яльмар вдруг стал уменьшаться, уменьшаться и, наконец, сделался величиною всего с пальчик.

— Теперь можно будет одолжиться мундиром у оловянного солдатика. Я думаю, этот наряд будет вполне подходящим: мундир, ведь, так красит, ты же идёшь в гости!

— Ну, хорошо! — согласился Яльмар и был наряжен чудеснейшим оловянным солдатиком.

— Не угодно ли вам сесть в напёрсток вашей матушки! — сказала Яльмару мышка. — Я буду иметь честь отвезти вас.

— Ах, неужели вы сами будете беспокоиться, барышня! — сказал Яльмар, и вот они поехали на мышиную свадьбу.

Проскользнув в дырочку, прогрызенную мышами в полу, они попали сначала в длинный, узкий проход-коридор, в котором как раз только и можно было проехать в напёрстке. Коридор был иллюминован гнилушками.

— Ведь, чудный запах? — спросила мышка-возница. — Весь коридор смазан салом! Что может быть лучше?

Наконец, добрались и до самой залы, где праздновалась свадьба. Направо, перешёптываясь и пересмеиваясь между собой, стояли всё мышки-дамы, а налево, покручивая лапками усы, мышки-кавалеры. По самой же середине, на выдолбленной корке сыра, возвышались сами жених с невестой и страшно целовались на глазах у всех. Что ж, они были, ведь, обручены и готовились вступить в брак.

А гости всё прибывали, да прибывали; мыши чуть не давили друг друга насмерть, и вот, счастливая парочка поместилась в самых дверях, так что никому больше нельзя было ни войти, ни выйти. Зала, как и коридор, вся была смазана салом; другого угощенья и не было; в виде же десерта гостей обносили горошиной, на которой одна родственница новобрачных выгрызла их имена, т. е., конечно, всего-навсего две первые буквы. Диво, да и только!

Все мыши объявили, что свадьба была великолепная, и что время проведено очень приятно.

Яльмар поехал домой. Довелось и ему побывать в [181]знатной компании; зато пришлось порядком съёжиться и облечься в мундир оловянного солдатика.

ПЯТНИЦА

— Просто не верится, сколько есть пожилых людей, которым страх как хочется залучить меня к себе! — сказал Оле-Закрой Глазки. — Особенно желают этого те, кто сделал что-нибудь дурное. «Добренький, миленький Оле», говорят они мне: «мы просто не можем сомкнуть глаз, лежим без сна всю ночь напролёт и видим вокруг себя все свои дурные дела. Они, точно гадкие, маленькие тролли, сидят по краям постели и брызжут на нас кипятком. Мы бы с удовольствием заплатили тебе, Оле!» добавляют они с глубоким вздохом. «Спокойной же ночи, Оле! Деньги на окне!» Да что мне деньги! Я ни к кому не прихожу за деньги!

— За что бы нам взяться сегодня ночью? — спросил Яльмар.

— Не хочешь ли опять побывать на свадьбе? Только не на такой, как вчера. Большая кукла твоей сестры, та, что одета мальчиком и зовётся Германом, хочет повенчаться с куклой Бертой; кроме того, сегодня день рождения куклы и потому готовится много подарков!

— Знаю, знаю! — сказал Яльмар. — Как только куклам понадобится новое платье, сестра сейчас празднует их рождение или свадьбу. Это уж было сто раз!

— Да, а сегодня ночью будет сто первый и, значит, последний! Оттого и готовится нечто необыкновенное. Взгляни-ка!

Яльмар взглянул на стол. Там стоял домик из картона; окна были освещены и все оловянные солдатики держали ружья на караул. Жених с невестой задумчиво сидели на полу, прислонившись к ножке стола; да, им таки было о чём задуматься! Оле-Закрой Глазки, наряженный в бабушкину чёрную юбку, обвенчал их, и вот, вся комнатная мебель запела, на мотив марша, забавную песенку, которую написал карандаш.

[182]

Затем молодые получили подарки, но отказались от всего съедобного; они были сыты своей любовью.

— Что ж, поехать нам теперь на дачу или отправиться за-границу? — спросил молодой.

На совет пригласили ласточку и старую курицу, которая уже пять раз была наседкой. Ласточка рассказала о тёплых краях, где зреют сочные, тяжёлые виноградные кисти, где воздух так мягок, а горы расцвечены такими красками, о каких здесь не имеют и понятия.

— Там нет зато нашей зелёной капусты! — сказала курица. — Раз я со всеми своими цыплятами провела лето в деревне; там была целая куча песку, в котором мы могли рыться и копаться сколько угодно! Кроме того, нам был открыт вход в огород с капустой! Ах, какая она была зелёная! Не знаю, что может быть красивее!

— Да, ведь, один кочан похож на другой, как две капли воды! — сказала ласточка. — К тому же здесь так часто бывает дурная погода.

— Ну, к этому можно привыкнуть — сказала курица.

— А какой тут холод! Того и гляди замёрзнешь! Ужасно холодно!

— То-то и хорошо для капусты! — сказала курица. — Да, наконец, и у нас бывает тепло! Ведь, четыре года тому назад лето стояло у нас целых пять недель! Да какая жарища-то была! Все задыхались! Кстати сказать, у нас нет тех ядовитых животных, как у вас там! Нет и разбойников! Надо быть никуда не годным созданьем, чтобы не находить нашу страну самою лучшею в мире! Такое созданье не достойно и жить в ней! — Тут курица заплакала. — Я, ведь, тоже путешествовала, как же! Целых двенадцать миль проехала в бочонке! И никакого удовольствия нет в путешествии!

