Бочка амонтильядо (По; Русское богатство)/ДО

Я, какъ могъ, переносилъ отъ Фортунато тысячи непріятностей, но когда онъ дошелъ до оскорбленія, я поклялся отомстить. Вы, который хорошо знаете мой характеръ, не предположите, будто я произнесъ хоть одну, малѣйшую угрозу. Въ концѣ концевъ, рано или поздно, я долженъ быть отомщенъ: это было дѣло рѣшенное; но самая окончательность, безповоротность моего рѣшенія исключала всякую идею риска. Я не только долженъ былъ наказать, но и наказать безъ всякой опасности для себя. Обида не отомщена, если мстителя постигаетъ наказаніе; она, въ равной мѣрѣ, не отомщена и тогда, когда мститель не позаботится о томъ, чтобы совершившій обиду зналъ, — кто ему мститъ.

Всѣ должны были видѣть, что я, ни словами, ни дѣйствіями, не давалъ Фортунато ни малѣйшаго повода усомниться въ моей благосклонности къ нему. По всегдашней привычкѣ, я продолжалъ улыбаться ему въ лицо, и онъ не подозрѣвалъ, что отнынѣ моя улыбка выражала лишь мысль объ его уничтоженіи.

У него была одна слабая сторона, у этого Фортунато, — за исключеніемъ которой, впрочемъ, онъ былъ человѣкъ достойный уваженія. Онъ считалъ себя удивительнымъ знатокомъ винъ. Между итальянцами, вообще, мало знатоковъ и истинныхъ любителей чего бы то ни было; ихъ энтузіазмъ, въ большинствѣ случаевъ, напускной, приспособленный ко времени и къ случаю: это просто шарлатанство, имѣющее цѣлью уловлять англійскихъ и австрійскихъ милліонеровъ. Въ дѣлѣ картинъ и драгоцѣнныхъ камней, Фортунато, какъ и всѣ мы, былъ шарлатанъ, но по отношенію къ старымъ винамъ онъ былъ искрененъ. Въ этомъ я мало отъ него отличался; я самъ зналъ толкъ въ итальянскихъ винахъ и, когда только могъ, скупалъ значительные запасы ихъ.

Однажды, вечеромъ, встрѣтилъ я своего друга, — это было въ самый разгаръ карнавала; онъ много выпилъ, и потому взялъ меня подъ руку съ видомъ самой горячей дружбы. Мой молодецъ былъ костюмированъ; на немъ красовался нарядъ изъ двухъ разноцвѣтныхъ половинъ матеріи, въ обтяжку, а на головѣ возвышался коническій колпакъ съ погремушками. Я былъ такъ доволенъ, встрѣтивши его, что, казалось, никогда не кончилъ бы жать ему руку. Я ему сказалъ:

— Мой милый Фортунато, какъ я васъ кстати встрѣтилъ. Какой у васъ чудесный видъ! А я сегодня получилъ бочку амонтильядо или, по крайней мѣрѣ, вина, которое выдано за амонтильядо, и у меня есть сомнѣнія…

— Какъ, сказалъ онъ, — амонтильядо? Бочку? Невозможно! И еще въ разгаръ карнавала!

— Я не увѣренъ въ немъ, возразилъ я, — но былъ настолько глупъ, что заплатилъ за него полную цѣну амонтильядо, не посовѣтовавшись предварительно съ вами. Васъ никакъ нельзя было найти, а я боялся потерять случай.

— Амонтильядо!

— Да, но я сомнѣваюсь.

— Амонтильядо!

— И хочу убѣдиться окончательно.

— Амонтильядо!

— И такъ какъ вы куда-то приглашены, то я иду за Лючези. Если у кого-нибудь есть критическій смыслъ, такъ это у него. Онъ мнѣ скажетъ…

— Лючези неспособенъ отличить амонтильядо отъ хереса…

— А, между тѣмъ, есть не мало глупцовъ, утверждающихъ, что его вкусъ равенъ вашему.

— Пойдемъ!… Идемъ!..

— Куда?

— Въ ваши погреба!

— Нѣтъ, мой другъ. Я не хочу злоупотреблять вашей добротой. Я вижу, что вы приглашены. Лючези…

— Я не приглашенъ; — идемъ!

— Нѣтъ, мой другъ. Дѣло и не въ приглашеніи, а въ томъ, что, какъ я замѣчаю, вы чувствуете сильнѣйшій ознобъ. Погреба невыносимо сыры, они выст��аны селитрой.

