Говорящий мертвец (По; Башуцкий)/ДО

Отъ С. Петербургскаго Комитета Духовной Ценсуры печатать позволяется.

С. Петербургъ, февраля 6 дня 1859 г.

Ценсоръ Архимандритъ Макарій.

---

Есть предѣлы, положенные уму человѣческому, на рубежѣ которыхъ стоятъ Вышнимъ перстомъ начертанныя слова: «доселѣ дойдеши и не прейдеши». Древніе Египтяне, отличавшіеся глубокимъ знаніемъ силъ природы ^[2], выразили это покровомъ Изиды; всякаго, кто осмѣливался приподнять только край этого покрова, ожидала неминуемая смерть отъ разгнѣванной богини. Вышнихъ себе не ищи, говоритъ Писаніе, яже ти повелѣнная, сія разумѣвай; нѣстъ бо ти потреба тайныхъ. Многи бо прельсти мнѣніе ихъ и мнѣніе лукавно погуби мысль ихъ ^[3]. Гдѣ кончается міръ чувственный, видимый, тамъ начинается сверхъ-чувственный, невидимый; въ немъ нѣтъ ничего похожаго на то, что видимъ, слышимъ, осязаемъ, чувствуемъ, понимаемъ мы здѣсь — въ этомъ укромномъ и опальномъ жильѣ нашемъ; тамъ или благодатное вѣяніе Присноживущаго и Животворящаго Духа Божія, или тлетворное дыханіе духа злобы, именуемаго княземъ воздушнымъ. Переступая заповѣдную границу, человѣкъ, смотря по нравственному своему состоянію, впадаетъ или въ область свѣта, или въ область тьмы; въ первомъ случаѣ онъ остается весьма недолго, потому что слабая природа его не можетъ вмѣстить въ себѣ того, чего тутъ око не видитъ, ухо не слышитъ и что на сердце человѣку взойти не можетъ; во второмъ онъ остается гораздо долѣе, и даже можетъ остаться навсегда, обуянный силою нечистою и пропитываемый ею до того, что уподобляется, становится какбы однороднымъ ей и служитъ уже послушнымъ рабомъ князя воздушнаго. По свойству растлѣнія, глубоко нынѣ лежащаго въ природѣ человѣка, смертный быстрѣе тяготѣетъ долу, чѣмъ стремится вверхъ; легче наклоняется къ злу, чѣмъ подъемлетъ главу свою къ свѣту добра. Но проторгаясь въ высшія области міра, человѣкъ въ томъ и другомъ случаѣ находитъ себя какбы потерявшимся, и спустившись послѣ нѣкотораго времени изъ міра сверхъ-чувственнаго въ міръ видимыхъ явленій, не обрѣтаетъ ни словъ, ни другихъ спос��бовъ передать то, что было съ нимъ въ минуты таинственнаго созерцанія. Примѣровъ этому безчисленное множество въ житіяхъ святыхъ Божіихъ и великихъ подвижниковъ жизни духовной; самъ учитель языковъ, апостолъ Павелъ, восхищенный до третьяго небесъ, сознавался, что не знаетъ, въ тѣлѣ ли онъ былъ въ тѣ минуты или внѣ тѣла; что хотя и слышалъ онъ неизреченные глаголы, но выразить ихъ отказывается ^[4]. Всячески, углубленіе внутрь себя и умная молитва сопровождаемая усиленнымъ отрѣшеніемъ отъ всѣхъ пристрастій міра, бываетъ тѣмъ путемъ, съ продолженіемъ коего становится возможнымъ проникновеніе за положенные предѣлы съ безопасностію для тѣхъ, кто ступилъ за эту грань во всеоружіи вѣры, любви и надежды; — и на оборотъ, мрачное невѣріе, отчаяніе и наконецъ безуміе становится удѣломъ того, кто дерзнулъ бы, подъ покровомъ якобы науки, а въ самомъ-то дѣлѣ, при пособіи силы враждебной, приподнять завѣсу вѣчности и заглянуть въ ту страну, для которой еще тускло и слабо духовное зрѣніе перстнаго человѣка.

Непроницаема тайна міра загробнаго. Только при свѣтѣ Евангелія открывается человѣку жизнь будущая, да и то на столько, на сколько это нужно для его нравственнаго совершенствованія на землѣ. Любопытственное же, самоизвольное посягательство на разгадку будущаго есть уже вторженіе въ судьбы Вышняго Промысла, премудро скрывшаго отъ человѣка то, что ему покамѣстъ знать не нужно; есть уже дѣло отца лжи, обольщающаго довѣрчивыя жертвы свои плодами отъ того же древа познанія, которыми отравилъ онъ прародителей нашихъ въ раю.

Не для пустаго и безплоднаго любопытства, а для вразумленія безусловно довѣряющихъ нынѣ водительству ума, дерзко вземлющагося на разумъ Божій, передаемъ мы ужасающій своею наглостію и безвѣріемъ разсказъ одного изъ ученѣйшихъ людей нашего времени — доктора Эдгара Поэ, который былъ почти главнымъ дѣятелемъ въ необычайномъ событіи, имъ повѣствуемомъ^[5]. Передавая его, мы позволяемъ себѣ дѣлать по временамъ нѣкоторыя замѣтки и сужденія о томъ, что встрѣтится.

«Вниманіе мое, въ теченіе трехъ послѣднихъ лѣтъ многократно обращалось къ магнетизму. Около девяти мѣсяцевъ тому, мнѣ пришло на мысль, что въ ряду произведенныхъ донынѣ опытовъ находится столько же замѣчательный, сколько и необъяснимый пропускъ: никто еще не былъ магнетизированъ при часѣ смертномъ (in articulo mortis).

Въ продолженіи десяти вѣковъ православная часть человѣчества тоже задаетъ себѣ вопросъ словами вдохновеннаго пѣснопѣвца: что сіе, еже о насъ бысть таинство? Како предахомся тлѣнію? Како сопрягохомся смерти? — и тотчасъ же находитъ успокоительный отвѣтъ въ томъ, что все это сталось съ человѣкомъ Бога повелѣніемъ, подающаго преставльшемуся упокоеніе. Не того, совсѣмъ не того ищетъ теперь современная наука.

Надлежало, говоритъ многоученый докторъ, удостовѣриться во первыхъ, способенъ ли паціентъ въ этомъ положеніи подвергнуться какому либо магнетическому вліянію; во вторыхъ, если онъ способенъ, то уменьшается ли оно или же увеличивается отъ этого состоянія; въ третьихъ, въ какой степени и въ теченіе какого времени магнетизмъ можетъ остановить преобладательное дѣйствіе смерти? Подлежали поясненію и другіе вопросы, но эти наиболѣе подстрекали мое любопытство, особенно же послѣдній, по причинѣ необъятности послѣдствій.

Значитъ, простое и пустое любопытство руководило дерзкаго испытателя великой тайны, заключенной въ разлученіи души отъ тѣла; значитъ ему хотѣлось, при посредствѣ науки, пойти вопреки тому вѣчному опредѣленію, по которому персть должна возвратиться въ землю, якоже бѣ и духъ возвратиться къ Богу, Иже даде его ^[6]. — Можно теперь понять всю необъятность послѣдствій, которыми ласкалъ себя испытатель, дерзко взимавшійся на разумъ Божій! Но на сколько достигъ онъ ожидаемаго, мы увидимъ въ концѣ этого страшнаго разсказа.

Отыскивая вокругъ себя субъектъ, на которомъ можно бы было произвести эти опыты, я вспомнилъ о моемъ другѣ Эрнестѣ Вальдемарѣ, извѣстномъ составителѣ книги: «Bibliotheca Forensica» и сочинителѣ, подъ псевдонимомъ Иссахара Маркса, польскихъ переводовъ Валленштейна и Гаргантуа. Вальдемаръ, жившій наиболѣе въ Гарлемѣ, въ Нью-Йоркской области, сдѣлался, съ 1839 года, особенно замѣчателенъ необычайной худобой и бѣлокуростью бакенбардъ, въ противоположность черному цвѣту его волосъ, которые всѣ принимали за парикъ. Онъ былъ необыкновенно-нервнаго темперамента, слѣдовательно особенно способенъ для опытовъ магнетизма. Два или три раза я приводилъ его въ сонъ безъ особенныхъ усилій, но немогъ пріобрѣсть ничего другаго изъ результатовъ, на которые имѣлъ естественное право разсчитывать, по особенности его нервнаго образованія. Неполноту этого успѣха я всегда приписывалъ плохому состоянію его здоровья: воля его никогда не была положительно и совершенно покорна моей, и потому я не могъ въ ясновидѣніи добиться отъ него опыта рѣшительнаго. За нѣсколько мѣсяцевъ до знакомства моего съ нимъ, медики объявили его чахоточнымъ. Онъ самъ, какъ бы уже по привычкѣ, говорилъ совершенно спокойно о близкой кончинѣ своей, какъ о событіи, котораго избѣжать невозможно, и о которомъ не слѣдуетъ сожалѣть.

Что и говорить! Жизнь вѣдь на то намъ дана, чтобъ попользоваться ею короткій срокъ, и потомъ бросить, какъ никуда негодную ветошь! Правда, сожалѣть объ ней не стоитъ, коль скоро человѣкъ всѣ помышленія ума и сердца своего устремилъ къ высшему, небесному своему назначенію, — коль скоро сокровище его тамъ, гдѣ нѣтъ ни печали, ни воздыханія, — коль скоро оканчивая пройденное имъ поприще жизни, онъ можетъ дерзновенно сказать съ Апостоломъ: подвигомъ добрымъ подвизахся, теченіе скончахъ, вѣру соблюдохъ; прочее убо соблюдается мнѣ вѣнецъ правды, его же воздастъ ми Господь въ день онъ, праведный Судія ^[7]. Но какъ не сожалѣть о жизни, если, при концѣ ея оглянувшись назадъ, не видимъ мы ни одного посѣяннаго нами добраго зерна, ни одной мысли, оставляющей по себѣ благотворный слѣдъ, ни одного начинанія на пользу себѣ и ближнимъ нашимъ? Какъ не сожалѣть о жизни, если вся она была только сцѣпленіемъ преступленій и пороковъ одинъ другаго хуже и отвратительнѣе? Докторъ магнетизеръ, какъ замѣтно, попалъ на своего; какъ тотъ, такъ и другой, почитая жизнь, «пустою и глупою шуткой», порѣшили разыграть ее въ послѣднемъ фарсѣ съ безстыдствомъ язычника временъ Августовыхъ и съ безстрашіемъ отверженныхъ сыновъ тьмы кромѣшной.

