Значение и заслуга Академии наук (Катков)

Мы только и знаем, что поднимаем вопросы. Сколько вопросов поднималось у нас, например, по части просвещения! И народные школы, и университеты, и гимназии, все, одно за другим, возводилось в вопрос и подавало повод к сочинению самых интересных планов. Припомним, например, какие вопросы висели над устройством наших университетов и какими неслыханными чудесами обещали они одарить наше отечество. Распахнуть двери университетов настежь (двери настежь — это было назад тому два-три года особенно любимое выражение), пригласить в студентскую аудиторию прекрасный пол и чуть ли не открыть в ней танцкласс! Поднимавшиеся таким образом в видах прогресса вопросы клонились, как мы видим, не только к уничтожению существующего, но и к извращению его сущности, к поруганию бренных останков умерщвленного учреждения. Если б осуществились все проекты, которые в таком изобилии порождались нашим прогрессом, то у нас сразу вместо учебных заведений появилось бы множество разного рода увеселительных заведений, которые в скором времени освободили бы Россию от предрассудка, называемого просвещением и наукой. Когда шла речь об университетах, наши педагоги-преобразователи предлагали из высших учебных заведений, каковыми они должны быть, образовать заведения ученые, только с веселым характером. Точно так же прогресс наш порывался сообщить гимназиям, где учатся мальчики от десяти до шестнадцати лет, характер университетов, где учитель разыгрывал бы роль профессора и читал бы красноречивые лекции, предоставляя своим слушателям полную свободу не слушать их. Точно так же народные школы, где в других, отсталых странах учат обыкновенно грамоте и самым элементарным вещам, наш прогресс готов был превратить в особого рода увеселительные гимназии, где можно было бы легчайшим образом и в наикратчайшее время обучаться искусству ничегонезнания, ничегонеразумения и всего отрицания, называемого в просторечии нигилизмом. Университет, превращенный в увеселительную академию, гимназия, превращенная в увеселительный университет, народная школа, превращенная в увеселительную гимназию, — сколько веселья! Вернее и лучше нельзя уничтожить всю систему народного просвещения, как посредством такого извращения. Теперь очередь дошла до Академии наук, которую, с точки зрения нашего прогресса, требуется превратить в учено-литературный клуб.

Мы то и дело слышим и читаем у нас, что наука должна существовать не для науки, а для жизни; точно так же как искусство должно существовать не для искусства, а тоже для жизни, государство не для государства, а равномерно для жизни или для общества и т. д. Все такие сентенции дозволительны, разумеется, только при условии, чтоб они сопровождались смыслом, а не были болтовней попугая. Действительно, все в мipe существует одно для другого, все оказывает одно на другое влияние, все одно другому способствует; но прежде всего требуется, чтобы то, что хочет действовать на другое и чему-либо способствовать, было самим собою и имело свою силу. Государство может служить к обеспечению всех сфер человеческой жизни только при условии, что его собственное существование не подвергается опасности и что его устройство соответствует своему назначению. Точно так же наука может приносить всяческую пользу не иначе как при условии своей состоятельности и зрелости. Можно ли опереться на то, что само валится? Можно ли выдать что-нибудь из пустой мошны? Может ли действовать наука, когда науки нет, когда ее место пусто или хуже чем пусто? Наука может действовать могущественно, поднимать и оплодотворять все окружающее ее не иначе как будучи самостоятельною силой или, лучше сказать, системой сил, особым мipoм, имеющим свои внутренние цели, требующие исключительно им посвященного служения. Она может оказывать свое действие на окружающую среду, лишь поскольку общественная среда ценит ее и дает ��й в себе место, поскольку уважаются чистые цели знания, поскольку имеется вкус и любовь к нему, поскольку люди чувствуют интерес и побуждение посвящать жизнь свою делу науки. Скудные и малые силы, полагаемые на дело науки, не удовлетворяя своим целям, не принесут никакой пользы и для всего прочего. Поверхностное занятие наукой ввиду посторонних целей одинаково останется бесплодным и для знания, и для жизни. Занятие не самостоятельное, ограничивающееся результатами только чужого труда, будет сопровождаться соответственными последствиями и для окружающей среды. Для того чтобы наука могла приносить полезные плоды обществу, она должна жить в нем самостоятельною жизнью. Университет держится хорошими гимназиями, гимназии держатся хорошим университетом, а все вместе держится самостоятельною жизнью науки в недрах данного общества. Для того чтобы наука могла способствовать умственному развитию общества и оплодотворять разные сферы жизни, необходимо, чтоб она сама была одним из существеннейших жизненных интересов, одною из наиболее ценимых общественных сил.

