Горе

Бедами полнится всё: и земля и морская пучина.

Беды и радости притираются друг к другу. Когда они притрутся друг к другу без остатка, родится счастье. Такое счастье будет нерушимым. Сомнение и вера друг друга поправляют. Когда они полностью поправят друг друга, появится знание. Такое знание будет подлинным.

В болезни или в горе воспоминание рисует нам каждый безболезненный или безнуждный час бесконечно завидным, как потерянный рай. Но переживая наши красные дни, мы не замечаем их вовсе и тоскуем по ним лишь тогда, когда настанут черные.

...всякий раз, когда я чувствовал неодолимую потребность «выпрямить» мою душу и идти в Лувр взглянуть, «всё ли там благополучно», я никогда так ясно не понимал, как худо, плохо и горько жить человеку на белом свете сию минуту. Никакая умная книга, живописующая современное человеческое общество, не дает мне возможности так сильно, так сжато и притом совершенно ясно понять «горе» человеческой души, «горе» всего человеческого общества, всех человеческих порядков, как один только взгляд на эту каменную загадку...^[1]

Всё человеческое грустно. Сокровенный источник юмора не радость, а горе. На небесах юмора нет.

Выпьем, что ли, Ваня,
С холода да с горя;
Говорят, что пьяным
По колено море.

Горе может, конечно, душа таить, но тайного счастья она не переносит.

Горе налегает сильнее, если заметит, что ему поддаются.

Горе наступившее легче, нежели ожидаемое, нагрянувшему горю есть конец, страх же перед грядущим горем не знает границ.

Женщины стойко переносят худшие горести, нежели те, из-за которых они проливают слёзы.

За всю свою жизнь я ни разу не встречал человека, который не снёс бы горестей ближнего как истинный христианин.

Искренно горюет тот, кто горюет без свидетелей.

Каждый человек считает страдания, выпавшие на его долю, величайшими.

Охраняй город, на пустоши бейся, зная и горе и счастье;
Тогда возрастёт порошок духоносный, треножник заполнив, краснея.^[2]:201

Смысл страдания — лишь неизбежного страдания, конечно, — самый глубокий из всех возможных смыслов.

Но горе углубляет человека в себя, и в моей девической трагикомедии не укрылась от моего разбора ни одна черта. Сколько дурного, тёмного — такого, за что мне делалось стыдно в следующее же мгновение, — передумала и перечувствовала я в эти годы! Сколько я завидовала, ненавидела, презирала, сколько терзалась и злобилась! Я достаточно честна, чтобы стыдиться таких движений больного духа, и достаточно сильна, чтобы скрывать их. Выдержка-то есть: на то я и Алимова. Мы, Алимовы, люди долга, а не прихотей. Все считали и считают меня живым опровержением на ходячее представление о старой деве. Ложь! Когда бы люди знали, каким египетским трудом выработана моя маска доброты, спокойствия! Я добра, потому что должна и могу заставить себя быть доброю, а не потому, что я хочу.^[3]

Подлинное горе ― это не отсутствие денег, славы, успеха и т. п., но отсутствие чувств. Выработка чувств, развитие их восприимчивости, силы отдачи, а следовательно, и силы счастья ― дело годов, всей жизни. Старость или стрижет купоны всяческой любви, или становится полным банкротом. Наслаждение блеском погремушек не бесконечно. И тут уже никто и ничем не может помочь.^[4]

— Стало быть, вы были же вчера пьяны?
— Был-с, — вполголоса признался Павел Павлович, конфузливо опуская глаза, и видите ли-с: не то что пьян, а уж несколько позже-с. Я это для того объяснить желаю, что позже у меня хуже-с: хмелю уж немного, а жестокость какая-то и безрассудство остаются, да и горе сильнее ощущаю. Для горя-то, может, и пью-с.

Страдание вызывает плодотворное, можно даже сказать — кардинально преобразующее, духовное напряжение, ведь оно на эмоциональном уровне помогает человеку осознать то, чему не следует быть.

Страдание своей целью имеет уберечь человека от апатии, от духовного окоченения.

Счастье благотворно для тела, но только горе развивает способности духа.

Счастье и горе — это две стороны монеты, которую жизнь периодически ставит на ребро.

Счастье — это только сон, а горе — действительность.

Счастье от горя спасает.^[5]

Пусть кто доволен здесь неправо
Или неправо кто гоним…
Земные радости — с отравой,
Отрава — с счастием земным.
Всё постоянно — лишь за морем,
И потому, что нас там нет;
А между тем кто минут горем?
Никто… таков уж белый свет!..

Ой ты, горе мое,
Горе лютое!
Ходишь ты в зипуне,
Необутое;
Ходишь ты, костылем
Подпираешься,
Ходишь злое, кругом
Озираешься;
По селам, деревням
Ходишь праздное,
По питейным домам
Безобразное...^[6]

Серде�� апофеоз
Влечёт поэта
Горе. А повелось
Откуда это,
С людьми, подѝ- ка, сверься?
Не нужен трагик,
Чтобы пороком сердца
Трясти в нутрах их,
Зане нам воду пить
Не с их лица:
Моих героев прыть ―
Трусца.^[7]