Иван Антонович Ефремов

… я представил себе лицо Центральной Азии в виде огромной полосы древней, уставшей жить земли — жарких безводных пустынь, пересекающих поверхность материка. Здесь кончилась битва первобытных космических сил и жизни, и только недвижная материя горных пород ещё вела свою молчаливую борьбу с разрушением… — вариант распространённых мыслей

Наступили жаркие дни. Солнце поливало тяжёлым, густым зноем мягкую, мшистую поверхность болот. Его свет казался мутным от влажных испарений перегнившего мха. Резкий запах багульника походил на запах перебродившего пряного вина. Зной не обманывал: обострённые длительным общением с природой чувства угадывали приближение короткой северной осени. Едва уловимый отпечаток её лежал на всём: на слегка побуревшей хвое лиственниц, горестно опущенных ветках берёз и рябин, шляпках древесных грибов, потерявших свою бархатистую свежесть… Комары почти исчезли.

Человек в будущем и будущее в человеке — два эти направления размышлений расходятся, разветвляясь в разных произведениях искусства, а не только нашего жанра литературы. Но оба они исходят из одного ствола, и этот-то «ствол» имеет определяющее значение для всего последующего пути. Ввысь, косо, криво или вовсе по земле начнёт стремиться создаваемое произведение? Жанр научной фантастики обязывает расти ввысь, к звёздам, к будущему миру, в котором человек и мир должны образовать гармоническое целое.
Поэтому вопрос «ствола» наиболее важен для научной фантастики хотя бы до тех пор, пока она составляет особый жанр литературы. <…>
Всё яснее становится, что, кроме гигантской сознательной памяти нашего мозга, в организме существует ещё подсознательная или, как её раньше называли, инстинктивная память, буквально через все клеточки нашего тела связывающая нас со всем полумиллиардом лет исторического развития от первых наших морских предков. Эта иногда почти физически ощутимая страшная бездна прошлого трудного и медленного пути в то же время насквозь пронизана миллиардами нитей (физических, химических, электрических, магнитных, оптических и гравитационных ощущений), сплетённых эволюцией в неисчерпаемый клубок нашей психической деятельности, и связывает нас с окружающей природой. Связь эта гораздо более крепка, чем мы пока себе представляем (и это немаловажно для будущих космических проявлений человечества), и она полностью опрокидывает наивные представления кибернетиков о том, что какие-либо машины смогут превзойти нас в творчестве, в покорении природы, в прокладывании новых путей, в созидании прекрасного.
Придайте машине всю неизмеримую сложность наших связей с природой, дайте ей клеточную информацию всей исполинской длительности восхождения от унылого червя до человека — тогда и объявляйте её равнозначность с человеком!
Сын Земли, полностью погруженный в её природу, — таков человек, и в этом он диалектически велик и ничтожен. Велик по возможностям и бесконечности своего познания этого, не чужого для него мира, в котором он по существу — микрокосм. Ничтожен по тугим цепям инстинктов и рефлексов, опутывающих его рвущееся к звёздам, красоте и радости сознание. Я говорю об инстинктах самосохранения, продолжения рода, охраны потомства, полового отбора и соперничества, голода и эгоизма.
И всё же на скелете этих простых инстинктов выросло чудесное здание психики человека-мыслителя, создателя, гуманиста и врача, несмотря на все извилины и трудности жестокого пути.^[4]

Хотя точность предвидения ближайшего будущего и мизерна, однако, если иметь дело с тысячами лет и руководствоваться методологией марксизма, она существенно возрастает.^[5]

Важнейшая сторона воспитания — это развитие острого восприятия природы. Притупление внимания к природе равносильно остановке развития человека, так как, разучаясь наблюдать, человек теряет способность обобщать^[6].