Академия наук, основанная Петром Великим, была не роскошью, а необходимостью. Не случайность, не каприз выразились в том, что Академия явилась у нас прежде университетов и гимназий. Для того чтобы возможно было устроить у нас систему учебных заведений от низших до высших степеней, необходимо было прежде всего ввести к нам науку. И Петр Великий сделал это учреждением Академии. Он пригласил в свою столицу европейских ученых, с тем чтоб они могли в самой России, как выразительно сказано в Петровском уставе, «производить и совершать науки». Вот простая, но полная и ясная формула того назначения, которое принадлежит заведению, подобному основанной Петром Академии. Являя собою высший уровень современных знаний, она определяла меру их требований и служила регулятором начинавшегося у нас умственного образования. Из русских людей того времени академия составиться не могла. Нужны были гениальные способности Ломоносова, для того чтобы люди из среды тогдашнего русского общества могли соответствовать требованиям дела. Гениальные способности могут совершить многое; но и оне не могут сделать не бывшее бывшим или бывшее не бывшим; оне не могут заменить целый ряд лет, начиная от нежного детского возраста до зрелого юношества, проведенных в постепенных, методических занятиях, сообщающих уму те свойства, какие требуются наукой. С Академии началось у нас дело науки, и из Академии главным образом вышли те, которые потом стали руководителями этого дела Что было бы, если бы к нам из-за границы приходили только капралы и если бы та рука, которая муштровала русский народ иностранными выходцами, не привела к нам также и горсти ученых, которые поселились посреди общества, никогда не слыхавшего о науке и находившегося тогда в страшной переделке? Это общество ученых, взятых из первых рядов тогдашней науки, не могло бы оставаться без всякого влияния на окружающую среду даже в том случае, если б оно сверх своего чисто ученого назначения не имело еще назначения послужить и первою русскою гимназией, и первым русским университетом. Как бы ни было медленно и незаметно действие, которое это ученое общество производило одним своим существованием, отрицать его нельзя было бы и в том случае, если бы мы не могли соследить его результаты и указать на людей, которых оно вызывало из русской среды, которые примыкали к нему, входили в его состав и становились, таким образом, живыми звеньями, соединявшими маленькую колонию иностранных ученых с народом, среди которого она водворилась. Если б Академия принесла в десять раз менее очевидной пользы, чем сколько она принесла в действительности, то и тогда нельзя было бы не радоваться мысли, побудившей Петра призвать в Россию людей науки. Но всякому сколько-нибудь знакомому с историей наук вообще и с историей просвещения в России не могут [не] быть известны великие заслуги, оказанные нашей Академией и в том, и в другом отношении. Целый ряд блистательных имен по части всех знаний, целый ряд трудов, столь высоко ценимых в ученом Mipe, содействовавших расширению и обогащению почти всех специальностей знания; целый ряд столь значительных, столь плодотворных трудов, посвященных истории России, ее прошедшего и настоящего, ее природе, ее истории, ее статистике, ее этнографии, ее лингвистике, трудов, раскрывших впервые наше отечество для науки, покоривших ей безмерные области и осветивших темные дотоле пространства; целый ряд деятелей науки, вызванных из самой среды русского народа, целый ряд русских людей, получивших образование непосредственно под сенью Академии; начатки организации педагогического, литературного, даже журнального дела в России — вот очевидные, хотя еще не вполне оцененные у нас права Академии и на всеобщее уважение, и на признательность каждого образованного русского. И это-то учреждение хотят теперь забросать грязью, и эту-то Академию, Академию Эйлеров и Палласов, обогатившую своими трудами все сферы знания, эту Академию, которая научила нас читать собственные наши летописи, которая описала и измерила наше отечество, — эту Академию, которая была нашим первым университетом и нашей первою гимназией, которая благодаря великим украшавшим ее математикам положила у нас столь прочные основы этой области ведения, что в настоящее время мы можем указать по этой части русских ученых, имеющих европейское значение, эту-то Академию хотят выставить не только лишним, но даже вредным существованием в России, чужеядным телом, подлежащим операции. Вот одна из наших газет, известная ревнительница русского просвещения, газета «Голос»; вот что читаем мы, между прочим, в этой газете (№ 86):

