Любовь артиста (Шоу)/ДО

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ. Томъ X. Изданіе B. М. Саблина. Переводъ А. Владиміровой. Москва. — 1911.

Однажды, незадолго до Пасхи, въ послѣобѣденное время стояла чудная погода. Сады Кенсингона сіяли блескомъ ранней весенней зелени. Ступени памятника Альберта буквально осаждались провинціалами, которые то углублялись въ путеводитель, то вновь смотрѣли на золотую статую, стоявшую подъ каменнымъ навѣсомъ, сравнивая, совпадаетъ ли дѣйствительность съ описаніемъ. Ихъ лондонскіе знакомые, относившіеся весьма безучастно и къ навѣсу и къ статуѣ, отъ нечего дѣлать лѣниво глядѣли на разстилавшуюся у ихъ ногъ фешенебельную улицу.

Среди публики выдѣлялась небольшая группа, состоявшая изъ пожилого господина, занятаго исключительно осмотромъ памятника, молодой дамы, всецѣло углубившейся въ путеводитель, и молодого человѣка, который въ свою очередь былъ углубленъ въ созерцаніе молодой дамы.

Дама производила впечатлѣніе женщины сильной и умной. Своимъ рѣзко вздернутымъ носомъ, энергичнымъ подбородкомъ, эластичной походкой, прямымъ станомъ, рѣшительными манерами и густыми черными волосами, перехваченными на затылкѣ широкой ярко-красной лентой, всѣмъ этимъ на людей, которымъ она въ общемъ правилась, она производила впечатлѣніе очень красивой женщины. Остальные же находили ее поразительно некрасивой.

Но и эти послѣдніе врядъ ли не согласились бы съ тѣмъ, что она казалась не совсѣмъ обычной. Въ надѣтомъ на ней широкомъ черномъ, обшитомъ бѣлымъ мѣхомъ манто и въ большой шляпѣ съ краснымъ перомъ и съ зимней отдѣлкой внутри изъ шелка цвѣта морской воды чувствовалась особая манера одѣваться, свойственная женщинамъ, стремящимся къ оригинальности и желающимъ выдѣлиться. У нея не было ни малѣйшаго сходства съ отцомъ, сѣдовласымъ господиномъ, умиленно разглядывавшимъ памятникъ и испускавшимъ по временамъ возгласы удивленія.

Молодой человѣкъ, которому можно было дать лѣтъ тридцать, былъ строенъ и невысокъ. Его тонкіе свѣтло-золотистые волосы, мѣстами уже принявшіе коричнево-серебристый оттѣнокъ, на вискахъ, гдѣ они уже немного порѣдѣли, слегка вились. Коротенькая бородка особенно выдѣляла черты его лица, которое изобличало въ немъ человѣка впечатлительнаго и изнѣженнаго. Среди этого маленькаго общества онъ одинъ былъ лондонецъ и потому терпѣливо ожидалъ, пока его спутники удовлетворятъ свое любопытство.

Было пріятно наблюдать эту троицу: хотя онъ и не пожиралъ ее глазами, но для нея было слишкомъ очевидно, что при ней ему ярче свѣтятъ тучи солнца. Въ то же время они производили впечатлѣніе молодой влюбленной парочки и такой счастливой, какъ могутъ быть счастливы люди въ ихъ возрастѣ.

Наконецъ интересъ, возбужденный въ старомъ джентльменѣ памятникомъ, смѣнился усталостью отъ долгаго стоянія на каменныхъ ступеняхъ и напряженнаго вниманія. Онъ предложилъ отыскалъ скамейку и еще разъ взглянуть на памятникъ издали.

— Мнѣ кажется, Мэри, вонъ на той скамейкѣ, внизу, сидитъ только одинъ человѣкъ, — замѣтилъ онъ, пока они спускались по ступенямъ съ западной стороны. — Не разглядишь ли ты, приличенъ онъ на видъ?

Молодая дама, немного близорукая, нацѣпила на вздернутый носъ пенсію, подняла голову и внимательно посмотрѣла на человѣка, сидѣвшаго на скамейкѣ.

Сидѣвшій оказался приземистымъ, широкоплечимъ молодымъ человѣкомъ въ помятомъ пальто и поношенной шляпѣ; бѣлья на немъ не было видно. Его рябое лицо казалось грязнымъ; можно было подумать, что онъ недавно вышелъ изъ угольныхъ копей и мокрое полотенце еще не коснулось его лица. Онъ сидѣлъ, скрестивъ руки, и глядѣлъ внизъ. Одной руки его не было видно, а на другой, открытой взорамъ наблюдателей, бросалась въ глаза пухлая ладонь и короткіе пальцы съ обгрызанными ногтями. Онъ былъ гладко выбритъ; у него были крѣпко сжатыя энергичныя губы, короткій носъ съ раздутыми ноздрями, темные глаза и черные волосы, спадавшіе на низкій, широкій лобъ.

— Во всякомъ случаѣ, онъ не блещетъ красотой, — заявила дама, — но думаю, что ничего дурного онъ намъ не сдѣлаетъ.

— Я того же мнѣнія, — серьезно сказалъ молодой человѣкъ, — но если вамъ это пріятнѣе, я могу добыть вамъ и пару стульевъ.

— Ахъ, глупости, вѣдь я только пошутила!

Пока она говорила это, человѣкъ, сидѣвшій на скамейкѣ, взглянулъ на нее; на мгновеніе, когда ихъ глаза встрѣтились, она невольно почувствовала страхъ и смущеніе. Онъ испытующе посмотрѣлъ на нее, и она храбро выдержала его взглядъ. Затѣмъ онъ окинулъ бѣглымъ взглядомъ ея платье и спутниковъ и снова погрузился въ прежнее состояніе.

На скамейкѣ могли усѣсться только четверо. Старикъ сѣлъ на свободный конецъ, рядомъ съ дочерью, ихъ молодой другъ помѣстился между дочерью и незнакомцемъ, на котораго она вскорѣ еще разъ украдкой взглянула. Онъ снова вышелъ изъ своей задумчивости: на этотъ разъ его вниманіе всецѣло было обращено на ребенка, который въ двухъ шагахъ отъ скамейки ѣлъ яблоко. При взглядѣ на его лицо, молодая дама не могла отдѣлаться отъ непріятнаго чувства. Ребенка онъ тоже видимо поразилъ; тотъ прекратилъ ѣсть яблоко и недовѣрчиво взглянулъ на него. Незнакомецъ горько, но ласково улыбнулся и снова вперилъ глаза въ песокъ дорожки.

— Какъ-никакъ, Гербертъ, это громадный трудъ! — началъ старикъ. — Для тебя, художника, это должно быть прямо-таки наслажденіемъ. Я не такой уже знатокъ искусства, чтобы вполнѣ это оцѣнить. О, Боже, неужели эта капитель сдѣлана цѣликомъ изъ драгоцѣннаго камня?

— Конечно, изъ болѣе или менѣе драгоцѣннаго; такъ, по крайней мѣрѣ я думаю, мистеръ Сутерландъ, — возразилъ улыбаясь Гербертъ.

— Надо непремѣнно еще разъ притти сюда и еще разъ посмотрѣть на него, — замѣтилъ мистеръ Сутерландъ, отворачиваясь и кладя очки рядомъ съ собой на скамейку. — Это требуетъ детальнаго изученія. Ахъ, какъ мнѣ хотѣлось бы выбросить изъ головы исторію съ Чарли.

— Вамъ не трудно будетъ найти ему учителя, — отвѣчалъ Гербертъ. — Въ Лондонѣ ихъ сотни. Выборъ богатый.

— Если бы даже и сотни, Чарли найдетъ недостатокъ въ любомъ изъ нихъ. Знаете, вѣдь музыка очень трудная штука.

Герберта непріятно поразило внезапное движеніе страннаго незнакомца, и онъ придвинулся ближе къ Мэри.

— Мнѣ кажется, — продолжалъ онъ, — вопросъ о музыкѣ не можетъ вызвать затрудненій. Много молодыхъ людей, готовящихся къ духовной дѣятельности, были бы очень рады получить частное мѣсто учителя. Въ настоящее время отъ всякаго духовнаго лица требуется нѣкоторое знаніе музыки.

— Несомнѣнно, — вмѣшалась молодая дама, — но къ чему это, разъ Чарли рѣшительно отказывается отъ духовнаго лица? И въ данномъ случаѣ я вполнѣ на его сторонѣ. Люди, посвятившіе себя богословской наукѣ, слишкомъ односторонни и догматичны, чтобы совмѣстная жизнь съ ними могла бы быть пріятна.

— Превосходно! — съ негодованіемъ воскликнулъ мистеръ Сутерландъ, — теперь ты сама выдумываешь всякія препятствія и затрудненія. Ужъ не думаешь ли ты, что ангелъ снизойдетъ съ неба, чтобы обучать Чарли?

— Этого я не думаю, папа, но думаю, что надо быть почти ангеломъ, чтобы угодить ему.

— Я поговорю объ этомъ съ кѣмъ-нибудь изъ моихъ друзей, — сказалъ Гербертъ. — Васъ не затруднить подождать недѣлю или двѣ, не правда ли?

— О, нисколько, — отвѣтилъ видимо повеселѣвшій мистеръ Сутерландъ. — Мы совсѣмъ не торопимся. Только бы Чарли не привыкъ къ бездѣлью. И я самъ, опираясь на свой авторитетъ, хотя бы это и не совпадало съ его желаніемъ, выберу ему учителя. Я совершенно не понимаю, что ему не понравилось въ томъ человѣкѣ, котораго мы встрѣтили у протодіакона Дуанеса. Чѣмъ ты объясняешь это, Мэри? — Я объясняю это исключительно уѣмъ, что Чарли слишкомъ лѣнивъ, чтобы приняться за работу, — отвѣтила Мэри. Затѣмъ, какъ бы утомившись отъ этого разговора, она обратилась къ молодому человѣку:

— Вы еще не сказали, когда намъ можно будетъ притти къ вамъ въ мастерскую посмотрѣть вашу госпожу фонъ-Шэлоттъ. Я очень заинтересована ею, и мнѣ все равно, даже если она не окончена.

— Мнѣ не все равно, — Вдругъ нервно и съ достоинствомъ возразилъ Гербертъ. — Я боюсь, что вы будете разочарованы картиной. Во всякомъ случаѣ, я бы желалъ подвинуть работу до возможности дальше, прежде чѣмъ вы ее увидите. Слѣдовательно, я долженъ васъ попросить подождать до будущаго четверга.

— Конечно, если вы этого желаете, — отвѣтила серьезно Мэри. Она хотѣла еще что, то добавить, но мистеръ Сутерландъ, какъ только разговоръ коснулся живописи, сразу насупился и объявилъ вдругъ, что пора итти. Всѣ встали; Мэри оглянулась и еще разъ окинула взоромъ незнакомца. Онъ смотрѣлъ на нее смущенно; губы его были блѣдны. Казалось, что онъ что-то хотѣлъ сказать. Она невольно отступила шагъ назадъ. Но онъ ничего не сказалъ, и она удивилась, что онъ, понуривъ голову, снова принялъ прежнюю позу.

— Вы не обратили вниманія на сидѣвшаго рядомъ съ нами человѣка? — спросила она Герберта шопотомъ, какъ только они отошли нѣсколько шаговъ.

— Особаго, нѣтъ.

— Вамъ не кажется, что онъ очень бѣденъ?

— Во всякомъ случаѣ должно быть небогатъ, — отвѣтилъ Гербертъ, обернувшись еще разъ назадъ.

— Я уловила странное выраженіе его глазъ. Надѣюсь, что онъ по крайней мѣрѣ не голодаетъ.

Они замолчали. Затѣмъ Гербертъ продолжалъ:

— Не думаю, чтобы ему было такъ ужъ плохо, — сказалъ онъ. — Я хочу сказать, что внѣшность его не давала мнѣ права что-либо предложить ему… можетъ быть….

— Ай! ай! — воскликнулъ мистеръ Сутерландъ, — какой я, право, глупый!

— Что случилось, папа?

— Я потерялъ свои очки. Вѣроятно я оставилъ ихъ на скамейкѣ. Подождите минутку, я пойду за ними.

— Нѣтъ, нѣтъ, Гербертъ, спасибо! Я самъ пойду. Я отлично помню, куда я ихъ положилъ. Я сейчасъ же вернусь.

— Папа всегда замѣчаетъ, куда онъ кладетъ свои вещи, но тѣмъ не менѣе забываетъ ихъ, — пояснила Мэри. — А посмотрите-ка, этотъ человѣкъ сидитъ все въ томъ же положеніи.

— Нѣтъ, сейчасъ онъ говорить что-то вашему отцу. Боюсь, ужъ не проситъ ли онъ у него милостыню, иначе онъ не всталъ бы и не снялъ бы шляпы.

— Ужасно!

Гербертъ не могъ удержаться отъ улыбки.

— Если по вашему мнѣнію несчастный дѣйствительно голодаетъ, то я въ этомъ ничего ужаснаго не вижу. Это мнѣ кажется совершенно естественнымъ.

— Я не то хотѣла сказать. Я нахожу ужаснымъ, что онъ вынужденъ просить. Папа ничего ему не далъ… я бы желала, чтобы онъ далъ ему. Повидимому, онъ хочетъ отдѣлаться отъ него… и не знаетъ, какъ быть. Вернемтесь…

— Если желаете, — отвѣтилъ нерѣшительно Гербертъ. — Но предупреждаю, что Лондонъ полонъ надувающими нищими.

Тѣмъ временемъ мистеръ Сутерландъ нашелъ свои очки на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ оставилъ. Онъ взялъ ихъ и вытеръ носовымъ платкомъ, но, лишь только собрался уходить, незнакомецъ вдругъ поднялся со скамейки и всталъ передъ нимъ.

— Милостивый го��ударь, — сказалъ онъ, снявъ помятую шляпу; онъ говорилъ глухимъ голосомъ, въ которомъ слышалась какая-то необыкновенная сила:

— Милостивый государь, я уже состоялъ домашнимъ учителемъ, и я музыкантъ. Я могу вамъ доказать, что я честный, порядочный человѣкъ. Я ищу мѣста. Нѣсколько словъ, только что здѣсь мной слышанныхъ, вселили въ меня надежду, что вы, быть можетъ, поможете мнѣ. Я буду…

Незнакомецъ, который, казалось, умѣлъ владѣть собой, вдругъ замолчалъ, какъ будто ему не хватало дыханія.

Первымъ движеніемъ Мистера Сутерланда было категорически объявить незнакомцу, что онъ въ его услугахъ не нуждается. Но такъ какъ поблизости никого не было, а человѣкъ казался ему довольно настойчивымъ, онъ заволновался.

— О… благодарю васъ, — сказалъ онъ быстро, — я вообще еще не рѣшилъ, что буду дѣлать по этому поводу. — И онъ попытался пройти мимо.

Незнакомецъ посторонился, но продолжалъ:

— Если бы вы были такъ добры и оставили бы мнѣ свой адресъ, я представилъ бы вамъ аттестаты, изъ которыхъ вы убѣдились бы, что я имѣю право претендовать на такого рода мѣсто, о которомъ вы говорили. Если бы эти аттестаты не удовлетворили васъ, я васъ дольше не утруждалъ бы. Или если бы вы позволили мнѣ передать вамъ мою карточку, вы могли бы, подумавъ, рѣшить, согласны ли вы вступить со мной въ переговоры или нѣтъ.

— Конечно, я могу взять вашу карточку, — отвѣтилъ мистеръ Сутерландъ нѣсколько смущенно, но болѣе уже любезно. — Благодарю, васъ. Знаете, я напишу вамъ въ случаѣ если…

— Премного вамъ обязанъ.

Съ этими словами незнакомецъ вынулъ визитную карточку. На ней было напечатано имя: Джэкъ Овенъ, а въ углу мелкимъ, но четкимъ почеркомъ написанъ адресъ: Церковная улица, Кенсингтонъ.

Пока мистеръ Сутерландъ собирался читать написанное на карточкѣ, къ нему, опередивъ Герберта, съ кошелькомъ въ рукахъ, быстро подошла его дочь.

Овенъ Джэкъ взглянулъ на нее. Она быстро спрятала кошелекъ.

— Мнѣ стыдно, что я задержалъ васъ, — сказалъ онъ. — Добраго утра. — При этихъ словахъ онъ еще разъ приподнялъ шляпу и удалился.

— Прощайте, — воскликнулъ мистеръ Сутерландъ. — Затѣмъ, успокоившись и чуть не сожалѣя, что былъ такъ вѣжливъ съ этимъ бѣдно одѣтымъ человѣкомъ, продолжалъ:

— О, Боже мой, вотъ наглый, безстыдный человѣкъ.

— Что же ему надо было, папа?

— Да, дитя мое, этотъ человѣкъ дѣйствительно доказалъ, что въ Лондонѣ нельзя быть достаточно осторожнымъ въ разговорахъ. Совершенно случайно, да, прямо случайно, пять минуть тому назадъ, когда мы здѣсь сидѣли, я говорилъ о нашихъ поискахъ учителя для Чарли. Этотъ человѣкъ подслушалъ насъ и теперь предложилъ себя на это мѣсто. Какъ скоро дѣла дѣлаются, не правда ли? Вотъ и карточка его.

— Овэнъ Джэкъ, — воскликнула Мэри, — замѣчательное имя!

— Что же, онъ слышалъ и наши соображенія о трудности найти учителя съ музыкой? — спросилъ Гербертъ. — Повидимому, мистеръ Джэкъ совсѣмъ не созданъ для искусства.

— Да, онъ и это слышалъ. Судя по тому, что онъ говорилъ, онъ смыслить и въ музыкѣ… Вообще, онъ, кажется, мастеръ на всѣ руки.

Мэри задумалась.

— Почемъ знать, — произнесла она медленно, — можетъ быть онъ и подошелъ бы намъ. Несомнѣнно, онъ некрасивъ. Но онъ не производитъ впечатлѣнія глупаго человѣка, а его притязанія, вѣроятно, весьма скромны. Я нахожу требованіе человѣка, котораго рекомендуетъ протодіаконъ Даунесъ, прямо смѣшными.

— По совѣсти говоря, я считаю не безопаснымъ предоставлять отвѣтственное мѣсто субъекту, на котораго мы случайно наткнулись въ публичномъ паркѣ.

— Объ этомъ не можетъ быть и рѣчи, — возразилъ мистеръ Сутерландъ. — Я взялъ его карточку только потому, что думалъ такимъ образомъ скорѣй отъ него отдѣлаться. Быть можетъ, я и напрасно это сдѣлалъ.

— Конечно, сначала мы должны навести справки, — вмѣшалась Мэри. — Я не знаю, но у меня изъ головы не идетъ, что этотъ человѣкъ находится въ очень затруднительномъ положеніи. Все-таки онъ можетъ оказаться порядочнымъ… во всякомъ случаѣ, въ немъ есть что-то особенное.

— Въ этомъ вполнѣ съ вами согласенъ, — сказалъ Гербертъ, — но нисколько не жалѣю, что такіе типы встрѣчаются рѣдко. Вы поступите безусловно хорошо, если придете на помощь этому человѣку, несомнѣнно нуждающемуся.

— Приглашеніе домашняго учителя — вещь очень обыкновенная, — замѣтила Мэри. — Но хорошо бы совмѣстить это съ добрымъ дѣломъ. Протеже протодіакона Даунеса можетъ и подождалъ съ мѣстомъ. У него цѣлая дюжина предложеній. Почему же не предоставить это мѣсто тому, кто въ немъ болѣе нуждается и при этомъ., удовлетворяетъ всѣмъ требованіямъ?

— Въ такомъ случаѣ все обстоитъ прекрасно, — воскликнулъ мистеръ Сутерландъ. — Пошли за нимъ и пусть его сейчасъ же привезутъ къ намъ на извозчикѣ, разъ ты не признаешь никакихъ разумныхъ доводовъ.

— Во всякомъ случаѣ, нѣкоторыя справки не помѣшаютъ, — вмѣшался Гербертъ. — Если позволите, я возьмусь за это, чтобы избавить васъ отъ его визита и хлопотъ. Дайте его карточку. Я напишу ему, чтобы онъ прислалъ свои свидѣтельства и аттестаты. Если выйдетъ что-нибудь изъ этого, я вамъ все передамъ.

Мэри признательно взглянула на него и сказала:

— Сдѣлай такъ, папа. Пусть мистеръ Гербертъ напишетъ ему. Повредить это ни въ коемъ случаѣ не можетъ, а тебя нисколько не затруднитъ.

— Противъ хлопотъ я ничего не имѣю, — отвѣтилъ мистеръ Сутерландъ. — Я ужъ и то исключительно ради Чарли пріѣхалъ въ Лондонъ. Впрочемъ, Гербертъ, можетъ быть и въ самомъ дѣлѣ лучше вамъ заняться этимъ дѣломъ, чѣмъ мнѣ. Въ сущности, я даже предпочитаю остаться въ сторонѣ. Но вѣдь и для васъ время дорого…

— Необходимыя письма отнимутъ у меня не болѣе нѣсколькихъ минутъ, который всё равно пропадутъ у меня даромъ. Увѣряю васъ, меня это нисколько не затруднитъ.

— Видишь, папа, какъ мы облегчили себѣ это дѣло. Теперь дойдемте въ Національную Галлерею, хотя мнѣ было бы пріятнѣе пойти въ вашу мастерскую.

— Нѣтъ еще! нѣтъ еще! — отвѣтилъ Гербертъ. — Я обѣщаю вамъ дать возможность видѣть лэди фонъ-Шэлотть не позднѣй будущаго четверга.

Альтонъ, колледжъ Лейвернъ. "Милостивый Государь!

"Въ отвѣтъ на ваше письмо отъ 12 сего мѣсяца, мнѣ поручено миссъ Вильсонъ сообщить вамъ, что Мистеръ Джэкъ въ продолженіе десяти мѣсяцевъ состоялъ здѣсь учителемъ музыки и декламаціи. По истеченіи этого времени онъ отказался преподавать музыку тремъ молодымъ дамамъ, желавшимъ взять нѣсколько уроковъ высшаго курса, вслѣдствіе чего счелъ себя обязаннымъ оставить мѣсто. При этомъ, миссъ Вильсонъ считаетъ долгомъ добавить, что она не настаивала на этомъ рѣшеніи. Съ чувствомъ особаго удовольствія она удостовѣряетъ, что мистеръ Джэкъ умѣлъ заслужить въ школѣ уваженіе и авторитетъ. Онъ очень требователенъ, но вмѣстѣ съ темъ очень терпѣливъ и, какъ учитель, въ высшей степени способенъ. Во все время его пребыванія въ колледжѣ поведеніе его было вполнѣ безупречно, выдающееся личное вліяніе завоевывало ему среди всѣхъ его учениковъ глубочайшее уваженіе и наилучшія пожеланія въ дальнѣйшей жизни.

Членъ колледжа,

"Мистеръ Овенъ Джэкъ, мѣстный уроженецъ, въ молодости состоялъ членомъ церковнаго хора. Онъ происходить изъ уважаемой семьи и извѣстенъ: какъ высокопорядочный человѣкъ. Онъ одаренъ нѣкоторымъ музыкальнымъ талантомъ и несомнѣнно владѣетъ способностью преподавать основныя начала музыки. Впрочемъ, высшимъ формамъ композиторства, пока находился подъ нашимъ руководствомъ, особаго вниманія онъ не посвящалъ, не столько, спѣшу добавить, вслѣдствіе природной неспособности, сколько по недостатку энергіи и упорства. Я буду очень радъ, если онъ найдетъ себѣ хорошее мѣсто.

Вотъ что гласили справки о мистерѣ Джэкѣ….

Въ четвергъ послѣ полудня Гербертъ стоялъ передъ своимъ мольбертомъ и наблюдалъ за падающимъ на его картину свѣтомъ, который мѣнялся по мѣрѣ того, какъ вѣтеръ гналъ тучи. Порой, когда освѣщеніе особенно нравилось ему, онъ желалъ, чтобы Мэри, вошла именно въ эту минуту и именно при такомъ освѣщеніи взглянула бы на картину. Но время шло, становилось темнѣй, а когда она, наконецъ, пришла, ему стало жаль, что для ея посѣщенія они назначили не часъ, а три.

Ее сопровождалъ долговязый молодой человѣкъ, лѣтъ шестнадцати, съ голубыми глазами, бѣлокурыми волосами и съ выраженіемъ на лицѣ добродушной самоувѣренности.

— Какъ дѣла, Чарли? — спросилъ его Гербертъ. — Осторожнѣй съ тѣми эскизами. Они еще не высохли.

— Папа очень усталъ. Онъ рѣшилъ немного прилечь, — заявила Мэри, снимая съ себя пальто и появляясь въ хорошенькомъ вишневаго цвѣта шелковомъ платьѣ. — Въ дальнѣйшія соглашенія съ мистеромъ Джэкомъ онъ предоставляетъ войти вамъ. Я думаю, что страхъ оказаться опять съ глазу на глазъ съ таинственнымъ незнакомцемъ служить причиной его усталости. Можно посмотрѣть лэди фонъ-Шэлоттъ?

— Къ сожалѣнію, освѣщеніе очень неблагопріятно, — заявилъ Гербертъ, который до мѣрѣ приближенія Мэри къ мольберту замѣтно волновался.

— Ты не должна такъ, безъ предупрежденія, врываться въ эту комнату, Мэри, — посовѣтовалъ Чарли. — Въ мастерскихъ художниковъ всегда бываютъ натурщицы. Дай дамѣ хоть время одѣться.

— Теперь какъ разъ выглянулъ лучъ свѣта, — прервалъ его Гербертъ, намѣренно не обращая вниманія на слова молодого человѣка. — Хорошо, что вы получите первое впечатлѣніе,_: пока свѣтло.

Мэри встала передъ мольбертомъ и съ серьезнымъ видомъ стала осматривать картину; такое выраженіе лица показалось ей самой подходящей маской для того, чтобы скрыть грустное разочарованіе, послѣдовавшее за первымъ взглядомъ на полотію.,

Одно мгновеніе Гербертъ не нарушалъ молчанія.

— Вы понимаете ея выраженіе, не правда ли? — тихо спросилъ онъ затѣмъ.

— Да, она только что увидѣла въ зеркалѣ отраженіе Лансело и повернулась къ нему.

— У нея уродливая, острая ключица, — замѣтилъ Чарли.

— О нѣтъ, Чарли! — воскликнула Мэри, боясь, какъ бы брать въ грубой формѣ не высказалъ ея собственнаго мнѣнія. — Мнѣ нравится все въ ней.

— Отъ наклона головы черезъ плечо ключица изгибается, — пояснилъ, улыбаясь, Гербертъ. — На картинѣ это еще далеко не такъ ясно выражено, какъ въ дѣйствительности; мнѣ пришлось это слегка смягчить.

— Почему же вы не написали ее въ какомъ-нибудь другомъ положеніи? — спросилъ Чарли.

— Потому что, мой строгій молодой другъ, для меня было важно схватить поэтическій моментъ, а не просто изобразить красивый бюстъ, — объяснилъ Герберта со спокойнымъ достоинствомъ. — Мнѣ кажется, вы слишкомъ близко подошли къ полотну, миссъ Сутерландъ. Имѣйте въ виду, что картина еще не вполнѣ закончена.

— Она вѣдь ничего не увидитъ, если не подойдетъ близко, — воскликнулъ Чарли. — Вообще она никогда ни къ чему не можетъ подойти достаточно близко, потому что ея носъ длиннѣй зрѣнія. Я не понимаю, почему тамъ, надъ головой женщины, окно. Въ натурѣ изъ такого окна кромѣ неба ничего нельзя было бы видѣть. А у васъ видно рѣку и цвѣты, и парня изъ балагана. Что, они на горѣ?

— Прошу тебя, Чарли, замолчи. Какъ ты можешь быть такимъ грубымъ!

— О! Я къ критикамъ привыкъ, — замѣтилъ Гербертъ. — Вы, Чарли, врожденный критикъ, такъ какъ не можете, даже отличить зеркала отъ окна. Развѣ вы никогда не читали Тенисона?

— Читалъ ли я Тенисона? Смѣю сказать: нѣтъ. Какой же благоразумный человѣкъ станетъ изучать приключенія короля Артуса и его рыцарей? Надо думать, что Донъ-Кихоть положилъ конецъ этому роду безсмыслицъ. А кто эта лэди Шэлоттъ? Вѣроятно пріятельница рыцаря Лансело или рыцаря Галехода, или Богъ его знаетъ какого еще рыцаря.

— Не осуждайте его, мистеръ Гербертъ. Онъ только такъ притворяется. Въ общемъ онъ отлично все знаетъ.

— Я не знаю этого! — возразилъ Чарли. — И больше того, я думаю, что и ты также мало знаешь.

— Лэди фонъ-Шэлоттъ, — пояснилъ Гербертъ, — должна была окончить работу, и, пока она сидѣла за ней подъ угрозой проклятія, она могла созерцать внѣшній міръ только такимъ, какимъ онъ ей представлялся въ висѣвшемъ надъ ея головой зеркалѣ. Однажды мимо нея проскакалъ Лансело. Когда она увидѣла въ зеркалѣ его отраженіе, она забыла о проклятіи и обернулась.

— Очень интересно и поучительно, — замѣтилъ Чарли. — Почему же она не могла глядѣть на свѣтъ Божій въ окно просто, а непремѣнно вверхъ головой и въ зеркало? То, что женщина проводитъ свою жизнь за турецкимъ ковромъ, можетъ считаться поэтической темой? Ну, а что случилось, когда она оглянулась?

— А! такъ вы все-таки интересуетесь концомъ? Ничего не случилось: только зеркало разбилось, а лэди умерла.

— Да, а потомъ она сѣла въ лодку, поплыла въ Гаймтонъ-Куръ и какъ-то по-особенному расположила свой трупъ, чтобы и рыцарю Лансело досталось мѣстечко. Я уже гдѣ-то видѣлъ такую картину.

— Итакъ, вы, повидимому, все-таки имѣете понятіе о Тенисонѣ. Ну, миссъ Сутерландъ, а ваше просвѣщенное мнѣніе?

— Я нахожу картину очень красивой. Сначала мнѣ показались краски нѣсколько тусклыми. Я думала объ отлогомъ берегѣ рѣки, о золотистыхъ поляхъ, о сверкающемъ солнцѣ, о вооруженіи рыцаря Лансело, но не о самой лэди. А теперь, уловивъ вашу мысль, я вижу въ ней извѣстную печаль и слабость, которыя произвели захватывающее впечатлѣніе.

— Вы находите, что ея фигура выражаетъ слабость? — спросилъ Гербертъ.

— Не ея фигура, — возразила рѣзко Мэри. — Я хочу сказать о слабости, которая совпадаетъ со смысломъ сказки… она удивительно трогательно чувствуется въ картинахъ.

— Она хочетъ этимъ сказать, что для нея это слишкомъ просто и серьезно, — пояснилъ Чарли. — У нея особая страсть къ кричащимъ краскамъ. Если бы вы облекли даму въ красный цвѣтъ и золото, представили бы во всемъ великолѣпіи его красокъ турецкій коверъ и самого рыцаря Лансело, — это ей понравилось бы больше. Впрочемъ, вооруженіе произвело бы болѣе сильное впечатлѣніе, если бы было больше начищено наждачной бумагой.

— Съ вооруженіемъ справиться трудно, особенно, когда оно должно быть въ отдаленіи, — замѣтилъ Гербертъ. — Тутъ мнѣ пришлось считаться еще съ однимъ затрудненіемъ: не слишкомъ ярко освѣщать отраженія въ зеркалѣ.

— И это вамъ, кажемся, отлично удалось, — сказалъ Чарли.

— О да! — подтвердила Мэри. — На окружающемъ ландшафтъ и на вооруженномъ рыцарѣ лежитъ отпечатокъ чего-то неяснаго, нереальнаго,.чего я сначала не могла понять. Чѣмъ болѣе я стараюсь проникнуться пониманіемъ искусства, тѣмъ опредѣленнѣй сознаю свое невѣжество. Я хотѣла бы, чтобы вы всегда останавливали меня, когда я дѣлаю нелѣпыя замѣчанія. Мнѣ показалось, кто-то стучитъ.

_-- Это экономка, — сказалъ Гербертъ, отворивъ дверь.

— Васъ желаетъ видѣть мистеръ Джэкъ, — доложила экономка.

— О. Боже, какъ мы задержались! Уже четыре часа. Теперь прошу тебя, Чарли, веди себя прилично.

— Я думаю, мы попросимъ его сюда, заявилъ Гербертъ. — Или вы предпочитаете не встрѣчаться съ нимъ?

— О, я должна съ нимъ встрѣтиться! Папа убѣдительно просилъ меня переговорить съ нимъ лично.

Итакъ, мистера Джэка пригласили въ мастерскую.

На этотъ разъ на немъ былъ чистый воротничокъ. Кромѣ того, при немъ была новая шляпа. Онъ отвѣсилъ церемонный поклонъ и взглянулъ на художника и на его нѣсколько смутившихся гостей.

— Добрый вечеръ, мистеръ Джэкъ, — сказалъ Гербертъ. — Вы, повидимому, получили мое письмо.

— Вы — мистеръ Гербертъ?.. — спросилъ Джэкъ своимъ звучнымъ голосомъ, который въ высокой мастерской прозвучалъ подобно трубѣ.

Гербертъ утвердительно наклонилъ голову.

— Не вы ли этотъ господинъ, съ которымъ я разговаривалъ въ прошлое воскресенье?

— Нѣтъ, мистеръ Сутерландъ почувствовалъ себя не совсѣмъ хорошо. Я исполняю его порученіе. А это молодой человѣкъ, о которомъ я вамъ писалъ.

Чарли покраснѣлъ и усмѣхнулся. Но замѣнивъ, что на лицѣ незнакомца проскользнуло добродушное выраженіе, подошелъ къ нему и протянулъ руку.

Джэкъ дружелюбно пожалъ ее.

— Я думаю, что отлично справлюсь съ вами, — сказалъ онъ, — если со своей стороны нравлюсь вамъ какъ учитель.

— Чарли никогда не занимается, — заявила Мэри. — Это самый большой его недостатокъ, мистеръ Джэкъ.

— Ты не имѣешь права говорить это, — возразилъ Чарли, краснѣя еще больше. — Почемъ ты знаешь, работаю я или нѣтъ? Я вовсе не нуждаюсь въ твоей аттестаціи, чтобы начать заниматься съ мистеромъ Джэкомъ.

— Это миссъ Сутерландъ, — поторопился прервать Гербертъ. — Она ведетъ хозяйство мистера Сутерланда и можетъ дать вамъ всѣ разъясненія по поводу вашего будущаго положенія въ семьѣ.

Джэкъ еще разъ поклонился.

— Прежде всего я хотѣлъ бы знать, для какихъ занятій требуется моя помощь молодому человѣку.

— Я хотѣлъ бы изучить музыку… понимаете, теорію музыки, — пояснилъ Чарли. — Затѣмъ я могъ бы покорпѣть и надъ чѣмъ-нибудь другимъ, если бы вы ужъ захотѣли этого.

— Общее образованіе не должно отступать на задній планъ передъ музыкой, — поторопилась заявить Мэри.

— Ахъ, не бойся, что мнѣ мало будетъ работы, — воскликнулъ Чарли. — Я думаю, мистеръ Джэкъ, безъ твоихъ указаній знаетъ, что ему дѣлать.

— Прошу тебя, Чарли, по перебивай меня. Будетъ гораздо лучше, если ты пойдешь въ сосѣднюю комнату и поглядишь эскизы. Я должна переговорить съ мистеромъ Джэкомъ о многомъ, что тебя не касается.

— Какъ угодно, — сказалъ Чарли нѣсколько смущенный. — Я не хочу вмѣшиваться въ твои дѣла, но и ты, пожалуйста, не вмѣшивайся въ мои. Предоставь мистеру Джэку самому составить обо мнѣ мнѣніе, а свое оставь при себѣ! — Съ этими словами онъ покинулъ мастерскую.

— Если дѣло идетъ о серьезномъ изученіи музыки — со словъ мистера Герберта я понялъ, что вашъ братъ намѣренъ посвятить себя музыкѣ, — то другіе предметы поневолѣ должны будутъ отойти на задній планъ, — рѣшительно заявилъ Джэкъ. — Небольшой опытъ лучше всего укажетъ намъ путь, по которому мы должны будемъ итги.

— Конечно, — возразила Мэри. — Итакъ, — добавила она послѣ минутнаго колебанія, — вы согласны заняться его образованіемъ?

— Пока я съ полной охотой берусь за это, — отвѣтилъ Джэкъ.

Мэри нѣсколько смущенно взглянула на Герберта.

— Такъ какъ въ этомъ отношеніи мы пришли къ соглашенію, — заявилъ онъ, улыбаясь, — то еще остается только одинъ вопросъ, а именно о вознагражденіи.

— Извините меня, — немного рѣзко перебилъ Джэкъ, — я ненавижу все дѣловое… и ничего въ этомъ не понимаю. Позвольте мнѣ поставить свои особыя условія. Если я буду жить у мистера Сутерланда, въ Виндзорѣ, то я просилъ бы, кромѣ содержанія и квартиры, предоставить мнѣ ежедневно нѣсколько свободнаго времени и разрѣшить пользоваться фортепьяно миссъ Сутерландъ, если конечно, этимъ я никому не помѣшаю, затѣмъ достаточную сумму денегъ, чтобы быть прилично одѣтымъ и не быть ужъ совсѣмъ безъ гроша въ карманѣ, ну, скажемъ, тридцать пять фунтовъ въ годъ.

— Тридцать пять фунтовъ въ годъ? — повторилъ Гербертъ. — По правдѣ говоря, я и самъ не дѣловой человѣкъ, но мнѣ кажется, что на это согласиться можно.

— Понятно, — заявила Мэри. — Я думаю, папа ничего не будетъ имѣть противъ того, чтобы заплатить и больше этого.

— Съ меня довольно и этого, — заявилъ Джэкъ съ нѣкоторой скрытой усмѣшкой, вызванной откровенностью Мэри. — Я былъ бы также вполнѣ удовлетворенъ, если бы вмѣсто вознагражденія вы доставили мнѣ случай, если это можно, пользоваться гдѣ-нибудь въ округѣ церковнымъ органомъ.

— Я думаю, намъ лучше придерживаться нашихъ первоначальныхъ условій, — замѣтилъ Гербертъ.

— Вы имѣете еще что-нибудь сказать? — обратился Гербертъ къ Мэри.

— Нѣтъ… кажется, ничего. Я только думала, что, можетъ быть, мистеру Джэку будетъ интересно узнать кое-что о нашей домашней жизни.

— О нѣтъ, благодарю васъ, — заявилъ нѣсколько грубо Джэкъ. — Обо мнѣ не безпокойтесь. Если бы пребываніе въ вашемъ домѣ мнѣ не понравилось, я вѣдь могу высказать свои претензіи или просто уйти.

Онъ на мгновеніе замолчалъ, затѣмъ добавилъ болѣе мягко:

— Вы, миссъ Сутерландъ, не должны заботиться о моемъ благополучіи. Я, къ сожалѣнію, привыкъ къ гораздо большимъ лишеніямъ, чѣмъ то, которыя могутъ ожидать меня въ вашемъ домѣ…

Мэри ничего не оставалось сказать;

Гербертъ смущенно откашлялся и сталъ вертѣть вокругъ пальца кольцо. Джэкъ стоялъ неподвижно и былъ въ эту минуту особенно некрасивъ.

— Если мистеръ Сутерландъ и возложилъ на меня это дѣло, — сказалъ Гербертъ, — то я все-таки не хотѣлъ бы рѣшать его окончательно, онъ живетъ очень близко отсюда, въ Онсло Гарденъ. Не найдете ли вы возможнымъ теперь сходить къ нему? Если вы противъ этого ничего не имѣете, я дамъ вамъ къ нему записочку, въ которой скажу, что наши переговоры съ вами привели къ удовлетворительному результату.

Джекъ въ знакъ согласія поклонился.

— Извините на одну минуту. Мои письменныя принадлежности всѣ въ сосѣдней комнатѣ. Я передамъ о нашемъ соглашеніи Чарли и пришлю его сюда.

Въ мастерской висѣло зеркало, которое Гербертъ употреблялъ въ качествѣ модели. Оно висѣло такъ, что Мэри могла видѣть въ немъ отраженіе лица учителя, когда онъ, оставшись съ ней вдвоемъ, впервые взглянулъ на картину. Нечаянное движеніе губъ и едва замѣтный лучъ насмѣшки,. промелькнувшій въ его глазахъ, доказывалъ, что въ картинѣ онъ нашелъ что-то не то смѣшное, не то ничтожное. Это подѣйствовало на нее непріятно, и она едва не пожалѣла о томъ, что пригласила его. Затѣмъ выраженіе лица Джэка смягчилось улыбкой состраданія; отвернувшись отъ мольберта, онъ вздохнулъ. Не успѣла она сказать слова, какъ вошелъ Чарли.

— Я пойду съ вами въ Онсло Гарденъ, мистеръ Джэкъ, если вы противъ этого ничего не имѣете.

— О, нѣтъ, Чарди! — прервала его Мэри. — Ты долженъ остаться со мной.

— Не бойся! Адріанъ сейчасъ отправится съ тобой въ музей… а, для приличія тутъ вѣдь есть экономка. Мнѣ не особенно улыбается итти съ тобой въ старую мелочную лавку Южнаго Кенсингтона. А кромѣ того, мистеръ Джэкъ не знаетъ дороги. Вотъ и Адріанъ!

Вошелъ Гербертъ и вручилъ учителю записку. Тотъ взялъ ее, отвѣсилъ остающимся общій поклонъ и удалился въ сопровожденіи Чарли..

— Онъ, безъ сомнѣнія, самый некрасивый человѣкъ изъ всѣхъ, кого мнѣ приходилось видѣть, — замѣтилъ Гербертъ. — И я думаю, онъ цоймалъ-таки насъ. Мы съ вами самые подходящіе люди для заключенія подобныхъ сдѣлокъ.

— Да, да, — подтвердила улыбаясь Мэри. — Къ тому же онъ добавилъ, что ничего не понимаетъ въ дѣлахъ… хотѣла бы я знать, что онъ думаетъ о насъ.

— Несомнѣнно, онъ считаетъ насъ въ житейскомъ смыслѣ за дѣтей, которыхъ предоставила ему судьба. Вы не хотите пойти теперь въ Южный Кенсингтонъ?

— О, да! Но я не хотѣла бы сегодня же разсѣивать полученнаго впечатлѣнія отъ картины лэди фонъ-Шэлотъ. Погода сегодня такъ хороша, что по-моему даже благоразумнѣе прогуляться по парку, чѣмъ запираться въ музеѣ.

Такъ какъ Гербертъ согласился съ этимъ, ои.и вскорѣ и направились къ Гайдъ-Парку.

— Итакъ, куда же мы пойдемъ?. — спросилъ онъ. — Черезъ Роу?

— Ни въ какомъ случаѣ! Это самое обыкновенное мѣсто во всемъ Лондонѣ. Если бы мы могли найти удобную скамейку, я бы съ удовольствіемъ немного отдохнула.

— Въ такомъ случаѣ пойдемте лучше въ Кенсингтонъ.

— Нѣтъ! — воскликнула Мэри, вдругъ вспомнивъ мистера Джэка. — Я не люблю Кенсигтонъ-Гарденъ.

— Какъ разъ я то же самое подумалъ, — замѣтилъ Гербертъ. — Возьмемте лодочку. Серпентина далеко не такъ красива, какъ Темза у Виндзора. А для васъ она по крайней мѣрѣ будетъ имѣть прелесть новизны. Вы согласны?

— Да, это всего пріятнѣе. Но въ смыслѣ приличія, если я поѣду съ вами на лодкѣ, я вполнѣ полагаюсь на васъ.

Гербертъ задумался.

— Я не думаю, — сказалъ онъ, — чтобы противъ этого можно было бы что-нибудь сказать…

— Ахъ, пустяки… я вѣдь только пошутила! Неужели вы думаете, что подобныя глупости могутъ на меня дѣйствовать? Ну, что же, идемте!

Они направились къ будкѣ лодочника и затѣмъ сѣли въ лодку.

Они наслаждались весеннимъ солнцемъ, и Гербертъ гребъ, пока они не достигли мало населенной части Серпентины. Тутъ онъ бросилъ весла и сказалъ:

— Теперь давайте поболтаемъ немного. Кажется, я поработалъ довольно.

— Конечно, конечно, — заявила Мэри. — Ну, что же, кому начинать? мнѣ?

Гербертъ окинулъ ее быстрымъ взглядомъ; онъ казался смущеннымъ.

— Понятно, — произнесъ онъ.

— Я хочу сдѣлать признаніе, — начала она. — Это касается лэди фонъ-Шэлоттъ. Съ самаго начала прогулки я много думала о ней.

— Вы провѣрили свое хорошее мнѣніе о ней?

— Нѣтъ. Дѣло обстоитъ гораздо лучше… или, въ сущности, хуже. Я провѣрила свое плохое мнѣніе о картинѣ… то-есть, я не то хочу сказать… картина вообще не произвела на меня дурного впечатлѣнія, только… первая мысль моя была такая безсмысленная, глупая, пустая. Мое признаніе заключается въ томъ, что при первомъ взглядѣ на нее я дѣйствительно была очень разочарована. Подождите… дайте мнѣ высказаться. Все было совсѣмъ не такъ, какъ я ожидала… какъ должно было бы быть. Я вѣдь не художница и потому не могу составить себѣ яснаго представленія о вещахъ. Въ это время я все болѣе вдумывалась… и теперь она мнѣ нравится больше, чѣмъ если бы приковала къ себѣ мои невѣжественные взоры съ первой минуты. Если бы въ ней были то блестящія, бьющія въ глаза красоты, которыхъ недоставало съ самаго начала, думала я, я не цѣнила бы васъ такъ высоко за то, что вы ее написали, и я не чувствовала бы себя невольно принужденной такъ долго остановиться на поэтическомъ смыслѣ картины, какъ это сдѣлала теперь. Я совершенно ясно помню, что въ глубинѣ души я была разочарована, когда мы въ первый разъ пошли въ Національную Галлерею. А когда я первый разъ была въ оперѣ, я пережила страшное разочарованіе. Я нахожу себѣ нѣкоторое успокоеніе въ томъ, что сэръ Джошуа Рейнольдсъ при первомъ знакомствѣ съ фресками Рафаэля въ Ватиканѣ остался ими весьма неудовлетворенъ и что нѣкоторые великіе композиторы находили музыку Бетховена ужасной, пока не сжились съ ней.

— Вы находите, что моя картина выигрываетъ при болѣе близкомъ знакомствѣ?

— Конечно, и очень… или вѣрнѣй… я выигрываю.

— А вы увѣрены, что ради меня вы не дѣлаете въ нѣкоторомъ родѣ неискренней оцѣнки, чтобы не огорчать меня?

— Нѣтъ, навѣрное нѣтъ! — возразила Мэри, стараясь твердостью утвержденія разсѣять сомнѣніе, которое, передъ тѣмъ какъ его высказалъ Гербертъ, приходило на умъ ей самой.

— И вы попрежнему чувствуете себя способной оказывать симпатію и поддержку моимъ стремленіямъ… вы попрежнему согласны воодушевлять меня и указывать мнѣ благородныя задачи искусства, какъ дѣлали до сихъ поръ?

— Я хочу, но не чувствую себя способной на это. Какъ часто мнѣ приходится напоминать вамъ, что всѣмъ своимъ художественнымъ пониманіемъ я сама обязана вамъ и что во всѣхъ предметахъ, къ которымъ вы прикасаетесь, я являюсь лишь слабымъ отраженіемъ вашей личности.

— Однако безъ вашей поддержки я давно бы отчаялся. Вы увѣрены, отвѣтьте мнѣ, пожалуйста, откровенно, что вы не заблуждаетесь насчетъ меня?

— Мистеръ Гербертъ! Какъ вы можете такъ думать обо мнѣ? Какъ вы о себѣ можете такъ думать?

— Я боюсь, что моя постоянная неувѣренность въ собственныхъ силахъ является вѣскимъ доказательствомъ Моей неспособности и слабости. Иногда я кажусь самому себѣ ничтожнымъ.

— Это служитъ доказательствомъ вашей художественной чуткости. Вы отлично и безъменя знаете, что всѣ великіе художники переживали то же, что и вы. Возьмите весла и поѣдемъ тихонько къ мосткамъ. Физическій трудъ направитъ ваши мысли въ другую сторону.

— Нѣтъ! Мнѣ надо поговорить еще о другомъ. Думали ли вы когда-нибудь о томъ, что если бы ваша симпатія ко мнѣ случайно измѣнилась, — скажемъ, напримѣръ, подъ вліяніемъ другого чувства, я потерялъ бы единственнаго человѣка, который своей вѣрой въ меня помогъ мнѣ увѣровать въ себя? Вы знаете, насколько все стало бы тогда для меня невообразимо безнадежно…

— Безнадежно? Глупости! Настанетъ день, когда вы исчерпаете всѣ оттѣнки той симпатіи, которую такъ не по заслугамъ дарите мнѣ… Придете къ заключенію, что она становится понемногу однообразной и скучной… и тогда вамъ не будетъ больно отдѣлаться отъ меня.

— Я говорю вполнѣ серьезно. Мэри, я уже нѣкоторое время сознаю, что поступаю и нечестно и неумно, относясь такъ легко къ единственной возможности быть счастливымъ. Хотите обручиться со мной? Вы навѣрное найдете мужа лучше меня, болѣе энергичнаго, но не найдете такого, который васъ выше цѣнилъ бы… для жизни котораго вы были бы совершенно необходимы.

Наступило краткое молчаніе. Мэри слишкомъ ясно почувствовала, что отъ нея требуется серьезный отвѣтъ. Обыкновенной въ подобныхъ случаяхъ дѣвичьей робости въ ней не проявилось и слѣда.

— Почему бы не оставить все такъ, какъ было до сихъ поръ… вѣдь мы были такъ счастливы? — спросила она наконецъ задумчиво.

— Конечно, если вы такъ хотите, все можетъ остаться попрежнему, т.-е. если въ этомъ отношеніи вы не пришли еще къ рѣшенію. Но въ такомъ случаѣ то счастье, которое вытекало изъ нашихъ неясныхъ, неопредѣленныхъ отношеній, останется въ полномъ размѣрѣ лишь, на вашей сторонѣ.

— Въ моемъ колебаніи сквозить неблагодарность. Но къ этому меня вынуждаютъ сомнѣнія въ себѣ самой. До сихъ поръ вы слишкомъ высоко цѣнили меня, и я не хотѣла бы, чтобы вы когда-нибудь пришли къ сознанію, что ошиблись. Когда вы достигнете славы, вамъ можно будетъ выбирать кого и гдѣ хотите.

— Если васъ удерживаетъ только это соображеніе, я требую вашего согласія. Неужели вы думаете, что я не понимаю, насколько мое предложеніе недостойно вашего согласія? Но если мы способны любить другъ друга, какое же значеніе можетъ имѣть все остальное? Вѣдь мы не чужіе другъ другу: мы уже достаточно испытали другъ друга. Мнѣ представляется также полной глупостью, если мы будемъ продолжать звать другъ друга мистеромъ Гербертомъ и миссъ Сутерландъ, какъ будто наша дружба зиждилась лишь на церемонномъ знакомствѣ.

— Я часто хотѣла, чтобы вы звали меня Мэри. У насъ дома васъ всегда зовутъ Адріаномъ. Но я не могла просить васъ объ этомъ первой, не правда ли?

— Жаль, что вы этого не сдѣлали! Ну, а теперь… Вы хотите теперь дать мнѣ рѣшительный отвѣтъ? Впрочемъ… Я пожалуй еще не сдѣлалъ вамъ настоящаго предложенія, но вы знаете мое положеніе. Со своими несчастными тремя стами фунтовъ въ годъ я слишкомъ бѣденъ, чтобы теперь же предоставить вамъ приличное существованіе. Въ этомъ отношеніи я долженъ разсчитывать всецѣло на свою кисть. Но вы можете представить, съ какимъ упорствомъ я примусь за работу, если мое каждое усиліе приблизитъ меня ко дню свадьбы. Но, несмотря на самую оптимистическую оцѣнку моихъ способностей, я долженъ предупредить васъ, что жениховство будетъ весьма продолжительно. Васъ не страшитъ эта неопредѣленность?

— Да, страшитъ, но только въ томъ отношеніи, что въ это время вы будете въ состояніи опредѣлить мнѣ настоящую цѣну. Если этотъ рискъ васъ не пугаетъ, я согласна.

Въ одинъ изъ послѣднихъ юльскихъ дней Мэри Сутерландъ, сидя въ домѣ отца въ Виндзорѣ, срисовывала эскизъ, подписанный иниціалами А. Г. Въ комнатѣ, гдѣ она находилась, окно спускалось до самаго пола и выходило на обсаженную кустарникомъ лужайку; за ней, по равнинѣ, въ залитой солнцемъ дали, извивалась рѣка.

Неожиданно на рисовальную доску упала тѣнь. Мэри оглянулась и увидѣла стоящую у окна высокую статную даму, лѣтъ выше среднихъ.

— А, мистрисъ Гербертъ! — воскликнула она, бросая кисть и дѣлая быстрое движеніе навстрѣчу неожиданной посѣтительницѣ, желая обнять ее. — Я думала, вы въ Шотландіи.

— Я до прошлой недѣли и была тамъ. Первой, кого я встрѣтила въ Лондонѣ, была ваша тетка Джэнъ. Она уговорила меня провести двѣ недѣли съ нею въ Виндзорѣ. А у васъ прекрасный видъ! Я видѣла вашъ портретъ въ мастерской Адріана — онъ совсѣмъ не похожъ на васъ.

— Я надѣюсь, вы не говорили ему этого. Кромѣ того… я вѣроятно похожа на немъ, всѣ друзья Адріана высоко его цѣнятъ.

— Понятно… а онъ въ свою очередь высоко цѣнитъ ихъ произведенія. Это въ родѣ сдѣлки. Бѣдный Адріанъ! онъ не ожидалъ, что я вернусь изъ Шотландіи! Своимъ появленіемъ въ прошлый понедѣльникъ въ его мастерской я весьма непріятно поразила его.,

— Непріятно? Я ручаюсь, что онъ очень обрадовался.

— Онъ даже не далъ себѣ труда притвориться пріятно удивленнымъ. Его манера держаться становится все хуже и хуже. А кто тотъ удивительный человѣкъ, который открылъ мнѣ садовую калитку… въ родѣ циклопа съ металлическимъ голосомъ?

— А! Это мистеръ Джэкъ, учитель Чарли. Въ настоящее время онъ свободенъ, потому что Чарли на двѣ недѣли уѣхалъ въ Кембриджъ.

--Ахъ! не можетъ быть! Чего только ваша тетушка Дженъ про него не разсказывала. Она его терпѣть не можетъ. И я должна сказать, его наружность, кромѣ пожалуй очень добрыхъ глазъ, объясняетъ ея отношеніе къ нему. Чей же это былъ выборъ мистера Джэка?

— Мой, такъ, по крайней мѣрѣ, говорятъ. Въ сущности его приглашеніе къ намъ такъ же мало является дѣломъ моихъ рукъ, какъ и папы и Чарли.

— Я рада, что по крайней мѣрѣ Адріанъ тутъ не при чемъ. Ну, а кромѣ этого, Мэри, что у васъ новенькаго? Не произошло ли.чего-нибудь особеннаго, пока я была въ Шотландіи?

— Насколько мнѣ извѣстно, нѣтъ. Вы, вѣроятно, уже слышали,.что умерла папина тетка Дорка?

— Это случилось еще въ апрѣлѣ, незадолго до моего отъѣзда. Я слышала, что вы вернулись изъ Лондона въ самомъ началѣ сезона. Я нахожу непростительнымъ, что вы хороните себя здѣсь. Вы должны выходить замужъ, дитя мое.

Мэри покраснѣла.

— Развѣ Адріанъ открылъ вамъ свои планы? — спросила она.

— Адріанъ не говоритъ никогда мнѣ ничего. По правдѣ говоря, меня его планы и не интересуютъ, пока онъ не бросить глупой мысли стать художникомъ. А онъ, разумѣется, и слышать объ этомъ не хочетъ; онъ не можетъ мнѣ простить даже того, что я намекнула ему объ этомъ. И пока единственный результатъ его занятій искусствомъ тотъ, что онъ отвернулся отъ матери. Надѣюсь, будущее не принесетъ еще худшихъ результатовъ.

— Вы ошибаетесь, мистрисъ Гербертъ, увѣряю васъ, вы положительно ошибаетесь. Онъ, можетъ быть, немного обиженъ тѣмъ, что вы не признаете его таланта, но все же онъ очень и очень любитъ васъ.

— Но воображайте, моя милая, будто это потому, что я не признаю его таланта, какъ вы говорите. Во мнѣ лѣтъ и тѣни предубѣжденія противъ искусства, и если бы Адріанъ подавалъ хотя бы малѣйшую надежду на то, что стане��ъ хорошимъ художникомъ, я раздѣлила бы съ нимъ свою вдовью пенсію и послала бы его для серьезныхъ занятій за драницу. Но вѣдь онъ никогда ничего порядочнаго не напишетъ. Картины современныхъ художниковъ представляются. мнѣ безнадежно скучными, потому что я ихъ не понимаю. Но зато я понимаю мазню Адріана я знаю, что она мало чего стоитъ и въ высшей степени слаба. Вся Королевская Академія не могла бы разубѣдить меня въ этомъ, да она врядъ ли станетъ и дѣлать это. Я очень хотѣла бы доказать вамъ, что всякій, кто уговоритъ Адріана оставить искусство, несомнѣнно будетъ его лучшимъ другомъ. Неужели, Мэри, у васъ не такое же впечатлѣніе, когда вы видите его картины?

— Нѣтъ, — возразила Мэри, надѣвая на носъ пенснэ и пристально глядя на посѣтительницу, — у меня совершенно обратное впечатлѣніе.

— Въ такомъ случаѣ вы или слѣпы, или ослѣплены. Возьмите для примѣра хотя бы вашъ собственный портретъ: ни одинъ человѣкъ не узнаетъ васъ въ немъ. Адріанъ даже самъ сказалъ мнѣ, что онъ уничтожилъ бы его, если бы вы не запретили ему этого. При этомъ онъ готовъ былъ лопнуть отъ злости за то, что я имъ не восторгалась.

— Все-таки я твердо вѣрю, что Адріанъ будетъ великимъ человѣкомъ, и вы сознаетесь тогда въ своемъ заблужденіи.

— Вы молоды, дитя мое, и, не смотря на свой умъ, но очень опытны. Кромѣ того, вы не знали отца Адріана.