— Ничего, идемъ. Холодъ рѣшительно ничего не значитъ. Амонтильядо! Васъ обманули. А что касается Лючези, то онъ неспособенъ отличить хересъ отъ амонтильядо.

И, говоря такимъ образомъ, Фортунато завладѣлъ моей рукой. Я надѣлъ черную шелковую маску и, заботливо закутавшись плащемъ, позволилъ ему тащить себя. Въ моемъ домѣ слугъ не оказалось; они исчезли, чтобъ попировать въ честь карнавала. Уходя, я сказалъ имъ, что не вернусь раньше утра и далъ формальный приказъ — не отлучаться изъ дому. Этого было довольно, какъ я зналъ, чтобы всѣ они разошлись до одного, лишь только я вышелъ.

Я взялъ два фонаря съ рефлекторами; одинъ изъ нихъ вручилъ Фортунато и любезно повелъ его черезъ длинную анфиладу комнатъ до помѣщенія, ведшаго въ погребъ. Я спустился по длинной и неровной лѣстницѣ, время отъ времени оборачиваясь къ моему спутнику и совѣтуя ему идти осторожнѣе. Мы достигли послѣдней ступеньки и очутились на влажномъ полу катакомбъ Монтрезоровъ.

Походка моего друга была неувѣренна и колокольчики на колпакѣ звенѣли при каждомъ его шагѣ.

— Бочка амонтильядо? спросилъ онъ.

— Это дальше, отвѣчалъ я; — а замѣтьте эти бѣлыя полосы, которыя блестятъ по стѣнамъ погреба.

Онъ обернулся и посмотрѣлъ на меня своими стеклянными глазами, въ которыхъ стояли слезы опьяненія.

— Селитра? спросилъ онъ наконецъ.

— Селитра, подтвердилъ я. — Съ какого времени пріобрѣли вы этотъ кашель?

— Гха!-Гха!-Гха — Охъ-гха!—кхо!-кхо!-кхо!—кхо!!

Нѣсколько минутъ мой бѣдный пріятель совсѣмъ не могъ отвѣтить.

— Это ничего, сказалъ онъ наконецъ.

— Постойте, возразилъ я рѣшительно. — уйдемъ отсюда; ваше здоровье драгоцѣнно. Вы богаты, всѣ васъ уважаютъ, любятъ, удивляются вамъ; вы счастливы, какъ былъ и я когда-то; вы такой человѣкъ, что оставите послѣ себя замѣтную пустоту. Я — это другое дѣло. Уйдемъ отсюда. Притомъ же, есть Лючези…

— Довольно, сказалъ онъ, — кашель — это пустое. Онъ меня не убьетъ. Не умру же я отъ насморка!

— Это правда, это правда, отвѣчалъ я, — и, въ самомъ дѣлѣ, я не имѣлъ намѣренія напрасно пугать васъ, но вы должны принять маленькую мѣру предосторожности. Хорошій глотокъ медока предохранитъ васъ отъ дѣйствія сырости.

Я вынулъ одну бутылку изъ длиннаго ряда ея товарищей, лежавшихъ на землѣ, и сбилъ съ нее верхнюю часть горлышка.

— Пейте, сказалъ я, подавая ему вино.

Онъ поднесь бутылку къ губамъ, искоса глядя на меня.

Онъ остановился на минуту, дружески кивнулъ мнѣ головой (бубенчики на колпакѣ зазвенѣли) и сказалъ:

— Пью за умершихъ, покоющихся вокругъ насъ.

— А я за ваш�� долгую жизнь.

Онъ снова взялъ мою руку, и мы продолжали путь.

— Эти погреба очень велики, сказалъ онъ.

— Монтрезоры, отвѣчалъ я, — сильный и вліятельный родъ.

— Я забылъ вашъ гербъ.

— Большая золотая нога на голубомъ фонѣ; нога давитъ извивающуюся змѣю, запускающую свои зубы въ пятку ноги.

— А девизъ?

— Nemo me impune lacessit.

— Очень хорошо, сказалъ онъ.

Вино блистало въ его глазахъ и колокольчики звенѣли на колпакѣ. И у меня голова немного кружилась отъ медока. Прошедши мимо наваленныхъ въ кучи человѣческихъ костей, перемѣшанныхъ съ бочками и кувшинами съ виномъ, мы достигли крайняго конца катакомбъ. Я снова остановился и схватилъ Фортунато за руку, повыше локтя.