Понятно, что когда впервые пришла мнѣ мысль, о которой упомянуто, я весьма естественно не могъ не припомнить г. Вальдемара. Мнѣ слишкомъ хорошо была извѣстна его философская твердость духа, чтобъ ожидать какого либо сопротивленія съ его стороны; родственниковъ онъ въ Америкѣ не имѣлъ, стало быть не могло представиться и сторонняго вмѣшательства. Я откровенно высказалъ ему все, и къ великому удивленію моему, это живо заинтересовало его. Я говорю — къ великому удивленію, потому что хотя онъ и подвергалъ себя моимъ магнетическимъ опытамъ, но никогда не обнаруживалъ ни малѣйшаго сочувствія къ дѣйствіямъ симъ. Болѣзнь его именно была такова, что дозволяла почти положительно опредѣлить время смерти, — и мы условились, чтобъ за 24 часа или около того до кончины, онъ прислалъ за мною.

Вотъ что значить имѣть философскую твердость духа! Съ нею вовсе нѣтъ никакой надобности молить Бога о ниспосланіи мирной и непостыдной кончины живота нашего, а можно даже самый страшный моментъ этотъ употребить для изысканій на пользу науки, въ ожиданіи необъятности послѣдствій для мнимаго блага человѣчества. Предаде Богъ всѣхъ этихъ господъ съ философской твердостью духа въ неискусенъ умъ творити неподобная ^[8].

Въ настоящее время прошло не болѣе семи мѣсяцевъ со дня, въ который я получилъ отъ Вальдемара собственноручную записку слѣдующаго содержанія:

«Любезный П!

Вы можете пожаловать и теперь. Д. и Ф.^[9] согласны въ томъ, что я не дотяну долѣе полуночи, и мнѣ кажется, разсчетъ ихъ весьма вѣренъ.

Вальдемаръ.

Записка эта была получена мною черезъ полчаса по написаніи, а черезъ пятнадцать минутъ я былъ уже въ комнатѣ умирающаго. Я не видалъ его передъ этимъ дней десять, и былъ испуганъ ужасной перемѣной, совершившеюся въ такое короткое время. Цвѣтъ лица былъ свинцовый; глаза совершенно тусклые, а истощаніе таково, что скулы рѣшительно прорѣзывались сквозь натянутую кожу. Мокротныя изверженія были чрезмѣрны; пульсъ едва-едва былъ ощутителенъ. Несмотря на то, умственныя способности сохранились въ особенно замѣчательной степени и даже проявлялась въ извѣстной мѣрѣ сила физическая. Онъ говорилъ внятно, принималъ безъ посторонняго пособія лекарства, и когда я вошелъ въ комнату, — записывалъ карандашомъ какія-то замѣтки или памятки. Онъ былъ обложенъ и поддерживаемъ въ постелѣ подушками; доктора Д. и Ф. находились при немъ.

Повидавшись съ больнымъ, я отвелъ докторовъ къ сторонѣ и просилъ у нихъ подробнѣйшаго отчета о физическомъ состояніи паціента. Лѣвое легкое было уже около 18 мѣсяцевъ въ окаменѣломъ или хрящевидномъ состояніи, то-есть совершенно негодно для жизненнаго дѣйствія; правое, въ верхней части, было тоже, если не вообще, то въ частности, хрящевато; нижняя же часть его составляла сплошную массу гноящихся туберкуловъ, такъ сказать, одинъ на другомъ. Существовали язвы сквозныя, обширныя и въ одной точкѣ приросты къ ребрамъ. Эти явленія въ правой половинѣ были сравнительно не такъ застарѣлы, но окаменѣніе вообще шло съ удивительною быстротою; за мѣсяцъ медики не видѣли и признака, и не болѣе какъ за три дня ими усмотрѣнъ былъ приростъ къ ребрамъ. Независимо отъ чахотки, подозрѣвали аневризмъ аорта, но на этотъ предметъ діагностика не могла быть совершенно точна. По согласному мнѣнію обоихъ докторовъ, г. Вальдемаръ долженъ былъ умереть около полуночи слѣдующаго дня въ воскресенье. Это происходило въ субботу въ семь часовъ.

Отходя отъ больнаго для разговора со мной, доктора простились съ нимъ окончательно, ибо имѣли намѣреніе прекратить свои визиты: но по настоянію моему, согласились пріѣхать еще на слѣдующій день около 10 часовъ вечера.

Когда они удалилися, я свободно говорилъ съ г. Вальдемаромъ о близкой его кончинѣ и особенно о предположенномъ опытѣ. Онъ повторилъ мнѣ, что согласенъ, и даже, что желаетъ этого, при чемъ приглашалъ начать немедленно.

Ктожь это разговаривалъ такъ свободно о великой минутѣ разлученія души съ тѣломъ? Кто-жь это, готовясь переступить въ другой міръ, положимъ, хоть невѣдомый, смотрѣлъ на себя, какъ на субъектъ празднаго любопытства, и поддерживаемый въ этой мысли другимъ, подобнымъ же матеріалистомъ, совершенно смѣжилъ очи свои предъ разверзающейся передъ нимъ бездной вѣчности? Кто это — язычники чтоль? Но и тѣ просили въ эти мгновенія приносить умилостивительныя жертвы богамъ своимъ. Дикари какіе нибудь? Но и тѣ на сей разъ заставляютъ пѣть хвалебные гимны идоламъ своимъ. Нѣтъ, это говорятъ христіане, слышавшіе слово Божіе, или правильнѣе, не христіане, а отвергшіеся вѣры безбожники, съ философскою твердостію духа, матеріалисты, умничанье которыхъ самовѣрнѣйшимъ образомъ изображено Премудрымъ почти за три тысячи лѣтъ назадъ: самослучайно-дескать рождени есмы, и посемъ будемъ яко же не бывше: понеже дымъ дыханіе въ ноздрехъ нашихъ и слово искра въ движеніи сердца нашего, ей же угасшей, пепелъ будетъ тѣло и духъ нашъ разліется, яко мягкій воздухъ ^[10]. Прогрессъ, какъ видите, поворотилъ назадъ…

При больномъ находились для прислугъ мужчина и женщина: но я не былъ расположенъ начать дѣло этого рода безъ свидѣтелей, которые во всякомъ случаѣ заслуживали бы болѣе вѣроятія, и потому отложилъ испытаніе до осьми часовъ слѣдующаго дня, когда прибылъ мнѣ на помощь студентъ медицинскаго факультета Теодоръ Л. И., котораго я зналъ нѣсколько. Первоначальная моя мысль была дождаться докторовъ: но я немогъ долѣе откладывать опыта, во первыхъ — по настоянію самого г. Вальдемара, и во вторыхъ — по убѣжденію, что нельзя было терять и минуты, ибо больной видимо и съ чрезвычайною быстротою клонился къ смерти.

Замѣчаете ли, читатели, что ни доктора, ни самъ больной ни мало не подумали о христіанскомъ приготовленіи къ переходу въ другую жизнь? Кто воспретилъ имъ это? Духъ сомнѣнія, духъ отрицанія, духъ самоусовершенствованія, духъ невѣрія, духъ лжи и неправды, духъ, иже не исповѣдуетъ Іисуса Христа во плоти пришедша, духъ наконецъ антихрістовъ ^[11]. Прошу помнить это для дальнѣйшихъ соображеній при изложеніи обстоятельство этого страшнаго дѣла, а между тѣмъ подумать да и сказать мнѣ потомъ: не имѣетъ ли и наука, мудрствующая постихіямъ міра сего, а не о Христѣ, того одуревающаго свойства, которое видимъ въ людяхъ, исключительно занятыхъ страстію и готовыхъ для ея удовлетворенія принести въ жертву и чувство религіозное, и любовь родственную и привязанность дружественную, — все, все, что есть святаго для человѣка на землѣ? Подъ чью она тогда попадаетъ дирекцію?…

Г. Л. И. согласился записывать все, что произойдетъ, и по его-то запискѣ я долженъ теперь продолжать разсказъ, почерпаемый, или лучше, выписываемый здѣсь буквально.

Не доставало 5 минутъ до 8 часовъ, когда я, взявъ за руку больнаго, просилъ его объявить г. Л. И. столь внятно, сколько это ему возможно: точно-ли онъ, г. Вальдемаръ, вполнѣ согласенъ на то, чтобъ я магнетизировалъ его въ этомъ положеніи? Онъ отвѣчалъ слабымъ, но совершенно внятнымъ голосомъ: да, я хочу быть магнетизированъ, и тотчасъ присовокупилъ къ этому: я опасаюсь, что вы слишкомъ долго медлили. Въ то время, когда онъ произносилъ это, я началъ тѣ магнетическіе пассы, которые, по моимъ наблюденіямъ, имѣли на него наиболѣе вліянія. Онъ, очевидно, ощутилъ дѣйствіе моей руки при первомъ косвенномъ пассѣ передъ его лбомъ: но несмотря на мои усилія, я не могъ добиться другаго видимаго результата до 10 часовъ и нѣсколькихъ минутъ, когда доктора Д. и Ф. прибыли по данному ими обѣщанію. Въ краткихъ словахъ я объяснилъ имъ, что хотѣлъ дѣлать, и такъ какъ они съ своей стороны не видѣли къ тому препятствія, ибо признавали больнаго уже въ агоніи (въ смертномъ томленіи, въ умираніи): то я продолжалъ, не колеблясь, перемѣнивъ только косвенные пассы на вертикальные сверху внизъ, и совершенно вперивъ мой взоръ въ правый глазъ паціента.