— Отца я не знала, но знаю Адріана… и, кажется, хорошо знаю. Я вѣрю въ его творческій талантъ. Онъ доказалъ, что не отступить передъ тяжелой работой. Значить,.у него есть все для того, чтобы развить въ себѣ способность воплощать образы своей фантазіи. Вы же согласны, что нельзя сдѣлаться великимъ художникомъ безъ упорнаго труда и продолжительной подготовки.

— Я, Мэри, въ метафизикѣ ничего не смыслю. Образы фантазіи для меня китайская грамота. Но зато я знаю, что Адріанъ никогда не будетъ счастливъ, пока не женится на благоразумной женщинѣ. А пока онъ будетъ оставаться художникомъ, онъ не можетъ жениться.

— Почему же?

— Что за вопросъ! Какъ же онъ можетъ жениться съ тремя стами фунтовъ годового дохода? Отъ меня онъ не принялъ бы поддержки, если бы даже я и могла предложить ему ее. Съ тѣхъ поръ, какъ мы разошлись съ нимъ изъ-за этого отвратительнаго искусства, онъ всячески избѣгаетъ меня. Своей мазней онъ никогда ни на грошъ не увеличить своего дохода — въ этомъ я вполнѣ увѣрена. А чтобы жениться на женщинѣ съ деньгами, у него не хватитъ пороха. Если онъ будетъ упорствовать въ своемъ ослѣпленіи, онъ изведетъ жену безконечнымъ ожиданіемъ успѣха, котораго такъ и не достигнетъ. Мелкихъ талантовъ, которыми люди завоевываютъ себѣ симпатіи общества, у него тоже нѣтъ. Если бы у него была геніальность Рафаэля, онъ не былъ бы въ такомъ положеніи. Если бы онъ былъ такой же шарлатанъ и такъ же обаятеленъ, какъ его дядюшка Джонъ, какъ всякій шарлатанъ, онъ срывалъ бы на этомъ гадкомъ свѣтѣ одни цвѣты удовольствія. Но, къ сожалѣнію, Адріанъ ни то, ни другое. Онъ просто неудачникъ.

Мэри покраснѣла, но ничего не сказала.

— Имѣете ли вы какое-нибудь вліяніе на него, — спросила Мистрисъ Гербертъ, пристально взглянувъ на нее.

— Если бы и имѣла, — возразила Мэри, — я не стала бы употреблять его на то, чтобы отнимать у него энергію.

— Очень грустно. Я надѣялась, что вы поможете мнѣ удержать его отъ траты времени на пустяки въ его лучшіе годы. Ваша тетушка Джэнъ говорила, что вы съ нимъ помолвлены, но это уже настолько старо, что я особаго вниманія этому не придала.,

— Развѣ Адріанъ не говорилъ вамъ, что…

— Дитя мое, я уже разъ двѣнадцать по крайней мѣрѣ повторяла, что Адріанъ мнѣ никогда ничего не говоритъ. Чѣмъ для него важнѣй дѣло, тѣмъ съ большей опредѣленностью и очевидностью отстраняетъ онъ меня отъ него. Надѣюсь, вы не настолько неблагоразумны, чтобы въ вопросѣ о будущемъ полагаться на мечты о славѣ.

— Если желаете знать всю правду, мы помолвлены съ прошлаго апрѣля. Мнѣ хотѣлось, чтобы Адріанъ вамъ написалъ объ этомъ, но онъ сказалъ, что предпочитаетъ переговорить съ вами объ этомъ лично. Я думала, что онъ это и сдѣлалъ тотчасъ же по вашемъ возвращеніи. Однако, вѣроятно, у него были свои основанія, если онъ предоставилъ мнѣ сообщить вамъ это. Я охотно соглашаюсь ждать, пока онъ не будетъ зарабатывать необходимыхъ средствъ. А съ тѣмъ, что наши взгляды на его талантъ расходятся, мы должны съ вами примириться. Я въ него вѣрю непоколебимо.

— Мнѣ это очень грустно… изъ-за васъ же, Мэри._: Если вы не потеряете терпѣнія и въ одинъ прекрасный день не бросите его, я боюсь, что вамъ всю жизнь придется убѣждаться, какъ будутъ уходить ваши собственныя средства… въ попыткѣ содержать семью на триста фунтовъ годового дохода. Если бы вы только послушались меня и исцѣлили бы его отъ его художественнаго самообмана, вы были бы для него лучшей женой въ Англіи. У васъ столько силы. воли… именно, чего у него нѣтъ.

Мэри засмѣялась.

— Вы ошибаетесь во взглядахъ на Адріана, — отвѣтила она. — Сила воли у него, а я только его ученица. Всѣ свои идеи внушилъ мнѣ онъ… быть можетъ не столько своимъ личнымъ вліяніемъ, сколько ихъ чистотой и правдивостью. Адріанъ — все; что угодно, только не догматикъ. А я только слѣдую за нимъ — онъ мой путеводитель.

— Все это прекрасно, Мэри, но мой здравый смыслъ стараго человѣка значитъ больше вашего современнаго умнаго неразумія. Впрочемъ, разъ Адріанъ уже успѣлъ вскружить вамъ голову, ничего другого не остается, какъ спокойно ждать, пока вы оба не станете снова благоразумными. Кажется, у дверей кто-то есть: — это, вѣроятно, ваша тетушка Джэнъ. Она обѣщала притти черезъ полчаса.

Мэри поморщилась. Она съ трудомъ приняла прежнее неселое выраженіе, когда привстала, чтобы поздороваться съ мистрисъ Битти, своей теткой, пожилой дамой, похожей на мистера Сутерланда, но болѣе полной и съ болѣе надменными чертами лица.

— Надѣюсь, Мэри, я пришла не слишкомъ рано, — воскликнула она громко. — Ты, вѣроятно, удивилась, увидавъ мистрисъ Гербертъ?

— О, да! Калитку ей отворилъ мистеръ Джэкъ, и она явилась передо мною вдругъ, точно съ неба свалилась.

— Мистеръ Джэкъ — пріятная личность для приличнаго дома, насмѣшливо замѣтила мистрисъ Битти. — Ты знаешь, гдѣ я его недавно видѣла?

— Нѣтъ, — нетерпѣливо произнесла Мэри, — да и не желаю знать! Мнѣ надоѣли разговоры о поведеніи мистера Джэка.

— Хорошо поведеніе! Я называю это скандаломъ, Мэри… прямо безстыдствомъ!

— Боже! что же онъ еще сдѣлалъ?

— Въ настоящее время онъ показывается на улицахъ Виндзора въ обществѣ простыхъ солдатъ и открыто ходитъ съ ними въ кабаки.

— Ты увѣрена въ этомъ, тетя Джэнъ?

— Какъ же мнѣ не вѣрить своимъ собственнымъ глазамъ. По дорогѣ сюда я проѣхала черезъ городъ. Вы представляете себѣ, мистрисъ Гербертъ, что значитъ маленькій городъ; вы знаете въ немъ всѣхъ, особенно такую замѣчательную личность, какъ мистеръ Джэкъ. Первый, кто попался мнѣ на глаза, былъ рядовой Чарльзъ, самый ужасный солдатъ изъ полка моего мужа; онъ бесѣдовалъ съ учителемъ моего племянника; стоя въ дверяхъ трактира «Зеленый человѣкъ», а потомъ оба они вошли въ это заведеніе. Теперь скажи на милость, какого ты мнѣнія о своемъ мистерѣ Джэкѣ?

— Быть можетъ, у него были на то свои причины.

— Причины? Скажите, пожалуйста! Какое право имѣетъ лицо, служащее у моего брата, разговаривать на улицѣ средь бѣла дня съ безпутнымъ солдатомъ? Этому нѣтъ извиненія! Будь у мистера Джока хоть сколько-нибудь уваженія къ себѣ, онъ даже вахмистра держалъ бы отъ себя на почтительномъ разстояніи. А Чарльзъ вдобавокъ еще такой пьяница, что полжизни проводитъ подъ арестомъ. Ужъ давно онъ былъ бы выгнанъ изъ полка, но онъ музыкантъ, и капельмейстеръ просилъ мужа не выгонять его, такъ какъ онъ незамѣнимъ.

— Если онъ музыкантъ, — возразила Мэри, — тогда мнѣ все ясно. Мистеръ Джэкъ говорилъ съ нимъ на какую-нибудь музыкальную тему.

— Должна признаться, Мэри… это просто неслыханная вещь, чтобы ты защищала такое поведеніе. Что же, потвоему, кабакъ подходящее мѣсто для изученія музыки? Развѣ не могъ мистеръ Джэкъ обратиться къ твоему дядюшкѣ? Онъ хоть бы мнѣ что-нибудь сказалъ — полковой командиръ. Битти приказалъ бы солдату дать Джэку всѣ требуемыя объясненія.!

— Извини, пожалуйста, тетя, но, принимая во вниманіе твое всегдашнее обращеніе съ нимъ, мнѣ кажется, что ты послѣдній.человѣкъ, къ кому мистеръ Джэкъ обратился бы за одолженіемъ.

— Какъ вамъ это правится! — воскликнула мистрисъ Битти, обращаясь въ полномъ негодованіи къ мистрисъ Гербертъ. — Вотъ какъ говорятъ со мной въ этомъ домѣ въ угоду мистеру Джэку. На прошлой недѣлѣ мнѣ сказали, что я имѣю обыкновеніе болтать съ прислугой, потому что служанка мистрисъ Вильямсъ ридѣла, какъ онъ въ воскресенье — подумайте, въ воскресенье! — въ паркѣ свистѣлъ, пѣлъ и велъ себя, какъ полоумный. А теперь, когда протеже Мэри пойманъ во время пьянства съ послѣднимъ изъ солдатъ, она повернула дѣло такъ, будто я не умѣю себя вести по отношенію къ учителю.

— Этого я не говорила, тетя, ты это отлично знаешь.

— О, пожалуйста! если ты теперь еще станешь говорить мнѣ дерзости…

— Я не говорю дерзостей, тетя, но ты обижаешься безъ всякаго основанія. Изъ твоихъ словъ мистрисъ Гербертъ можетъ подумать, что я особенно защищаю мистера Джэка; ты назвала его даже моимъ протеже. Дѣло въ томъ, мистрисъ Гербертъ, что никто этого мистера Джэка не выноситъ. Мы не разстаемся съ нимъ только потому, что Чарли дѣлаетъ съ нимъ нѣкоторые успѣхи и уважаетъ его. Тетушка же особенно ненавидитъ его.

— Я, Мэри! кажое мнѣ дѣло до мистера Джэка, за что мнѣ его любить или ненавидѣть.

— И постоянно преподноситъ мнѣ всякія исторіи о немъ. Будто и въ этомъ виновата! И если я вздумаю защищать его отъ очевидной несправедливости, меня упрекаютъ, что я защищаю его и покровительствую ему.

— Это ты и дѣлаешь! — воскликнула мистрисъ Битти.

— Я говорю все, что могу сказать въ его пользу потому, — немного рѣзко возразила Мэри, — что онъ мнѣ слишкомъ несимпатиченъ, чтобы я могла принимать участіе во всѣхъ нападкахъ, которыя дѣлаются на него за его спиной. А кромѣ того у меня нѣтъ къ нему того страха, какъ у тебя и у папы.

— Ты какая-то странная! — возразила мистрисъ Битти. — Страхъ!

— Я вижу, — умиротворяющимъ тономъ сказала мистрисъ Гербертъ, — что мой новѣй знакомый, господинъ циклопъ, сталъ здѣсь яблокомъ раздора. Если вы всѣ его не можете терпѣть, почему же вы не отпустите его и не отыщете на его мѣсто болѣе пріятнаго человѣка? Во всякомъ случаѣ онъ не можетъ служить украшеніемъ вашего дома. Гдѣ же вашъ отецъ, Мэри?

— Онъ приглашенъ обѣдать въ Итонъ и врядъ ли вернется до полуночи. Ему будетъ очень жаль, что вы не застали его. Но, конечно, онъ навѣститъ васъ завтра.

— А вы здѣсь одна?

— Да… одна съ работой.

— А какъ вы относитесь къ нашему плану увезти васъ и весь вечеръ продержать у себя?

— Я предпочла бы остаться и кончить работу.

— Глупости, дитя мое, — вмѣшалась мистрисъ Битти. — Не можешь же ты работать цѣлый день. Ты должна выходить и хоть сколько-нибудь пользоваться жизнью.

Мэри со вздохомъ покорилась и пошла за шляпкой.

— Я увѣрена, что это безпрестанное рисованіе и чтеніе стиховъ вредно для молодой дѣвушки, — сказала мистрисъ Битти, когда Мэри ушла. — Со стороны вашего Адріана очень мило, что онъ такъ старается развить Мэри. Но чрезмѣрныя занятія могутъ ей повредить. Она очень своевольна и полна всякихъ странныхъ идей. Ей не достаетъ настоящаго руководителя. У бѣднаго Чарльса силы воли осталось не больше, чѣмъ у младенца, а меня онъ не хочетъ слушаться, хотя…

— Вотъ я и готова, — сказала, снова появляясь, Мэри.

— Ты дѣйствуешь на мои нервы. Ты такъ рѣзка во всѣхъ своихъ движеніяхъ, — ворчливо произнесла мистрисъ Битти. Не можешь ли ты дѣлать шаги меньше? — прибавила она,. идя мимо ягодныхъ кустовъ и съ отчаяніемѣ глядя на юбку племянницы. — Некрасиво, когда молодая дѣвушка шагаетъ какъ мужчина. Ты производишь впечатлѣніе заносчивой, когда такъ маршируешь и глядишь въ свое пенснэ на прохожихъ..

— Это преступленіе, въ которомъ я давно уже виновата, мистрисъ Гербертъ, — заявила Мэри. — Я никогда не выхожу съ тетёй безъ того, чтобы не выслушать отъ нея нотацій, что не такъ хожу, что у меня башмаки на высокихъ каблукахъ. Даже полковникъ дѣлалъ мнѣ однажды за это выговоръ. Онъ находилъ, что мужчина долженъ ходить какъ лошадь, а женщина какъ корова. Онъ недоволенъ, что я, будто бы, хожу какъ лошадь, и говорилъ, будто ты, тетя, ходишь, какъ слѣдуетъ, т.-е. какъ корова. Ни одна женщина не обрадовалась бы такому комплименту. Это былъ первый и единственный разъ, когда мистеръ Джэкъ разсмѣялся въ нашемъ домѣ.

Мистрисъ Битти побагровѣла и собиралась отвѣтить, но въ эту минуту въ калиткѣ показался учитель и отворилъ ее, чтобы дать пройти дамамъ. Мистрисъ Гербертъ поблагодарила его, а мистрисъ Битти, слѣдовавшая за ней, не преминула окинуть его самымъ высокомѣрнымъ взглядомъ.

— Мистеръ Джэкъ, — сказала, остановившись, Мэри, — если папа вернется домой раньше, не потрудитесь ли вы сказать ему, что я у полковника Битти?

— А онъ когда долженъ вернуться?

— Не раньше одиннадцати. Я увѣрена, что вернусь раньше его. Но если бы случайно я задержалась…

— Я передамъ, — отвѣтилъ Джэкъ.

Мэри ушла, а онъ смотрѣлъ ей вслѣдъ до тѣхъ поръ, пока не скрылся экипажъ мистрисъ Битти. Тогда онъ быстро вошелъ въ домъ, принесъ въ комнату, изъ которой вышли дамы, цѣлую кипу рукописныхъ нотъ, раскрылъ рояль и сѣлъ передъ нимъ. Но вмѣсто того, чтобы играть, сталъ писать. И только изрѣдка прикасался къ клавишамъ, чтобы прислушаться къ звукамъ, иногда вскакивалъ и, сдвинувъ брови, принимался ходить по комнатѣ взадъ и впередъ.

Такъ провелъ онъ до семи часовъ. Въ это время кто-то свистнулъ на улицѣ; онъ вышелъ въ садъ и скоро вернулся въ сопровожденіи пьяненькаго солдата, подъ мышкой котораго торчалъ свертокъ нотъ и футляръ съ тремя кларнетами.

— Ну, послушаемъ, что вы изъ этого сдѣлаете, — воскликнулъ Джэкъ, снова садясь за рояль.

— Ужъ очень безобразно скорый темпъ у этого allegro, — замѣтилъ солдатъ, стараясь установить свои ноты на мольбертѣ Мэри. — Дайте ваше В, господинъ докторъ.

Джэкъ взялъ ноту, и солдатъ заигралъ.

— Рояли, на которыхъ аккомпанируютъ пѣнію дамы, всегда чортъ знаетъ какъ низко настроены, — ворчалъ онъ.

— Мнѣ кажется, что послѣ того, какъ мы съ вами разстались, вы выпили, вмѣсто того, чтобы упражняться?;. — сказалъ Джэкъ.

— Накажи меня Богъ, господинъ докторъ! послѣ обѣда я все время упражнялся. Только ужъ по дорогѣ сюда я опорожнилъ стаканчикъ, чтобы притти въ надлежащее настроеніе. Ну, господинъ докторъ, я готовъ.

Джэкъ заигралъ на рояли Мэри, извлекая изъ него звуки, по своей силѣ напоминающіе цѣлый оркестръ. Затѣмъ присоединился и кларнетъ.

Солдатъ оказался отличнымъ музыкантомъ; игралъ онъ довольно тонко. Единственные, находившіеся въ его распоряженіи оттѣнки отъ веселаго къ трогательному удовлетворяли даже Джэка, котораго однако солдатъ во многомъ раздражалъ.

— Подождите! — крикнулъ онъ. — Это совсѣмъ не то, что я хотѣлъ получить. Звукъ не достаточно ясенъ. Возьмите другой… попробуйте взять кларнетъ С.

— Какъ же это В-ми, я партіи я буду играть на кларнетѣ С?

— Это невозможно! Чортъ меня возьми, если я сумѣю это сдѣлать… Ну!.. Но вотъ какой-то господинъ желаетъ поговорить съ вами.

Джэкъ обернулся.

На порогѣ стоялъ Адріанъ Гербертъ.

— Я нѣкоторое время слушалъ снаружи, — сказалъ онъ вѣжливо. — Надѣюсь, я не мѣшаю вамъ.

— Нѣтъ, — возразилъ Джэкъ, — нашъ другъ Чарльзъ стоитъ того, чтобы его послушать, не правда ли мистеръ Гербертъ?

Рядовой Чарльзъ скромно опустилъ глаза, звякнулъ шпорами, откашлялся и плюнулъ въ окно.

Адріанъ, казалось, не оцѣнилъ ни звучной игры, ни чувства музыкантовъ, но зато замѣтилъ его одутловатое лицо, охриплый голосъ и казарменный жаргонъ.

Увидѣвъ кларнетъ и красный платокъ, лежащими на шелковой подушечкѣ, купленной имъ недавно на какомъ-то базарѣ для Мэри, онъ недоброжелательно поглядѣлъ сначала на солдата, а потомъ все съ болѣе возрастающимъ раздраженіемъ на Джэка.

— Повидимому, дома никого нѣтъ, — замѣтилъ онъ холодно.

— Миссъ Сутерландъ у мистрисъ Битти и раньше одиннадцати не вернется, — отвѣтилъ Джэкъ, со свойственной ему угрюмостью взглянулъ на Адріана и нисколько не умѣривъ своего громкаго голоса, который всегда производилъ на художника непріятное впечатлѣніе пустоты.

— Мистрисъ Битти и какая-то дама, гостящая у нея, заходили сюда и увезли ее съ собой. Мистеръ Сутерландъ въ Итонѣ и вернется не раньше двѣнадцати. А мой ученикъ въ Кембриджѣ.

— Гм… ну, такъ я тоже пойду къ мистрисъ Битти. Я, вѣроятно, помѣшаю вамъ, если останусь здѣсь дольше.

Джэкъ кивнулъ головой и безъ обиняковъ, снова повернулся къ роялю. Чарльзъ взялъ одну изъ кистей Мэри и прислонилъ ее къ мольберту,.чтобы придержать ноты, которыя все заворачивались. Это было послѣднее, что уходя видѣлъ Гербертъ.

Удаляясь онъ слышалъ, какъ кларнетъ тихо вторилъ сильнымъ звукамъ concerto; несмотря на отвратительное настроеніе, мелодія въ высшей степени понравилась ему. Однако, онъ поспѣшилъ уйти, ему становилось досадно и на музыку и на то, что полупьяный солдатъ могъ производить своей игрой такое сильное впечатлѣніе.

Отойдя отъ дома Сутерландовъ приблизительно полмили, онъ достигъ калитки, черезъ которую прошелъ въ цвѣтникъ. На дорожкѣ стоялъ высокій рыжеволосый господинъ и курилъ сигару. Это былъ именно полковникъ Битти, отъ котораго Гербертъ узналъ, что дамы въ гостиной. Тамъ онъ нашелъ за какимъ-то пестрымъ вышиваньемъ свою мать и мистриссъ Битти. Мэри сидѣла въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ нихъ и, Казалось, была погружена въ чтеніе.

При его появленіи она не могла не испустить вздоха облегченія.

— Развѣ этр обычное время твоихъ вмзитовъ? — спросила мистрисъ Гербертъ въ отвѣтъ на холодное привѣтствіе сына.

— Да, — отвѣтилъ онъ. — По вечерамъ я не могу работать.

Онъ прошелъ мимо нея и сѣлъ въ противоположномъ концѣ комнаты рядомъ съ Мэри. Мистрисъ Гербертъ съ многозначительной улыбкой поглядѣла да мистрисъ Битти, а та въ отвѣтъ на это недоумѣвающе пожала плечами и снова углубилась въ работу.

— Что случилось, Адріанъ? — спросила Мэри вполголоса.

— А что?

— Да ты кажешься разстроеннымъ.

— Я не разстроенъ. Но только я не вполнѣ доволенъ тѣмъ, что дѣлается у васъ во время твоего отсутствія.

— О, Боже! — воскликнула Мэри. — И ты тоже! Когда же, наконецъ, я перестану слышать о мистерѣ Джэкѣ? Ужъ одно то непріятно, что съ нимъ приходится каждый день встрѣчаться, а.тутъ еще съ утра и до поздней ночи трубятъ въ уши о разныхъ его злодѣяніяхъ.

— Мнѣ думается, Мэри, что этому пора положить конецъ. Я уже не разъ упрекалъ себя, что заставилъ тебя пригласить этого человѣка. Я думалъ, что его пребываніе въ домѣ не можетъ касаться тебя лично… и что его дѣятельность всецѣло ограничится занятіями съ Чарли. Но печальный опытъ того, какъ тяжело отражается даже простое соприкосновеніе грубаго существа съ существомъ утонченнымъ, долженъ вразумить меня. Мистеръ Джекъ — человѣкъ, который не можетъ жить съ тобой подъ одной кровлей, Мэри.

— Можетъ быть, мы сами виноваты. Онъ и понятія не имѣетъ о той духовной сферѣ, изъ которой я не желала бы выходить. Въ остальномъ мы вѣдь ни въ чёмъ его упрекнуть не можемъ… Не можемъ же мы разстаться съ нимъ изъ-за того, что онъ ничего не смыслить въ картинахъ.

— Нѣтъ… (но я имѣю основаніе думать, что во время твоего отсутствія онъ не такъ хорошо держитъ себя, какъ тогда, когда ты бываешь дома. Сегодня вечеромъ, напримѣръ, когда я пришелъ къ вамъ, я прошелъ, конечно, прямо въ домъ. Еще издали меня поразили звуки музыки. А когда я вошелъ въ комнату, я прежде всего услышалъ потокъ сквернословія, которымъ пьяный солдатъ осыпалъ нашего мистера Джэка. Оба они были въ гостиной и сперва не замѣтили меня, такъ какъ Джэкъ сидѣлъ за твоимъ роялемъ и аккомпанировалъ солдату, игравшему на флажолетѣ. Негодяй пользовался твоимъ мольбертомъ какъ пюпитромъ для нотъ. Имѣетъ ли мистеръ Джэкъ право принимать у васъ своихъ друзей, когда тебя нѣтъ дома?

— Конечно, нѣтъ, — возразила Мэри покраснѣвъ. — Этого еще никогда не было! Я нахожу, что мистеръ Джэкъ въ высшей степени неделикатенъ.

— Что случилось? — спросила мистрисъ Битти, замѣтивъ на лицѣ племянницы недовольное выраженіе.

— Ничего, тетя, — поторопилась отвѣтить Мэри. — Пожалуйста не говори объ этомъ тетѣ Джэнъ, — добавила она тихо Адріану.

— Почему же не говорить?

— Ахъ! тогда она мнѣ покоя не дастъ. Прошу тебя, не говори объ этомъ. Но что же намъ дѣлать, Адріанъ?

— Немедленно разсчитать мистера Джэка:

— Но… Да, я думаю, другого ничего не остается. Затрудненіе только въ томъ… — Мэри замялась, по затѣмъ продолжала: — Я боюсь одного, что онъ приметъ это за месть, потому что онъ сказалъ Чарли, что онъ не долженъ заимствоватъ своихъ музыкальныхъ идей въ моемъ пониманіи искусства… и потому, что вообще онъ свысока смотритъ на мою живопись.

— Свысока смотритъ на твою живопись! Что такое? Онъ былъ грубъ? Въ такомъ случаѣ, ты должна была бы немедленно же разсчитать его. Вѣдь ты понимаешь, Мэри, что такимъ вещамъ нельзя не придавать значенія, не такъ ли?

Мэри опять вся вспыхнула.

— Тебѣ хорошо разсуждать: разсчитывать людей не задумываясь, — сказала она съ сердцемъ. — Если бы тебѣ самому пришлось сдѣлать это, такъ ты бы понялъ, какъ это непріятно.

Адріанъ насупился, но ничего не отвѣтилъ. Нѣкоторое время было молчаніе, затѣмъ Мэри встала. Она молча прошлась по комнатѣ, присѣла къ роялю и стала играть. Гербертъ не подсѣлъ къ ней и не сталъ ее слушать, какъ дѣлалъ обыкновенно. Онъ вышелъ и отыскалъ въ саду полковника.

— По поводу чего вы такъ спорили, дитя мое? — спросила мистрисъ Гербертъ.

— Мы не спорили, — отвѣтила Мэри. — Почему вы такъ думаете?

— Потому что я вижу, что Адріанъ сердить.

— О, нѣтъ… по крайней мѣрѣ я не знаю, на что бы онъ могъ разсердиться….

— А все-таки онъ разсердился! Я знаю, что значить, когда Адріанъ поводитъ плечами.

Мэри покачала головой и продолжала играть. Адріанъ вернулся только тогда, когда всѣ церешли въ другую, комнату ужинать. Тогда Мэри заявила, что ей пора ити домой; Гербертъ поднялся, чтобы проводить ее.

— Доброй ночи, мама, — сказалъ онъ. — Завтра я навѣщу тебя. У меня тутъ въ городѣ снята комната для ночлега, и я отправлюсь туда, какъ только провожу Мэри.

Затѣмъ онъ пожалъ руки мистрисъ Битти, полковнику и вмѣстѣ съ Мэри вышелъ изъ комнаты.

Нѣкоторое время они шли молча рядомъ. Молчаніе нарушила Мэри:

— Чего ты сердишься, Адріанъ? Твоя мать сказала мнѣ, что ты сердишься.

Онъ весь подобрался, какъ будто кто ударилъ его.

— Кажется, я двинуться не могу, — отвѣтилъ онъ нехотя, — безъ того, чтобы моя мать какъ-нибудь ложно не истолковала этого. Она никогда не пропуститъ случая, чтобы не оклеветать меня и не причинить мнѣ непріятности.

— Она не желаетъ этого, Адріанъ. Все это происходитъ только оттого, что она не вполнѣ понимаетъ тебя. Ты тоже иногда дурно говоришь о ней, а я знаю, что ты. этого вовсе не желаешь.

— Извини, пожалуйста, Мэри… напротивъ, я именно желаю этого. Я ненавижу всякаго рода притворство. Ты злишь меня, когда находишь во мнѣ какія-то нѣжныя чувства къ матери. Я ее не люблю. Я, кажется, не любилъ бы ее даже въ томъ случаѣ, если бы она относилась ко мнѣ хорошо, и если бы она выказывала мнѣ то обычное уваженіе, на которое я имѣю право разсчитывать со стороны родителей такъ же, какъ и со стороны всякаго посторонняго. Мы совершенно противоположны другъ другу. Наши взгляды на жизнь и на долгъ не сходятся, у насъ нѣтъ ничего общаго. Это сущая правда, какъ бы; она ни была тебѣ непріятна. Если ты не можешь примириться съ этимъ, то лучше намъ объ этомъ никогда и не говорить.

— Я думаю, Адріанъ… мнѣ кажется, ты неправъ…

— Дорогая Мэри, я не думаю, что ты можешь сообщить мнѣ о сыновнихъ обязанностяхъ что-нибудь, такое, что мнѣ уже давно извѣстно. Противъ своихъ симпатій и антипатій я ничего не могу сдѣлать… я долженъ съ ними считаться, несмотря на ихъ причины и на правила приличія. А относительно чувствъ моей матери, можешь быть вполнѣ спокойна. Моя непочтительность къ ней наполняетъ ея жизнь, такъ какъ даетъ ей поводъ постоянно жаловаться на меня.

Мэри задумчиво взглянула на него и печально продолжала итти дальше. Вдругъ онъ остановился и обернулся къ ней съ необыкновенно серьезнымъ выраженіемъ лица.

— Мэри, — началъ онъ, — по одному твоему замѣчанію я прихожу къ выводу, что ты хочешь помирить меня съ матерью. Брось эту мысль. Въ этомъ отношеніи я уже давно сдѣлалъ все возможное. Я такъ долго старался скрыть истинное свойство своихъ чувствъ къ ней, что самообманъ сталъ немыслимъ. Раньше я съ радостью принялъ бы твое дружеское вмѣшательство. Но теперь я не имѣю ни малѣйшаго желанія мириться. Какъ я уже сказалъ, Мэри, у насъ нѣтъ ничего общаго… ея расположеніе ко мнѣ было бы для меня чуть ли не бременемъ. Итакъ — больше объ этомъ ты не думай. Если, впрочемъ, тебѣ захочется видѣть меня въ самомъ отвратительномъ настроеніи, тогда опять заводи разговоръ на эту. тему, будешь вполнѣ удовлетворена результатомъ.

— Разъ ты хочешь, я буду избѣгать этого. Я только хочу сказать, что ты поставилъ меня въ неловкое положеніе. Ты не сообщилъ ей о нашей помолвкѣ.

— Это вѣрно. Это было необдуманно. Я хотѣлъ сказать ей объ этомъ, но не представлялось удобнаго случая. Впрочемъ, это не имѣетъ значенія. Вѣдь она только назвала бы меня гаеромъ. Ты, ей сказала что-нибудь?!

— Да, какъ только поняла, что она уже все знаетъ отъ лэди Джэнъ…

— А она что на это отвѣтила?

— О, въ сущности ничего. Она только обратила мое вниманіе, что у тебя нѣтъ достаточно средствъ, чтобы вступить въ бракъ.,….

— И считаетъ, что я никогда не составлю состоянія, пока, не брошу живопись.

— Она разговаривала со мной обо всемъ весьма дружелюбно. Но въ ея сужденіяхъ, несомнѣнно, есть нѣкоторая предвзятость.

— Да, я знаю это. Ради Бога, будемъ думать и говорить о чемъ-нибудь другомъ. Посмотри наверхъ, на звѣзды. Отъ нихъ… теперь, когда лунный свѣтъ не затмеваетъ ихъ, небо имѣетъ видъ чуднаго свода. А все же, великій художникъ съ жалкимъ кускомъ холста можетъ такъ же глубоко тронуть нашу душу, какъ этотъ безграничный просторъ воздуха и свѣта.

— Да. А исторія съ мистеромъ Джэкомъ мнѣ, Адріанъ, въ высшей степени непріятна. Есліи ужъ приходится разставаться съ нимъ, это надо сдѣлать до возвращенія Чарли, а то подымется скандалъ. Но кто будетъ говорить съ нимъ. Его очень трудно въ чемъ-н��будь упрекнуть, и папа, вѣроятно, скорѣй найдетъ для него всякія извиненія, чѣмъ объявитъ объ отказѣ. Или, но это было бы еще хуже, онъ во избѣжаніе непріятностей выдумаетъ для отказа ложный предлогъ, а я — не знаю, почему — предпочла бы сдѣлать что угодно, только бы мистеру Джэку не была сочинена какая-нибудь басня. Будь онъ другой человѣкъ, мнѣ было бы все равно.

— Я не вижу основанія прибѣгать ко лжи. Ложь всегда непріятна, къ кому бы съ ней ни обращались. По условію дѣйствіе договора прекращается, если та или другая сторона заявитъ объ отказѣ за мѣсяцъ впередъ. Пусть твой отецъ напишетъ объ отказѣ въ письмѣ. Мотивы приводить незачѣмъ. Въ письмѣ можно вѣжливо поблагодарить за оказанныя услуги и просто сообщить, что образованіе Чарли передается въ другія руки.

— Но вѣдь какъ непріятно цѣлый мѣсяцъ имѣть его въ своей средѣ, когда ему будетъ извѣстно, что онъ покинетъ насъ.

— Ничего не подѣлаешь. Въ противномъ случаѣ остается только одинъ выходъ: прямо выгнать его изъ дома за неблагопристойное поведеніе.

— Это невозможно! Письмомъ все-таки лучше сдѣлать это. Я бы желала не встрѣчаться съ нимъ болѣе или чтобы онъ уже ушелъ отъ насъ. Стой… послушай минутку.

Они остановились.

До нихъ доносились звуки рояля.

— Онъ все еще играетъ, — сказала Мэри. — Вернемся и приведемъ сюда полковника Битти, ему будетъ легче справиться съ солдатомъ.

— Солдатъ, вѣроятно, давно уже ушелъ, — возразилъ Адріанъ. — Я слышу только рояль. Войдемъ. Пока онъ одинъ играетъ, онъ не выходить изъ границъ выговореннаго имъ права. Сговариваясь, онъ настаивалъ, на этомъ.

Они пошли дальше. Когда они подошли къ дому, то услышали какіе-то странные, самые разнообразные звуки, раздававшіеся вперемежку съ звуками рояля. Мэри была въ нерѣшимости; охотнѣе всего она не дошла бы дальше. Но Адріанъ съ энергичнымъ выраженіемъ лица рѣшительно направился впередъ. У Мэри былъ ключъ отъ садовой калитки. Поэтому они пошли садомъ. Когда они подошли еще ближе, шумъ положительно оглушилъ ихъ. Игравшій не только заставлялъ своими ударами по клавишамъ дребезжалъ стекла, онъ кромѣ того еще собственнымъ горломъ испускалъ массу разнообразныхъ звуковъ. Въ ту минуту, какъ они подошли къ окну и взглянули въ комнату, Мэри схватила Адріана за руку. Джэкъ былъ одинъ. Онъ сидѣлъ у рояля; брови его были сдвинуты, глаза горѣли, руки то бѣгали по клавишамъ, то быстро поднимались вверхъ. Черты его мрачнаго лица казались просвѣтленными отъ сосредоточеннаго вдохновенія. Онъ игралъ по рукописной партитурѣ и, подражая отдѣльнымъ инструментамъ, старался изобразить оркестръ. Онъ гнусавилъ и гудѣлъ какъ фаготъ, мычалъ, когда должна была раздаваться віолончель, свисталъ вмѣсто флейты, сипѣлъ голосомъ, подражая рогу, ревѣлъ какъ трубы, визжалъ какъ гобой, издавалъ самые невозможные звуки, подражая кларнету и барабану, и, откидывая назадъ голову и скрежеща зубами, отмѣчалъ всякое sforzando. Затѣмъ онъ прекратилъ свою нѣсколько эксцентричную инструментовку и вплоть до заключительнаго аккорда, который взялъ съ силой и повторилъ въ различныхъ варіаціяхъ съ одного конца клавіатуры до другого, сталъ пѣть своимъ огромнымъ голосомъ. Послѣ этого онъ вскочилъ и зашагалъ взадъ и впередъ по комнатамъ. Обернувшись, онъ вдругъ замѣтилъ только что вошедшихъ въ комнату и глядѣвшихъ на него во всѣ глаза Герберта и Мэри. Онъ вздрогнулъ и смущенно взглянулъ на нихъ.

— Кажется, я имѣлъ несчастье помѣшать вамъ вторично, — замѣтилъ Гербертъ, подавляя въ себѣ раздраженіе.

— Нѣтъ! — возразилъ Джэкъ нѣсколько ослабшимъ отъ волненія голосомъ. — Сейчасъ я игралъ одинъ. Солдатъ, котораго вы здѣсь видѣли, давно вернулся въ казармы.

Когда онъ упомянулъ о солдатѣ, онъ взглянулъ на Мэри.

— Напрасно вы сообщили намъ, что вы играли, — замѣтилъ Адріанъ. — Мы уже слышали васъ на довольно значительномъ разстояніи.

Щеки Джэка покраснѣли, какъ мѣдный котелъ, и онъ бросилъ было на Герберта весьма сердитый взглядъ; но затѣмъ въ глазахъ его промелькнула веселая улыбка.

— Много вы услыхали изъ того, что я исполнялъ?

— Достаточно, мистеръ Джэкъ, — сказала Мэри, приближаясь къ роялю, чтобы положить на нее шляпу. Джэкъ въ это время торопливо собиралъ свои ноты.

— Боюсь, что вы не очень-то поправили мой бѣдный спинетъ, — замѣтила она, опуская грустный взглядъ на клавиши.

— Рояль для этого и существуетъ, — возразилъ Джэкъ. — Можетъ быть, онъ немного и пострадалъ… но когда вы въ слѣдующій разъ прикоснетесь къ нему, вы почувствуете, что на него опускались руки музыканта и что сердце его, наконецъ, забилось..

Говоря это, онъ упорно и испытующе глядѣлъ на Мэри; затѣмъ снова обернулся къ Герберту:

— Нѣсколько времени тому назадъ миссъ Сутерландъ жаловалась, что никогда не слыхала, какъ я играю! Вѣроятно, это оттого и происходитъ, что, когда она бываетъ дома, она обыкновенно сама сидитъ здѣсь. Тогда я, конечно, не хочу ей мѣшать. Я радъ, что ей, наконецъ, удалось состаѣить себѣ представленіе, увѣряю васъ, весьма характерное для меня. Быть можетъ, вамъ также показалось комично…

— Несомнѣнно, мое мнѣніе было таково, — воскликнулъ Гербертъ.

Возбужденіе, казалось, снова поднялось въ Джэкѣ.

— Въ такомъ случаѣ, — сказалъ онъ, — я по крайней мѣрѣ имѣлъ счастье избѣжалъ всѣхъ постороннихъ слушателей, кромѣ того, кто такъ превосходно опредѣляетъ, что такое художникъ. Если я не умѣю такъ хорошо слагать музыкальныя произведенія, какъ вы писали картины, то причина этого, вѣрьте мнѣ, лежитъ въ томъ, что искусство, которому предался я, ближе къ духовной жизни наиболѣе отзывчиваго человѣка, чѣмъ то, которымъ природа одарила васъ вмѣстѣ съ умѣніемъ критиковалъ и цѣнить. Покойной ночи.

Онъ взглянулъ на обоихъ, потомъ повернулся на каблукахъ и вышелъ изъ комнаты.

Они молча поглядѣли ему вслѣдъ и услыхали, какъ онъ, поднимаюсь по лѣстницѣ, тихо посмѣивался.

— Завтра же я заставлю папу написать ему, — заявила Мэри, придя въ себя. — Пока я здѣсь хозяйничаю, ни одинъ человѣкъ не посмѣетъ насмѣхаться надъ тобой.

— Не обращай на это вниманія, Мэри. Совершенно не въ моемъ обыкновеніи жаловаться на невѣжество другихъ. Но онъ былъ грубъ въ отношеніи тебя.

— Мнѣ это безразлично.

— Но не мнѣ. Я не могу представить себѣ грубости больше той, которую онъ сказалъ по поводу твоего рояля. Многое изъ его прежнихъ замѣчаній я объяснялъ его невоспитанностью, съ которой онъ не въ силахъ справиться. Но теперь я думаю, что онъ просто злобно настроенъ. Такого человѣка нельзя терпѣть ни одной лишней минуты.

— До сихъ поръ, защищая его передъ тетей Джэнъ, я старалась возможно лучше истолковать его поведеніе, — сказала Мэри. — Теперь я жалѣю, что поступала такъ. Такого человѣка нельзя назвать артистомъ!

— Музыканты часто присваиваютъ себѣ это имя, — возразилъ Гербертъ. — А онъ, кажется, не страдаетъ излишней скромностью. Мнѣ послышалось, будто твой отецъ отворилъ дверь. Есди это дѣйствительно онъ, я могу удалиться… если ты не хочешь, чтобы я сообщилъ ему о случившемся.

— О, нѣтъ! не сегодня вечеромъ. Мы только помѣшали бы ему спокойно уснуть. Завтра утромъ я сама ему все разскажу.

Гербертъ подождалъ мистера Сутерланда, чтобы поздороваться съ нимъ, потомъ поцѣловалъ свою невѣсту и направился домой.

Черезъ два дня послѣ этого Мэри кончала эскизъ, за которымъ ее застала мистрисъ Гербертъ. Ей было не по себѣ. При каждомъ шумѣ въ домѣ она мѣнялась въ лицѣ и прислушивалась. Вдругъ дверь отворилась, и въ комнату вошла безъ зова въ какомъ-то возбужденіи горничная.

— Ахъ! Клара! Какъ вы меня испугали! Что надо?

— Извините пожалуйста, миссъ… я хотѣла спросить васъ, входитъ ли въ кругъ моихъ обязанностей выслушивать брань и чертыханіе доктора?

— Что такое? Что случилось?

— Послѣ завтрака баринъ далъ мнѣ письмо для мистера Джэка. Въ комнатѣ его не было, и я положила письмо на столъ. Услыхавъ, что онъ вернулся, я (вошла и спросила, получилъ ли онъ письмо. Въ отвѣтъ на это онъ крикнулъ мнѣ (извините миссъ): «Убирайтесь къ чорту, безстыжая женщина». Чѣмъ выслушивать подобныя слова отъ такихъ людей, я предпочитаю просить расчета.

— Мнѣ это очень непріятно, Клара. Изъ-за чего же онъ такъ разсердился? Не были ли вы съ нимъ грубы?

— Нисколько, миссъ. По крайней мѣрѣ, не замѣчала. Я вообще не позволяю себѣ вступать съ нимъ въ длинные разговоры. Его дверь была открыта; середь комнаты на полу лежалъ чемоданъ, и онъ торопливо запихивалъ въ него свои вещи. При этомъ скрежеталъ зубами и казался прямо страшнымъ.

— Вотъ.что я вамъ скажу, Клара. Мистеръ Джэкъ отъ насъ скоро у��детъ, поэтому вы не обращайте на него ряиманія.

— Правда, миссъ? Мистеръ Джэкъ уйдеть?|

— Да, — отвѣчала Мэри, и опять повернулась къ мольберту.

— Такъ! — прошептала горничная и вышла изъ комнаты, чтобы объявить новость въ кухню. Уходя, она не плотно притворила дверь; подулъ вѣтеръ и дверь тихо отворилась.

Мэри хотѣла было закрыть ее, чтобы Джэкъ, выходя изъ дому, не увидалъ ее. Но была не въ силахъ подняться: никогда въ жизни она не чувствовала себя такъ сильно разстроенной безъ всякой причины; она безпомощно сидѣла на мѣстѣ, не рѣшаясь взяться за кисть. Вдругъ на лѣстницѣ раздались. знакомые и въ то же время страшные шаги. Пока они приближались, сердце ея билось все сильнѣе и сильнѣе… вотъ прошли мимо… остановились… вернулись назадъ… вотъ ужъ на порогѣ гостиной. Заставивъ себя поднять глаза, она увидала передъ собой мистера Джэка. Онъ держалъ въ рукѣ письмо ея отца и въ упоръ глядѣлъ на нее.

— Что это значитъ?. — началъ онъ.

Мэри, какъ бы желая избѣжать его взгляда, оглянула всю комнату. Тѣмъ не менѣе, хотя и невольно, ей снова пришлось взглянуть на него, когда она робко отвѣтила:

— Спросите объ этомъ лучше у самого мистера Сутерланда…

— Мистера Сутерланда это не касается. Хозяйка здѣсь вы.

Прождавъ нѣкоторое время отвѣта, онъ покачалъ головой и разорвалъ письмо въ мелкіе клочки. Это разсердило ее и побудило прервать молчаніе.

— У меня нѣтъ ни малѣйшаго желанія, — сказала она, — бесѣдовать съ вами дальше по этому поводу.

— А я и забылъ попросить васъ объ этомъ, — отвѣтилъ онъ. — Я хочу вамъ сказать правду — ради того бѣдняги, который будетъ моимъ замѣстителемъ и будетъ обреченъ пользоваться вашей милостью или немилостью. Вы повредили моей работѣ трехъ послѣднихъ мѣсяцевъ, вы нарушили всѣ мои планы, вы разорил|и меня. Передайте же пожалуйста вашему отцу, пожелавшему дать мнѣ расчетъ по истеченіи мѣсяца, что я самъ отказываюсь и ухожу. Я не собака и не согласенъ сидѣть съ нимъ за однимъ столомъ послѣ того, какъ онъ оказался несправедливымъ ко мнѣ.

— Въ несправедливости передъ вами его нельзя обвинять, мистеръ Джэкъ. Отъ него нельзя отнять права рѣшать, кого онъ хочетъ имѣть у себя въ домѣ. Я полагаю, что онъ поступилъ правильно… и мистеръ Гербертъ того же мнѣнія.

Онъ разсмѣялся.

— Несчастный малый! — воскликнулъ онъ. — Онъ воображаетъ, что можетъ подарить міру новыя идеи, потому что нѣкоторыя изъ такихъ идей внушены ему умными людьми. Мнѣ очень жаль, что въ тотъ вечеръ его рѣзкое отношеніе ко мнѣ взорвало меня. Онъ инстинктивно ненавидитъ меня, потому что онъ чувствуетъ во мнѣ то, чего недостаетъ въ немъ самомъ. Вамъ это должно быть понятно. О Боже! онъ не могъ вынести того пьяницу, котораго засталъ у меня, потому что въ его игрѣ чувствовалось, что въ этомъ человѣкѣ что-то есть. Въ настоящее время некогда долго разговаривать. Я всегда былъ вамъ вѣрнымъ другомъ и если когда и тяготился занятіями съ вашимъ братомъ, то переносилъ это ради васъ, потому что воображалъ, что вы содѣйствовали мнѣ получить это мѣсто въ то время, когда я былъ въ трудномъ положеніи. Но теперь я не могу легко простить вамъ все это.

Онъ опять взглянулъ на нее, покачалъ головой, затѣмъ вышелъ и затворилъ за собою дверь.

Въ передней стояла горничная.

— Мой чемоданъ и другія вещи лежатъ у дверей въ мою комнату, — сказалъ онъ ей, проходя мимо. — Передайте ихъ пожалуйста человѣку, котораго я пришлю за ними.

— А кто мнѣ велѣлъ заниматься вашими вещами, желала бы я знать?

Джэкъ повернулся и сталъ наступать на нее, пока она, пятясь назадъ, не прижалась къ стѣнѣ.

— Я велю, безстыдница! Дѣлай то, что тебѣ говорятъ и за что тебѣ платятъ!

— Скажите пожалуйста! — проворчала горничная вслѣдъ уходящему учителю. — Вотъ такъ…

Джэкъ остановился и окинулъ ее сердитымъ взглядомъ. Она быстро вышла изъ передней, бормоча что-то подъ носъ.

Выйдя изъ дома, онъ встрѣтилъ Герберта, входившаго въ садовую калитку. Адріанъ весьма удивился, услыхавъ, какъ Джэкъ отъ души разсмѣялся. До сихъ поръ онъ еще ни разу не видалъ его въ хорошемъ настроеніи.

— Здравствуйте, мистеръ Джэкъ, — сказалъ Адріанъ, поравнявшись съ нимъ.

— Прощайте, — отвѣтилъ тотъ насмѣшливо и пошелъ дальше.

Не успѣлъ Адріанъ подняться на крыльцо, какъ снова услышалъ на улицѣ громкій взрывъ хохота Джэка. Насмѣявшись досыта, Джэкъ пошелъ быстрыми шагами по дорогѣ; онъ ворчалъ и иногда съ угрозой поднималъ къ небу кулакъ. Проходя мимо дома полковника Битти, передъ самой его дверью онъ выкинулъ фантастическое антраша и щелкнулъ пальцами. Онъ не переставая смѣялся надъ своей судьбой, вплоть до тѣхъ поръ, пока не дошелъ до мощеной улицы. Тутъ въ самомъ городѣ, на глазахъ у прохожихъ онъ долженъ былъ вести себя болѣе сдержанно. Такое стѣсненіе настолько его раздражало, что онъ внезапно измѣнилъ планъ искать квартиру тутъ же и повернулъ къ вокзалу.

— Когда отходитъ первый поѣздъ въ Лондонъ? — спросилъ онъ, подойдя къ кассѣ.

— Сейчасъ, — нехотя отвѣтилъ чиновникъ.

— Сейчасъ? — воскликнулъ Джэкъ. — Дайте мнѣ скорѣй билетъ третьяго класса.

— Пожалуйста, въ слѣдующей кассѣ… тутъ продаются билеты только перваго класса.

— Такъ дайте мнѣ билетъ перваго класса… скорѣй, — крикнулъ Джэкъ и просунулъ соверенъ.

Чиновникъ, вздрогнувъ отъ его громкаго голоса, быстро далъ билетъ и часть сдачи. Джэкъ, не дождавшись своей сдачи, бросился на платформу въ тотъ самый моментъ, какъ раздался свистокъ паровоза.

— Поздно, баринъ, вы опоздали! — заявилъ человѣкъ, приставленный къ барьеру.

Вмѣсто отвѣта Джэкъ распахнулъ дверцы барьера и бросился догонять тронувшійся поѣздъ. Поднялся крикъ, забѣгали служащіе, старавшіеся удержать Джэка. Одинъ уже схватилъ было его, по Джэкъ оттолкнулъ его и тотъ во весь ростъ растянулся. Еще мгновеніе, и Джэку удалось, наконецъ, отворить дверцу вагона перваго класса и быстро вспрыгнуть въ него. Служащій захлопнулъ за нимъ дверь, а самъ вскочилъ на подножку.

— Вы отвѣтите за это суду, милостивый государь! — крикнулъ онъ ему. — Будьте увѣрены…. по закону вы…

— Убирайтесь къ чорту! — крикнулъ во весь голосъ Джэкъ.

Когда служащій спрыгнулъ, Джэкъ обернулся и увидѣлъ передъ собой статнаго, элегантно одѣтаго, почтеннаго господина.

— Милостивый государь, — сказалъ тотъ, тоненькимъ голоскомъ. — Это мое купэ! Я заранѣе взялъ его. Вамъ здѣсь дѣлать нечего!

— Въ такомъ случаѣ вамъ слѣдовало бы запереть дверь, — замѣтилъ Джэкъ, опускаясь на диванъ и скрестивъ на груди руки.

— Мнѣ… мнѣ ваша настойчивость представляется въ высшей степени безсовѣстной… да, въ высшей степени непорядочной, — продолжалъ старый джентльменъ.

Джэка забавлялъ поразительно тоненькій голосокъ старика и его замѣшательство. Однако, почувствовавъ уваженіе къ его сѣдинамъ, онъ добавилъ:

— Ну, да… ну, хорошо… вѣдь я могу перейти въ другой вагонъ на слѣдующей станціи.

— Нѣтъ! милостивый государь, вы не можете этого сдѣлать, — крикнулъ старикъ еще болѣе сердито. — Это курьерскій поѣздъ… онъ нигдѣ не останавливается.

— Въ такомъ случаѣ, мнѣ придется остаться здѣсь, — возразилъ Джэкъ вѣжливо, но съ выраженіемъ недовольства на лицѣ. Онъ только что замѣтилъ, что въ куцэ находилась еще молодая дама.

— На это я не согласенъ! Я остановлю поѣздъ!

— Останавливайте, сдѣлайте одолженіе! — отвѣтилъ Джэкъ, искоса взглянувъ на старика. — Только оставьте меня въ покоѣ…

Старый джентльменъ вспыхнулъ и повернулся къ тормазу, сталъ внимательно читать объявленіе о способѣ его употребленія.

— Лучше не останавливай, папа, — вмѣшалась молодая дама. — Вѣдь тебѣ придется платить штрафъ. Той полкроны, которую ты далъ кондуктору, недостаточно…

— Молчи! — замѣтилъ джентльменъ. — Я не желаю, чтобы ты разговаривала со мной, Магдаленъ… подъ какимъ бы то ни было предлогомъ.

Джэкъ, будучи свидѣтелемъ щекотливыхъ отношеній между спутниками, началъ понемногу успокаиваться и быстрымъ взглядомъ окинулъ дочь старика. Это была стройная молодая дама съ каштановыми волосами, которымъ падающіе въ окно вагона лучи солнца придавали странный блескъ; глаза ея были свѣтлокаріе; ротъ маленькій, но съ полными губами, изъ которыхъ верхняя, такъ же какъ и носъ, была нѣсколько вздернута. Ей было никакъ не болѣе двадцати лѣтъ. Однако въ ней, несмотря на ея юность и нѣсколько обыкновенную красоту, проглядывала какая-то увѣренность я высокомѣріе. Повидимому, она не испытывала особаго удовольствія отъ путешествія и не старалась скрыть плохого расположенія духа, которое послѣ рѣзкаго замѣчанія отца стало еще хуже. На ней былъ очень нарядный костюмъ маисоваго цвѣта съ голубой отдѣлкой, который очень шелъ къ нѣжному цвѣту ея лица. Джэкъ взглядывалъ на нее все чаще и чаще, пока не замѣтилъ, что она отражается въ окнѣ, возлѣ котораго онъ сидѣлъ. Тогда онъ отвернулся отъ нея и не торопясь, сталъ изучать ея ��траженіе.

Тѣмъ временемъ старикъ, все еще ворчавшій себѣ подъ носъ, не тронувъ тормаза, сѣлъ на прежнее свое мѣсто и взялъ въ руки газету. Время отъ времени черезъ край газеты онъ взглядывалъ на дочь, которая, облокотившись я сдвинувъ брови, съ тоской глядѣла на мелькавшіе за окномъ виды. Вдругъ на газету упало немного дыли и сажи. Онъ всталъ и закрылъ окно.

— Ахъ, пожалуйста, папа, не закрывай совсѣмъ; — замѣтила молодая дама. — Нестерпимо жарко. Я и такъ чуть не задохлась.

— Магдаленъ, я запрещаю тебѣ разговаривать со мной.

Магдаленъ надула губки и пожала плечами. Отецъ подошелъ къ противоположной двери купэ и закрылъ и другое окно. Въ ту же минуту Джэкъ съ шумомъ вновь открылъ его и вызывающе взглянулъ на старика.

— Милостивый государь, — началъ джентльменъ, — если бы вы… если бы вы, милостивый государь, если бы вы вѣжливо попросили меня не закрывать окно… я удовлетворилъ бы вашу просьбу..

— А если бы вы, милостивый государь, — возразилъ Джэкъ, если бы вы вѣжливо попросили позволенія закрыть окно, возлѣ котораго я сижу, я также вѣжливо, но категорически заявилъ бы вамъ о моемъ намѣреніи исполнить вполнѣ понятное желаніе этой дамы.

— А! Дѣйствительно? Не можетъ быть! Ну… да я не испытываю не малѣйшаго желанія продолжать съ вами разговоръ!

Онъ снова усѣлся на свое мѣсто, а его дочь одно мгновеніе съ удивленіемъ смотрѣвшая на Джэка, опять повернулась къ окну и опять съ озабоченнымъ лицомъ стала глядѣть на мелькавшіе виды.

Послѣ этого на нѣкоторое время наступили миръ и тишина… Старикъ весь ушелъ въ газету. Джэкъ продолжалъ про себя смѣяться надъ своей послѣдней выходкой. Въ это время поѣздъ пошёлъ скорѣе. Музыканту, стало какъ-то веселѣй на душѣ, когда въ окнѣ быстро-быстро замелькали телеграфные столбы. Наконецъ поѣздъ дошелъ до такого мѣста, гдѣ рельсы были положены на желѣзныя шпалы, и тогда поднялся необыкновенный шумъ, становившійся временами прямо оглушительнымъ. Радостное настроеніе Джэка перешло въ полную безпечность. Но вдругъ ее нарушилъ старикъ, о которомъ онъ забылъ и думать.

— Милостивый государь, — крикнулъ тотъ, — не будете, ли вы такъ добры прекратить этотъ прокл… этотъ непріятный свистъ?

Джэкъ сконфузился и моментально пересталъ скрипѣть зубами и свистѣть.

— Извините пожалуйста, — сказалъ онъ, добродушно засмѣявшись. — Дѣло въ томъ, что я композиторъ.

— Въ такомъ случаѣ не будете ли такъ добры вспомнить, что въ настоящую минуту вы находитесь не въ типографіи, — замѣнилъ джентльменъ, видимо принявшій его за писателя. — Своимъ свистомъ вы безпокоите эту даму, а меня положительно съ ума сведете.

— Меня это совершенно не безпокоитъ, — возразила не безъ нѣкотораго упрямства въ голосѣ дама.

— Магдаленъ, я уже два раза приказывалъ тебѣ молчать.

— Я буду говорить, если захочу, — прошептала она въ отвѣтъ.

Отецъ притворился, что ничего не слыхалъ и минутъ десять просидѣлъ спокойно, уткнувшись въ газету, и только иногда искоса взглядывалъ на Джэка.

— Какъ вы сказали, милостивый государь? — спросилъ онъ наконецъ. — Вы кто такой, смѣю переспросить?

— Композиторъ.

— Не композиторъ, милостивый государь, а инквизиторъ! — быстро возразилъ старикъ. — Вы мучаете меня! — Затѣмъ онъ залился такимъ смѣхомъ, такъ что Джэкъ послѣ первой минуты недоумѣнія, также не могъ удержаться отъ взрыва хохота. Даже грустно сидѣвшая у окна молодая дама не могла удержаться отъ улыбки. Отецъ, повернувшись спиной къ Джэку, закрылъ лицо газетой; но время отъ времени слышно было, какъ онъ смѣялся.

— Я хочу что-нибудь почитать, — заявила черезъ нѣкоторое время молодая дама, отвернувшись отъ окна съ видомъ недовольства.

— Займись размышленіемъ, — отвѣтилъ отецъ, — это тебѣ не повредитъ. А къ размышленію, кстати сказать, Магдаленъ, прибавь еще, пожалуй, немного раскаянія.

— Размышлять я могу лишь о своемъ несчастьѣ и неудачахъ… а раскаиваться не вижу основанія. На слѣдующей станціи купи мнѣ, пожалуйста, романъ, или дай мнѣ денегъ — я сама куплю.