— Селитра! сказалъ я, — видите, тутъ ея больше. Она виситъ какъ мохъ вдоль стѣнъ. Мы теперь подъ ложемъ рѣки. Капли воды просачиваются сквозь кости. Уйдемъ, пока еще не поздно. Вашъ кашель…

— Это ничего, сказалъ онъ, — идемъ дальше. Но прежде еще глотокъ медока.

Я откупорилъ бутылку гравскаго вина и протянулъ ему. Онъ опорожнилъ ее залпомъ. Глаза его горѣли. Онъ засмѣялся и жестомъ, котораго я не могъ понять, бросилъ бутылку на воздухъ. Я смотрѣлъ удивленный. Онъ повторилъ движеніе — движеніе шутовское. Я смотрѣлъ съ тѣмъ же удивленіемъ.

— Вы понимаете? спросилъ онъ.

— Нѣтъ, отвѣчалъ я.

— Значитъ, вы не принадлежите къ ложѣ?

— Какъ?

— Вы не масонъ, не вольный каменщикъ!

— Какже, такъ, такъ, сказалъ я, — да, я каменщикъ.

— Вы? Невозможно! Вы — вольный каменщикъ?

— Да, каменщикъ, — отвѣчалъ я.

— Знакъ! сказалъ онъ.

— Вотъ, отвѣчалъ я вынимая изъ-подъ плаща лопатку.

— Вы шутите! вскричалъ онъ, отступая на нѣсколько шаговъ. — Но идемъ къ амонтильядо.

— Хорошо, сказалъ я, пряча лопатку подъ плащъ и подавая ему руку. Онъ тяжело на нее оперся. Мы продолжали нашъ путь, отыскивая амонтильядо. Мы прошли подъ рядомъ очень низкихъ арокъ; мы спускались; пройдя еще нѣсколько шаговъ и спустившись еще, мы вошли въ глубокое подземелье, гдѣ отъ спертаго воздуха фонари наши почти не свѣтили и казались тусклыми красными пятнами.

Въ глубинѣ этого подземелья находилось другое, меньшее. Стѣны его были заложены человѣческими костями, какъ и стѣны верхнихъ погребовъ, такимъ же точно образомъ, какъ это устроено въ большихъ катакомбахъ Парижа. Три стѣны этого второго подземелья были еще украшены такимъ именно способомъ, а отъ четвертой кости были приняты и въ безпорядкѣ валялись на землѣ, образуя въ одномъ мѣстѣ невысокій валъ. Въ стѣнѣ, обнаженной отъ костей, мы замѣтили нишу, глубиной около четырехъ футъ, шириной въ три, вышиной — въ шесть или семь. Поскольку можно было судить, она не нарочно была сдѣлана, а просто составляла промежутокъ между двумя огромными колоннами, поддерживавшими сводъ катакомбъ; этотъ промежутокъ упирался въ массивную, гранитную стѣну самой катакомбы.

Поднявъ свой фонарь, горѣвшій очень тускло, Фортунато безуспѣшно вглядывался въ глубину ниши. Ослабѣвшій свѣтъ не позволялъ намъ увидѣть ее.

— Подвигайтесь, сказалъ я, — амонтильядо тутъ. Что же касается Лючези…

— Это невѣжда! прервалъ мой другъ, выступивъ впередъ и идя въ нишу, въ то время, когда я слѣдовалъ по его пятамъ.

Въ одну минуту онъ достигъ конца ея и, наткнувшись на стѣну, остановился, нелѣпо изумленный. Въ одно мгновенье я приковалъ его къ граниту. Въ боковой стѣнѣ ниши были вдѣланы двѣ желѣзныя скобы, на разстояніи двухъ футъ одна отъ другой — въ горизонтальномъ направленіи. Къ одной была привѣшена короткая цѣпь, къ другой — висячій замокъ. Забросить цѣпь вокругъ его тѣла, прикрѣпить свободный ея конецъ къ скобкѣ и запереть его — было дѣломъ минуты. Онъ слишкомъ удивился, для того, чтобы сопротивляться. Я вынулъ ключъ изъ замка и отступилъ на нѣсколько шаговъ изъ ниши.

— Дотроньтесь рукой до стѣны, сказалъ я, — вы не можете не чувствовать селитры. Несомнѣнно, здѣсь очень сыро. Позвольте мнѣ еще разъ умолять васъ уйти отсюда. Нѣтъ? Въ такомъ случаѣ, мнѣ положительно необходимо оставить васъ. Но прежде я окажу вамъ тѣ маленькія услуги, какія въ моей власти.

