ВЪ ОДИНЪ бурный и дождливый майскій день дворникъ нашего дома нашелъ на дворѣ выпавшаго изъ гнѣзда, еще не оперившагося птенчика. Добрый старикъ принесъ его ко мнѣ и убѣдительно просилъ взять на воспитаніе его найденыша, который и самъ, дрожа отъ холода, какъ бы просилъ о томъ же, своимъ жалобнымъ пискомъ. Но я была въ то время не здорова, — могла спать по утрамъ — и, зная очень хорошо, въ какіе ранніе часы утра такіе птенчики начинаютъ просить кушать, не нашла въ себѣ достаточно храбрости сказать «да»; я не рѣшилась пожертвовать маленькому попрошайкѣ тѣ ранне-утренніе часы сна, которые были теперь такъ благодѣтельны для моего здоровья. Хотя это было для меня и стыдно, и очень съ моей стороны жестокосердно, однако я, скрѣпя сердце, отказала доброму дворнику въ его просьбѣ. Спустя дня два, до моего свѣдѣнія дошло, что этотъ птенчикъ нашелъ себѣ теплый пріютъ въ моей молочной кладовой, и что мои дѣвушки, въ промежутки между работой, выкармливаютъ его тамъ, когда я вскорѣ убѣдилась, что это былъ маленькій скворчикъ (вначалѣ я приняла его было за дрозденка), тогда, признаюсь, у меня явилось желаніе снова обзавестись такимъ же милымъ и веселымъ товарищемъ-скворушкой, какой уже былъ у меня однажды. Судьба птенчика была рѣшена: я взяла его подъ свою особенную охрану и посвятила ему мои материнскія заботы. Само собою разумѣется, что въ теченіе нѣсколькихъ недѣль онъ доставилъ мнѣ не мало хлопотъ и заботъ.
Въ большинствѣ случаевъ, всѣ такіе юные птенцы ведутъ себя въ первое время своей жизни почти одинаково. Замѣтивъ меня еще издали, мой скворчикъ тотчасъ же широко раскрывалъ свое голодное горлышко и съ замѣчательнымъ искусствомъ заставлялъ себя кормить. Онъ росъ теперь не по днямъ, а по часамъ. Сначала у него выдвинулись изъ кожи небольшіе пеньки, которые вскорѣ затѣмъ превратились въ пушистыя перышки. Его искусство въ бѣганьи и скаканьи увеличивалось съ каждымъ днемъ, и, наконецъ, онъ былъ въ состояніи, хотя и не совсѣмъ твердымъ шагомъ, перебѣжать черезъ весь коверъ моей комнаты. Теперь онъ уже пересталъ быть довольнымъ своею корзинкой; ему устроили жердочку, на которой онъ могъ свободно сидѣть, какъ настоящая большая птица. Онъ пробовалъ спать на ней, поджавши одну ножку; но это ему удалось лишь послѣ многихъ неудачныхъ попытокъ, во время которыхъ онъ не разъ кувыркался со своей жердочки.
Во время моего утренняго туалета, скворчику разрѣшалось свободно разгуливать по комнатѣ, при чемъ онъ потѣшалъ меня своими уморительными играми и разными затѣями.
Ему было около двухъ мѣсяцевъ, когда я получила приглашеніе провести нѣсколько недѣль въ городѣ, у моихъ друзей. Я согласилась на эту поѣздку лишь съ тѣмъ условіемъ, что мнѣ позволено будетъ взять съ собою моего питомца, такъ какъ его все еще нужно было регулярно кормить маленькими кусочками сырого мяса[1], да и вообще онъ не могъ еще обойтись безъ моего заботливаго ухода.