— Этого-то ужъ я не сдѣлаю. Денегъ тебѣ я не могу, довѣрить. Затѣмъ запрещаю тебѣ когда бы то ни было брать въ руки романъ. Въ этомъ отравленномъ вздорѣ ты почерпнула и тѣ идеи, которыя довели тебя до послѣдней выходки. Кромѣ того, прошу тебя, Магдаленъ, не отвѣчать мнѣ. Я не намѣренъ вступать съ тобой въ споры, а особенно въ присутствіи постороннихъ.

— Въ такомъ случаѣ, не выражайся передъ постороннимъ такъ, чтобы онъ могъ подумать, что я…

— Молчи, Магдаленъ! Ты хочешь не слушаться меня. Ты вообще должна была бы стыдиться говорить со мной.

Молодая дама прикусила губы и вся вспыхнула.

— Я только хочу сказать… — начала было она.

— Молчать! — закричалъ отецъ, схвативъ зонтикъ и ударивъ имъ объ полъ.

Джэкъ вскочилъ съ своего мѣста.

— Милостивый государь, — крикнулъ онъ, — какъ вы смѣете такъ говорить съ дамой!

— Эта дама моя дочь. Чо… чо… чортъ васъ побери, — возразилъ онъ внѣ себя отъ гнѣва.

— Въ такомъ случаѣ не обращайтесь съ ней, какъ съ собакой, — не унимался Джэкъ. — Я артистъ, милостивый государь, артистъ, поэтъ… и не допущу, чтобы въ моемъ присутствіи такъ тиранили молодую, прекрасную женщину.

— Будь я молодъ, — горячился старикъ, потрясая зонтикомъ.

— Если бы вы были молоды, — отвѣчалъ Джэкъ, — вы относились бы къ дамѣ съ уваженіемъ и были бы любезны, иначе я на этомъ самомъ мѣстѣ истеръ бы васъ въ порошокъ.

— Я не допущу подобныхъ угрозъ, милостивый государь, — отвѣтилъ рѣшительнымъ тономъ джентльменъ, презрительно смѣривъ взглядомъ противника. — По какому праву вы вмѣшиваетесь въ чужія дѣла? Что, вы рехнулись, милостивый государь, или не понимаете того, что дѣлаете?

— Нисколько. Я не хуже васъ знаю обычаи свѣта. Но я далъ себѣ слово противодѣйствовать вамъ, если бы вы вздумали требовать отъ меня молчаливой покорности. По законамъ.человѣческаго общежитія, милостивый государь, жизнь стала удобнѣе для трусовъ и лицемѣровъ. Если я самъ не стану тѣмъ или другимъ, или обоими сразу, я никогда не дойду до того, чтобы спокойно глядѣть на проявленіе тиранства, не борясь съ нимъ, и выслушивать ложъ, не обнаруживая ея. Если бы было больше людей моихъ воззрѣній, вы не вели бы себя такъ, что я сталъ невольнымъ свидѣтелемъ вашего оскорбительнаго отношенія къ дочери.

Старый джентльмэнъ не нашелся что отвѣтить на эту торжественную тираду. Онъ нѣкоторое время молча глядѣлъ на Джэка.

— Я прошу васъ, милостивый государь, — сказалъ онъ немного погодя, — заботиться лишь о своихъ дѣлахъ. Мнѣ же съ вами больше не о чемъ разговаривать.

Затѣмъ старикъ снова усѣлся на свое мѣсто.

— Ваше вмѣшательство, — сказала молодая дама! весьма гордо взглянувъ на Джэка и наклонившись впередъ, — ваше вмѣшательство совершенно излишне. Я благодарю васъ, но могу о себѣ позаботиться сама.

— Ахъ! скажите пожалуйста! — возразилъ Джэкъ. — Вы какъ дѣти! Но я не оселъ, чтобы ожидать отъ васъ благодарности.

Дѣвушка покраснѣла и снова стала смотрѣть въ окно. Отецъ въ упоръ взглянулъ на Джэка, который быстро вернулся на свое мѣсто, скрестилъ на груди руки и сердито уставился въ одну точку. Въ это время вошелъ кондукторъ и сталъ отбиралъ билеты.

— Я положился на ваше обѣщаніе относительно свободнаго купэ, — накинулся на него старый джентльменъ. — А вмѣсто этого мнѣ пришлось совершить это путешествіе при весьма непріятныхъ обстоятельствахъ. Меня все время безпокоили и раздражали.

— Ха-ха-ха! — громко расхохотался Джэкъ.

Кондукторъ мрачно взглянулъ на него.

— Вашъ билетъ, милостивый государь, — сказалъ онъ ему.

Онъ выговорилъ эти слова тономъ, по которому можно было легко догадаться, что въ рукахъ Джэка онъ предполагалъ увидѣть билетъ 3-го класса. Получивъ билетъ, онъ вынулъ записную книжку и карандашъ.

— Прошу васъ, милостивый государь, сказать мнѣ ваше имя и адресъ.

— Зачѣмъ это?

— Затѣмъ, что вы сѣли въ поѣздъ, когда уже онъ тронулся. Это желѣзнодорожной дирекціей строго запрещено. Вы могли разбиться на-смерть, милостивый государь.

— Чортъ возьми! Какое дѣло дирекціи до того, убью ли я себя или нѣтъ?

— Прошу не задерживать меня, — сказалъ кондукторъ, не знавшій, обратить ли все это въ шутку или проявить большую настойчивость. — Намъ время дорого.

На мгновеніе Джэкъ сдѣлалъ непріятную гримасу.

— Мое имя Джэкъ, а мѣстожительства у меня нѣтъ, — сказалъ онъ немного погодя.

Кондукторъ взглянулъ на стараго джентльмена какъ бы съ нѣмой просьбой обратить вниманіе на то, какъ съ нимъ обращаются.

— Оставьте, милостивый государь, — сказалъ онъ опять Джэку. — Къ чему все это? Намъ придется васъ задержать, а это ни для кого изъ насъ не можетъ быть пріятно.

— Что это, угроза? — спросилъ Джэкъ, разсердившись.

— Нѣтъ, милостивый государь, вовсе нѣтъ. Никто вамъ не угр��жаетъ. Я лишь исполняю свою обязанность и больше ничего. Вы сами можете это понять. Какъ же ваше имя?

— Мое имя Джэкъ. Я ваімъ сказалъ уже. Мистеръ Овенъ Джэкъ.

— А! Я сначала не такъ понялъ. А вашъ адресъ, смѣю спросить?

— У меня его нѣтъ. Неужели вы никогда не слыхали о людяхъ, у которыхъ нѣтъ своей квартиры. Если вамъ достаточно узнать то мѣсто, гдѣ я провелъ прошлую ночь и гдѣ остались мои вещи, то запишите: у мистера Чарльза Сутерланда. Бейли. Виндзоръ… А вотъ вамъ моя карточка.

— Я знаю мистера Сутерланда, — возразилъ кондукторъ, закрывая книжку. — Благодарю васъ.

— Какъ Богъ святъ, — сказалъ затѣмъ Джэкъ, волнуясь отъ гнѣва, — если я когда-нибудь услышу еще хоть одно слово объ этой исторіи, я буду жаловаться на васъ, потому что вы отъ этого господина получили полкроны и заперли эту даму и меня на все время путешествія съ нимъ. Я нахожу этого господина слабоумнымъ.

— Кондукторъ! — закричалъ джентльменъ внѣ себя.

Но кондукторъ, весьма смущенный намекомъ на полкроны, удалился, пока поѣздъ мчался дальше.

Старикъ не унимался.

— Милостивый государь, — крикнулъ онъ въ раздраженіи, — какъ вы смѣете называть меня слабоумнымъ?…

— А какъ смѣете вы, милостивый государь, жаловаться на путешествіе, которое сами же испортили своимъ дурнымъ настроеніемъ. Я наслаждался поѣздкой. Я получилъ удовольствіе отъ развертывавшагося вида, отъ плавнаго движенія поѣзда, отъ спутниковъ, исключая, конечно, васъ. Даже на ваши вспышки я смотрю не иначе, какъ на неумѣстныя шутки. Положительно, во всю свою жизнь я не наслаждался такъ поѣздкой.

— Вы безстыднѣйшій человѣкъ, какого я когда-либо встрѣчалъ.

— Я совершенно того же мнѣнія о васъ, милостивый государь. Вы начали съ того, что наговорили мнѣ кучу непріятностей, и если напали на неустойчиваго человѣка, то виноваты во всемъ этомъ сами.

— Вы насильно влѣзли въ мой вагонъ.

— Вашъ вагонъ! Онъ настолько же мой, какъ и вашъ, — даже въ сущности больше мой.

— Вы непріятный господинъ, милостивый государь. Да, довольно объ этомъ.

— Довольно, — повторилъ старый джентльменъ… — Теперь оставьте меня, пожалуйста, въ покоѣ. Объ этомъ довольно говорено.

— Но я хочу вамъ сказать одну вещь, — сказалъ Джэкъ, видимо пришедшій въ лучшее настроеніе. — Я прошу извинить меня. Въ теченіе трехъ послѣднихъ мѣсяцевъ я былъ въ весьма угнетенномъ состояніи духа, а сегодня утромъ меня вышвырнули какъ бомбу. Я еще недостаточно переработалъ неожиданность… и можетъ быть не проявилъ къ вамъ того уваженія, на которое, вы въ ваши годы въ правѣ разсчитывать…

— Ваши дѣла меня не интересуютъ, а васъ по касается мой возрастъ.

— Шш… отецъ! — шепнула молодая дѣвушка. — Не отвѣчайте ему. Онъ не стоитъ этого.

Старикъ только было собрался отвѣтить новой непріятностью, какъ поѣздъ подошелъ къ вокзалу Паддингтонъ. Носильщикъ отворилъ дверь вагона.

— Прикажете хансомъ? или четырехмѣстную карету?

— Наймите хансома.

— Слушаю. Багажъ есть?

— Да, сундукъ, — отвѣтила молодая дама, — коричневый съ монограммами М. Б. — Носильщикъ приподнялъ фуражку и удалился. Старикъ вышелъ на платформу и у входа въ вагонъ сталъ съ дочерью дожидаться возвращенія носильщика.

Джэкъ не торопясь вышелъ вслѣдъ за ними и остановился неподалеку отъ нихъ въ полной нерѣшимости одинъ безъ цѣли и безъ дѣла, среди массы движущагося народа.

— Хотѣлъ бы я знать, почему не идетъ этотъ болванъ съ извозчикомъ, — воскликнулъ старикъ Минуть черезъ пятнадцать. — Конечно, мерзавецъ, занялся кѣмъ-нибудь другимъ, а про насъ забылъ и думать. Не ждать же намъ здѣсь цѣлый день…

— Онъ сейчасъ придетъ, — сказала Магдаленъ, — онъ еще не успѣлъ…

— Онъ успѣлъ бы пайять двадцать извозчиковъ. Подожди, сейчасъ вернусь, Магде. Слышишь?

— Да, — отвѣтила молодая дѣвушка.

Онъ строго взглянулъ на нее и пошелъ къ багажному вагону. Взглянувъ вслѣдъ уходящему, отцу, дѣвушка слегка покраснѣла. Тѣмъ временемъ носильщикъ отнесъ сундукъ на хансома и вернулся къ Магдаленъ. — Пожалуйте, миссъ, гдѣ же баринъ?

Она взглянула на носильщика, потомъ на толпу, среди которой только что исчезъ ея отецъ, затѣмъ послѣ нѣкотораго колебанія перевела глаза на Джэка, все еще стоявшаго вблизи.

— Ахъ! оставьте того господина, — обратилась она къ носильщику. — Я ѣду не съ нимъ, въ тотъ моментъ, какъ носильщикъ отвернулся, чтобы указать ей дорогу къ извозчику, она быстро сдернула съ руки перчатку, сняла съ пальца кольцо и подошла къ Джэку съ пылающимъ отъ возбужденія и рѣшительнымъ лицомъ.

— Мнѣ нечѣмъ платить за извозчика. Не дадите ли вы мнѣ что-нибудь за это кольцо? Съ меня довольно нѣсколькихъ шиллинговъ. Пожалуйста, не задерживайте. Да или нѣтъ?..

Джэкъ промѣшкалъ какую-нибудь секунду оттого, что удивленно взглянулъ на нее. Затѣмъ, опустилъ руку въ карманъ, вытащилъ пригоршню золотыхъ, серебряныхъ и мѣдныхъ монетъ.

— Оставьте при себѣ ваше кольцо, — сказалъ онъ; — и удирайте.

— Вы должны его взять! — возразила она съ нескрываемымъ нетерпѣніемъ. — Да мнѣ и не нужно всѣхъ этихъ денегъ…

— Чортъ возьми! — воскликнулъ Джэкъ. — Вашъ отецъ идетъ. Торопитесь.

Она въ страшномъ испугѣ оглянулась, но, когда Джэкъ нѣсколько безцеремонно толкнулъ ее къ извозчику, она пришла въ себя и быстро сѣла въ хансомъ.

— Вотъ, носильщикъ, передайте этому господину кольцо! — крикнула она, передавая носильщику кольцо и шиллингъ. — Почему же онъ не ѣдетъ? — спросила она затѣмъ съ нетерпѣніемъ въ то время, какъ извозчикъ не двигался съ мѣста, а носильщикъ стоялъ въ ожиданіи возлѣ экипажа.

— Куда, миссъ?

— Бондъ-Стрить! — крикнула она. — Какъ можно скорѣй! Скорѣй!

— Бондъ-Стритъ! — закричалъ Джэкъ во все горло кучеру. — Поѣзжайте скорѣй… двойная плата… prestissimo!

И лошадь, какъ бы зарядившись энергіей Джэка, пронеслась мимо вокзала.

— Дама велѣла вамъ передать это, — сказалъ носильщикъ.

— Хорошо! благодарю!

Это было странное кольцо съ брилліантомъ и тремя изумрудами, которое не налѣзало ему даже на мизинецъ. Олъ сунулъ его въ карманъ и только что началъ думать о томъ, что дѣлалъ теперь, какъ увидѣлъ блѣднаго и взволнованнаго стараго джентльмена, озирающагося во всѣ стороны. Увидавъ Джэка, онъ было пошелъ къ нему, по затѣмъ повернулъ въ обратную сторону. Джэкъ почувствовалъ, что-то въ родѣ угрызенія совѣсти; на взволнованномъ лицѣ старика виднѣлось горе и безпокойство. Толпа понемногу расходилась; теперь на подъѣздѣ оставалось всего только нѣсколько.человѣкъ. Джэкъ также собрался было уходить, чтобы не поддаться чувству жалости и не раскрыть старику адресъ, данный молодой дѣвушкой извозчику. Но не успѣлъ онъ сдѣлать и нѣсколькихъ шаговъ, какъ услыхалъ за собой голосъ.

— Вотъ этотъ господинъ.

Онъ оглянулся и очутился лицомъ къ лицу со старымъ джентльменомъ. Тутъ же стоялъ и носильщикъ. «Откуда мнѣ было узнать?» оправдывался послѣдній. «Я вижу, что баринъ съ вами въ одномъ купэ… потомъ барышня разговаривала съ нимъ. Она взяла отъ него денегъ, а ему дала кольцо… какъ я уже вамъ докладывалъ. Если бы вы предоставили мнѣ получить багажъ и не побѣжали бы къ багажному вагону, тогда она не скрылась бы отъ васъ».

— Хорошо! Довольно!.

Носильщикъ отошелъ шага на два.

— Итакъ, милостивый государь, — обратился старикъ къ Джэку, — теперь я знаю, кто вы. Если вы сію минуту… понимаете, сію же минуту не назовете мнѣ я не дадите адреса того паршиваго театра… въ которомъ вы служите, я передамъ васъ въ руки полиціи.

— Вотъ что я хочу вамъ сказать, милостивый государь, — началъ Джэкъ строгимъ тономъ, — если ваша дочь убѣжала отъ васъ, вы сами въ этомъ виноваты, потому что вы дурно съ ней обращались. Носильщикъ вѣдь разсказалъ вамъ, что произошло между нами. Больше я ничего не знаю.

— Этому я не вѣрю. Вы уже изъ Виндзора слѣдили за ней. Носильщикъ видѣлъ,, что произошло здѣсь между вами.

— Да! Да!.. Вы оставляете вашу дочь безъ гроша и ставите въ необходимость продавать свои драгоцѣнныя вещи незнакомому на вокзалѣ. Клянусь честью, вы самый неподходящій человѣкъ для надзора за дѣвушкой.

— Моя дочь неспособна заговорить съ чужимъ. Вы состоите на службѣ у одного изъ тѣхъ проклятыхъ театральныхъ агентовъ, съ которыми она была въ перепискѣ. Но, друтъ мой, я сорву, съ васъ маску… сорву!

— Не будь вы неисправимымъ грубіяномъ, — возразилъ, горячась, Джэкъ, — вы не считали бы артиста продажной душой. Стыдитесь: вы черезчуръ горячи. Возлѣ насъ начинаютъ собираться любопытные. Вы всему вокзалу прокричите, какъ заставили свою дочь бѣжать отъ себя.

— Вы лжете! Вы негодяй!. — воскликнулъ старикъ, схвативъ Джэка за воротъ. — Какъ вы смѣете говорить, что я заставилъ дочь бѣжать отъ себя? Я всегда былъ съ ней добръ и ласковъ… больше чѣмъ всякій другой отецъ. Это мое любимое дитя. Если вы еще разъ произнесете эту клевету, я васъ… я васъ….

Онъ поднесъ кулакъ къ лицу Джэка и затѣмъ опустилъ.

Джэкъ молча перенесъ вспышку гнѣва старика; когда же тотъ намѣревался начать снова, онъ повернулся и ушелъ. Старикъ пошелъ за нимъ слѣдомъ.

— Тѣмъ, что вы убѣгаете, вы не скроетесь отъ меня, — крикнулъ онъ.

— Вы оскорбляете меня, — возразилъ Джекъ. — Если вы скажете еще хоть одно слово, я обращусь къ полиціи. Разъ я самъ не могу защищаться противъ человѣка вашихъ лѣтъ, я буду искать защиты закона.

Старикъ колебался.

— Ну, если угодно, зовите полицейскаго, — сказалъ онъ наконецъ, — зовите скорѣй.. Въ вашихъ рукахъ мое кольцо… вещь, доставшаяся мнѣ по наслѣдству. Вы должны дать отчетъ, какимъ образомъ эта вещь оказалась у васъ. А! теперь лопались, мошенникъ!

— Охотно! — возразилъ Джэкъ, оправившись отъ минутнаго испуга. — Она прислала мнѣ кольцо съ носильщикомъ, несмотря на то, что я отъ него отказывался. Я точно такъ же могъ бы ее упрекнуть въ томъ, что она украла у меня деньги.

— Деньги вы получите назадъ, — отвѣтилъ смутившись бѣдный старикъ, вынимая кошелекъ. — Сколько вы ей дали?

— Почемъ я знаю! — отвѣтилъ презрительно Джэкъ. — То, что я даю женщинѣ, когда она въ нуждѣ, я не считаю. Я далъ ей все, что нашелъ въ карманѣ. Вы согласны отдать мнѣ, что найдется въ вашемъ карманѣ?

— Чортъ съ вами! Вы невѣроятно дерзкій нахалъ! — крикнулъ старикъ.

— Проходите, проходите, господа, — заявилъ служащій, подходя къ нимъ. — Нельзя ли браниться гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ?

— Я пассажиръ, — пояснилъ Джэкъ, — и мнѣ надо выйти изъ вокзала. Если на вашей обязанности лежитъ блюсти здѣсь за порядкомъ, я прошу васъ избавить меня отъ навязчивости этого господина. Онъ преслѣдуетъ меня съ той минуты, какъ я выѣхалъ изъ Виндзора.

— Я въ самомъ ужасномъ положеніи, — заявилъ съ своей стороны старикъ. — Я потерялъ свою дочь, и этотъ человѣкъ знаетъ ея мѣстопребываніе. Онъ не хочетъ мнѣ сказать… и я не знаю, что мнѣ дѣлать.

— Послѣдній разъ спрашиваю васъ, — обратился онъ снова съ гнѣвомъ къ Джэку, — скажете вы мнѣ, гдѣ вы служите?

— Послѣдній разъ, — возразилъ Джэкъ, — я вамъ ничего не скажу, потому что мнѣ нечего говорить. Вы не хотите мнѣ вѣрить, и я считаю это безсовѣстнымъ.

— Вы театральный агентъ? Отвѣчайте!

— Нѣтъ, я не театральный агентъ. Я уже говорилъ вамъ: я композиторъ и учитель музыки. Въ случаѣ, если у васъ найдутся для меня ученики, я съ удовольствіемъ займусь съ ними. Если нѣтъ, то идите своей дорогой и не мѣшайте мнѣ итти своей. Довольно я съ вами потерялъ времени.

— Вотъ видите, — вмѣшался желѣзнодорожный служащій. — Болѣе вѣжливо баринъ отвѣчать не можетъ. Если вы можете противъ него заявить какое-нибудь обвиненіе, заявите. Если нѣтъ, то лучше вамъ, какъ онъ говоритъ, уйти отсюда. Я позову вамъ извозчика… и тогда вы можете поѣхать за барышней. Это самое лучшее, что вы можете сдѣлалъ. Пока вы здѣсь разсуждаете, она можетъ уѣхать чуть ли не въ Шотландію. Биль! Пришлите пожалуйста сюда хансома.

— Слушайте, — началъ снова Джэкъ въ порывѣ внезапнаго благородства. — Клянусь честью, я совершенно чуждъ вашей дочери и ея дѣламъ. Вамъ извѣстно все, что произошло между нами. Если вы желаете не терять меня изъ виду, дайте пожалуйста вашу карточку, и я пришлю вамъ свой адресъ, какъ только найду, гдѣ помѣститься.

— Я прошу васъ… умоляю… не шутить со мной, — произнесъ несчастный старикъ, передавая карточку. — Это было бы очень, очень безсердечно съ вашей стороны. Если у васъ имѣются какія-нибудь свѣдѣнія… или если вы узнаете что-нибудь впослѣдствіи… я васъ щедро награжу… очень щедро награжу.

Джэкъ опять обидѣлся, посмотрѣлъ на него взглядомъ полнымъ презрѣнія, вырвалъ изъ рукъ карточку и повернулся спиной. Старикъ проводилъ его грустнымъ взглядомъ., вздохнулъ и невольно вздрогнулъ. Потомъ сѣлъ на извозчика.

На карточкѣ значилось: "Мистеръ Сигизмундъ Брэльсфордъ. Кенсингтонъ. Паласъ-Гарденъ.

Недѣли черезъ двѣ послѣ происшедшаго Сутерланды вмѣстѣ съ мистрисъ Битти возвратились съ острова Уайта въ Лондонъ. Относительно Герберта было рѣшено, что онъ ѣдетъ съ матерью на мѣсяцъ въ Бентноръ, чтобы Мэри имѣла возможность вмѣстѣ съ нимъ написать различные виды острова. Онъ сначала отказывался отъ этого, говоря, что присутствіе матери испортитъ ему его пребываніе тамъ. Но Мэри, еще въ дѣтствѣ лишившаяся матери и имѣвшая возвышенное представленіе о материнской любви, очень огорченная отсутствіемъ въ Адріанѣ сыновнихъ чувствъ, настояла, чтобы онъ ѣхалъ. Въ концѣ-концовъ онъ подчинился ея желанію, такъ какъ мысль работать вмѣстѣ съ ней казалась ему заманчивой; кромѣ того, онъ понималъ, что ему легко будетъ избавиться отъ общества матери, какъ только оно станетъ ему въ тягость. Однажды, когда они уже жили въ своемъ отелѣ въ Онсло Гарденъ въ Лондонѣ, мистеръ Сутерландъ удивился, увидѣвъ дочь въ шляпкѣ и пальто. Онъ спросилъ ее, куда она собралась.

— Къ Брэльсфордамъ, — отвѣтила она. — Я хочу навѣстить Магду.

— Что тебѣ тамъ надо, хотѣлъ бы я знать. Твое знакомство съ этой дѣвушкой мнѣ совсѣмъ не нравится.

— Почему же, папа? Неужели ты боишься, что она убѣдитъ меня бѣжать отъ васъ и поступить на сцену?

— Ничего подобнаго я не говорю, но какъ-никакъ, а ее нельзя считать дѣвушкой со здравыми понятіями, иначе она сама этого не сдѣлала бы. Впрочемъ… я ничего не имѣю противъ того, чтобы ты сдѣлала визитъ ея семьѣ. Это хорошіе люди, и у нихъ большія связи. Кромѣ того, мистеръ Брэльсфордъ умный человѣкъ. Но не бери въ досуги Магду.

— Къ сожалѣнію, къ этому врядъ ли представится случай. Бѣдная Магда! никто не скажетъ о ней хорошаго слова.

Мистеръ Сутерландъ произнесъ по ея адресу еще рядъ весьма нелестныхъ эпитетовъ. Но Мэри вышла, не обращая на нихъ вниманія. Магду она застала дома одну.

— Они всѣ ушли, — сказала Магдаленъ Мэри, горячо расцѣловавъ ее. — Они пошли или съ визитами или за покупками или за чѣмъ-нибудь въ этомъ родѣ. Я все еще въ немилости, а потому меня никогда не берутъ съ собой. Но такъ какъ я и сама съ ними не пошла бы, если бы они даже стали меня просить объ этомъ на колѣняхъ, то я мужественно несу наказаніе.

— Что же ты въ сущности сдѣлала, Магда? Разскажи-ка мнѣ поподробнѣе? Тетя Джонъ искренно думаетъ, что ей, въ виду моей юности, нельзя посвящать меня въ такую исторію. А я къ величайшему ея негодованію ничего не хочу знать объ этомъ, кромѣ какъ отъ тебя самой, и это приводитъ тетю Джэвъ въ негодованіе, такъ какъ она горитъ желаніемъ разсказать мнѣ все сама. Но кромѣ того, что ты бѣжала изъ дома и поступила было на сцену — я ничего не знаю.

— Больше и знать нечего; это все, что произошло.

— Какъ же это случилось?

— Ты обѣщаешь никому ничего не разсказывать?

— Самымъ торжественнымъ образомъ!

— Ну, такъ сдержи свое слово. У меня есть сообщники, на которыхъ пока еще не пало никакихъ подозрѣній и которые помогутъ мнѣ, если я еще разъ попытаюсь осуществить свое намѣреніе. А это я рѣшила сдѣлать, какъ только представится удобный случай. Ты знаешь, гдѣ мы жили, прежде чѣкъ переѣхать въ этотъ домъ?

— Нѣтъ, съ тѣхъ поръ, какъ я тебя знаю, вы всегда жили здѣсь.

— Раньше мы жили на Говеръ-Стритѣ. Ты ѣздила когда-нибудь въ омнибусѣ, Мэри?

— Нѣтъ, но если бы представился случай, мнѣ вовсе но было бы стыдно сѣсть въ него.

— А какъ бы тебѣ поправилось года два обходиться нарядами, стоящими всего пять фунтовъ?

— Это мнѣ совсѣмъ не понравилось бы.

— А вѣдь многимъ приходится жить такъ. Мы тоже были въ такомъ положеніи, когда жили на Говеръ-Стритъ. Папа писалъ тогда въ газетахъ. Денегъ у насъ дома никогда не водилось, и мы всегда были въ долгахъ. По театрамъ по даровымъ билетамъ, конечно, мы ходили гораздо чаще, чѣмъ теперь. Послѣ спектаклей мы возвращались домой или пѣшкомъ или въ омнибусѣ. Мы отличались безумной расточительностью я нисколько не задумывались истратить цѣлый шиллингъ на цвѣты или на бумажный вѣеръ для украшенія комнаты. Я увѣрена, что мы спустили цѣлое состояніе на покупку грошоваго кретона для перебивки мебели, какъ только она перестала имѣть приличный видъ. Съ особеннымъ наслажденіемъ мы мечтали о томъ, какъ станемъ сорить деньгами направо и налѣво, если папа вдругъ станетъ владѣльцемъ Брэльсфордскихъ имѣній. Тогда, между прочимъ, это было самой невѣроятной фантазіей. И все-таки это случилось, какъ часто случаются самыя невѣроятныя вещи. Вся остальная семья (т.-е. члены ея, которые имѣли преимущественное передъ нами право на наслѣдство) погибла въ Солентѣ во время крушенія яхты. Мы вдругъ страшно разбогатѣли и, какъ ты, вѣроятно, замѣтила о��обенно на Мирѣ, стали очень скупыми. Только одинъ папа, котораго мы въ Говеръ-Стритѣ часто ругали скупердяемъ, теперь единственный изъ насъ обращается съ деньгами такъ, какъ будто ниже его достоинства придавать деньгамъ какое-нибудь значеніе. Во всемъ этомъ однако хуже всего то,.что мы стали видными людьми и стали находить удовольствіе бывать въ обществѣ; по крайней мѣрѣ оно стало насъ охотно принимать. Мы со своей стороны также стали жить открыто. Я не выношу всѣхъ этихъ людей въ Кенсингтонѣ съ ихъ вечерами и jours fix’ами. Я положительно не могу назвать это жизнью. Въ Говеръ-Стритѣ мы вращались среди небольшого кружка людей, въ головѣ которыхъ всегда была какая-нибудь идея. Конечно, мы и тогда старались поддержать извѣстный приличный тонъ. Но въ воскресенье по вечерамъ у насъ къ ужину собирались всякаго рода люди, съ которыми мы теперь не видаемся. Между ними былъ нѣкто Тарлетонъ, который, будучи директоромъ театра, тратилъ на него все, что зарабатывалъ въ качествѣ театральнаго агента.

— И въ него ты, конечно, влюбилась, — перебила ее Мэри.

— Дурочка.! влюбиться въ стараго Томми Тарлетона! То, о чемъ я тебѣ тутъ разсказываю, вовсе не романъ, а самая прозаичная исторія Говеръ-Стрита. Съ тѣхъ поръ, какъ мы сюда переѣхали, я перестала даже думать о немъ. Но съ мѣсяцъ тому назадъ я случайно прочла, что онъ отправился съ труппой въ Виндзоръ. Я всегда мечтала поступить на сцену; по-моему, въ наши дни женщина должна быть или актрисой или ничѣмъ. И вотъ я обратилась къ нему съ письменнымъ предложеніемъ услугъ въ качествѣ артистки и послала свою карточку.

— Боже! Магда!

— Почему же этого нельзя? Его труппа играла въ опереткахъ. Я знала, что онъ придаетъ такое же значеніе наружности, какъ и таланту. Ты же не подумаешь, что я послала ему карточку въ знакъ любви? Онъ отвѣтилъ, что у него свободной отвѣтственной роли нѣтъ, но, что если я желаю привыкнуть къ сценѣ и сама могу заботиться о костюмахъ, онъ согласенъ выпускать меня каждый вечеръ въ хорѣ, а иногда даже давать мнѣ въ качествѣ дублерши второстепенныя роли.

— Это очень мило съ его стороны. А что ты отвѣтила на его любезное предложеніе?

— Я его приняла и была имъ очень довольна. Это, какъникакъ, лучше, чѣмъ сидѣѣь здѣсь и скучать, или бесѣдовать съ папа на одну и ту же тему о томъ, какой позоръ я готовлю для семьи. Въ общемъ все произошло очень просто. У меня есть одна знакомая, имѣющая на Церковной улицѣ пансіонъ. Она родная сестра нашей бывшей хозяйки въ Говеръ-Стритѣ и отлично знаетъ всѣ наши Дѣла. У нея есть другая сестра, балерина, которая знаетъ весь театральный міръ. Я убѣжала изъ дома прямо на Церковную улицу (въ пяти миляхъ ходьбы отъ насъ) и сообщила Полли все, что уже предприняла. Затѣмъ послала за мистрисъ Вилькенсъ, другой сестрой, и въ тотъ же вечеръ взяла ее съ собой въ Виндзоръ въ качествѣ руководительницы. Труппа оказалась третьестепенной. Я чувствовала себя среди этихъ людей не очень ловко; они были довольно грубоваты. Поэтому я долго тамъ не оставалась. На первомъ же представленіи меня узнали (не помню, кто именно) и немедленно донесли полковнику Битти. Онъ написалъ отцу, и на третій день мое мѣстожительство было обнаружено. Ты легко можешь представить себѣ картину, когда къ намъ вошелъ бѣдный отецъ. Онъ старался казаться мрачнымъ и оскорбленнымъ, и все разрѣшилось, конечно, взрывомъ гнѣва. Когда хочу, я могу быть очень настойчивой, но тогда мнѣ уже достаточно надоѣло по вечерамъ выступать въ хорѣ, а дни проводить съ мистрисъ Вилькенсъ, и я согласилась вернуться. Онъ взялъ мой кошелекъ, который я имѣла глупость положить на столъ, пока надѣвала шляпу, и я осталась безъ гроша, вполнѣ въ его рукахъ. Онъ же не хотѣлъ отдавать мнѣ денегъ. Затѣмъ онъ запретилъ мнѣ разговаривать съ нимъ. Я поймала его на словѣ и привела въ еще большій гнѣвъ тѣмъ, что не обращала никакого вниманія на его проповѣди о долгѣ и о приличіяхъ, которыя онъ читалъ мнѣ во время нашего переѣзда до вокзала.

— Да! Могу себѣ представить! Ну, и въ заключеніе ты снова очутилась дома и слѣдуешь примѣру кающейся Магдалины.

— Вовсе нѣтъ! До сихъ поръ ты слышала только прологъ къ моимъ приключеніямъ. Когда мы пріѣхали на вокзалъ, папа далъ кондуктору на чай, чтобы тотъ никого не пускалъ въ наше купэ. Онъ собрался читать мнѣ нотаціи во все время пути. Поѣздъ тронулся. Едва отецъ успѣлъ заявить, что требуетъ внимательнаго отношенія къ тому, что онъ имѣетъ сказать, какъ въ дверяхъ купэ раздался шумъ и къ намъ ворвался какой-то человѣкъ. Онъ сѣлъ, скрестилъ на груди руки и съ важностью устремилъ свои взоры на папу, который съ озлобленіемъ набросился на него за его вторженіе въ купэ. Они ругались въ теченіе всего пути до Лондона. Когда они исчерпали тему объ отдѣльномъ купэ до конца, незнакомецъ вдругъ изъ духа противорѣчія сталъ препятствовать отцу закрыть окно (вѣроятно, потому, что я передъ этимъ также протестовала). Тогда папа наговорилъ ему столько, что тотъ чуть ли не заскрежеталъ зубами. Тутъ вмѣшалась я, но мнѣ было приказано молчать. Тогда незнакомецъ вскочилъ и спросилъ у папа, какъ онъ смѣетъ разговаривать со мной такимъ тономъ! Онъ даже сказалъ… ахъ! ты никому этого не скажешь, правда? Пожалуйста, Мэри.

— Нѣтъ. Ну что же! Что онъ сказалъ?

— Онъ сказалъ… (мнѣ это показалось такъ смѣшно), что не допустить, чтобы такъ тиранили молодую, прекрасную женщину.

— Ахъ!.. а онъ самъ красивъ?

— Н… нѣтъ. Онъ не то, что принято называть красивымъ, но въ немъ есть что-то особенное… что трудно поддается описанію. Въ немъ чувствуется какая-то скрытая сила. Впрочемъ это совершенно безразлично, такъ какъ я врядъ ли еще когда-нибудь увижу его.

— Кажется, я понимаю, что ты хочешь сказать, — произнесла задумчиво Мэри. — Есть люди по общему мнѣнію некрасивые, а намъ нравятся гораздо больше, чѣмъ всякіе красавцы. Эта особенность часто встрѣчается у артистовъ.

— Но съ твоимъ Адріаномъ, Мэри, у этого человѣка нѣтъ ничего общаго. Нельзя найти двухъ болѣе непохожихъ людей.

— Я знаю, знаю… я именно вспомнила человѣка, который на него совсѣмъ не похожъ.

— Папа о немъ говоритъ, какъ о какомъ-то злодѣѣ, но это сущій вздоръ.

— Ну, а каковъ же результатъ его вмѣшательства?

— Ахъ! сначала я думала, что дѣло дойдетъ до драки. Папа вообще готовъ драться на дуэли хоть каждый день, если бы только онѣ были еще въ модѣ. Незнакомецъ же разразился прямо-таки поразительной рѣчью, изъ которой я вывела, что у него тѣ же взгляды, что и у меня, и папа не нашелся, что отвѣтить ему. Потомъ они наговорили другъ другу дерзостей и ругались до тѣхъ поръ, пока мы не подъѣхали къ Паддингтону. Тутъ кондукторъ собирался заявить полиціи, что незнакомецъ впрыгнулъ въ поѣздъ, когда тотъ уже тронулся. Наконецъ мы пріѣхали и всѣ вышли изъ вагона. Теперь начнется разсказъ о моемъ главномъ преступленіи. Съ той минуты, какъ папа отнялъ у меня кошелекъ и поставилъ меня въ положеніе арестованной, я не переставала измышлять способы бѣгства отъ него, чтобы имѣть возможность вернуться домой, какъ и когда заблагоразсудится. Кромѣ того, я твердо рѣшила обратиться къ одному изъ лондонскихъ театральныхъ агентовъ, съ цѣлью подыскать себѣ подходящій ангажементъ. Когда папа, разсердившись, что долго не несутъ мой чемоданъ, ушелъ за нимъ самъ, а меня оставилъ одну, мнѣ тутъ же пришла въ голову мысль немедленно бѣжать отъ него и немедленно обратиться къ агенту. Разъ двадцать въ секунду я предпринимала рѣшеніе и снова оставляла его. Будь при мнѣ кошелекъ, я не колебалась бы ни минуты. Но при мнѣ было только кольцо, и прежде всего надо было ѣхать въ ближайшую ссудную кассу. Я стѣснялась ѣхать разыскивать такое учрежденіе, хотя во время нашей жизни въ Говеръ Стритѣ мы бывало не разъ потихоньку отъ папы посылали въ такія мѣста мистрисъ Вилькенсъ. Въ это время вернулся носильщикъ и заявилъ, что извозчикъ нанять. Я понимала, что если поѣду одна, носильщикъ потребуетъ платы отъ меня. Какъ же ты думаешь, что я сдѣлала? Я прямо подошла къ ѣхавшему съ нами господину, который стоялъ рядомъ со мной и, кажется, наблюдалъ за мной, и просила его купить у меня мое кольцо.

— Ну! неужели, Магда?.. могу сказать…

— Это было дѣломъ одной минуты. Я сама не знаю, какъ мнѣ пришла въ голову такая идея, но необходимость платить носильщику заставила меня подчиниться внезапному рѣшенію. Я сказала ему, что у меня нѣтъ денегъ, и просила дать сколько-нибудь за кольцо. Незнакомецъ окинулъ меня такимъ взглядомъ, что я просто испугалась. Я подумала, что онъ схватитъ меня и передастъ папа, но онъ вдругъ опустилъ руку въ карманъ и далъ мнѣ цѣлую пригоршню денегъ. Онъ не считалъ ихъ и не соглашался брать кольцо. Я настаивала, чтобы онъ или оставилъ у себя деньги, или взялъ кольцо, какъ вдругъ онъ крикнулъ, что возвращается папа, и втолкнулъ меня на извозчика такъ быстро и неожиданно, что я не успѣла одуматься. Затѣмъ онъ крикнулъ кучеру, чтобы онъ ѣхалъ, и мы умчались. Все-таки я успѣла черезъ носильщика передать ко��ьцо незнакомцу. Итакъ я поѣхала въ Бондъ-Стритъ къ театральному агенту, а дорогой сосчитала деньги. Всего было два фунта, два полусоверна, тринадцать съ половиною шиллинговъ серебряными монетами и семь мѣдныхъ пенни.

— Четыре фунта, четыре шиллинга и одинъ пенни! Онъ безумный, не иначе. Однако въ его поступкахъ чувствуется; необыкновенное рыцарство… особенно для желѣзнодорожнаго приключенія въ девятнадцатомъ вѣкѣ.

— Мнѣ кажется, Мэри, это было чистое, нетронутое, врожденное благородство души. Папа доводитъ меня до бѣшенства, когда говоритъ, что онъ мошенникъ, выигравшій на моей неопытности по крайней мѣрѣ пятьдесятъ фунтовъ. Какъ будто его отказъ взять кольцо не служить неопровержимымъ доказательствомъ обратнаго! Потомъ онъ узналъ отъ папа нашъ адресъ и обѣщалъ прислать намъ свой._: Но не сдѣлалъ этого.

— Почему же? Несомнѣнно, онъ обязалъ былъ сдѣлать это. Вѣдь кольцо стоитъ гораздо больше четырехъ фунтовъ.

— Очень можетъ быть, что онъ не хочетъ передавать его папа, такъ какъ оно принадлежитъ мнѣ. Я буду очень рада, если онъ сохранить его. Онъ какъ-никакъ заслужилъ его. Вѣдь подумай, онъ отказывался отъ него даже послѣ того, какъ отдалъ мнѣ деньги.

— Если бы у тебя былъ такой носъ какъ у меня и ты носила бы пенснэ, я сомнѣваюсь, чтобы онъ тогда поступилъ также благородно. Я думаю, что онъ влюбился въ тебя.

— Глупости! Развѣ слыхано, чтобы мужчина изъ-за любви отдавалъ всѣ свои деньги, пожалуй все, что у него было? Я слишкомъ хорошо знаю, каковы мужчины. Кромѣ того, когда мы ѣхали въ купэ, онъ дѣйствительно показался мнѣ очень грубымъ.

— Какъ бы тамъ ни было, но разъ кольцо у него и онъ, повидимому, намѣренъ его сохранить, все-таки онъ сдѣлалъ выгодную аферу. Ну, разсказывай дальше о своихъ приключеніяхъ. Что же сказали тебѣ агенты?

— Всѣ они стянули съ меня по полкроны и записали мое имя у себя въ книжкахъ. Въ случаѣ, если представится ангажементъ, они обѣщали написать мнѣ. Но я сразу поняла, что надежды мало. Всѣ они очень вѣжливы и любезны; по крайней мѣрѣ такъ держатъ себя, за исключеніемъ одного стараго надутаго господина, который спросилъ, чего я въ сущности ожидаю, когда ни сказать, ни ступить не умѣю. Этотъ вопросъ и театральные агенты въ Виндзорѣ убѣдили меня въ томъ, что я сначала должна кое-чему научиться. Поэтому я поручила мистрисъ Симпсонъ, той дамѣ съ Церковной улицы, подыскать кого-нибудь, кто могъ бы со мной заниматься. Затѣмъ, если хочешь знать окончаніе моего приключенія, могу сказать, что, видя въ этотъ и послѣдующіе дни безрезультатность своихъ дѣйствій, я вернулась домой. Папа я застала совершенно разбитымъ, близкимъ къ обмороку. Всѣ такъ отчаянно набросились на меня, что въ концѣ-концовъ папа сталъ на мою сторону. Бѣдная мама тщетно старалась водворить миръ. Досыта накричавшись на меня, всѣ понемногу удалились, и я оказалась одна съ папой. Я не осталась передъ нимъ въ долгу, и съ тѣхъ поръ о моемъ побѣгѣ не было больше сказано ни слова.

Нѣкоторое время Мэри внимательно всматривалась въ пріятельницу.

— Магда, ты совсѣмъ голову потеряла, — сказала она затѣмъ. — Это ясно. Случай съ кольцомъ достаточное доказательство. Я думаю, на весь этотъ побѣгъ ты смотришь, какъ на самую обыкновенную вещь.

— Разъ я предприняла какое-нибудь рѣшеніе, мнѣ кажется весьма естественнымъ все, что ведетъ къ его выполненію. Надѣюсь, ты не станешь теперь читать мнѣ нотацій, разъ я нахожу свое призваніе соотвѣтствующимъ твоимъ горячимъ рѣчамъ о высокомъ искусствѣ и тому подобныхъ предметахъ.

— Но вѣдь, Магда, оперетка не высокое искусство. Если бы ты хотѣла выступить въ какой-нибудь шекспировской роли, я бы вполнѣ тебѣ сочувствовала.

— Какъ бы не такъ! Чтобы я, простая любительница, ставила себя въ смѣшное положеніе! Я такъ же мало склонна подвизаться въ шекспировскихъ роляхъ, какъ ты писать парящихъ на облакахъ мадоннъ. Только, ради Бога, не читай лекцій объ искусствѣ. Я за послѣднее время выслушала столько нравоученій, что ихъ хватитъ мнѣ на рею жизнь.

— Такъ ты рѣшительно остаешься при твоемъ намѣреніи?

— А почему бы и нѣтъ, смѣю спросить.

— Да, конечно… будь у тебя талантъ, въ чемъ…

— Въ чемъ ты сомнѣваешься… хотя сама не находишь ничего смѣшного въ твоей мечтѣ стать вторымъ Клодъ Лоррэномъ. Почему же я не могу играть комедіи не хуже всякаго другого? Во всякомъ случаѣ я попробую.

— Ты не сердись на меня, Магда. Я не сомнѣваюсь въ твоихъ дарованіяхъ… но жизнь актрисы несомнѣнно совершенно особаго рода. А что касается меня, то я никогда и но мечтала, что могу писать, какъ Клодъ Лоррэнъ. Если бы ты знала, какими жалкими кажутся мнѣ мои произведенія, ты бы…

— Конечно, конечно! Я всю эту болтовню Адріана знаю наизусть. Если твои картины не нравятся тебѣ самой, можешь быть увѣрена, что онѣ и другимъ не понравятся. Я хочу быть актрисой и думаю, что могу играть. Ты хочешь быть художницей и говоришь, что не можешь писать. Отлично, и кончено объ этомъ. Ты не пройдешь со мной къ Полли?

— Кто такая Полли?

— Сестра нашей прежней хозяйки, моя наперсница и помощница, та дама, которая держитъ пансіонъ на Церковной улицѣ, мистрисъ Симпсонъ.

— Не думаешь ли ты еще разъ бѣжать?

— Нѣтъ, по крайней мѣрѣ по скоро. Но у нея есть жилецъ, учитель декламаціи. Мистрисъ Вилькенсъ, другая сестра Полли, думаетъ, что такъ какъ онъ очень бѣденъ, то онъ согласится давать мнѣ уроки по дешевой цѣнѣ. А я или должна найти себѣ дешевые уроки, или обойтись безъ нихъ. Папа довѣряетъ мнѣ теперь не болѣе какого-нибудь шиллинга. Моего кошелька онъ не вернетъ мнѣ. У меня только то, что осталось отъ денегъ того человѣка… да десять фунтовъ, которые я накопила.

— Ты хочешь сегодня взять урокъ?:

— Нѣтъ! нѣтъ! Я хочу только поговорить съ этимъ учителемъ и узнать его условія. Если я пойду одна, за мной будутъ слѣдить и помѣшаютъ. А съ тобой все сойдетъ благополучно. Тебя считаютъ столпомъ благоразумія и приличія. Если мы встрѣтимъ моихъ сестеръ и онѣ спросятъ, куда мы идемъ, пожалуйста о Церковной улицѣ не говори имъ ни слова.

— Какъ же мы это скроемъ отъ нихъ, если онѣ будутъ допрашивать насъ?

— Мы просто что-нибудь совремъ имъ.

— Этого я ни въ какомъ случаѣ не сдѣлаю, Магда.

— А я сдѣлаю это непремѣнно. Если стѣсняютъ мою свободу, производятъ совершенно ненужные допросы, я противъ насилія дѣйствую хитростью. Я буду ихъ дурачить, пока они не потеряютъ всякое терпѣніе. Не изображай пожалуйста упрека на своемъ лицѣ. Ты хозяйка дома и управляешь своимъ отцомъ желѣзной рукой… понять мое положеніе ты поэтому не можешь. Надѣвай шляпу и пойдемъ. Мщ въ пять минутъ будемъ тамъ.

— Я охотно пойду, но принимать участіе въ какомъ бы то ни было обманѣ я не согласна.

Лицо Магды вытянулось, но она, не говоря больше ни слова, пошла за шляпой. Онѣ вышли изъ Кенсингтонъ Паласъ Гарденъ вмѣстѣ и пошли на Церковную улицу. Тамъ Магда привела Мэри къ невзрачному домику, на одномъ изъ оконъ котораго виднѣлась надпись: «Меблированныя комнаты».

— Что, мистрисъ Симпсонъ дома? — спросила Магдаленъ, войдя въ переднюю.

— Да, мадамъ, — отвѣтила служанка, руководствуясь правиломъ, въ силу котораго женщинъ, имѣющихъ на головѣ шляпы съ отдѣлкой, она называла дамами, а барышнями тѣхъ, у которыхъ были простыя матросскія шапочки. — Послѣ того, какъ вы были у насъ послѣдній разъ, она перебралась во второй этажъ. Гостиная сдана.

— Что же, я пройду наверхъ, — сказала Магда;. — Пойдемъ, Мэри.

Она быстро поднялась по лѣстницѣ. Мэри шла за ней нѣсколько медленнѣе. Домъ казался ей сырымъ и грязнымъ. Она прижимала къ себѣ пальто, чтобы оно не могло касаться перилъ лѣстницы. Дойдя до второго этажа, онѣ постучались въ дверь. Выше находился еще этажъ, въ который вела узенькая, непокрытая ковромъ лѣстница. Съ третьяго этажа до нихъ доносился разговоръ двухъ голосовъ: высокаго и низкаго. Пока онѣ ожидали у дверей, высокій полосокъ забирался выше и выше, а низкій сливался съ нимъ густымъ басомъ.

— Кажется, влюбленная парочка, — шепнула Мэри. — Лучше бы намъ спуститься и велѣть прислугѣ отыскать мистрисъ Симпсонъ…

— Нѣтъ!.. подожди минуткуI Это голосъ Полли… я въ этомъ увѣрена. Послушай.

Наверху съ шумомъ растворилась дверь, и раздался громкій голосъ.

— Убирайся, ты, Избелъ!

— Тотъ человѣкъ! — воскликнула Магда.

— Мистеръ Джэкъ! — шепнула Мэри.

Онѣ удивленно переглянулись и продолжали слушать.

— Какъ вы смѣете, милостивый государь, говорить со мной такимъ тономъ. Знаете ли вы, въ чьемъ вы домѣ?

— Я разъ навсегда объявляю вамъ, что я не въ состояніи и не желаю платить вамъ ни единаго гроша. А вы молчите, пока я не сказалъ еще всего.

Эти слова сопровождались такимъ ударомъ объ полъ ноги, что онъ даже затрещалъ.

— Сегодня я ничего еще не ѣлъ… и не намѣренъ умирать съ голоду. Вотъ вамъ моя рубаха… вотъ куртка… возьмите это! Ну, скорѣй берите! Или я заткну ими вашу глотку. Пусть ваша прислуга заложитъ и эти вещи. Рубаху она уже разъ закладывала. А потомъ на вырученныя деньги пусть купитъ чего-нибудь поѣсть. Вы поняли?

— Я не желаю, чтобы моя прислуга постоянно бѣгала, для васъ въ ссудную кассу… и чтобы вы позорили этимъ мой домъ.

— Въ такомъ случаѣ, идите и заложите вещи сами! А затѣмъ съ вашими угрозами и мольбами больше не переступайте порога моей комнаты, или я сверну вамъ шею.

— Хотѣла бы я видѣть, какъ вы на меня, на замужнюю женщину, подняли бы руку! И вы считаете себя порядочнымъ человѣкомъ?!

За этимъ послѣдовалъ необыкновенный шумъ, звукъ торопливыхъ шаговъ, нѣсколько неясныхъ возраженій, глухой крикъ, затѣмъ рыданіе и наконецъ слѣдующія слова:

— Вы жестки, какъ камень, мистеръ Джэкъ! Бѣдная, моя маленькая Рози! Охъ!.. Охъ!.. охъ!…

— Замолчите же вы, крокодилъ. Что еще съ вами?

— Моя Рози… охъ!.. охъ!.. охъ!..

— Что съ вашей Рози! Вы ревете, какъ акула, и хотите, чтобы она вернулась сюда только потому, что ей пріятнѣе быть въ деревнѣ, чѣмъ задыхаться въ вашемъ балаганѣ! Жестокая вы старая вѣдьма!

— Да проститъ вамъ Богъ эти слова…. охъ!… охъ!.. охъ!.. Она вовсе не въ деревнѣ!

— Гдѣ же она, чортъ побери? Или вы хотите этимъ сказать, что она здѣсь?

— Она въ больницѣ. Ради Бога, мистеръ Джэкъ, не говорите объ этомъ, а то у меня весь домъ разбѣжится. Милое дитя заболѣло скарлатиной… охъ!.. охъ!

— Васъ слѣдовало бы повѣсить за то, что вы дали ой заразиться скарлатиной. Почему вы не уберегли ее?

— Что же я могу сдѣлать, мистеръ Джэкъ? Повѣрьте, если бы я могла получить скарлатину вмѣсто нея…

— Далъ бы Богъ, чтобы вы заболѣли скарлатиной и отъ этого несчастный ребенокъ и еще кое-кто отдѣлались бы отъ васъ.

— Ахъ! не говорите такъ, мистеръ Джэкъ. Очень можетъ быть я говорила съ вами нѣсколько рѣзко, но очень тяжело, когда вамъ не отдаютъ долга… и когда для любимаго ребенка нельзя достать необходимаго платья, чтобы послать его въ деревню… А въ пятницу она выписывается. Не смотрите на меня такъ, мистеръ Джэкъ! Вы человѣкъ, которому я рѣшилась бы соврать только въ самомъ крайнемъ случаѣ.

— Вы соврали бы своему ангелу-хранителю, если бы онъ у васъ былъ… Вы за шиллингъ соврали бы ему. Отдайте мнѣ мои вещи! Вотъ вамъ кольцо, заложите его вмѣсто нихъ. Я думаю, что оно стоитъ дорого. Возьмите сколько вамъ нужно для ребенка, а остальное принесите мнѣ. Но слушайте, что я вамъ говорю: изъ этихъ денегъ ни одного гроша для себя вы не получите… для васъ я ничего бы не далъ даже въ томъ случаѣ, если бы былъ вамъ долженъ за комнату за десять лѣтъ. А затѣмъ пришлите мнѣ чего-нибудь пообѣдать… и нотной бумаги… той, которую вы раньше покупали мнѣ… по двадцать четыре строки на страницѣ. Ну! убирайтесь! Что вы разинули ротъ?

— Боже мой… мистеръ Джэкъ, откуда у васъ это кольцо?

— Это васъ не касается. Берите его и поторопитесь съ обѣдомъ.

— Вы купили его? Или быть можетъ…

Голосъ вдругъ оборвался. Хозяйка появилась на верху лѣстницы. Видно было, что ее толкнули сзади въ плечи. Затѣмъ наверху съ шумомъ захлопнулась дверь.

— Полли! — крикнула нетерпѣливо Магдаленъ. — Полли!

— О Боже!.. миссъ Магда!.

— Сойдите же наконецъ. Мы уже минуть десять ждемъ васъ.

Мистрисъ Симпсонъ спустилась и провела обѣихъ посѣтительницъ въ свою комнату во второмъ этажѣ.

— Не угодно ли вамъ присѣсть, миссъ? — обратилась она къ Мэри. — Не отодвигайте стулъ отъ стѣны, миссъ Магда. У него ножка отломана. О Боже мой! Боже мой! Сколько у меня заботъ и хлопотъ… все что-нибудь: не одно, такъ другое.

— Мы слышали вашу перебранку съ жильцомъ, — замѣтила Магдаленъ.

— Никто не повѣрить, чего я только не перетерпѣла съ этимъ человѣкомъ, — возразила мистрисъ Симпсонъ, вытирая съ глазъ слезы. — Двѣ недѣли тому назадъ, когда меня какъ-то не было дома, онъ прямо ни у кого не спрашиваясь прошелъ въ верхнюю комнату. Въ часъ дня постучался въ дверь и спросилъ у прислуги, снята ли комната на чердакѣ? Она отвѣтила: «нѣтъ». Тогда онъ пошелъ наверхъ и расположился, какъ хозяинъ. Она, конечно, раньше знала его. Но это, разумѣется, было только лишнимъ основаніемъ не впускать его въ домъ. У него никогда не было ни гроша. Первое, что онъ сдѣлалъ, это послалъ ее заложить часы. И чего только я не выношу отъ него! Онъ только о томъ и думаетъ, какъ бы наговорить мнѣ побольше всевозможныхъ дерзостей, какія только. придутъ ему на умъ. Онъ выталкиваетъ меня изъ моихъ собственныхъ комнатъ, какъ будто онъ принцъ, а я его прислуга. Онъ силенъ, какъ быкъ, и ни о комъ и ни о чемъ не думаетъ, только о самомъ себѣ.

— Кто онъ въ сущности? — спросила Магдаленъ. — Вѣдь его зовутъ Джэкъ, не.правда ли?

— Да. Въ первый разъ онъ къ великому моему горю пришелъ сюда въ прошломъ декабрѣ. За полкроны въ недѣлю онъ снялъ комнату на чердакѣ. Въ то время у него былъ съ собой чемоданъ и кое-какая мелочь. Почти цѣлый мѣсяцъ онъ прожилъ спокойно. Большую часть времени онъ проводилъ одинъ, только маленькой Розѣ позволялъ играть въ своей комнатѣ. Иногда пѣлъ ей пѣсенки. Вы, миссъ Сутерландъ, представить себѣ не.можете, что это за миловидное дитя. И никого изъ жильцовъ она такъ не любила, какъ его. Въ концѣ-концовъ онъ послалъ со своими вещами прислугу въ ссудную кассу, а я, старая дура, допустила, чтобы онъ остался безъ платья и еще предложила ему отсрочить платежъ за комнату до конца мѣсяца. Тутъ я узнала, что онъ музыкантъ и что сидитъ на своемъ чердакѣ въ ожиданіи учениковъ. Я много для него сдѣлала, хотя въ сущности мнѣ до него нѣтъ никакого дѣла. Я достала ему ученицу — дочь торговца бумагой, съ Гай-Стрита. Послѣ шести уроковъ… повѣрите ли, миссъ, она была очень, довольна своими успѣхами, а онъ объявилъ купцу, что тотъ, обучая свою дочь музыкѣ, только зря кидаетъ деньги, потому что у нея нѣтъ никакихъ способностей. И онъ лишился этого урока! Теперь она беретъ уроки у дамы, которая за каждые двѣнадцать уроковъ получаетъ четыре фунта и которая приписываетъ своимъ занятіямъ всѣ тѣ познанія, которыя та получила еще отъ него. Тогда зять Симпсона добылъ ему мѣсто органиста и регента въ церкви въ Эдверъ-Родъ. Тамъ они не могли съ нимъ ужиться. Онъ обращался съ ними, какъ собака, три самыя богатыя дамы прихода, уже сорокъ пять лѣтъ участвовавшія въ хорѣ, на второй вечеръ просто вышли изъ комнаты и объявили, что пока онъ не будетъ разсчитанъ, онѣ не переступятъ порогъ церкви. Когда священникъ обратился по этому поводу къ нему съ упрекомъ, то онъ разсердился и сказалъ ему: «Если бы я былъ Господомъ Богомъ и онѣ такъ же пѣли бы мнѣ, я сразилъ бы ихъ молніей». Это онъ считаетъ хорошимъ обращеніемъ! Ну, конечно, послѣ этого ему пришлось уйти. Но среди участниковъ хора нашлись люди, которые отнеслись къ нему хорошо; они попросили его временно игралъ на роялѣ въ обществѣ хорового пѣнія, помѣщавшемся въ первомъ этажѣ ресторана. За это, приблизительно, каждыя двѣ недѣли онъ получалъ по пяти шиллинговъ. Сверхъ этого у него не было ни гроша, и онъ одну за другой заложилъ всѣ свои вещи. Такимъ образомъ вы легко можете себѣ представить, что я получила за комнату! Наконецъ, ему какъ-то удалось, сама не знаю какъ, поступить къ какому-то господину въ Виндзорѣ домашнимъ учителемъ. Мнѣ на собственныя деньги пришлось выкупить его вещи, чтобы онъ только попалъ туда. Онъ причинилъ мнѣ пять фунтовъ убытку, считая неоплаченную комнату и все остальное.

