Поэт безумия и ужаса — Эдгар Поэ (Кузько)/ДО

Есть на землѣ роскошный, навѣвающій мистическій ужасъ, цвѣтокъ, съ одуряющимъ запахомъ, уродливый и до безумія, до содроганія красивый — порожденіе тайныхъ силъ тропической природы.

Цвѣтокъ этотъ — орхидея. Такъ красивы въ своемъ мистико-безумномъ содроганіи и орхидеи міровой литературы — произведенія Эдгара Поэ.

Съ чуткой и нѣясной душой, глубокій и безумный въ своей глубинѣ, поэтъ, довѣрчивый къ ласкѣ, какъ ребенокъ, фантазеръ, еще въ юношествѣ мечтающій о героическихъ подвигахъ — Эдгаръ Поэ подарилъ человѣчеству чудныя творенія свои, полныя тайной тревоги, безумія и ужаса.

Его разсказы и поэмы — это мрачныя видѣнія души, трепетной и опьяненной мучительными переживаніями, опьяненной опіемъ и алкоголемъ, души, прикованной къ «прозѣ» жизни нуждой и голодомъ, ненавидѣвшей «реальность» съ ея торгашеской правдой!

Его душа жаждала яркой, исполненной загадокъ и тайнъ, жизни ирреальнаго.

Въ отважной, но неравной борьбѣ съ жизнью и наслѣдственнымъ недугомъ,— въ нищетѣ и униженіяхъ провелъ почти всю свою жизнь этотъ родоначальникъ символизма и вмѣстѣ —романтикъ, романтикъ по глубокому стремленію къ «потустороннему», романтикъ и въ узкомъ, историко-литературномъ смыслѣ — какъ духовный наслѣдникъ пѣвца таинственной торжественности перехода отъ жизни къ смерти — Китса.

Баллады Китса, этого, такъ рано угасшаго англійскаго поэта, современника Шелли и Байрона, были полны мистики и тревоги.

Не чужда была Китсу и красота дисгармоніи, царящей въ душѣ человѣка, впослѣдствіи прошедшая въ Поэ стадію красоты ужаса и у Бодлэра претворившаяся въ красоту тлѣна и порока.

Но дѣловые американцы не скоро признали въ уроженцѣ Балтиморы — поэта ужаса и безумія. Для этого понадобились десятки лѣтъ и всеобщее признаніе Европы.

Предпріимчивые «завоеватели» плохо оцѣнивали труды Эдгара Поэ, хотя и цѣнили въ немъ хорошаго критика. А жизнь поэта была тяжела.

Какъ медленный, но неизбѣжно опускающійся маятникъ—ножъ (зловѣщее измышленіе инквизиціи) тяготѣла жизнь надъ великимъ безумцемъ.

И только женщина по временамъ утоляла его неопалимую жажду міровой гармоніи и самозабвенія,— ибо на граняхъ безумія и ужаса витала душа поэта, на граняхъ хаоса!

Инстинктомъ страдальца и одинокаго предчувствовалъ онъ свое отдохновеніе у женщины — существѣ, болѣе чуткомъ, болѣе глубокомъ и цѣльномъ, нежели мужчина.

Оттого такъ рыцарски были и отношенія его къ женщинѣ, такъ глубоко идеальна была любовь его къ ней.

Но судьба и здѣсь не давала ему покоя.

Горячо любимая жена поэта — Виргинія — была существо слабое и въ высшей степени хрупкое. Жизни ея ежеминутно угрожала смерть. И эта пытка ежечаснаго ужаса и страха потерять любимую, радость при воскресаніи, и вновь отчаяніе, и вновь надежда и радость — эта пытка для Поэ длилась шесть лѣтъ.

«Въ раю серафимы на наше блаженство безъ злобы смотрѣть не могли, и вотъ потому-то, (объ этомъ всѣ знаютъ на берегѣ дальней земли), изъ тучи холодной повѣяла буря, сразившая Аннабель Ли».^[1])

Эта чудовищная драма оживленія и умиранія мучительно-яркое свое отраженіе получила въ умираніи и оживленіи леди Ровены Трименъ въ «Лигейѣ», этомъ чудномъ, трепещущемъ мистикой и ужасомъ разсказѣ.^[2])

Послѣ смерти жены поэтъ ищетъ забвенія въ любви другихъ женщинъ.

Подобно трагическому герою своего разсказа — «человѣку толпы», — какъ «геній чернаго преступленія», бѣжитъ Поэ своего одиночества. Но «черное преступленіе» Поэ состояло въ томъ, что онъ родился отъ отца алкоголика и матери чахоточной, и бѣжать себя, своихъ страданій, великаго хаоса, что такъ бѣшенно, подобно «Моское-стрему», бурлилъ въ его душѣ, — онъ не могъ. Ему оставалось только повѣствовать о хаосѣ души своей, разсказывать намъ тѣ тайны и чудовищно кошмарный ужасъ, что рождаетъ душа человѣка, эта таинственная наслѣдница сотенъ тысячъ поколѣній, невыразимо богатая, но также невыразимо и опасная въ наслѣдственности своей.

И въ душѣ поэта скорбное отчаяніе.

«Ужасъ и рокъ блуждали по землѣ во всѣ времена» — говоритъ Эдгаръ Поэ. И дикъ, и мраченъ, и безконечно тоскливъ этотъ ужасный припѣвъ символа вѣчной скорби — «Ворона»,— это отвратительное слово — «Nevermore» (больше никогда).