Итакъ, мой скворчикъ совершилъ первую свою поѣздку по бѣлому свѣту въ маленькой клѣткѣ, стѣнки которой были обернуты бумагой, и лишь верхъ клѣтки оставался открытымъ — для свѣта и воздуха. Онъ велъ себя во время всей поѣздки съ достоинствомъ и вполнѣ благовоспитанно, и, если его спокойствіе нарушалось чѣмъ-нибудь особеннымъ, — достаточно было нѣсколькихъ моихъ словъ, чтобы онъ снова успокоился; такъ что къ концу поѣздки его даже не смущалъ шумъ внезапно проносившагося мимо курьерскаго поѣзда. Мнѣ доставляло удовольствіе видѣть, какъ безпрестанно входившіе и выходившіе пассажиры съ интересомъ, а иногда даже и съ удивленіемъ, смотрѣли на моего самостоятельнаго и разумнаго маленькаго питомца. Меня спрашивали, что это, вѣроятно, какая-нибудь очень рѣдкая птица, и мнѣ смѣшно было имъ отвѣчать: «нѣтъ, это самый обыкновенный скворецъ». Обыкновенно думаютъ, что птица въ клѣткѣ, среди непривычной для нея обстановки, должна пугливо биться и метаться, а потому всѣхъ и удивлялъ мой спокойный умный скворушка.
Когда мы устроились по-домашнему у моихъ друзей, первою моею заботой было — обезпечить правильное кормленіе моего птенчика, такъ какъ здѣсь не было нашей кладовой, на которую всегда можно было съ увѣренностью положиться; поэтому, пришлось заказать ежедневную порцію нѣжнаго бифштекснаго филе, къ большому удовольствію мясника, доставлявшаго жаркое для нашего стола.
Приблизительно около этого времени мой скворчикъ сталъ наряжаться въ новый и очень красивый пестрый нарядъ. Грудь его покрылась белыми крапинками, на спинкѣ и головкѣ заиграли пурпуровые и металлически-зеленые отливы, что, вмѣстѣ со стройнымъ и изящнымъ тѣлосложеніемъ, сдѣлало мою птичку въ высшей степени привлекательною.
Когда мы вернулись домой, я могла уже настолько положиться на прирученность моего скворчика, что въ хорошую погоду выносила его на рукѣ въ садъ. Тамъ я садилась подъ старымъ тѣнистымъ деревомъ и мирно читала въ уютной тишинѣ, въ то время, какъ мой питомецъ копошился подлѣ меня въ травѣ или внимательно изслѣдовалъ трещины въ корѣ деревьевъ, всюду разыскивая насѣкомыхъ. Хотя онъ въ то время хорошо уже могъ летать, однако ему, повидимому, и въ голову не приходило испытать свои крылышки на волѣ; казалось, онъ былъ совершенно доволенъ, что ему позволили вертѣться возлѣ меня на свободѣ.
Въ одно прекрасное утро я съ радостью услыхала отъ моего маленькаго любимчика ясно выговоренное первое слово. Совершенно отчетливо вылилось изъ его горлышка слово: «прекрасно». Я терпѣливо твердила ему его цѣлыя недѣли, и вотъ — наступила минута, которая вознаградила меня за мой трудъ. Съ этого времени онъ сталъ дѣлать изумительные успѣхи въ искусствѣ говорить. Почти каждый день онъ дѣлалъ мнѣ въ этомъ отношеніи все новые и новые сюрпризы. «Здравствуй! Здравствуй! Какъ поживаешь? Милая птичка! Ай, ай, ай! Прелесть! Прелесть! Киса, киса, мяу, мяу!» — такъ болталъ онъ безъ умолка. Эти слова перемѣшивались, кромѣ того, съ его природными свистами и разными другими своеобразными звуками, такъ что казалось, будто онъ могъ еще гораздо больше сказать, если бы только пожелалъ. Болтая или распѣвая, онъ держалъ свою головку очень высоко и, слегка распустивъ крылышки, безпрестанно ими потряхивалъ, какъ это обыкновенно дѣлаютъ вольные скворцы, распѣвая близь своихъ скворечницъ.