— И что же, такъ онъ вамъ ничего и не заплатилъ? — спросила Мэри.

— Конечно, миссъ, онъ прислалъ мнѣ деньги. Я вовсе не хочу сказать, что онъ нечестный, когда имѣетъ въ рукахъ деньги.

— Въ сущности, удивительное совпаденіе! — замѣтила Мэри. — Мистеръ Джэкъ поступилъ учителемъ къ намъ. Онъ занимался съ Чарли.

— Къ вамъ? — воскликнула Магда, не особенно пріятно удивленная. — Такъ ты его знаешь?

— Да. Онъ ушелъ отъ насъ недѣли двѣ тому назадъ.!

— Это вполнѣ подходитъ, — подтвердила мистрисъ Симпсонъ. — И онъ снова вернулся прямо сюда… безъ единаго гроша. Онъ будетъ сидѣть здѣсь, пока ему опять не свалится съ неба какое-нибудь мѣсто. Но смѣю ли спросить, миссъ, почему онъ ушелъ отъ васъ?

— Ахъ… безъ особыхъ основаній, — замѣтила, смутившись, Мэри. — То-есть… я хочу сказать, что мой братъ уѣхалъ изъ Виндзора… и намъ ужъ не нужно было услугъ мистера Джэка.

— Такъ это тотъ учитель, о которомъ мистрисъ Битти разсказывала мнѣ? — спросила Магдаленъ съ многозначительнымъ взглядомъ.

— Да.

— Надѣюсь, миссъ, что въ вашемъ домѣ онъ велъ себя лучше, чѣмъ у меня. Впрочемъ… это не касается меня. Я не желаю вмѣшиваться въ чужія дѣла. Кромѣ того письма, которое онъ прислалъ мнѣ съ деньгами, я. никогда отъ него не слыхала вѣжливаго слова.

— Я знаю даму, — сказала Мэри, — которая, когда онъ жилъ у насъ, давала ему исправлять нѣсколько пѣсенъ своего сочиненіе. Можетъ быть, я могу уговорить ее дать ему еще такой же работы. Я охотно отыскала бы ему работу. Только мнѣ кажется, что она была нѣсколько обижена тѣмъ, какъ онъ послѣдній разъ передѣлалъ ея композицію.

— Послушайте, Полли, — прервала Магдаленъ, — со всѣмъ этимъ мы забываемъ наши дѣла. Гдѣ же тотъ учитель, о которомъ говорила мистрисъ Вилькенсъ? Жаль, что мистеръ Джэкъ не преподаетъ декламацію… я бы хотѣла имѣть своимъ учителемъ именно его.

— Такъ ужъ я вамъ прямо скажу правду, — миссъ Магда. — Мистеръ Джэкъ и есть тотъ учитель. Но подождите, сначала я вамъ кое-что покажу. Онъ далъ мнѣ заложить кольцо. Оно совершенно такое же, какъ то, что вы носили, когда еще жили въ Говеръ-Стритѣ.

— Это кольцо мое, Полли. Я у мистера Джэка заняла четыре фунта и сегодня же ихъ возвращу ему. Не глядите на меня такъ въ упоръ… потомъ я вамъ все разскажу. Кромѣ того, мнѣ еще надо поблагодарить его, такъ какъ онъ вывелъ меня изъ затрудненія. Тебѣ не будетъ непріятно встрѣтиться съ нимъ, Мэри?

— Въ сущности, нѣтъ, — замѣтила Мэри не безъ колебанія. — Хотя мнѣ казалось, что лучше бы намъ было не встрѣчаться. Но въ общемъ… въ этомъ ничего дурного я не вижу. И мнѣ кажется, было бы не совсѣмъ прилично, если бы ты съ нимъ разговаривала съ глазу на глазъ.

— Ахъ! ты объ этомъ не безпокойся, — возразила Магдаленъ съ нѣкоторымъ недовѣріемъ. — Со мной останется Полли.

— Если ты предпочитаешь остаться безъ меня, я уйду.

— Ахъ… мнѣ все равно. Мнѣ показалось, что ты сама хочешь избѣжать встрѣчи.

— Нѣтъ; подумавъ, я пришла къ заключенію, что зачѣмъ же мнѣ избѣгать встрѣчи. Хотя… я право не знаю, какъ быть.

— Надо же какъ-нибудь рѣшить вопросъ, — замѣтила Магдаленъ, видимо теряя терпѣніе.

— Ну, такъ я рѣшаюсь, Магда, — заявила Мэри, надѣвая пенснэ и съ достоинствомъ глядя на пріятельницу. — Я остаюсь.

— Хорошо, — замѣтила Магда по очень любезнымъ тономъ. — Я считаю, что мы не можемъ итти наверхъ, къ мистеру Джэку, пусть лучше онъ спустится къ намъ. Полли сходить наверхъ и скажетъ ему, что двѣ дамы желаютъ съ нимъ переговорить.

— Скажите лучше, переговорить по дѣлу, — добавила Мэри.

— Насъ не называйте. Мнѣ интересно знать, узнаетъ ли онъ меня, — сказала Магдаленъ. Мэри вопросительно взглянула на нее.

Послѣ нѣкотораго колебанія хозяйка поднялась наверхъ. Послѣдовало минутное молчаніе. Краска бросилась въ лицо Магдалены. Она передвинула стулъ на такое мѣсто, откуда могла бы видѣть себя въ зеркалѣ. Мэри закусила губу, поблѣднѣла и сидѣла молча, видимо волнуясь. Онѣ не обмѣнялись ни однимъ словомъ, пока дверь вдругъ съ шумомъ не отворилась и на порогѣ не появился Джэкъ. Узнавъ Мэри, онъ остановился и сдвинулъ брови.

— Здравствуйте, мистеръ Джэкъ. Какъ поживаете? — спросила она, кланяясь ему.

Онъ слегка наклонилъ голову и оглядѣлся. Увидѣвъ Магдаленъ, которая тоже поклонилась ему, онъ удивился и смущенно отвѣсилъ поклонъ и ей.

— Садитесь пожалуйста, мистеръ Джэкъ, — сказала хозяйка.

— Что, вы уже заложили кольцо? — обратился онъ вдругъ къ ней.

— Нѣтъ.

— Такъ отдайте его мнѣ.

Она протянула ему кольцо.

— Вы пришли какъ разъ во-время, — сказалъ онъ, глядя на Магдаленъ.

— Я пришла васъ поблагодарить, такъ какъ…

— Вамъ не за что благодарить меня. Я потомъ и безъ того много жалѣлъ, что помогъ молодой дѣвушкѣ бѣжать отъ отца. Не будь у меня такой горячей головы, я навѣрное удержалъ бы васъ. Я надѣюсь, что вся эта исторія не имѣла дурныхъ послѣдствій.

— Мнѣ очень больно, если я причинила вамъ непріятность, — произнесла, краснѣя, Магдаленъ. — Молодая дѣвушка вернулась прямо домой, какъ только наладила кое-какія дѣла, которыя желала держать въ секретѣ отъ отца. Въ этомъ вся и исторія.

— Тѣмъ лучше. Если бы я могъ думать, что вы дома, я бы давно отослалъ вамъ кольцо.

— Мой отецъ думалъ, что вы напишете ему.

— Я это обѣщалъ, но потомъ передумалъ. Мнѣ вѣдь нечего было сообщать ему.

— Позвольте мнѣ, мистеръ Джэкъ, вернуть вамъ ту сумму, которую вы любезно мнѣ одолжили, — сказала Магдаленъ.

— Это весьма кстати, — замѣтилъ пренебрежительно Джэкъ.

Магдаленъ вынула изъ кармана кошелекъ.

— Деньги отдайте мистрисъ Симпсонъ, — сказалъ онъ, отвернувшись.

Такимъ образомъ, онъ невольно взглянулъ на Мэри, и взоръ его омрачился. Она храбро выдержала его взглядъ, но заговорить не рѣшилась.

— Мнѣ надо поговорить съ вами еще объ одномъ дѣлѣ, мистеръ Джэкъ, — сказала Магдаленъ.

— Въ чемъ дѣло? — спросилъ онъ, опять повернувшись къ ней.

— Мистрисъ Симпсонъ говорила мнѣ…

— А! — прервалъ онъ ее, грозно взглянувъ на хозяйку, — такъ это она сказала вамъ, гдѣ я?

— Ну, знаете, этого я даже не понимаю, — вмѣшалась мистрисъ Симпсонъ. — Если вы видите своевольство въ томъ., что я рекомендую васъ, то я больше не буду дѣлать этого.

— Меня рекомендуете? Что она хочетъ этимъ сказать, миссъ Брэльсфордъ? Вѣдь вы миссъ Брэльсфордъ, не правда ли?

— Да. Я именно хотѣла сказать, что мистрисъ Симпсонъ передала мнѣ… т.-е., пожалуй, мнѣ слѣдуетъ сначала сообщить вамъ, что я намѣрена поступить на сцену.

— Что же вы намѣрены дѣлать тамъ?

— То, что дѣлаютъ всѣ другіе, мнѣ кажется, — произнесла мистрисъ Симпсонъ въ полномъ негодованіи.

— Я хотѣла бы играть на сценѣ, — замѣтила Магдаленъ.

— Вы хотите сказать, что хотѣли бы зарабатывать, играя на сценѣ?

— Такъ, по крайней мѣрѣ, надѣюсь.

— Гм!

— Какъ вы думаете, могу я надѣяться на успѣхъ?

— Я думаю, что если въ васъ достаточно ума и выдержки, если вы покорны и послушны, то быть можетъ… Но объ успѣхѣ я ничего сказать не могу. Вообще, что мнѣ до этого? Ужъ не считаете ли вы меня, какъ вашъ отецъ, театральнымъ агентомъ?

— Должна признаться, мистеръ Джэкъ, — воскликнула хозяйка, — вы не поощряете людей, которые любезно относятся къ вамъ. Мнѣ, право, очень жаль… Богъ видитъ, до чего мнѣ жаль, что я посовѣтовала миссъ Магдѣ обратиться насчетъ уроковъ къ вамъ.

— Насчетъ уроковъ? — воскликнулъ Джэкъ. — Ахъ! я не такъ понялъ. Какіе уроки! Уроки музыки?

— Нѣтъ, — возразила Магдаленъ. — Я хотѣла бы брать уроки декламаціи. Не такъ давно мнѣ сказали, что я говорю плохо.

— Дѣйствительно, это совершенно вѣрно, — замѣтилъ задумчиво Джэкъ. — Готовить людей къ сценѣ, это въ сущности не моя профессія, но я могу научить васъ говорить, если вы имѣете что сказать, или можете чувствовать то, что написали люди Богомъ одаренные.

— Боюсь: вы ужъ очень мало надѣетесь на результата.

— Результатъ можетъ быть достигнутъ, если вы будете какъ слѣдуетъ упражняться. Въ противномъ случаѣ, я брошу заниматься съ вами. Нѣтъ основанія, почему бы вамъ не сдѣлать изъ себя нѣчто лучшее, чѣмъ просто быть изящной дамой. Внѣшность у васъ привлекательная. А все остальное, кромѣ нѣкоторой склонности къ фиглярству, можно въ себѣ развить. Съ этимъ вы должны считаться. Публика требуетъ актрисъ, потому что считаетъ всѣхъ актрисъ неприличными. Онѣ не имѣютъ склонности къ музыкѣ и поэзіи., потому, что знаютъ, что эти оба искусства чисты и благородны. Поэтому актеры и актрисы имѣютъ успѣхъ… что, надѣюсь, будетъ и у васъ. А поэты и композиторы голодаютъ… какъ я. Когда желаете начать?

Вскорѣ пришли къ соглашенію, что Магдаленъ будетъ брать уроки черезъ день въ комнатѣ мистрисъ Симпсонъ, подъ ея наблюденіемъ, а мистеръ Джэкъ будетъ получать по три фунта за двѣнадцать уроковъ. Первый урокъ былъ назначенъ на послѣзавтра. Затѣмъ Магдаленъ увела мистрисъ Симпсонъ въ сторону, чтобы передать ей деньги, которыя она заняла у Джэка. Такимъ образомъ, онъ остался одинъ возлѣ двери рядомъ съ Мэри, которая послѣ его прихода сказала всего два-три слова.

— Мистеръ Джэкъ, — обратилась она теперь къ нему, — боюсь показаться неделикатной, что вмѣшалась въ это дѣло… но увѣряю васъ, что никакъ не подозрѣвала, кого здѣсь встрѣчу.

— А то вы, конечно, не пришли бы?

— Только потому, что боялась быть лишней.

— Это вы напрасно говорите. Я, право, очень радъ видѣть васъ, хотя въ сущности и не имѣю къ тому основаній. Какъ поживаетъ мистеръ Адріанъ?

— Мистеръ Гербертъ…

— Ахъ! извините пожалуйста…. я хотѣлъ сказать: мистеръ Гербертъ.

— Благодарю, васъ, онъ здоровъ..

Джэкъ искоса взглянулъ на Мэри.

— Да, миссъ Сутерландъ, — продолжалъ онъ, — любить музыку и заниматься композиціей — это не одно и то же.

— Неужели? — сказала, смущаясь Мэри.

Онъ покачалъ головой.

— Вы не видите скрытаго здѣсь серьезнаго смысла, — сказалъ онъ. — Но что же дѣлалъ!?

Она нерѣшительно взглянула на него и не находила отвѣта.

— Мистеръ Джэкъ, — заговорила она, наконецъ, — нѣкоторые люди въ Виндзорѣ… мои знакомые… справлялись о васъ. Я думаю… если бы вы согласились ѣздить туда разъ въ недѣлю… я могла бы составить для васъ классъ пѣнія.

— Несомнѣнно, — возразилъ онъ, и на лицѣ его снова явилось недовольное выраженіе — Найдутся люди, которые будутъ брать у меня уроки, потому что вы уговорите ихъ оказать эту милость вашему отставному учителю. Зачѣмъ же вы разочли его, если считаете достойнымъ давать уроки вашимъ знакомымъ?

— Объ этомъ нѣтъ и рѣчи. Вопросъ о классахъ пѣнія былъ возбужденъ еще въ прошломъ году, когда я не знала васъ. Дѣло въ томъ, что мы хотѣли брать уроки. Если не вы получите этотъ классъ, его получитъ кто-нибудь другой. Очень трудно васъ не обидѣть, мистеръ Джэкъ.

— Неужели? Зачѣмъ же свѣтъ терзаетъ меня, если ждетъ отъ меня пріятнаго обращенія? А кто тѣ многоуважаемые господа, которые рѣшили заняться пѣніемъ?

— Ну… для начала… я имъ займусь.

— Вы? Вамъ я не буду давать уроковъ, даже если бы отъ этого зависѣла ваша жизнь. Нѣтъ, какъ Богъ святъ, — продолжалъ онъ болѣе миролюбиво, замѣтивъ, что она обидѣлась, — по крайней мѣрѣ, за деньги. Вы отъ меня уроковъ не получите. Я согласенъ заниматься съ вами, если вы желаете чему-нибудь поучиться. Но я не хочу, чтобы; вы новымъ покровительствомъ возобновили вашъ капризъ сдѣлать изъ меня просящаго о помощи нищаго.

— Въ такомъ случаѣ, я не могу брать у васъ уроковъ.

— Я такъ и думалъ. Вы желаете излить на несчастнаго музыканта чашу вашего милосердія, но вы не согласны унизиться до того, чтобы принять отъ него одолженіе. Рекомендуюсь, миссъ Сутерландъ, вашимъ самымъ преданнымъ псомъ.

И онъ отвѣсилъ низкій поклонъ.

— Вы совершенно не понимаете меня, — воскликнула Мэри, еле удерживаясь отъ негодованія. — Хотите или нѣтъ взять на себя классъ?

— Гдѣ будутъ происходить занятія?

— Я могла бы устроить такъ, чтобы они были въ нашемъ домѣ, если…

— Никогда въ жизни! Послѣдній разъ я переступилъ порогъ вашего дома. Только бы не у васъ, а то мнѣ все равно, гдѣ ни заниматься. Не менѣе одной поѣздки въ недѣлю… и не менѣе одного фунта дохода за каждую поѣздку. Это мои минимальныя требованія. Отъ этого я получу гораздо больше того, что могу заработать въ другомъ мѣстѣ, но на меньшее я не согласенъ. Теперь вы, можетъ быть, обдумали, дѣйствительно лц вы согласны предоставить мнѣ классъ пѣнія?

— Я, мистеръ Джэкъ, но имѣю обыкновенія нарушать даннаго слова.

— Ахъ, что вы говорите! А я нарушаю свое слово! Всего только двѣ недѣли тому назадъ я далъ себѣ слово никогда больше съ вами не разговаривать. Въ тотъ же самый день я далъ себѣ слово никогда не разставаться съ кольцомъ вашей пріятельницы… развѣ только для того, чтобы вернуть его ей. Я теперь я снова разговариваю съ вами и только потому, что вы встрѣтились мнѣ на пути и предлагаете немного денегъ. А вы только что помѣшали мнѣ заложить кольцо, которое я рѣшилъ сбыть, чтобы добыть себѣ кусокъ бифштекса. Вы же, вы тверды какъ брилліантъ… Вы никогда не мѣняете своихъ рѣшеній. Вы считаете своей собственностью душу, которую нужда и случай бросаютъ по бѣлу свѣту. Ха-ха-ха-ха!

Мэри повернулась къ пріятельницѣ, ожидавшей конца разговора.

— Пойдемъ, Магдаленъ, — сказала она.

Она положительно пылала отъ подавленнаго гнѣва. Магдаленъ это было скорѣй пріятно, и она направилась къ Джэку, чтобы проститься съ нимъ. Съ его лица исчезло выраженіе ироніи, и онъ проводилъ посѣтительницъ по лѣстницѣ до наружной двери; тутъ Магдаленъ, шедшая впереди, остановилась и протянула ему руку. Мэри колебалась. Когда онъ взглянулъ на нее, она сдвинула брови.

— Я передамъ миссъ Кернсъ, чтобы она написала вамъ относительно класса пѣнія, — сказала она.

Онъ слушалъ ее съ особеннымъ вниманіемъ, которое она приняла за иронію. Она снова вся покраснѣла отъ недовольства.

— А такъ какъ, — добавила она, — Миссъ Кернсъ не сдѣлала ничего такого, что могло бы вызвать ваше недовольство, то я надѣюсь, вы, мистеръ Джэкъ, вспомните, что она дама и потому имѣетъ право разсчитывать на вѣжливое обращеніе.

— О-охъ! — крикнулъ весело Джэкъ, — развѣ я опять былъ невѣжливъ? Неужели я былъ невѣжливъ?

— Вы были невѣжливы выше всякой мѣры, мистеръ Джэкъ.

Произнесши это и грозно взглянувъ на него, она быстро вышла. Онъ заперъ дверь и, крича какъ оселъ, поднялся наверхъ къ мистрисъ Симпсонъ.

— Ну-съ, Избелъ… ну, Полли… ну, госпожа Гартигъ… что вы теперь скажете?

— Въ жизни я никогда не стыдилась такъ, мистеръ Джэкъ. Эти двѣ барышни не знали, что имъ только для васъ сдѣлать… вы остаетесь и всегда останетесь старымъ медвѣдемъ. Неудивительно, что вы не можете устроиться, разъ не умѣете обуздать себя и быть приличнымъ!

— Такъ я, значить, медвѣдь! Не правда ли — я медвѣдь? Но незабудьте только, что я голодный медвѣдь… и если мнѣ не скоро принесутъ обѣдать, то я такъ сожму васъ въ своихъ объятіяхъ, что кости вашего корсета сломаются въ мелкіе кусочки. Не забудьте и нотную бумагу! Теперь у васъ денегъ вдоволь: четыре фунта, четыре шиллинга и одинъ пенни. Не такъ ли?

— Не безпокойтесь… никто у васъ ничего не украдетъ. Миссъ Магда думала, что вы не сосчитали денегъ. Плохо она васъ знаетъ.

— Она знаетъ меня лучше, чѣмъ вы, старая вѣдьма! Въ то утро я пересчиталъ свои деньги: четыре фунта, девять шиллинговъ, семь пенни. Кассиру я бросилъ десять шиллинговъ; изъ нихъ онъ далъ мнѣ сдачи пять — значитъ, оставалось четыре фунта, четыре шиллинга, семь пенни. Когда я прибылъ сюда, у меня въ карманѣ было шесть пенни. Отсюда я и знаю, что далъ ей четыре фунта, четыре шиллинга и одинъ пенни. Это наводитъ меня на мысль, что вы не напомнили мнѣ о томъ, чтобы я попросилъ миссъ Сутерландъ прислать мнѣ мой чемоданъ, такъ какъ я теперь могу заплатить за его доставку, а дали ей уйти. Право, вы ужасно недогадливы.

— Какъ я могла знать, угожу ли вамъ, если напомню. Я все время думала объ этомъ, но…

— Вы все время думали объ этомъ? — закричалъ Джэкъ внѣ себя. — И вы не сказали ни слова? Идите за обѣдомъ! Вы можете извести самаго терпѣливаго человѣка!

Мистрисъ Битти гостила въ семьѣ своего брата на островѣ Уайтѣ, когда ея мужъ пріѣхалъ ее навѣстить. На слѣдующее утро послѣ его пріѣзда они сидѣли въ саду; онъ курилъ, а она расположилась возлѣ него на качалкѣ, съ газетой въ рукахъ.

— Дорогая Джэнъ, — началъ онъ.

— Что, Ричардъ? — спросила она;, откладывая газету.

— Вчера вечеромъ я говорилъ тебѣ, что Клифтонъ уходитъ отъ насъ…

— А, Клифтонъ, капельмейстеръ…

— Да, да.

Это сообщеніе не возбудило интереса въ мистрисъ Битти, и она снова взяла газету.

— Сегодня утромъ со мной объ этомъ говорила Мэри…

Мистрисъ Битти быстро и рѣшительно опустила газету и съ удивленіемъ взглянула на мужа.

— Она хочетъ, чтобы я взялъ его мѣсто Клифтонѣ того малаго… учителя Чарли. Я не знаю, подойдетъ ли онъ.

— Не знаешь, подойдетъ ли онъ? Скажи пожалуйста, Ричардъ, далъ ли ты понять Мэри, что мы не можемъ покровительствовать ея отношеніямъ съ этимъ человѣкомъ?

— Я думалъ… я сначала хотѣлъ переговорить объ этомъ съ тобой.

— Ей должно быть стыдно! Ты, Ричардъ, ни въ какомъ случаѣ не долженъ слушаться ея.,

— Не поговоришь ли ты съ ней? Я совершенно не знаю, что говорить, если она заведетъ объ этомъ со мною рѣчь. Она всегда допытывается причинъ, а я ненавижу объясненія.

— Такъ, значитъ, я должна бороться съ ея фантазіями? Ну, я долго церемониться не буду. Всякій разъ, когда нужно сказать, что-нибудь пріятное, ты всегда готовъ опередить меня. Но непріятные разговоры предоставляются мнѣ. И люди говорятъ: «Бѣдный полковникъ Битти! Какая непріятная у него жена»!.

— Кто это говоритъ?

— Если этого не говорятъ, то не по твоей винѣ.

— Если малый.попадетъ къ намъ въ домъ, его скоро обучатъ настоящему обращенію. Однако, несмотря на все дурное, что я о немъ слышалъ и что видѣлъ самъ, онъ отлично умѣетъ вести себя. Въ этомъ-то и трудность моего положенія, если мнѣ придется говорить съ Мэри. Разъ у нея нѣтъ ничего противъ него, то вѣдь и у меня ничего нѣтъ.

— Ты берешь его сторону противъ меня, Битти. Онъ не разъ оскорблялъ меня, но противъ этого ничего нельзя сказать, это дѣлаетъ всякій. По крайней мѣрѣ я думала, что ты не будешь защищать человѣка, который дурно вліялъ на твоихъ солдатъ и дѣлалъ изъ дома моего брата мѣсто оргій и пьянства.

— Я хочу тебѣ сказать, Джэнъ, разъ цы ужъ заговорила объ этомъ, вѣдь ты отлично знаешь, что Чарльсъ давно неисправимый пьяница и сталъ такимъ задолго до встрѣчи съ Джэкомъ. А что касается его игры въ Бейла, то за свои труды онъ получилъ пять шиллинговъ; онъ игралъ тамъ какъ на любомъ изъ твоихъ баловъ. Онъ говорилъ мнѣ о Джэкѣ какъ о господинѣ, нанявшемъ его играть, а не какъ о товарищѣ.

— Тебѣ онъ говорилъ такъ — этому я охотно вѣрю. Но Адріанъ Гербертъ слышалъ, въ какомъ тонѣ онъ разговаривалъ съ Джэкомъ.

— Кромѣ того, Мэри совершенно опредѣленно утверждаетъ, что ни въ чемъ не можетъ его упрекнуть.

— Тогда изъ-за чего же она имъ недовольна?

Полковникъ Битти на минуту задумался.

— Она имъ не недовольна, насколько мнѣ извѣстно, — добавилъ онъ затѣмъ..

— Неужели? Вѣдь она же его разсчитала. Не будешь же ты этого отрицать!

— Дорогая Джэнъ, я вообще ничего не отрицаю, но…

— Такъ, пожалуйста, не содѣйствуйте ихъ новому сближенію. Ты долженъ былъ бы понять это безъ особыхъ напоминаній съ моей стороны. Тебѣ вѣдь отлично извѣстно, какой странный она человѣкъ.

— Какъ же такъ? Ты же не хочешь сказать, что между ними что-то есть?:

— Объ этомъ я не сказала ни слова. Я отлично знаю, что говорю.

Полковникъ Битти нѣкоторое время курилъ молча. Когда же изъ дома вышла Мэри со своимъ ящикомъ для красокъ, онъ взялъ трубку и ушелъ.

— Что случилось? — спросила Мэри.

— Насколько мнѣ извѣстно, ничего, — отвѣтила мистрисъ Битти. — А что?

— У тебя не особенно веселый видъ, а у дяди Ричарда я замѣчаю подергиваніе плечъ, которое наводитъ на мысль, что онъ только что выслушалъ нотацію.

— Ха-ха-ха… ты тонкая наблюдательница, Мэри. Ты уходишь?

— Я жду Адріана.

Мэри сорвала цвѣтокъ и стала прикалывать это чудное произведеніе природы себѣ къ груди, какъ мистрисъ Битти, вдругъ переставъ читать, не выдержала и крикнула ей:

— Напрасно ты, Мэри, хочешь заставить Ричарда взять того человѣка на мѣсто капельмейстера! Этого не будетъ!

— Ага! такъ вотъ изъ-за чего загорѣлся сыръ-боръ, — замѣтила холодно Мэри.

— Что я говорю, то будетъ, Мэри. Безъ моего согласія онъ никогда больше не покажется въ Виндзорѣ.

— Приблизительно разъ въ недѣлю онъ, тетя, уже показывается въ Виндзорѣ. Миссъ Кернсъ пишетъ мнѣ, что у нея въ домѣ онъ управляетъ классомъ пѣнія и, кромѣ того, по сосѣдству съ ней имѣетъ трехъ учениковъ фортепіанной игры.;

— Если бы я могла это предвидѣть, — съ сердцемъ возразила мистрисъ Битти, — я бы не уѣхала изъ Виндзора. Это вполнѣ соотвѣтствуетъ его поведенію. Впрочемъ, бѣда; не велика. Мы еще посмотримъ, долго ли онъ сохранить своихъ учениковъ, когда я вернусь домой.

— Какъ, тетя? Ты способна лишить его средствъ къ жизни, потому что случайно питаешь къ нему антипатію?

— Мнѣ до его средствъ къ жизни дѣла нѣтъ. Я считаю неприличнымъ, чтобы онъ показывался въ Виндзорѣ послѣ того, какъ былъ разсчитанъ моимъ братомъ. Достаточно другихъ мѣстъ, куда онъ можетъ отправиться. Въ этомъ я непоколебима, и если ты захочешь сдѣлать по-своему, ты меня очень обидишь.

— Я тоже непоколебима. Непріятности, которыя ты хочешь доставить Джэку въ Виндзорѣ, лягутъ на меня, тетя.

— Я не говорила, что буду доставлять непріятности..

— Ты сказала, что хочешь удалить его изъ Виндзора. А такъ какъ онъ живетъ уроками, то, лишивъ его ихъ, ты сдѣлаешь ему самую большую непріятность.

— Ну, а помочь ему я ужъ никакъ не могу. Это твоя вина.

— Если я помогла ему найти учениковъ и если теперь прошу не вмѣшиваться въ его дѣла, какъ же это можетъ быть моей виною?!

— Ага! я такъ и думала, что тутъ не безъ тебя. Теперь я должна сказать тебѣ, Мэри, что стыдно такъ открыто бѣгать за мужчиной…

— Тетя!

— Да! ты бѣгаешь за этимъ господиномъ. Я удивляюсь, какъ у тебя, дѣвушки образованной и со вкусомъ, такъ мало чувства собственнаго достоинства, что тебѣ могъ вскружить голову человѣкъ, лишенный всякаго лоска, всякаго обаянія, даже не джентльмэнъ. И это въ то время, какъ ты помолвлена съ Адріаномъ, который во всѣхъ отношеніяхъ его полная противоположность. Вѣдь подумай, Мэри, учитель! вѣдь это неприлично! Будь это кто-нибудь другой… Дурного бы ничего еще въ этомъ не было… но — охъ! — Мэри, стыдись! стыдись!

— Тетя Джэнъ!

— Тише, Бога ради! онъ идетъ.

— Кто? — крикнула Мэри, быстро повернувшись.

Но то былъ лишь Адріанъ съ своими принадлежностями для рисованія.

— Здравствуйте! — сказалъ онъ съ выраженіемъ любезной и спокойной радости. — Сегодня самое подходящее освѣщеніе для нашей скалы.

— Мы какъ разъ говорили о томъ, что вы сегодня долго не приходите, — сказала слащавымъ голосомъ мистрисъ Битти.

Онъ покачалъ головой и удивленно взглянулъ на неподвижно стоящую Мэри. Выраженіе ея лица смущало его.

— Знаешь, Адріанъ, о чемъ мы дѣйствительно говорили, когда ты насъ прервалъ?

— Мэри! — воскликнула внѣ себя мистрисъ Битти.

— Тетя Джэнъ какъ разъ говорила мнѣ, — продолжала Мэри, не обращая на нее ни малѣйшаго вниманія, — что я бѣгаю за мистеромъ Джэкомъ и веду себя неприлично. Замѣчалъ ли ты, Адріанъ, когда-нибудь, чтобы мое поведеніе было неприличнымъ?

Гербертъ молча взглянулъ сначала на Мэри, потомъ на тетю Джэнъ. Мистрисъ Битти была внѣ себя и готова расплакаться.

— Не слушайте ее, — сказала она, стараясь быть спокойной. — Она неблагодарная дѣвчонка!

— Я точно передала ваши же слова, — заявила спокойно Мэри. — И, конечно, за нихъ я отнюдь не благодарна. Пойдёмъ, Адріанъ. Не будемъ терять времени, если желаешь еще до ленча окончить эскизъ.

— Мы не можемъ же оставить мистрисъ Битти въ такомъ состояніи….

— Пожалуйста не безпокойтесь обо мнѣ. Мнѣ стыдно, мистеръ Гербертъ, что я допустила себя до этого. Вы тутъ не при чемъ, и я не хочу васъ задерживать.

Адріанъ колебался, однако взялъ свой ящичекъ, складной стулъ, и вмѣстѣ съ Мэри, даже не взглянувшей на тетку, они покинули садъ.

Они долго шли молча.

— Надѣюсь, — сказалъ черезъ нѣкоторое время Адріанъ, — мистрисъ Битти не разсердила тебя?

— А если и разсердила, то полагаю, что, серьезно подумавъ, она не сдѣлаетъ этого въ другой разъ. Я считаю, что лучшій способъ дѣйствовать на несдержанныхъ людей, это повторять вслухъ ихъ же необдуманныя рѣчи. Но на этотъ разъ я дѣйствительно сильно разсердилась.

— Кто же опять завелъ рѣчь о мистеръ Джэкѣ? Я думалъ, мы навсегда избавились отъ него.

— Я слышала, что въ Лондонѣ ему очень плохо живется, и просила полковника Битти дать ему мѣсто полкового капельмейстера вмѣсто Джона-Себастіана Клифтона, который всегда напивался и теперь уѣзжаетъ въ Америку. Тогда въ это вмѣшалась тетя Джэнъ и объяснила мое участіе такими побужденіями… которыя она одна лишь можетъ выдумать.

— Какъ же ты въ Лондонѣ услыхала о Джэкѣ?

— Черезъ Магду Брэльсфордъ. Она беретъ у него уроки. А что? Ужъ не ревнуешь ли ты?

— Если ты серьезно спрашиваешь, то на весь день испортишь мнѣ работу… или, лучше сказать, на весь день испортишь мою радость, такъ какъ моя работа стала теперь для меня источникомъ радости.

— Нѣтъ!.. понятно, я говорю не серьезно. Прости меня пожалуйста.;

— Но хочешь ли, Мэри, заключить со мной новый договоръ?

— Въ чемъ дѣло?

— Никогда не напоминать мнѣ объ этомъ гадкомъ музыкантѣ. Я замѣтилъ, что достаточно одного его имени, чтобы всюду появился раздоръ.

— Это вѣрно, — засмѣялась Мэри. — Я изъ-за него немного повздорила съ Магдой… значительно съ тетей Джэнъ… Чуть-чуть не съ тобой.., а также и съ Чарли.

— Мы его отнынѣ предадимъ забвенію. Я клянусь больше никогда не произносить его имени… никогда, развѣ въ случаѣ крайней необходимости, чего, вѣроятно, никогда не будетъ. Не дашь ли и ты эту клятву?

— Клянусь, — сказала Мэри, поднимая кверху руку, — Іо giuro, какъ говорятъ въ операхъ, никогда не произносить его имени, если въ этомъ не встрѣтится надобности для его поступленія на мѣсто капельмейстера.

— Что же касается этого, то я боюсь, что ты погубила его акціи у командирши — тети Джэнъ.

— Пожалуй, — отвѣтила Мэри послѣ минутнаго раздумья. — Объ этомъ я не подумала. Разсердившись, я поддалась своему чувству обиды. Все же я надѣялась ее убѣдить помочь мнѣ въ этомъ.

Гербертъ улыбнулся.

— Надъ этимъ нечего смѣяться, Адріанъ, если хорошо подумать. До сихъ поръ я думала, что въ сторонѣ отъ обыкновеннаго міра я создала себѣ свой собственный міръ, подняла свою жизнь ступенью выше, чѣмъ всѣ окружающіе меня люди. Теперь я понемногу начинаю убѣждаться, что я дѣлаю то же, что и другіе. Я полагаю, что люди судятъ обо мнѣ по моимъ поступкамъ, но не по моей внутренней жизни, и глядятъ на меня тѣми же глазами, какими я гляжу на нихъ. Можетъ быть, у нихъ есть внутренняя жизнь. Если это такъ, то различіе между нами только въ томъ,.что я пріучила свои глаза яснѣй, чѣмъ они, схватывать изъ общаго вида то, что легче схватывать для картины. Они, быть можетъ, такъ же какъ и я, радуются видомъ, хорошо не понимая почему.

— А знаешь, отчего это происходить?

— Кажется, нѣтъ. Думаю, что я могу отыскать тѣ отдѣльныя части вида, которыя мнѣ нравятся, а они этого не могутъ. Но это не различіе моральнаго свойства. Искусство не можетъ поднять насъ выше существующаго міра.

— Не можетъ, Мэри, если мы люди міра сего.

— Что же мы можемъ тутъ сдѣлать? Я родилась въ свѣтѣ, всю жизнь свою провела въ немъ и я никогда не видала ни существа, ни предмета, которые бы не принадлежали ему. Какъ же могу я быть иной, какъ не мірской?

— Что же, М��ри, и солнце, свѣтящее надъ нами, принадлежитъ міру. А звѣзды, а дивныя мечты, которыя оставили намъ послѣ себя поэты… чудные образы, которые раскрыли передъ нами художники… мысли, которыми мы порой съ тобой обмѣниваемся, въ тѣ минуты, когда насъ не заслоняетъ что-нибудь, отъ чего слабѣетъ твоя вѣра, что же, — все это присуще міру сему?

— Я думаю, что все это присуще во всякомъ случаѣ не исключительно намъ двумъ. Если, бы это было такъ, то насъ считали бы сумасшедшими за то, что мы все это такъ чувствуемъ и понимаемъ. Знаешь, Адріанъ, многіе люди, которыхъ мы считаемъ чуждыми духовному міру, оказываются въ своемъ родѣ очень романтично настроенными. Тетя Джэнъ рыдаіетъ надъ романами, надъ которыми я смѣюсь. Твоя мать.читаетъ много сочиненій по исторіи и очень любить картины. Я припоминаю, что она когда-то отличію дѣла.

— Да, она неравнодушна къ картинамъ, когда онѣ не очень хороши.

— Она точно то же говорить о тебѣ. И положительно, когда она, глядя на меня умными глазами, спрашиваетъ, когда я, наконецъ, перестану забавляться тѣмъ, что она называется трансцендентнымъ талисманомъ, я слышу или по крайней мѣрѣ воображаю себѣ, что слышу въ своей душѣ отголосокъ ея мысли. Я нашла счастье въ своихъ занятіяхъ живописью я не думаю, чтобы когда-нибудь нашла для себя болѣе тихое и удовлетворенное существованіе, чѣмъ то, къ которому меня привело искусство. И, несмотря на это, я не могу избавиться отъ сознанія, что отъ этой жизни я начинаю понемногу отходить. По всей вѣроятности, я съ годами становлюсь болѣе поверхностной.

— Ты такъ думаешь только въ настоящую минуту. Если ты бросишь искусство, жизнь насильно снова погонитъ тебя къ нему. Міръ не указываетъ нашимъ стремленіямъ цѣли, которой стоило бы достигнуть, и не сулитъ намъ награды, которую бы стоило заслужить. Ложный успѣхъ, достигнутый рядомъ страданій и булавочныхъ уколовъ, жалкія неудачи, одинокая, животная любовь къ жизни — вотъ все, что онъ можетъ дать. Я ставлю выше всего искусство, которое, кромѣ уваженія къ самому себѣ, даетъ, еще шестое чувство для пониманія красоты и, быть можетъ, еще безсмертную славу, какъ награду за серьезную работу, которой я преданъ всей душой.

— Да, Адріанъ, это раньше удовлетворяло и меня, теперь же, когда я въ настоящемъ настроеніи, это положительно меня не удовлетворяетъ. На моемъ горизонтѣ смутно выплываютъ другіе міры. Можетъ быть, искусство женщины отдалено отъ ея жизни, для мужчины же оно равносильно всей его жизни, точно такъ же, какъ говорятъ обратное о любви, хотя это и не вполнѣ вѣрно.

— Во всякомъ случаѣ любовь расчетовъ не знаетъ, — возразилъ Адріанъ, видимо недовольный.

— Конечно, нѣтъ, — смѣясь замѣтила Мэри. — Вотъ наше мѣсто.

— Да, — отвѣтилъ Адріанъ, открывая ящикъ. — Надо тебѣ прогнать овладѣвшее тобою уныніе. Вѣтеръ повернулъ къ юго-западу. Что за чудесный день!

— Нѣсколько удушливый, по-моему. Я бы теперь хотѣла рѣзкаго вечерняго вѣтра съ моря, когда оно покрывается короткими свинцовыми волнами…когда яхты торопятся къ берегу. Спасибо!.. я предпочитаю стулъ безъ спинки… остальное я все сама сдѣлаю. Адріанъ, ты считаешь меня капризной?

— Хорошъ вопросъ! Почему ты спрашиваешь?

— Это къ дѣлу не относится. Отвѣть на вопросъ!

— Я нахожу, что ты всегда удивительнымъ образомъ умѣешь владѣть собой.

— Ты говоришь о тѣхъ случаяхъ, когда я, разсержусь?

— Да.

— Не будемъ говорить о моемъ умѣніи владѣть собой. Не находишь ли ты, что я часто сержусь, слишкомъ часто, даже если и не даю полной роли своему сердцу?

— Не слишкомъ часто… о нѣтъ, положительно нѣтъ!

— Нѣтъ,.часто?

— Да нѣтъ же, Боже мой! То-есть ты не часто сердишься въ полномъ смыслѣ этого слова. Я считаю, что ты въ состояніи легко обидѣться и немедленно отразить обиду. Но теперь намъ слѣдуетъ оставить всякій самоанализъ. Если мы хотимъ до ленча кончить наши эскизы, то надо приняться за работу. Итакъ, прекратимъ всякій разговоръ до четверти второго.

— Согласна! — заявила Мэри, садясь на складной стулъ.

Они въ продолженіе двухъ часовъ рисовали молча. Иногда ихъ работу прерывали прохожіе, которые къ неудовольствію Герберта и до нѣкоторой степени къ радости Мэри останавливались и разглядывали ихъ рисунки. Тѣмъ временемъ становилось все жарче и жарче; птицы и насѣкомыя пѣли и трещали непрестанно.

— Кончила! — воскликнула Мэри, кладя на землю свою палитру. — Ни малѣйшаго сходства съ природою! Я положила чуть-чуть берлинской лазури въ край неба, и вышло ужасно.

— Я сейчасъ посмотрю, — замѣтилъ Гербертъ, не поднимая глазъ съ своего полотна. — Мнѣ надо по крайней мѣрѣ еще день, чтобы окончить мой эскизъ.

— Ты слишкомъ добросовѣстенъ, Адріанъ. Я увѣрена, въ твои эскизы вложено слишкомъ много труда.

— Я видѣлъ массу картинъ черезчуръ мало обработанныхъ, но ни одной не видалъ, гдѣ было бы слишкомъ много труда) Но теперь пора и мнѣ прервать работу. Надо итги домой..

— Да, — замѣтила Мэри, собирая свои принадлежности. — Ну, Пусть, пусть, какъ говоритъ Фаульконбриджъ. Впрочемъ, Фаульконбриджъ насъ принялъ бы за сумасшедшихъ. Несмотря на это — я люблю его.

— Это жаль. Большинство женщинъ питаютъ особое пристрастье къ нахальнымъ болванамъ. Дай поглядѣть на твой эскизъ!

— Это, какъ видишь, не произведеніе мастера.

— Нѣтъ. Ты слишкомъ нетерпѣлива, Мэри, и пишешь принужденно и тяжело. Взгляни передъ собой, въ воздухѣ, во всемъ ландшафтѣ нѣтъ ни одного рѣзкаго контура.

— Я не виновата. Я насколько могу стараюсь смягчить, но тогда краски выступаютъ еще болѣе рѣзко. Моя живопись — одинъ вздоръ. Я брошу ее!

— Неужели мнѣ говорить комплименты, чтобы поддержать тебя? Сегодня у тебя особенно мало увѣренности. Домъ и картофельное поле ты написала лучше моего.

— Очень возможно. Мой штрихъ какъ разъ самый подходящій для картофельнаго поля. Я думаю, мнѣ слѣдовало бы это сдѣлать своей спеціальностью, и такъ какъ мнѣ не удаются ни голубое небо, ни покрытая волнами поверхность моря, ни золотистыя нивы, то и предайся изображенію картофельныхъ полей въ пасмурный день.

Гербертъ, наклонившійся въ эту минуту къ своему ящику, взглянулъ на нее, но ничего не отвѣтилъ.

— Мэри, — спросилъ Гербертъ послѣ того, какъ они нѣкоторое время шли молча, — не чувствуешь ли ты, что въ тебѣ произошла; къ кая-то перемѣна?.. Хочу сказать о.перемѣнѣ внутренней.

— Нѣтъ. Какая перемѣна?

Она шла возлѣ него быстрыми шагами и глядя передъ собой. Но тутъ она убавила шагъ и смущенно опустила глаза.

— Я замѣчаю нѣкоторое измѣненіе въ уравновѣшенной серьезности, которая была до сихъ поръ твоей характерной особенностью. Ты стала относиться нѣсколько необдуманно, чуть ли не легкомысленно къ такимъ вещамъ, къ которымъ прежде чувствовала симпатію и уваженіе. Это безпокоитъ меня. Время нашего жениховства, вѣроятно, будетъ продолжительнымъ, и малѣйшее измѣненіе въ тебѣ меня пугаетъ. Мэри, оттого ли это происходитъ, что искусство надоѣло тебѣ, или только я?

— Ахъ! да вѣдь это глупо! Это совсѣмъ глупо, Адріанъ!

— И въ этомъ твоемъ отвѣтѣ, Мэри, не слышится твоей прежней серьезности.

— Это не вопросъ, а скорѣе упрекъ. Ты долженъ болѣе вѣрить въ себя и не опасаться надоѣсть мнѣ. Искусство же, оно не то, чтобы надоѣло мнѣ, но я начинаю сознавалъ, что не могу жить однимъ искусствомъ. И во мнѣ пробуждается сомнѣніе, не должна ли я посвятить свое время чему-нибудь лучшему, а не живописи, въ которой я, по глубокому убѣжденію, ничего хорошаго сдѣлать не могу. Будь искусство своего рода спортъ, въ которомъ все зависѣло бы отъ ловкости, я упорно продолжала бы имъ заниматься. Но искусство похоже на игру въ вистъ — требуется счастье и случай. Быть можетъ, Провидѣніе одарило тебя козырнымъ тузомъ — талантомъ. Мнѣ же оно не дало никакихъ козырей.

— Если бы мы всѣ пасовали только потому, что у насъ нѣтъ на рукахъ козырныхъ тузовъ, то боюсь, что на свѣтѣ вообще перестали бы играть въ вистъ.. Но оставимъ твою метафору, которая, между прочимъ, мнѣ очень не нравится, и могу тебя увѣрить, что Провидѣніе съ тобой поступило гораздо болѣе мягко, чѣмъ со мной. Мнѣ пришлось гораздо больше и упорнѣй работать, чѣмъ тебѣ, пока я сталъ рисовать какъ ты.

— Эти одобренія, Адріанъ, долго поддерживали мое рвеніе. Но теперь истощилась сила ихъ воздѣйствія. Въ будущемъ я буду рисовать для своего развлеченія и чтобы имѣть виды тѣхъ мѣстъ, съ которыми связаны пріятныя воспоминанія, но не для своего развитія и совершенствованія. Можетъ быть, эта перемѣна въ моихъ взглядахъ и сдѣлала меня нѣсколько легкомысленной, какъ ты находишь.

— А съ какихъ поръ, смѣю спросить, явилась эта рѣшительная перемѣна? — спросилъ Гербертъ.

— Она неожиданно произошла ко мнѣ. Я даже хорошо не сознавала., что произошло со мной, когда твой вопросъ заставилъ меня разобраться въ моихъ чувствахъ. Я лишена силы вѣры. Скажи только, Адріанъ, если бы ты вдругъ убѣдился, что въ.тебѣ одном�� соединились и Тернеръ, и Тиціанъ, и Микель Анжело и Гольбейнъ, почувствовалъ ли бы ты себя отъ этого хоть на атомъ счастливѣе?

— Я не понимаю, какъ можешь ты въ этомъ сомнѣваться?

— Я знаю, что тогда ты писалъ бы лучше (Герберта передернуло), но не вижу, чтобы отъ этого ты сталъ счастливѣе. Но, какъ ни какъ, я сегодня въ нелѣпомъ настроеніи! И ни на что не могу смотрѣть благоразумно. Поговоримъ лучше о другомъ!

— Это настроеніе уже нѣсколько дней держится въ тебѣ, дорогая Мэри. И мы должны объ этомъ переговорить самымъ серьезнымъ образомъ, если ты, какъ и моя мать, пришла къ заключенію, что я трачу свою жизнь въ погонѣ за призракомъ. Говорила она съ тобой обо. мнѣ?

— Адріанъ, ты клевещешь на меня! Если я потеряла вѣру въ мое личное художественное призваніе, ты не долженъ думать, что я перестала вѣрить въ твое признаніе.

— Я думаю, что если ты перестала чтить искусство, то потеряла и уваженіе ко мнѣ. Если это такъ, то ты должна считать себя свободной. Ты не должна быть связанной съ мечтателемъ, какъ называютъ меня люди.

— Я не хорошо понимаю тебя. Предлагаешь ли ты мнѣ свободу или требуешь ее для себя?

— Я предлагаю ее тебѣ. Ты это должна понять.

— Не особенно пріятно, когда вамъ предлагаютъ быть свободной. Но если ты этого желаешь, я согласна.

— Вопросъ въ томъ, желаешь ли этого ты?

— Прошу покорно, Адріанъ, вопросъ въ томъ, желаешь ли этого ты? Мои чувства къ тебѣ не измѣнились.

— И мои тоже..

Нѣкоторое время они шли молча.

— Помнишь, Адріанъ, — снова начала Мэри, — какъ годъ тому назадъ мы не допускали мысли о ссорѣ, которыя часто бываютъ между женихами? Мнѣ кажется, сегодня, вслѣдствіе моего внезапнаго отступничества отъ священнаго почитанія искусства, между нами произошла первая такая ссора.

— Ха-ха-ха! конечно! но, Мэри, вѣдь намъ не удалось поссориться, не правда ли?

— Конечно, нѣтъ… благодаря нашей малоопытности. Но мы мало и оскорбляли другъ друга; въ слѣдующій разъ это намъ, вѣроятно, лучше удастся.

— Въ такомъ случаѣ надѣюсь, что слѣдующаго раза не будетъ.

— На это надѣюсь и я.

Они дошли до садовой калитки.

— Войди и позавтракай у насъ, чтобы я сразу послѣ утренней сцены не осталась съ глазу на глазъ съ тетей Джэнъ.

Они вошли въ домъ. Тутъ была и зашедшая въ гости мистрисъ Гербертъ; она сидѣла за столомъ съ полковникомъ и его супругой.

— Что, мы опоздали? — спросила Мэри.

Мистрисъ Битти прикусила губы и ничего не отвѣтила. Полковникъ поспѣшилъ сообщить, что они только что сѣли за столъ. Мистрисъ Гербертъ сейчасъ же приняла участіе въ разговорѣ. Завтракъ близился къ концу, и рѣшеніе мистрисъ Битти не говорить съ племянницей не особенно рѣзко замѣчалось. Вдругъ Мэри надѣла пенснэ и взглянула на тетку.

— Тетя Джэнъ, — сказала она, — не проводишь ли ты меня къ поѣзду, приходящему въ два часа сорокъ, чтобы встрѣтить папу?

Мистрисъ Битти продолжала молчать, затѣмъ побагровѣла и отвѣтила недовольнымъ тономъ:

— Нѣтъ, Мэри, я этого не желаю! Ты отлично можешь обойтись безъ меня.

— Адріанъ, ты пойдешь со мной?

— Къ сожалѣнію, сегодня Адріанъ занятъ со мной, — вмѣшалась мистрисъ Гербертъ. — Мы должны сдѣлать визитъ въ Портсмутъ. Намъ даже надо ѣхать сейчасъ, — добавила она, взглянувъ на часы и вставая съ мѣста.

Пока происходило прощанье, полковникъ Битти отыскалъ свою шляпу, такъ какъ онъ находилъ болѣе пріятнымъ итти провожать Гербертовъ, чѣмъ оставаться между женой и Мэри, въ виду настроенія, въ которомъ онѣ находились. Но и мистрисъ Битти не улыбалось оставаться съ глазу на глазъ съ племянницей. Только что вышли гости, какъ она тоже направилась къ двери.

— Не уходи, тетя, — попросила ее Мэрц. — Мнѣ надо съ тобой поговорить.

Мистрисъ Битти къ ней не повернулась.

— Ну, хорошо! воля твоя! — замѣтила Мэри. — Имѣй только въ виду, тетя, что если произойдетъ ссора, я не виновата.

Мистрисъ Битти поколебалась.

— Если, — сказала она, — ты выразишь сожалѣніе по поводу твоего поведенія сегодня утромъ, я буду, съ тобой говорить..

— Я очень сожалѣю о случившемся.

Говоря это, Мэри поглядѣла на тетку съ не особенно сокрушеннымъ видомъ. Мистрисъ Битти, видимо, была неудовлетворена и еще одно мгновеніе держала въ рукѣ дверную ручку. Но затѣмъ она вернулась, въ комнату и сѣла..

— Я полагаю, что ты должна сожалѣть, — сказала она^!.

— Я полагаю, что и ты должна сожалѣть, — повторила Мэри.

— Какъ? — вскрикнула мистрисъ Битти, готовая снова вскочить съ мѣста.

— Ты должна принять мои слова за извиненіе), — продолжала Мэри. — Мнѣ очень жаль, что сегодня утромъ твое обвиненіе настолько сильно подѣйствовало на меня, что чуть не произошелъ раздоръ между мной и Адріаномъ. Ты не имѣла права говорить того, что сказала. Я была въ полномъ правѣ разсердиться на тебя.

— Ты въ правѣ разсердиться на меня? Знаешь ли ты, миссъ, съ кѣмъ говоришь:?

— Тетя, если ты желаешь называетъ меня миссъ, то намъ лучше вовсе не разговаривалъ.

Мистрисъ Битти замѣтила въ племянницѣ большое возбужденіе; она даже замѣтила ца глазахъ слезы и рѣшила упрочить свой авторитетъ.

— Мэри, — сказала она, — ты хочешь заставить меня прогнать тебя изъ комнаты?

Мэри встала..

— Тетя Джэнъ, — если ты не можешь обращаться со мной съ тѣмъ уваженіемъ, какъ должна бы обращаться и со всѣми, то лучше намъ жить врозь. Если ты не хочешь считаться съ моими чувствами, то, по крайней мѣрѣ, ты должна помнить мои годы и мое положеніе. Сегодня ты меня уже во второй разъ оскорбляешь.

Она направилась къ двери и, проходя мимо тетки, вызывающе взглянула на нее. Какъ бы въ отвѣтъ на этотъ взглядъ, она увидѣла поднятые къ ней полные страха глаза тетки; казалось, мистрисъ Битти снова готова расплакаться. Мэри, замѣтивъ это, заглушила въ себѣ чувство раздраженія. Въ дверяхъ она остановилась и затѣмъ снова вернулась къ столу.

— Мнѣ непріятно, тетя, что я ссорюсь съ тобой, — оказала она съ выраженіемъ дѣланной веселости, садясь на качалку. — Но положительно ты можешь вывести изъ себя. Избавь меня, пожалуйста, отъ пышныхъ нравоученій: я въ такихъ случаяхъ всегда кажусь себѣ кухонной дѣвчонкой, а ты, вѣроятно, тогда чувствуешь себя кухаркой.

Мистрисъ Битти опять перемѣнилась въ лицѣ.

— Послѣ всякой ссоры я всегда чувствую себя смѣшной и испытываю нѣчто въ родѣ раскаянія, — замѣтила Мэри, — будь я виновата или нѣтъ, если, впрочемъ, вообще существуетъ правда въ любой ссорѣ.

— Ты очень смѣшная дѣвушка, — заявила мистрисъ Битти жалобнымъ голосомъ. — Я въ твоемъ возрастѣ не рѣшилась бы говорить со старшими тономъ, которымъ ты говоришь.

— Когда ты была молода, — возразила Мэри, — весь свѣтъ былъ въ варварскомъ состояніи. И молодые люди прыгали въ то время вокругъ старыхъ и изводили ихъ, какъ, на мой взглядъ, теперь старые изводятъ молодыхъ. Кромѣ того, ты уже не настолько старше меня. Я отлично помню твою свадьбу.

— Это возможно, — отвѣтила Мистрисъ Битти. — Тутъ дѣло не столько въ моемъ возрастѣ, но ты всегда должна помнить, что я близкій человѣкъ твоему отцу.

— И я ему близка!

— Не будь смѣшна, дитя Мое! Ахъ, Мэри, большое для тебя несчастье, что у тебя нѣтъ матери. Ты отъ этого много теряешь, больше, чѣмъ думаешь.

— Теперь мнѣ пора итти встрѣчать папу, — сказала Мэри, вставая. — Я надѣюсь, что дядя Ричардъ на вокзалѣ.

— Какъ? На что тебѣ твой дядюшка Ричардъ?

— Только, чтобы объявить, что мы оцять примирились и что онъ можетъ считать мистера Джэка своимъ будущимъ капельмейстеромъ.

Сказавъ послѣднія слова, она поспѣшила выйти. Протестъ мистрисъ Битти нашелъ слушателя лишь въ образѣ праотцовскаго буфета.

Миссъ Кернсъ, о которой говорила Мэри Сутерландъ теткѣ, была дѣвица тридцати четырехъ лѣтъ. Она очень много прочла на своемъ вѣку, такъ что обо всемъ могла говорить, имѣла аттестатъ объ окончаніи университета и въ радикальномъ журналѣ напечатала двѣ статьи о правѣ голоса для женщинъ и одну о высшемъ образованіи женщинъ. Она была ревностной поборницей женскаго равноправія во всѣхъ спорныхъ вопросахъ, касающихся допущенія ихъ къ общественнымъ должностямъ. Во время своего студенчества она рѣшила не вступать въ бракъ, осталась вѣрна своему рѣшенію и старалась уговаривать и другихъ дѣвушекъ слѣдовать ея примѣру, что нѣкоторыя, хотя и очень немногія, и исполнили. Когда же она стала приближаться къ сорокалѣтнему возрасту, ей стали надоѣдать книжки, лекціи, женскіе университетскіе экзамены, всякія идеи; она перестала отговаривать пріятельницъ отъ вступленія въ бракъ и даже усердно помогала имъ совѣтами въ раз��ичныхъ любовныхъ дѣлахъ,

Съ Мэри Сутерландъ, ея бывшей ученицей, оставшейся ея вѣрнымъ другомъ, она часто переписывалась объ искусствѣ. Къ искусству она относилась съ большимъ уваженіемъ. Съ Адріаномъ она была знакома и вполнѣ завоевала признательность Мэри, считая его великимъ художникомъ, хотя ни разу не видала ни одной его картины. По внѣшности она была худая, очень некрасивая дѣвушка, съ мелкими чертами лица. Сидячій образъ жизни въ связи съ усиленнымъ умственнымъ трудомъ, ослабили ея здоровье, но не омрачили ея обычно радостнаго настроенія духа.