Какая сила воли сначала у паціента, который еще бредитъ подъ вліяніемъ земныхъ впечатлѣній, и потомъ у кураторовъ его, которымъ, быть можетъ, долго еще придется бредить, подъ вліяніемъ научной страсти, повелѣвающей имъ смотрѣть на своего паціента, какъ на любопытный субъектъ, и дѣлать, «не колеблясь», все, что имъ вздумается для пользы… науки! Страдай, несчастный паціентъ! Что имъ до тебя! Тутъ наука, наука въ виду; то есть, не суббота человѣка ради, а человѣкъ ради субботы…

Въ это время пульсъ его былъ едва замѣтенъ, а дыханіе, продолжавшееся съ перемѣжками около полуминуты, было почти храпѣніемъ. Состояніе это продолжалось безъ перемѣны около четверти часа; послѣ чего вздохъ совершенно естественный, хотя очень глубокій, вырвался изъ груди умирающаго: но дыханіе, для слуха, сохранило вполнѣ прежнюю храпливость безъ уменьшенія перемѣжекъ; въ это время оконечности тѣла умирающаго были ледяно-холодны.

Въ одиннадцать часовъ безъ пяти минутъ я замѣтилъ несомнѣнные признаки магнетическаго вліянія. Стекловидное колебаніе глаза замѣнилось тѣмъ выраженіемъ тягостнаго внутренняго созерцанія, которое усматривается лишь въ случаяхъ ясновидѣнія, и насчетъ котораго совершенно нельзя ошибиться.

А мы, и чуть ли не каждый изъ насъ, видѣли подобныя явленія и безъ магнетическаго вліянія и безъ случаевъ особеннаго ясновидѣнія, и тоже вѣримъ и знаемъ, что насчетъ значенія ихъ нельзя ошибиться. Стоя надъ смертнымъ одромъ близкихъ къ намъ, мы радовались какому-то полному, небесному восхищенію выражавшемуся на лицѣ умирающаго, обращенному обыкновенно въ такія минуты на правую сторону; скорбѣли и ужасались, замѣчая тягостное, усиленное вниманіе или созерцаніе чего-то, какъ видно, ужасающаго и крайне непріятнаго, представлявшагося взорамъ отходящаго съ лѣвой стороны. Разогните Четь-Минеи, Прологи, благочестивыя жизнеописанія, — вы, если не на каждой страницѣ, то при концѣ почти всякой біографіи человѣка праведнаго и грѣшнаго, христіанина и язычника встрѣтите тѣ явленія, которыя современная наука ухитрилась изъяснять магнетическимъ вліяніемъ. Ктожь нашихъ-то больныхъ магнетизировалъ въ великую минуту разлученія души съ тѣломъ? Ктожь это ихъ-то заставлялъ улыбаться съ правой, и приводилъ въ ужасъ и содроганіе съ лѣвой стороны? Отвѣчай мнѣ, наука, гордо вземлющаяся на разумъ Божій и все объясняющая!

Нѣсколькими быстрыми пассами я заставилъ вѣки трепетать, какъ при начинающемся снѣ, и еще нѣсколькими такими же закрылъ ихъ совершенно. Не довольствуясь однакоже симъ, я дѣятельно и неослабно продолжалъ манипуляціи со всею доступною мнѣ силою воли до тѣхъ поръ, пока не одеревянилъ совершенно членовъ больнаго, приведя ихъ въ положеніе, которое казалось мнѣ наиболѣе удобнымъ.

Какъ кому угодно, а мнѣ кажется, что магнетизеръ въ этомъ случаѣ напрасно приписываетъ силѣ собственной воли то, что бываетъ со всякимъ умирающимъ естественнымъ порядкомъ. Трепетаніе вѣкъ, потомъ закрытіе ихъ, одеревѣненіе членовъ, вытянутіе — все это вещи слишкомъ обыкновенныя. Вотъ развѣ приданіе трупу того или другаго «наиболѣе удобнаго положенія», — это пожалуй; но на такую манипуляцію, мнѣ кажется, всякій способенъ.

Когда все было устроено такимъ образомъ, пробило 12 часовъ (полночь!…), и я просилъ двухъ медиковъ и студента осмотрѣть г. Вальдемара. Послѣ многихъ наблюденій и испытаній, они признали, что умирающій находился въ необыкновенно-полнѣйшемъ состояніи каталепсіи. Любопытство (!?) обоихъ докторовъ было возбуждено до послѣдней степени; одинъ изъ нихъ г. Д. тотчасъ же рѣшился остаться на всю ночь при постели паціента (!); докторъ же Ф. простился съ нами, объявивъ, что пріѣдетъ около разсвѣта. Г. Л. И. и прислуга остались.

Когда-то Св. Іоаннъ Дамаскинъ, въ благоговѣйномъ созерцаніи великаго момента разлученія души съ тѣломъ, говорилъ между прочимъ въ вдохновенныхъ гимнахъ своихъ: «молчите, молчите, не тревожьте почившаго и вы увидите великое таинство. Страшный часъ, — молчите, да съ миромъ душа изыдетъ; великій теперь для нея подвигъ». Теперь, какъ видите, не тому учитъ эта мрачная наука; она становится у смертнаго одра ближняго не тайнозрительницею, а (простите за выраженіе) сплетницей, не утѣшительницею и не облегчительницей страданій умирающаго, а палачомъ, и какъ тигръ надъ растерзанной, но еще трепещущей жертвой, допытывается тайны болѣзненнаго разлученія души отъ тѣла. Да полно признаетъ ли она въ человѣкѣ присутствіе души — этого животворящаго начала?… Будемъ читать дальше, — можетъ, и узнаемъ и услышимъ отвѣтъ на это.

Мы оставили г. Вальдемара совершенно спокойнымъ до трехъ часовъ утра; послѣ чего осмотрѣли его и нашли рѣшительно въ томъ-же положеніи, какъ при отъѣздѣ г. Ф. Пульсъ былъ также съ трудомъ распознаваемъ; дыханіе едва замѣтно, да и то при посредствѣ подставляемаго зеркала; глаза были естественно смежены, а члены все также вытянуты, тверды и холодны, какъ мраморъ. Несмотря на то, общій видъ рѣшительно не представлялъ образа смерти.

Приблизясь къ г. Вальдемару, я употребилъ полуусиліе, чтобъ побудить правую руку его слѣдовать за моею, которою я медленно поводилъ надъ нимъ. Опыты этого рода никогда не удавались вполнѣ надъ г. Вальдемаромъ, а потому и въ настоящемъ случаѣ я, конечно, весьма мало надѣялся на успѣхъ: но къ великому моему удивленію, рука его, хотя слабо, но безъ усилій послѣдовала за направленіемъ моей руки. Тогда я рѣшился попробовать сдѣлать нѣсколько вопросовъ. — Г. Вальдемаръ! спросилъ я. Спите-ли вы? — Онъ не отвѣчалъ, но я замѣтилъ дрожаніе около его губъ, и это побудило меня повторить вопросъ нѣсколько разъ. При третьемъ разѣ очень легкая дрожь пробѣжала по всему тѣлу его; вѣки ��ткрылись на столько, что можно было видѣть бѣлую полосу глазнаго яблока; губы тяжело и медленно шевельнулись и изъ устъ вышли чуть-чуть слышныя слова: да.. сплю теперь… не будите меня… оставьте меня такъ умереть.

Напрасны просьбы твои, несчастный! Это вѣдь не братья твои по плоти, не христіане по духу Евангельской вѣры и любви: это такіе ученые, для которыхъ ты не болѣе, какъ любопытный субъектъ; они измучатъ тебя, чтобъ допытаться тайны отъ вѣка сокрытой; допытаются ли — это еще вопросъ: но ты не умолишь ихъ прекратить твои мученія. Они исправляютъ на землѣ должность тѣхъ мучителей, въ руки которыхъ переходитъ теперь бѣдная душа твоя, и потому не жди себѣ ни здѣсь, ни тамъ пощады.

Я ощупалъ члены, и нашелъ ихъ все также холодными и одеревенѣлыми. Правая рука, какъ и передъ симъ, повиновалась движенію моей руки. Я опять спросилъ ясновидящаго: все ли вы чувствуете въ груди боль, г. Вальдемаръ? — На этотъ разъ отвѣтъ послѣдовалъ немедленно, но еще менѣе внятно: никакой боли.. я умираю. Я не счелъ нужнымъ болѣе тревожить его въ этотъ разъ, и потомъ до пріѣзда доктора Ф. не было ничего ни сдѣлано, ни спрошено. Онъ прибылъ передъ свѣтомъ и крайне удивился, нашедши больнаго еще живымъ. Освидѣтельствовавъ его пульсъ и поднеся зеркало къ устамъ, онъ просилъ меня еще поговорить съ паціентомъ: Я спросилъ: г. Вальдемаръ! спите ли вы еще? — Какъ тогда — въ первый разъ, такъ и теперь протекло нѣсколько минутъ до отвѣта, въ теченіи которыхъ умирающій, казалось, сосредоточивалъ все возможное ему усиліе, чтобъ говорить. При четвертомъ разѣ онъ сказалъ чрезвычайно слабо и неразборчиво: да.. сплю… умираю. По мнѣнію, или лучше, по желанію докторовъ, нужно было оставить г. Вальдемара въ этомъ состояніи мнимаго спокойствія, не тревожа до смерти, которая, по единогласному нашему заключенію, должна была послѣдовать черезъ нѣсколько минутъ. Не менѣе того я вознамѣрился сдѣлать ему еще одинъ вопросъ и повторилъ предшествовавшій. Во время произнесенія мною уже извѣстныхъ словъ, въ лицѣ умирающаго произошла чрезвычайная перемѣна. Глаза пришли въ вращательное движеніе и медленно открылись, причемъ зрачки закатились подъ лобъ. Кожа внезапно приняла мертвенный цвѣтъ, скорѣе походя на бѣловатую бумагу, чѣмъ на пергаменъ, а гектическія круглыя пятна, которыя до этой минуты ясно обозначались на срединѣ каждой щеки, внезапно сошли; я употребляю выраженіе «сошли», потому что внезапность ихъ исчезновенія, не представляла мнѣ въ ту минуту никакого другаго подобія, какъ отходъ пламени съ задутой свѣчки. Въ тоже время верхняя губа скрутилась и поднялась выше десенъ и зубовъ, которые до той минуты были ею совершенно закрыты, а нижняя челюсть отвалилась, отвисла съ весьма слышнымъ шумомъ, оставивъ ротъ широко открытымъ и вполнѣ показавъ глотку и языкъ распухшій и черный. Надѣюсь, что ни одному изъ присутствовавшихъ тогда со мною не были совершенно чужды страшныя зрѣлища, представляемыя различными видами смерти: но при всемъ томъ отвратительно-безобразный и ужасающій видъ г. Вальдемара въ эту минуту до такой степени превышалъ всякое понятіе, что каждый изъ насъ, будто ошеломленный, отскочилъ отъ его кровати.

