Въ жестокости, ему непоправимый
Нанесъ, и страшно-тягостный, ударъ;
Слѣпая вопіющая измѣна,
Измѣна послѣ клятвъ, которымъ нѣтъ
870 Забвенья; въ этой женщинѣ свой свѣтъ
Онъ видѣлъ, и для этого онъ плѣна
Какой-то ложью запятналъ свой умъ,
Который жилъ лишь въ свѣтѣ правды полной;
Она ушла, пришли и скрылись волны,
И онъ остался съ ядомъ этихъ думъ.
А что еще? Всей глубины несчастья
Мы не могли представить. У него
Друзья когда-то были, свѣтъ участья,
Онъ былъ богатъ, и вотъ нѣтъ ничего.
880 Онъ нѣженъ былъ, и зналъ вещей внушенья,
И онъ лишенъ всего, къ чему привыкъ,
Всю красоту, всѣ жизни украшенья
Все промѣнялъ на хрупкій онъ тростникъ.
Его ума изысканныя краски
Какъ будто не поблекли до сихъ поръ,
Рѣчь дикая, всѣхъ смутныхъ словъ узоръ—
Дышали благородствомъ дивной сказки:
Вложи онъ въ ритмъ стонъ сердца своего,
Назвали-бъ мы поэзіей его.
890 «Злосчастнѣйшіе люди отвѣчаютъ,»
Сказалъ, я помню, Маддало тогда:
«На боль дремотой, скорби ихъ качаютъ,
И спятъ они, имъ свѣтитъ, какъ звѣзда,
Поэзія въ недолгихъ сновидѣньяхъ:
Познавшій въ скорби, учитъ въ пѣснопѣньяхъ.»
Когда бы я совсѣмъ свободнымъ былъ,
Съ Венеціей я больше-бъ не разстался,
Въ плѣнительной надолго бы остался:
Я такъ поѣздки эти полюбилъ
900 На лошади вдоль побережья моря:
И въ городѣ такая тишина,
Стукъ не ворвется въ грезу, съ нею споря;
В жестокости, ему непоправимый
Нанес, и страшно-тягостный, удар;
Слепая вопиющая измена,
Измена после клятв, которым нет
870 Забвенья; в этой женщине свой свет
Он видел, и для этого он плена
Какой-то ложью запятнал свой ум,
Который жил лишь в свете правды полной;
Она ушла, пришли и скрылись волны,
И он остался с ядом этих дум.
А что еще? Всей глубины несчастья
Мы не могли представить. У него
Друзья когда-то были, свет участья,
Он был богат, и вот нет ничего.
880 Он нежен был, и знал вещей внушенья,
И он лишен всего, к чему привык,
Всю красоту, все жизни украшенья
Всё променял на хрупкий он тростник.
Его ума изысканные краски
Как будто не поблекли до сих пор,
Речь дикая, всех смутных слов узор —
Дышали благородством дивной сказки:
Вложи он в ритм стон сердца своего,
Назвали б мы поэзией его.
890 «Злосчастнейшие люди отвечают,»
Сказал, я помню, Маддало тогда:
«На боль дремотой, скорби их качают,
И спят они, им светит, как звезда,
Поэзия в недолгих сновиденьях:
Познавший в скорби, учит в песнопеньях.»
Когда бы я совсем свободным был,
С Венецией я больше б не расстался,
В пленительной надолго бы остался:
Я так поездки эти полюбил
900 На лошади вдоль побережья моря:
И в городе такая тишина,
Стук не ворвется в грезу, с нею споря;
