Кувши́нка, нимфе́я или водяна́я ли́лия (лат.Nymphaéa), также купа́ва[комм. 1] — водные растения из семейства кувшинковых (лат.Nymphaeaceae) с плавающими на поверхности листьями и цветами. Род нимфея включает около полусотни видов.[комм. 2] Это надводное растение едва ли не самое известное, благодаря своим крупным, плавающим сердцевидно-округлым листьям и, в особенности, крупным красивым цветам правильной формы. Иногда кувшинкой ошибочно называют «кубышку» — другое водное растение с узкими, приподнятыми над водой жёлтыми цветами.
Самая крупная из кувшинок — царская нимфея или виктория регия родом с Амазонки, возможно, самое популярное и легендарное из оранжерейных растений. На её листьях как на лодке может удержаться даже человек.
— Тише ты! Она ещё проснётся, пожалуй, да убежит от нас, — сказала старуха жаба. — Она ведь легче лебединого пуха! Высадим-ка её посередине реки на широкий лист кувшинки — это ведь целый остров для такой крошки, оттуда она не сбежит, а мы пока приберём там, внизу, наше гнёздышко. Вам ведь в нём жить да поживать.
В реке росло множество кувшинок; их широкие зелёные листья плавали по поверхности воды. Самый большой лист был дальше всего от берега; к этому-то листу подплыла жаба и поставила туда ореховую скорлупу с девочкой.
Бедная крошка проснулась рано утром, увидала, куда она попала, и горько заплакала: со всех сторон была вода, и ей никак нельзя было перебраться на сушу!
А старая жаба сидела внизу, в тине, и убирала своё жилище тростником и жёлтыми кувшинками — надо же было приукрасить всё для молодой невестки!
— Слушай! — сказал Демон, кладя свою руку мне на голову. — Страна, о которой я тебе расскажу, — мрачная страна в Ливии, у реки Заире. И там нет ни покоя, ни молчания. Воды реки желты, как шафран, и нездоровы; и они не текут в море, но непрестанно и суетливо волнуются на одном месте, озаряемые багровым солнцем. По обеим сторонам этой реки, на пространстве многих миль тянется бледная пустыня, поросшая гигантскими кувшинками. В этом безлюдье кувшинки вздыхают и протягивают к небу свои длинные стебли, похожие на шеи призраков, и качают своими головами, и от них исходит неясный шёпот, похожий на шум подземной реки. И они вздыхают. Но есть граница этой поросли кувшинок, и граница эта — высокий лес, глухой и мрачный.
Тогда я пришел в гнев и проклял проклятием молчанья реку и кувшинки, и ветер, и лес, и небо, и гром, и вздохи кувшинок. И они были объяты моим проклятием и сделались немы. И луна остановила свой трудный путь по небу, и гром утих, и молнии не блистали больше, и тучи повисли неподвижно, и воды вошли в своё ложе и остались там, и деревья перестали качаться, и кувшинки не вздыхали больше и не подымалось больше из их толпы ни малейшего шёпота, ни звука по всей обширной пустыне без границ. И я поглядел на надпись на скале, и она переменилась; и теперь буквы составляли слово: « М о л ч а н и е ».
А вот веточка какого-то чужеземного тепличного растения, слишком нежного, чтобы расти в садах севера. Сухие листики как будто ещё сохранили свой аромат! Эту веточку дала ему она… она — цветок, взлелеянный в дворянской теплице! Вот белая кувшинка; он сам сорвал и оросил горькими слезами этот цветок — дитя тихих, стоячих вод. Вот крапива! О чём говорят её листья?
Старые ольхи, отмытые течением от берега, крепко цеплялись корнями за дно и казались маленькими лесными островками. По воде плавали кувшинки… Славное было путешествие! Наконец добрались и до тоней, где из шлюзов шумно бежала вода.
«Бом-бом!» раздаётся звон из колокольной бездны реки Одензе. — Это что за река? — Её знает любой ребёнок в городе Одензе; она огибает сады и пробегает под деревянными мостами, стремясь из шлюзов к водяной мельнице. На речной поверхности плавают жёлтые кувшинки, колышатся тёмно-коричневые султанчики тростника и высокая бархатная осока. <...>
О чём же звонит колокол? Колокол очень стар; говорят; что он звонил на колокольне ещё раньше, чем родилась бабушкина бабушка, и всё-таки он ребёнок в сравнении с сами́м водяны́м, диковинным стариком, в штанах из угриной кожи и чешуйчатой куртке, застёгнутой жёлтыми кувшинками вместо пуговиц; волосы его опутаны тростником, борода покрыта зелёною тиной, а от этого красивее не будешь!