Нельзя не видеть разницы между Россией данного времени и Россией начала XVII века. Как она ни далека еще от передовых государств Европы, но за это время успела достигнуть многого. Что же из этого многого достигнуто собственно усилиями нашей Академии наук?.. Академик Якоби прославил русскую Академию изобретением гальванопластики; Эпинус изобрел телескопический микроскоп и открыл электрическую силу турмалина; Ловиц, сын Ловица, повешенного Пугачевым, открыл противогнилостное свойство углей, которое, впрочем, испокон веку было известно русскому мужику; Георги — первый изобретатель опытов самовоспламенения; Гесс открыл несколько минералов; Гмелин-младший нашел множество осетров в реке Куре, которых, впрочем, задолго до него ловили русские промышленники; Паллас обратил внимание русских на возможность разведения пчеловодства по ту сторону Урала, что сами русские люди могли сделать при заселении того края…

Сколько наивного неведения высказалось в этих строках! Сколько неуважения к той публике, для которой оне писаны! «Гмелин открыл осетров в Куре, которых, впрочем, задолго до него ловили русские промышленники»; «Паллас обратил внимание на возможность разведения пчеловодства по ту сторону Урала». И вот вам вкратце, вместе с турмалином и противогнилостными свойствами углей, вся история нашей Академии, все ее значение и для науки, и для России. Паллас открыл возможность пчеловодства по ту сторону Урала, — вот вам и весь Паллас!

Но полно наивность ли это, обычное ли в нашей журналистике неуважение к нашей публике, которая действительно отличается чрезмерною терпимостью и допускает говорить ей то, чего нигде нельзя было бы сказать публично? Нет, если б интерес статейки, откуда мы выписали вышеприведенные строки, ограничивался только невежеством и кавалерским обращением с публикой, то на нее не стоило бы обращать внимание. Эта статейка замечательна по задней мысли, которая сквозит в ней, она интересна как новый эпизод той кампании, которая предпринята из некоторых сфер против здравой науки и просвещения в России. Те самые прогрессисты, которые желали бы превратить наши гимназии в увеселительные университеты, принялись теперь агитировать против Академии наук. Но вот что особенно замечательно и что может всего лучше разъяснить смысл этой агитации: та газета, которая презрительно трактовала русский патриотизм и глумилась над заявлениями национального чувства, газета, которая находится в тесной связи с публицистами, подобными столь прославившемуся на Руси Шедо-Ферроти, — которая объясняла, что русский народ в русском государстве должен считать себя не более как глиной и существовать для того, чтобы на окраинах его государства, из его же собственных соков, средствами его правительства развивались чуждые и враждебные ему национальности, — эта газета вдруг является теперь, по вопросу об Академии наук, исполненною пламенной страсти ко всему русскому, злобствующею на немецких ученых, кушающих русский хлеб, негодующею на непременного секретаря Академии за то, что он в историческом обозрении трудов Академии наук в числе русских по происхождению ученых не показал Востокова, забыв, что он принадлежал ко П-му отделению Академии, о котором не было речи в этом обозрении. «Ультрарусская» петербургская газета говорит следующее:

Если вглядеться во внутренний смысл нашей Академии, то положительно можно убедиться, что изолированное положение ее происходило от преобладания в ней иностранного элемента. В самой речи г. Веселовского так и бросаются в глаза немецкие фамилии… Только при немецких фамилиях мы встречаем указания на ту или на другую ученую деятельность, между тем как русские имена большею частью обходятся молчанием… Русская (курсив в подлиннике для означения иронии) Академия из самого свежего прошлого забыла очень почтенное имя, которое пользовалось заслуженною славой между учеными первой величины… Академия забыла недавно умершего своего сочлена А.X. Востокова, при упоминании которого западные лингвисты не считали преувеличением прибавлять очень лестные эпитеты, говоря об этом русском филологе то celeberrimus [славный (лат.)], то illustrissimus Vostokovius [блистательный Востоков (лат.)]. Открытие ринезмов в церковнославянском языке и постройка на этом открытии целой филологической системы — все это забыто, хотя не забыты труды Шифнера по изучению тушских, аварских, чеченских и удских языков, Шмидта и проч.