Для исторических исследований характерна недооценка удалённых обменных связей или просто разведки новых земель, искони присущих человеку и стоящих в непосредственной связи с его насущными потребностями искателя пищи. Увлекаясь достижениями древнего строительства, историки нередко упускают из виду доказательства дальних путешествий. <…>
В фаянсовых изделиях древнего Крита часто встречается мотив летучей рыбы, особенно на разрисовках сосудов. В точных изображениях распознаётся настоящая летучая рыба, которая отсутствует в Средиземном море и водится только в океане. Проще предположить плавания в океан, чем допустить исчезновение летучих рыб из Средиземного моря. Если критяне были знакомы с океаном, то что мешало им достигать и американских побережий? <…>
У Платона мы действительно находим указание на обилие в Атлантиде слонов. <…> В области Средиземного моря крупные климатические изменения произошли совсем недавно, в исторические времена. Рисунки позднего каменного века, встречаемые на скалах Сахары, доказывают, что около 7 тысяч лет назад здесь была страна с более влажным климатом, с более богатой растительностью, населённая различными крупными зверями. Слоны, вероятно, обитали на южных берегах Средиземного моря. <…>
Аналогичные изменения произошли и на восточном продолжении полосы средиземноморских культур <…>. Становится совершенно ясно, что 5—6 тысячелетий тому назад здесь была огромная, обильная животными и плодородная область, полностью отвечавшая понятию колыбели человеческой культуры. Среди её просторов вполне могла затеряться такая страна, какой в предании, несомненно, с преувеличениями описывается Атлантида. <…>
Недоумение по поводу отсутствия каких-либо принадлежащих Атлантиде исторических документов, мне кажется, происходит из невольного перенесения условий нашей современности на древние эпохи средиземноморских культур. Уничтожение той или другой культуры в древности было делом более лёгким и быстрым, чем в наше время. Не говоря уже о малом распространении письменности ничтожном количестве книг или записей, число самих носителей культуры — тогдашней интеллигенции, — <…> было очень невелико. Народы также были немногочисленны, и чем древнее была культура, тем меньшее число её носителей передавало знания и искусства последующим поколениям. Поэтому всякая серьёзная катастрофа, военная или стихийная, по существу, навсегда уничтожала прежнюю культуру. Достаточно было перебить несколько сотен человек интеллигенции «атлантов» или немного больше египтян, чтобы эти древнейшие культуры уже никогда не смогли восстановиться. Так погиб целый ряд культур древности без всяких внутренних таинственных причин, столь излюбленных некоторыми философами.
Ещё много потерянных городов древности лежит под почвой Средиземноморья. Среди них могут быть и такие, которые обладают «атлантскими» историческими документами.^[7]

Для меня социально-экономические проблемы будущих десятилетий, столетий, даже тысячелетий неотъемлемы от психолого-этических проблем. Почему? Мир раздираем великим множеством великих и малых противоречий, решение которых не под силу человеку, некоммунистически воспитанному. Коммунистическое воспитание — вовсе не социальная надстройка, как мы думали раньше. Это производительная сила общества. Подобно тому, как экран мгновенно увеличивает изображение в кинопроекторе, такое воспитание позволит во много раз повысить производительные силы будущего общества. Каким образом? Прежде всего отсутствием многоступенчатой системы контроля. Ставя пределы, лимитируя предприимчивость и инициативу, мы неизменно убиваем в зародыше самостоятельность мышления, как, может быть, и полёт фантазии. Самоконтроль, самоусовершенствование, самовоспитание снимут целый ряд заградительных барьеров.^[8]

корр.: Как вы стали фантастом?
— <…> для меня это слово является не совсем точным определением. Я скорее фантазёр. Фантаст — это уже нечто специфическое. Вроде бы человек сидит и специально фантазирует на заданную ему тему. А я просто с детства придумывал самые различные изобретения. То же самое и в науке. Тут я тоже касался самых неизведанных тем, самых неразработанных отделов — и в геологии, и в палеонтологии.^[9]

… никакое другое общество, кроме коммунистического, не может объединить всю планету и сбалансировать человеческие отношения. Поэтому для меня вопрос стоит так: либо будет всепланетное коммунистическое общество, либо вообще не будет никакого, а будут пыль и песок на мёртвой планете.