Въ началѣ сентября юна написала Мэри Сутерландъ такое письмо:

"Большое спасибо за ваше дружеское письмо, наполнившее меня тоской по морю. Я съ огорченіемъ узнала, что вы теряете интересъ къ живописи. Скажите отъ меня мистеру Герберту, что я очень удивляюсь, какъ онъ не сумѣлъ привязать васъ къ вашей работѣ. Когда вы вернетесь сюда, то выслушаете отъ меня обширную проповѣдь на тему: «вялая работоспособность и всеобщая лѣность». Но если вы дѣйствительно вмѣсто этого хотите заняться музыкой, то тогда я извиняю васъ.

"Вы, вѣроятно, будете недовольны, узнавъ, что классы пѣнія разстроились. Мистеръ Джэкъ воспламеняемъ какъ динамитъ; вчера произошелъ взрывъ, и нашъ бѣдный маленькій хоръ въ ужасѣ и страхѣ разсѣялся въ разныя стороны. Вотъ какъ это произошло:

"У мистрисъ Гриффитъ состоялось собраніе, на которое были приглашены всѣ наши дѣвицы. Оттуда онѣ въ веселомъ настроеніи явились на урокъ и были весьма болтливы и невнимательны. Мистеръ Джэкъ явился на урокъ аккуратно; онъ казался мрачнымъ какъ грозное небо. Онъ даже мало обратилъ вниманія на мои поклоны. Какъ разъ въ ту минуту, когда онъ входилъ, Луиза Витте наигрывала новую кадриль; къ несчастью, она оставила ноты на роялѣ. Мистеръ Джэкъ, не говоря ни слова, сѣлъ на вертящуюся скамейку и, конечно, замѣтилъ кадриль нашей злосчастной Луизы. Онъ схватилъ ее, разорвалъ пополамъ и бросилъ на полъ. Въ комнатѣ воцарилось молчаніе; Луиза взглянула на меня, какъ бы надѣясь на моё вмѣшательство. Я же, должна признаться, испугалась. Даже вы при всемъ вашемъ спокойствіи и храбрости, вы бы нё рѣшились еще больше его раздражать. Итакъ, мы остались сидѣть, погруженныя въ уныніе, и глядѣть на него, пока онъ не взялъ нѣсколько аккордовъ. Онъ сдѣлалъ это какъ бы обуреваемый неудержимой ненавистью къ роялю. Затѣмъ онъ сказалъ утомленнымъ недовольнымъ голосомъ:

— «Итакъ… дальше! дальше!»

"Я спросила его, что именно намъ «дальше» дѣлать. Онъ дикими глазами взглянулъ на меня и крикнулъ: «Все равно! Что угодно! Только бы вы»… Остальное онъ пробормоталъ про себя. Я думаю, онъ хотѣлъ сказать: «Только бы вы не сидѣли и не глядѣли на меня какъ полоумныя». Я быстро раздала по рукамъ ноты и положила одинъ листъ передъ нимъ. Онъ былъ настолько любезенъ, что его не разорвалъ, но онъ приподнялъ всю подставку для нотъ и отставилъ ее. Мы начали пѣть, а онъ аккомпанировалъ безъ нотъ. Нѣкоторыя изъ дѣвушекъ были испуганы, другія возмущины и раздражены, третьи шептались и хихикали. При всемъ этомъ мы не особенно хорошо исполняли нашу задачу. Онъ до конца прослушалъ наше пѣніе, а затѣмъ заставилъ началъ сначала. Мы снова начали, а затѣмъ еще и еще. Онъ слушалъ съ какимъ-то отчаяніемъ, какъ человѣкъ, страдающій невралгіей. Меня всего больше приводило въ ужасъ его молчаніе. Обыкновенно онъ кричитъ на насъ, а когда, бывало, мы возьмемъ фальшивую ноту, онъ страшно сильнымъ голосомъ беретъ вѣрную. Такъ шло дѣло минута двадцать пять; я должна признаться, мы пѣли все хуже и хуже. Наконецъ мистеръ Джэкъ всталъ; онъ окинулъ насъ гнѣвнымъ взоромъ, затѣмъ застегнулъ всѣ пуговицы своего сюртука. Взоры всѣхъ были обращены на меня, какъ будто я могла что-нибудь сдѣлать. «Вы уже уходите, мистеръ Джэкъ?» Отвѣта не было. «Итакъ, до будущей пятницы, не правда ли, мистеръ Джэкъ, какъ всегда?» «Никогда, никогда! какъ Богъ святъ!» Съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты. Поднялась цѣлая буря упрековъ и нареканій противъ мистера Джэка, вперемежку съ горячей защитой его. Луиза Витте, поднявъ съ полу свою разорванную кадриль, объявила, что его поведеніе самое постыдное. «Не удивительно, — кричала Джэнъ Лауредсъ, — когда Китти Грэмъ сидѣла напротивъ него на оттоманкѣ и смѣялась ему прямо въ лицо». "Я смѣялась надъ пѣніемъ, — возразила Китти. «Всякій смѣялся бы надъ такимъ пѣніемъ». Затѣмъ всѣ начали говорить сразу, а подъ конецъ каждая объявила, что остальныя вели себя очень плохо и что съ мистеромъ Джэкомъ поступили отвратительно. Я же полагала и думаю это и теперь, что во всемъ виновато неумѣніе мистера Джэка сдерживаться, и я приму мѣры къ тому, чтобы въ другой разъ онъ не былъ со мною грубъ. Я по опыту знаю, какъ не слѣдуетъ допускать учителей своевольничать надъ беззащитными женщинами. Дѣвицамъ я этого, конечно, не сказала, потому что не хочу вредить его внезапно появившейся среди нихъ популярности. Онъ типъ мужчины-тирана, и ихъ, какъ всѣхъ ничѣмъ не занятыхъ женщинъ, влечетъ къ тирану.

"Надо думать, онъ не смилостивится надъ кающимися ученицами, не явится къ намъ въ будущую пятницу и не дастъ даже возможности великодушно простить его дурное поведеніе. Не можете ли вы уладить это дѣло? Вы его знаете лучше, чѣмъ кто-либо изъ насъ, и мы смотримъ на васъ какъ на покровительницу нашего маленькаго хора. Ваше предположеніе, что мистеръ Джэкъ противъ вашихъ посѣщеній нашихъ классовъ пѣнія, — плодъ вашей мнительности. Я спрашивала его, разсчитываетъ ли онъ на ваше уча;стіе въ пѣніи, и онъ высказалъ надежду. Это, впрочемъ, было не вчера, а на предыдущемъ урокѣ, когда онъ былъ въ отличномъ настроеніи. Такъ не желаете ли вы попытаться повліять на его королевское величіе, чтобы онъ опять милостиво посѣтилъ насъ? Въ случаѣ, если вы этого не сдѣлаете, то придется мнѣ писать, и тогда, понятно, всё погибло, потому что я ни единаго мужчину на земномъ шарѣ не поддержку въ его попираніи ногами моего пола, даже и случаѣ, если онъ этого и заслуживаетъ. Такъ что если ужъ я напишу, то высокопочтенный господинъ получитъ нѣкоторый щелчокъ.

"Пожалуйста сообщите мнѣ по возможности скорѣй, что вы можете для насъ сдѣлать. Дѣвицы ожидаютъ исхода всей этой исторіи съ нетерпѣніемъ; онѣ безпрестанно заходятъ ко мнѣ и надоѣдаютъ своими разспросами.

"Въ слѣдующемъ письмѣ я подѣлюсь съ вами всѣми мѣстными новостями, это же письмо я должна сейчасъ же сдать на почту и ничего прибавить не могу.

Въ порывѣ гнѣва Мэри написала и отправила слѣдующее письмо на Церковную улицу въ Кенсингтонъ:

"Къ великому моему удивленію и огорченію, я узнала отъ своей пріятельницы, миссъ Кернсъ, что вы внезапно прервали классъ пѣнія, любезно составленный ею для васъ въ Виндзорѣ, Я, конечно, не имѣю ни малѣйшаго права высказывать свое мнѣніе по поводу вашего рѣшенія прекратить занятія съ молодыми дѣвицами. Но такъ какъ я васъ рекомендовала миссъ Кернсъ, то не могу избавиться отъ сознанія отвѣтственности за причиненное ей оскорбленіе, очень ее огорчившее. Несмотря на это, миссъ Кернсъ васъ нисколько не обвиняетъ. Она желаетъ только, чтобы вы продолжали занятія, такъ какъ это общее желаніе всего класса.

На слѣдующій день миссъ Кернсъ сидѣла одна въ своей гостиной и готовилась къ лекціи въ обществѣ нравственнаго усовершенствованія, которое она основала въ Виндзорѣ. Вдругъ вошла служанка.

— Извините, миссъ Тиза, примете ли вы мистера Джэка?

Миссъ Кернсъ положила ручку на столъ и удивленно взглянула на горничную.

— Мистера Джэка? Да развѣ сегодня его день?

— Нѣтъ, миссъ, но все же мистеръ Джэкъ тутъ. Я оказала, что вы заняты. Онъ же спросилъ меня, вы ли поручили сказать ему, что заняты. Онъ, кажется, еще болѣе не въ духѣ, чѣмъ въ тотъ разъ.

— Проводите его ко мнѣ, — сказала Миссъ Кернсъ, закрывая исписанную бумагу и проводя рукой до гладко зачесаннымъ волосамъ.

— Миссъ Кернсъ, — воскликнулъ возбужденнымъ голосомъ быстро вошедшій въ комнату Джэкъ, — я получилъ письмо, удивительное письмо. Мнѣ пишутъ, будто вы обвиняете меня въ томъ, что я васъ оскорбилъ. Я будто прекратилъ классъ пѣнія! Я пришелъ къ вамъ спросить, писали ли вы дѣйствительно что-нибудь подобное? Если вы это сдѣлали, то скажите пожалуйста, кто сообщилъ вамъ такую обо мнѣ клевету?

— Я никому не говорила, что вы оскорбили меня, — возразила миссъ Кернсъ, внезапно блѣднѣя. — Я говорила, что вы неожиданно прекратили нашъ классъ пѣнія…

— Кто же сказалъ вамъ, что я прекратилъ классъ пѣнія? Почему вы этому повѣри��и, не давъ мнѣ возможности это опровергнуть? Вы еще меня не знаете, миссъ Кернсъ! Я часто влачу жалкое существованіе, такъ какъ я по взглядамъ свѣта несчастнѣйшій человѣкъ, хотя, видитъ Богъ, въ собственномъ своемъ сознаніи я считаю себя самымъ довольнымъ и самымъ счастливымъ человѣкомъ. Но я скорѣй готовъ отдать руку на отсѣченіе, чѣмъ оскорбить васъ. Я не способенъ на неблагодарность. Я питаю къ вамъ искреннее уваженіе и почтеніе не только потому, что вы были добры ко мнѣ, но и потому, что умѣю цѣнить выдающіяся качества, которыя ставятъ васъ выше большинства лицъ вашего пола. Далекій отъ мысли бросить урокъ съ вашими пріятельницами, я всегда прилагалъ всѣ свои старанія, несмотря на ихъ легкомысленное отношеніе, и думалъ такъ поступать впредь. Вы сами свидѣтельница, какъ я старался выучить ихъ сносно пѣть. Обвиненіе же въ грубости къ вамъ я рѣшительно отвергаю. Кто виновникъ этого обвиненія?

— Увѣряю васъ, — отвѣтила теперь вся красная миссъ Кернсъ, — вы меня не обидѣли. Кто это утверждалъ, тотъ меня несомнѣнно не понялъ. А относительно того, что вы хотѣли прекратить уроки…

— Да! да! кто вамъ это сказалъ?

— Вы же сами мнѣ объявили, мистеръ Джэкъ.

Онъ удивленно взглянулъ на нее. Затѣмъ, сдвинувъ брови, онъ началъ ходить по комнатѣ.

— Это просто смѣшно! Я не говорилъ объ этомъ ни слова. Вы, вѣроятно, ошибаетесь.

— Но…

— Какъ могъ я это сказать, когда у меня такой мысли никогда и не было?

— Насколько я помню, — отвѣтила твердо миссъ Кернсъ, — на мой вопросъ, вернетесь ли вы, вы очень ясно отвѣтили мнѣ: «никогда».

Джэкъ остановился и задумался.

— Нѣтъ! нѣтъ! — сказалъ онъ, начиная снова ходить по комнатѣ. — Я не говорилъ ничего подобнаго.

Она удержалась отъ возраженія и, барабаня пальцемъ по столу, испуганно взглянула на него.

— То-есть возможно, — продолжалъ онъ, — что я сказалъ это не подумавъ, просто какъ мимолетное замѣчаніе, между прочимъ. Но серьезно я объ этомъ не думалъ. Я былъ нѣсколько возмущенъ поведеніемъ класса въ этотъ день. Вѣроятно, вы не замѣтили моего раздраженія и приняли серьезно мои слова.

— Да, вѣроятно такъ оно и было, — замѣтила миссъ Кернсъ. — И такъ какъ все, очевидно, основано на недоразумѣніи, то вы, надѣюсь, продолжите занятія, какъ будто ничего и не было.

— Само собой разумѣется… конечно… да вѣдь и не было ничего.

— Мнѣ очень жалко, что вы безпокоились и пріѣхали для этого изъ Лондона. Право, это очень жаль.

— О!.. пожалуйста… вѣдь вы, миссъ Кернсъ, въ этомъ не виноваты. Да ужъ теперь дѣло сдѣлано.

— А смѣю спросите, отъ кого вы услышали о моемъ… недоразумѣніи?

— Отъ кого? Отъ миссъ Сутерландъ… отъ кого же еще? Нѣтъ на свѣтѣ другого человѣка, который бы могъ преподнести такой ядъ.

— Миссъ Сутерландъ мой вѣрный, дорогой другъ.

— Но не мой другъ. Я жилъ въ ея домѣ нѣсколько мѣсяцевъ и никогда не давалъ ей повода къ враждебному отношенію. Однако она не упускала случая показать свою антипатію.

— Вы ошибаетесь, мистеръ Джэкъ, но не желаете ли присѣсть? Извините, что я раньше объ этомъ не подумала… миссъ Сутерландъ относится къ вамъ отнюдь не враждебно.

— Прочтите это, — воскликнулъ мистеръ Джэкъ, вынимая письмо.

Миссъ Кернсъ прочла, и ей было непріятно.

— Не могу представить, какъ могла Мэри написать такое письмо, — сказала она. — Я знаю навѣрное, что въ моемъ письмѣ не было ничего, что могло бы дать мысль, будто я оскорблена.

— Прирожденная злоба… недостатокъ участія къ другимъ… стремленіе сдѣлать ближнему зло… склонность къ надменному властолюбію. Нѣтъ ничего отвратительнѣе склонности къ властолюбію.

— Вы ее не такъ понимаете, мистеръ Джэкъ. Она только тороплива и необдуманна. Повѣрьте, она писала подъ впечатлѣніемъ минуты, считая меня разсерженной и обиженной. Прошу васъ не думать больше объ этомъ.

— Это все равно, миссъ Кернсъ. Я и безъ того никогда больше съ ней не встрѣчусь я прошу въ будущемъ не упоминать мнѣ о ней.

— Но вѣдь она хочетъ по возвращеніи изъ Бончерча посѣщать нашъ классъ… по крайней мѣрѣ, я надѣюсь.

— Въ тотъ день, когда она явится, я уйду! Серьезно! Вы скорѣе перевернете и небо и землю, чѣмъ заставите меня измѣнить моему рѣшенію… въ этомъ отношеніи, по крайней мѣрѣ.

— Я должна сказать, мистеръ Джэкъ, вы слишкомъ строги. Вы пожалуйста не обижайтесь на меня, но при вашемъ собственномъ нетерпѣливомъ характерѣ вы должны бы ее извинить.

— Мой нетерпѣливый характеръ? — возразилъ онъ. — Я нетерпѣливъ? Я довелъ себя до состоянія каменной статуи. Я, артистъ по призванію, гнію тутъ и вѣроятно и впредь буду влачить свое существованіе среди толпы пошлыхъ и пустыхъ компиляторовъ и сводниковъ, которые составляютъ смѣсь изъ всего того, что имъ удастся похитить у лучшихъ людей, а затѣмъ дѣлятъ украденное съ жалкими и безчестными исполнителями, а тѣ за свой счетъ знакомятъ съ этимъ публику. Или учительствовать, перемалывая, какъ на мельницѣ, одно и то же, или бить по органу для какихъ-нибудь ревущихъ мерзавцевъ, или голодная смерть — вотъ какова у насъ судьба музыканта. Несмотря на все, я не сочинилъ ни единой страницы, которая была бы напечатана и исполнена. Я возился съ учениками, когда могъ ихъ добыть, и голодалъ гдѣ-нибудь на чердакѣ, когда ихъ не имѣлъ… я переносилъ, чтобы мнѣ нераспечатанными отсылали мои произведенія назадъ или чтобы издатели и заплѣсневѣвшіе капельмейстеры объявляли, что они невыполнимы… а я писалъ и писалъ, не надѣясь услышать изъ моихъ произведеній ни единаго звука… Такимъ чрезмѣрнымъ трудомъ я спасъ себя отъ отчаянія, свойственнаго моей природѣ… и при всемъ этомъ я никогда не жаловался и не унизилъ себя до того, чтобы сочинять мерзость. Часто я выслушивалъ благожелательныя увѣренія, что издателямъ и устроителямъ концертовъ особенно пріятно получить оригинальную композицію, что въ ихъ интересѣ такую раздобыть. Какъ-будто эти собаки знаютъ, что такое оригинальная композиція, когда она попадается имъ въ руки… или, вѣрнѣй сказать, какъ-будто бы они не поворачиваютъ спины ко всему хорошему, истинному и правдивому! Я все это вынесъ безъ озлобленія, безъ унизительнаго сознанія, что все это когда-нибудь доведетъ меня до отчаянія! А вы говорите, что я не имѣю терпѣнія, потому.что я не хочу поддаться капризамъ, нѣкоторыхъ праздныхъ молодыхъ дамъ! Я слышалъ это отъ сумасбродныхъ, необдуманныхъ людей и привыкъ къ этому, въ тѣ времена, когда еще у меня были друзья. Но отъ насъ я ждалъ болѣе разума.

Миссъ Кернсъ напрасно искала смысла всей этой рѣчи. Все, исключая голой передачи фактовъ, казалось ей смутнымъ и непослѣдовательнымъ.

— Я не знала, — промолвила она, смущенно глядя; на него, — я никогда не думала… я, по крайней мѣрѣ, считаю…

Она остановилась, не будучи въ состояніи привести въ порядокъ свои мысли.

— И вы дѣйствительно серьезно любите музыку, мастеръ Джэкъ? — спросила она черезъ нѣкоторое время.

— Что вы говорите? — воскликнулъ онъ мрачно.

— Я думаю, вы вообще неспособны къ увлеченію. Я всегда была убѣждена, что вы понимаете ваше дѣло, по крайней мѣрѣ мнѣ такъ казалось, но мнѣ никогда не приходила въ голову мысль, что вы можете чувствовать что-то въ родѣ вдохновенія. Не обижайтесь, что я вамъ это говорю откровенно… я, право, очень рада, что ошибалась.

Лицо Джэка просвѣтлѣло. Онъ всталъ и улыбаясь зашагала. по комнатѣ.

— Преподаваніе не доставляетъ мнѣ удовольствія. Но вѣдь долженъ же я жить. Вы, значитъ, всѣ были того мнѣнія, что некрасивый человѣкъ не можетъ быть композиторомъ. Или это произошло оттого, что я неспособенъ восхищаться тѣмъ ревомъ, который вы обозначаете ласкательнымъ именемъ: «пѣніе». Я, миссъ Кернсъ, не имѣю ни малѣйшаго сходства съ портретомъ Моцарта.

— Этого мы никогда не думали… это я знаю навѣрное. Но мы всѣ рѣшили… не знаю почему, что вы послѣдній въ мірѣ человѣкъ, который…

— Ха-ха-ха! Вѣдь это вѣрно! Я не похожъ на пѣвца серенадъ. Но относительно вдохновенія — вы правы. Я не энтузіастъ: — это я предоставляю дамамъ. Слышали ли вы когда-нибудь объ энтузіастѣ честномъ человѣкѣ, или вдохновленномъ сапожникѣ? Никогда. Итакъ, вы, вѣроятно, никогда не услышите о вдохновленномъ композиторѣ… или по крайней мѣрѣ не раньше его смерти. Нѣтъ!..

Онъ опять усмѣхнулся про себя, затѣмъ какъ-будто опомнился.

— Я прошу извинить меня, — добавилъ онъ. — Я задерживаю васъ..

— Нисколько, — возразила миссъ Кернсъ и настолько отъ души, что вся покраснѣла. — Если вы свободны, я хотѣла бы, чтобы вы побыли еще нѣсколько минуть. Вы можете мнѣ сдѣлать большое одолженіе.

— Охотно… съ удовольствіемъ, — отвѣтилъ онъ. — Въ чемъ дѣло?

— Сыграйте что-нибудь раньше чѣмъ уйти… если это вамъ не непріятно.

Въ ея словахъ чувствовалось то живое любопытство къ музыкальному произведенію, которое часто встрѣчается къ немузыкально настроенныхъ людяхъ, пробудившихъ въ себѣ интересъ къ и��кусству только благодаря чтенію. Джэкъ сразу понялъ это. Однако онъ выразилъ готовность исполнить ея желаніе.

— Вы желаете видѣть, какъ функціонируетъ аппаратъ? — спросилъ онъ добродушно. — Охотно. Что же вамъ сыграть?

Миссъ Кернсъ, не имѣвшая понятія о музыкѣ, но не привыкшая сознаваться въ своемъ незнаніи, смутилась.

— Что-нибудь классическое, — сказала она наугадъ.

— Знаете ли вы «Моисей въ Египтѣ» Тальберга?

— Мнѣ кажется, это чудесная вещь… но очень трудная, не правда ли?

Онъ взглянулъ на нее съ такой странной усмѣшкой, что она невольно усомнилась.

— Будь справедливъ, Джэкъ, будь справедливъ, — сказалъ онъ только для самого себя. — Несомнѣнно раньше и тебѣ оно такъ представлялось. — Онъ расправилъ свои пальцы, такъ что они хрустнули въ суставахъ, повелъ плечами и подошелъ къ роялю. Тутъ онъ началъ импровизировать цѣлый рядъ варіацій на тему молитвы изъ «Моисея», и это точно такъ же удовлетворило интересъ миссъ Кернсъ, какъ если бы онъ сыгралъ ноту за нотой все произведеніе Талѣборга. Она, видимо взволнованная, глядѣла передъ собой и очень опечалилась, когда онъ вдругъ прекратилъ игру, всталъ и сказалъ: — Такъ-то, такъ, миссъ Кернсъ, довольно фиглярничать.

— Нисколько, — возразила она. Это мнѣ удивительно понравилось. Спасибо.

— Вотъ еще, что я хотѣлъ ватъ сказать, — вдругъ заявилъ онъ. — Я не хотѣлъ бы, чтобы ваши знакомые заставили меня играть. Вы пожалуйста обо мнѣ не разсказывайте… механическая игрушка играетъ не для всѣхъ.

— Развѣ это не досадно, когда вы могли бы доставить вашимъ близкимъ столько удовольствія?

— Когда я въ настроеніи, я играю даже безъ просьбы. Но я не всегда бываю въ настроеніи, тогда какъ люди всегда готовы увѣрять, что они рады меня слушать, въ особенности тѣ, которые къ музыкѣ такъ же глухи, какъ и ко всему хорошему. Еще вотъ что, миссъ Кернсъ. Если ваши пріятельницы считаютъ меня простымъ учителемъ, то пусть онѣ остаются при этомъ мнѣніи. Я живу въ полномъ одиночествѣ и поэтому иногда говорю о себѣ больше, чѣмъ хотѣлъ бы. Сегодня я именно такъ поступилъ. Не повторяйте пожалуйста того, что я вамъ разсказалъ. Конечно не буду, если вы этого не желаете.

Джэкъ взглянулъ на свою шляпу; онъ о чемъ-то думалъ; затѣмъ отвѣсилъ поклонъ, что всегда дѣлалъ съ какой-то торжественностью, и удалился.

Миссъ Кернсъ долго сидѣла въ раздумьи я забыла про свою рѣчь. Ею овладѣло сознаніе чего-то новаго и неожиданнаго, когда она стала размышлять надъ тѣмъ, что она бѣглымъ взоромъ усмотрѣла изъ духовной жизни Джэка.

Вскорѣ въ комнату вошла ея мать, чтобы узнать о посѣтителѣ. Но миссъ Кернсъ лишь вкратцѣ сообщила ей, кто у нея былъ, и между прочимъ добавила, что уроки пѣнія будутъ продолжаться попрежнему. Мистрисѣ Кернсъ, не питавшая симпатіи къ Джэку, высказала по этому доводу неудовольствіе. Дочь же, испытывая неудержимое желаніе съ кѣмъ-нибудь подѣлиться своими мыслями, но не желая довѣрить ихъ матери, вспомнила, что ей надо написать Мэри. Второе ея письмо гласило слѣдующее:

"Виндзоръ. Вилла Ньютонъ.

"Я должна сдѣлать вамъ строгій выговоръ за ваше поведеніе въ отношеніи мистера Джэка. Онъ только что былъ у меня съ вашимъ ругательнымъ письмомъ, въ полномъ гнѣвѣ и, видимо, совершенно не сознавая того, что говорилъ нѣсколько дней тому назадъ. Относительно класса пѣнія все снова налажено. Онъ положительно отрицаетъ, что думалъ о прекращеніи занятій. Но на васъ онъ очень разсерженъ и, какъ мнѣ кажется, не безъ основаній. Почему вы всегда такъ склонны ссориться? Я сдѣлала все возможное, чтобы возстановить миръ между вами обоими. Но въ настоящее время онъ непримиримъ. Странный человѣкъ! Мнѣ кажется, онъ уменъ. Однако я его не понимаю, хотя провела всю жизнь среди профессоровъ и всякихъ умныхъ людей. Вся моя логика и математика ни къ чему, когда дѣло касается мистера Джэка. Мнѣ кажется, будто онъ живетъ въ той области искусства, въ которую вы такъ часто настойчиво совѣтовали мнѣ погрузиться, но, о которой я, увы, знаю такъ мало. Послѣ всякихъ непріятныхъ разговоровъ я опять привела его въ хорошее настроеніе и искренно просила мнѣ что-нибудь сыграть. И онъ исполнилъ это… прямо поразительно хорошо!

"Пусть онъ никогда не узнаетъ, что я вамъ это сообщила. Я обѣщала ему никому объ этомъ не говорить. Я убѣждена, что онъ можетъ быть страшенъ, если его обманутъ. Насколько я могу судить, его характеръ совсѣмъ не такой, какъ мы всѣ думали.

"Я должна прервать письмо и итги обѣдать. Ни минуты не сомнѣваюсь, что онъ со временемъ станетъ болѣе миролюбивымъ. Его гнѣвъ не будетъ длиться вѣчно.

Не успѣла миссъ Кернсъ отправить это письмо, какъ стала сомнѣваться, не слѣдовало ли его лучше бросить въ огонь.

Осень все болѣе вступала въ свои права. Вскорѣ настали и пасмурные дни лондонской зимы. Адріанъ просиживалъ всѣ дни въ мастерской, писалъ картину въ pendant къ лэди Шалотъ и былъ почти безъ движенія, что вредно отзывалось и на немъ и на его работѣ. Невѣста его была въ Виндзорѣ и обучалась греческому языку у миссъ Кернсъ и музыкѣ у Джэка. Она одержала побѣду надъ мистрисъ Битти въ назначеніи новаго капельмейстера. Джэку было дано знать, чтобы онъ просилъ себѣ это мѣсто. Когда же онъ узналъ, что одна изъ главныхъ его обязанностей — играть веселыя вещи во время офицерскихъ обѣдовъ, онъ въ нѣсколько несдержанномъ письмѣ къ адъютанту отказался отъ предложенія на томъ основаніи, что, принимая это мѣсто, онъ опасается быть устраненнымъ отъ должности органиста и, кромѣ, того, онъ и самъ лично отказывается быть, капельмейстеромъ профессіональныхъ убійцъ. Какъ только узнала объ этомъ миссъ Кернсъ, она горячо напустилась на него съ упрекомъ за то, что онъ ни за что ни про что сдѣлалъ изъ командира себѣ врага и еще больше обострилъ нерасположеніе къ себѣ мистрисъ Битти и Мэри. Тогда Джэкъ въ гнѣвѣ покинулъ риллу Ньютонъ. Однако, на слѣдующій день миссъ Кернсъ узнала не безъ удовольствія, что онъ написалъ командиру благодарственное письмо. Въ немъ онъ писалъ, что его переписка съ адъютантомъ всецѣло касалась его отношенія къ музыкѣ, и просилъ по видѣть въ его письмѣ выраженіе его личныхъ чувствъ, которыя онъ теперь рада, высказать. Онъ также написалъ миссъ Кернсъ нѣсколько строкъ о томъ, что согласенъ на поступленіе миссъ Сутерландъ въ классъ пѣнія и надѣется, что ее объ этомъ извѣстятъ. Миссъ Кернсъ прямо торжествовала благодаря этимъ двумъ сдѣланнымъ ей уступкамъ. Но Мэри была, наоборотъ, очень обижена неудавшейся попыткой оказать ему поддержку; она отказалась поступить въ классъ пѣнія и не соглашалась ни на какіе уговоры, пока, наконецъ, однажды Джэкъ не встрѣтилъ ее на улицѣ и не заговорилъ съ ней. Онъ справился о Чарли и попросилъ ее посѣтитъ одинъ изъ уроковъ пѣнія. Она обрадовалась, что нашла предлогъ къ уступкѣ, и не только поступила въ классъ пѣнія, но и попросила его помочь ей въ изученіи гармоніи, которою она недавно начала заниматься самоучкой. Учебникъ, которымъ она пользовалась, въ концѣ концовъ не только во помогъ ей, но совершенно сбилъ ее съ толку. Хотя въ немъ и было объясненіе употребленія аккордовъ, но она не находила въ немъ достаточно полнаго ихъ наименованія и классификаціи. Упражненія, которыя она компонировала, руководствуясь учебникомъ, привели ее въ совершенное отчаяніе.

Тѣмъ временемъ Магдаленъ Брэльсфордъ научилась ясно и выразительно читать на англійскомъ языкѣ. Большого удовольствія въ урокахъ она не находила, такъ какъ Джэкъ былъ чрезмѣрно взыскателенъ: романическій угаръ первой ея съ нимъ встрѣчи на станціи Давно разлетѣлся вслѣдствіе страха, который онъ ей внушалъ какъ учитель. Послѣ перваго урока она покинула домъ на Церковной улицѣ въ состояніи близкомъ къ изнеможенію. Привыкнувъ понемногу безъ особаго утомленія выносить въ продолженіе цѣлаго часа его критику, она все же иногда съ трудомъ сдерживала слезы, когда онъ указывалъ ей ошибки, передразнивая ее мимикой и голосомъ. Въ этомъ заключалась самая для нея непріятная, но во всякомъ случаѣ полезная часть его системы обученія. Онъ былъ очень строгъ, даже когда находился въ наилучшемъ настроеніи, и черезъ мѣру горячъ, когда сердился. Но онъ былъ неутомимъ и не страшился никакого труда, чтобы отучить ее отъ дурныхъ привычекъ разговорной рѣчи. Чѣмъ болѣе она дѣлала успѣховъ, тѣмъ менѣе она его удовлетворяла. Его слухъ былъ несравненно болѣе чутокъ, чѣмъ ея. Онъ требовалъ оттѣнковъ голоса, которые были ей недоступны, и тонкостей произношенія, которыхъ ��на не слышала. Онъ повторялъ ей различные оттѣнки, между которыми находилъ разницу какъ между днемъ и ночью, и приходилъ въ неистовство, когда она въ нихъ не видѣла различія. Онъ утверждалъ, что она произносить хриплымъ голосомъ, когда она еле слышно выговаривала слова. Иногда она съ нетерпѣніемъ ожидала конца урока и своего освобожденія, но онъ зачастую задерживалъ ее, пока всегда присутствующая при урокахъ мистрисъ Симпсонъ, не будучи въ состояніи сдержаться и несмотря на бурю, которую всегда вызывало ея вмѣшательство, не указывала на усталость ученицы. Магдаленъ давно отказалась бы отъ своего ученія, чтобы избѣгнуть его тяжелаго метода, если бы она не боялась вызвать въ немъ презрѣнія. Итакъ, она работала, не получая отъ него ни единаго слова ободренія и поощренія, и дѣло шло такимъ образомъ до одного прекраснаго дня, незадолго до Рождества. Она немного раньше назначеннаго времени пришла на Церковную улицу и стала разговаривать съ мистрисъ Симпсонъ, не предупреждая его о своемъ прибытіи. Когда же онъ спустился изъ своей комнаты на чердакѣ, то, собравъ всю свою рѣшимость, она объявила, что приняла ангажементъ на маленькую роль въ пантомимѣ въ театрѣ въ Ноттингемѣ. Вмѣсто того, чтобы въ бѣшенствѣ напуститься на нее, онъ нѣкоторое время молча глядѣлъ на нее.,

— Н-да! н-да! — сказалъ онъ затѣмъ, смущенно почесывая себѣ голову. — Какъ-нибудь начать надо… и чѣмъ скорѣй, тѣмъ лучше! Нѣкоторое время вамъ придется удовольствоваться незначительными ролями и жить среди ничтожной среды, но вы до должны терять вѣру въ себя и не должны пугаться трудностей первыхъ какихъ-нибудь двухъ годовъ. Заботьтесь о томъ, чтобы не погасало пламя на алтарѣ… и всякое мѣсто, куда бы вы ни поступили, покажется вамъ храмомъ. Не будьте мелочны, не прельщайтесь ни деньгами, ни пріятной обстановкой, ни внѣшними эффектами. Вы лучше читаете, чѣмъ девяносто девять изъ всѣхъ такихъ, какъ вы; имѣйте это въ виду! Если когда-нибудь вамъ придетъ мысль подражать имъ, то къ чорту пойдетъ все ваше чутье, и это будетъ признакомъ, что вся ваша способность чувствовать ушла тоже къ чорту. Хотите повѣрить мнѣ?

— Конечно, — отвѣчала покорно Магда.

Онъ съ нѣкоторымъ недовѣріемъ взглянулъ на нее и издалъ какое-то ворчаніе.

— Если васъ когда-нибудь ошикаютъ, — добавилъ онъ, — то это будетъ вамъ на пользу. Но вы будете, вѣроятно, срывать аплодисменты, и это испортитъ васъ. Не забывайте, чему я васъ училъ; пользу этого вы познаете только тогда, когда начнете понимать ваше дѣло.

Магдаленъ горячо протестовала противъ возможности забыть его совѣтъ и постаралась высказать ему свою благодарность за его труды. Она просила его никому не говорить, куда она ѣдетъ, такъ какъ ей опять придется бѣжать изъ семьи. Онъ на это сказалъ, что его не касаются ея частныя дѣла и посовѣтовалъ, пока не поздно, поразмыслить, раньше чѣмъ мѣнять роскошную домашнюю обстановку на невѣрную профессію, сопряженную съ вѣчными странствованіями. Въ заключеніе онъ очень рекомендовалъ ей мистрисъ Симпсонъ какъ прирожденную театральную маменьку, которая будетъ ей очень полезна.

— Если вамъ понадобится моя помощь, — добавилъ онъ, — то вы обратитесь ко мнѣ.

— Она можетъ притти и заплатитъ за ваши услуги, — заявила мистрисъ Симпсонъ, которая давно уже съ трудомъ удерживалась.

Джэкъ повернулся къ ней; онъ былъ красенъ какъ кумачъ, и глаза его готовы были выступить изъ орбитъ. Магда стала между ними. Тогда онъ быстро вышелъ изъ комнаты. Обѣ женщины, дрожа всѣмъ тѣломъ, молча глядѣли другъ на Друга и слышали, какъ онъ быстро поднялся по лѣстницѣ въ свою комнату.

— Ахъ, Полли! какъ могли вы это сказать? — сказала Магда чуть не шопотомъ.

— Я хотѣла бы знать, зачѣмъ онъ побѣжалъ, — заявила мистрисъ Симпсонъ. — Наверху ничего пѣта такого, чѣмъ онъ могъ бы нанести увѣчье. Я сказала это, не думая, что на него это такъ подѣйствуетъ;

Вскорѣ снова появился Джэкъ, держа въ рукахъ замшевый кошелекъ.

— Вотъ!… — обратился онъ къ Магдѣ;

Безъ особыхъ объясненій она отлично поняла, что то были деньги, которыя она давала ему за уроки.

— Мистеръ Джэкъ, — прошептала она… — я никакъ не могу… — Возьмите и будьте спокойны, — началъ онъ — Она вполнѣ права. Въ Виндзорѣ я достаточно зарабатываю на всѣ мои потребности. А мнѣ не нужно вдвое больше необходимаго. Взяла она съ васъ сколько-нибудь за пользованіе комнатой?

— Нѣтъ, — возразила Магда.

— Тѣмъ болѣе стыдно съ моей стороны брать съ васъ за уроки, — возразилъ Джэкъ. — Въ другой разъ я буду лучше, знать, что мнѣ дѣлать. Ну, возьмите деньги и не будемте больше объ этомъ думалъ. Прощайте! Я думаю, что если примусь сейчасъ за дѣло, то сумѣю еще немного поработать.

Онъ вручилъ ей кошелекъ, который она не смѣла не принять, крѣпко пожалъ ея руку своими обѣими и быстро, видимо взволнованный, вышелъ изъ комнаты.

Три дня спустя Адріанъ Гербертъ, работая у своего мольберта, былъ прерванъ мистеромъ Брэльсфордомъ, появившимся въ его мастерской съ признаками сильнѣйшаго волненія.

— Мистеръ Брэльсфордъ!.. какъ я радъ!.. Но что же случилось?

— Знаете ли вы, что-нибудь о Магдаленѣ? Она опять сбѣжала.

На лицѣ Герберта выразилось заботливое участіе.

— Гербертъ… я умоляю васъ… если она сообщила вамъ свои планы, не губите ее, ради Бога, скрывая ея глупую тайну.

— Я увѣряю, что я такъ же удивленъ, какъ вы сами. Почему вы думаете, что я въ это посвященъ?

— Когда вы послѣдніе раза бывали у насъ, то вы проводили много времени съ ней, и вы именно такого рода человѣкъ, которому молодая женщина охотно довѣритъ свои экзальтированные планы. Вы много бесѣдовали вдвоемъ.

— Дѣйствительно, въ теченіе послѣднихъ шести недѣль мы два раза довольно продолжительно бесѣдовали… и это произошло совершенно случайно. Мы разговаривали только о моихъ дѣлахъ. Вы вѣдь знаете… миссъ Сутерландъ мнѣ очень дорога. Она была предметомъ нашего разговора.

— Это жестоко, Гербертъ, страшно жестоко.

— Это фатально… и мнѣ, право, очень жаль, что я ничего не знаю.

— Конечно, конечно… я сразу подумалъ, что вы, вѣроятно, ничего не знаете… но я цѣплялся на послѣднюю соломинку. Ужъ и вѣрно говорю вамъ, Гербертъ, если я поймаю дѣвчонку, то запру ее и не выпущу изъ комнаты, пока она не выйдетъ замужъ.

— Когда же именно она убѣжала?

— Вчера вечеромъ. Мы ее спохватились только сегодня утромъ. Она вторично убѣжала въ какой-нибудь проклятый провинціальный театръ. А надо сказать, что дома она всегда была окружена вниманіемъ. Она не похожа на остальныхъ дѣвушекъ, которыя не знаютъ, какъ цѣнить домашній комфортъ. Въ тѣ времена, когда я занимался писательствомъ, она достаточно могла бы научиться цѣнить деньги.

Говоря это, Брэльсфордъ неустанно двигался. Онъ то теребилъ свой воротникъ, то трепалъ перчатки.

— Я въ этомъ дѣлѣ совершенно безсиленъ, — добавилъ онъ. — Я не знаю за что ухватиться. Мнѣ ничего не остается, какъ сидѣть спокойно на мѣстѣ, предоставивъ дочь своей судьбѣ.

— Знаете ли вы, — спросилъ Гербертъ послѣ нѣкотораго раздумья, — что она послѣдніе мѣсяцы брала уроки декламаціи у учителя музыки?

— Нѣтъ, я понятія объ этомъ не имѣлъ, — возразилъ съ сердцемъ Брэльсфордъ. — Не осуждайте меня, мой дорогой Гербертъ, но я скажу, что она неблагодарная дѣвчонка, и ея исчезновеніе очень меня огорчаетъ. Я понятія обо всемъ этомъ не имѣлъ, но она не могла бы исполнить свой планъ, если бы мать ея за ней смотрѣла.

— Какъ бы то ни было, это такъ. Я самъ былъ крайне удивленъ, когда миссъ Сутерландъ мнѣ объ этомъ разсказала, тѣмъ болѣе, что я нѣсколько освѣдомленъ о томъ лицѣ, котораго ваша дочь выбрала себѣ въ учителя.

— Быть можетъ, онъ что-нибудь знаетъ? Какъ его имя и гдѣ можно его найти?

— Имя его странное: — Джэкъ.

— Джэкъ? Я это имя уже гдѣ-то слыхалъ. Джокъ? Моя старая память никуда не годится. Но мы теряемъ время. Вы, надѣюсь, знаете его адресъ?

— Кажется, онъ у меня здѣсь, среди старыхъ писемъ. Извините меня пожалуйста на мгновеніе, я поищу его.

Гербертъ вышелъ въ другую комнату. Мистеръ Брэльсфордъ продолжалъ свои нервныя движенія; онъ кусалъ себѣ погти, задѣлъ перчаткой по картинѣ и слегка размазалъ краску. Сознаніе, что онъ невольно причинилъ Герберту непріятность, (нѣсколько отрезвило его. Вскорѣ затѣмъ вернулся Гербертъ съ письмомъ Джэка въ рукѣ.

— Церковная улица, Кенсингтонъ, — объявилъ онъ. — Вы поѣдете туда?

— Немедленно, Гербертъ, немедленно! Поѣдете ли вы со мной?

— Если вы этого желаете, — отвѣтилъ Адріанъ.

— Конечно, поѣзжайте со мной! Это просто подлецъ, который выманивалъ у дѣвочки деньги и увѣрилъ ее, что она вторая Сарра Сиддонсъ. Я самъ въ отдаленныя времена бралъ уроки у великаго Юнга, и онъ многое мнѣ предсказывалъ. Я, можетъ быть, отвлекаю васъ отъ работы, дорогой другъ?

— Сегодня такъ темно, что нельзя было бы много работать. Да во всякомъ случаѣ дѣло слишкомъ серьезное, чтобы я не могъ ради него отложить мою ежедневную работу.

Четверть часа спустя служанка мистрисъ Симпсонъ стучала въ дверь комнаты Джэка и сообщила ему, что внизу въ гостиной ожидаютъ его два господина.

— Каковы они изъ себя? — спросилъ Джэкъ., — И увѣрены ли вы, что спрашиваютъ именно меня?

— Увѣрена, — возразила дѣвушка. — Одинъ изъ нихъ красивый молодой человѣкъ съ свѣтло-бѣлокурой бородкой, другой, какъ я думаю, его отецъ. Прегаденькій старикъ, скажу я вамъ.

— Дайте мнѣ сапоги и скажите имъ что я сейчасъ приду._:

Дѣвушка объявила мистеру Брэльсфорду и Адріану, что мистеръ Джэкъ сейчасъ выйдетъ, и ушла изъ комнаты. Вскорѣ затѣмъ вошелъ Джэкъ. Въ то же мгновеніе глаза Брэльсфорда прояснились, и ему какъ будто стала ясна вся путаница заговора, онъ привсталъ съ торжественнымъ величіемъ. Джэкъ отвѣсилъ церемонный поклонъ Герберту, который съ безпокойствомъ слѣдилъ за движеніями своего спутника.

— Я полагаю, вы знаете меня, Милостивый государь, — началъ грозно Брельсфордъ.

— Я васъ отлично помню, — возразилъ Джэкъ съ раздраженіемъ. — Не желаете ли сѣсть?

Гербертъ придвинулъ Брельсфорду стулъ. Всѣ трое сѣли.

— Мы отыскали васъ, мистрисъ Джэкъ, — началъ Адріанъ, — въ надеждѣ, что вы, быть можетъ, прольете свѣтъ на одно дѣло, которое является для мистера Брельсфорда источникомъ большого безпокойства. Миссъ Брэльсфордъ скрылась…

— Что? — воскликнулъ Джэкъ. — Опять убѣжала? Ха-ха-ха! я такъ и думалъ!

— Прошу васъ быть нѣсколько сдержаннѣе, — поторопился замѣтилъ Гербертъ, такъ какъ мистеръ Брэльсфордъ началъ проявлять признаки нетерпѣнія. — Позвольте мнѣ говорить сначала. Мистеръ Джэкъ, мнѣ кажется, что послѣднее время вы часто встрѣчались съ этой барышней…..

— Я давалъ ей уроки въ продолженіе послѣднихъ четырехъ мѣсяцевъ.

— Прошу васъ обратить вниманіе на то, что мы во всей этой исторіи не дѣлаемъ вамъ ни малѣйшаго упрека. Намъ только хотѣлось узнать, гдѣ находится миссъ Брэльсфордъ, и мы думаемъ, что вы можете намъ въ этомъ помочь. Если это возможно, то вы, конечно, не откажетесь сообщить этому господину всѣ извѣстныя вамъ свѣдѣнія.

— Въ такомъ случаѣ успокойтесь, — отвѣтилъ Джэкъ. — Она получила ангажементъ въ театръ и уѣхала. Это она сообщила мнѣ нѣсколько дней тому назадъ, когда приходила ко мнѣ, чтобы прекратить уроки.

— Но намъ особенно интересно знать, куда именно она уѣхала, — замѣтилъ спокойно Гербертъ.

— Въ такомъ случаѣ добивайтесь этого какъ можете, — заявилъ Джэкъ вызывающимъ тономъ. — Она назвала мнѣ мѣсто, куда поѣхала, но просила никому не говорить. Да это и не мое дѣло.

— Гербертъ, — воскликнулъ мистеръ Брэльсфордъ, — Гербертъ…

— Одно мгновеніе, — прервалъ его Адріанъ, — позвольте мнѣ оказать еще слово…

— Гербертъ, — продолжалъ старикъ, — это тотъ негодяй, о которомъ я говорилъ вамъ, когда мы ѣхали на извозчикѣ. Онъ ея сообщникъ. Вы отлично знаете, что это такъ, --.добавилъ онъ, возвысивъ голосъ и обращаясь къ Джэку. — Не намѣрены ли вы отрицалъ, что состоите театральнымъ агентомъ?

Джэкъ глядѣлъ на него съ невозмутимымъ спокойствіемъ.

— Это сдѣлка… заговоръ! — кричалъ мистеръ Брэльсфордъ. — Съ перваго дня все было условлено. И вы главный виновникъ во вееій этой исторіи. Вы меня, милостивый государь, не напугаете. Я васъ заставлю говорить.

— Вотъ опять началось! — замѣтилъ Джэкъ. — Уведите пожалуйста этого человѣка, мистеръ Гербертъ.

Адріанъ быстро сталъ между ними, боясь, что спутникъ его дойдетъ до насилія. Въ эту минуту дверь изъ комнаты мистрисъ Симпсонъ съ силой растворилась, и она появилась на порогѣ, съ удивленіемъ глядя на посѣтителей. — Извините пожалуйста… ахъ! да вѣдь это мистеръ Брэльсфордъ.

Она покраснѣла.

— Я надѣюсь, все у васъ обстоитъ благополучно, — продолжала она съ любезнымъ видомъ, приближаясь къ нему, — Для меня большая честь видѣть васъ у себя въ домѣ.

— Быть не можетъ, — возразилъ старикъ тономъ, заставившимъ ее испугаться. — Такъ это вы свели миссъ Магдаленъ съ этимъ человѣкомъ? Гербертъ, милый другъ мой, все ясно какъ Божій день. Ея сестра сопутствовала Магдѣ при первомъ ея побѣгѣ. Вѣдь я же говорилъ, что все это заговоръ.

— Боже мой! — воскликнула мистрисъ Сцми.сонъ, — Не случилось ли чего съ миссъ Магдаленъ?

— Если съ ней что-нибудь случилось, то за это будете отвѣчать вы. Куда она уѣхала?

— Ахъ! неужели милая, дорогая миссъ Магдаленъ опять убѣжала?

— Видите ли, Гербертъ, какъ они опровергаютъ, другъ друга.

Мистрисъ Симпсонъ взглянула на Джэка съ недовольствомъ. Онъ же насмѣшливо улыбался.

— Я не знаю, что могъ мистеръ Джэкъ вамъ обо мнѣ сказать, — начала она осторожно, — но увѣряю васъ, что я ничего не знаю о планахъ и поступкахъ миссъ Магдаленъ. Я весь прошлый мѣсяцъ не видала ее.

— Вы, конечно, поймете, что это неправда, — замѣтилъ Джэкъ. — Мистрисъ Симпсонъ всегда присутствовала при урокахъ вашей дочери. Она знаетъ отлично, что миссъ Брэльсфордъ поступила въ театръ. Она сама слышала это, когда…

— Сдѣлайте одолженіе, мистеръ Джэкъ, занимайтесь лишь вашими собственными дѣлами.

— Когда ложь станетъ необходима для пользы миссъ Брэльсфордъ, тогда говорите, я согласенъ, — возразилъ Джэкъ. — Но пока что держите пожалуйста языкъ за зубами. Мнѣ все ясно; мистеръ Гербертъ, вы желаете знать адресъ этой несчастной дѣвушки, чтобы попытаться насильно вернуть ее отъ достойнаго дѣла въ ея глупую, безполезную и ненавистную ей жизнь. На этомъ основаніи я не окажу вамъ ни малѣйшаго содѣйствія. Если она не найдетъ счастьи и успѣха въ новой карьерѣ, она сама вернется домой.

— Я боюсь, что мы, оставаясь здѣсь, ничего не добьемся, — замѣтилъ Гербертъ, на котораго непріятно дѣйствовало присутствіе мистрисъ Симпсонъ.

— Вы правы, — подтвердилъ мистеръ Брэльсфордъ. — Я отказываюсь имѣть впредь дѣло съ этими двумя. Мы предпримемъ другіе шаги. Вы, мистрисъ Симпсонъ, еще пожалѣете о вашей роли во всемъ этомъ. Что же касается васъ, милостивый государь,, то и твердо надѣюсь, что это наша послѣдняя встрѣча.

— Мнѣ не о чемъ сожалѣть! — воскликнула мистрисъ Симпсонъ. — Почему мнѣ, ей не помочь, этой хорошенькой…

— Баста! — прервалъ ее Джэкъ, — мы говорили достаточно. Прощайте, мистеръ Гербертъ.

Адріанъ покраснѣлъ и повернулся къ двери.

— Когда пожелаете меня видѣть — я всегда радъ васъ принять, — добавилъ Джэкъ. — Но въ настоящую минуту вы лучше уведите этого господина.

Гербертъ слегка поклонился и вышелъ. Брэльсфордъ важно шелъ за нимъ, окидывая грозными взглядами мистрисъ Симпсонъ и ея квартиранта. Комизмъ этого демонстративнаго выхода подѣйствовалъ на Джэка, до сихъ поръ выказывавшаго небывалое достоинство; онъ ладонью руки зачесалъ себѣ носъ и усмѣхнулся.

— Я уже разъ сказалъ вамъ, — обратился къ нему съ порога мистеръ Брэльсфордъ, — вы просто душегубецъ. Я надѣюсь, что сумѣю опозорить вашу дѣятельность и что этому будетъ положенъ конецъ.

— Я уже разъ сказалъ вамъ, — возразилъ Джэкъ, — вы старый шутъ, и за симъ имѣю честь съ вами раскланяться.

— Ш-ш… — зашикала мистрисъ Симпсонъ, въ то время какъ мистеръ Брэльсфордъ съ угрозой помахалъ по воздуху своей перчаткой и затѣмъ исчезъ. — Вы права не имѣете такъ разговаривать со старикомъ.

— Его лѣта не даютъ ему права быть грубымъ и оскорблять меня.

— Гм… — возразила содержательница пансіона, — ваши рѣчи и вашъ нравъ также не изъ сладкихъ. Будь я на вашемъ мѣстѣ, я бы не возмутилась тѣмъ, что другіе дѣлаютъ то же, что и я.

— Что вы говорите? А какъ вы думаете, что я чувствовалъ бы, если бы вы были въ моей шкурѣ, госпожа лгунья?

— Я бы, по крайней мѣрѣ, мистеръ Джэкъ, не уличала бы другихъ во лжи въ ихъ же глазахъ.

— Вы, вѣроятно, предпочитаете, чтобы говорили о васъ правду за вашей спиной? — Я часто спрашивалъ себя, въ какой части моей музыки чувствуется вліяніе на меня вашего общества. Быть можетъ, на моей Джульеттѣ Ричіэрди?

— Я прошу прекратить дальнѣйшія колкости, — коротко объявила мистрисъ Симпсонъ. — Мнѣ это не по вкусу.

Джэкъ тихо вышелъ изъ комнаты. Тѣмъ временемъ Брэльсфордъ горячо жаловался на него Герберту.

— Съ первой минуты, какъ я увидѣлъ этого человѣка, я не могъ преодолѣть инстинктивнаго отвращенія къ нему. Болѣе злого лица я еще никогда и не видывалъ. А также и не слышалъ о болѣе злыхъ поступкахъ.

— Я ничего не могу сказать въ его защиту, — отвѣтилъ Гербертъ. — Онъ изъ искусства сдѣлалъ себѣ ремесло, и ему незнакомы тѣ испытанія, которыя стоятъ на пути истиннаго артиста. Полная увѣренность въ себѣ… ни малѣйшаго сомнѣнія въ своихъ силахъ… ничего, кромѣ упрямой, ограниченной самоувѣренности. Мнѣ можно бы позавидовать ему.

— Такой молодой болванъ! такой молокососъ и смѣетъ меня оскорблять! — горячился мистеръ Брэльсфордъ, не слушая Адріана. — Онъ еще увидитъ. Я уже не разъ пулей пробивалъ шкуру нѣкоторыхъ господъ… одного даже господина съ положеніемъ… и по менѣе серьезному поводу. А Магдаленъ… моя дочь… находилась въ интимныхъ, дружескихъ сношеніяхъ съ нимъ!.. она посѣщала его! Скоро, Гербертъ, пойдутъ всѣ дѣвушки къ чорту! Ужъ она отъ меня больше не улизнетъ, если я поймаю ее.

Но мистеру Брэльсфорду не удалось поймать Магдаленъ. Ея красивая наружность и стихи, которые ей приходилось произносить въ пантомимѣ, завоевали ей расположеніе публики Ноттингемскаго театра. Благодаря этому успѣху, ей не наскучило въ продолженіе шести недѣль выступать каждый вечеръ въ незначительной роли. Это же помогало ей переносить жизнь среди людей, которыхъ она поневолѣ должна была считать ниже себя, но съ которыми ей, однако, приходилось работать, чтобы доставить удовольствіе публикѣ. Сначала ее огорчилъ костюмъ, который ей пришлось надѣть; но она рѣшила безъ размышленія подчиниться, вопервыхъ потому, что одѣваться такимъ образомъ было обязанностью актрисы, а затѣмъ и потому, что ея отказъ обидѣлъ бы другихъ. Ее поддерживало нравственное убѣжденіе, что она ничего дурного не дѣлаетъ, и, кромѣ того, она никогда по придавала значенія тряпкамъ. Но все же она никакъ по могла съ такой же легкостью заставить себя сблизиться съ остальными участниками пантомимы. Миссъ Лафитъ, главная актриса, была очень любима публикой за веселость, ловкость въ танцѣ сандалій и умѣніе пѣть. Она почувствовала симпатію къ сторонившейся сначала отъ нея Магдаленъ. Но миссъ Лафитъ (въ обыденной жизни мистрисъ Гоэнъ) такъ привыкла плыть спокойно въ своей жизненной ладьѣ, ее обращая вниманія ни на какія препятствія, что поведеніе Магдаленъ объяснила робостью, и это было отчасти справедливо. Миссъ Лафитъ была женщина въ расцвѣтѣ силъ, у нея былъ хорошій голосъ, она была полна животныхъ чувствъ и стремленій и слишкомъ любима публикой, чтобы испытывать завдсть. Магдаленъ, которую сначала очень стѣсняло разрѣшеніе дѣлить съ нею лучшую уборную, очень скоро постигла пріятныя стороны расположенія къ ней добродушной товарки. Старая, любящая выпить женщина, приставленная къ гардеробной, ничего не дѣлала безъ грубаго окрика и энергичной ругани, на что Магдаленъ была совершенно неспособна. Миссъ же Лафитъ въ области ругани достигла прямо-таки недостижимаго. Зачастую уборную удостаивалъ своимъ посѣщеніемъ кто-нибудь изъ зрителей, не подозрѣвая даже, что Магдаленъ предпочитала быть одной, чтобы надѣть свои башмаки, причесать голову или наложить на лицо румяна. Миссъ Лафитъ, не имѣвшая никогда ничего противъ присутствія этихъ господъ, когда дѣло касалось ея одной, теперь просила ихъ выйти изъ комнаты. Это ихъ, конечно, очень удивляло; но, не желая быть навязчивыми, они покорно удалялись.

— Вы не безпокойтесь, мой ангелъ, — успокаивала она бывало Магдаленъ. — Я вѣдь знаю, кто вы — вы дама! Но они къ вамъ со временемъ привыкнуть, они безъ задней мысли.

Магдаленъ невольно думала о томъ, что сказалъ бы Джэкъ о вокализаціи миссъ Лафитъ; сама же она остерегалась всякаго рода претенціозности, боясь какъ бы не подумали, что она желаетъ казаться больше дамой, чѣмъ то, съ которыми она работала. Хотя миссъ Лафитъ покровительствовала новичку и ради мира и согласія ей не противорѣчила, но она все же дѣлала разницу между своимъ поведеніемъ въ присутствіи Магдаленъ и той свободной готовностью любить, которую она не скрывая проявляла всегда, когда съ ней не было Магдаленъ.