Какая ученость — даже ринезмы не забыты, — и вместе какая нежная щекотливость русского народного чувства! С каким презрением отзывается этот орган, столь радеющий национальному единству России, об инородческих элементах, входящих в ее состав! Как трогательно это заступничество за Востокова! Какая ирония слышится в укоре, адресованном к русской Академии, которая не сочла нужным упомянуть в числе своих членов о знаменитом ученом, потому что он был русского происхождения! Сколько страсти к русскому! А между тем А.X. Востоков, действительно оказавший незабвенные услуги по уче��ой разработке церковнославянского и русского языка, не менее чем Шлёцер по ученой разработке первоначальных источников русской истории, был столь же мало русский по племенному происхождению, как и Шлёцер или как Струве или Шёгрен. Первоначальное фамильное имя его было Остенек (в русском преложении Востоков); он был уроженец острова Эзеля и оставался до конца лютеранином. Пример знаменательный; скажем: пример поучительный. Вот человек инородческого происхождения, искренно усвоивший себя русскому народу, оказавший действительные услуги русскому просвещению и русскому языку, хотя и оставшийся при своей религии и не утративший прочих особенностей своего племенного происхождения, но ставший русским вместе с этими природными особенностями своими и употребивший их, как мы знаем, не во вред русской народности. Только такими усвоениями обогащается жизнь исторических народов. Но нравится ли это брюссельским публицистам и вдохновителям газеты «Голос» с их учениями о политическом отчуждении инородческих элементов от русского народа и о раздроблении его самого на враждебные одна другой, искусственно созданные национальности?

Противники Академии наук и противники университетской системы образования, ревнители русского элемента там, где надо подорвать науку, лучшее благо цивилизации и вернейшее утверждение народности, и ревнители всех инородческих привилегий там, где они развиваются в подрыв России, — все это, как мы видим, одно с другим связано, одно из другого вытекает, и все это свидетельствует о похвальной логической последовательности этих господ. Не так давно в той же газете иронически высказывалось, что железная дорога из Москвы на Киев к западной границе есть дело весьма опасное; в утешение так называемых славянофилов, заявивших было себя в пользу киевской дороги, «Голос» доказывал, что теснейшее сообщение с западною окрайной подавит русскую народность элементами высшего свойства точно в такой же пропорции, как железная дорога из Москвы в Кокан нарушила бы единство и цельность духа коканской народности. Эти доводы употреблялись и употребляются, быть может, не без успеха ревнителями интересов русской народности как в вопросах о путях сообщения, так и во многих других вопросах. Начало собственности, это основное начало политического общежития и цивилизации, допускается и чествуется на всякой другой почве, лишь бы только не на русской: здесь оно слывет под именем крепостничества. Правильные юридические отношения, твердая законность, все, что составляет силу и достоинство политических обществ, — все это пусть будет привилегией немцев, а в русском народе мы предадим либеральному отрицанию и прогрессивному нигилизму не только собственность, законность и правомерность общественных отношений, не только все условия цивилизации, не только все элементы политического общежития, но и дважды два четыре. На польской почве наши либералы и нигилисты, бессознательно движимые незаметными для них пружинами, готовы в банды пойти, чтобы защищать как святыню самые несправедливые и зловредные притязания касты, а в среде русского народа они с остервенением и не без успеха будут настаивать на том, чтобы все выработанное историей, все выходящее из массы, все сколько-нибудь независимое и самостоятельное, — обессиливать, уничтожать, топить в массе.