корр.: Каким представляется вам земной транспорт через 100—200 лет?
— Тут у меня большие расхождения с моими советскими и зарубежными коллегами-фантастами. Я считаю, что скорость наземного транспорта не должна очень сильно возрастать — для массовых передвижений это не нужно.
В исключительных случаях <…> должен, конечно, существовать сверхбыстрый транспорт, скажем ракеты. В остальном же он должен быть экономичным. Скорость поезда 200 километров в час мне кажется вполне достаточной.
Необходим прогресс не столько в скорости, сколько в грузоподъёмности, в ширине колеи. Мне представляется широкое рельсовое полотно, метров шесть, десять даже. Каждый вагон будет равняться среднему кораблю. Кроме того, значительное количество транспорта, особенно в городах, должно уйти под землю. <…> вспоминаю момент, когда, выбравшись из тайги, умывшись, упаковав и сдав в багаж вещи, наконец садишься в поезд, где мягкие диваны, тепло, светло… Это такое блаженство, что готов и десять суток ехать. <…> я за «медленный» земной транспорт, который даёт возможность не только переехать из одного места в другое, но и по дороге насладиться созерцанием прелестей земли.

Если важно переустройство экономики, то не менее важно и создание нового человеческого сознания, чтобы ею, этой новой экономикой, можно было бы управлять. <…> если человечество не поймёт этого и не станет бесповоротно на путь создания высшего коммунистического общества, не сумеет решительно перевоспитать себя, создав новых людей, — тогда оно будет ввергнуто в такие пучины голода и истребления, о каких мир ещё не слыхивал.^[10]

Мы можем верно предсказать действительно всё, если только удастся достаточно чётко сформулировать параметры события внутри общих параметров физической вселенной. Наподобие того, как из снежной глыбы мы можем вырубить любую фигуру — от куба до Афродиты.

Когда писалась и издавалась «На краю Ойкумены», тогда в советской литературе не было ни единой повести из древней истории (ее, кажется, почти и не учили в школе). «Ойкумена» даже валялась пять лет из-за непривычной манеры изложения исторической повести, не содержавшей великих героев, победителей и т. п.
<…> Когда-то меня обвиняли из-за «Тени минувшего», что как я посмел предположить где-то в иных мирах существование коммунистического общества на 70 миллионов лет раньше, чем у нас на Земле! Как посмел! Это было на заседании в СП в 1945 году… выступал Кирилл Андреев. <…> В том же году или на год позже П. П. Бажов сказал, что Ефремов — это «белое золото» — так называли когда-то на Урале платину, не понимая её ценности и заряжая ружья вместо дроби, экономя более дорогой свинец.^[11]

«Страна багровых туч» написана очень интересно, ярко, динамично, читается без отрыва. [Авторы] обнаружили безусловный литературный талант. <…> Пожалуй, я ещё не встречал в нашей литературе столь убедительного рассказа о чужой планете. Читатель не ошибётся, а сразу же почувствует себя перенесённым в далёкий и совершенно иной, чем на Земле, мир. <…> Если же добавить к этому напряжённый сюжет с постоянно возникающими загадками (причём эти загадки — природные, разрешение которых влечёт за собой всякий раз расширение научного кругозора читателя, а не надуманные детективные условности), а также то, что люди даны с запоминающимися характерами, живые, то становится очевидным, что повесть «Страна Багровых Туч» — одна из редких удач научно-фантастической литературы <…>.
Мне не кажется, как то рекомендует М. Ложечко^{[К 1]}, что в повесть надо вводить ещё какую-нибудь интригу (любовную или упаси бог — шпионскую). Повесть и без того достаточно динамична и увлекательна <…>. Тема же борьбы с природой и проникновения в её первозданные тайны дана [авторами] так сурово и сильно, что секреты обычно придурковатых «агентов» или прочих диверсантов, разгадка которых составляет главную линию столь многих у нас вещей приключенческого жанра, кажутся жалкими и неувлекательными. Великая трудность завоевания Космоса умно и ярко показана в повести. В этой трудности и есть подвиг соревнования с другими исследователями и уважение, почти преклонение перед героизмом павших. Поэтому мне не представляется нужным, как то советует М. Ложечко, усиливать тем или иным путём показ соревнования с другими странами — оно проявляется само собой, без навязчивого подталкивания читателя, который видит, что каждый полёт планетолёта <…> — это подвиг, требующий и отборных людей, и готовности к страшной гибели. <…>
Советские межпланетники заметно походят на грубых и невоспитанных межпланетников американских <…>. Эта черта — явное подражание и её надо обязательно изничтожить.^[12]