Что же, господа, — гдѣ жь дѣвалась ваша философская твердость духа? Чего вы испугались? Отвратительнаго вида вашей жертвы? Да развѣ вамъ не объяснила наука ваша, что это все какъ нельзя болѣе естественно? Мы — другое дѣло, — мы боимся и трепещемъ отъ одного вашего разсказа; ибо знаемъ, кто невидимо присутствовалъ въ эти страшныя минуты у одра страдальца, ибо намъ сказано, что смерть грѣшниковъ люта ^[12], и видя ее на другихъ, мы трепещемъ за самихъ себя. А вамъ-то что, великіе мудрецы вѣка? Не боялись проторгнуться въ заповѣдную область таинъ Божіихъ, — чтожь вы испугались вида, во всемъ — внутри и снаружи — похожаго на васъ человѣка? Ободритесь, господа философы, и продолжайте!

Я вижу, что достигъ здѣсь въ разсказѣ моемъ той точки, съ которой каждый читающій впадетъ въ совершенное невѣріе; не смотря на то, я долженъ продолжать.

Г. Поэ, говоря это, имѣетъ въ виду своихъ соотечественниковъ — Американцевъ, изъ которыхъ каждый, по своему произволу, выдумываетъ себѣ религію, свою философію, свои законы нравственные, свою правду и кривду, свою совѣсть, совершенно независимо отъ всего того, чему учитъ Евангеліе и древне-Апостольская Вѣра. Въ насъ дальнѣйшій разсказъ не только не породитъ невѣрія, но даже не возбудитъ особеннаго удивленія; ибо все это мы много разъ читали, много слышали а иные даже и видѣли своими глазами; да то бѣда что читанное-то нами было въ книгахъ священныхъ, а вѣдь этихъ книгъ многіе изъ нынѣшнихъ ученыхъ не жалуютъ, и все тамъ написанное подвергаютъ сомнѣнію или прямо почитаютъ вымысломъ; слышанное и видѣнное другими то же отвергается многими изъ нашихъ умниковъ, какъ не имѣющее авторитета достовѣрности, исключительно принадлежащаго ихъ собственному я. Слѣдовательно, продолжайте, г. Поэ, невѣровъ вы не убѣдите, а насъ не удивите.

Въ г. Вальдемарѣ не оставалось нималѣйшаго признака жизни. Порѣшивъ между собою, что онъ уже умеръ, мы собирались предоставить трупъ его попеченію двухъ лицъ, составлявшихъ его прислугу, когда сильный трепетъ языка его заставилъ насъ остановиться. Это трепетное движеніе продолжалось, можетъ быть, минуту: послѣ чего изъ неподвижныхъ и удаленно-разверстыхъ одна отъ другой челюстей изшелъ такой голосъ, что было бы совершеннѣйшимъ съ моей стороны безуміемъ пытаться дать о немъ понятіе какимъ либо описаніемъ. Конечно, можно было бы примѣнить къ опредѣленію его два или три эпитета; я, напримѣръ, могъ бы сказать, что то были звуки дряблые, жосткіе, глухіе, пустые, глубокіе: но отвратительно-ужасающая общность произведеннаго ими впечатлѣнія рѣшительно невыразима, по той весьма простой причинѣ, что никогда никакой подобный сему звукъ не поражалъ человѣческаго слуха. Были однакожь двѣ особенности, которыя, какъ тогда, такъ и теперь, по мнѣнію моему, исключительно знаменовали эти звуки и могутъ представить, разумѣется, наислабѣйшую лишь тѣнь понятія о сверхъчеловѣческой странности ихъ. Во первыхъ голосъ, доходилъ до нашего (по крайней мѣрѣ до моего) слуха будто бы изъ чрезвычайно-отдаленнаго мѣста, или же изъ преглубочайшаго подземелья. Во вторыхъ, онъ производилъ на мой слухъ такое впечатлѣніе (я предвижу, что въ этомъ случаѣ мнѣ невозможно быть понятнымъ), какое производятъ на чувство осязанія студенистыя и слизистыя вещества. Я говорю о звукѣ и голосѣ, желая выразить, что звукъ этотъ былъ послѣдовательностью слоговъ, обозначавшихся съ ясностію, но съ ясностію именно совершенно-чудесною, невыразимо-поразительною. Г. Вальдемаръ очевидно отвѣчалъ на вопросъ, который былъ сдѣланъ ему мною за нѣсколько минутъ предъ симъ. Вы помните, что я спросилъ его тогда: спите ли вы еще? Теперь онъ отвѣчалъ: да… нѣтъ.. я спалъ… а теперь… теперь я мертвъ.

Откуда же звукъ этотъ, ничѣмъ невыразимый, ничѣмъ необъяснимый? Откуда этотъ голосъ, образовавшійся въ правильные, членораздѣльные звуки? Принимая въ соображеніе всецѣлое разстройство организма умершаго и наконецъ отсутствіе всякихъ жизненныхъ отправленій, признанное самими экспертами, нельзя не согласиться, что покойникъ никакъ не могъ самъ собою связать и выговорить почти восемь словъ, при рѣшительной неподвижности разверстыхъ челюстей и распухшаго, почернѣлаго, высунутаго языка. Чревовѣщатели хоть и произносятъ цѣлыя рѣчи какбы брюхомъ, но въ процессѣ говоренія у нихъ участвуютъ и легкія и гортань и языкъ и уста; а у г. Вальдемара все это было въ неподвижномъ, омертвѣломъ, наконецъ даже полуразрушенномъ состояніи. Невозможно также представить себѣ, чтобы въ минуту сдѣланія докторомъ Поэ вопроса, невыраженный отвѣтъ остался въ организмѣ умиравшаго, какъ осадокъ какой нибудь жидкости или матеріи вообще. Слово есть достояніе духовной стороны человѣка; его сознательно можетъ употреблять только духъ, да и то непостижимымъ для насъ образомъ, но ни какъ не тѣло. Сорока, попугай произносятъ заученныя слова, по устройству ихъ языка и внутренняго строенія ихъ организма, да потому еще, что имъ присуще оживляющее начало, животная душа; а въ г. Вальдемарѣ сами доктора не нашли нималѣйшаго признака жизни. Бывали опять случаи, что человѣкъ умершій въ состояніи уже охлажденія, издавалъ изнутри себя звукъ: но это было неболѣе, какъ изверженіе послѣдняго остатка воздуха въ легкихъ, а отнюдь не членораздѣльные звуки, составившіе у г. Вальдемара ровно 12 слоговъ, не безсмысленныхъ какихъ нибудь, а связныхъ и полныхъ внутренняго значенія. Наконецъ какъ ни странно вдругъ услышать отъ трупа человѣческій звукъ: но все въ немъ не на столько ужаснаго, сколько, по сознанію самаго Поэ, было страшнаго и «отвратительно-ужасающаго» въ словахъ, изрыгн��тыхъ его паціентомъ. Откуда жь, спрашиваемъ опять, такіе членораздѣльные звуки? Откуда въ нихъ эта, страховитость, отвратительность, слизистость, такъ сказать? Кто былъ тутъ дѣйствующимъ лицомъ, видимо не управлявшимъ полуразрушенными органами трупа и однакожь говорившимъ сознательно и складно?

Позволяемъ себѣ привести одинъ разсказъ, имѣющій поразительное сходство съ тѣмъ, что передаетъ г. Поэ о своемъ паціентѣ. Разсказъ этотъ напечатанъ въ Отчетѣ журнала: Маякъ, 1844 г.

«Въ первые годы службы своей въ Астрахани (1821 г.) лейтенантъ М. М. Шамшевъ, нынѣ помѣщикъ Тверской губерніи, жилъ въ приходѣ церкви св. Іоанна Златоуста, въ особомъ флигелькѣ дома вдовы священнической, у которой были три дочери: къ нимъ часто приходила гостить бѣдная старушка Катерина Ивановна, не отличавшаяся однакожь особенною набожностью и безъукоризненностью своего поведенія.

Въ послѣднее свое посѣщеніе Катерина Ивановна занемогла, осталась у вдовы и черезъ недѣлю умерла. Когда она стала кончаться», говоритъ Шамшевъ, «ко мнѣ прибѣжали въ великомъ испугѣ и кликнули смотрѣть: никогда я не видалъ такой ужасной кончины. Такъ ее страшно корчило, вскидывало, и такъ неистово она стонала, что всѣ домашніе и сосѣди едва смѣли войти въ ту комнату; напрягши все свое мужество, и я едва-едва былъ въ силахъ достоять до конца. Любопытство видѣть все самому придало мнѣ силы. Наконецъ она затихла и скончалась. Ее стали обмывать; я ушелъ къ себѣ, и закуривъ трубку, ходилъ взадъ и впередъ по своей комнатѣ въ самомъ грустномъ настроеніи духа, обдумывая: что бы это значило? Не прошло и часу послѣ того, какъ я ушелъ отъ покойницы и раздумывалъ у себя, вдругъ на хозяйскомъ крылечкѣ, которое приходилось противъ моего окна, слышу шумъ и какъ будто что-то заслонило его. Я взглянулъ пристальнѣе въ окно; на крылечко выбѣжали и столпились всѣ хозяйки и сосѣдки; ни на одной лица не было, такъ онѣ были перепуганы, и кличутъ меня: — М. М! подите сюда!.. слышите хохотъ? — Какой хохотъ? — Катерина Ивановна хохочетъ.