Въ первый вачеръ рождественскихъ спектаклей, когда Магдаленъ отдыхала, ожидая выступленія передъ нѣсколько въ этотъ разъ буйной публикой, миссъ Лафитъ объявила ей вдругъ, [что она очень интересна. Она съ сердечнымъ участіемъ уговаривала ее держать голову высоко и не смущаться; она подняла насмѣхъ ея боязнь покрыть лицо слишкомъ густымъ слоемъ румянъ и сама обвела края вѣкъ такимъ значительнымъ количествомъ черной краски, что Магдаленъ вся покраснѣла, несмотря на покрывавшій щеки густо слой кратокъ. При первомъ звонкѣ она пошла съ ней за кулисы, вытолкнула ее въ нужную минуту на сцену, а когда та вернулась, засыпала ее комплиментами. Магда, плохо понимавшая, что произошло, была очень благодарна за похвалы и постаралась заплатить тѣмъ же, когда; миссъ Лафитъ, весьма разгоряченная исполненіемъ современнаго куплета, вернулась въ уборную.

— Я къ этому привыкла, — заявила миссъ Лафитъ. — Я обязана своимъ успѣхомъ опыту. Вы бы не увидѣли меня на сценѣ, могу васъ увѣрить, не будь моего мужа, который требуетъ этого (вы поняли бы другъ друга) и высоко ставить театральное дѣло. Жить на проценты совсѣмъ не такъ пріятно, это я могу сказать, но оно, конечно, вѣрнѣй и дольше выдержишь.

— Были ли вы взволнованы при первомъ вашемъ выходѣ? — спросила Магдаленъ.

— Еще бы! и очень! Я разревѣлась, когда мнѣ надо было выходить. Я не была хладнокровна и храбра, какъ вы. Но я скорѣй васъ освоилась. Такихъ, какъ вы, я понимаю. Вы будете возбуждены всю жизнь. Теперь мнѣ наплевать на какую угодно публику… и это съ моего второго выхода.

— Если я и кажусь хладнокровной и храброй, — замѣтила удивленно Магда, — то я все же никогда въ жизни не чувствовала себя такъ удрученной, какъ когда выхожу на сцену.

— Да! это ужасно! А слышали вы маленькую Лефану, эту надутую жабу? Завтра ея пѣснь будетъ вычеркнута изъ программы. Она Богъ знаетъ какъ играетъ, а разсказываетъ всѣмъ, что не привыкла вращаться среди подобныхъ вамъ людей. Я отлично знаю, кто она. Отецъ ея аптекарь въ Байсватерѣ. Она вообще могла бы быть развѣ только гувернанткой. Вы въ пятьдесятъ разъ больше стоите, чѣмъ она… и на сценѣ и всюду.

Магда ничего не отвѣчала. Она вспомнила, какъ думала отдалиться отъ общества миссъ Лафитъ и больше держаться миссъ Лефану, казавшейся ей очень приличной дѣвушкой.

— Она, кажется, полиняла, какъ разъ пять выстиранное ситцевое платье, — продолжала миссъ Лафита. — А о хорошемъ чтеніи и понятія не имѣетъ. Вы — вы читаіете прелестно… почти такъ же, какъ я. Если бы вы только немножко болѣе оживлялись. У кого вы брали уроки?

Тѣмъ временемъ пантомима ставилась уже двѣ недѣли, и за это время въ Магдѣ появилось полное равнодушіе къ миссъ Лефану и влеченіе къ миссъ Лафита. Когда та однажды пригласила ее къ себѣ на ужинъ, она не сумѣла отказаться отъ приглашенія, хотя думала о немъ не безъ ужаса. Вечеръ оказался бурнымъ — это была чуть ли не оргія. Нѣкоторыя изъ «дамъ» пили очень много шампанскаго, очень громко говорили и визжали, когда смѣялись. Мужчины ухаживали за ними и говорили двусмысленныя шутки. Магда окружила себя болѣе молодыми и неизвѣстными актерами, обладающими нѣкоторыми дилетантскими способностями къ пѣнію и игрѣ на сценѣ, но которые избрали театральную карьеру не потому, что чувствовали къ ней призваніе, а только потому, что ни на что другое они не были годны. Они говорили о различныхъ роляхъ, о закулисной жизни вдобавокъ къ обыкновеннымъ пошлымъ разговорамъ бальныхъ кавалеровъ и настойчиво оберегали Магдаленъ отъ ядовитаго дурмана, исходившаго отъ присутствующихъ мужчинъ-гостей. Иногда все же долеталъ до ея слуха необычайно пошлый разговоръ и возбуждалъ въ ней чувство брезгливости и униженія. Хотя она и рѣшила въ будущемъ не участвовать на такихъ ужинахъ, но все же на слѣдующій день она увѣрила свою хозяйку, что отъ открытій, сдѣланныхъ ею наканунѣ вечеромъ, не выпала ни одна жемчужина изъ ея короны, и она ни на одномъ вечерѣ въ Кенсингтонѣ такъ не веселилась. Вслѣдствіе этого миссъ Лафитъ почувствовала потребность ее обнять и сообщить, что она была царицей вечера и что Лэдди (старозавѣтное еврейское сокращеніе Лазаря, имени ея супруга) призналъ ее настоящей лэди, и она ему удивительно понравилась. Затѣмъ она спросила у Магды, не находить ли она Лэдди очень красивымъ. Чтобы быть, ей пріятной, Магда отвѣчала, что его темные глаза и волосы произвели на нее сильное впечатлѣніе и что манеры его изящны.

— Одно мнѣ еще не совсѣмъ ясно, — добавила она. — Я въ театрѣ всегда зову васъ миссъ Лафитъ, но у васъ дома, я, кажется, должна бы звать васъ вашимъ настоящимъ именемъ. Я еще не вполнѣ тверда въ вопросахъ этикета, не правда ли?

— Зовите меня Заль, — отвѣтила, цѣлуя ее, мистрисъ Гоэнъ.

Когда пантомима была, наконецъ, снята съ репертуара, вся труппа разбилась. Магда жалѣла лишь объ отъѣздѣ одной миссъ Лафитъ.

По совѣту той же миссъ Лафитъ, Магда приняла постоянный ангажаментъ въ Ноттингамскомъ театрѣ съ гонораромъ въ два фунта еженедѣльно, вполнѣ приличнымъ для начинающей. Зато ей много пришлось работать. Каждый вечеръ ей приходилось участвовать въ двухъ пьесахъ, въ фарсѣ и въ комедіи. Она тутъ, какъ и въ пантомимѣ, играла цѣлыхъ двѣ недѣли одну и ту же роль. Потомъ въ продолженіе двухъ недѣль ставились произведенія Шекспира и серьезныя пьесы, въ которыхъ ей, какъ и всей труппѣ, приходилось играть съ очень популярнымъ трагикомъ, крайне горячимъ и требовательнымъ господиномъ, который заставлялъ заучивать большія роли въ одинъ день. Когда затѣмъ они не удовлетворяли его, а это было постоянно, онъ держалъ ихъ на репетиціяхъ съ утра и до самаго спектакля, едва давая время пообѣдать. Режиссеръ, музыканты, декораторы и даже театральные рабочіе были недовольны и увѣряли, что ему невозможно угодить. Онъ отъ исполнителей не требовалъ пониманія ихъ ролей, въ немъ замѣчалась какая-то ревность къ ихъ желанію самостоятельно передавать роли, но онъ твердо настаивалъ, чтобы они точно воспроизводили движенія и позы, которыя онъ имъ указывалъ. Его недовольство выражалось насмѣшками и даже руганью. Хотя Магда ко многому уже привыкла, однако все же иногда, она не могла удержаться отъ слезъ, которыя у нея, какъ и у многихъ изъ ея товарокъ и товарищей, являлись слѣдствіемъ переутомленія и непрестанной ругани. Она прилежно изучала свои роли, къ счастью не очень большія, чтобы хотя съ этой стороны избѣгнуть унизительнаго замѣчанія. Но иногда трагикъ внушалъ ей такой страхъ и такое отвращеніе, что она готова была бросить театръ и перестать играть. Это было гораздо хуже, чѣмъ все то, что ей приходилось переносить у Джэка: ему она добровольно подчинялась, тогда какъ съ трагикомъ она не знала какъ быть; ей платили за то, чтобы она играла съ нимъ, и она не знала, какъ облегчить свое положеніе.

Въ концѣ второй недѣли, когда пьесы стали повторяться, ей стало легче. Въ Гамлетѣ она играла королеву въ спектаклѣ, въ Макбетѣ — придворную даму и вдову короля Эдуарда IV, и тутъ впервые почувствовала уваженіе къ серьезной, молча внимательно слушающей публикѣ, которая переполняла театръ. Это былъ смутный предвѣстникъ сознанія, что отношенія, въ которыя становится артистка къ публикѣ, выше всѣхъ обычныхъ душевныхъ вліяній. Если бы трагика, понималъ эту связь между публикой и исполнителями, однимъ изъ которыхъ былъ и онъ, онъ могъ бы воодушевить актеровъ такъ, что они сдѣлали бы исполняемыя произведенія понятными публикѣ. Но онъ былъ звѣздой и признавалъ только свою роль и свое вліяніе на зрителей.

Магда и ея товарищи были сведены къ нулю и весьма этимъ смущались. Сцены, въ которыхъ они играли, были перечерканы и сокращены; всадникъ, который въ роли Ричмонда и Макдуффа три раза побѣдилъ въ борьбѣ «звѣзду», былъ единственнымъ изъ актеровъ, удостоившимся вызова публики вмѣстѣ съ трагикомъ послѣ спуска занавѣса. Они почувствовали непобѣдимое отвращеніе къ Шекспиру, и это понятно. Публика, очевидно, давала трагику предпочтеніе передъ авторомъ и потому не протестовала противъ искаженія Шекспира.

Во вторую субботу, когда Магда уже радовалась, что не болѣе шести дней остается выносить тиранію любимца публики, вдругъ главная исполнительница вывихнула себѣ ногу. Распредѣленіе ролей на всю будущую недѣлю было нарушено. Въ воскресенье въ квартиру Магды явился режиссера. и сообщилъ, что она на этой недѣлѣ будетъ играть Офелію, лэди Анну и Маріонъ де-Лормъ въ «Ришельё» Литтона. И добавилъ, что это особая для нея удача. Магду это привело въ отчаяніе. Она упорно доказывала, что не въ силахъ этого сдѣлать, и наконецъ замѣтила режиссеру, что она приглашена не на главныя роли. Онъ въ отвѣтъ на это назначилъ ей лишнихъ десять шиллинговъ въ недѣлю и настойчиво увѣрялъ, что она будетъ прелестна въ роли Офеліи, что трагикъ требуетъ, чтобы ей была предоставлена роль, потому это ему нравится ея дикція, что все его грубое обращеніе только дурная привычка, на которую не слѣдуетъ обращать вниманія, что онъ уже согласился замѣнить «Много шума изъ ничего» и «Отелло» — «Гамлетомъ» и «Ришельё», не считая возможнымъ просить ее играть Беатриче или Дездемону, и, наконецъ, что трагикъ будетъ внѣ себя, если она откажется.

— Вы, конечно, можете быть такъ же любезны, какъ старуха мистрисъ Вальтеръ, — добавилъ режиссеръ, — которая, не колеблясь ни минуты, взяла на себя роль лэди Макбетъ.

Магдѣ казалось стыдно отказываться при совершенной необходимости; но такъ, какъ въ то же время она страшно боялась на репетиціяхъ трагика, то она продолжала отказываться, пока онъ не довелъ ее чуть ли не до истерики. Тогда въ порывѣ отчаянія она согласилась и поставила только одно условіе, чтобы ее освободили отъ участія въ фарсахъ.

Все воскресенье она изучала роль Офеліи. Ей удалось, раньше чѣмъ измученной страхомъ предстоящаго дня и усталой отъ утомленія лечь въ постель, выучить роль и убѣдиться въ томъ, что на изученіе остальныхъ двухъ ролей много времени не потребуется. «Гамлетъ» ставился уже два раза, такъ., что надо было репетировать только роли Офеліи и королевы въ спектаклѣ. Въ понедѣльникъ днемъ трагикъ былъ очень задумчивъ, важенъ, но угодить ему было трудно. Онъ продержалъ Магду цѣлый часъ на сценѣ съ Офеліей. Ей хотѣлось вообразить себѣ, что она дѣйствительно Офелія, а онъ Гамлетъ; но когда подошло время проявить эту примитивную теорію драматическаго искусства, она не могла ни въ мгновеніе забыть себя. Ей приходилось считать свои шаги и четыре раза повторить свое вступленіе раньше, чѣмъ удалось стать въ нужную минуту на то мѣсто, на которое трагикъ желалъ направить свои взгляды, произнося: «Тише! Прелестная Офелія!» Долго она никакъ не могла удовлетворительнымъ образомъ передать ему связку писемъ. Наконецъ и это препятствіе было устранено, но ее охватилъ ужаса, и отчаяніе, когда въ отвѣтъ на слова Гамлета: «Я не любилъ тебя», вмѣсто того, чтобы сказать: «Тѣмъ болѣе я была обманута», она произнесла: «Да, принцъ — и вы заставили меня этому вѣрить». Когда это случилось, онъ вздрогнулъ, взглянулъ на нее и сквозь зубы прошепталъ проклятіе. Затѣмъ вдругъ вышелъ со сцены и оставилъ ее въ полномъ недоумѣніи. Вдругъ она поняла свою ошибку. У нея на щекѣ сдѣлалось нервное подергиваніе. Но она успокоилась, когда вскорѣ затѣмъ вернулся Гамлетъ и, не упоминая о допущенной ею ошибкѣ, началъ свою роль. На этотъ разъ она дала надлежащую реплику, и репетиція была доведена до конца. Роль королевы въ спектаклѣ причинила Магдѣ меньше непріятностей, такъ какъ трагикъ относился къ этой роли вполнѣ безразлично. Онъ въ сценѣ спектакля былъ требователенъ, пока въ ней имѣли значеніе стулъ и вѣеръ Офеліи. Когда же это мѣсто прошло къ успокоенію послѣдней, онъ ушелъ изъ театра, не заботясь больше о сценѣ, въ которой ему больше выступать не приходилось. Во время этой части драмы Магдаленъ была предоставлена исключительно своимъ собственнымъ силамъ; скоро она почувствовала отсутствіе руководителя, даже пожалѣла объ его отсутствіи точно такъ же горячо, какъ было обрадовалась его уходу. Королева, какъ и всѣ остальныя актрисы, завидовавшія Магдѣ за ея быстрое возвышеніе, вела себя позорно; король игралъ съ нескрываемой небрежностью, будучи не въ духѣ оттого, что пришлось устроить лишнюю репетицію. Всѣ участвующіе ясно показывали, что не придаютъ этой сценѣ никакого значенія, и Магда провела свою роль съ тяжелымъ сознаніемъ своей отчужденности среди товарищей.

Спектакль прошелъ недурно. Трагикъ превзошелъ самого себя. Магда не могла не восхищаться имъ, хотя ему было ужо.около пятидесяти лѣтъ и по отношенію къ ней онъ проявлялъ удивительное отсутствіе любезности. Проведенная ею съ трагикомъ сцена, слѣдующая за монологомъ Гамлета, вызвала залпъ аплодисментовъ, что было ей особенно пріятно. Сцена сумасшествія Офеліи удовлетворила публику, на которую произвели пріятное впечатлѣніе и ея серьезность, вызванная нервной тревогой, и ея красивая внѣшность.

На слѣдующій день у нея было достаточно времени выучить роль принцессы Анны въ драмѣ «Ричардъ III», обработанной Эйбершемъ. Репетиція этой пьесы состоялась въ среду. На этотъ разъ трагикъ былъ до такой степени высокомѣренъ, поправлялъ ее такъ часто и въ такой грубой формѣ, что, когда онъ далъ ей мечъ и велѣлъ ей имъ свалить его, она охотно исполнила бы это самымъ дѣйствительнымъ образомъ. Въ сценѣ, гдѣ изображена домашняя жизнь Ричарда и въ которой онъ объявляетъ супругѣ о томъ, что уходить отъ нея, онъ произнесъ свои слова съ такимъ дикимъ бѣшенствомъ, что она невольно испугалась. Когда репетиція, длившаяся отъ одиннадцати до четырехъ часовъ, наконецъ окончилась, Магда почувствовала себя очень раздосадованной и усталой. Собираясь уходить, она прошла мимо Ричарда, любезно бесѣдующаго съ режиссеромъ и однимъ изъ актёровъ. Только еще наканунѣ вечеромъ онъ грозилъ первому бросить играть, потому что тотъ хотѣлъ сократить на два человѣка королевскую свиту, а второго тогда же въ оскорбительной формѣ упрекалъ за то, что тотъ явился на сцену безъ шпоръ.

— Кто эта маленькая дама? — спросилъ онъ вслухъ, указывая на Магду.

Режиссеръ, казалось, удивился этому вопросу и отвѣтилъ что-то такое, чего Магда не разслышала, такъ какъ его голосъ былъ значительно слабѣе голоса трагика. — Несомнѣнно я игралъ съ нею…. я ее узнаю. Какъ ея имя и кто она?

Режиссеръ удовлетворилъ его любопытство.

— Подойди-ка сюда, — обратился онъ къ Магдѣ..

Она покраснѣла и остановилась. — Подойди! — повторилъ онъ настойчиво.

По неопытно��ти она не сознавала своего права на болѣе почтительное обращеніе и тихо приблизилась къ нему.

— Кто научилъ тебя дикціи?

— Одинъ господинъ въ Лондонѣ, — отвѣтила она холодно, — нѣкій мистеръ Джэкъ.

— Джэкъ? Джэкъ? О немъ я ничего не слыхалъ, — добавилъ онъ насмѣшливо.

Оба его собесѣдника засмѣялись.

— Согласна ты сдѣлалъ турнэ со мною, цо провинціи… каждый вечеръ играть со мной?

— Ого! — прервалъ его режиссеръ, — тутъ я долженъ вставить словечко! Я не могу ее отпустить.

— Вамъ нечего безпокоиться, — возразила Магда, — я не собираюсь нарушить свой контрактъ… въ особенности теперь, когда прошла самая непріятная его часть.

Съ этими словами она, вся вспыхнувъ, вышла изъ театра.

На слѣдующій день режиссеръ объявилъ, что она испортила себѣ карьеру, такъ рѣзко отклонивъ любезность, которую ей, начинающей, дѣлалъ величайшій трагикъ современной сцены. На это она отвѣтила, что ничего, кромѣ самой отчаянной грубости, она не видѣла отъ величайшаго трагика и очень рада, если онъ на нее разсердился. Режиссеръ въ недоумѣніи покачалъ головой и отошелъ, ворча себѣ подъ носъ, что одна лишь недѣля исполненія первостепенныхъ ролей вскружила ей голову.

Трагикъ, привыкшій внушать всѣмъ страхъ, удивился ея выходкѣ, но скоро пересталъ о ней думать, не требовалъ новой репетиціи для Офеліи и въ исполненіи незначительной роли Маріонъ де-Лормъ сдѣлалъ ей только нѣсколько замѣчаній. Наконецъ онъ покинулъ Нонтингамъ, и въ этотъ день Магда впервые со дня его пріѣзда спокойно легла спать.

Слѣдующая роль Магды была роль крестьянской дѣвушки въ ирландской мелодрамѣ. Она выглядывала очень миловидной въ ирландскомъ головномъ уборѣ и короткой юбкѣ, по ее очень стѣсняло обязательное ирландское произношеніе.

Въ этотъ періодъ ее очень раздражало постоянное присутствіе въ партерѣ молодого человѣка, бросавшаго ей на сцену букеты; онъ слѣдовалъ за ней по пятамъ; всегда провожалъ ее до самой ея квартиры и наконецъ написалъ ей письмо, въ которомъ называлъ ее сказочной красной шапочкой, объяснилъ свое положеніе и просилъ стать его женой. Магда подумала, задумалась надъ тѣмъ, удобно ли ей обращать вниманіе на его письмо, но затѣмъ отвѣтила въ нѣсколькихъ строкахъ, благодаря за предложеніе, отклоняя его и прося прекратить бросаніе цвѣтовъ, чѣмъ онъ доставлялъ ей не удовольствіе, а, напротивъ, непріятность. Съ этого дня молодой человѣкъ пересталъ аплодировать и сидѣлъ на своемъ обычномъ мѣстѣ въ партерѣ съ мрачнымъ видомъ, скрестивъ руки. Магда тѣмъ временемъ понемногу привыкла къ сценѣ, такъ что различала отдѣльныя лица въ публикѣ. Она старалась не смотрѣть въ его сторону. Прошла недѣля, и онъ прекратилъ посѣщать театръ; она больше его не видала.

Ирландская мелодрама перешла въ сосѣдній городъ, на двѣ недѣли ея мѣсто заняла англійская оперная труппа. Это время отдыха, въ продолженіе котораго Магда не принимала участія въ представленіяхъ, хотя по старой привычкѣ ходила ежедневно въ театръ, казалось ей очень тяжелымъ. Она обрадовалась, когда снова могла играть въ современной пьесѣ, въ которой выступала въ своемъ турнэ по провинціи популярная актриса. Эта артистка была очень любезна. Наконецъ Магда для своего бенефиса исполнила роль Целіи въ «Что вамъ будетъ угодно» и безъ того страха передъ шекспировскими произведеніями, который внушалъ ей трагикъ. Понемногу она все болѣе свободно стала играть въ серьезныхъ произведеніяхъ. Сначала она неуклонно исполняла все, что предписывали сценическія правила, вкладывая въ роль мало своего. Теперь техническія подробности не безпокоили ее; она сама создавала планъ игры, который на репетиціяхъ и совершенствовала. Она пріучилась изучать роль, не только имѣя въ рукѣ самый текстъ. Она старалась запечатлѣть роль въ памяти и понемногу вникала въ ея сущность. Въ Ноттингамѣ, гдѣ каждый вечеръ кромѣ главной пьесы ставились еще одинъ или два фарса, ей не было не достатка въ практикѣ. Черезъ четыре мѣсяца болѣе опытными, чѣмъ она, оказались только комикъ и комическая старуха, но она безусловно превосходила всю труппу, въ которой остальные не имѣли ни прирожденнаго таланта, ни призванія и работали на театральныхъ подмосткахъ только ради куска хлѣба и потому, что ихъ родители также играли, и они какъ бы родились въ театрѣ.

Хотя жизнь Магды была однообразна, по театральная опытность развивалась всесторонне. Появлялись въ Ноттингамѣ новые трагики, но ни одинъ изъ нихъ не внушалъ ей такого страха и не былъ такъ талантливъ, какъ тотъ, съ которымъ она изучала Гамлета. Нѣкоторые изъ нихъ отказывались отъ участія въ репетиціяхъ и присылали на нихъ своихъ замѣстителей, которые подражали малѣйшему ихъ движенію и такимъ образомъ пріучали участвующихъ къ игрѣ самого исполнителя. Магдѣ между прочимъ пришлось участвовать въ современной пьесѣ, гдѣ она имѣла случай показать свое знакомство съ фешенебельнымъ обществомъ и свое умѣніе элегантно одѣваться. Въ продолженіе слѣдующей недѣли ей опять пришлось принимать участіе въ сенсаціонной мелодрамѣ, гдѣ она, одѣтая въ бѣлую кисею, билась въ рукахъ разбойника съ окровавленными руками. Однажды ей пришлось играть съ забракованной уже, но когда-то знаменитой актрисой, которая никогда не была вполнѣ свободна отъ дѣйствія коньяка и поражала Магду тѣмъ, что на сценѣ выступала, держась безупречно прямо, тогда какъ за кулисами не могла пройти и двухъ шаговъ, не шатаясь. Затѣмъ пошли чередоваться произведенія Шекспира, сенсаціонныя драмы, ирландскія мелодрамы, оперетки или пантомимы, новыя комедіи лондонскихъ нравовъ, — все попрежному, вперемѣшку съ одноактными фарсами. Изученіе ролей, репетиціи, представленія наполняли ея жизнь. Ея прежній энтузіазмъ понемногу улегся; но за то она горячо мечтала усовершенствоваться въ умѣніи владѣть рѣчью и выражать ею всѣ оттѣнки чувствъ, какъ ее училъ Джэкъ. Въ свободные дни она у себя дома упражнялась, какъ изящнѣе поднимать шлейфъ платья, какъ садиться, или, стоя передъ зеркаломъ, старалась изобразить на своемъ лицѣ различныя душевныя движенія. Эти занятія были для нея особенно утомительны. Къ своему великому удивленію она узнала отъ Джэка, что не умѣетъ выражать на лицѣ гнѣвъ и презрѣніе, хотя бы даже и испытывала эти чувства. Слѣдуя его методѣ для выраженія этихъ чувствъ, ей слѣдовало морщить лобъ, а это выходило некрасиво. Потребовалось не мало времени, пока она научилась вполнѣ владѣть игрой лица и управлять имъ. Иногда она впадала въ преувеличеніе, и ей не удавалось скрыть дѣланность этихъ заученныхъ движеній.

Только послѣ двухъ лѣтъ упорнаго изученія и труда она одолѣла всѣ, эти трудности и тогда почувствовала себя наконецъ настоящей актрисой. Она осмѣивала тотъ взглядъ, будто чувства имѣютъ какое-нибудь отношеніе къ искусству, и рѣшила взять ученицу, будучи увѣрена, что можетъ изъ любой дѣвушки сдѣлать актрису только путемъ выучки.

Послѣ такихъ занятій въ продолженіе четырехъ мѣсяцевъ у нея завязался романъ съ молодымъ антрепренеромъ одной совершающей турнэ труппы. Какъ послѣдствіе этого, у нея внезапно открылись глаза на то, что ея система перестала дѣйствовать на публику, и она ей надоѣла. Тогда она немедленно бросила свою систему, стала презирать выучку и, негодуя на прежній взглядъ, объявила, что изученіе и упражненіе вполнѣ безцѣльны, и единственный имѣющій значеніе метода, заключается въ развитіи ума и сердца. Она стала развивать свой умъ чтеніемъ знаменитыхъ авторовъ и много думала о прочитанномъ. Что же касается развитія сердца, то молодой антрепренеръ открылъ ей, что тайна этого искусства лежитъ въ любви.

Судьбѣ было угодно, чтобы этотъ красивый и добродушный молодой человѣкъ не устоялъ передъ чарами любви. Магда не могла дать яснаго отчета, кто изъ нихъ первый поймался въ сѣти любви. Въ сущности они оба поймались, и Магда убѣдилась, что ей любовь во всѣхъ отношеніяхъ принесла пользу, физически она похорошѣла; любовь расширила горизонтъ познанія себя самой и свѣта, развила пониманіе ролей, открыла источникъ чувствительности, котораго не давала сцена, замѣнила жизнерадостностью ея прежніе неопредѣленные взгляды, страхи, сомнѣнія и приступы меланхоліи.

Однако чувство, оказавшее на нее такое сильное вліяніе, было не прочно. Въ умственномъ отношеніи молодой антрепренеръ былъ небогато одаренъ: когда прошелъ горячій періодъ перваго увлеченія, онъ показался Магдѣ невыносимо скучнымъ. Наконецъ черезъ нѣкоторое время служба въ разныхъ театрахъ разлучила ихъ; они разъѣхались въ разныя стороны, а вскорѣ прекратилась и ихъ переписка. Магду разлука не очень огорчила. Она радостно встрѣтила избавленіе отъ любовнаго угара; но едва успѣло остыть прежнее чувство, какъ она стала мечтать о новой любви въ образѣ молодого опереточнаго либреттиста, котораго она заколдовала и одурманила и который одно время былъ близокъ жъ самоубійству отъ этихъ чаръ. Его чувство къ ней было непріятно своей униженностью. Когда же Магдѣ пришлось переѣхать въ другой город��, она очень быстро прекратила съ нимъ переписку, и его родителямъ не безъ труда удалось убѣдить его, что она перестала его любить.

Не слѣдуетъ однако думать, что эти приключенія развратили Магду. Руководимая прирожденной порядочностью, она всегда оставалась въ границахъ приличія, не принимала никакихъ подарковъ и не допускала близости мужчинъ, которью не были искренно въ нее влюблены, никогда себя не продавала и во всякое время скорѣй готова была бы удовлетвориться поэзіей безъ любви, чѣмъ отдаться любви безъ поэзіи. Къ замужнимъ товаркамъ она испытывала своего рода состраданіе, такъ какъ знала, что онѣ не такъ сдержаны, какъ должны были бы быть сдержаны, по ея мнѣнію, великія артистки. Такъ называемое высшее общество встрѣчало ее съ почтеніемъ, когда ей приходилось принимать участіе въ базарахъ или въ благотворительныхъ концертахъ. Кромѣ этихъ случаевъ, она съ нимъ не соприкасалась и относилась къ нему совершенно безразлично, такъ какъ, будучи актрисой, стояла внѣ общества. Этотъ остракизмъ, который особенно даетъ себя чувствовать женщинамъ, все стремленіе которыхъ сводится къ тому, чтобы вести знакомство съ людьми высшаго круга, безразличенъ для женщины, довольной своей дѣятельностью, которую публика каждый вечеръ осыпаетъ похвалами. Что касается церкви, то она никогда не имѣла значенія для Магды: она смотрѣла на нее какъ на очень скучное лицемѣріе, не имѣющее ничего общаго съ ея жизнью. Прежде ея религіозные взгляды выражались въ вѣрѣ въ библію, потому что она была непосредственно продиктована Моисею Богомъ, и въ посѣщеніи церкви, какъ обязанности, исполненіе которой требовало отъ нея повиновеніе отцу. Но такъ какъ она уже на школьной скамьѣ узнала, что вѣра въ библію такъ же устарѣла, какъ вѣра въ колдовство, и такъ какъ уже не признавала никакого повиновенія, то освободилась отъ всякихъ набожныхъ идей. Извѣстныя привычки, предубѣжденія и прирожденная нравственная скромность достаточно вліяли на нее, чтобы удержать ее въ границахъ приличія и внушить сознаніе грѣховности ея маленькихъ тайныхъ любовныхъ приключеній. Однако она никогда не испытывала истиннаго раскаянія, послѣ того, какъ пришла къ убѣжденію, что такіе грѣхи свойственны ея положенію актрисы. Они придали ея голосу такіе оттѣнки, которымъ никогда бы да могъ научить Джэкъ. Ола чувствовала себя грустной только тогда, когда плохо играла. Если бы одно изъ тѣхъ духовныхъ лицъ, которыя иногда обращались къ ней съ просьбой объ участіи на какомъ-нибудь школьномъ праздникѣ или по какому-нибудь другому случаю, спросило бы ее, какая для нея польза оттого, что она завоевывала весь міръ, по вредила своей душѣ, она могла бы отвѣтить съ безыскусственной откровенностью, что равнодушна къ міру и тому, что скажутъ люди, но что спасла свою душу. Но все, это относится къ позднѣйшему періоду, наступившему лишь черезъ два съ половиной года послѣ ея поступленія въ Ноттингамскій театръ. Эти тридцать мѣсяцевъ протекли не безъ упадковъ духа, когда она приходила въ отчаяніе и ненавидѣла свою дѣятельность.

Въ Ноттингамѣ она оставалась до іюля, когда театръ на время закрылся. Тогда она примкнула къ одному турнэ, побывала въ различныхъ мѣстахъ и наконецъ приняла постоянный ангажементъ въ Лидсѣ. Оттуда она переѣхала въ Ливерпуль, гдѣ прожила три мѣсяца; по истеченіи этого времени она приняла предложеніе директора одного изъ эдинбургскихъ театровъ, при чемъ ей былъ назначенъ гонораръ въ пять фунтовъ еженедѣльно, — сумма, которой она до сихъ поръ еще никогда не получала.

Такъ прожила она до августа мѣсяца второго года, пока наконецъ не выступила впервые въ Лондонѣ и не была возмущена холодностью столичной публики.

Она поэтому съ радостью снова вернулась въ провинцію, хотя здѣсь ей пришлось къ великому своему огорченію возобновить знакомство съ трагикомъ, съ которымъ она сцѣпилась на первой же репетиціи. Теперь она бралась свободно за роли Беатриче, Порціи и лэди Макбетъ и исполняла ихъ юъ успѣхомъ.

За это время у провинціальныхъ антрепренеровъ она заслужила репутацію добросовѣстной, прилежной актрисы, которая очень хорошо справляется съ очень трудными и отвѣтственными ролями и отъ которой можно было ждать, что со временемъ она еще усовершенствуется. По ея личному мнѣнію, въ ней не достаточно цѣнили массу упорнаго труда, благодаря которому она сдѣлала такіе успѣхи. Она вспоминала свою всеобъемлющую систему, которая хотя и была кратковременна, но составила основаніе ея сценичной дѣятельности. Она должна была бросить развитіе своего искусства и приняться за болѣе возвышенную работу — за развитіе своего собственнаго «я», какъ источника, порождающаго искусство. Вскорѣ послѣ бѣгства изъ Лондона ей минулъ двадцать одинъ годъ, и она могла перестать бояться вмѣшательства семьи въ ея дѣла. Она письменно сообщила отцу свое мѣстожительство, и свое намѣреніе оставаться на сценѣ во что бы то ни стало. Онъ поручилъ своему повѣренному отвѣтить ей, что отказывается отъ нея. На Магду это мало подѣйствовало. Вслѣдъ за этимъ повѣренный переслалъ ей чекъ въ сто фунтовъ, предупредивъ, что кромѣ этой суммы ей больше отъ отца ожидать нечего, и просилъ ее прекратить всякія дальнѣйшія попытки къ сближенію. Магда мечтала о томъ, чтобы отослать эти деньги назадъ, отъ чего ее горячо отговаривала мистрисъ Гоэнъ, жившая въ то время въ Ноттингамѣ. Явившаяся затѣмъ надобность въ театральныхъ костюмахъ доказала полезность этого совѣта.

Не обращая вниманія на просьбу повѣреннаго, Магда написала отцу, поблагодарила его за деньги и упрекала за его противодѣйствіе ея планамъ. Онъ отвѣтилъ подробнымъ письмомъ, и они стали регулярно переписываться. Семья тайно примирилась съ театральной карьерой Магды, но явно сочиняла всякія небылицы, чтобы объяснить ея отсутствіе. Черезъ годъ повторилась присылка ста фунтовъ. Не одна актриса, которымъ семьи не только не помогали, а были въ тягость, позавидовала Магдѣ. Она написала письмо къ Джэку, въ которомъ говорила, что своимъ успѣхомъ, а въ особенности быстрому возвышенію отъ роли королевы до роли Офеліи, она обязана тому способу, той особой дикціи, которой онъ ее научилъ. Послѣ долгаго промежутка онъ отвѣтилъ ей письмомъ, въ которомъ странно соединялись пожеланія благополучія и одобреніе съ несвязными афоризмами. Это письмо не требовало отвѣта, и поэтому она ему больше не писала, хотя ей часто этого хотѣлось. Вотъ какимъ образомъ протекала дѣйствительность, которая замѣнила для Магды ея мечты объ артистической жизни.

Слѣдующій за кратковременнымъ появленіемъ Магды на лондонской сценѣ годъ начался выборами въ парламентъ, паденіемъ министерства, всеобщимъ убѣжденіемъ, что теперь наконецъ все на свѣтѣ пойдетъ лучше, вызваннымъ этимъ пробужденіемъ политической жизни и оживленіемъ промышленности и торговли, а также и общественныхъ удовольствій. Этотъ толчокъ возбужденія жизненныхъ силъ отозвался даже на учрежденіи, носящемъ названіе «Antient Orpheus Society», созданномъ около ста лѣтъ тому назадъ въ цѣляхъ развитія оркестровой музыки и имѣвшемъ съ тѣхъ поръ большое значеніе въ музыкальной жизни Англіи. Это общество, начавъ свою дѣятельность съ бетховенскихъ симфоній, въ послѣднее время исполняло произведеніе кружка типичныхъ музыкальныхъ посредственностей, которыя сомнительно качали головой, считая новшествомъ. увертюру къ Вильгельму Тэллю, тогда какъ весь міръ находилъ едва ли не устарѣвшей увертюру Тангейзера. Молодые критики признавали «Antient Orpheus» отжившимъ свой вѣкъ; даже пожилые критики готовы были предвѣщать близкую кончину «Society», если его не оживятъ новыя силы. Но, какъ всегда бываетъ въ прессѣ, эти предупрежденія стали раздаваться только тогда, когда публика совершенно перестала посѣщать концерты «Antient Orpheus». А такъ какъ общество не внимало голосу прессы, то репутація «Antient Orpheus» окончательно погибла. Наконецъ, послѣ смерти нѣкоторыхъ наиболѣе консервативныхъ членовъ его, было рѣшено приступить къ реформамъ. Какъ только новые члены правленія убѣдились въ необходимости реформъ, они принялись за дѣло съ жаромъ, вводя въ программы концертовъ новыя произведенія, которыхъ не допускали ихъ предшественники. Когда же возникъ вопросъ о новѣйшихъ произведеніяхъ англійскихъ композиторовъ, до сихъ поръ игнорируемыхъ, произошелъ раздоръ. Нѣкоторые настаивали на сохраненіи программы, стараго комитета, на которую болѣе всего нападала пресса. Другіе возражали, что, вопреки взглядамъ прессы на англійскихъ композиторовъ, публика уже достаточно высказалась противъ нихъ, переставь посѣщать тѣ именно концерты, гдѣ исполнялись такія произведенія. Наконецъ всѣ примирились на томъ, что на первомъ концертѣ будущаго сезо��а будетъ исполнена какая-нибудь англійская вещь, а для того, чтобы ослабить непріятное впечатлѣніе, которое публика получить отъ этого, рѣшили пригласить на этотъ концертъ молодую піанистку польку, имѣвшую огромный успѣхъ на границей и еще не выступавшую въ Англіи. Какъ только такъ рѣшили, возникъ вопросъ о выборѣ новаго англійскаго произведенія. Большая часть членовъ правленія могла бы дать свои собственныя творенія, которыя были ими сочинены лѣтъ тридцать тому назадъ, когда всѣ они по выходѣ изъ музыкальной академіи всецѣло предались учительской дѣятельности и потеряли всякую творческую способность. Но такъ какъ такого рода произведенія уже не разъ исполнялись передъ публикой безъ успѣха и такъ какъ никто изъ композиторовъ не рѣшался предложить собственное сочиненіе, то этотъ жгучій вопросъ остался пока неразрѣшеннымъ. Одинъ изъ новыхъ членовъ правленія предложилъ фантазію для фортепіано и оркестра. «Она, — сказалъ онъ, — написана молодымъ человѣкомъ, нѣкіимъ Овенъ Джэкъ». — Предсѣдатель откашлялся и объявилъ, что не знаетъ такого имени. Одинъ изъ членовъ спросилъ безъ обиняковъ, кто этотъ Джэкъ и слышалъ ли ужъ о немъ кто-нибудь. Другой членъ долго протестовалъ противъ такой фантазіи: «если, — говорилъ онъ, этотъ славный незнакомецъ не достаточно знакомъ съ музыкальными образцами, чтобы написать настоящій concerto, то „Antient Orpheus Society“, которое почти сто лѣтъ обходилось безъ него, обойдется, по всей вѣроятности, безъ него и дальше». Какъ только улеглись одобренія и смѣшки, вызванные этимъ протестомъ, другой членъ общества заявилъ, что познакомился съ какимъ-то господиномъ Джэкомъ въ семьѣ хорошихъ знакомыхъ въ Виндзорѣ. Однажды этотъ господинъ исполнялъ очень своеобразію и красиво различныя варіаціи и импровизаціи на мотивъ пѣсни, данной одной дамой. Онъ поддержалъ предложеніе ознакомиться съ фантазіей Джэка съ тѣмъ, чтобы она была исполнена полькой на слѣдующемъ концертѣ. Другой членъ, менѣе доброжелательный, поддержалъ это предложеніе на томъ только основаніи, что общество на этомъ произведеніи убѣдится, что новая музыка погубитъ его окончательно. Затѣмъ, конечно, послѣдовали увѣренія въ томъ, что никогда общество не стояло такъ высоко, какъ теперь; потомъ пошли споры, во время которыхъ нападали на Джэка и защищали его люди, которые до той минуты не слыхали и имени его. Въ результатѣ общество уполномочило господина, который возбудилъ этотъ вопросъ, написать мистеру Джэку и просить его прислать свою фантазію. Въ слѣдующемъ засѣданіи одинъ изъ членовъ общества съ чувствомъ негодованія обратилъ вниманіе своихъ товарищей на письмо, полученное вмѣстѣ съ рукописью, о присылкѣ которой «Antient Orpheus Society» обратилось такъ почтительно къ мистеру Джэку. Это письмо было адресовано секретарю и гласило слѣдующее:.

"Милостивый Государь!

«Вы вмѣстѣ съ симъ получите партитуру написанной мною для рояля и оркестра фантазіи. Я согласенъ безвозмездно передать это сочиненіе „Antient Orpheus Society“ для исполненія въ концертѣ; но при условіи, чтобы на репетиціи управлялъ оркестромъ я и чтобы, если я найду нужнымъ, была назначена вторая репетиція».

Членъ общества добавилъ, что не желаетъ вдаваться въ дальнѣйшее разсмотрѣніе этого письма, написаннаго въ неприличномъ тонѣ ничтожнымъ учителемъ музыки (послѣднее онъ узналъ изъ наведенныхъ имъ справокъ) и адресованнаго первому музыкальному обществу Европы. На это письмо секретаремъ общества былъ составленъ соотвѣтствующій отвѣть, при чемъ партитура была отослана обратно… Эта вещь имѣетъ неоспоримыя достоинства, но облечена въ слишкомъ эксцентричную форму, и ея гармоничное построеніе недостаточно чисто, чтобы можно было ее исполнить на концертѣ общества. За этимъ послѣдовало второе письмо мистера Джэка. Членъ общества не пожелалъ высказать своего мнѣнія по поводу этого письма, но объявилъ, что самъ документъ говоритъ краснорѣчиво о самомъ себѣ и о написавшемъ его.

Вотъ это письмо:

"У васъ, насколько мнѣ извѣстно, не просили критики. Ваша оцѣнка къ тому же вполнѣ ничтожна и служить лишь доказательствомъ несокрушимой ограниченности педантовъ, (устами которыхъ вы говорите.

Самый ловкій дипломать не сумѣлъ бы написать письма, которое бы лучше говорило въ пользу Джэка. Сторонники реформъ увидѣли въ немъ блестящій ударъ, нанесенный ихъ противникамъ, и рѣшили потребовать отъ секретаря отчета., почему онъ отослалъ это сочиненіе безъ разрѣшенія на это всего собранія. Членъ общества, предложившій произведеніе Джэка, предъявилъ письмо Молодой польки, въ которомъ онъ извѣщаетъ о полученіи фантазіи и съ радостью даетъ свое согласіе исполнить передъ англійской публикой такое поэтическое сочиненіе англичанина. Онъ при этомъ объяснилъ, что далъ переписать партитуру для рояля знакомой дамѣ, которая этимъ занимается, и копію послалъ польской артисткѣ вскорѣ послѣ ея прибытія въ Англію. Ея отзывъ достаточно ясно доказываетъ, что письмо секретаря было основано на ошибочномъ взглядѣ и что полученный на это письмо отвѣтъ вполнѣ заслуженъ. На это секретарь съ негодованіемъ заявилъ, что членъ общества не имѣетъ права, пользуясь своимъ личнымъ знакомствомъ съ піанисткой, вліять на дѣла общества, и объявилъ, что такое грубое письмо, какъ то, которое прислалъ Джэкъ, могло быть написано лишь рукою дерзкаго шарлатана. Съ другой стороны поднялись голоса, утверждающіе, что Джэкъ дѣйствовалъ подъ вліяніемъ тонкихъ чувствъ художника, возмущеннаго тѣмъ, что его, какъ композитора, просили прислать его произведеніе, а затѣмъ съ этимъ послѣднимъ обращаются какъ съ пробнымъ трудомъ какого-нибудь новичка — поступокъ, доказывающій нѣкоторую наглость и могущій только повредить славѣ «Antient Orpheus». Тогда старшій членъ общества, сидящій на предсѣдательскомъ мѣстѣ, торжественно объявилъ, что собственными глазами видѣлъ фантазію и что это одно изъ тѣхъ безформенныхъ, за послѣднее время часто встрѣчающихся сочиненій, ради которыхъ, благодаря погонѣ за всѣмъ сенсаціоннымъ, изгоняются божественныя вещи Гайдна и Моцарта. Въ отвѣтъ на это возразили, что предсѣдательствующій часто въ томъ же смыслѣ говорилъ и о музыкѣ Вагнера, хотя, какъ всѣмъ извѣстно, Рихардъ Вагнеръ считается величайшимъ композиторомъ настоящаго времени да и всѣхъ временъ. Эта ссылка вызвала слабыя возраженія съ одной стороны и громкое одобреніе съ другой. Въ поднявшемся теперь спорѣ музыка Джэка ставилась на ряду съ музыкой Вагнера. Наконецъ большинствомъ голосовъ было, рѣшено, признать отсылку фантазіи недѣйствительной, и это рѣшеніе поддержали почитатели нѣмецкаго композитора, которыхъ нисколько не интересовалъ англійскій композиторъ.

— Я радуюсь нашей побѣдѣ, — замѣтилъ своему пріятелю по окончаніи, засѣданія мистеръ Фипсонъ, стоявшій за Джэка. — Но замѣтьте, какъ права Мэри, утверждая, что Джэкъ всегда порождаетъ споры и ссору.

Сначала Джэкъ не хотѣлъ больше имѣть дѣла съ «Antient Orpheus Society». Но убѣдившись, что упрямствомъ онъ повредитъ только одному себѣ, онъ послушался совѣтовъ Мэри Сутерландъ и рѣшилъ воспользоваться содѣйствіемъ Фипсона, къ которому обращалась Мэри. И дѣло объ исполненіи его фантазіи получило надлежащій ходъ. Однажды въ пасмурный весенній день вышелъ Джэкъ въ Пиккадилли изъ омнибуса и по грязи направился къ Санъ Джемсъ Хель, гдѣ засталъ въ плохо освѣщенной залѣ человѣкъ восемьдесятъ господъ, болтавшихъ между собою и видимо продрогшихъ, въ застегнутыхъ на всѣ пуговицы сюртукахъ. Онъ прошелъ мимо нихъ въ другую комнату и увидѣлъ тамъ трехъ мужчинъ, любезно бесѣдующихъ съ молодой дамой въ мѣховомъ пальто, съ маленькой головкой, свѣтло-каштановыми волосами и блѣднымъ, свидѣтельствующимъ о переутомленіи, лицомъ. Она принимала ихъ любезности съ неподдѣльнымъ достоинствомъ принцессы. Она бесѣдовала на французскомъ языкѣ, вставляя иногда словечко на ломаномъ англійскомъ, если замѣчала, что ее не понимаютъ; иногда на лицѣ ея проглядывала улыбка — несомнѣнно больше изъ любезности, чѣмъ вслѣдствіе веселости. Неподалеку отъ нея сидѣла смуглая дама высокаго роста, съ мрачнымъ лицомъ — видимо иностранка.

Джэкъ вошелъ въ комнату, вскользь взглянулъ на господъ и остановилъ болѣе продолжительный взглядъ на молодой дамѣ, которая, какъ и всѣ остальные, обратила вниманіе на его бросающуюся въ глаза некрасивую внѣшность. Онъ окинулъ ее такимъ упорнымъ взглядомъ, что она невольно смущенно отвернулась. Двое изъ мужчинъ пристально досмотрѣли на него.

— Что вамъ угодно, милостивый государь? — спросилъ, подойдя къ нему, третій.

Джэкъ на мгновеніе взглянулъ на него, и все его лицо покрылось мелкими морщинками.

— Я Джэкъ! — сказалъ онъ вызывающимъ тономъ-своего громкаго голоса. — А вы кто?

— О!.. извините, пожалуйста, — возразилъ господинъ мен��е сурово. — Къ сожалѣнію я еще не имѣлъ счастья видѣть васъ. Меня зовутъ Манліусъ… и я къ вашимъ услугамъ!

Господинъ Манліусъ состоялъ капельмейстеромъ оркестра «Antient Orpheus», былъ опытнымъ музыкантомъ и высоко мнилъ о себѣ, потому что давалъ уроки въ королевской семьѣ. Онъ требовалъ внѣшней выправки у оркестра изъ уваженія къ сидѣвшимъ въ партерѣ дамамъ и господамъ.

Джэкъ отвѣсилъ поклонъ. Господинъ Манліусъ соображалъ, слѣдуетъ ли представлять композитора молодой дамѣ. Пока онъ колебался, въ сосѣднемъ залѣ раздался шумъ, потомъ прозвучала взятая на роялѣ нота, затѣмъ гобой, вслѣдъ за этимъ неописуемый, уши раздирающій диссонансъ квинтъ многочисленныхъ струнныхъ инструментовъ, къ которымъ примѣшивались легкія хроматическія гаммы деревапныхъ духовыхъ, и жалобные тоны мѣдныхъ. Глаза Джэка засверкали. Онъ пересталъ думать. о мистерѣ Манліусъ и быстро прошелъ въ залъ, гдѣ засталъ группу пожилыхъ господъ о чемъ-то разговаривающихъ. Одинъ изъ нихъ что-то шепнулъ другимъ, и они продолжали бесѣду вполголоса. Джэкъ быстро оглядѣлъ оркестръ и опять вернулся въ сосѣднюю комнату, гдѣ въ эту минуту пожилая дама объявляла на французскомъ языкѣ, что проситъ прежде всего срепетировать фантазію, такъ какъ она не намѣрена просидѣть весь день въ этомъ холодномъ помѣщеніи. Мистеръ Манліусъ отвѣтилъ, что такъ и онъ предполагаетъ и такъ распорядится…

— Это все равно, — замѣтила молодая дама сначала на ломаномъ англійскомъ, потомъ на французскомъ языкѣ. — Если вы, monsieur, и начнете съ фантазіи, я все же во всякомъ случаѣ останусь прослушать вашъ знаменитый оркестръ.

Польщенный Манліусъ поклонился. Поднявъ затѣмъ голову, онъ увидѣлъ стоявшаго возлѣ Джэка.

— Позвольте, — началъ онъ, — представить вамъ мистера Джэка.

— Позволеніе зависитъ отъ monsieur Jacqeus, — возразила она. — Скромная піанистка чувствуетъ себя польщенной знакомствомъ съ знаменитымъ англійскимъ композиторомъ.

Джэкъ выразилъ молодой женщинѣ свою признательность молчаливымъ поклономъ. Манліусъ усмѣхнулся и предложилъ отправиться къ оркестру, который отъ долгаго ожиданія въ холодномъ помѣщеніи можетъ потерять свое настроеніе. Дама подъ руку съ Манліусомъ поднялась на эстраду. Ее привѣтствовали продолжительными рукоплесканіями. Джэкъ слѣдовалъ за ними рядомъ съ пожилой дамой, которая сѣла на верхнюю ступеньку и взялась за вязанье.

— Если вы желаете дирижировать, — обратился Манліусъ любезно къ Джэку, — то это всецѣло зависитъ отъ васъ.

— Я желаю это непремѣнно; благодарю! — отвѣтилъ Джэкъ. Манліусъ, не ожидавшій, что его предложеніе будетъ принято, отошелъ къ роялю и приготовился перевертывать танисткѣ ноты.

— Я все знаю наизусть, — обратилась она къ нему, — если только monsieur Jacques не собьетъ меня. Судя по его лицу, онъ не изъ терпѣливыхъ… о Боже! не говорила ли я?

Джэкъ ударилъ по подставкѣ для нотъ и злобно взглянулъ на музыкантовъ, которые недостаточно скоро исполнили его требованіе. Онъ положилъ на мѣсто дирижерскую палочку и, подойдя къ капельмейстеру, наклонился къ его уху.

— Я просилъ, — сказалъ онъ, — чтобы часть партитуры была для изученія роздана музыкантамъ до репетиціи. Было ли это исполнено?

Манліусъ усмѣхнулся.

— Милостивый государь, — отвѣтилъ онъ, — я считаю излишнимъ объяснять вамъ, что музыканты оркестра «Antient Orpheus Society», пользующіеся всеобщей извѣстностью, не согласились на такое требованіе. Вы не безпокойтесь. Эти господа, все могутъ играть à livre ouvert, рѣшительно все.

Джэкъ скорчилъ страшное лицо и вернулся на прежнее мѣсто. Онъ ударилъ еще разъ по подставкѣ и началъ. Музыканты были внимательны. Въ продолженіе немногихъ тактовъ Джэкъ сдерживался и видимо подавлялъ свою потребность жестикуляціи. Когда же вдругъ раздалась странная гармонія и сенквенціи, среди музыкантовъ пробѣжалъ сдержанный смѣхъ. И вдругъ кларнетистъ опустилъ инструментъ.

— Ну! — крикнулъ Джэкъ.

Оркестръ замолкъ.

— Я это играть не могу! — замѣтилъ кратко кларнетистъ.

— А вы? Можете вы это сыграть? — обратился Джэкъ, едва сдерживаясь отъ гнѣва, ко второму кларнетисту.

— Нѣтъ! — отвѣтилъ тотъ. — Этого никто не сыграетъ!

— Однако эта фраза была сыграна, и ее нужно сыграть. Простой солдатъ исполнилъ это!

— Если простой солдатъ пробовалъ это играть (о настоящей игрѣ не можетъ быть и рѣчи), онъ должно быть былъ пьянъ, — произнесъ презрительно первый кларнетистъ.

Всѣ разсмѣялись.

Нѣкоторое время въ душѣ Джэка происходила внутренняя борьба. Потомъ вдругъ, какъ солнечный лучъ разрываетъ темную грозовую тучу, лицо его освѣтилось радостной улыбкой.

— Вы правы, — воскликнулъ онъ. — Онъ дѣйствительно былъ пьянъ.

Весь оркестръ, разразился громкимъ смѣхомъ.

— Но я же не пьянъ! — воскликнулъ кларнетистъ.

— Но не согласитесь ли вы хоть бы попытаться… — Тутъ старавшійся быть вѣжливымъ и обходительнымъ Джэкъ не выдержалъ и снова вспылилъ.

— Этотъ пассажъ можетъ быть сыгранъ! И онъ будетъ сыгранъ! Вы лучшій кларнетистъ во всей Англіи. Я знаю, чего вы можете достигнуть. — При этомъ онъ трясъ кулакъ передъ лицомъ музыканта, какъ бы собираясь нанести ему увѣчье. Но его комплиментъ понравился кларнетисту; онъ покраснѣлъ отъ удовольствія. Горнистъ въ это время наклонился къ нему и сказалъ своимъ ирландскимъ акцентомъ:

— Ну, валяй Іоэ! попробуй!

— Вы можете это сдѣлалъ… у васъ это выйдетъ! — добавилъ Джэкъ, стараясь казаться любезнымъ и сдержаннымъ. — Итакъ, еще разъ со второго такта! Вотъ!

Оркестръ заигралъ. Кларнетистъ сдался, взялъ овой инструментъ въ руки и, когда подошло это мѣсто, къ удивленію очень легко сыгралъ фразу. Оркестръ прервалъ игру, чтобы аплодировать, въ чемъ принялъ горячее участіе и Джэкъ.

— Если вамъ это все же кажется труднымъ, — замѣтилъ онъ счастливый, — то я могу переложить эту фразу для скрипокъ.

— О, нѣтъ! спасибо, — возразилъ кларнетистъ. — Теперь я овладѣлъ этимъ… и сыграю.

Джэкъ отъ радости такъ растеръ себѣ руки, что онѣ пылали какъ уголья. Это мѣсто фантазіи было снова сыграно безъ перерыва до конца, и музыканты прониклись уваженіемъ къ Джэку. Когда же піанистка заиграла то мѣсто фантазіи, которое было обозначено andante cantabile, Джэкъ, обернувшись къ ней и ударяя палочкой по подставкѣ, приговаривалъ:

— Скорѣй! скорѣй! Plus vite.

Она испуганно взглянула на него, проиграла нѣсколько тактовъ въ назначенномъ имъ темпѣ, затѣмъ прекратила я подняла руку кверху.

— Я не могу, — воскликнула она. — Я должна играть это тише… или вовсе не буду играть.

— Понятно, если ты этого желаешь, то будетъ сыграно тише, — замѣтила пожилая дама, сидя на ступенькахъ.

Джэкъ взглянулъ на нее, какъ иногда взглядывалъ на мистрисъ Симпсонъ.

— Понятно, оно не будетъ сыграно тише, даже если того желаютъ всѣ ангелы на небесахъ! — возразилъ онъ на грамматически правильномъ, но по произношенію варварскомъ французскомъ языкѣ. — Дальше! и слѣдуйте моему темпу.

Молодая полька покачала головкой, сложила руки на колѣняхъ и съ терпѣливымъ спокойствіемъ взглянула на поты. Наступило нѣкоторое молчаніе, въ продолженіе котораго Джэкъ не сводилъ съ нея глазъ. Манліусъ смущенно приподнялся съ мѣста. Джэкъ спустился съ дирижерскаго возвышенія и передалъ ему дирижерскую палочку.

— Будьте такъ добры, — сказалъ онъ сдавленнымъ голосомъ, — продирижировать ту часть фантазіи, гдѣ играетъ эта дама. Какъ только начнется оркестровая часть, я замѣню васъ….

Манліусъ поднялся на возвышеніе и былъ встрѣченъ оркестромъ залпомъ аплодисментовъ. Джэкъ же, проходя мимо піанистки, бросилъ на нее уничтожающій взглядъ, который затѣмъ перевелъ на ея спутницу, съ пренебреженіемъ пожимающую плечами.

Манліусъ не былъ способенъ внушить свое пониманіе сочиненія исполняющему артисту. И хотя онъ въ душѣ былъ согласенъ съ Джэкомъ въ томъ, что артистка заблуждалась въ вопросѣ о темпѣ данной фразы, онъ все же подчинился ея игрѣ. Но вскорѣ пропало то впечатлѣніе, которое пьеса вначалѣ производила на него, и имъ овладѣлъ своего рода страхъ, чтобы кто-нибудь не зашумѣлъ въ залѣ. Онъ какъ можно тише двигалъ палочкой и приподнялъ лѣвую руку, какъ бы указывая. музыкантамъ, чтобы и они соблюдали полную тишину. Эти послѣдніе внимательно слѣдили за игрой піанистки, но играя безъ нея, не проявляли ни малѣйшей небрежности, что было замѣтно въ началѣ ихъ исполненія. Увлекаясь и внимательно прислушиваясь къ игрѣ, Манліусъ въ одномъ мѣстѣ пересталъ слѣдить за партитурой. Спохватившись и отыскавъ настоящее мѣсто, онъ обратилъ вниманіе, что горнистъ произвелъ поразительное, но очень счастливое измѣненіе въ одномъ пассажѣ. Онъ удивленно взглянулъ въ его сторону и увидѣлъ Джэка, сидѣвшаго съ карандашомъ въ рукѣ возлѣ музыканта. И тутъ ему впервые показалось, что у Джэка выразительное лицо и необыкновенные глаза и что онъ совсѣмъ не такъ дуренъ, какъ ему сначала казалось.