— Амонтильядо! вскричалъ мой другъ, не пришедшій въ себя отъ удивленія.

— Это вѣрно, отвѣчалъ я, — амонтильядо.

Произнеся эти слова, я принялся за кучу костей, лежавшую въ видѣ вала на серединѣ катакомбы. Я отбрасывалъ кости въ сторону и скоро открылъ подъ ними порядочное количество песчанниковыхъ камней и жидкую известку. Съ этими матеріалами и съ помощью моей каменщичьей лопатки я началъ, какъ слѣдуетъ, замуровывать входъ въ нишу.

Едва я выклалъ первый рядъ камней, какъ увидѣлъ, что опьяненіе Фортунато почти совсѣмъ исчезло.

Первымъ признакомъ этого былъ глухой крикъ, стонъ, исходившій изъ глубины ниши. Это не былъ крикъ пьянаго человѣка. Потомъ наступило длинное и упорное молчаніе. я положилъ второй рядъ камней, потомъ третій, потомъ четвертый; и тогда я услышалъ бѣшеныя подергиванья цѣпи. Шумъ продолжался нѣсколько минутъ, впродолженіи которыхъ, чтобъ насладиться имъ вволю, я прервалъ свою работу и присѣлъ на кости. Наконецъ, когда шумъ утихъ, я снова взялся за дѣло и безъ помѣхи вывелъ пятый, шестой и седьмой ряды. Теперь стѣнка была вышиной мнѣ по грудь. Я опять пріостановился и, поднявъ фонарь надъ стѣной, освѣтилъ слабыми его лучами запертого человѣка. Рядъ громкихъ криковъ, болѣзненныхъ криковъ, вдругъ вырвался изъ груди прикованной фигуры и, такъ сказать, съ силой отбросилъ меня назадъ. Впродолженіи секунды я колебался — я дрожалъ. Я вынулъ шпагу и началъ совать ее въ нишу. Но минуты размышленія было довольно, чтобы успокоить меня. Я положилъ руку на массивную стѣнку, выведенную мной, и ободрился. Я приблизился къ стѣнкѣ. Я отвѣчалъ на завыванія моего молодца; я имъ составилъ эхо и аккомпаниментъ, — я превзошелъ ихъ въ силѣ и пронзительности. Вотъ какъ я сдѣлалъ — и крикунъ замолчалъ.

Была уже полночь, и моя работа приходила къ концу. Я положилъ восьмой, девятый и десятый ряды. Я кончилъ часть одиннадцатаго и послѣдняго; оставалось положить послѣдній камень. Я его поднялъ съ усиліемъ; я его положилъ почти какъ слѣдуетъ. Но тогда изъ ниши послышался сдавленный смѣхъ, заставившій встать дыбомъ волосы на головѣ моей. За этимъ смѣхомъ слѣдовалъ печальный голосъ, который я съ трудомъ призналъ за голосъ благороднаго Фортунато. Онъ говорилъ: — Ха! ха! ха! —хе, хе! Очень хорошая штука, въ самомъ дѣлѣ! — Отличный фарсъ! Отъ всего сердца будемъ мы смѣяться во дворцѣ — хе! хе! съ нашего-то вина! хе, хе, хе!

— Съ амонтильядо! сказалъ я.

— Хе! хе! — хе! хе, — да, съ амонтильядо. Но не поздно ли уже? Не будутъ ли насъ ждать во дворцѣ? Синьора Фортунато и другія? Уйдемъ отсюда.

— Да, сказалъ я, — уйдемъ отсюда!

— Во имя Бога, Монтрезоръ!

— Да, сказалъ я, — во имя Бога!

Но на эти слова не было отвѣта; напрасно я прислушивался. Меня взяло нетерпѣніе. Я громко позвалъ:

— Фортунато!

Нѣтъ отвѣта. Я позвалъ снова:

— Фортунато!

Ничего. Я просунулъ фонарь сквозь остававшееся отверстіе и бросилъ его внутрь ниши. Въ отвѣтъ я услышалъ лишь звонъ колокольчиковъ. Я почувствовалъ себя дурно, безъ сомнѣнія — вслѣдствіе сырости катакомбъ. Я поспѣшилъ окончить работу. Я сдѣлалъ усиліе и приладилъ послѣдній камень; я его покрылъ известкой. Къ новой стѣнѣ я прислонилъ старую насыпь изъ костей. Прошло полвѣка и ни одинъ смертный ихъ не тронулъ. In расе requiescat!