Въ самомъ дѣлѣ, пока я надѣвалъ сюртукъ, — изъ комнаты, гдѣ лежала покойница, раздался по всему дворику ужасный хохотъ. Я побѣжалъ, вхожу къ покойницѣ: она лежитъ на столѣ совсѣмъ прибранная; прикоснулся, — вся уже остыла. Хозяйки и сосѣдки, не смѣя войти въ комнату, украдкою выглядывали изъ-за дверей. Пока я осматривалъ да всматривался, стоя подлѣ самаго лица Катерины Ивановны, раздался ужасный, заливной хохотъ. Я невольно отпрыгнулъ шага на два; волосъ дыбомъ, морозъ оледѣнилъ всю кровь въ жилахъ моихъ. — Господи! какъ бѣсы-то надъ душенькой потѣшаются! жалобно проговорилъ кто-то въ толпѣ присутствовавшихъ за дверьми. Между тѣмъ народу сбѣжалось довольно. Хохотъ продолжался. Придя нѣсколько въ себя, я подошелъ поближе, всматривался въ лицо, — но никакого движенія въ губахъ, ни въ одномъ мускулѣ лица, — а хохотъ невыносимый. Было нѣсколько пріемовъ такого хохота, пока призванный псаломщикъ не началъ читать псалтирь; тогда все прекратилось.

Шамшевъ говорилъ объ этомъ съ штабсъ-лекаремъ 45 флотскаго экипажа Роновымъ и съ инспекторомъ Астраханской Врачебной Управы Суворовымъ. Оба они не могли дать никакого физіологическаго объясненія этому чудному явленію, и не находили ничего подобнаго въ лѣтописяхъ физіологіи, а утверждали, что случалось умершимъ, во время обмыванія, издавать голосъ, похожій на неясное слово, на хохотъ или хрипѣніе: но это легко объясняли они движеніемъ воздуха, остававшагося въ легкихъ, черезъ-гортань; а болѣе или менѣе сомкнутое состояніе зубовъ и губъ, при различныхъ положеніяхъ языка могли разнообразить послѣдніе звуки умершаго во время обмыванія, въ скорости совершенно прекращавшіеся. Но періодическій, дикій и продолжительный хохотъ безъ всякаго участія губъ и безъ движенія какихъ либо мускуловъ, физіологическими причинами, по ихъ мнѣнію, необъяснимо. Если же не человѣкъ умершій хохоталъ: то кто-же за него хохоталъ?»

Авторъ Отчета рѣшаетъ этотъ вопросъ прямо, что хохоталъ бѣсъ, овладѣвшій душою грѣшницы: но мы не пойдемъ такъ далеко, хоть и въ этомъ, нѣсколько поспѣшномъ, убѣжденіи есть своя доля правды. Спросимъ только: присутствовало ли въ г. Вальдемарѣ то высшее, животворное начало, которое мы обычно называемъ душою? Было ли оно въ немъ во всѣ три раза, — когда, то есть, онъ свободно изъявлялъ желаніе быть магнетизируемымъ, когда говорилъ потомъ, что онъ спитъ и умираетъ, и когда наконецъ произнесъ поразившія всѣхъ ужасомъ слова: я мертвъ? Надѣюсь, что никто противъ того не станетъ спорить, что было. Самые отчаянные матеріалисты должны согласиться съ тѣмъ, что не физическимъ же образомъ дѣйствовалъ на своего паціента докторъ Поэ, и что при манипуляціяхъ внѣшнихъ главнѣе всего требовались чрезвычайныя усилія воли; а воля какъ извѣстно даже тому, кто знаетъ только азбуку психологіи, принадлежитъ не къ животнымъ отправленіямъ организма, а къ высшимъ проявленіямъ духа. Еслижь это такъ, то значитъ, и въ паціентѣ было однородное начало, приходившее въ соприкосновеніе съ началомъ, управлявшимъ дѣйствіями куратора и совершенно подчинившееся ему только тогда, когда оно потеряло точку опоры для своей дѣятельности и исполняло то, что было угодно его владыкѣ. Замѣчательно, что во всѣ три момента дѣйствіе свободной воли умиравшаго было не одинаково: на предложеніе Поэ подвергнуть его магнетизированію, г. Вальдемаръ отвѣчалъ полною готовностію и даже торопилъ ученаго испытателя немедленно начать свои опыты; передъ несчастнымъ еще не открывалась та страшная область князя тьмы, въ которую вступалъ онъ. За тѣмъ обнаружилось сознаніе мучительной боли, происходившей отнюдь не въ тѣлѣ, а въ другой половинѣ бытія его, ибо на вопросъ доктора: не чувствуетъ ли онъ боли въ груди? — г. Вальдемаръ отвѣчалъ: никакой; а между тѣмъ за минуту передъ тѣмъ умолялъ своего истязателя оставить его умереть такъ. Наконецъ въ третій моментъ онъ уже совершенно отказывается отъ дальнѣйшихъ опытовъ, и истощивъ напрасныя мольбы о пощадѣ, думаетъ устрашить своихъ мучителей ужасными словами; я мертвъ. Во всемъ этомъ нельзя не видѣть самоличной дѣятельности духа, постепенно отторгавшагося отъ всего земнаго и начинавшаго испытывать дотолѣ невѣдомыя впечатлѣнія инаго міра, къ которому онъ такъ дурно былъ приготовленъ.

Устранивъ такимъ образомъ всякое сомнѣніе о дѣйствительности присутствія въ несчастномъ паціентѣ высшаго, оживляющаго начала, обыкновенно называемаго душою, мы, чтобъ разрѣшить вопросъ: кто говорилъ, какъ выражается поэтъ, «полуразрушась надъ могилой», прежде того изслѣдуемъ: какія ощущенія испытываетъ душа, разлучаясь отъ тѣла? Сначала непремѣнно тягостныя: она разлучается съ тою половиною, которая пребывала бы съ нею въ этомъ неразрывномъ единеніи, еслибъ не грѣхъ, извратившій всю природу человѣка и постановившій нескончаемую вражду между плотію и духомъ. Тягость этой борьбы и скорби знаетъ Церковь Православная; и для того-то она вооружаетъ отходящаго вѣрой и надеждой; для того-то укрѣпляетъ его дѣйственными своими молитвами и не оставляетъ души и по ту сторону гроба; для того-то и философы нынѣшніе вооружаются твердостію духа, которая однакожь, какъ мы видѣли на г. Вальдемарѣ, разлетается прахомъ и дымомъ при первомъ шагѣ въ страну загробную. Но по мѣрѣ ослабленія узъ, привязывавшихъ душу къ плоти, она съ большимъ уже нетерпѣніемъ рвется въ высшія, болѣе сродныя ей сферы и тоскуетъ вмѣстѣ съ Давидомъ: увы мнѣ, яко пришельствіе мое продолжися на земли! ^[13] и чѣмъ слабѣе становятся всѣ земныя привязанности, тѣмъ сильнѣе стремится она — вверхъ, или внизъ, — это все равно въ настоящемъ случаѣ. Для нея въ мірѣ земномъ и видимомъ нѣтъ уже жилища; она задыхается, мучится тамъ, какъ птица безъ воздуха, какъ рыба безъ воды, въ велицѣмъ подвизѣ содержится, какъ говоритъ св. Іоаннъ Дамаскинъ.

Спрашиваемъ теперь всѣхъ и каждаго: не мучительно ли для души, насильно удерживаемой въ несродной ей сферѣ, и съ перваго шага въ вѣчность начинающей испытывать истязанія, виновниковъ которымъ она знаетъ, и находитъ, что они могли бы прекратить ихъ, еслибъ захотѣли? Въ душѣ, какъ бы она ни была преступна, все еще остается хоть слабая надежда на милосердіе и любовь Божію, и потому для нея не такъ страшны неизвѣстныя еще мученія, какъ томительно то состояніе, въ которомъ она пребываетъ, вися, такъ сказать, между двухъ міровъ. Вотъ для чего и установлено Церковію Православною послѣдованіе о исходѣ души! Церковь молится здѣсь о скорѣйшей, легчайшей, безпрепятственной развязкѣ драмы, называемой жизнію человѣческой, и дальнѣйшую участь отходящаго предаетъ неистощимому милосердію и Высочайшей любви Ходатая спасенія нашего. Дѣйствительно, въ эти минуты, говоря словами св. Дамаскина, совершается великое таинство, и душа тужитъ и скорбитъ, если ее долѣе извѣстнаго срока удерживаетъ что нибудь въ негодномъ жилищѣ, которое грозитъ уже разрушеніемъ, гніетъ и тлѣетъ, не представляя собою нималѣйшей точки опоры для ея дѣятельности.

Очевидно теперь, что я веду моихъ читателей къ тому убѣжденію, что въ несчастномъ Вальдемарѣ говорилъ не кто другой, а его собственная душа, сначала не прозиравшая въ область загробную, потомъ унывшая отъ испытываемыхъ ею страданій замедленнаго разлученія съ тѣломъ, и наконецъ слезно рыдающая и именемъ «любви Божіей» испрашивающая у своихъ же ближнихъ пощады. По нравственному своему состоянію, она стремилась не вверхъ а внизъ, не въ царство свѣта, а въ область тьмы, и потому голосъ ея слышался, по замѣчанію доктора, «какбы изъ преглубочайшаго подземелья». Въ Патерикѣ Печерскомъ пишется, что на привѣтъ архимандрита Діонисія въ первый день Пасхи, послѣ заутрени: Христосъ воскресе, почивающіе въ Кіевскихъ пещерахъ угодники въ одинъ голосъ отвѣтствовали: воистину воскресе, — и звуки эти, по сказанію свидѣтелей, были ясны, свѣтлы и такъ торжественны, что, въ своемъ сліяніи и совокупности были подобны грому. Какъ говоритъ душа, какъ слышатся смертнымъ слова нездѣшняго міра — это тайна; но что они бываютъ слышимы — это аксіома ^[14].