«Пылающий остров» — одно из произведений, определивших жанр советской научной фантастики.
Хочется сказать несколько слов о научной фантастике вообще. Часто приходится встречать <…> утверждения о том, что действительность превзошла всякую фантазию, жизнь обогнала самую смелую выдумку писателей или реальность оказалась куда больше мечты. Надо со всей определённостью сказать, что такого никогда не было. Но если бы случилось, то означало бы, что наша судьба печальна, как печален удел людей, переставших мечтать и выдумывать, заглядывать вперёд, в будущее, иногда очень отдалённое. <…>
Пока жива человеческая мысль и стремление к лучшей жизни, к познанию мира, к поискам прекрасного, действительность не обгонит фантазию даже в самом далёком коммунистическом завтра. Больше того, я убеждён, что фантазия станет смелее, куда больше будет мечтателей, и соответственно этому ещё быстрее пойдёт прогресс науки и искусства.
Роман «Пылающий остров» — хороший пример обгоняющей время фантазии. В те времена, когда учёные казались большинству людей безобидными чудаками, когда грозное могущество науки ещё было скрыто в её глубинах, Александр Казанцев предвидел ту смертельную опасность, которую может принести миру убийственная сила, попавшая в руки фашиствующих маньяков войны и империализма.

Для литературы будущего нужна не бесконфликтность, а исследование конфликтов высшего порядка, возникающих у человека, научившегося сочетать свои интересы с интересами государства, отученного от собственности и индивидуалистического (не путать с индивидуальным!) стремления к возвышению себя и привыкшего помогать каждому человеку.^[13]

В новой повести «Хищные вещи века» братья Стругацкие продолжают в <…> почти гротескной форме ту же борьбу против буржуазной идеологии. <…>
Исходя из реальных тенденций современного буржуазного общества и более всего из свойства его идеологии разлагать души людей, воспитывать отупелых потребителей, ищущих во всём широком мире только сытости и наслаждения, Стругацкие создают модель воображаемой страны <…>. Люди в этой стране имеют всё — еду, одежду, развлечения — и тем не менее опускаются до состояния наслаждающегося животного, лучшие из них мучаются и погибают. <…> Повесть насыщена ненавистью к подобному благополучию, достигнутому ценой измельчания идей, чувств, человеческой личности. Ему противопоставляется уверенность в первостепенной ценности и победе духовных идеалов коммунизма.^[14] — см. также рекомендации к повести, пересказанные в письме Аркадия Стругацкого брату 1 февраля 1965

Мы, люди социалистической страны, так привыкли заглядывать вперёд, планировать, ссылаться на будущее и заботиться о нём, что подчас забываем, что будущего ещё не существует. Оно будет построено из настоящего, но настоящего не механически, а диалектически продолженного в будущее. Поэтому представления о какой-то строго определённой структуре будущего, которую обязательно должны видеть фантасты, являются чистейшей метафизикой, неуклюжей попыткой повторения библейских пророчеств. Только диалектическая экстраполяция реального опыта истории земли, жизни, космоса, человеческих обществ может претендовать на научное предвидение возможного будущего.
Очевидно, что научная фантастика не является и не может являться пророческим предвидением целостной картины грядущего. Писатель-фантаст, подбирая из настоящего, из реальной окружающей его жизни явления, кажущиеся ему провозвестниками грядущего, протягивает их в придуманный мир, развивая их по научным законам. Если произведение построено так, то фантастика научна. <…>
Черты будущего должны быть многогранными, и само действие должно развиваться в ином плане, не свойственном настоящему времени. Только так возникают и достоверность, и перспективная глубина образов людей и облика грядущего мира. <…>
Миллиарды различных граней будущего, отражённые в сознании грядущих людей, ещё не существующих, но создаваемых нашим воображением, — вот практически беспредельное поле для произведений научной фантастики.
<…> лучшие достижения фантастики — повести «Далёкая Радуга» и «Трудно быть богом», — объявляются вместе с «Хищными вещами века» идейными ошибками. <…> нелепейшие обвинения, невесть зачем неуклюже сколоченные В. Немцовым.
<…> сцена доны Оканы с Руматой в повести «Трудно быть богом» видится В. Немцову как альковно-эротическая. А, по-моему, она служит только полному отвращению от всякой сексуальности, если даже у читателя и было намерение позабавиться эротикой! <…>
Мне думается, что смысл безапелляционных выводов статьи В. Немцова «Для кого пишут фантасты?»^[15] заключается в том, что ему вздумалось критиковать современную фантастику с позиции своих давно скомпрометировавших себя взглядов, основанных на вкусовщине и непонимании сложности современных процессов общественного развития.^[16]

