у котораго первый припадокъ имѣлъ бы острый характеръ, наблюдаемый въ крайнихъ степеняхъ болѣзни, былъ бы почти неизбѣжно осужденъ лечь живымъ въ могилу.
Моя болѣзнь не отличалась сколько-нибудь значительно отъ описанныхъ въ медицинскихъ книгахъ. По временамъ я безъ всякой видимой причины впадалъ мало по малу въ состояніе полулетаргіи или полуобморока; и въ этомъ состояніи, не чувствуя никакой боли, лишенный способности двигаться или, вѣрнѣе сказать, лишенный способности думать, но съ смутнымъ летаргическимъ сознаніемъ своего существованія и присутствія лицъ, окружавшихъ мою постель, я оставал��я до тѣхъ поръ, пока кризисъ разомъ возстановлялъ мои силы. Иногда же болѣзнь поражала меня быстро и неотразимо. На меня находила слабость, столбнякъ, ознобъ, головокруженіе и я лишался чувствъ. Затѣмъ по цѣлымъ недѣлямъ вокругъ меня была пустота, тьма, безмолвіе и вселенная превращалась въ Ничто. Словомъ, наступало полное небытіе. Отъ этихъ припадковъ я оправлялся тѣмъ медленнѣе, чѣмъ быстрѣе они наступали. Какъ заря для безпріютнаго, одинокаго странника, блуждающаго по улицамъ въ долгую тоскливую зимнюю ночь, такъ же медленно, такъ же лѣниво, такъ же отрадно возвращался ко мнѣ свѣтъ сознанія.
Помимо этихъ припадковъ, мое здоровье, повидимому, не ухудшилось; я не замѣчалъ, чтобы они сопровождались какими-либо болѣзненными явленіями, если не считать особенности моего сна. Пробудившись, я никогда не могъ сразу овладѣть моими чувствами и въ теченіе нѣсколькихъ минутъ оставался въ самомъ растерянномъ и нелѣпомъ состояніи; душевныя способности вообще, а память въ особенности, совершенно отсутствовали.
Я не испытывалъ никакихъ физическихъ страданій, но безконечное моральное разстройство. Мое воображеніе бродило по склепамъ. Я толковалъ «о червяхъ, могилахъ и эпитафіяхъ». Я только и думалъ о смерти, и мысль о погребеніи заживо преслѣдовала меня неотступно. Ужасная опасность, которой я подвергался, не давала мнѣ покоя ни днемъ, ни ночью. Днемъ она терзала меня жестоко, ночью — нестерпимо. Когда зловѣщая тьма окутывала землю, я дрожалъ подъ гнетомъ ужасной мысли, дрожалъ, какъ перья на погребальной колесницѣ. Когда природа уже не могла переносить бодрствованія, я все-таки не безъ борьбы поддавался сну, такъ пугала меня мысль проснуться въ могилѣ. И когда, наконецъ, сонъ овладѣвалъ мною, я переносился въ царство призраковъ, надъ которымъ простирала широкія траурныя крылья все та же мысль о могилѣ.
Изъ безчисленныхъ мрачныхъ видѣній, угнетавшихъ меня во