«А лампа, яркая какъ день, вверху блеститъ, бросая тѣнь, той птицы тѣнь вокругъ меня и въ этой тьмѣ душа моя скорбитъ, подавлена тоской; и въ сумракъ тѣни роковой любви и счастія звѣзда не глянетъ больше никогда.»^[3])

Но этотъ, съ такой трепетной душой, съ такой пылкой тропической фантазіей, поэтъ, заглянувшій въ царство смерти и безумія, въ тайники души, гдѣ царятъ могучія невѣдомыя силы природы — этотъ поэтъ обладалъ въ то-же время математически разсчетливымъ умомъ.

Въ предисловіи къ «Ворону», этой поэмѣ, превосходящей по силѣ стиха, по металлической звучности рифмъ, по внутреннему, полному недосказанныхъ мыслей и настроеній — единству всѣ другія его произведенія, Эдгаръ Поэ говоритъ:

«Трудъ этотъ шагъ за шагомъ подвигался къ своей окончательной формѣ — со всею отчетливостью и строгой послѣдовательностью математической задачи».

Способность раздвоенія мыслей еще въ ученическіе годы проявляется у Поэ.

Это умѣнье поставить себя на мѣсто другого, умѣнье отвлечься, расчлениться, способность самонаблюденія, эта, почти холодная, американская разсудочность, которой проникнуты произведенія Поэ и которая болѣе ярко выдѣляется въ его криминальныхъ разсказахъ («Тайна Мари Роже», «Убійство въ ул. Моргъ», «Украденное письмо», или въ такихъ, какъ «Золотой жукъ», «Сердце обличитель» и др.), — эта способность какъ-то непостижимо сливается со способностью къ самому обобщающему синтезу, съ умѣньемъ дать туманно-бредовой образъ.

Гюйо говоритъ, что преувеличенная любовь къ анализу — признакъ упадка, декаданса. Возможно, что это и такъ. Во всякомъ случаѣ, не смотря на свой аналитическій умъ — душа поэта стремилась какъ можно дальше отъ «дѣйствительности» и создавала собственные міры.

Безумныя видѣнія Поэ, навѣянныя опьяненіемъ страданія и наркотиковъ, реальны. Быть можетъ, болѣе реальны, чѣмъ та «дѣйствительность», которую мы видимъ повседневно. И кто скажетъ — гдѣ границы реальнаго и ирреальнаго?

Поэ говоритъ, что «кто видитъ сны на яву, тотъ знаетъ больше тѣхъ, кто видитъ сны въ своей постели».

Реальное — преходяще, непреходяще — вѣчно идеальное, то, что есть основа всего реальнаго.

Еще Гераклитъ въ безуміи природы, въ хаосѣ ея, видѣлъ высшій, сверхчеловѣческій разумъ.

И въ этомъ тайна.

Тайна въ томъ, что въ безуміи ужаснаго и безобразнаго великая душа высотою творческой интуиціи и предвидѣнія — ощущаетъ божественную красоту, уголокъ вѣчной гармоніи. Эта душа «въ своихъ туманныхъ видѣніяхъ уловляетъ обрывки вѣчности»!

Есть какая-то невидимая грань, тонкая, какъ волосъ Мадонны, за которой хаосъ безумія претворяется въ гармонію вѣчной красоты.

Такъ безумно красивы орхидеи!

Такъ безумно прекрасны и произведенія Поэ.

Въ одномъ изъ своихъ разсказовъ Поэ говоритъ о «великомъ физическомъ могуществѣ словъ», о томъ, что толчекъ, сообщенный атмосферѣ словомъ — творитъ «новое», что слово —творецъ, и живетъ вѣчно.

Это, какъ нельзя болѣе, подходитъ и къ произведеніямъ самого поэта.

Кто знакомъ съ такими разсказами его,— какъ «Гибель Эшерова дома», «Черная кошка», «Овальный портретъ», «Сердце обличитель», «Колодезь и маятникъ», «Рукопись, найденная въ бутылкѣ» и мн. др., съ «Ворономъ», «Молчаніемъ» — разсказами и поэмами, исполненными тайны, мистики и ужаса, вводящими насъ въ провалы и бездны души человѣка — тотъ пойметъ огромное вліяніе Поэ на послѣдующія поколѣнія.

Изъ Поэ вышелъ цѣликомъ современникъ его — Бодлэръ, авторъ «Fleurs du mal», поэтъ мертвечины, извращенности и порока, поэтъ, сердце котораго «словно скрытый барабанъ отбиваетъ похоронный маршъ» («comme un tambour voilé ѵа battant des marches funebres») и чья душа была такъ близка, такъ родственна душѣ «великаго безумца».

Большое вліяніе оказалъ Поэ и на Метерлинка съ его мистикой молчанія и полной глубокихъ тайнъ и непредвиденныхъ ужасовъ тишиной.

Достоевскій и Тургеневъ (послѣдній въ «Кларѣ Миличь», въ «Пѣсни торжествующей любви» и др.) тоже не лишены были дозы вліянія Поэ.

Вліяніе это дошло и до нашихъ дней.

Основная мысль «Черныхъ масокъ» Андреева заключена уже въ красивой поэмѣ Эшера («Гибель Эшерова дома») и въ разсказѣ «Вильямъ Вильсонъ»; а переводчикъ «Кандида» — Ѳ. Сологубъ, прячась отъ ужасовъ реальнаго, отъ «Мелкаго Бѣса» пошлости и тупоумія, въ прекрасную землю «Ойле», въ инстинктивномъ самосохраненіи невольно подражаетъ поэту «безумія и ужаса».

Эдгаръ Поэ умеръ шестьдесятъ лѣтъ тому назадъ, въ родномъ городѣ, въ припадкѣ нервнаго разстройства.