— Да, ведь, мы как раз у шкафа! — сказал сказочник и заглянул в шкаф. — Э, да тут бутылки всех величин! Что в этой? Или в этой?
— В этой так называемые «майские духи́». Я ещё не нюхала их, но знаю, что сто́ит чуть плеснуть из этой бутылки на пол, и сейчас перед тобой будет чудное лесное озеро, поросшее кувшинками.
И те, и другие и являются пить из цветка сладкий сок; если дитя мешает им, они не выбрасывают его, — им жалко малютку — а выносят его на солнышко и кладут на широкий лист кувшинки. Дитя начинает ползать по листу, сваливается в воду, спит и растёт там, пока аист не увидит его и не отнесёт в семью, которой хотелось иметь такого миленького крошку. Мил он бывает или не мил — зависит, впрочем, от того, что пил малютка: чистую ли влагу источника, или наглотался тины и грязи; тина и грязь делает из малютки такое земное, низменное существо! Аист же не выбирает, а берёт первого попавшегося малютку. И вот, один попадает в хорошую семью, к прекрасным родителям, другой к таким грубым, суровым людям, в такую безысходную нужду, что лучше бы ему оставаться в пруду.
Малютки совсем не помнят, что снилось им в тени листка кувшинки, под песни лягушек, баюкавших их своим кваканьем...
Мила и Нолли сели, обнявшись, на камень, а Лебедь начал свой рассказ под тихий, мирный плеск морской волны. «Моя родина здесь, на Голубых островах. Говорят, что я вышел из белой водяной лилии, другие рассказывают, что в меня превратился белый цветок махровой азалии, но это всё равно»...[1]
Самым красивым из наших родных водяных растений, чудной царицей наших вод является белая кувшинка. Растение это принадлежит к семейству Nymphaeaceae и распространено по рекам и проточным прудам всей Средней Европы.
Листья её бывают двух родов: одни погружённые в воду, слегка красноватые, другие сначала красновато-зелёные, потом сверху тёмно-зелёные, как бы подернутые воском, а снизу часто красно-пурпуровые — плавающие.
Цветы в виде роз, серебристо-белые, душистые, состоящие из нескольких рядов ланцетовидно-овальных, снежно-белых лепестков, из которых наружные, внутри белые, снизу зеленоватые, составляют чашечку. Тычинки многочисленные, белые, с золотисто-жёлтыми пыльниками. Цветы плавающие, на длинных круглых черешках. <...>
Под Москвой маленькие нимфеи можно добывать лучше всего в проточном пруду деревни Владыкино. Осенью здесь встречаются близ самого берега такие маленькие экземпляры, что у них ещё не отвалилось семечко, из которого они вышли. Кроме того, такие экземпляры продаются часто осенью на Трубной площади.
В аквариуме нимфея эта <голубой лотос>, как и наши родные кувшинки, имеет два рода листьев: подводные и плавающие. Первые она сохраняет до весны; что касается до плавающих, то они держатся зимой в том лишь случае, когда аквариумы подогреваются и прикрыты сверху стеклом.
Подводные её листья сердцевидной формы, как и плавающие, но особенно красив её нежно-голубой, небесного цвета цветок...
Хлам, всё хлам! Выбросьте его за борт! Это из-за него так тяжело вести лодку, что гребцы вот-вот свалятся замертво. Это он делает судно таким громоздким и неустойчивым. Вы не знаете ни минуты отдыха от тревог и беспокойства, не имеете ни минуты досуга, чтобы отдаться мечтательному безделью, у вас нет времени полюбоваться игрой теней, скользящих по поверхности реки, солнечными бликами на воде, высокими деревьями на берегу, глядящими на собственное свое отражение, золотом и зеленью лесов, лилиями, белыми и жёлтыми, тёмным колышущимся тростником, осокой, ятрышником и синими незабудками.[комм. 3]
— Джером Джером, «Трое в лодке, не считая собаки», 1889
Река — когда солнце пляшет в волнах, золотит седые буки, бродит по лесным тропинкам, гонит тени вниз со склонов, на листву алмазы сыплет, поцелуи шлёт кувшинкам, бьётся в пене на запрудах, сереб��ит мосты и сваи, в камышах играет в прятки, парус дальний озаряет — это чудо красоты.[комм. 4]
Несколько минут отдыха. Лужу мы переходим в самом широком, открытом месте, потому что вправо и влево она тянется далеко и образует непроходимое, заросшее тростником болото. С берега, на котором мы остановились, лужа кажется маленьким озером. Стоячая вода местами покрыта ряской, местами растением, похожим на нашу кувшинку, с плоскими щитообразными листьями и прелестными лиловыми цветами, которые отражаются в неподвижной поверхности как в зеркале. По берегам стоит стена тростника, между которым шмыгают птицы, величиною с воробья, с красными и фиолетовыми перьями. Усядется птичка на стройном стебле тростника и качается, а пёрышки её отливают металлическим цветом и горят на солнце как драгоценные каменья.