Газета «Голос» желает, чтобы наша Академия наук наполнилась учеными из природных русских. Похвальное желание! Но не есть ли это желание выпроводить из России серьезную науку и в креслах Эйлеров, Кеплеров, Струве, Бетлингов водворить ученых педагогов «Голоса» и сотрудников наших учено-литературных журналов? Русский народ не виноват, что из его среды является мало серьезных деятелей науки и что основать академию на тех элементах, которые вырабатываются в наших школах, значило бы страшно уронить науку. Противники европейских основ нашей педагогической системы, наши прогрессисты всякого рода, старающиеся подорвать все, что могло бы дать силу и высоту умственному развитию в среде нашего народа, оберегатели чистоты русской народности от тлетворного действия цивилизации и науки, оберегатели, принявшие ныне новый костюм и из строгих консерваторов ставшие на вид развязными либералами разных оттенков, — вот где причина, почему до сих пор ученая академия не может составиться у нас из чисто русских элементов. Мы можем указать на несколько более или менее замечательных, более или менее добросовестных ученых в ряду наших деятелей ex officio [по должности (лат.)] по части науки; но они являются случайными исключениями. Где русская наука? Где русская ученая литература? Где русские ученые не как случайные исключения, примыкающие сами к иностранным центрам, а как уважительная сила, которая имела бы центр свой у себя дома? Если бы такая сила была у нас, то разве могли бы совершаться в нашей литературе все эти оргии, которые покрывают русское слово бесславием и позором?

Если просвещение наше скудно, то виною тому никак не Академия. Если Академия наша в последнее время остается слишком в стороне, то мы сами ослабили наши связи с нею, сами постарались сделать ее бесплодною для нашего просвещения, сами удалились от нее и эманципировали себя от нее, как школьники, слишком рано выскочившие из школы. Мы сами, отказавшись от руководительства серьезной и здравой науки, предались всевозможным шарлатанствам. Не Академия, а мы строили наши школы; не Академия, а наши доморощенные ученые комиссии составляли для России планы гимназий с такими науками, о каких и академики не слыхивали. Не Академия вселила нам боязнь науки и просвещения; не она воодушевляет нас теперь нигилизмом…

Вот курьез, отлично характеризующий импровизированных ревнителей русской народности. Газета «Голос» берет под свою охрану и православие. Она глумится над Академией наук, полагая, что в своем «Месяцеслове» Академия укоротила Великий Пост на целую неделю. «Голос» говорит:

Единственное издание Академии, которое предназначается ею исключительно на пользу России, есть академический календарь, или «Месяцеслов», которым, впрочем, на 141 году своего существования Академия оказала русскому народу ту услугу, что сбавила ему недельку поста.

Представьте себе: русская газета, ратующая против иностранного элемента Академии наук, не знает, что на нашем церковном языке «неделя» значит «воскресенье» и что в Великом Посту действительно считается всего шесть недель в смысле воскресных дней!

Кроме невежества и недобросовестных побуждений есть, конечно, некоторые основания совершенно иного свойства к неудовольствиям против Академии, — основания более или менее уважительные, хотя большею частию состоящие в недоразумениях. Недоразумений у нас не оберешься повсюду. Недоразумения есть и между нашею Академией наук и русским обществом. Подобные недоразумения — пожива для интриги. Благодаря им она успевает в своих замыслах, и ей удается ставить честных деятелей одного и того же дела в антагонизм, прискорбный и пагубный…

Национальная рознь не имеет смысла по отношению к науке. Подчиняя интересы науки национальному самолюбию, внося в ее область раздражение национального чувства, мы столько же вредим ей, сколько и интересам народности. Народность не теряет, а выигрывает, когда она в вопросах знания возвышается над своим самолюбием: она доказывает тем свою способность понимать и ценить интересы знания во всей чистоте их, а эта способность — залог всего лучшего. Национальное чувство есть дело и справедливое, и законное, и честное, и обязательное — на политической почве; тут уместен и антагонизм национальный. Благоприятели русского народа, которых он имеет так много внутри и за границей, были бы, конечно, очень рады, если бы русское национальное чувство улетучилось в какую-нибудь метафизику или в сумасбродном и самоистребительном неистовстве металось по сторонам.

Впервые опубликовано: Московские Ведомости. 1865.10 апреля. № 76.