Стары�� господа, сидѣвшіе въ партерѣ и сначала болтавшіе вполголоса, теперь утихли; нѣкоторые закрыли глаза и, казалось, наслаждались. Только даму, сидѣвшую на ступенькахъ, музыка видимо не трогала. Теперь мелодія стала менѣе тягучей, а болѣе отрывочной. Казалось, будто голосъ рояля, проситъ у оркестровыхъ инструментовъ продолжить мотивъ. Въ жалобныхъ и протяжныхъ звукахъ скрипокъ чувствовался безнадежный отвѣтъ. Но весь эффектъ этого пассажа былъ испорченъ шумомъ и движеніемъ въ оркестрѣ. Трубачи и тромбонисты, сидѣвшіе до сихъ поръ спокойно, взяли въ руки свои инструменты и расправили кверху усы. Играющій на литаврѣ еще въ послѣдній разъ завинтилъ свою тонику и держалъ наготовѣ палку. Сидѣвшій рядомъ съ нимъ музыкантъ всталъ съ цимбалами въ рукѣ, направилъ взоры на Манліуса и, казалось, готовъ былъ ударить по головѣ сидѣвшаго передъ нимъ трубача, какъ дама бьетъ по моли, вылетающей изъ шерстяной драпировки. Манліусъ быстро взглянулъ на партитуру, какъ будто ему была не совсѣмъ ясна общая связь звуковъ. Вдругъ, когда замолчали скрипкй, раздался громкій голосъ Джэка:

— Это должно нестись какъ лавина… съ высочайшей вершины до глубочайшей пропасти Гималаевъ. — При этомъ онъ бросился къ возвышенію дирижера; Манліусъ быстро уступилъ ему мѣсто, и полились звуки, силой своей напоминающіе раскаты грома.

— Сильнѣй! — кричалъ Джэкъ. — Сильнѣй! Меньше шума и больше звучности! Сильнѣй, какъ будто за вами стоятъ шестьдесятъ тысячъ чертей!

Тутъ онъ ускорилъ темпъ до неимовѣрной быстроты. Піанистка испуганно глядѣла на него, такъ же какъ и музыканты, большая часть которыхъ уже съ первыхъ тактовъ потеряли мѣсто въ партитурѣ. Но каждый разъ, когда долженъ былъ вступать какой-нибудь инструментъ, музыкантъ чувствовалъ направленные въ него пронизывающіе взоры дирижера и такимъ образомъ, самъ того не замѣчая, вступалъ въ нужное время. Началась безумная оргія звуковъ. Легкія мелодіи, которыя исполняли рояль или струнные инструменты, находили себѣ въ гармоничныхъ терціяхъ чуть ли не ревущее эхо. Каденціи, которую нѣжно играла на роялѣ полька, подражали контрабасы, и вмѣсто опредѣленнаго мотива всплывали фразы, звучащія подобно балладамъ съ аккомпанементомъ хора.

Молодая полька, которой не легко было держаться капризной, мѣстами чрезмѣрной быстроты, все же геройски выдержала. А Джэкъ продолжалъ скрипѣть зубами, подпрыгивать, то шикать на оркестръ, то кричать, чтобы онъ производилъ меньше шума и больше звуковъ. Даже дама на ступенькахъ и та, проникшись ритмомъ, начала въ тактъ покачивать головой. Затѣмъ эта центральная часть фантазіи оконпилась такъ же внезапно, какъ и началась. Весь оркестръ вскочилъ со стульевъ, улыбался и отъ всей души аплодировалъ. Эта фантазія побѣдила всякое предубѣжденіе Манліуса противъ Джэка, какъ музыканта. Онъ приблизился къ нему и пожалъ руки. Молодая полька, лицо которой просіяло подъ впечатлѣніемъ музыкальнаго вдохновенія, тоже протянула ему свою руку. Джэкъ взялъ ее и удержалъ въ своей.

— Послушайте меня… вы были правы… я дуракъ! — твердилъ онъ ей. — Я самъ не зналъ силы своей музыки. Не будь вы здѣсь, я бы все погубилъ. Вы великая артистка… изъ каждой ноты, къ которой вы прикасаетесь, выливается чудесный звукъ… Вы даете все, что хочетъ. выразить каждая фраза, а зачастую и гораздо больше. Вы настоящій ангелъ! Я предпочелъ бы слушать гаммы въ вашемъ исполненіи, чѣмъ себя, играющимъ сонаты. И — продолжалъ онъ вполголоса, отведя ее въ сторону, — я полагаюсь на васъ… вы должны содѣйствовать успѣху моего произведенія на концертѣ. Манліусъ будетъ дирижировать оркестромъ, — вы же должны дирижировать Манліусомъ! Можно быть джентльменомъ и отличнымъ контрапунктистомъ… но этого мало, чтобы дирижировать. Вы понимаете, что я хочу сказать?

— Да, monsieur… я понимаю, я понимаю отлично. Я употреблю всѣ старанія. Я вложу въ это всю душу… Ваша фантазія вещь поразительная!

Къ Джэку подошелъ пожилой господинъ.

— Позвольте мнѣ, — обратился онъ къ нему, — поздравить васъ. Ваше произведеніе произвело на моихъ товарищей и на меня глубокое впечатлѣніе. Я уполномоченъ высказать вамъ отъ имени насъ всѣхъ, что относительно необыкновенной своеобразности вашей фантазіи не можетъ быть и сомнѣнія. Мы радуемся, что назначили къ исполненію такую необыкновенную вещь, полную оригинальности и таланта.

— Я счастливъ былъ бы слышать ваши слова десять лѣтъ тому назадъ, — возразилъ Джэкъ, глядя ему прямо въ глаза. — Время комплиментовъ прошло… развѣ только вы желаете поздравить меня съ нѣмъ, что мое произведеніе нашло себѣ слушателей. До сихъ поръ я отъ своего таланта и своей оригинальности пользы не видалъ.

— Не очень ли вы торопливы? — спросилъ немного смутившійся господинъ. — Въ Лондонѣ успѣхъ пріобрѣтается не скоро. А вы, если я смѣю такъ выразиться, еще сравнительно молодой человѣкъ.

— Я не настолько старъ, чтобы мнѣ было пріятно выглядѣть еще сравнительно молодымъ человѣкомъ. Мнѣ тридцать четыре года, и, если бы я избралъ себѣ другую карьеру, не композиторскую, то я теперь былъ бы въ состояніи зарабатывать приличное содержаніе. Сказать вамъ по правдѣ, я своими композиціями еще не заработалъ ни гроша. Я не упрекаю тѣхъ, кто помѣшалъ мнѣ. Ихъ непониманіе является ихъ несчастьемъ, а не виной. Теперь же, когда, несмотря на всѣ препятствія, которыя мнѣ ставили на пути, я все же, благодаря случайности, увидѣлъ свѣтъ, Теперь у меняохоты нѣтъ вступать съ ними въ пріятные разговоры. Понимаете вы меня, милостивый государь, я вѣдь не хочу быть грубымъ съ вами. Но скажите, пожалуйста, вашимъ товарищамъ, что меня не особенно радуетъ, что они вдругъ теперь одобрили то, чего много лѣтъ я не могъ заставить ихъ признать. Посмотрите на вашихъ пріятелей, какъ они, покачивая головой, разглядываютъ партитуру. Они слышали мою музыку, но пока не увидятъ ее написанной чернымъ по бѣлому; они не знаютъ, что о ней сказать. Или вы утверждаете, что они одобряютъ мою музыку?

— Я убѣжденъ, что иначе судить о ней мои пріятели не могутъ.

— Они теперь стараются убѣдить другъ друга, почему именно я не долженъ бы писать свою фантазію… они выискиваютъ мои частыя квинты и септимы, мои диссонансы… они доискиваются моей первой темы и моей второй темы, и разработки ихъ, и всѣхъ прочихъ дѣтскихъ вещей, которыя можно бы выучить пуделю. Не такъ ли?

Господинъ не зналъ, что сказать.

— Оркестромъ вы, я надѣюсь, довольны? — спросилъ онъ черезъ нѣкоторое время.

— Нѣтъ… отнюдь нѣтъ! — возразилъ Джэкъ. — Музыканты слишкомъ вымуштрованы. Они боятся показать свою индивидуальность, какъ будто они простые свѣтскіе кавалеры. Музыкальный инструментъ не слѣдуетъ брать лакированными перчатками. Впрочемъ, они все же гораздо лучше, чѣмъ я предполагалъ. У нихъ по крайней мѣрѣ есть нѣкоторое художественное чутье. Ну, а молодая піанистка — геніальна.

— О да! Это болѣе или менѣе геній. Только она еще молода. Въ ней однако нѣтъ, какъ бы это выразиться, той гигантской силы и энергіи, свойственныхъ нѣкоторымъ піанисткамъ, какъ, напримѣръ…

— Ахъ, вздоръ! — прервалъ его Джэкъ. — Всякаго, меня или кого угодно, можетъ захватить сила шопеновскаго полонеза, и онъ сыграетъ его такъ, что стѣны потрясутся. Она же!… Говорятъ, будто можно рояль заставить пѣть — на это способенъ ребенокъ, который самъ умѣетъ немного пѣть… Она же заставляетъ рояль говорить. Она обладаетъ даромъ краснорѣчія — первый и послѣдній даръ великихъ піанистовъ, какъ и вообще великихъ людей. Въ финалѣ фантазіи для нея слишкомъ много дикой неукротимости — это насилуетъ ея натуру. Эта часть написана для необузданнаго человѣка, въ родѣ меня.

— Безъ сомнѣнія! безъ сомнѣнія! Она выдающаяся піанистка. Я не хотѣлъ сказать…

Манліусъ ударилъ палочкой по подставкѣ. Джэкъ простился съ господиномъ и сошелъ съ эстрады. Подойдя къ двери, ведущей въ сосѣднюю, комнату, онъ разслышалъ голосъ пожилой дамы:

— Тебя собираются обмануть, дитя мое. Развѣ этотъ monsieur Jacques, сочиненіемъ котораго ты должна дебютировать, здѣсь въ Англіи знаменитый человѣкъ? Ничуть не бывало! Боже мой! да вѣдь это здѣсь никому неизвѣстный человѣкъ!

— Успокойся, мама. Онъ долго неизвѣстнымъ не останется.

Джэкъ пріотворилъ дверь, просунулъ голову и улыбнулся піанисткѣ. Старуха замѣтила, что та вздрогнула; она оглянулась и увидѣла его стоявшимъ близко отъ нея и корчившимъ гримасу.

— Господи Іисусе! — вскрикнула она и попятилась шагъ назадъ. Онъ усмѣхнулся и быстро ушелъ въ залъ, какъ только раздались первыя ноты увертюры къ Коріолану.

Тѣмъ, временемъ старый господинъ снова присоединился къ своимъ товарищамъ въ партерѣ.

— Ну, что скажете? — опросилъ одинъ. — Что, онъ очень восхищенъ?…

— Этого я сказать не могу… или онъ ужъ чрезмѣрно восхищенъ. Онъ произвелъ на меня тяжелое впечатлѣніе… возможно, что онъ озлобленъ своимъ прежнимъ тяжелымъ положеніемъ. Во всякомъ случаѣ въ бесѣдѣ онъ пренепрія��нѣйшій господинъ.

— Что можно другого ждать отъ него? — замѣтилъ холодно другой. — Человѣкъ, который унижаетъ музыку до того, что дѣлаетъ ее орудіемъ передачи своихъ злобныхъ чувствъ и который своими способами толкованія топчетъ ногами всѣ тѣ законы, съ помощью которыхъ великіе композиторы водворили порядокъ въ хаосѣ звуковъ, — такой человѣкъ врядъ ли способенъ проявить въ обыденной жизни хотя бы вѣжливое обхождепе.

— Я, господинъ профессоръ, хотѣлъ сказалъ вамъ одно, — вмѣшался третій; державшій раскрытую партитуру у себя на колѣняхъ. — Это человѣкъ много понимающій въ музыкѣ. Онъ отступаетъ отъ общепринятыхъ формъ сонаты. Но дѣлаетъ это вполнѣ сознательно.

Тотъ, котораго назвали профессоромъ, взглянулъ на говорившаго задумчиво и недовѣрчиво.

— Когда играютъ Бетховена, я слушать такихъ вещей не могу, — замѣтилъ онъ. — Я офиціально протестовалъ противъ господина Джэка и ему подобныхъ. Мой протестъ былъ безъ вниманія отложенъ ad acta. Я не виновенъ и умываю руки. Еще когда-нибудь «Antient Orpheus Society» пожалѣетъ, что не послушалъ меня, когда я совѣтовалъ отречься отъ сатаны и всѣхъ его злыхъ дѣлъ.

Съ этими словами онъ удалился, сѣлъ на другое мѣсто и видимо всецѣло предался Коріолану.

Вскорѣ къ нему подсѣла піанистка. Остальные господа сейчасъ же сгруппировались вокругъ нея. Она съ ними не разговаривала, и видно было, что она не желаетъ, чтобы съ нею разговаривали. Мать ея, которую Коріоланъ нцсколько не интересовалъ и которая стремилась домой, продолжала вязать, отъ времени до времени съ мольбой взглядывая на дочь, такъ какъ въ многочисленномъ обществѣ она не рѣшилась болѣе явно выразить своего нетерпѣнія. Наконецъ Манліусъ покинулъ дирижерское мѣсто; все общество поднялось и перешло въ сосѣднюю комнату.

— Какъ находите вы нашъ оркестръ? — обратился Манліусъ къ полькѣ въ ту минуту, когда она взяла свою муфту.

— Блестящимъ! — отвѣтила она. — Такой спокойный, тонкій и благородный, совсѣмъ какъ англійскій джентльменъ.

Польщенный Манліусъ улыбнулся. Въ эту минуту появился Джэкъ съ очень помятой шляпой на головѣ.

— Литовск��й или венгерскій оркестръ такъ сыграть бы не могъ, не правда ли? — сказалъ онъ.

— Нѣтъ, конечно нѣтъ, — возразила полька съ еле замѣтнымъ пожиманіемъ плечъ. — Это совершенно исключительная игра.

— Очень лестно для насъ, — замѣнилъ кланяясь Манліусъ.

Джэкъ засмѣялся. Полька быстро простилась и вышла на улицу, гдѣ ей уже подавали экипажъ. Мать сѣла первая. Полька собиралась послѣдовать за ней, какъ вдругъ услыхала возлѣ себя голосъ Джэка.

— Смѣю ли я просить разрѣшить прислать вамъ немного музыки?

— Если будете такъ любезны, monsieur.

— Рѣшено! Куда ему ѣхать?

— Ф… Ф… Фиц….

— Фицрой скверъ!. — крикнулъ Джэкъ извозчику. Экипажъ укатилъ. Джэкъ же, не обращая вниманія на грязь, направился къ омнибусу. Внутри не было мѣста, онъ взобрался на имперіалъ и уѣхалъ подъ проливнымъ дождемъ.

«Antient Orpheus Society» устраивало ежегодно особый вечеръ, на который приглашались всѣ болѣе или менѣе извѣстныя лица. Эти вечера устраивались въ одномъ домѣ на Харлей Стритъ. Большія, съ золотымъ обрѣзомъ, подписанныя тремя членами комитета пригласительныя карточки присылались находившимся случайно въ то время въ Лондонѣ болѣе или менѣе извѣстнымъ иностраннымъ композиторомъ, президенту королевской Академіи, интересующемуся музыкой, кабинетъ-министру, — если такой имѣлся налицо, и популярнымъ актерамъ и еще немногимъ осчастливленнымъ судьбою лицамъ. Остальные смертные могли получить отъ членовъ общества маленькія пригласительныя карточки, которыя давали право на входъ нѣсколькихъ гостей. На раутъ, которому долженъ былъ предшествовать экстраординарный концертъ, съѣхалась цѣлая толпа любителей музыки, великое множество піанистовъ, пѣвцовъ, скрипачей, художниковъ, актеровъ и журналистовъ. Почтенный вице-президентъ общества и два члена комитета принимали гостей въ большой аванзалъ, которой придали видъ выставки художественныхъ миніатюръ. Имена гостей докладывали два лакея швейцарца, такъ какъ думали, что они сумѣютъ произносить какъ слѣдуетъ иностранныя фамиліи, ибо англійскія имъ не давались вовсе. Но когда дѣло дошло до фамиліи, написанной на окаймленной золотомъ карточкѣ, то и они спасовали, и дама, обладательница карточки, вошла съ матерью безъ доклада. За ними вошелъ членъ Общества съ четырьмя гостями: мистрисъ Фипсолъ, мистеръ Чарльзъ Сутерландъ и миссъ Сутерландъ съ мистеромъ Адріаномъ Гербертъ. Дальше шли другіе члены съ ихъ гостями. Наконецъ послѣднимъ вошелъ обладатель большой окаймленной золотомъ карточки, господинъ Овенъ Джэкъ, постаравшійся придать своему туалету болѣе элегантности тѣмъ, что повязалъ вокругъ шеи черный шелковый галстукъ, уже съѣхавшій къ правому уху.

Общество толпилось въ двухъ обширныхъ залахъ. Было гораздо больше гостей, чѣмъ свободныхъ мѣстъ. Болѣе слабые или усталые изъ гостей прислонились къ стѣнамъ или къ роялю. Мэри Сутерландъ присѣла на край дивана; на которомъ такимъ образомъ помѣстилось четыре человѣка, тогда какъ онъ былъ разсчитанъ на двоихъ.

— Ну-съ? — спросилъ Джэкъ, становясь за диваномъ.

— Ну-съ? — повторила Мэри. — Почему вы пришли такъ поздно?

— По извѣстной причинѣ, что женщины должны всюду совать свой носъ. Я не могъ найти ни моего платья, ни запонокъ, Ни еще кое-чего. Довольно мнѣ матушки Симпсонъ! Я на будущей недѣлѣ выселяюсь отъ нея!

— Этимъ вы грозите уже два года. Вамъ, право, слѣдовало бы покинуть Церковную улицу.

— Это вы говорите уже пятьдесятъ лѣтъ. Но думаю, вы правы! Я дольше выносить этой женщины не могу. Да тутъ и Чарли. Онъ съ своимъ ласточкинымъ хвостикомъ выглядитъ взрослымъ. Онъ выглядитъ ужасно собой занятымъ и это такъ на самомъ дѣлѣ. Какая масса народу! Надо было бы устраивать эти вечера, какъ концерты, въ Джемсъ Халь.

— Никогда ничего не дѣлается, какъ слѣдуетъ, и никогда, дѣлаться не будетъ. Гдѣ же вашъ духовный руководитель, философъ и другъ?

— О комъ вы говорите, мистеръ Джэкъ?.

— Какого цвѣта ваше платье?

— Цвѣта морской воды. А что?

— Ничего. Оно мнѣ очень нравится.

— Мой духовный руководитель, философъ и такъ далѣе, не мистеръ Гербертъ ли это?

— Конечно — вы отлично знаете. Вы, видимо, не отвыкли иногда играть комедію! Гдѣ же онъ? Почему его нѣтъ возлѣ васъ?

— Я, къ сожалѣнію, этого сама не знаю. Онъ вошелъ съ нами… Чарли!

— Что прикажешь? — спросилъ тотъ. — Почему ты тутъ такъ громко зовешь меня! О! мистеръ Джэкъ! Какъ поживаете, мистеръ Джэкъ?

— Гдѣ Адріанъ? — спросила Мэри.

— Рядомъ… а то гдѣ ему быть?

— Почему, гдѣ бы ему быть? — спросилъ Джэкъ.

— Потому что рядомъ съ нами госпожа Спицницковъ или какъ она тамъ называется. Будь я на твоемъ мѣстѣ, Мэри, я бы побольше обращалъ вниманіе на ухаживаніе друга Адріана за прекрасной полькой.

— Шщ… Не такъ громко, Чарли!

Чарли довернулся и отошелъ въ другую сторону, важно застегивая свои бѣлыя перчатки.

— Перейдемте въ сосѣднюю комнату, — сказалъ Джэкъ.. — Спасибо! Я предпочитаю оставаться здѣсь.

— Ну, будетъ вамъ упрямиться! Пойдемте. Я тоже хотѣлъ бы хотя глазкомъ взглянуть на польку. Я люблю ее до безумія. Вы увидите своими глазами, какъ мистеръ Гербертъ одержитъ у нея надо мной побѣду.

— Я останусь съ мистрисъ Фипсонъ. Но я не хочу васъ задерживать.

— Вы хотите быть не въ духѣ и испортить намъ вечеръ!

Мэри заглушила вздохъ недовольства и встала.

— Есливы непремѣнно этого хотите, то, я пойду съ вами. Мистрисъ Фипсонъ, я немного пройдусь съ мистеромъ Джэкомъ.

Мистрисъ Фипсонъ хотѣла что-то возразить, но Джэкъ не далъ времени и удалился съ Мэри. Въ сосѣдней комнатѣ народу было еще больше, и жара стояла, еще болѣе невыносимая. Возлѣ рояля, куда присѣла молодая полька, стоялъ скрипачъ и настраивалъ свою скрипку. Андріанъ Гербертъ находился тутъ же и не спускалъ съ нея глазъ.

— Ага! — замѣтилъ Джэкъ, слѣдя за взорами своей спутницы, — блуждающія мысли господина Адріана наконецъ на, шли свою тихую пристань.

Въ эту минуту началась музыка. — Что они играютъ? — спросила Мэри съ дѣланнымъ спокойствіемъ.

— Крейцерову сонату.

— О! это меня радуетъ!.

— Не можетъ быть. Тамъ вѣдь дѣло не касается любви къ искусству! Понимаете ли вы, что намъ придется стоять здѣсь, какъ дуракамъ, минуть двадцать и слушать.

— Если я могу съ удовольствіемъ выслушать Крейцерову сонату, то можете это и вы.

— Я предпочелъ бы, чтобы вы избрали что-нибудь покороче. Но разъ уже мы попали сюда, будемте молчать и слушать.

Адріанъ съ восторгомъ слушалъ сонату. Послѣ каждой отдѣльной части онъ не присоединялся къ аплодирующимъ. Эти знаки одобренія мѣшали его настроенію.

— Почему не научитесь и вы такъ играть? — спросилъ Джэкъ.

— Вѣроятно потому, что у меня къ этому нѣтъ способностей, — возразила Мэри, которой его вопросъ былъ непріятенъ…

— Способности! Вздоръ! Почему вы теперь аплодируете?

— Вы сегодня находите особое удовольствіе въ ненужныхъ вопросахъ, мистеръ Джэкъ. Я аплодировала, потому что мнѣ нравится игра господина Іозефа.

— А барышня? Какъ она вамъ нравится?

— Она играетъ отлично. Но я, право, не нахожу ее выше другихъ піанистокъ, какъ вы считаете. Мнѣ игра Іозефа больше нравится.

— Не можетъ-быть! — заявилъ Джэкъ. — Видите ли вы того сѣдоволосаго господина, который тамъ глядитъ на насъ? Это тотъ; который протестовалъ противъ моей фантазіи, какъ противъ дѣла сатаны. Теперь онъ будетъ требовать, чтобы я сыгралъ.

— И вы будете играть?

— Да. Я обѣщалъ госпожѣ Сцецимилица. — Въ такомъ случаѣ вы меня, пожалуйста, сначала проводите къ мистрисъ Фипсонъ.

— Что? Вы не желаете меня слушать?

— Это вамъ вѣроятно безразлично. Во всякомъ случаѣ я не хочу оставаться здѣсь одна.

— Хорошо. Въ такомъ случаѣ пойдемте къ мистрисъ Фипсонъ. Я играть не буду.

— Я сдѣлаю такъ, какъ мнѣ хочется! Тутъ mademoiselle Сцецимилица, для которой вы можете играть. Я здѣсь одна не останусь.

— Гербертъ будетъ съ вами.

— Я не намѣрена тревожить мистера Герберта.

— Боже мой! да здѣсь и братъ вашъ. Осторожнѣй! Если позвать его по имени, обидится. Мистеръ Сутерландъ!

— Что прикажете? — спросилъ Чарли съ довольнымъ видомъ. Джэкъ поручилъ ему Мэри и направился къ роялю по просьбѣ того самаго господина, котораго онъ указывалъ Мэри и у котораго, какъ у одного изъ устроителей вечера, былъ золотой значокъ на фракѣ. За послѣдній годъ этотъ господинъ написалъ для «Antient Orpheus» симфонію, вторую въ своей жизни симфонію. Онъ въ эту симфонію вложилъ много труда, добросовѣстности и силы, но вкуса въ ней было мало; она была съ педантичной строгостью облечена въ тяжелую академическую, форму и состояла по большей части изъ мотивовъ, украденныхъ у Мендельсона, любимаго композитора автора.

Джэкъ вдругъ сталъ наигрывать однимъ пальцемъ, тему этой симфоніи.

— Это не очень вѣжливо, — обратился Фипсонъ къ молодой полькѣ, объяснивъ ей въ чемъ дѣло. — Бѣдный Маклаганъ! Врядъ ли ему пріятно, что такъ обходятся съ его темой.

— Если это шуточка Джэка, — замѣтилъ возмущенный Адріанъ, — то надо признаться, она безвкусна, Маклаганъ долженъ бы сейчасъ же покинуть комнату.

— Я вполнѣ раздѣляю ваше мнѣніе, monsieur Гербертъ, — отвѣтила полька. — Все можно простить monsieur Джэку, но ему слѣдовало, бы щадить людей, менѣе его одаренныхъ. Къ тому же вѣдь дѣло идетъ о пожиломъ господинѣ.

Въ это время Джэкъ началъ импровизировать на эту тему, при чемъ то забавное, что было въ этихъ импровизаціяхъ не было понятно для многихъ изъ присутствующихъ. Сначала онъ представилъ эксцентричный способъ игры, который долженъ былъ показать въ смѣшномъ видѣ его собственную манеру, а затѣмъ педантичный способъ, какъ бы пародію на композитора. Затѣмъ онъ перешелъ къ болѣе серьезной игрѣ, что ему весьма удалось, такъ что слушатели пришли въ полный восторгъ.

— Великолѣпно! — воскликнулъ мистеръ Фипсонъ, аплодируя. — Прямо великолѣпію!

— Ахъ, если бы только у меня было больше силы, — замѣтила со вздохомъ mademoiselle Сцецимилица, — и еслибы я такъ могла играть.

— Какъ это возможно? — сказалъ Гербертъ. Вы играете такъ хорошо и завидуете этому человѣку. Я предпочитаю слушать васъ одну минуту, чѣмъ его часъ. — Она повела плечами.

— Вы отлично знаете, что я въ силахъ сдѣлать и изъ любезности говорите мнѣ комплименты. Я же знаю, чего я не въ силахъ сдѣлать.

— Какъ поживаете, mademoiselle? — обратился къ ней подошедшій въ эту минуту Джэкъ, не обращая вниманія на комплименты окружающихъ. — Добрый вечеръ, мистеръ Гербертъ.

— А, да тутъ, и мистеръ Фипсонъ!

— Mademoiselle Сцецимилица очень лестно отозвалась о вашей игрѣ, и я вполнѣ согласенъ съ. Гербертомъ, который находитъ ея отзывъ преувеличеннымъ, — возразилъ Фипсонъ. — Она хотѣла бы играть такъ же, какъ вы!

— А мистеръ Гербертъ думаетъ: не приведи Боже! но правда ли? Онъ правъ. Почему вы хотите бить по клавишамъ какъ я, когда вы сами играете гораздо лучше. Что вы скажете о гоночной лодкѣ, которая завидовала бы умѣнью плавать кавалерійской лошади?

— По вашей игрѣ, monsieur Джэкъ, я убѣждаюсь, насколько я еще не доросла до послѣдней части вашей фантазіи. У меня не хватаетъ силы такъ ее сыграть, какъ вы хотѣли бы, чтобы она была сыграна. Да! да! да! я знаю это! знаю!

— Нѣтъ, mademoiselle. У васъ также нѣтъ силъ исполнить индійскій танецъ именно такъ, какъ настоящій индѣіецъ его танцуетъ; Что вы на это скажете, мистеръ Гербертъ?

— Я не музыкантъ, — возразилъ тотъ. — Мое подтвержденіе вашего взгляда мало бы придало ему значенія.

— Я мало придаю значенія мнѣнію спеціалистовъ, — отвѣтилъ Джэкъ. — По взгляду этихъ спеціалистовъ я не знаю и основныхъ положеній музыки. Кого же вы предпочли бы слушать барышню или меня?!

— Если говорить правду, то я предпочелъ бы mademoiselle Сцецимилица.

— Я такъ и думалъ, — возразилъ обрадованный Джэкъ. — Но теперь мнѣ нужно вернуться къ миссъ Сутерландъ. Пока я игралъ, она была предоставлена сама себѣ.

Гербертъ покраснѣлъ. Джэкъ мигнулъ многозначительно и ушелъ.

— Миссъ… миссъ… я не могу выговорить ея имени; вѣдь это та барышня, съ которой вы были на концертѣ и которой представилъ насъ мистеръ Фипсонъ. Она брюнетка и носитъ пенснэ; не правда ли?

— Да, mademoiselle.

— Она держитъ себя не такъ натянуто, какъ большинство англичанокъ. Вы съ ней хорошо знакомы?..

— Она… ея старшій братъ, женатый на дочери мистрисъ Фипсонъ, былъ моимъ школьнымъ товарищемъ. Съ нимъ я очень близокъ.

— Ахъ! мнѣ не слѣдовало бы разспрашивать. Я боюсь, что я часто задѣваю англійскую сдержанность. Извините меня, пожалуйста.

— Вы никого не задѣваете, — возразилъ Гербертъ, очень собой недовольный за свою собственную безпомощность. — Я васъ очень прошу, если что-нибудь во мнѣ можетъ интересовать, не удерживаться отъ разспросовъ изъ боязни нашей національной застѣнчивости, которая отнюдь не есть замкнутость. Если бы вы только знали, какъ я цѣню ваше участіе…

Она невольно отодвинулась немного назадъ, а онъ замолчалъ, такъ какъ не могъ продолжать, не найдя въ ней поддержки. Въ надеждѣ прочесть что-нибудь на ея лицѣ, онъ взглянулъ на нее.!

— Какъ имя твй дамы, которая теперь будетъ пѣть? — спросила она, предпочитая безразличный вопросъ неловкому молчанію. Въ это время возлѣ нихъ раздался снова голосъ Джэка..

— Я Іозефа слушать могу, — сказалъ онъ, обращаясь къ Мэри, — потому что онъ умѣетъ играть на скрипкѣ, а также и mademoiselle Сцецимилица, потому что она умѣетъ играть. И ту я согласился бы слушать, — онъ указалъ на даму, стоявшую у рояля, — если бы она умѣла пѣть, она года на четыре только старше васъ; а берется только за то, что можно взять крикомъ. Она обратилась въ такъ называемую драматическую пѣвицу, что значитъ пѣвица, потерявшая голосъ. Пойдемте скорѣй, она уже начинаетъ!

— Она, быть можетъ, обидится, если вы уйдете изъ комнаты. Теперь, когда вы стали извѣстны, вы не можете приходить и уходить незамѣтно, какъ я.

— Тѣмъ хуже для тѣхъ, кто меня замѣчаетъ! Я не выношу пѣвцовъ, этихъ людей, воображающихъ, что музыка находится только въ ихъ горлѣ. Вотъ она начала свое «Богъ подземелья». Ради Бога уйдемте!

— Но мнѣ въ этой комнатѣ больше нравится… нѣтъ, не больше. Пойдемте!

И безъ того серьезное лицо Мэріи омрачилось.

Они направились къ пустому дивану. Мистрисъ Фипсонъ и окружающая ее публика перешли въ сосѣднюю комнату, чтобы слушать пѣніе.

— Я многое далъ бы, чтобы знать ваши мысли, — сказалъ Джэкъ, садясь рядомъ съ Мэри. — Что, вы ревнивы?

Она удивленно посмотрѣла на него.

— Что это означаетъ? Почему мнѣ быть ревнивой и къ кому?

— Вы ревнуете къ Сцецимилица… потому что мистеръ Гербертъ сегодня, какъ видно, забылъ, что еще кто-нибудь существуетъ.

— Я этого не замѣчала. Но я ни въ чемъ не хочу ей мѣшать. Я вѣроятно уже надоѣла ему. Вы думаете обмануть, меня? Я же видѣлъ, какъ вы не спускали съ него глазъ во время ея пѣнія. Я бы хотѣлъ, чтобы вы поссорились съ нимъ.

— Почему?

— Потому что онъ дѣйствуетъ мнѣ на нервы. Если бы вы отъ него отдѣлались, то могли бы какъ слѣдуетъ заняться музыкой, бросить ваши масляныя краски, и были бы со мной любезнѣе, не боясь, что этимъ измѣняете ему. Онъ самый непріятный господинъ, котораго я когда-нибудь зналъ, и человѣкъ, всего менѣе подходящій вамъ. Да къ слову сказать, онъ и рисовать не умѣетъ. Я сумѣлъ бы писать лучше его, если бы попробовалъ.

— Не всѣ того же мнѣнія. Вы же уже въ тотъ разъ, когда я впервые познакомилась съ вами въ его мастерской, плохо оцѣнили его искусство.

— Таковъ былъ и вашъ взглядъ… а то вы не замѣтили бы его у меня. Я не живописецъ, но я инстинктивно чувствую, гдѣ бездарность. Вы сознаете, что онъ неудачникъ. И я также сознаю это.

— Если бы онъ былъ неудачникомъ, развѣ его прошлогодняя картина была бы одобрена Академіей? Купилъ бы ее Союзъ Искусства? И относился бы къ нему съ такой похвалой предсѣдатель?

— Вздоръ! Это происходить ежегодно по крайней мѣрѣ съ двумя стами картинъ. Видали ли вы или кто другой когда-нибудь академическую выставку съ десятью картинами, которыя стоили бы двадцать лѣтъ труда? Думаете ли вы, что когда-нибудь президентъ музыкальной академіи сказалъ обо мнѣ доброе слово? И вы думаете, что я былъ бы польщенъ, если бы онъ и обмолвился лестнымъ отзывомъ? Но это одна изъ особенностей вашего Адріана. Онъ скромно проходитъ незамѣтно, а самъ съ замираніемъ голоса говоритъ о всякомъ художникѣ, о которомъ появилась какая-нибудь замѣтка въ газетѣ. Онъ пресмыкается въ пыли передъ своимъ искусствомъ, потому что онъ воображаетъ; что ему это униженіе къ лицу.

— По-моему его скромность производитъ отличное впечатлѣніе.

— Вѣроятно потому, что ему хвастаться нечѣмъ. Нѣтъ! это не матеріалъ, изъ котораго можно было бы сдѣлать даровитаго художника. Ха! ха!

Мэри отвернулась, раскрыла вѣеръ и начала имъ обмахиваться.

— Вы разсердились? — спросилъ онъ.

— Нѣтъ. Но если вы желаете порочить Адріана, то почему дѣлаете это въ моемъ присутствіи? Вы знаете, въ какихъ мы отношеніяхъ.

— Я говорю такъ о немъ, потому что считаю его шарлатаномъ. Если онъ весь день доказываетъ вамъ, что такое талантливый человѣкъ и что онъ чувствуетъ, то я не вижу, почему бы мнѣ не высказать вамъ моего взгляда на этотъ же предметъ, разъ я въ своемъ родѣ тоже человѣкъ съ талантомъ.

— Къ сожалѣнію, у Адріана нѣтъ такой вѣры въ себя.

— Потому что у него къ этому нѣтъ основанія. Собственное «я» всегда позднѣй другихъ начинаетъ вѣрить въ себя и его труднѣй надуть, чѣмъ всѣхъ остальныхъ. Я иногда спрашиваю себя, не обманщикъ ли я. Старый славный Бетховенъ спросилъ однажды одного изъ своихъ учениковъ, считаетъ ли тотъ его за хорошаго композитора. И насколько я знаю, драматическія представленія Шекспира имѣли только разъ шесть настоящій успѣхъ. Думаете ли вы, что онъ самъ этого не зналъ?

— Зачѣмъ же вы упрекаете Адріана въ недостаткѣ увѣренности въ себя?

— О! это совсѣмъ другое дѣло! Онъ цѣнить себя меньше, чѣмъ другихъ людей, которые однаіко тоже, какъ и онъ, простые смертные. Я тоже иногда считаю себя шутомъ, потому что бываютъ времена, когда мнѣ композиторство кажется смѣшнымъ. Съ какой стати человѣкъ вдругъ всю жизнь свою проводитъ въ томъ, что съ помощью двѣнадцати нотъ производить благозвучный шумъ. Но, въ такихъ случаяхъ мнѣ и Бахъ кажется такимъ же шутомъ, какъ и я. Вы можете сколько хотите разъ спросить меня, могу ли я сочинить такую же или лучшую музыку, чѣмъ любой другой, бѣгающій по Англіи на своихъ двухъ ногахъ, я никогда въ отвѣтѣ не выкажу вамъ такой глупой скромности или бездарности.

— Что же вы скажете, что сочиняете лучше Моцарта? Мнѣ кажется, вы теперь хвастаетесь изъ одной лишь, антипатіи къ доброму Адріану.

— Можетъ ли музыка Моцарта помочь мнѣ выразить мои чувства? Если нѣтъ, то мнѣ совершенно безразлично, лучше ли его музыка моей или хуже. Я долженъ создавать свою музыку такою, какая она есть или каковъ я, и я лучше останусь самимъ собой, чѣмъ Моцартомъ, Бетховеномъ или еще кѣмъ другимъ. Когда послушаешь вашего Адріана, можно подумать, что онъ предпочитаетъ быть чѣмъ-угодно, только не самимъ собой. Быть можетъ онъ въ этомъ уже не такъ не правъ.

— Итакъ, мистеръ Джэкъ, придемте къ заключенію, что вы не очень высокаго мнѣнія объ Адріанѣ и не будемте объ этомъ больше говорить.

— Какъ желаете. Не хотите ли теперь пройти въ сосѣднюю комнату? Вы, миссъ Мэри, сегодня не въ расположеніи тихо и спокойно болтать.

— Такъ идите и оставьте меня здѣсь. Я охотно останусь одна. Я знаю, что я сегодня не въ духѣ — быть можетъ я порчу вамъ вечеръ.

— Для меня вы въ достаточно хорошемъ расположеніи духа. Вѣчно хихикающихъ женщинъ я не выношу. Да кромѣ того, миссъ Мэри, я люблю васъ и нахожу васъ пріятной всегда.

— Да, я знаю, вы любите меня, — замѣтила Мэри разсѣянно, переходя съ нимъ въ сосѣднюю, комнату. Тутъ они натолкнулись на Герберта, который, сдавленный въ дверяхъ толпой гостей, направляющихся къ выходу, видимо искалъ кого-то. Мэри постаралась не мѣшать ему. Но онъ замѣтилъ ее и, увидя, что она одна, направился къ ней. Джэка задержалъ Фипсонъ, и онъ отсталъ.

— Гдѣ мистрисъ Фипсонъ, Мэри? Ты одна?

— Я давно не видала ее.

Она готова была добавить, что надѣется не быть ему въ тягость. Но удержалась, считая горячія объясненія между ними безцѣльными.

— Гдѣ же ты была все время? — спросилъ онъ. — Я въ продолженіе всего вечера не видалъ тебя.

— А ты искалъ ли меня?

Онъ избѣжалъ ея взгляда и посторонился, чтобы дать пройти одной дамѣ.

— Не принести ли тебѣ мороженаго? Тутъ жарко.

— Нѣтъ, спасибо. Ты знаешь, что я не ѣмъ мороженаго.

— Я думалъ, что неимовѣрная жара, побѣдитъ твои гигіеническіе принципы. Пріятно ли ты провела время?

— Не особенно пріятно, но и не скучала. Музыка мнѣ понравилась.

— О, да! Не правда ли, mademoiselle Сцецимилица чудесно играетъ?

— Это твое мнѣніе я давно въ тебѣ замѣтила. Эта барышня умѣетъ вызывать на твоемъ лицѣ такое выраженіе, котораго я раньше не замѣчала.

Гербертъ быстро взглянулъ на нее и весь покраснѣлъ. — Да, — замѣтилъ онъ, — у нея особая, поэтическая игра. Не правда ли, поведеніе мистера Джэка съ его насмѣшкой надъ Маклаганомъ невозможное? Всѣ были возмущены.

У Мэри была готова защита Джэка, но не успѣла она открыть рта, какъ къ ней быстро подошла мистрисъ Фипсонъ и заговорила пожалуй черезчуръ громкимъ голосомъ:

— Ну! мистеръ Гербертъ, — начала она. — Ваше поведеніе въ отношеніи всѣхъ прямо-таки прелестно! Мнѣ кажется; Мэри, вамъ теперь можно итти. Іозефъ уже уѣхалъ, госпожа Сцецимилица собирается тоже уѣзжать и намъ нечего оставаться дольше. А Адріанъ уже опять исчезъ! Это поразительно!

— Онъ пошелъ за экипажемъ для mademoiselle Сцецимилица, — возразила она спокойно. — Тише! Она стоитъ за нами!

— Не можетъ быть! А кто позоветъ намъ экипажъ? — спросила мистрисъ Фипсонъ съ раздраженіемъ, нисколько не понижая голоса. — Нѣтъ, знаешь ли, Мэри, ты должна съ нимъ объ этомъ переговорить! Съ какой стати ты считаешься его невѣстой, если онъ и вниманія на тебя не обращаетъ? Ну, а мой мужъ бѣгаетъ за француженкой, которая только что пѣла. Онъ всегда на верху блаженства, когда имѣетъ возможность оказать мелкія услуги какой-нибудь знаменитости. Мнѣ кажется, намъ нужно самимъ о себѣ позаботиться или подождать, чтобы Адріанъ былъ такъ добръ и о насъ вспомнилъ.

— Лучше не будемъ ждалъ. Я вижу Чарли въ той комнатѣ — онъ позаботится о насъ. Пойдемте! — Мимо нихъ прошла молодая полька и слѣдомъ за матерью спустилась съ лѣстницы. Передняя была переполнена. Однако madame Сцецимилица протерлась среди толпы и вернулась съ цѣлымъ ворохомъ теплыхъ вещей. Дочь помогла ей распутаться въ этихъ вещахъ и собралась было надѣть шубу, когда подлетѣлъ Гербертъ.

— Позвольте, — воскликнулъ онъ, подавая ей шубу. — Я не смѣю васъ дольше задерживать… Вашъ экипажъ уже подалъ… но…

— Идемъ скорѣй, дитя мое, — прервала его госпожа Сцецимилица. — Насъ зовутъ. Au revoir, monsieur Гербертъ. Идемъ, Орели!

— Прощайте, — сказала Орели и быстро пошла за матерью.

Онъ шелъ рядомъ съ ней, пока она не сѣла въ экипажъ.

— Не разрѣшите ли вы мнѣ… васъ навѣстить… какъ было уговорено? — сказалъ онъ.

— Нѣтъ, — возразила она. — Ваше мѣсто возлѣ миссъ Сутерландъ fiancée. Прощайте.

Экипажъ отъѣхалъ. Онъ остался стоять съ разинутымъ ртомъ, пока слуга не обратилъ его вниманія на то, что онъ мѣшаетъ проходить другимъ. Онъ вернулся въ переднюю, гдѣ мистрисъ Фипсонъ съ холодностью выразила свое сожалѣніе, что не можетъ предложить ему мѣста въ экипажѣ, такъ какъ всѣ мѣста уже заняты. Онъ откланялся и пѣшкомъ пошелъ домой.

Каждое утро отъ десяти до двѣнадцати госпожа Сцецимилица обыкновенно упражнялась на роялѣ. Въ это время ея мать обсуждала всякія хозяйственныя дѣла съ хозяйкой дома или отправлялась съ ней на базаръ. На другое утро послѣ описаннаго вечера madame по обыкновенію вышла. Едва она успѣла скрыться по направленію къ Тоттенгамъ-Кортъ-Родъ, какъ съ противоположной стороны сквера показался Ге��бертъ, перешелъ черезъ улицу и позвонилъ у двери, изъ которой только что вышла старуха.

Стоя у подъѣзда, онъ слышалъ упражненія Орели. Она играла очень простую вещь, то, что при немъ не разъ играли совсѣмъ маленькія дѣвочки и что онѣ называли экзерсисами для всѣхъ пяти пальцевъ. Она играла это тихо и безпрерывно. Дверь отворила молодая горничная, одѣтая еще небрежно вслѣдствіе ранняго часа и старательно прятавшая свои руки подъ фартукъ.

— Потрудитесь спросить у миссъ Сцецимилица, приметъ ли она меня.

Дѣвушка колебалась, не зная, что ей сказать, затѣмъ затворила дверь и ушла въ домъ. Она скоро вернулась и не безъ смущенія доложила:

— Миссъ Чимилитца нѣтъ дома.

— Я знаю, — возразилъ онъ. — Но скажите пожалуйста, mademoiselle, что я намѣренно пришелъ такъ рано и прошу ее принять меня на нѣсколько минутъ.

При этомъ онъ полѣзъ въ карманъ за монетой, по дѣвушка убѣжала раньше, — чѣмъ онъ успѣлъ ей эту монету дать. Подкупъ прислуги противорѣчилъ его понятіямъ о чести.

— Если по важному дѣлу, говоритъ мадмазель, — заявила; служанка, вернувшись вторично, — то она проситъ васъ зайти.

Адріанъ вошелъ въ гостиную, высокую, большую комнату со старомодными обоями и бѣлымъ мраморнымъ каминомъ. Посреди комнаты стояла рояль, а коверъ былъ свернутъ и отодвинутъ въ уголъ, чтобы не мѣшать резонансу. Орели стояла возлѣ рояля. На ея личикѣ едва замѣтно проглядывала хитрая улыбка;.

— Я надѣюсь, вы не сердитесь паі меня, — начавъ Гербертъ съ выраженіемъ такой нескрываемой радости отъ одного ея лицезрѣнія, что она невольно опустила глаза. — Я знаю, что я помѣшалъ вамъ упражняться… я раньше, чѣмъ позвонить, ждалъ ухода madame. Но пережить еще одинъ такой день, какъ вчерашній, я не въ силахъ!

Орели колебалась. Наконецъ она сѣла и указала ему на стулъ, который онъ придвинулъ ближе къ ней.

— Что же вчера произошло? — спросила она съ оттѣнкомъ невольнаго кокетства.

— Вчера весь день прошелъ въ мучительномъ непониманіи причинъ, почему вы вдругъ измѣнились ко мнѣ… послѣ того, какъ я на нѣсколько минутъ оставилъ васъ.

Орели сдѣлала какую-то гримасу и не взглянула на него.

— Почему мнѣ было измѣняться къ вамъ? — возразила она.

— Я спрашиваю васъ объ этомъ! Вы измѣнились… кто-нибудь разсказалъ вамъ обо мнѣ что-нибудь дурное, чему вы повѣрили.

Глаза Орели заблистали.

— Скажите откровенно, — продолжалъ онъ, — что возбудило ваше недовольство мной… и не дадите ли вы мнѣ такимъ образомъ возможности объясниться.

— У васъ въ Англіи странные нравы, — отвѣтила она съ новымъ и непріятнымъ выраженіемъ глазъ. — По какому праву я могла бы дѣлать вамъ упреки? Что мнѣ вообще до вашихъ дѣлъ?

— Орели! — воскликнулъ онъ, потерявъ всякое самообладаніе. — Неужели вы по знаете, что я люблю васъ… какъ безумный?

— Вы еще этого мнѣ не говорили, — возразила она. — Развѣ англичанки сами догадываются объ этомъ?

Затѣмъ она сильно покраснѣла и, закрывъ лицо руками, стала еле слышно и смѣяться и тихо всхлипывать. Но это длилось не болѣе одного мгновенія, она услыхала, какъ Гербертъ еще ближе къ ней придвинулъ стулъ, вскочила и движеніемъ руки отстранила его.

— Monsieur Гербертъ, по обычаямъ, твердо установившимся въ моей странѣ, объясненіе въ любви всегда сопровождается предложеніемъ руки. Предлагаете ли вы мнѣ свою любовь, предоставляя свою руку миссъ Сутерландъ?

— Вы несправедливы ко мнѣ… и къ себѣ, Орели. Я открылъ вамъ свою любовь, потому что думалъ только о любви. Я вѣдь не могу въ васъ предположить той слѣпой любви, которую я питаю къ вамъ. Согласились ли бы вы дѣйствительно быть моей женой? Я знаю… я инстинктивно чувствую, что никакое несчастье на свѣтѣ не коснулось бы меня, если бы вы согласились назвать меня вашимъ… дорогимъ другомъ. — Эта его слова были слѣдствіемъ волненія чувствъ, вызваннаго невольнымъ прикосновеніемъ къ ея рукаву.

Она задумалась.

— Вы безъ сомнѣнія нашъ другъ, monsieur Гербертъ. У насъ такихъ не много. А въ любовь я вообще не вѣрю.

— Я вамъ безразличенъ, — сказалъ онъ грустно.

— Вы заблуждаетесь, — поторопилась возразить она. — Вы всегда были очень любезны къ намъ… какъ къ иностранкамъ. Вѣдь мы такія, не правда ли? Вы почти не знаете насъ. И вы намъ совсѣмъ чужой.

— Я? Ахъ! вы еще совсѣмъ не знаете Англіи. Въ моихъ жилахъ не течетъ ни одной капли крови, которая могла бы быть вамъ чужой. Развѣ я вамъ кажусь холоднымъ? О, я страдаю отъ ревности, ко всѣмъ вашимъ соотечественникамъ!

— О Боже! это совершенно лишнее! У насъ въ Польшѣ очень мало знакомыхъ.

— Орели! Вы все время говорите «мы» и «у насъ», какъ будто вы не понимаете, что я одну васъ люблю… что я явился къ вамъ не какъ другъ вашей семьи, а какъ жаждущій васъ, для котораго не существуетъ никого болѣе на свѣтѣ?.. Когда я бываю съ вами, мнѣ кажется, что я нахожусь одинъ среди галлереи чудесныхъ картинъ, что я слышу ангельское пѣніе… и ко всѣмъ моимъ чувствамъ примѣшивается неописуемый восторгъ. Съ той поры, какъ я увидѣлъ васъ, во мнѣ снова пробудились мои забытыя грезы и мое прежнее воодушевленіе. Вы можете однимъ словомъ все потушить или оживить на всю жизнь. Любите ли вы меня?

Она тихо повернулась къ нему.

— Въ такомъ случаѣ то, что въ тотъ вечеръ говорила madame Фипсонъ, неправда? — спросила она нерѣшительно.

— Что же говорила она? — спросилъ Гербертъ, краснѣя.

Она немного отодвинулась отъ него и устремила на него серьезный взглядъ.

— Madame говорила, — возразила она; подавленнымъ голосомъ, — будто миссъ Сутерландъ ваша невѣста.

— Позвольте мнѣ объяснить вамъ! — воскликнулъ Адріанъ въ полномъ смущеніи.

Она въ негодованіи вскочила; съ мѣста.

— Объяснить? — повторила она. — Прошу васъ, monsieur, отвѣтить мнѣ: да или нѣтъ?

— Да… если ужъ вы ни за что не хотите выслушать меня, — отвѣтилъ онъ съ достоинствомъ.

Она опять сѣла и задумалась.

— Что вы теперь подумаете обо мнѣ, если я дѣйствительно выслушаю васъ? — спросила она наконецъ.

— Я подумаю, что вы быть можетъ все же хоть немного меня любите. Вы обвиняете меня въ силу еще очень шаткаго свидѣтельства, Орели. Въ Англіи помолвка не считается окончательной. Разсказать вамъ, какъ обстоятъ мои отношенія къ миссъ Сутерландъ?

Орели покачала головой, но ничего не отвѣтила; и приготовилась слушать.

— Уже прошло болѣе двухъ лѣтъ, около трехъ, какъ мы помолвлены. Я сообщалъ вамъ, что былъ большимъ другомъ старшаго брата Мэри, зятя мистера Фипсона, и такимъ образомъ я познакомился и съ ней. Я считаю своимъ долгомъ признаться, что ея дружба поддержала меня во время одиночества и упадка духа, когда еще рука моя была неопытна, а мои знакомые подъ вліяніемъ матери открыто выражали презрѣніе къ моимъ художественнымъ начинаніямъ и обвиняли меня въ самомнѣніи и самолюбіи только за то, что мнѣ не улыбалась служба въ банкѣ или другомъ подобномъ учрежденіи. Она съ жаромъ увлекалась сама живописью, когда я ей это посовѣтовалъ, и скоро она увлекалась ею больше, чѣмъ я. Она была мнѣ очень благодарна за мое вліяніе уже по одному тому, что это привело ее къ болѣе близкому знакомству съ произведеніями великихъ художниковъ. Какъ бы то ни было, насъ соединило искусство, я я благодарю ее за то, что она была мнѣ другомъ, когда у меня кромѣ нея друзей не было. Я чувствовалъ себя настолько одинокимъ, что, боясь ее потерять, я сдѣлалъ ей предложеніе. Она согласилась безъ колебаній, несмотря на то, что мое положеніе требовало очень продолжительнаго жениховства. Эта помолвка никогда не была формально нарушена, но теперь вполнѣ ясно, что она до конца доведена не будетъ. Еще задолго до того, какъ я увидѣлъ васъ и впервые узналъ любовь, въ нашихъ отношеніяхъ произошла перемѣна. Миссъ Сутерландъ остыла въ своемъ увлеченіи живописью, какъ только убѣдилась, что ее нельзя изучить, какъ иностранный языкъ или какъ курсъ исторіи. Она поддалась вліянію Джэка. Я допускаю, что Джэкъ можетъ быть геніальнымъ человѣкомъ — я мало смыслю въ музыкѣ — и онъ безъ сомнѣнія въ своемъ родѣ порядочный человѣкъ. Но онъ всѣмъ своимъ направленіемъ такъ чуждъ истинныхъ художественныхъ ощущеніи, что его характеръ, его образъ жизни и поступки прямо уничтожающе дѣйствуютъ на всю атмосферу возвышеннаго духовнаго настроенія, въ которомъ великіе художники находятъ вдохновеніе. На мой взглядъ его музыкальныя способности производить впечатлѣніе какой-то случайности, какъ будто онѣ пристали къ какому-то буйволу. Однако миссъ Сутерландъ довѣрилась ему въ вопросахъ искусства, и онъ видимо избавляетъ ее отъ труда самой думать; она не допрашиваетъ его, какъ, бывало, допрашивала меня. Очень можетъ быть, онъ ее лучше понимаетъ, чѣмъ я. Во всякомъ случаѣ онъ такъ къ ней относится, какъ я никогда не относился. И хотя мнѣ кажется, что въ моихъ къ ней отношеніяхъ было больше уваженія, но онъ все же съ полнымъ успѣхомъ вытѣснилъ меня изъ ея воображенія. Я нисколько не утверждаю, что онъ эт�� сдѣлалъ намѣренію. Я даже не могу себѣ представить, чтобы чье-нибудь поведеніе менѣе доказывало увлеченіе кѣмъ-нибудь, чѣмъ его поведеніе. Но это ей видимо нравится. Это все возрастающее предпочтеніе Джэку огорчало меня: я падалъ духомъ, тогда какъ въ это время мои труды по живописи начинали увѣнчиваться нѣкоторымъ скромнымъ успѣхомъ. Однако, говорю вамъ откровенно, я не зналъ, что такое ревность, пока я не увидалъ васъ и не услыхалъ васъ, исполняющей музыку Джэка. Моя любовь къ вамъ вызвана не в��шимъ талантомъ и тѣмъ блестящимъ успѣхомъ, который вы получили. Есть масса незамѣченныхъ подробностей, которыя видятъ художники, Орели, и которыя гораздо больше значатъ, чѣмъ бѣглость пальцевъ по клавишамъ. Описать ихъ я не могу, но я почувствовалъ ихъ, какъ только вы появились на эстрадѣ, заняли молча свое мѣсто и отвѣтили однимъ взглядомъ на молчаливый вопросъ Манліуса, — то былъ просто кивокъ головы, но ему стало сразу же ясно. Когда началась игра и вы посредствомъ инструмента заговорили со слушителями, для меня вы замолчали. Я слышалъ и наслаждался лишь чудесной средней частью фантазіи, которая по утвержденію самого Джэка только вамъ обязана своимъ успѣхомъ. Когда вслѣдъ за этимъ Фипсонъ повелъ насъ въ сосѣднюю комнату и познакомилъ съ вами, я не могъ ничего сказать вамъ, но не.потерялъ ни одного вашего слова, ни одного вашего движенія. Вы были чужая, непонимающая моего языка, пользовались общимъ поклоненіемъ. Могъ ли я знать въ то время, не связаны ли вы уже бракомъ съ другимъ? И все же я почувствовалъ, что между нами закрѣпилась связь гораздо болѣе возвышенная, чѣмъ моя дружба съ миссъ Сутерландъ, даже если она и близка мнѣ благодаря моимъ отношеніямъ къ бывшему товарищу и по общности вкусовъ, воспитанія, положенія въ обществѣ. Я въ первую же минуту понялъ, что васъ я люблю, а Мэри не любилъ никогда. Если бы я ее встрѣтилъ такъ же случайно, какъ встрѣтилъ васъ, развѣ я просилъ бы Фипсонъ представить меня? Такимъ образомъ исчезла и моя ревность къ Джэку: пусть онъ будетъ вашимъ композиторомъ, лишь бы я былъ вашимъ другомъ! Влеченіе Мэри къ нему стало для меня источникомъ великаго счастья. Его музыка и ваша игра являлись притягательной силой всѣхъ концертовъ. Джэку надо было быть на этихъ концертахъ: Мэри слѣдовала за нимъ, а я за Мэри. Мы всегда находили возможность перекинуться съ вами нѣсколькими словами — и за это я благодаренъ моему сопернику. Онъ заставилъ Мэри искать васъ. Ему я благодаренъ за освобожденіе отъ тяжелыхъ для меня обязанностей, наложенныхъ продолжительнымъ жениховствомъ. Итакъ онъ причина тому, что я явился сюда и рѣшаюсь просилъ вашей руки. Орели, вчера весь день я думалъ объ истинномъ положеніи, въ которомъ находится мое жениховство, чтэбы дать вамъ самое вѣрное изложеніе всего дѣла. Кажется, я все вамъ передалъ. Но, чтобы выразить вамъ свои чувства, у меля не хватаетъ словъ. Любовь неподходящее выраженіе. Это что-то необычное, что-то совершенно необыкновенное. Я на все гляжу другими глазами… во мнѣ пробудилась новая сила!.. Но словъ для выраженія этого не найдется ни на одномъ языкѣ. Я даже на родномъ своемъ языкѣ не сумѣлъ бы выразить своего чувства.

— Я отлично понимаю васъ. Ваше жениховство съ миссъ Су… Сутерландъ… это имя затрудняетъ меня… ваше жениховство слѣдовательно еще не разстроено!