Потом пригрезилось лето. Извилистая река медленно струится. Жёлтые кувшинки недалеко от берега. Над рекой крутые глинистые обрывы. В тонком воздухе звенят и реют быстрые птицы.
Он <индеец> отплывает на пиро́ге и тотчас возвращается обратно, везя на буксире привязанную к борту тёмно-пурпурную кувшинку — шириной превосходящую саму пиро́гу.
Трудно не прийти в восторг при виде этого чуда природы. К несчастью, дно чашечки кишит насекомыми, при виде которых по телу пробегает дрожь отвращения. Их укусы очень опасны. С помощью ланцета, извлечённого из походного рюкзака, собираюсь изъять из цветка мерзкую живность.
Вдруг ей вспомнилась картина, которую она видела однажды во дни юности своей: в старом парке господ Заусайловых был большой пруд, густо заросший кувшинками. В серый день осени она шла мимо пруда и посреди него увидала лодку. Пруд был тёмен, покоен, и лодка была точно приклеена к чёрной воде, грустно украшенной жёлтыми листьями. Глубокой печалью, неведомым горем веяло от этой лодки без гребца и вёсел, одинокой, неподвижной на матовой воде среди умерших листьев. Мать долго стояла тогда на берегу пруда, думая — кто это оттолкнул лодку от берега, зачем? Вечером того дня узнали, что в пруде утопилась жена приказчика Заусайловых, маленькая женщина с чёрными, всегда растрепанными волосами и быстрой походкой.
Жар спадал, в городе смутно трезвонили чуть слышные колокола, тени вытягивались и темнели. Золотые наклоны света дрожали меж ярких сосен. Кричали утки, пахло тиной, водой и лесом. Синие и зелёные стрекозы сновали над Камышами, желтели кувшинки.
…Солнце ещё не успело позолотить верхушек тамариндовых деревьев, ещё яркие тропические птицы дремали в своих гнёздах, ещё чёрные лебеди не выплывали из зарослей австралийской кувшинки и желтоцвета, — когда Вильям Блокер, головорез, наводивший панику на всё побережье Симпсон-Крика, крадучись шёл по еле заметной лесной тропинке… Делал он только четыре версты в час — более быстрой ходьбе мешала больная нога, подстреленная вчера его таинственным недругом, спрятавшимся за стволом широколиственной магнолии.
Через три недели на этом большом пространстве в грязи́ толщиной больше чем спущенный слой воды будут лежать все эти <водяные> лилии, белые и жёлтые, ряски, стрелолисты, камыши и тростники. Это будет чёрная, толстая гниющая масса в ковше уже не спускаемой грязи, непереходимое место для людей и животных рассадник комаров и мух, труп смердящий на десятки лет…[2]
Нужно, однако, признать, что столь горячее отношение к кактусам вполне понятно – хотя бы потому, что они таинственны. Роза прекрасна, но не таинственна. К таинственным растениям принадлежат лилия, горечавка, золотой папоротник, древо познания, вообще все первобытные деревья, некоторые грибы, мандрагора, ятрышник, ледниковые цветы, ядовитые и лекарственные травы, кувшинки, мезембриантемум и кактусы. В чём их таинственность заключается, не сумею вам объяснить: чтобы эту таинственность обнаружить и преклониться перед ней, надо просто признать её фактом.