Ничего меня такъ не сердило, какъ безпрестанно обращавшіеся ко мнѣ вопросы: «Вы, вѣроятно, подрѣзали вашему скворцу языкъ, что онъ такъ хорошо можетъ говорить?» Я убѣдительнѣйше и отъ всего сердца прошу моихъ благосклонныхъ читателей всѣми силами содѣйствовать къ искорененію этого жестокаго и совершенно безцѣльнаго предразсудка. Разговорная способность моей птички была развита въ высшей степени, и это было лишь результатомъ ея природной понятливости, пробужденной и усиленной внимательнымъ и любвеобильнымъ воспитаніемъ, тщательнымъ и ласковымъ уходомъ, шутками и веселою болтовней, что, въ общей совокупности, и сдѣлало изъ моего скворчика маленькаго и всѣми любимаго друга нашей семьи.
Теперь я должна разсказать объ одномъ происшествіи, причинившемъ мнѣ истинное сердечное огорченіе. Однажды утромъ, мой скворчикъ, по обыкновенію, забавлялся въ моей комнатѣ, дверь изъ которой въ сосѣднее помещеніе случайно была открыта. Я не сразу замѣтила, какъ онъ очутился за дверями и оттуда черезъ открытое окно выпорхнулъ въ садъ. Я еще успѣла увидѣть его садившимся на большой старый дубъ, росшій неподалеку отъ окна, но, тотчасъ же выбѣжавъ въ садъ, уже не нашла его тамъ. Я видѣла сидѣвшую неподалеку на деревѣ стаю скворцовъ, и другую, болтавшую на крыше, но — кто могъ мнѣ сказать, былъ ли между ними мой дорогой скворчикъ? Я звала, пока не устала, и повторяла мои попытки, отъ времени до времени, въ теченіе цѣлаго дня, но — безуспѣшно. Уже я начинала бояться, что никогда больше не увижу моего маленькаго любимчика, такъ какъ дикіе скворцы могли отманить его настолько далеко отъ дома, что онъ могъ уже и не услышать моего зова. Признаюсь, сердце у меня болѣзненно сжалось, когда я представила себе мою милую птичку безпомощно умирающею съ голода гдѣ-нибудь подъ кустомъ… Онъ былъ слишкомъ избалованъ и не такъ воспитанъ, чтобы самому зарабатывать свой хлѣбъ.
Единственно, что я могла еще сдѣлать, это — встать на слѣдующее утро чуть свѣтъ и обойти съ зовомъ весь садъ и вокругъ дома — въ надеждѣ, что онъ находится еще гдѣ-нибудь по близости. Еще не пробило пяти часовъ, какъ я была уже въ саду, въ поискахъ за моимъ бѣглецомъ. Тамъ я нашла множество дикихъ скворцовъ, гладкія перышки которыхъ отливали золотомъ, подъ утренними лучами солнца, но всѣ они, до послѣдняго перышка, такъ были похожи на моего любимчика, что положительно не было возможности отыскать его между ними. Такъ продолжала я напрасно звать и искать, до самаго утренняго чая, и почти уже потеряла всякую надежду когда-либо снова его увидѣть. Около одиннадцати часовъ возвращалась я изъ моего огорода съ полнымъ передникомъ цвѣтовъ и плодовъ, какъ вдругъ, къ неописанной моей радости, увидѣла бѣднаго моего скворчика, медленно ковыляющего изъ-подъ лавроваго куста. Теперь онъ стоялъ предо мною, на песчаной садовой дорожкѣ — истинное олицетвореніе птичьяго «блуднаго сына», лучше котораго и представить себѣ нельзя: перья растрепаны, крылья вяло опущены, — вся его маленькая фигурка представляла самый жалкій видъ! Трогательно было смотрѣть, какъ онъ подходилъ ко мнѣ, съ опущенною головой и полузакрытыми глазами, — онъ словно хотѣлъ мне сказать: «я крайне сожалѣю… прости меня… никогда въ жизни я этого больше не сдѣлаю». И въ самомъ дѣлѣ, его нѣмая мольба была не напрасна: цвѣты и плоды посыпались на землю, — мой маленькій любимчикъ взятъ на руки и, при нашептываніи тысячи ласкательныхъ и утѣшительныхъ словъ, снесенъ домой, въ свою знакомую клѣточку. Первымъ его желаніемъ было — пить!