— Да, курица особа вполне достойная! — сказала кукла Берта. — Мне тоже вовсе не нравится ездить по горам, — то [183]вверх, то вниз, то вверх, то вниз! Нет, мы переедем на дачу в деревню, где есть песочная куча, и будем гулять в огороде с капустой.

На том и порешили.

СУББОТА

— А сегодня будешь рассказывать? — спросил Яльмар, как только Оле-Закрой Глазки уложил его в постель.

— Сегодня некогда! — ответил Оле и раскрыл над мальчиком свой красивый зонтик. — Погляди-ка вот на этих китайцев!

Зонтик был похож на большую китайскую чашу, расписанную голубыми деревьями и узенькими мостиками, на которых стояли, кивая головами, маленькие китайцы.

— Сегодня надо будет принарядить к завтрашнему дню весь мир! — продолжал Оле. — Завтра, ведь, святой день, воскресенье! Мне надо пойти на колокольню, посмотреть, вычистили ли церковные карлики все колокола, — не то они плохо будут звонить завтра; потом надо в поле, посмотреть, смёл ли ветер пыль с травы и листьев. Самая же трудная работа ещё впереди: надо снять с неба и перечистить все звёздочки. Я собираю их в свой передник, но приходится, ведь, нумеровать каждую звёздочку и каждую дырочку, где она сидела, чтобы потом разместить их, как следует, иначе они плохо будут держаться и посыпятся с неба одна за другой!

— Послушайте-ка вы, господин Оле-Закрой Глазки! — сказал вдруг висевший на стене старый портрет. — Я прадедушка Яльмара и очень вам благодарен за то, что вы рассказываете мальчику сказки; но вы не должны извращать его понятий. Звёзды нельзя снимать с неба и чистить. Звёзды такие же светила, как наша земля, тем-то они и хороши!

— Спасибо тебе, прадедушка! — отвечал Оле-Закрой Глазки. — Спасибо! Ты — глава фамилии, «старая голова», но я всё-таки постарше тебя! Я старый язычник; римляне и греки звали меня богом сновидений! Я имел и имею вход в знатнейшие дома, и знаю, как обходиться и с большими и с малыми! Можешь теперь рассказывать сам!

— И Оле-Закрой Глазки ушёл, взяв подмышку свой зонтик. [184]

— Ну, уж нельзя и высказать своего мнения! — сказал старый портрет.

Тут Яльмар проснулся.

ВОСКРЕСЕНЬЕ

— Добрый вечер! — сказал Оле-Закрой Глазки.

Яльмар кивнул ему головкой, вскочил и повернул прадедушкин портрет лицом к стене, чтобы он опять не вмешался в разговор.

— А теперь ты расскажи мне сказки про пять зелёных горошин, родившихся в одной шелухе, про петушиную ногу, которая ухаживала за куриной ногой, и про штопальную иглу, что воображала себя швейной иголкой.

— Ну, хорошенького понемножку! — сказал Оле-Закрой Глазки. — Я лучше покажу тебе кое-что. Я покажу тебе своего брата, его тоже зовут Оле-Закрой Глазки, но он ни к кому не является больше одного раза в жизни. Когда же явится, берёт человека, сажает к себе на лошадь и рассказывает ему сказки. Он знает только две: одна так бесподобно хороша, что никто и представить себе не может, а другая так ужасна, что… да нет, невозможно даже и сказать — как!

Тут Оле-Закрой Глазки приподнял Яльмара, поднёс его к окну и сказал:

— Сейчас увидишь моего брата, другого Оле-Закрой Глазки. Люди зовут его также смертью. Видишь, он вовсе не такой страшный, каким рисуют его на картинках! Кафтан на нём весь вышит серебром, что твой гусарский мундир; за плечами развевается чёрный бархатный плащ! Гляди, как он скачет в галоп!

И Яльмар увидал как мчался во весь опор другой Оле-Закрой Глазки и сажал к себе на лошадь и старых и малых. Одних он сажал перед собою, других позади; но сначала всегда спрашивал:

— Какие у тебя отметки за поведение?

— Хорошие! — отвечали все.

— Покажите-ка! — говорил он.

Приходилось показать, и вот, тех, у кого были отличные, или хорошие отметки, он сажал впереди себя и рассказывал им чу́дную сказку, а тех, у кого были [185]посредственные или плохие — позади себя, и эти должны были слушать ужасную сказку. Они тряслись от страха, плакали и хотели спрыгнуть с лошади, да не могли — они сразу крепко прирастали к седлу.

— Но, ведь, смерть — чудеснейший Оле-Закрой Глазки! — сказал Яльмар. — И я ничуть не боюсь его!

— Да и нечего бояться! — сказал Оле. — Смотри только, чтобы у тебя всегда были хорошие отметки за поведение!

— Да, вот это поучительно! — пробормотал прадедушкин портрет. — Всё-таки, значит, не мешает иногда высказать своё мнение!

И он был очень доволен.

Вот тебе и вся история об Оле-Закрой Глазки! А вечером пусть он сам расскажет тебе ещё что-нибудь.