Мальчику, видимо, понравилась эта игра. Он, посапывая, добросовестно повторял за Клавой названия цветов. А она так ими и сыпала:
— Вот, глянь, это подмаренник. А это купава. Вот та, с белыми колокольцами. А это кукушкины слёзки.[3]
Унитазы в современных ванных поднимаются от пола, словно белые цветы водяной лилии. Архитекторы делают всё возможное, чтобы тело забыло о своём убожестве и человек не знал, что происходит с отбросами его утробы, когда над ними зашумит вода, резко спущенная из резервуара.
И вот одна вам наугад: Соболья бровь, лукавый взгляд,
Лицо как кипень, плечи всплыли
Как две кувшинки ― или две,
С ночи заснувшие в траве,
Две белотрепетные пташки
Всплывают рано на заре
Из моря донника и кашки
В росном, зернистом серебре…
Никого не видно… над водой лишь гнутся
Водяной кувшинки маковки, белея;
А вверху над ними, поднимаясь, вьются Мотыльки, на солнце ярко голубея.[4]
— Иван Суриков, «Встало утро, сыплет на цветы росою...», 1872
И вот во мгле, вдали,
Открыв лицо своё,
Кувшинки расцвели
И смотрят на неё. Они горят в ночи, Их нежит гладь воды, Ласкают их лучи Застенчивой Звезды.
И будут над водой
Всю ночь они гореть,
Чтоб с Утренней Звездой Стыдливо умереть.
Вся небесная даль озарилась улыбкой стыдливой,
На фиалках лесных заблистали росою слезинки,
Зашепталась речная волна с серебристою ивой,
И, качаясь на влаге, друг другу кивали кувшинки.
Говорит о том, что было, и чего не будет снова,
Что любила, разлюбила охладевшая душа,
И, тая в очах слезинки, полны жаждой неземного,
Белоснежные кувшинки задремали, чуть дыша.
Вскрываются нимфей дремавших семена,
И длинный водоросль побеги выпускает,
И ряска множится… Вот, вот, она, весна, —
Открыла полыньи и ярко в них играет![6]
Закроются на озере кувшинки…
Как ночь в лесу темна, спокойна и тепла!
Кузнечики в траве чуть шепчутся. Сквозь ветви
Белеет озеро, ― там звезды в глубине… [7]
Где прошлою осенью, ночью ненастной, Они утопились вдвоём.
Они, эти странные бледные люди, Которых встречал я весной,
Когда расцветали на влаге, как в чуде, Кувшинки под новой Луной.
Дома было тихо в этот вечер.
Я принёс с реки кувшинки и траву плакун.
Спать легли, и погасили свечи,
Но не спали, было сердцу нечем
Оградить себя от ночи и от дум.[8]
Белая Лилия, юная Лилия
Красила тихий и сумрачный пруд. Сердце дрожало восторгом идиллии
У молодой и мечтательной Лилии. <...> — Белая Лилия, юная Лилия, — Девушка вдруг обратилася к ней: Как нас сближает с тобою бессилие… Грустно мне, Лилия, чистая Лилия <...>
Белая Лилия, чистая Лилия
Больше не красила сумрачный пруд
И не дрожала восторгом идиллии:
Белая Лилия — мёртвая лилия!..
Светлеет Яуза и кажется
Совсем такой, как в тех местах,
Где, плавные изгибы делая,
Подходит к городу она
И плавают кувшинки белые,
На тонких ножках встав со дна.[19]
↑Своё народное имя «купава» кувшинка делит с другим растением, причём, наземным: купальницей, которое чаще называют этим именем.
↑Название «нимфея» кувшинка получила из греческой мифологии. По преданию, это растение выросло из тела утонувшей нимфы. Примерно такие же славянские легенды часто связывают кувшинки с русалками и утопленницами.
↑Из текста не вполне понятно, какие именно лилии имеет в виду Джером Джером: водяные (кувшинки) или настоящие, растущие на берегу. Но скорее всего, что речь идёт о водяных нимфеях, которые в ботаническом смысле слова не являются лилиями.
↑Редкий случай ритмованной «прозы». В своём кратком описании красоты дневной реки в солнечную погоду Джером Джером имитирует романтическую пейзажнуюпоэзию.
↑В стихотворении «Одолень-трава» Константин Бальмонт называет цветок «купальницей» не в смысле точного ботанического названия, а скорее — «купальщицей». Далее следующее уточнение (водяной прострел) точно указывает, что Бальмонт имел в виду жёлтую кубышку(Nuphar luteum) — это и есть один из вариантов «одолень-травы».
.jpg)
.svg){kind=logo}