Бѣдняжка! Онъ едва не умерь отъ голода и жажды. Я увѣрена, останься онъ еще одинъ часъ безъ помощи, — навѣрное погибъ бы. Вѣдь онъ въ теченіе 28-ми часовъ не утолялъ своей жажды, и самое большое, что время-отъ-времени могъ освѣжать свое горлышко какою-нибудь каплей росы. Первое время его пришлось кормить съ большою осторожностью, давая лишь маленькія порціи пищи за одинъ разъ, черезъ каждыя четверть часа, пока онъ, наконецъ, нѣсколько не оправился. Въ продолженіе всего дня онъ оставался слабымъ и вялымъ, и я уже начинала опасаться, что все-таки могу еще потерять моего милаго питомца. Однако, нѣтъ, — онъ вскорѣ началъ замѣтно оправляться и, спустя немного времени, снова сталъ нашимъ прежнимъ, веселымъ скворчикомъ.
Теперь нужно разсказать, какъ мой скворчикъ купался. Боже мой, какъ онъ бывалъ при этомъ забавенъ и уморителенъ! Его любовь къ водѣ доходила положительно до страсти, — онъ жить не могъ безъ воды. Сначала ему служ��ла ванной для купанья широкая стеклянная плошка, которую ставили въ столовой, на полу, на подостланной рогожкѣ; но онъ тамъ такъ плескался и брызгался, такъ заливалъ все вокругъ — и диванъ, и портьеры, и кресло, — что моя горничная дѣвушка возмущалась до глубины души «этою птицей» и называла ее «истиннымъ наказаніемъ». Пришлось подумать объ устройствѣ для моего скворушки другой, болѣе подходящей ванны. Въ оранжереѣ моего дома находился маленькій водяной бассейнъ, обложенный туфомъ и окруженный тропическими папоротниками. Среди этого «озерка» возвышается стеклянный шаръ, изъ котораго, открывая кранъ, можно заставить бить кверху небольшой фонтанчикъ. Здѣсь я устроила изъ свѣжаго мха небольшой островокъ, посадила на него скворчика и повернула кранъ у трубки фонтана. Скворчикъ очутился подъ брызгами мелкаго дождя и былъ въ восторгѣ! Расхохлившись и распластавъ крылышки, онъ вертѣлся во всѣ стороны и, видимо, наслаждался освѣжающимъ дѣйствіемъ падавшихъ на него водяныхъ струй. Затѣмъ я стала поливать его полными пригоршнями воды, и это, видимо, еще больше ему понравилось: широко растопыривъ крылья, прижавшись грудью ко мху и раскрывши ротъ, онъ лежалъ неподвижно и заставлялъ поливать себя до тѣхъ поръ, пока у него, буквально, не захватывало дыханія. Тогда онъ вскакивалъ на ноги, отряхался, оправлялся и, по прошествіи нѣсколькихъ секундъ, опять ложился и просилъ, чтобы я снова его поливала. И такъ это мы съ нимъ продѣлывали почти каждый день. Когда я, наконецъ, уставала съ нимъ возиться и направлялась въ свою комнату, тогда и онъ летѣлъ или бѣжалъ вслѣдъ за мною, забирался въ свою клѣтку, и затѣмъ начинался самый тщательный туалетъ: шумное, многократное отряхиваніе, расправливаніе крылышекъ, приглаживаніе перьевъ, — пока, наконецъ, все не было опять въ полномъ и изящномъ порядкѣ. Затѣмъ слѣдовали безконечныя пѣсни и болтовня, при чемъ всѣмъ окружающимъ торжественно заявлялось, — вперемѣшку со свистами и трескучимъ стрекотаньемъ, — что «скворушка — красавчикъ» и «прекрасная птичка»!