Самой лучшей в «космической» серии <Пола Андерсона> по широте фантазии, лиризму и острому чувству времени является новелла «Владыка тысячи солнц».
«Зовите меня Джо» <…>. Можно быть уверенным, что яркая и мужественная фантазия Андерсона вызовет интерес и живой отклик <…> читателя.^[17]

Мне нравилось мастерство сюжета «Звёздных королей»: Гамильтон держит вас в напряжении от первой до последней страницы. Я видел незаурядный талант, свободно рисующий грандиозные картины звёздных миров. И вместе с тем меня удивляло, у меня вызывало протест бессилие литературно одарённого фантаста вообразить мир, отличный от того, в котором он живёт.^[18]

… Ефремов не раз говорил, что на самом деле никакой он не беллетрист, а — философ, и написать ему больше всего хочется не очередной роман, а философский трактат в манере каких-нибудь древнегреческих «Диалогов». «Только к-какой д-дурак это возьмётся н-напечатать?»

Блондин. Одет всегда по моде,
Всегда изысканный поклон.
К особой северной породе
Себя готов причислить он. <…>
Всегда он выбритый и чистый,
Его глаза блестят огнём.
Всегда он полон обаянья.
Он снится женщинам во сне,
И древних греков изваянья
Напоминает часто мне.
В своей душе он иностранец,
Он не Иван, он сэр Джон Биль,
Он любит джаз и модный танец,
Его мечта — автомобиль!
Он хочет, чтобы в грозном вое
Автомобиль в две тыщи сил
Как что-то страшное, живое
Его по городу носил,
И чтоб машина камни рвала
Как дикий зверь из мостовой, <…>
И чтобы всем казались фары
Глазами дьявола у ней,
Чтоб все боялись этой пары
Зловещих матовых огней,
Чтоб он летел вперёд во мраке,
Как смерч у тропиков в грозу!..^[11]

… большой успех И. Ефремова в значительной мере определяется именно широким жизненным содержанием книг этого автора. <…> В основе его произведений лежит обычно большая общечеловеческая идея, в частности идея великой культурной преемственности в масштабе всей мировой истории и больше того — в масштабе бесконечной вселенной.

… он принёс в изящную словесность поэзию дальних экспедиций, забытых окраин, где человека порой ожидает чудо открытия или неожиданная страшная гибель. <…>
Ефремов оказал огромное влияние на всю последующую русскую фантастику. Его имя до сих пор произносят с трепетом, как имя святого или классика.

… «школа Ефремова», о которой одно время говорили много и со вкусом, оказалась в большей степени административной фикцией, нежели реальным детищем литературного процесса.

— Я подумал: когда-то ещё явится возможность заглянуть в прошлое, дай не упущу шанс. Много лет меня волновала загадка смерти, точнее, омерзительных событий, воспоследовавших вскоре после кончины <…> всемирно известного учёного и писателя прошлого века, путешественника, историка, философа, провидца. А события такие: в дом покойника нагрянула по ложному доносу орава пытливых граждан с соответствующими удостоверениями, перерыли всё вверх дном, рукописи постранично перелистали, книги, письма, личные вещи перетрясли, стены миноискателями просветили, даже урну с прахом покойного. Что вынюхивали, спросите? Полторы тонны золота, якобы привезённых хозяином дома из далёких экспедиций. Конечно, чушь, бред, ахинея, все это понимали, в том числе и большинство тех, пытливых, ведь учёный-то был бессребреником: ни автомашины, ни дачи, ни дорогих побрякушек — о, в прошлом веке такое для большинства было свидетельством социального и даже интеллектуального престижа. <…> Так вот, всю жизнь меня мучило, кто донос настрочил, кто измыслил ахинею о презренном металле, какую цель преследовал, хотя насчёт цели — ясно: после обыска лет десять имя светлое замалчивалось, даже из кроссвордов его вычёркивали. В средневековье на Руси это называлось «мёртвой грамотой»… <…> И увидел я тех, кто бред этот выдумал, подтолкнул подлый розыск. Двух увидел, состоящих в родстве. <…> При жизни всемирно прославленного гения оба слыли его учениками, случалось учителю их защищать, а после смерти его ни разу не позвонили вдове. Я увидел подноготную подлости, микромолекулярную схему зависти.