Думаю, что теперь никто не станетъ спорить противъ того, что уже сказано мною, то есть, что люди, подобные г. Вальдемару, по ту сторону гроба, впадаютъ не въ область свѣта, а въ область тьмы, и что свидѣтелями отлученія такихъ душъ отъ тѣла, и потомъ спутниками ихъ въ воздушномъ странствованіи въ недовѣдомую страну вѣчности должны быть силы, равно настроенныя съ ними, — именно, духи сомнѣнія, отрицанія, невѣрія, — короче, слуги антихрістовы со всѣми свойствами ихъ отвратительной, помраченной природы. Съ адскимъ хохотомъ прислуживая мрачной наукѣ, вземшейся на разумъ Божій и ставшей послушнымъ ихъ орудіемъ, они въ свою очередь начинаютъ по своему магнетизировать душу, и въ удовольствіе земныхъ своихъ клевретовъ удерживаютъ ее при тѣлѣ, никуда негодномъ, полуразрушенномъ, мертвомъ. Слабая надежда на милосердіе Божіе и заслуги Искупителя все болѣе и болѣе гаснетъ, все темнѣе становится въ унылой душѣ, все дальше и дальше уходитъ отъ нея, чуть-чуть тлѣя въ сокровеннѣйшей глубинѣ ея. Душѣ отрѣшавшейся кажется, что стоило бы только оторваться отъ омертвѣлаго трупа; стоило бы только рванутся изъ объятій окружившихъ ее силъ темныхъ, чтобы съ молитвеннымъ воплемъ о пощадѣ возлетѣть еще къ незакрывшемуся окончательно царству свѣта, такъ какъ она еще не слышала рѣшительнаго себѣ приговора отъ Судіи Всеправеднаго, и въ правѣ позволить себѣ хоть мало, хоть обманно надѣяться на милосердіе Того, Кто истощилъ Себя на крестѣ за спасеніе рода человѣческаго, который всегда былъ и есть ничѣмъ не лучше ея грѣшной: а тутъ держатъ, съ двухъ сторонъ держатъ, — съ одной такіе же смертные во имя своей науки, съ другой — безсмертные, во имя исконной злобы противъ лучшаго созданія Божія. Какъ же не воскликнуть ей такъ, какъ воскликнула душа г. Вальдемара послѣ семимѣсячныхъ истязаній: изъ любви Божіей, скорѣе, скорѣе усыпите меня?

Скажутъ, пожалуй, что все это мечта. Не думаю, разъ потому, что въ этой мечтѣ больше психологическихъ и разумныхъ основаній, чѣмъ въ бездоказательномъ и голословномъ отнесеніи всей вины необыкновенныхъ явленій исключительно къ дѣйствіямъ злаго духа; во вторыхъ потому, что всему этому легко найти множество подтверждающихъ примѣровъ и подкрѣпительныхъ указаній въ писаніяхъ величайшихъ подвижниковъ и житіяхъ святыхъ всѣхъ вѣковъ и народовъ.

Станемъ теперь читать дальнѣйшій разсказъ доктора Поэ.

Никто изъ присутствовавшихъ не пытался ни отрицать, ни удерживать невыразимаго ужаса, произведеннаго этими словами. Г. Л. И. (студентъ) упалъ безъ чувствъ, а прислуга въ ту же минуту выбѣжала изъ комнаты, и ни за что въ свѣтѣ не соглашалась войти опять. Мои собственныя впечатлѣнія были таковы, что я и думать не смѣю дать о нихъ читателю хоть малѣйшее понятіе. Около часа, мы молча, не произнося ни единаго звука, трудились всячески привести въ чувство г. Д. И. Успѣвъ въ этомъ, мы опять начали внимательно всматриваться въ положеніе г. Вальдемара.

Еще не совсѣмъ отравленное ядомъ сомнѣнія, еще не до послѣдней глухоты оглушенное адскимъ шумомъ отрицанія сердце юноши не могло вынести звуковъ, раздавшихся съ той стороны гроба и ужаснувшаго даже отъявленныхъ невѣровъ. Не стерпѣла такого необычайнаго явленія и простодушная прислуга, — и все это по весьма простой и понятной причинѣ: нерастлѣнные умомъ и сердцемъ яснѣе прозирали внутренними очами духа въ ту область, куда отшелъ паціентъ науки, и не умѣя отдать себѣ отчета въ видимомъ и слышимомъ, самимъ ужасомъ своимъ неотразимо свидѣтельствовали о неприкосновенности таинъ міра загробнаго. Утаилъ Всевышній отъ премудрыхъ и разумныхъ, и открылъ есть та младенцамъ.

Оно (положеніе) нисколько не измѣнилось противъ описаннаго сейчасъ; вся разница состояла въ томъ, что на поднесенномъ зеркалѣ не появилось ни малѣйшаго слѣда дыханія. Пробовали, но безъ успѣха, пустить кровь изъ руки, которая, нужно замѣтить, уже не повиновалась болѣе моей волѣ; единственное, истинное свидѣтельство о присущей еще силѣ вліянія магнетическаго проявлялось въ сотрясательномъ движеніи языка каждый разъ, когда я обращалъ вопросъ къ г. Вальдемару. Казалось, онъ усиливался отвѣчать, но ему уже не доставало воли. Къ вопросамъ, дѣлаемымъ ему другими, онъ, очевидно, былъ рѣшительно не чувствителенъ, не смотря на стараніе мое привести его въ магнетическое соотношеніе съ каждымъ изъ присутствовавшихъ.

Еще бы! Довольно и одного мучителя сверху, да другаго снизу, которымъ законтрактовалъ погибшій несчастную душу свою; и съ тѣми не можетъ онъ развязаться, и тѣхъ не умолитъ пустить душу на покаяніе, а тутъ еще изволь разговаривать съ прочими и приходить въ магнетическое соотношеніе со всякимъ, кому вздумаетъ сдѣлать эту честь привиллегированный истязатель. Я мертвъ, — сказалъ онъ, чтобъ окончательно отвязаться отъ всякихъ распросовъ; и эксперты самимъ дѣломъ убѣдились въ этомъ, — чего жь они хотѣли, допрашивая мертвеца? Г. Поэ, вѣруя въ свою науку, находитъ, что магнетизированіе еще не потеряло своей силы надъ умершимъ, что оно обнаруживалось въ сотрясательномъ движеніи языка, всякій разъ, когда онъ обращался съ вопросомъ къ своему паціенту. Уступаемъ и вѣримъ дѣйствительности такого явленія: но не соглашаемся изъяснять его такъ, какъ изъясняетъ ученый докторъ. Не извнѣ была сила, приводившая языкъ въ сотрясательное движеніе, а извнутри, отъ самой души, еще присущей тѣлу, но уже не имѣвшей въ немъ опоры для обычной своей дѣятельности; не воли не доставало несчастному паціенту, ибо воля оставалась съ душою и въ душѣ, а того органа, которымъ она дѣйствовала. Инструментъ разстроился, колки повыскакали, струны порвались, — на чемъ же играть?

Я считаю, что передалъ теперь все совершенно, что необходимо къ уясненію положенія ясновидящаго въ это время. Достали для прислуги другихъ людей, и въ десять часовъ я вышелъ изъ дома съ двумя докторами и съ г. Л. И.

Дѣйствительно, ясновидящаго. Теперь онъ яснѣе зритъ ту страшную область тьмы, въ которую ниспалъ по собственной волѣ, пренебрегши всемъ, что подавала ему религія; полнѣе созерцаетъ то, что до сего было для него лишь гадательнымъ, и, къ неизобразимому своему ужасу, ощущаетъ присутствіе темныхъ клевретовъ князя воздушнаго, которому такъ усердно служилъ онъ всю жизнь свою. Да, докторъ Поэ не ошибся, назвавъ своего паціента ясновидящимъ; ошибся только въ томъ, что будто-бы передалъ все, что нужно къ уясненію его положенія. Впрочемъ, этого не передалъ бы и самъ страдалецъ, еслибъ могъ ожить и получить по прежнему употребленіе ума, воли и всѣхъ отправленій тѣлеснаго своего организма.

Послѣ полудня мы всѣ пришли посѣтить паціента. Положеніе его было совершенно тоже. Тогда между нами произошло преніе о необходимости и возможности разбудить его.

Что такое?! Разбудить? Да развѣ вы, господа, не признали его мертвымъ? Развѣ не сказалъ онъ самъ вамъ объ этомъ? Будятъ только того, кто спитъ, въ комъ всѣ жизненныя отправленія идутъ обычнымъ порядкомъ, или открыто обнаруживаясь въ организмѣ, или тайно, при неповрежденномъ однакоже состояніи всѣхъ органическихъ внутренностей; а тутъ можно развѣ только одно — воскресить. Воскрешайте же; мы тогда признаемъ васъ чудотворцами.

Намъ не трудно было согласиться, что подобное дѣйствіе не поведетъ ни къ чему путному.

Вотъ что правда, то правда. Какъ не вышло ничего путнаго въ началѣ, и въ продолженіи магнетизированія, такъ, и еще болѣе, ничего не можетъ быть теперь, когда страдалецъ почти весь уже во власти другихъ истязателей, и держится на землѣ только ихъ силою, ради обмана людей, преданныхъ въ неискусенъ умъ творити неподобная.

Было неотразимо ясно, что смерть, или то, чему привычно даютъ это наименованіе, было остановлено магнетическимъ дѣйствіемъ; слѣдовательно, для всѣхъ насъ было совершенно очевидно, что разбудить г. Вальдемара значило убить его мгновенно или, по крайней мѣрѣ, очень скоро.

Что за путаница! Что за изумительная сбивчивость понятій! Вотъ ужь правда, что если кого захочетъ наказать Богъ, то прежде разумъ отниметъ. Сами же говорятъ, что субъектъ мертвъ, и между тѣмъ отвергаютъ бытіе даже смерти; сами же видятъ въ немъ отсутствіе всякой жизненности, и при всемъ томъ боятся убить мертвеца, боятся, значитъ, смерти, которую отвергаютъ. Не помраченіе ли это смысла? Бывъ обмануты миражемъ магнетическаго чудодѣянія, они приписываютъ своему искуству то, что, очевидно, выходитъ изъ круга всевозможныхъ явленій, чему нѣтъ и быть не можетъ ни основаній, ни силъ въ мірѣ видимомъ, подлежащемъ смерти и тлѣнію. Удивительно, какъ хитро умѣетъ обольщать человѣка исконный врагъ его, хоть удочка, на которую онъ ловитъ нынѣшнихъ разумниковъ, старая и очень ржавая, да приманка свѣжа: будете, яко бози, вѣдуще и то и то, и пятое и десятое.

Съ этой минуты до протекшей недѣли, въ теченіи почти семи мѣсяцевъ, мы продолжали заходить къ г. Вальдемару ежедневно, въ сопровожденіи друзей, медиковъ и постороннихъ. Во все это время ясновидящій оставался точнѣйшимъ образомъ въ томъ самомъ положеніи, которое выше описано. Прислуга не отлучалась отъ него ни на минуту.