У скворцовъ, въ подкожныхъ железкахъ, находится, повидимому, очень много жира, которымъ эти птицы прилежно смазываютъ свои перышки; благодаря этому, и мой скворчикъ почти не бывалъ мокрымъ послѣ своихъ купаній. Вообще, онъ весь былъ такой гладкій и скользкій, что, будучи пойманъ неумѣлыми руками, обыкновенно, тотчасъ же выскальзывалъ изъ нихъ на свободу.
Характеръ у него былъ смѣлый и рѣшительный. Если какое-нибудь его желаніе не исполнялось, онъ тотчасъ же выражалъ свое неудовольствіе и съ азартомъ наносилъ своему обидчику удары клювомъ; когда же его бранили или дразнили, тогда онъ становился просто восхитительнымъ: стройно вытягивался, насколько могъ, кверху, взъерошивалъ свой хохолъ и стоялъ въ такой воинственной позѣ, совсѣмъ какъ какой-нибудь турухтанъ[2]. Стоило только протянуть ему, дразня, палецъ, какъ онъ тотчасъ же начиналъ съ ожесточеніемъ щипать его и «браниться»; но, вслѣдъ же затѣмъ, при первомъ ласковомъ словѣ, гнѣвъ его мгновенно проходилъ, и онъ довѣрчиво вскакивалъ на мою руку и начиналъ клювомъ раздвигать мои пальцы, разыскивая, по обыкновенію, между ними гусеницъ. И просто удивительно это вѣчное разыскиваніе насѣкомыхъ, хотя ему и ни разу не посчастливилось найти хотя бы одного! Повидимому, воображеніе скворцовъ должно быть все переполнено образами разныхъ гусеницъ, улитокъ и тому подобныхъ тварей. Мои гости всегда очень забавлялись этими ревностными поисками моего скворчика за насѣкомыми, — поисками, производившимися притомъ въ самыхъ невѣроятныхъ мѣстахъ. Съ вытянутымъ клювомъ и оживленными, суетливыми движеніями, онъ искалъ и изслѣдовалъ, какъ будто бы и въ самомъ дѣлѣ столь долго разыскиваемые червячки должны были быть, наконецъ, найдены — или тамъ въ углу, подъ ковромъ, или здѣсь, между страницами толстой книги, или подъ тѣми пестрыми шелковыми лоскутками. И если кто-нибудь, бывало, попробуетъ помѣшать ему въ этихъ его охотахъ, тогда онъ начиналъ браниться и трясти головой, какъ бы желая сказать: «оставьте меня въ покоѣ, не мѣшайте: я занятъ дѣломъ — мнѣ нужно заботиться о моемъ существованіи, а черви такъ рѣдки!»
Скворчикъ мой очень рано познакомился съ оконными рамами: стукнувшись раза два о стекла, онъ уже затѣмъ ихъ остерегался. Онъ быстро леталъ взадъ и впередъ по комнатѣ, и я была совершенно спокойна за него, какъ относительно оконныхъ рамъ, такъ и относительно огня: и того и другого онъ умѣлъ прекрасно избѣгать.