… Юрий Медведев в своей повести «Протей» не называя имён, излагает памятную историю обыска в квартире покойного И. А. Ефремова и, опять же не называя имён, но совершенно недвусмысленно, обвиняет нас, Аркадия и Бориса Стругацких, в том, что это мы, оказывается, написали лживый донос на мёртвого своего учителя и благодетеля^{[К 2]}. <…>
Наш пасквилянт напомнил всем нам, что и странный обыск в квартире покойного, и воспоследовавшее затем искусственное забвение И. А. Ефремова — и по сей день остаются не только мрачным, но и весьма загадочным событием в истории нашей фантастики. Нам кажется, сейчас наступило, наконец, время попытаться расшифровать эту загадку.
Мы предлагаем всем Советам объединить усилия и от имени всех советских писателей-фантастов, а также от имени всех любителей фантастики обратиться в КГБ СССР с соответствующим запросом. По сути дела речь идёт о ГЛАСНОЙ реабилитации И. А. Ефремова (негласная, слава богу, произошла уже давно).^[20]

Прошло года два или три после смерти Ивана Антоновича. Я был в гостях у <…> Дмитрия Александровича Биленкина. Большая компания, хорошие люди. И зашёл разговор о нападении Лубянки на квартиру Ефремова. Биленкин, <…> был, как известно, геологом по профессии. Так вот, рассказал он удивительную вещь. 1944 год. И. А. Ефремов откомандирован с экспедицией в Якутию на поиски новых месторождений золота. Была войн��, и золото нужно было позарез! У него под командованием состояло несколько уголовников. Экспедиция вышла на очень богатое месторождение, они взяли столько, сколько смогли взять, и отправились обратно, причём Иван Антонович не спускал руки с кобуры маузера. Как только добрались до Транссибирской магистрали, на первой же станции связались с компетентными органами. Был прислан вагон, и уже под охраной экспедицию повезли в Москву. По прибытии с уголовниками сразу расплатились или посадили их обратно, вот уж не знаю. А Ивана Антоновича сопроводили не то в институт, от которого собиралась экспедиция, не то в министерство геологии. Там прямо в кабинете у начальства он сдал папку с кроками и всё золото. При нём и папку и золото начальство запихало в сейф, поблагодарило и предложило отдыхать.
На следующий день за Ефремовым приезжает машина из компетентных органов и везёт его обратно, в тот самый кабинет. Оказывается, за ночь сейф был вскрыт, золото и кроки исчезли.
И вот Дмитрий Александрович Биленкин предположил, что не исключено: обыск как-то связан с тем происшествием. Ну, мы накинулись на него, стали разносить версию в пух и прах: мол, это ничего не объясняет, да и зачем нужно было ждать с 1944 по 1972 год! Но он был очень хладнокровным человеком <…>.
Все терялись в догадках о причинах обыска. Почему он был ПОСЛЕ смерти писателя? Если Иван Антонович в чем-то провинился перед государством, почему никаких обвинений ему при жизни никто не предъявил? Если речь идёт о каких-то крамольных рукописях, то это чушь! Он был чрезвычайно лояльным человеком и хотя ругательски ругался по поводу разных глупостей, которые совершало правительство, но, что называется, глобальных обобщений не делал. И потом — даже если надо было найти одну рукопись, ну две, ну три, то зачем устраивать такой тарарам с рентгеном и металлоискателем?!
Вот сочетав всё, я, конечно, как писатель-фантаст, построил версию, которая и объясняла всё! Дело в том, что как раз в те времена, конце 60-х и начале 70-х годов, по крайней мере в двух организациях США — Си-Ай-Си и Армии — были созданы учреждения, которые серьёзно занимались разработками по летающим тарелкам, по возможностям проникновения на Землю инопланетян. У наших могла появиться аналогичная идея. И тогда же у фэнов, то есть любителей фантастики, родилась и укрепилась прямо идея-фикс какая-то: мол, ведущие писатели-фантасты являются агентами внеземных цивилизаций. <…>
Иван Антонович Ефремов безусловно был ведущим писателем-фантастом. Можно себе представить, что вновь созданный отдел компетентных органов возглавил чрезвычайно романтически настроенный офицер, который поверил в абсурд «фантасты суть агенты». И за Ефремовым стали наблюдать. Но одно дело — просто следить, а другое дело — нагрянуть с обыском и не дай бог попытаться взять его самого: а вдруг он шарахнет чем-нибудь таким инопланетным!
Именно поэтому как только до сотрудников этого отдела дошла весть о кончине Ивана Антоновича, они поспешили посмотреть. А что смотреть? Я ставлю себя на место гипотетического романтического офицера и рассуждаю здраво: если Ефремов — агент внеземной цивилизации, то должно быть какое-то средство связи. Но как выглядит средство связи у цивилизации, обогнавшей нас лет на триста-четыреста, да ещё и хорошенько замаскировавшей это средство?! Поэтому брали первое, что попалось. Потом, удовлетворённые тем, что взятое не есть искомое, всё вернули.^[19]