Можетъ ли это быть? скажете вы съ изумленіемъ, даже съ досадой, что такъ дерзко играютъ вашимъ довѣріемъ. Въ теченіи почти семи мѣсяцевъ мертвецъ остается въ томъ же самомъ положеніи, въ какомъ находился въ день своей кончины, — это сказка, бредни, обманъ! — Нѣтъ, не сказка и не обманъ. Превращеніе тѣла въ первоначальные свои элементы служитъ съ одной стороны наказаніемъ за грѣхъ первородный, а съ другой — знакомъ милости и любви Божіей, превращающей все, что въ человѣкѣ тлѣннаго и смертнаго въ нетлѣнное и безсмертное; равно и неистлѣваніе тѣла по смерти бываетъ съ одной стороны особеннымъ, чудодѣйственнымъ проявленіемъ силы Вышней, къ прославленію угодившихъ Богу праведною жизнію и главное — къ вразумленію и назиданію живыхъ; а съ другой — знаменіемъ тягчайшаго гнѣва Божія. Есть между нашимъ народомъ страшная клятва: «чтобъ тебя земля не приняла»! — основаніе этой клятвы глубоко лежитъ въ томъ божественномъ опредѣленіи, по которому персть должна возвратиться въ землю. Разница между тѣломъ, прославленнымъ нетлѣніемъ, обыкновенно называемымъ мощами, и трупомъ, не принятымъ землею та, что первые издаютъ изъ себя пріятный запахъ, или по крайней мѣрѣ не представляютъ ничего ни страшнаго, ни отвратительнаго; а неистлѣвшія тѣла отлученныхъ бываютъ раздуты въ родѣ огромнаго пузыря, необыкновенно черны, или же просто гнусны и безобразны. При этомъ не надобно однакожь упускать изъ виду, что какъ не всегда прославленіе угодниковъ Божіихъ сопутствуется нетлѣніемъ ихъ тѣлъ, — также и одно это не есть необходимымъ свидѣтельствомъ ихъ святости, равно какъ и нравственно-разстроенное состояніе человѣковъ-грѣшниковъ не влечетъ неизбѣжно за собою карательное неистлѣніе ихъ тѣлъ, по разлученіи съ душою. То и другое бываетъ по особенному смотрѣнію Божію. Не смотря на это, въ св. горѣ Аѳонской съ давняго времени ведется обычай — черезъ три года откапывать кости всякаго изъ братіи, дабы увидѣть, въ какой мѣрѣ почившій угодилъ Богу: «овыя кости, говоритъ извѣстный путешественникъ инокъ Парѳеній, желтыя и свѣтлыя, какъ елейныя; овыя благоуханныя: сіи тлѣнію не предаются, признаются за кости богоугодныхъ людей; овыя бѣлы и трухлявы, то есть, тлѣнныя: сіи, полагаютъ, въ милости Божіей; овыя черныя, а овыя смердящія: сіи признаются за кости грѣшныхъ, и о этихъ болѣе творятъ поминовеніе и молятся, чтобы Господь грѣхи имъ простилъ; а овыи бываютъ связаны родителями или духовными отцами, или по какому либо случаю, то есть, подъ клятвою: сихъ тѣла неразрушаются, но лежатъ цѣлы, черны и смрадны, хотя бы много лѣтъ въ землѣ лежали». ^[15] Чтожь мудренаго послѣ этого, если и тѣло г. Вальдемара, какъ человѣка завѣдомо и добровольно отчуждившаго себя отъ Бога и даже въ часъ смертный не вспомнившаго о своемъ Искупителѣ и Ходатаѣ, осталось неистлѣвшимъ, даже неизмѣнившимся? Что удивительнаго, если праведнымъ судомъ Божіимъ допущено было такое неистлѣніе въ поруганіе разуму человѣческому, дерзко вземшемуся на разумъ Божій? Что невѣроятнаго, если тѣло было въ томъ же положеніи, то есть, также страшно и безобразно, какъ и за семь мѣсяцевъ предъ тѣмъ? Оно вѣдь находилось въ полной власти еще безобразнѣйшихъ существъ, которыя губятъ всякую красоту и внутреннюю и внѣшнюю. Благодаримъ г. Поэ, что онъ безумной рѣшимостью своей извѣдать тайны міра загробнаго утвердилъ, мимо вѣдома и желанія своего, дѣйствительность явленій, упорно и насмѣшливо отвергаемыхъ мнимыми философами въ повѣствованіяхъ людей, незнакомыхъ ни съ магнетизмомъ, ни съ верченіемъ столовъ, ни съ разговоромъ подстольнымъ. Послѣдствія дерзкой попытки его, дѣйствительно, «необъятны» для вѣрующихъ и невѣрующихъ.

Въ прошедшую пятницу мы наконецъ рѣшились приступить къ опыту разбудить его, или, по крайней мѣрѣ, попробовать разбудить, и вотъ этотъ-то несчастливый результатъ, быть можетъ, возбудилъ столько толковъ и преній въ свѣтѣ, породивъ мнѣнія, которыя я никакъ не могу не считать неизвинительными.

Крайне жаль, что г. Поэ не сообщилъ ни одного изъ этихъ толковъ и мнѣній, которыя, какъ замѣтно, были не совсѣмъ благопріятны, какъ для него самаго, такъ и для его искуства. А они много пролили бы свѣта на дѣло, выходящее изъ ряду обыкновенныхъ, естественныхъ явленій.

Чтобъ извлечь г. Вальдемара изъ его летаргіи (хороша летаргія!) я употребилъ привычные пассы. Въ теченіи нѣкотораго времени они были безуспѣшны. Первый признакъ пробужденія (мертвеца-то? sic!) проявился въ нѣкоторомъ пониженіи (закатываніи вверхъ, какъ это было прежде) зрачка. Замѣтили, какъ обстоятельство особенно значительное, что это пониженіе зрачка сопровождалось обильнымъ истеченіемъ изъ подъ вѣкъ желтоватой, гноевидной влаги (ichor), прокислой и чрезвычайно вонючей.

Чтожь это за ихоръ? Не перегнившій ли мозгъ, который, при колебаніи, не замѣченномъ, быть можетъ, самими лаборантами, потекъ въ вековыя отверстія и произвелъ движеніе зрачка, приписанное докторомъ силѣ магнетизма? По крайней мѣрѣ, мы находимъ такое объясненіе простѣйшимъ и слѣдственно ближайшимъ къ истинѣ. Отвратительное качество истекшей влаги напоминаетъ намъ о другомъ подобномъ, но по свойству своему, противоположномъ явленіи, личнымъ свидѣтелемъ котораго былъ упомянутый инокъ Парѳеній. «Послѣ малой вечерни, пишетъ онъ, откопали кости блаженной памяти схимонаха Никодима. Едва ихъ вынули и обмыли, оказались желты, яко воскъ и испустили нѣкое благоуханіе. Отпѣли панихиду и поставили ихъ въ кошницѣ среди церкви. Съ вечера начали всенощное бдѣніе. Едва начали пѣть: хвалите имя Господне, тогда пошло неизреченное благоуханіе по всему храму и на дворѣ, чему всѣ братія весьма удивились, и начали между себя переговаривать, такожде и въ алтарѣ, и вси недоумѣвали, отъ чего такое благоуханіе происходитъ. Нашъ же старецъ о. Іоанникій со свѣчей подошелъ къ костямъ и увидѣлъ, что изъ сухой кости, изъ главы, изъ тѣхъ отверстій, гдѣ были уши, истекаетъ мѵро, подобное елею и испускаетъ неизреченное благоуханіе. Всѣ видившіе сіе возрадовались и прославили Бога, творящаго дивная чудеса!» ^[16] Не правда ли, что явленіе совершенно похожее, да только въ томъ разница, что останки одного источали мѵро благовонное, а останки другаго гноевидную, желтоватую, вонючую жидкость; и опять — тамъ были сухія кости, а тутъ цѣлая масса безобразнаго организма, и слѣдовательно тамъ подобное явленіе было, дѣйствительно, чудеснымъ явленіемъ силы Божіей, а тутъ простымъ и обыкновеннымъ дѣйствіемъ разложенія головныхъ внутренностей?

Тогда пригласили меня испытать, какъ прежде, силу вліянія на руку паціента. Я пробовалъ, но безъ успѣха. Докторъ Ф. пожелалъ, чтобъ я спросилъ о чемъ либо паціента. Я обратился къ нему съ вопросомъ: «г. Вальдемаръ! Можете ли вы объяснить намъ, каковы ваши чувствованія и желанія въ настоящую минуту?» Гектическія пятна мгновенно появились на щекахъ; языкъ затрясся, или лучше, съ жестокимъ усиліемъ поворотился во рту, хотя челюсти и губы оставались окаменѣлыми, и наконецъ тотъ-же отвратительно-ужасающій голосъ, о которомъ я старался дать елико-возможное понятіе, произнесъ: изъ любви Божіей… скорѣе… скорѣе.. усы��ите меня,.. или… скорѣе разбудите меня.. скорѣе… Говорю вамъ, что я мертвъ.

Послѣ того, что̀ уже сказано нами, нѣтъ нужды прибѣгать къ новымъ изъясненіямъ этого явленія. Пытка страдальца со стороны земныхъ его истязателей кончается, уступая мѣсто нескончаемому мученію въ вѣчности. Если здѣсь вопль его долго оставался гласомъ вопіющимъ къ пустыни, то тамъ неизбѣжно изчезнетъ, ибо сыны мрака менѣе, чѣмъ питомцы науки, могутъ быть подвигнуты къ жалости именемъ любви Божіей. Чтобъ дать возможность отрѣшиться душѣ истязуемой, нужно было, чтобъ разорвался тѣсный кругъ, который образовали видимые и невидимые истязатели, сцѣпившіеся, такъ сказать, за руки; нужно лишь, чтобъ желанія тѣхъ и другихъ перестали быть одинаково настроенными, къ истязанію и несчастію паціента, и чтобъ земные мучители, если не изъ любви Божіей, которую по своему понимаетъ гордая наука, то хоть отъ безуспѣшности своихъ беззаконныхъ изысканій, отступили отъ безчеловѣчныхъ притязаній своихъ.