Иногда мнѣ случалось находить моего скворчика летающимъ по комнатѣ, тогда какъ я, передъ тѣмъ, уходя, запирала его клѣтку. Я знала положительно, что дверца его клѣтки была заперта на крючокъ, и недоумевала, какимъ образомъ могъ онъ вылетѣть. Я стала подкарауливать — и тайна открылась. Однажды я услышала продолжительное стучаніе и долбленіе въ клѣткѣ и увидѣла своего плутишку за усердною работой надъ затворомъ дверецъ; онъ стучалъ и стучалъ до тѣхъ поръ, пока крючокъ, поднимаясь все выше и выше, не высвободился, наконецъ, изъ петли; однако дверца продолжала еще быть закрытою, и ему стоило еще не мало труда заставить ее, продолжительными и быстрыми ударами клюва, раскрыться настолько, чтобы быть въ состоянии протискаться сквозь образовавшуюся щель. Сдѣлавъ это и выйдя изъ клѣтки, онъ остановился и съ видомъ торжествующего побѣдителя окинулъ взглядомъ всю комнату. Въ то время я была больна и лежала въ постели. Онъ тотчасъ же подлетѣлъ ко мнѣ — поздороваться и поболтать, вскочилъ затѣмъ на протянутый ему палецъ и, крѣпко за него уцѣпившись, началъ дѣлать свой туалетъ. Приведя въ порядокъ свои перышки и охорошившись какъ слѣдуетъ, онъ принялся за изслѣдованіе остатковъ моего завтрака. Взялъ кусочекъ сахара изъ сахарницы, пошарилъ подъ подносомъ и подъ салфеткой — не притаился ли тамъ гдѣ-нибудь желанный червячокъ, осторожно заглянулъ въ сливочникъ, выразилъ свое нерасположеніе къ соли, щипнулъ, между прочимъ, меня раза два клювомъ, желая выразить этимъ свое ко мнѣ расположеніе, и затѣмъ отправился въ кругосвѣтное путешествіе по моей комнатѣ — за открытіями: протискался сквозь ажурныя украшенія камина, полетѣлъ къ комоду, на которомъ нашелъ нѣсколько виноградинъ, пришедшихся ему очень по вкусу, и продолжалъ такимъ образомъ свои изысканія въ теченіе нѣкотораго времени, при чемъ всякій маленькій предметъ, который онъ могъ приподнять своимъ клювомъ, обязательно опрокидывался. Такъ какъ я въ то время читала интересную книгу, то и не могла все время слѣдить внимательно за тѣмъ, что онъ тамъ дѣлалъ, пока онъ, наконецъ, не добрался до столика, стоявшаго возлѣ моей кровати. Тутъ я услышала какой-то подозрительный звукъ и, оглянувшись, увидѣла, что своевольная птица полощется носомъ въ моей чернильницѣ, — что салфетка, покрывавшая столикъ, порядочно уже забрызгана, а со столешницы уже бѣгутъ наполъ маленькіе чернильные ручейки. Столь ложно направленная жажда деятельности не могла быть терпима. Блудливый скворка безъ всякой пощады былъ водворенъ въ своей клѣткѣ.
Когда ему исполнилось семь мѣсяцевъ, у него началъ желтѣть клювъ, бывшій до тѣхъ поръ чернымъ; пожелтѣніе это, начавшись съ верхней стороны кончика клюва, шло постепенно къ его основанію, и въ продолженіе одного мѣсяца весь клювъ былъ уже желтый.
Съ теченіемъ времени разговорная способность моего скворчика все болѣе и болѣе развивалась. Особенно бывало смѣшно, когда онъ среди какого-нибудь серьезнаго разговора вставлялъ и свои фразы, при чемъ дѣлалъ это, какъ будто желалъ довѣрить разговаривающимъ какую-то великую тайну. «Ахъ ты, моя милая птичка! Да, да! Какъ поживаешь? Рата-та-та!» — съ такими фразами вмѣшивался онъ въ разговоры взрослыхъ людей.
Мой скворчикъ вообще не былъ пугливъ и не боялся никакого шума; его клѣтку можно было переносить и ставит�� куда угодно, и онъ оставался совершенно спокойнымъ. Но однажды онъ сильно перепугался. Какъ-то разъ, утромъ, копошившись на окнѣ моей комнаты, онъ вдругъ пронзительно вскрикнулъ и, бросившись ко мнѣ, забился подъ подушку дивана, на которомъ я сидѣла, при чемъ трясся всѣмъ тѣломъ, какъ будто насталъ его послѣдній часъ. Подойдя къ окну, я увидела, что причиной такого сильнаго испуга моей милой птицы былъ не кто иной, какъ большая цапля, покинувшая находившееся неподалеку отъ нашего дома озеро и описывавшая высоко въ воздухѣ большіе круги. Только инстинктъ могъ внушить моему скворчику этотъ страхъ передъ большою летящею птицей, и этотъ случай прекрасно доказываетъ, что хотя искусственное воспитаніе во многомъ обогащаетъ духовныя способности животнаго, но оно все-таки не въ состояніи заглушить естественныхъ, прирожденныхъ склонностей.