… не стало Ивана Антоновича Ефремова — писателя, учёного, мечтателя. И его имя обволокла ложь. Ибо молчание вместо правды — это ложь. <…>
Почва для произрастания толков и слухов была обильно унавожена. Например, письмами граждан в самые высокие инстанции после выхода в свет романа «Час Быка»… <…>
На подобные «сигналы» в не столь отдаленные времена реагировали однозначно. «Есть мнение»: лучше об Иване Антоновиче после его кончины — «ничего». А как насчёт того, чтобы о нём говорить «хорошо»? Категорически никак. «Есть мнение»! Вы просто не владеете информацией — там тако-ое! Да ещё и обыск у него на квартире! Да ещё и…
Какое — «тако-ое»? Какой — обыск? Владетели информации делиться ею не торопились. Ложь взошла, вымахала в рост, заветвилась, распустила цветочки, которые ароматизировали окрест, и уже ягодки завязывались…^[19]

НФ творчество Ефремова, оригинального философа и одного из последних энциклопедистов 20 века, оказало революционное воздействие на расцвет советской НФ в 1960-х гг., раскрыв перед ней (в сер. 1950-х ещё связанной идеологическими клише фантастики «ближнего прицела») поистине будоражащие горизонты. Однако личная и творческая судьба писателя оказалась не столь однозначной: поначалу принятый в штыки официальной критикой, писатель затем был с той же лёгкостью возведён в ранг непререкаемого авторитета и живого классика; и уже в конце жизни Ефремов его последний (во многих смыслах итоговый) роман был насильно вычеркнут из советской литературы, а в квартиру только что скончавшегося автора нагрянул с обыском КГБ. Особый драматизм ситуации добавляет то обстоятельство, что, несмотря на значительный моральный и писательский авторитет Ефремова среди поколения советской НФ, пришедшего в литературу вместе с ним, «школы Ефремова» так и не было создано (хотя её создание неоднократно прокламировалось самозваными «последователями» и «душеприказчиками»). Может быть, свою роль в этом литературном одиночестве сыграли и определённые черты характера писателя, его — вполне естественные для автора утопий — нравственный ригоризм и проповедуемые идеалы «нового Ренессанса», а также безусловно доминировавший в его произведениях философ, социальный мыслитель (в ущерб художнику). В целом, Ефремов остаётся одной из самых ярких и противоречивых фигур в истории новой советской НФ литературы.^[21]

… в статьях он нередко высказывался в меру консервативно. Тем не менее, он одним из первых ринулся в бой за спасение белоснежных, но окровавленных риз дорогого ему коммунистического царства

Это был воистину «матёрый человечище» — гигант мысли, великий эрудит, блистательный рассказчик и бесстрашный боец. Он был подлинным лидером фантастики 60-х, пролагателем новых путей и защитником всего нового. Конечно, писателем он был неважным, да он и сам не претендовал особо на это звание — считал себя в первую очередь философом, мечтал писать трактаты и «Диалоги» в манере древних. Те жалкие людишки, которые мнят себя сейчас и объявляют последователями «школы Ефремова», просто ничтожные пигмеи, копошащиеся в тени титана.