Я былъ совершенно обезсиленъ, и нѣсколько минутъ колебался, что дѣлать? Сперва я старался усыпить паціента: но не успѣвъ въ этомъ, по причинѣ совершеннаго изнеможенія моей воли, обратился къ противоположному намѣренію и употребилъ всевозможныя усилія, чтобъ разбудить его. Я былъ увѣренъ, что это испытаніе будетъ успѣшнѣе, или, по крайней мѣрѣ, воображалъ такъ; не обинуясь скажу, что всѣ, находившіеся въ комнатѣ думали тотчасъ же увидѣть паціента проснувшимся.

Какъ хотите, а мнѣ кажется, что у г. Поэ обезсилѣла не только воля, но не стало и послѣдняго здраваго смысла. Сперва онъ думаетъ усыпить, потомъ разбудить паціента, какъ будто это одно и тоже и какъ будто онъ не слышалъ отъ самаго Вальдемара, и самъ фактически не убѣдился, что онъ мертвъ. Въ смыслѣ такой неопредѣлительности понятій и душа отшедшаго, смѣшанно употребляетъ слова: усыпите и разбудите, какбы желая сказать такъ: будите или усыпляйте, только, ради любви Божіей, пустите меня на покаяніе! Если, какъ, не обинуясь, говоритъ Поэ, всѣ, находившіеся въ комнатѣ, были убѣждены въ томъ, что увидятъ паціента проснувшимся, то, конечно, въ этомъ увѣрилъ ихъ больше всего самъ магнетизеръ, обѣщавшій, должно быть, сдѣлать своего паціента безсмертнымъ: но жаль, что при этомъ онъ выпустилъ изъ виду одно неважное обстоятельство, что еслибъ даже и можно было ему воротить душу, то негдѣ быть ей, не чѣмъ дѣйствовать, ибо организмъ испорченъ и почти разложился. Удивительное ослѣпленіе! Прошу жь послѣ этого увѣрить въ чемъ нибудь невѣра! Самыя очевидныя, самыя осязательныя, самыя вопіющія явленія ему ни по чемъ: то онъ увѣренъ, то воображаетъ, то сомнѣвается, точно помѣшанный или ошеломленный громомъ. Такъ-то мнѣніе лукавно погубляетъ мысль человѣка!

Но всесовершенно уже невозможно, чтобъ кто либо изъ смертныхъ, носящихъ названіе человѣка, могъ предвидѣть или ожидать то, что произошло на самомъ дѣлѣ… Въ то время, когда я быстро совершалъ магнетическіе пассы подъ гулъ восклицаній: умеръ, умеръ, исходившихъ именно и положительно изъ языка, а не изъ устъ паціента, въ теченіе одной минуты и даже менѣе, тѣло его съёжилось, искрошилось, распалось, истлѣло совершенно подъ моей рукой. На постелѣ очамъ присутствовавшихъ представлялась почти жидкая масса, отвратительнаго, невообразимо-ужасающаго гноя.

Такъ вотъ результатъ всѣхъ научныхъ изслѣдованій разума человѣческаго, безумно вземшагося на разумъ Божій! Вотъ эти неисчислимыя послѣдствія, которыя ученый докторъ сулилъ себѣ и другимъ, отъ имени боготворимой имъ науки! Вотъ развязка страшной комедіи, далеко страшнѣйшей, чѣмъ знаменитая комедія Дантова — плодъ желчной досады и разстроеннаго воображенія, — главнаго, дѣйствующаго лица которой не видно было на сценѣ, но которое безспорно присутствовало за кулисами и управляло всемъ ходомъ піэсы. Что же, г. магнетизеръ, вы не воскресили вашего бѣднаго паціента? То-то жь и есть-то! Видите ли, читатели мои, теперь всю безуспѣшность, все безуміе людей, вѣрующихъ въ свое я? Связь подавшихъ другъ другу руки истязателей разорвалась, желанія ихъ разошлись, ибо земные отказались отъ дальнѣйшихъ пытокъ во имя науки, и душа уносится подземными отъ смраднаго трупа въ недовѣдомую сферу мрака. Кто бы ни вопилъ страшныя слова: умеръ, умеръ, — отшедшій ли или самъ духъ злобы, — но въ нихъ нельзя не чувствовать, не слышать какой-то дикой радости; могла повторять ихъ и душа, отрѣшаемая отъ узъ плоти, могъ повторять и духъ мрака, ставшій уже единственнымъ и полнымъ обладателемъ души: но смыслъ этихъ словъ одинаковъ, — насмѣшка надъ усиліями смертныхъ и отголосокъ изъ того міра, котораго не любитъ допускать наука, охотнѣе склоняющаяся къ матеріализму. Драма кончилась, и кончилась именно тѣмъ способомъ, какого слѣдовало ожидать. Напрасно г. Поэ увѣряетъ, что никто изъ смертныхъ не могъ предвидѣть такого окончанія; не могъ предвидѣть тотъ, кто мало или вовсе незнакомъ съ явленіями, бывающими въ нѣдрахъ того христіанскаго міра, который, какъ ковчегъ Ноевъ, блюдется среди потопа всеобщаго растлѣнія: а мы не только предвидѣли, но даже знали, что все это должно было кончиться такъ, а не иначе. Подобныя явленія не одинъ разъ бывали съ отлученными отъ Церкви, или умершими подъ анаѳемой отца духовнаго или подъ клятвою родительской. Въ Требникѣ Петра Могилы пишется, что когда найдено было въ землѣ неистлѣвшее тѣло одной женщины, по собраніи свѣдѣній, отлученной отъ Церкви и внесено въ храмъ: то послѣ разрѣшительной молитвы, прочтенной патріархомъ надъ закрытымъ и запечатаннымъ гробомъ усопшей, всѣ кости съ трескомъ, внятно слышаннымъ всѣми предстоявшими, отдѣлились отъ тѣла, которое тотчасъ же обратилось въ прахъ, оставивъ голыя и сухія кости. ^[17] «Надъ сими (не истлѣвающими) пишетъ инокъ Парѳеній, призываютъ отца духовнаго читать разрѣшительную молитву. Аще отецъ духовный не разрѣшитъ, то призываютъ епархіальнаго епископа или митрополита; аще сіи не разрѣшатъ, то ѣздятъ къ вселенскому патріарху Константинопольскому и берутъ отъ него разрѣшительную грамоту, и читаютъ надъ тѣломъ, и закапываютъ паки въ землю, и по четыредесяти днехъ паки откапываютъ, и ничто же обрѣтаютъ, кромѣ однихъ бѣлыхъ костей. Этому всему азъ самовидѣцъ во св. Горѣ Аѳонской. И у насъ въ Молдавіи вошло въ обычай откапывать кости всѣхъ мірскихъ, равно въ Валахіи, въ Болгаріи и по всей Греціи, и часто случается, что обрѣтаютъ связанныхъ, но родные стараются и получаютъ разрѣшеніе». ^[18] Что же держитъ тѣла эти въ неистлѣніи? — Власть Церкви, связавшая душу съ трупомъ. Чтожь теперь держало въ неистлѣніи тѣло г. Вальдемара? Таже самая власть, но не запрещавшая душѣ оставить тѣла, а отступившаяся и предавшая ее сатанѣ, во изможденіе уже не плоти, а ея самой, по существу своему, безсмертной. Тамъ однакожь Церковь, разрѣшающая узы, предаетъ страдальческую душу неистощимому милосердію Божію, и тѣло мгновенно разрушается, какъ уже не сдерживаемое ничѣмъ вышеестественнымъ; здѣсь происходитъ тоже самое, но съ другими послѣдствіями, при пособіи другихъ силъ, во власти которыхъ находится отринутая душа.

Въ заключеніе скажемъ, что не смотря на толки ученыхъ, враждующихъ и насмѣшливо отвергающихъ дѣйствительность магнетизма, мы вѣримъ ему, но вѣримъ, какъ верченію столовъ и подстольнымъ разговорамъ, съ той однакожь оговоркой, что видимъ въ этомъ отнюдь не успѣхи ума человѣческаго въ дѣлѣ истиннаго просвѣщенія, а скорѣе потемненіе его и обратное шествіе къ тому раю, надъ вратами котораго стоитъ Дантовская надпись: lasciate ogni speranza qui l’intrate, вѣнчаемая словами лукаваго прельстителя: въ оньже аще денъ снѣсте отъ древа познанія, смертію не умрете, но будете яко бози, вѣдяще доброе и лукавое. ^[19] Нѣтъ никакой возможности изчислить всѣ козни врага рода человѣческаго, уловляющаго не тѣмъ, такъ другимъ довѣрчивыя души. Самъ Спаситель завѣщалъ только бдѣть и молиться, да не внидемъ въ напасть. ^[20] Что не дѣйствуетъ на однихъ, тѣмъ хитрѣйшій всѣхъ тварей земныхъ ратуетъ противъ другихъ; въ чемъ яснозрящіе въ духѣ Вѣры истинной видятъ паутину, то является крѣпкими узами для помраченныхъ стихійной мудростью и преданныхъ въ неискусенъ умъ творити неподобная.

Но при всей запутанности, при всемъ самообольстительномъ довѣріи къ наукѣ, при всемъ безсмысліи нѣкоторыхъ мѣстъ, разсказъ доктора Поэ приводитъ насъ къ слѣдующимъ заключеніямъ: 1) что есть въ человѣкѣ оживотворяющее начало, именуемое духомъ, и что ему, какъ произшедшему отъ начала вѣчнаго — Бога, не будетъ конца; 2) что духъ непремѣнно долженъ слѣдовать вѣчному опредѣленію и возвращаться въ свойственную ему сферу, а не оставаться въ мірѣ видимомъ, гдѣ съ разрушеніемъ тѣла изчезаетъ уже точка опоры для его внѣшней дѣятельности; 3) что тлѣнному сему подобаетъ облещися въ нетлѣніе и мертвенному сему облещися въ безсмертіе ^[21] силою Воскресшаго изъ мертвыхъ и насъ совоскресившаго съ собою; 4) что есть силы враждебныя человѣку, способныя къ видимымъ чудодѣйствіямъ, точно также какъ волхвы фараоновы были способны спорить съ посланникомъ Божіимъ Моисеемъ; 5) что отлученіе отъ Церкви ужасно по своимъ послѣдствіямъ, и наконецъ 6) что всякій любоиспытующій умъ долженъ памятовать слова Премудраго: высшихъ себе не ищи: яже ти повелѣнная сія разумѣвай; нѣстъ бо ти потреба тайныхъ.^[22])