Повидимому, скворцы обладаютъ весьма недюжинными умственными способностями; по крайней мѣрѣ, у моего скворчика онѣ не разъ проявлялись весьма ярко. Такъ, напримѣръ, уронитъ онъ, бывало, на песокъ кусочекъ мяса и тотчасъ же подниметъ, снесетъ его въ свою питейку, выполощетъ въ водѣ и только уже тогда скушаетъ. Такимъ же образомъ онъ размачивалъ въ водѣ и сильно обсохшіе кусочки мяса. А его искусное открываніе дверецъ у клѣтки? — вѣдь оно требовало весьма не малой наблюдательности и сообразительности.
Лѣтомъ слѣдующаго года раздобыла я парочку молодыхъ скворчатъ. Они были посажены въ клѣтку неподалеку отъ моего желтоносаго друга. Я надѣялась, что онъ приметъ на себя роль ихъ воспитателя и тѣмъ облегчитъ мнѣ трудъ ухаживанія за ними. Но не тутъ-то было! Мой скворчикъ, очевидно, приревновалъ новыхъ пришельцевъ — сдѣлался угрюмымъ и совсѣмъ замолкъ. Опасаясь, чтобы мой любимецъ не разучился говорить, я вынуждена была рѣшиться удалить своихъ новыхъ питомцевъ. Несмотря на это, прошла еще добрая недѣля, пока онъ не переложилъ гнѣвъ свой на милость — пересталъ упрямиться и началъ снова болтать.
Болѣе пяти лѣтъ этотъ милый скворушка былъ истиннымъ членомъ нашей семьи и постояннымъ источникомъ нашей радости и забавъ. Признаюсь, мнѣ всегда бывало больно подумать, что онъ долженъ же когда-нибудь состарѣться и ослабѣть, что наступитъ время, когда я уже не буду больше слышать его веселой болтовни, не буду имѣть подлѣ себя моего вѣчно-бодраго и веселаго товарища. Но, — увы! — это время было ближе, чѣмъ я предполагала. И теперь мнѣ остается еще лишь разсказать, какимъ образомъ я лишилась моего дорогого скворчика…
Въ одной изъ комнатъ, въ которую мой скворчикъ могъ иногда попадать, находился небольшой акваріумъ, до половины наполненный водой, густо заросшею разными водяными растениями. Уходя завтракать, я оставила скворчика въ моей комнатѣ, приготовивъ для него предварительно ванну въ упомянутой уже стеклянной плошкѣ. Вернувшись, я долго не могла найти моего плутишку, и приготовленная для него ванна оказалась нетронутою. Я звала его, искала и, наконецъ, нашла… мертваго и окоченѣлаго, плававшаго на поверхности воды упомянутаго акваріума… Вѣроятно, искушеніе покупаться въ акваріумѣ было слишкомъ велико, — онъ вскочилъ въ него и, несомнѣнно, вскорѣ же безпомощно запутался въ водоросляхъ. Страсть къ купанью оказалась, такимъ образомъ, для него роковою…
Сердечная боль, испытываемая при потерѣ любимаго животнаго, столь тѣсно бывшаго связаннымъ съ нашею ежедневною жизнью, весьма серьезна. Многіе могутъ надъ этимъ смѣяться и называть это слабостью; но тѣ, которые действительно интересуются животными, въ особенности — птицами, и любятъ ихъ, — тѣ, конечно, поймутъ, насколько тяжела была для меня потеря моего умнаго скворчика, и что я никогда, никогда не забуду моего милаго маленькаго пернатаго друга!