— Формально нѣтъ. Но вы….

— Послушайте, monsieur Гербертъ! Я не хочу насильно стать между вами и миссъ Сутерландъ. Если же вы по чести можете сказать, что она; больше васъ не любитъ… то пусть она вамъ это подтвердить.

— И тогда?

— Тогда… тогда; возвращайтесь сюда. Тогда видно будетъ. Я же не думаю, что она вернетъ вамъ свободу.

— Наоборотъ! Да развѣ бы я говорилъ такимъ образомъ съ вами, если бы у меня было хоть какое-нибудь сомнѣніе? Если она намѣрена сдержать данное мнѣ слово, то вѣдь и мнѣ, какъ честному человѣку, пришлось бы исполнить его! Но она этого не сдѣлаетъ!

— Однако вы должны къ ней итги… и возобновить ваше предложеніе.

— Предложеніе вамъ… или ей?

— О Боже, онъ все еще меня не понимаетъ! Выслушайте меня внимательно! Вы должны итги къ ней и сказать: «Мэри, я пришелъ просить исполненія даннаго слова». Если она отвѣтитъ: «Нѣтъ, monsieur Гербертъ, я на немъ не настаиваю»… ну такъ… тогда… тогда, какъ я уже говорила, видно будетъ. Если же она отвѣтитъ: «Хорошо», то не смѣйте возвращаться сюда.

— Но…

— Нѣтъ! нѣтъ! нѣтъ! — проговорила Орели, отвернувшись. — Вы должны точно сдѣлать то, что я вамъ говорю.

— Я согласенъ, Орели, спросить у Мэри, каково ея намѣреніе и ему подчиниться. Это я обѣщаюсь вамъ. Но если мнѣ повиноваться дословно вашому приказанію, то пришлось бы признать ее связанной словомъ и настаивать на выполненіи его, несмотря на ея сердечное влеченіе. Мы такимъ образомъ стали бы жертвой ложнаго пониманія долга.

Она, вертя въ рукахъ кисть отъ кресла, недовѣрчиво покачала головой.

— Орели, — началъ онъ снова, — вамъ желательно, чтобы она не освободила меня отъ даннаго слова? Въ такомъ случаѣ вы лучше сказали бы это прямо. Неужели вы настолько безсердечны, что согласны натолкнуть меня на несчастный бракъ, чтобы избѣгнуть непріятности рѣшительнаго отказа?

— Я больше отвѣчать вамъ не буду! — воскликнула она, поднимая голову, но не глядя на него. — Вы хотите поймать меня на словѣ… вы слишкомъ много спрашиваете… Развѣ я не сказала вамъ, — добавила она послѣ нѣкотораго молчанія, — что вы можете вернуться, если она возвратитъ вамъ свободу?

— Я изъ этого могу заключить…

Она въ отчаяніи начала ломать себѣ руки

— А еще увѣряютъ, будто англичане очень самоувѣрены! Неужели вы не считаете, что можете нравиться женщинѣ?

Онъ все еще колебался. Только когда она вдругъ подошла къ двери, онъ схватилъ ея руку и приблизилъ къ губамъ. Она быстро вырвала е"е и, опустивъ голову, вышла изъ комнаты.

Онъ въ возбужденномъ настроеніи выбѣжалъ изъ дому. Онъ прошелъ уже значительную часть пути, но еще не обдумалъ, что въ сущности скажетъ Мэри, живущей теперь у мистрисъ Фипсонъ. У Орели ему пришелъ на помощь французскій языкъ, на которомъ онъ объяснялся, и ему казалось естественнымъ и легкимъ говорить вещи, которыя на англійскомъ языкѣ звучали бы преувеличенностью. Онъ и руку у Орели поцѣловалъ… по-французски! Мэри должна бы считать цѣлованіе руки смѣшнымъ поступкомъ, недостойнымъ образованнаго англичанина. Сказать отказъ женщинѣ (а въ этомъ заключалась его задача), это трудно дѣлается на всякомъ языкѣ.

Войдя къ ней, онъ увидѣлъ ее въ шляпѣ и съ рабочей сумочкой въ рукахъ.

— Я жду миссъ Кернсъ, — заявила она. — Мы что-то задумали. Угадай, что!

— Я не берусь угадать. Я не зналъ, что миссъ Кернсъ въ Лондонѣ.

— Мы съ ней пришли къ заключенію, что платье Джэка дошло до такого состоянія, котораго дольше терпѣть нельзя. Сегодня онъ въ Бирмингамѣ. Мы рѣшили вторгнуться ръ ёго квартиру, вооружившись предварительно необходимымъ запасомъ пуговицъ, штопальной бумаги и бензина. Мы хотимъ придать его вещамъ болѣе приличный видъ… а потомъ пусть опятъ живетъ попрежнему. Но, прошу тебя, Адріанъ, не дѣлай такого мрачнаго лица… Ты въ вопросахъ приличія хуже всякой старой дѣвы.

— Дѣло вкуса! — замѣтилъ Гербертъ, пожимая плечами. — Но надѣюсь, что твоя экспедиція не настолько важна, чтобы нельзя было отсрочить ее на полчасика? Мнѣ необходимо съ тобой переговорить.

— Если желаешь! — возразила она, и лицо ея нѣсколько удлинилось. Она какъ разъ была въ веселомъ настроеніи и ей хотѣлось пошутить надъ Джэкомъ, и ей совсѣмъ не улыбалось сидѣть съ Гербертомъ и вести серьезные разговоры.

Онъ замѣтилъ веселое настроеніе Мэри, и это разсердило его; но въ то же время это придало ему бодрости.

— Очень можетъ быть, — началъ онъ, — что ты съ болѣе спокойнымъ духомъ отправишься послѣ того, какъ выслушаешь меня. Но все же мнѣ непріятно, что я задерживаю тебя.

— Не стоитъ извиняться, — замѣтила она недовольнымъ тономъ. — Я согласна подождать, Адріанъ. Въ чемъ же дѣло?

— Увѣрена ли ты, что намъ не помѣщаютъ, хотя бы миссъ Кернсъ?

— Если это такое важное дѣло, то лучше выйдемъ въ скверъ. Мнѣ не очень ловко барикадироваться въ гостиной мистрисъ Фипсонъ. А въ это время дня на улицахъ нѣтъ ни души.

— Какъ желаешь, — возразилъ Гербертъ, стараясь подавить въ себѣ чувство недовольства, которое овладѣвало и имъ.

Они молча вышли изъ дома; отворили калитку въ крестообразной рѣшеткѣ, окружающей скверъ; кромѣ нихъ тамъ было только еще нѣсколько играющихъ дѣтей. Мэри, насупивъ брови, шла возлѣ него, ожидая, что онъ начнетъ разговоръ.

— Мэри, если бы я теперь впервые сдѣлалъ тебѣ то предложеніе, которое сдѣлалъ, когда мы съ тобой катались по Серпентинѣ — ты теперь отвѣтила бы такъ же?

— Если бы ты этого предложенія еще до сихъ поръ мнѣ не дѣлалъ, — отвѣчала она, не останавливаясь, — то сдѣлалъ бы ты его теперь?

Его разозлило, что его ударъ былъ такъ ловко отпарированъ.

— Только ради Бога безъ придирокъ! — воскликнулъ онъ. — Вѣдь я тебя не упрекаю!

Мэри не возражала. Она настолько владѣла собой, что могла заглушить чувство горечи, которое просилось на ея губы. Менѣе рѣзкаго возраженія она не находила. И потому ей приходилось или отвѣтить рѣзко или молчать.

— Мнѣ кажется… можетъ быть я ошибаюсь… — началъ онъ черезъ нѣкоторое время болѣе спокойно, — что наши отношенія жениха и невѣсты за послѣднее время потеряли для насъ свою прелесть.

— Я готова порвать наше жениховство, — отвѣтила она рѣшительно.

— Я тоже, — возразилъ Адріанъ въ томъ же тонѣ.

Снова наступило молчаніе.

— Вопросъ только въ томъ, — добавилъ онъ, — склонна ли ты къ этому столько же, сколько готова. Ты огорошила бы меня, если бы, обѣщавъ мнѣ однажды свое сердце, отняла теперь его у меня.

— На что можешь ты жаловаться, Адріанъ? Я знаю, насколько ты обидчивъ, — но за послѣдніе два года я такъ усиленно старалась избѣгнуть всякаго повода для твоей обиды, что ты, кажется, не можешь мнѣ дѣлать упрековъ. Ты вполнѣ былъ со мной согласенъ, что моя живопись — одна потеря времени и что я была права, бросивъ это дѣло..

— Потому что оно больше не доставляло тебѣ удовольствія.

— Я не могла думать, что ты будешь за это на меня сердиться.

— Я и не сердился, Мэри!

— Такъ въ чемъ же дѣло?

— Ни въ чемъ… если ты вообще довольна!…

— И это все, что ты хотѣлъ мнѣ сказать, Адріанъ? — спросила она болѣе весело.

Онъ задумался.

— Мэри, я прежде всего хотѣлъ бы, чтобы ты была увѣрена, что я не ревную Джэка..

Она взглянула на него.

— Но въ то время, когда мы съ тобой были только друзьями, я никогда не чувствовалъ себя такимъ несчастнымъ, какъ теперь. Съ тѣхъ поръ я сталъ твоимъ признаннымъ женихомъ, а Джэкъ завладѣлъ твоей дружбой и меня вытѣснилъ. Поэтому я объявляю, что согласенъ перемѣниться съ нимъ ролями.

— Итакъ, ты предлагаешь мнѣ нарушить помолвку?

— Нѣтъ! Я считаю своимъ долгомъ предложить тебѣ свободу, если ты ее желаешь.

— Я готова сдержать свое слово, — упорно повторила она.

— Это говоришь ты. А я вѣдь и не думаю утверждать, будто ты не хочешь исполнить твоего слова, но я говорю, что это увѣреніе твое такого рода, что счастья отъ этого я ожидать не могу. Я часто предостерегалъ тебя, Мэри, что ты слишкомъ высокаго мнѣнія обо мнѣ. Теперь ты за свою ошибку мстишь мнѣ, давая понять, насколько ты находишь меня мало достойнымъ жертвы, которую считаешь долгомъ мнѣ принести.

— Я никогда не называла это жертвой, — возразила краснѣя Мэри. — Я всегда сочувственно относилась къ нашей помолвкѣ и хотѣла сказать, что ревновать Джэка у тебя нѣтъ основаній. Если наша помолвка должна быть расторгнута, то не говори, Адріанъ, что разрывъ исходить отъ меня.

— Однако она расторгнута и не мной, Мэри, — возразилъ Адріанъ, тоже краснѣя.

Наступило продолжительное молчаніе.. Они ходили взадъ и впередъ по площадкѣ. Наконецъ она остановилась и возобновила бесѣду.

— Адріанъ, — сказала она, — я прошу прощенія. Я виновата въ недостойномъ притворствѣ. Верни мнѣ мое слово и останемся друзьями.

— Ты откровенно этого желаешь? — спросилъ онъ сконфуженно.

— Да. И я хотѣла предоставить тебѣ иниціативу въ этомъ дѣлѣ, чтобы лишить тебя возможности сдѣлать мнѣ упрекъ. Это было гадко съ моей стороны, но я опомнилась. Я увѣряю тебя, что желаю быть свободной, только чтобы оставаться незамужемъ. Тутъ ни Джэкъ, никто другой не причастенъ. Причина всему только въ томъ, что я не могу быть тебѣ хорошей женой. Я думаю не выходить замужъ. Ты слишкомъ хорошъ для меня, Адріанъ.

Герберту стыдно было самого себя. Онъ глядѣлъ на нее, не будучи въ силахъ сказать слова.

— Я знаю, что я сразу должна была тебѣ это сказать, — добавила она. — Ужъ одинъ мой недостатокъ откровенности доказываетъ, что я не та, какою ты меня считалъ. Если бы ты женился на мнѣ, то для тебя насталъ бы нескончаемый рядъ разочарованій. Я полагала… я думала про себя… я при этомъ тоже немного думала о mademoiselle Сцецимилицѣ. Если ты останешься съ ней въ хорошихъ отношеніяхъ, то скоро почувствуешь, что немногое во мнѣ потерялъ. Я надѣюсь, однако, ты не ради нея…

— Нѣтъ! нѣтъ! Исключительно и единственно по высказанной мною причинѣ. Мы совсѣмъ другъ къ другу не подходимъ. Я увѣряю тебя, что у меня нѣтъ другихъ побужденій.

— Вѣришь ли ты мнѣ, Адріанъ? Ты былъ бы очень плохого обо мнѣ мнѣнія, если бы предполагалъ, что я этимъ открываю дорогу новому увлеченію или что я ревную.

У Герберта снова проснулось что-то изъ прежняго увлеченія его и онъ испытывалъ угрызенія совѣсти. Ему было не по себѣ, потому что оба они были подвергнуты одинаковому испытанію, но Мэри оказалась правой, а онъ виноватымъ. Хотя онъ всегда бывалъ искрененъ въ своихъ увѣреніяхъ, будто она ставитъ его слишкомъ высоко, но все же онъ никогда не ожидалъ, что въ этомъ испытаніи ему придется передъ ней спасовать. Онъ вспомнилъ Орели и вдругъ испугался, что и она найдетъ въ немъ только того жалкаго человѣка, которымъ онъ теперь представлялся себѣ. Однако онъ уже по привычкѣ сохранилъ серьезный и задумчивый видъ.

— Мэри, — началъ онъ снова, — я никогда не былъ о тебѣ такого высокаго мнѣнія, какъ теперь. Тотъ путь, который ты для насъ обоихъ считаешь правильнымъ, и есть настоящій. Твое рѣшеніе я нѣсколько ожидалъ. И, такъ какъ въ немъ несомнѣнно заключается твое счастье, то я скажу теперь, что я очень радъ потерять тебя какъ жену, разъ я не теряю въ тебѣ друга.

— Я всегда съ гордостью буду считать себя твоимъ другомъ, — возразила она, протягивая ему руку

Онъ взялъ ее и снова показался себѣ удивительно благороднымъ.

— Теперь мы оба свободны, — добавила она, — и я могу желать всего хорошаго, не беря на себя за это тяжелой отвѣтственности. Еще одно, Адріанъ! Во время нашего жениховства ты дѣлалъ мнѣ подарки и писалъ письма. Можно мнѣ ихъ сохранить?

— Мнѣ было бы больно, если бы ты мнѣ ихъ вернула. Если ты ими дорожишь, то сохрани.

— Въ такомъ случаѣ я хотѣла бы ихъ сохранить.

Они опять пожали другъ другу руки.

— Ждала ли меня все это время миссъ Кернсъ? — спросила она другимъ тономъ.

Возвращаясь домой, они бесѣдовали о различныхъ постороннихъ предметахъ. Горничная, отворившая имъ дверь, сообщила, что миссъ Кернсъ уже ожидаетъ. Мэри вошла. Гербертъ остановился.

— Если ты противъ этого ничего не имѣешь, то я не войду съ тобой, — сказалъ онъ.

Это было естественно послѣ всего случившагося. Она, улыбаясь, простилась съ нимъ.

— Прощай, Мэри! — сказалъ онъ.

Какъ только захлопнулась дверь, онъ опять направился въ сторону Фицрой-Сквера. Но такъ какъ ему было не по себѣ и онъ не былъ собой вполнѣ доволенъ, то сначала онъ зашелъ въ ресторанъ на Оксфордъ-Стритъ и съѣлъ котлетку, которую запилъ стаканомъ вина. Это вновь пробудило въ немъ предпріимчивость, и онъ по Вельсъ-Стритъ быстро шелъ къ квартирѣ Орели. Онъ немного сбился съ пути и началъ какъ слѣдуетъ оріентироваться только дойдя до станціи Портландъ-Родъ. Оттуда онъ отлично зналъ дорогу въ скверъ Фицрой. Не успѣлъ онъ пройти небольшого разстоянія, какъ услыхалъ за собой голосъ матери и остановился. Она шла съ вокзала и увидѣла его на углу Кустонъ-Родъ и Сутамптонъ-Стрить.

— Что дѣлаешь ты въ этой части города? — спросилъ онъ, стараясь скрыть досаду, вызванную задержкой.

— Это вопросъ, на который ты не имѣешь права, Адріанъ. Люди, ксторые спрашиваютъ: «Вы куда?» или «Что собираетесь дѣлать?» — невыносимы ни въ семьѣ, ни въ обществѣ, какъ я уже не разъ говорила тебѣ. Ну, да это въ сторону; я собираюсь купить занавѣсокъ для оконъ въ Тотгенгамъ-Куртъ-Родъ. А теперь я послѣдую твоему примѣру и спрошу тебя, куда ты идешь?

— Я… о… у меня нѣтъ пока ничего опредѣленнаго.

— Я это спрашиваю потому, что ты остановился, какъ будто тебѣ надо повернуть за уголъ. Но что же мы тутъ стоимъ?

Она пошла дальше, а онъ за ней.

— Что новенькаго? — вдругъ спросила она.

— Ничего нѣтъ, — отвѣтилъ онъ послѣ нѣкотораго раздумья. — Ничего нѣтъ. А что?

— Идя на вокзалъ, я встрѣтила Мэри Сутерландъ и миссъ Кернсъ. Мэри сказала мнѣ, что ты что-то мнѣ скажешь.

— Ахъ, да… мы нарушили нашу помолвку…

— Адріанъ! — воскликнула она и остановилась такъ внезапно, что ее толкнулъ шедшій за ней рабочій.

— Прошу прощенія, — промолвилъ тотъ, вѣжливо проходя мимо.

— Осторожнѣй, мама! — сказалъ Герберта. — Идемъ же дальше.

— Подожди, Адріанъ! Мое платье разорвано. Можетъили быть кто-нибудь грубѣе англійскаго рабочаго! Не будешь ли ты такъ добръ подержать на минутку мой зонтикъ?

Адріанъ, недовольный, взялъ зонтикъ и сталъ ждать. Приведя въ порядокъ платье, мистрисъ Герберта пошла скорѣй, мелкими шажками.

— Грустно смотрѣть, — сказала; она, — какъ ты разрушаешь единственное, что ты сдѣлалъ благоразумнаго въ жизни. Я думала, что новость заключается въ объявленіи близкаго дня свадьбы. Я думаю, самое лучшее, что ты можешь сдѣлать, это скорѣй разыскать Мэри и кончить ссору миромъ. Мэри не такая дѣвушка, съ которой можно играть.

— Въ этомъ смыслѣ между мной и Мэри все кончено. О ссорѣ нѣтъ и рѣчи. Все рѣшительно и безповоротно кончено… какъ бы ты къ этому не отнеслась!

— Отлично, Адріанъ. Нечего тебѣ сердиться. Если ты доволенъ, то я рада. Я говорю только, что ты поступилъ необдуманно.

— Объ этомъ ты судить не можешь. Ты не имѣешь ни малѣйшаго понятія…

Онъ замолчалъ и пошелъ дальше.

— Адріанъ, — сказала послѣ нѣкотораго времени съ достоинствомъ мистрисъ Гербертъ, — ты, кажется, поступаешь какъ мальчишка и сердишься.

— Если я разсердился, — возразилъ онъ съ горечью, — то вѣдь ты единственный человѣкъ въ мірѣ, который наіходита удовольствіе сердить меня. Я знаю, что ты считаешь меня за самодура.

— И не думаю.

— Во всякомъ случаѣ, мама, ты такого обо мнѣ мнѣнія, что я охотнѣе довѣряю свои личныя дѣла чужому, но не тебѣ. Гдѣ ты собираешься покупать занавѣски?

Слова Адріана обидѣли мистрисъ Гербертъ, и она замолчала, чтобы снова овладѣть собой.

— Я надѣюсь, — сказала она наконецъ, — что эти музыканты не причастны къ вашей ссорѣ… или разрыву… или какъ хочешь это назови.

— Кто такіе «эти музыканты»?

— Джэкъ.

— Онъ совсѣмъ ни при чемъ! Разрывъ исходитъ отъ Мэри… не отъ меня.

— Отъ Мэри! Такъ? Такъ это твоя вина: ты давно долженъ былъ жениться на ней! Но почему Мэри именно теперь измѣнила своему намѣренію? Не замѣшана ли здѣсь mademoiselle… та піанистка?

— Въ отказѣ Мэри? Нѣтъ! Чѣмъ это можетъ интересовать mademoiselle Сцецимилицу, если ты о ней говоришь.

— Конечно, я говорю о ней! Она, какъ я съ удовольствіемъ вижу, успѣла научить тебя произносить ея имя. Я просто называю ее Чимилица, такъ какъ не имѣю счастья пользоваться ея уроками. Гдѣ же она живетъ?

Гербертъ увидѣлъ, что прижать къ стѣнѣ, и страшно разсердился въ душѣ.

— Она живетъ у Фицрой-Сквера, — отвѣтилъ онъ кратко.

— Ага! Что ты говоришь? Ты тоже, можетъ быть, знаешь, что отсюда до Фицрой-Сквера рукой подать? — спросила она насмѣшливо.

— Это я знаю отлично. И я сейчасъ туда иду, чтобы навѣстить ее.

— Адріанъ! — быстро воскликнула его мать. — У тебя, надѣюсь, нѣтъ ничего серьезнаго въ виду?

— Ты однако не предполагаешь, что я съ ней шутки шучу?

Она съ ужасомъ взглянула на него.

— Означаетъ ли это, Адріанъ, что ты разорвалъ отношенія съ Мэри, потому что… потому что…

— Потому что слѣдуетъ развязаться со старой любовью, когда возникаетъ новая? Ты, мама, можешь повернуть все такимъ образомъ, хотя, какъ я уже говорилъ тебѣ, Мэри порвала нашу помолвку, а не я. Но очевидно самое лучшее, если я теперь же скажу тебѣ всю правду, чтобы избавиться при дальнѣйшихъ нашихъ свиданіяхъ отъ горькихъ словъ и упрековъ. Я рѣшилъ просить mademoiselle Сцецимилицу быть моей женой.

— Сумасшедшій! Да она ни за что не согласится! Она зарабатываетъ сама, и ей не надо выходить замужъ.

— Надобности можетъ быть и нѣтъ. Но она желаетъ этого — для меня это достаточно. Она знаетъ мое рѣшеніе. И я его не измѣню.

— Вѣроятно. Твое упорное желаніе губить себя знакомо мнѣ уже съ давнихъ поръ. Я ни минуты не сомнѣваюсь, что ты женишься на ней, тѣмъ болѣе, что она именно не такого рода дѣвушка, какую я желала бы имѣть себѣ въ невѣстки. Думаешь ты, что я приму ее?

— Я, женившись, не буду утруждать тебя своимъ присутствіемъ болѣе, чѣмъ холостой.

Эти слова оскорбили ез, но она ничего не отвѣчала. Вскорѣ затѣмъ они дошли до магазина. Остановившись передъ дверью, она постаралась сказать ему нѣсколько дружелюбныхъ словъ и даже ласково положила руку на его руку — Адріанъ, — сказала она, — не будь упрямъ. Подожди еще немного. Я не говорю тебѣ — брось ее. Но подожди еще немного… сдѣлай это для меня.

Адріанъ насупилъ брови.

— Мать, — началъ онъ, — не было еще ни разу желанія, близкаго моему сердцу, отъ котораго ты бы не старалась заставить меня отказаться насмѣшками, угрозами, а если это по устрашало, то лаской.

Она отдернула руку и отошла отъ него.

— И каждый разъ оказывалось, что я былъ правъ. Ты никакъ не хотѣла признать, что изъ меня можетъ выйти художникъ, а теперь, несмотря на мои успѣхи въ живописи, я не могу жениться безъ твоего согласія! Одинъ мой поступокъ заслужилъ твое сочувствіе — это мое сватовство за Мэри. Если бы я на ней женился, я былъ бы теперь пропавшимъ человѣкомъ. Теперь, когда на мою долю выпало счастье быть любимымъ женщиной, которою восторгается вся Европа, ты требуешь, чтобы я отказался отъ этого счастья? И я къ этому не вижу другого основанія, какъ твой непоколебимый принципъ противодѣйствовать мнѣ во всемъ. Мнѣ очень жаль, что приходится въ жестокихъ словахъ высказать тебѣ, что ты всегда противишься моему счастью. Ты сейчасъ принудила меня сказать то, что не разъ навертывалось на языкъ.

Мистрисъ Гербертъ внимательно слушала сына. Когда онъ кончилъ, она выпрямилась, не открывая стиснутыхъ губъ, отвѣсила поклонъ и вошла въ магазинъ, оставивъ его на тротуарѣ внѣ себя отъ гнѣва, раздраженія и въ недоумѣніи, слѣдовало ли ему такъ говорить. Этотъ разговоръ очень возбудилъ ого. Но онъ постарался отвлечь мысли отъ матери и всего непріятнаго и весь предался радостному ожиданію встрѣчи съ Орели. Несмотря на близость; онъ все же нанялъ извозчика.

— Можно ли мнѣ еще разъ видѣть миссъ Сцецимилицу? — спросилъ онъ у горничной, которая, видя въ немъ жениха; глядѣла; на него съ любопытствомъ.

— Она: въ гостиной. Войдите пожалуйста.

Онъ увидѣлъ Орели, стоявшую у окна въ черномъ шелковомъ платьѣ.

— Мистеръ Гербертъ! — доложила горничная и замѣшкалась въ дверяхъ, чтобы присутствовать при встрѣчѣ.

Орели оглянулась, отвѣсила величаво гордый и полный достоинства поклонъ, сѣла и рукой указала стулъ. Онъ сѣлъ. Но въ ту же минуту, какъ горничная затворила за собою дверь, онъ всталъ и подошелъ къ ней.

— Орели! она просила меня порвать наше жениховство, несмотря на то, что я, повинуясь вашему желанію, предложилъ ей исполнить данное слово. Теперь я вполнѣ свободенъ… но надѣюсь на одно лишь мгновеніе.

Она съ полнымъ достоинствомъ встала.

— Mademoiselle Сцецимилица:, — добавилъ онъ, придавая серьезное выраженіе своему лицу, — согласитесь ли вы сдѣлать мнѣ честь быть моей женой?

— Съ радостью, monsieur Гербертъ, если согласится моя мать.

Онъ не зналъ, что ему дальше дѣлать. Послѣ минутнаго колебанія онъ нагнулся и поцѣловалъ ея руку, а когда поднялъ глаза и замѣтилъ лукавое выраженіе ея лица, то обнялъ ее и крѣпко поцѣловалъ.

— Довольно, monsieur! — воскликнула она и освободилась изъ его объятій.

— Я думала, что вы полны холодности, — замѣтила она, снова опускаясь въ кресло. — Я такъ говорила себѣ: въ Англіи ты должна всегда: быть важной и торжественной! Но я вижу, что вы не болѣе всякаго другого умѣете владѣть собой. Но помните, что вы еще не говорили съ моей матерью.

— Вы, я надѣюсь, не ожидаете противодѣйствія съ ея стороны.

— Какъ я могу знать? А ваши родные? Какъ они отнесутся? Вашу мать я уже видѣла — это настоящая grande dame. Такія красивыя матери бываютъ только въ Англіи. Она вдова, не правда ли?

— Да. У меня нѣтъ отца. Хорошо было бы, если бы у меня не было и матери.

— О, monsieur Гербертъ! Вы этого не должны говорить! Такая любезная дама! Фуй!

— Орели, я не шучу. Согласитесь, что мать и сынъ могутъ настолько разойтись во всѣхъ взглядахъ и стремленіяхъ, что исчезаетъ всякая между ними симпатія. Мое несчастье въ томъ, что я именно такой сынъ. Дружественную симпатію, поощреніе, уваженіе, вѣру въ мои способности и любовь (онъ обнялъ ее, чему она слабо сопротивлялась), все это я нашелъ у чужихъ, отъ которыхъ я ничего требовать не могъ. Ничего подобнаго я у матери не нахожу: она питаетъ ко мнѣ какую-то странную нѣжность, соединенную съ презрѣніемъ, и этимъ мнѣ приходилось довольствоваться. Она умная женщина, но нетерпимая и всегда думаетъ прежде всего о себѣ. Мой отецъ былъ въ родѣ меня: у него не хватало увѣренности въ себѣ, чтобы энергично пробивать себѣ путь. Она поэтому считала его за безумца и презирала. Она заключила по моему сходству съ нимъ, что я тоже безумецъ, и считала своимъ долгомъ требовать, чтэбы я шелъ по тому пути, который ведетъ къ обезпеченному положенію. Я, страшась ея насмѣшекъ, едва смѣлъ требовать щадить мое самое скромное самолюбіе! Она понятія не имѣетъ, какъ глубоко мучило меня ея отношеніе ко мнѣ, потому что она и представить себѣ не можетъ, чтобы, кто-нибудь, кромѣ нея, былъ одаренъ чуткостью. Всякій способенъ совершить необдуманный поступокъ по молодости и неопытности. Но большинство снисходительно смотрятъ на подобные поступки или добродушно смѣются надъ ними. Моя же мать никогда надъ подобными вещами не смѣялась! Она въ такихъ случаяхъ выражала открыто мнѣ свое презрѣніе! Она научила меня обходиться безъ ея уваженія. Мои знакомые всегда будутъ считать меня дурнымъ сыномъ, ее же не будутъ считать дурной матерью или даже не признаютъ, что у меня нѣтъ матери. Она однимъ своимъ присутствіемъ возбуждаетъ все, что во мнѣ есть рѣзкаго и непріятнаго. И поэтому я предпочелъ бы не имѣть матери и прошу васъ, такъ какъ вы для меня дороже всего на свѣтѣ, судить обо мнѣ по тому, что вы увидите своими глазами, а не по разсказамъ постороннихъ людей.

— Ахъ! да вѣдь это ужасно! О! Боже мой! Такъ ненавидѣть свою собственную мать! Если вы не любите мать, какъ же будете вы любить жену?

— Со всей силой тэй любви, которую отвергла мать… и кромѣ того той, которую вы во мнѣ пробудили! По правдѣ говоря, я радъ вашему возмущенію. Вы вѣроятно очень любите свою мать.

— Это совсѣмъ другое, — замѣтила Орели, пожимая плечами. — Связь между матерью и сыномъ священна. Ну, а привязанность матери и дочери, одна къ другой, является чѣмъ-то обыденнымъ, само собой понятнымъ. Вы должны просить у нея прощенія. Подумайте, вдругъ она васъ проклянетъ?

— Этого рода родительскія проклятія уже не въ модѣ въ Англіи, — замѣтилъ Адріанъ полувесело, полугрустно. — Черезъ нѣкоторое время мы лучше поймемъ другъ друга!.. А пока оставимъ въ сторонѣ мое давнишнее горе. Любите ли вы картины, Орели?

— Вы уже сто разъ спрашивали меня объ этомъ. Конечно, нѣкоторыя картины мнѣ нравятся. Но я мало ихъ видѣла.

— Но вѣдь вы были въ Дрезденѣ, въ Мюнхенѣ и въ Парижѣ?

— Да. Но вездѣ мнѣ приходилось играть… и у меня не было ни минуты для себя самой. Я въ Дрезденѣ собиралась посѣтить галлерею, но пришлось отложить. въ Мюнхенѣ тоже хорошія картины?

— Вы ихъ не видали?

— Нѣтъ. Я ничего о нихъ не знала. Въ Парижѣ я была въ Луврѣ… но у меня было только полчаса времени, такъ что многаго я видѣть не могла. Раньше я отлично рисовала. Писать красками трудно?

— Самое трудное на свѣтѣ искусство, Орели.

— Вы смѣетесь надо мной? Боже мой! въ Европѣ нѣтъ дюжины артистовъ-піанистовъ… настоящихъ артистовъ. Зато каждый городъ полонъ художниковъ.

— Настоящихъ художниковъ, Орели?

— Можетъ быть и нѣтъ. Вѣроятно есть ничтожные художники, какъ ничтожные піанисты. Не такъ ли, мистеръ Адріанъ?

— Вы такъ меня не зовите, Орели! Людей, которыхъ любятъ, не называютъ «мистеръ». Такъ вы прежде рисовали?

— Да, какъ же! Солдатъ и лошадей… и моихъ знакомыхъ. Не нарисовать ли васъ?

— Ну, конечно! Какъ мнѣ сѣсть? Въ профиль?.

— Вамъ нечего позировать передо мной. Я. не желаю съ васъ рисовать — я сдѣлаю вашъ портретъ на память. Я могу такъ же хорошо нарисовать бѣлокураго человѣка, какъ брюнета… Вы сейчасъ увидите.

Она взяла листъ нотной бумаги и на краю листа сдѣлала карандашомъ рисунокъ. Однимъ движеніемъ руки сдѣлала она два неясныхъ портрета Герберта и Джэка, далеко по художественной работы, но до комизма похожихъ.

— Себя я отлично узнаю, — замѣтилъ онъ. — Ну, а Джэкъ прямо великолѣпенъ! Ха-ха! Я, прирожденный художникъ, не могъ бы такъ нарисовать, — добавилъ онъ съ грустью. — Портреты — это моя слабая сторона. Но я все же не уѣхалъ бы изъ Дрездена, не увидѣвъ Сикстинской мадонны.

— Ну, что же дѣлать! Знакомство съ картинами не научитъ меня хорошо рисовать, точно такъ же, какъ я не научилась бы играть, оттого, что слушала бы игру на рояли. А если бы я могла предвидѣть, что встрѣчусь съ вами, то конечно пошла бы непремѣнно въ галлерею. О, Боже! Вы такъ внезапно меня не цѣлуйте. Въ сущности, очень смѣшно мнѣ вспомнить, какую вы недавно корчили погребальную физіономію, а теперь вы бойчѣй казака. Что, вы очень обидчивы, monsieur Адріанъ?

— Не думаю, — возразилъ онъ, невольно удивляясь вдругъ перемѣнившемуся топу ея вопроса. — Если вы спрашиваете, насколько я могу на васъ обидѣться, то я, конечно, не обидчивъ. Я очень впечатлителенъ къ радости и къ горю — это вѣрно. Но я не обидчивъ, my treasure^[1].

— Treasure? Treasure? Что это означаетъ на англійскомъ языкѣ?

— Ровно ничего Вы можете посмотрѣть въ словарѣ, когда я уйду. Но на что же мнѣ обижаться?

— Ахъ! Это пустлки. Я хотѣла бы, чтобы вы теперь. ушли.

— Уже теперь?

— Да. Я еще ничего не говорила матери. Если она увидитъ меня въ этомъ платьѣ, то начнетъ разспрашивать. Вамъ не слѣдуетъ при этомъ присутствовать. Завтра приходите къ намъ съ визитомъ въ четыре часа, тогда все будетъ въ порядкѣ. Такъ, а теперь идите! Она можетъ вернуться каждую минуту.

— Я не долженъ видѣть васъ до завтра?

— Къ чему же? Сегодня вечеромъ я играю въ домѣ очень важной дамы, лэди Жеральдины Портеръ, она — дочь дворянина и жена баронета. Мама любить вращаться среди такихъ людей. Завтра она все вамъ разскажетъ о нашихъ предкахъ.

— Мы сегодня вечеромъ увидимся, Орели. Лэди Жеральдина двоюродная сестра моой матери и ея близкій другъ, и поэтому я до сихъ поръ мало еэ посѣщалъ. Она однажды сказала, что перестанетъ приглашать меня, такъ какъ, я ея приглашеній никогда не принималъ, но если я вздумаю къ ней притти, то всегда буду желаннымъ гостемъ. Сегодня вечеромъ я вздумаю притти къ ней, Орели! Ура!

— О, Боже! Да вы вдругъ превратились въ огонь и пламя! Вы пожалуйста примите въ соображеніе, что у лэди Жеральдины мы съ вами должны быть въ прежнихъ отношеніяхъ. Будете вы себя держать какъ слѣдуетъ?

— Само собой разумѣется.

— Теперь же уходите, прошу васъ. Если вы еще долго будете колебаться, то можете… Что съ вами?

— Мнѣ вдругъ пришла мысль, что моя мать будетъ вѣроятно у лэди Жеральдины. Если да, то не согласитесь ли вы… Словомъ, не надо, чтобы ваша мать говорила ей о нашей помолвкѣ. И вы тоже, конечно, ничего ей не говорите!

— Не буду… если не желаете, — возразила Орели и невольно отступила на шагъ отъ него.

— Дѣло въ томъ, дорогая… что, такъ какъ я матери еще ничего не говорилъ, то она обидѣлась бы, если бы узнала, что madame Сцецимилица уже все знаетъ. Въ сущности это все пустяки, но вы знаете, какой у насъ во всемъ педантизмъ.

— Ахъ! такъ вотъ основаніе? Я рада, что вы мнѣ сказали и буду осторожна, а также и моя мать. А теперь уходите. Au revoir!

Джэкъ теперь жилъ въ невѣдомомъ доселѣ благополучіи. Его произведенія исполнялись на всѣхъ болѣе или менѣе значительныхъ концертахъ. Онъ давалъ уроки по пятнадцати фунтовъ за двѣнадцать уроковъ, и спросъ на уроки былъ больше, чѣмъ у него было времени. Издатели предлагали ему авансы за салонные романсы съ легкимъ аккомпанементомъ. Каждый вечеръ онъ выходилъ изъ своей квартиры на Церковной улицѣ или на какой-нибудь концертъ, гдѣ онъ игралъ или дирижировалъ, или въ домъ какой-нибудь модной дамы, которая безъ него считала бы свой вечоръ неудачнымъ. «Высшее общество» находило оригинальнымъ его эксцентричность и грубыя манеры и позволяло ему вести себя, калъ ему заблагоразсудится. На вечерахъ ему дѣлали новыя приглашенія. Отъ нѣкоторыхъ изъ нихъ онъ отказывался, другія же принималъ и, если не забывалъ, то являлся по приглашенію. Если же онъ забывалъ и получалъ за это упреки отъ недовольной устроительницы вечера; то онъ увѣрялъ, что ничего о вечерѣ не слышалъ и что иначе непремѣнно бы воспользовался ея приглашеніемъ. Визитовъ онъ не дѣлалъ, ни къ кому не завозилъ своей карточки и очень мало заботился о своемъ туалетъ.

Однажды онъ отправился въ домъ мистера Фипсона, оказавшаго ему такую важную услугу въ «Antient Orpheus Society». Среди гостей была здѣсь и лэди Жеральдина Портеръ, которую Джэкъ еще не зналъ. Она, какъ женщина здравомыслящая, не переносила эксцентричныхъ увлеченій артистами. Человѣкъ въ бархатной курткѣ и съ длинными волосами не имѣлъ шансовъ получить приглашеніе и быть принятымъ въ домѣ лэди Жеральдины. «Эти люди могутъ, если хотятъ, вести себя прилично, — говорила она: — ��ы должны обучиться хорошимъ манерамъ, раньше чѣмъ попадемъ въ общество, — они должны дѣлать то же самое, тѣмъ болѣе, что имъ все дается легко». Что же касается Джэка, то къ нему у нея было полное отвращеніе. По ея мнѣнію, общество обязано до тѣхъ поръ бойкотировать Джэка, пока онъ не подчинится общепринятымъ законамъ приличія. И она открыто показывала примѣръ, совершенно игнорируя его въ гостиныхъ, гдѣ они часто встрѣчались.

Когда на вечерѣ Джэкъ, по настоянію мистера Фипсона, сѣлъ за рояль, лэди Жеральдина оказалась какъ разъ за его спиной и разговаривала съ мистрисъ Гербертъ. Разговоръ дамъ былъ въ это время очень оживленнымъ. Джэкъ взялъ нѣсколько нотъ, чтобы прекратить этимъ шумъ голосовъ. Гости, ожидавшіе съ нетерпѣніемъ игры Джэка, зашикали въ сторону разговаривающихъ и выразили на лиц�� радостное ожиданіе. Разговоръ сталъ тише, но не прекращался. Джэкъ барабанилъ по клавишамъ и терпѣливо выжидалъ. Тишина все не водворялась. Онъ обернулся и увидѣлъ лэди Жеральдину, которая, не обращая вниманія на то, что происходило въ комнатѣ, серьезно бесѣдовала съ мистрисъ Гербертъ. Обернувшись къ ней лицомъ, онъ опустилъ правую руку на клавиши и сталъ ожидать, пока наконецъ всѣ не обратили вниманія на лэди Жеральдину. Мистрисъ Гербертъ дернула ее за платье. Лэди замолчала, оглянулась вокругъ себя и посмотрѣла на Джэка съ выраженіемъ полнаго пренебреженія.

— Вы не должны теперь разговаривать, — сказалъ онъ, — вы должны слушать.

Лэди Жеральдина слегка покраснѣла; этого еще никогда никто изъ присутствующихъ не видалъ.

— Pardon, — сказала она, поклонившись

Джэкъ любезно отвѣтилъ ей поклономъ же; онъ видѣлъ, что, желая унизить его, она сама потерпѣла крушеніе. Затѣмъ онъ повернулся къ роялю и началъ исполнять свою тему, облекая ее въ форму, близкую къ менуэту. Къ вящшей радости небольшого числа знатоковъ музыки, онъ импровизировалъ такимъ образомъ минуть двадцать пять. Остальные слушатели, несмотря на нѣкоторое утомленіе, выражали полное восхищеніе передъ талантомъ Джэка. Окруживъ его, они приглашали его сыграть что-нибудь подобное и у нихъ въ домѣ.

— Ахъ! я обожаю музыку! — заявила одна дама, возлѣ которой онъ сѣлъ. — Если бы у меня былъ вашъ талантъ!

Вмѣсто отвѣта онъ возмущенно взглянулъ на нее.

— Я не знаю, почему никто не хочетъ признать, что и я способна на что-нибудь, — добавила она, какъ бы протестуя противъ выраженія его лица. — Я очень люблю музыку.

— Этого никто не оспариваетъ, — возразилъ Джэкъ. — Вы любите музыку, слушая ее въ элегантномъ салонѣ, хотя она бываетъ пріятна и въ другихъ мѣстахъ; ханжи точно такъ же относятся къ религіи.

Дама, уроженка Ирландіи, сначала была протестанткой, затѣмъ перешла въ католичество; убѣжденій у нея не было никакихъ, но всѣ ее считали свободомыслящей; кромѣ того она была очень подозрительна и въ каждомъ намекѣ на религію видѣла намекъ на личность.

— Почему вы разговариваете со мною, — спросила она, презрительно взглянувъ на него, — если вы такого низкаго обо мнѣ мнѣнія?

— Я очень охотно бесѣдую съ вами, кромѣ тѣхъ случаевъ, когда вы отъ музыки приходите въ восхищенное настроеніе. И знаете ли почему?

— Понятія не имѣю! — возразила она съ улыбкой, игриво взглянувъ на него. — Почему же?

— Потому что вы милая болтушка, — возразилъ Джэкъ, которому понравилась игра ея глазъ. — Только ради Бога не думайте, что я люблю разговаривать съ вами по сродству душъ или потому, что вы музыкальны. Музыкальныхъ людей я не перевариваю! Скажите пожалуйста, кто та дама, которая сидитъ рядомъ съ мистрисъ Гербертъ?

— Какъ? Вы ее не знаете? Это тоже показываетъ вашу дерзость! Лэди Жеральдина Портеръ! Вы первый изъ смертныхъ, рѣшившійся указать ей мѣсто. Это было восхитительно!

— Это не та ли дама, которая не желаетъ видѣть меня у себя въ домѣ?

— Да. И теперь вы ей отомстили.

— Это будутъ говорить многіе глупые люди. Поэтому мнѣ въ сущности жаль, что я вообще съ ней заговорилъ. Но нельзя же требовать, чтобы я зналъ всякій вздоръ, даже если я пользуюсь расположеніемъ хорошенькой мистрисъ Саундерсъ. Какія еще скандальныя исторіи имѣются у васъ для меня сегодня, мистрисъ Саундерсъ?

— Ничего особеннаго. Только то, что всѣмъ извѣстно, а вамъ вѣроятно раньше другихъ, о вашей пріятельницѣ, миссъ Сутерландъ и Адріанѣ Гербертъ.

— Что съ ними? Не разсказывайте мнѣ ничего о миссъ Сутерландъ, если вы не убѣждены, что о ней говорятъ правду. Дурного я о ней слышалъ не хочу!

— Не приходите въ неистовство, — замѣтила; мистрисъ Саундерсъ съ нѣкоторой холодностью. — О подробностяхъ вы можете разспросить ее лично. А суть вся въ томъ, что Гербертъ, который былъ съ ней помолвленъ, теперь женится на піанисткѣ Сцецимилица.

— Это старая исторія! Раза два видѣли, какъ онъ съ ней разговаривалъ, и этого конечно достаточно…

— Я же говорю вамъ, мистеръ Джэкъ, что это не старая исторія, отнюдь не обычная сплетня! Я вообще сплетенъ не передаю. А это нѣчто новое и вѣрное! Старуха Сцецимилица все разсказала мнѣ сгоряча. Дочь ея сначала отказалась принять предложеніе Герберта; тогда онъ побѣжалъ къ Мэри Сутерландъ и попросилъ ее отказаться отъ даннаго обѣщанія… ну, конечно, бѣдной дѣвушкѣ ничего другого не оставалось. Тогда онъ опять вернулся къ Сцецимилицѣ и добился ея согласія. При всей своей серьезности миссъ Сутерландъ однако доказала, что она во многомъ такая же, какъ самая легкомысленная изъ насъ — какъ я, напримѣръ. Она немедленно стала всѣмъ говорить, что она отказала ему, а не онъ ей. Какъ, однако, сквозятъ всѣ наши маленькія хитрости, не правда ли, мистеръ Джэкъ?

— Я не вѣрю ни одному слову изъ всего этого!

— Сами увидите! Сначала и я не вѣрила. Третьяго дня мнѣ миссъ Сутерландъ объявила въ этой самой комнатѣ, что сватовство съ Гербертомъ порвано и что она придаетъ особое значеніе, чтобы всѣмъ было извѣстно, что вся вина въ этомъ не на немъ, а на ней. Я сразу поняла въ чемъ дѣло. Она все разсказала мнѣ и особенно старалась обѣлить бѣднаго Герберта въ моихъ глазахъ. Бѣдная Мэри. Она навсегда потеряла его! Хотѣла бы я узналъ, кто будущій кандидатъ на освободившееся мѣсто!

При этомъ мистрисъ. Саундерсъ съ нѣмымъ вопросомъ взглянула на Джэка.

— Развѣ необходимо, чтобы это мѣсто было занято? Но у всякой женщины только вздоръ на умѣ!

Голосъ Джэка; звучалъ рѣзко; казалось, этотъ вопросъ затронулъ его. Вскорѣ затѣмъ, когда она только откинулась на спинку кресла и съ улыбкой взглянула на него, онъ всталъ.

— Добрый вечеръ! — сказалъ онъ. — Сегодня вы не очень забавны. Эту исторію вы вѣроятно разсказываете всякому, кто хочетъ васъ слушать.

— Ничуть не бывало, мистеръ Джэкъ. Всѣ мнѣ ее разсказываютъ. Она ужъ и мнѣ надоѣла.

Джэкъ отошелъ. Встрѣтивъ затѣмъ мистрисъ Гербертъ, онъ освѣдомился о миссъ Сутерландъ.

— Она въ зимнемъ саду, — сказала мистрисъ Гербертъ, — и тамъ съ кѣмъ-то бесѣдуеть.

Онъ поблагодарилъ и началъ безцѣльно бродить по комнатамъ. Наконецъ онъ потерялъ терпѣніе и пошелъ въ зимній садъ, гдѣ увидѣлъ Мэри, разговаривающую съ лэди Жеральдиной и упрямо устрѣмлявшую глаза въ одну точку.

— Это все вздоръ! — услышалъ онѣ голосъ лэди. — Онъ поступилъ очень плохо. Вы это очень хорошо знаете, но только считаете себя обязанной его защищать; это ставить васъ въ очень фальшивое положеніе.

— Въ этомъ мы расходимся, лэди Жеральдина. Я свой взглядъ считаю правильнымъ, а тотъ, который вы хотите мнѣ навязать, ложнымъ.

— Послушайте меня, дитя мое! Неужели вы не понимаете. что ваше стремленіе обѣлить Андріана еще больше убѣждаетъ всѣхъ въ его позорномъ поступкѣ? Чѣмъ больше вы говорите, что вы бросили его, тѣмъ болѣе приходитъ всѣмъ на умъ басня о зеленомъ виноградѣ и обычныя слова брошенной дѣвушки. Вы не сердитесь на меня, но я считаю, что только говоря вамъ голую правду, я могу раскрыть вамъ глаза. Вы разсказали Бэллѣ Вудвардъ, то-есть, хочу сказать, Бэллѣ Саундерсъ, что вина съ вашей стороны. Вы думаете, она вамъ повѣрила?

— Само собой разумѣется, — быстро возразила Мэри, которой видимо этотъ разговоръ былъ непріятенъ.

— Въ такомъ случаѣ вы очень заблуждаетесь! — прервалъ Джэкъ, подойдя ближе. — Она только что намекнула, мнѣ на все то, на что такъ разсудительно указываетъ эта дама.

Лэди Жеральдина оглянулась и окинула его такимъ взглядомъ, который сразилъ бы всякаго другого смертнаго.

Такъ какъ Мэри привыкла къ его выходкамъ, то она не обидѣлась на это вмѣшательство. Она на мгновеніе задумалась.

— Однако, — сказала она немного погодя, — я же не виновата, что мистрисъ Саундерсъ хочется говорить неправду. Я же не могу перекраивать дѣйствительность на ея ладъ или на ладъ кого-нибудь еще.

— Я не зпаію, что дѣйствительно произошло, — началъ Джэкъ. — Но вы можете объ этомъ молчать — и это для васъ единственный вѣрный путь. Ваши дѣла другихъ не касаются. Но такъ же и не ваше дѣло обѣлять Герберта, нужно ли ему это или нѣтъ. Я очень прошу меня извинилъ, — обратился онъ затѣмъ ужъ прямо къ лэди Жеральдинѣ. Увидѣвъ васъ, бесѣдующей съ миссъ Сутерландъ, мнѣ надо было уйти; я такъ бы и поступилъ, если бы случайно не услыхалъ вашего умнаго совѣта.

Онъ поклонился ей самымъ изящнымъ старомоднымъ поклономъ, на который только былъ способенъ, и удалился.

— Это ни на что не похоже! — воскликнула лэди Жеральдина, провожая его взглядомъ. — Что это, новое проявленіе артистической аффектаціи? Прежде она выражалась въ напыщенности или нахальствѣ, или въ чувствительности. Теперь она хочетъ проявить себя въ здравомъ смыслѣ. Вмѣсто того, чтобы быть только смѣшной, теперь эта аффектація дѣлается невыносимой. Но вѣдь я васъ не обидѣла, дорогое дитя?

— Ахъ! на этомъ свѣтѣ нѣтъ мѣста для порядочной женщины, — сказала Мэри въ волненіи. — Въ награду за желаніе быть справедливой и говорить сущую правду, васъ разбираютъ по косточкамъ. Если бы я радовалась разрыву съ Адріаномъ и чернила бы его, я всюду встрѣтила бы сочувствіе и симпатію. Но въ данномъ случаѣ я только стремлюсь быть справедливой, а заслуживаю только презрѣніе.

— Свѣтъ не очень благороденъ, съ этимъ я согласна, — замѣтила спокойно лэди Жеральдина. — Но онъ не такъ плохъ, какъ вы думаете. Молодые люди имъ недовольны, потому что онъ не всегда даетъ имъ возможность проявить героизмъ. Вы совершили ошибку и хотите теперь показать геройство. Я васъ знаю отлично и не думаю какъ Бэлла Саундерсъ, что вы намѣренно изъ происшедшаго дѣлаете подвигъ. Но однако я все же считаю, что въ вашемъ намѣреніи не дѣлать Адріану упрековъ кроется нѣкоторая доля гордости.. Кромѣ того, дитя мое, всѣмъ совершенно безразлично, какъ велъ себя Адріанъ, или какъ вы себя вели. Людей интересуютъ только одни факты, а они достаточно ясны. Вы оба съ Адріаномъ очень глупо сдѣлали, что связали себя такой продолжительной помолвкой. Вы надоѣли другъ другу… дайте мнѣ договорить, а потомъ возражайте сколько угодно. Адріанъ за вашей спиной пошелъ и сдѣлалъ предложеніе другой женщинѣ, которая оказалась честнѣй его и не пожелала вторгнуться въ занятое вами мѣсто. Вмѣсто же того, чтобы откровенно пойти къ вамъ и просить вернуть свободу, онъ старался принудить васъ предложить ему свободу. Честная роль была ваша, а не его.

— Я вѣдь тоже старалась поймать его, — возразила Мэри. — Я стала честной только тогда, когда онъ меня къ этому принудилъ.

— Это вполнѣ естественно! — воскликнула невольно лэди Жеральдина. — Вѣдь вы тоже не ангелъ! И чѣмъ скорѣе вы примиритесь съ тѣми вашими слабостями, которыя свойственны вамъ, какъ и всѣмъ другимъ женщинамъ, тѣмъ скорѣе вы успокоитесь. Въ такихъ вещахъ мы всѣ бываемъ честны только тогда, когда къ этому понуждаетъ насъ наша совѣсть. Самые же честные люди тѣ, которые скорѣй и сильнѣй другихъ испытываютъ это понужденіе. Если бы вы дольше выдержали, то вѣроятно Адріадъ вызсказался бы вполнѣ. Я говорю — вѣроятно. Но по-моему онъ сначала затѣялъ бы съ вами ссору… по поводу Джэка или еще кого… и такимъ образомъ вызвалъ бы разрывъ.

— О нѣтъ! Онъ говорилъ со мной о Джэкѣ и прямо объявилъ, что ничего противъ Джэка не имѣетъ, но что я не должна считать себя связанной словомъ, если бы вліяніе Джека сколько-нибудь измѣнило мое отношеніе къ нему… Вотъ видите! вы и ошиблись! Въ вашихъ глазахъ это новое доказательство его неискренности.

— Оно только служитъ доказательствомъ, какимъ надо быть болваномъ, чтобы допустить мысль, что вы можете пойматься на такую приманку. «Пожалуйста верните мнѣ свободу, мистеръ Гербертъ, чтобы я могла предаться своему влеченію къ мистеру Джэку!» Очень похоже, чтобы женщина могла сказать что-нибудь подобное, не правда ли?

— Надѣюсь, что о мистерѣ Джэкѣ вы говорите не серьезно, лэди Жеральдина?

— Вся эта исторія мнѣ, Мэри, не нравится. Подобная дружба только вредитъ молодой дѣвушкѣ. Я понятно знаю, что вы его не любите; по крайней мѣрѣ я не могу представить себѣ подобнаго искаженія вкуса, несмотря на то, что достаточно привыкла ко всякимъ экцентричпостямъ между мужчинами и женщинами. Какъ бы то ни было, Мэри, вамъ не слѣдуетъ навязывать другимъ ваше восхищеніе его талантомъ — вѣдь у него талантъ, не правда ли?

— Я вернусь въ Виндзоръ! Я хочу избавиться отъ обоихъ — и отъ Герберта, и отъ Джэка. Если бы только люди могли заниматься своими собственными дѣлами!

— Этого они не будутъ дѣлать, дитя мое. Намъ скоро ѣхать. Не черезчуръ холоднымъ душемъ я васъ окатила?

— Нисколько, — возразила Мэри.

— Итакъ, если вы дѣйствительно не въ очень хорошемъ настроеніи, то не отказывайтесь поѣхать со мной сегодня еще въ одно мѣсто.

— Вы собираетесь еще куда-то ѣхать? Я не могу, лэди Жеральдина. Я буду очень неинтересной спутницей. Сегодня меня въ общество не тянетъ. Но я сердечно благодарю за доброе намѣреніе развлечь меня.

— Что за вздоръ, Мэри! Пойдемте со мной! Только въ театръ! Мистрисъ Гербертъ и мы съ вами составимъ очень тихую компанію. Послѣ случившагося вамъ необходимо какъ можно скорѣй съ ней переговорить. И я знаю, насколько ей хочется вамъ высказать, что она отнюдь не беретъ сторону Адріана противъ васъ.

— Я ни минуты въ этомъ не сомнѣваюсь. Я даже скорѣй боюсь, какъ бы Адріанъ не подумалъ, что я желаю ей на него жаловаться. Впрочемъ, какъ хотите. Я согласна ѣхать съ вами, хотя положительно не въ настроеніи.

— Къ половинѣ восьмого вы будете готовы, не такъ ли?

Мэри согласилась, вздохнула и вмѣстѣ съ лэди Жеральдиной покинула зимній садъ. Въ гостиной лэди соединилась съ мистрисъ Гербертъ и вступила съ ней снова въ разговоръ.

Тѣмъ временемъ Джэкъ, побесѣдовавъ еще немного съ мистрисъ Саундерсъ, собрался уходить, такъ какъ у него были дѣла. Но имъ овладѣла какая-то лѣнь, и онъ по дорогѣ къ выходу останавливался нѣсколько разъ поговорить съ дамами, съ которыми онъ обыкновенно развѣ только раскланивался. На лѣстницѣ онъ встрѣтилъ младшую пятилѣтнюю Фипсонъ; онъ и съ ней остановился и перекинулся нѣсколькими словами… Наконецъ онъ спустился въ переднюю и совсѣмъ собрался уходить, какъ вдругъ услыхалъ, что за нимъ слащавымъ голосомъ произнесли его имя. Онъ оглянулся и увидѣлъ лэди Жеральдину, на которую онъ взглянулъ съ удивленіемъ.

— Я совсѣмъ забыла поблагодарить васъ за вашу своевременную помощь, — начала она самымъ любезнымъ образомъ. — Могу ли попросить васъ еще о большомъ одолженіи?

— Что такое? — спросилъ Джэкъ недовѣрчиво.

— Мистрисъ Гербертъ ѣдетъ сегодня въ театръ въ мою ложу, — объявила она съ скрываемымъ смущеніемъ. — Она просила меня привезти съ собой миссъ Сутерландъ. Мы были бы очень рады, если бы могли разсчитывать и на васъ… если у васъ нѣтъ ничего болѣе важнаго въ виду. Позвольте же мнѣ васъ пригласить въ свою ложу.

Джэку это не улыбалось. Онъ ничѣмъ не могъ объяснить себѣ этого приглашенія, отлично зная отношеніе къ себѣ лэди Жеральдины. Вмѣсто отвѣта онъ глядѣлъ на нее въ замѣшательствѣ, которое придавало его лицу выраженіе, похожее на ужасную гримасу.

— Не прислать ли мнѣ за вами экипажъ? — спросила она., когда молчаніе стало черезчуръ тягостнымъ.

— Да! Нѣтъ! Я прямо приду въ театръ. Согласны?

Лэди Жеральдинѣ, которой не нравилось его обращеніе, пришлось съ изысканной вѣжливостью назвать ему театръ и назначить время начала представленія. Онъ внимательно слушалъ ее, ничѣмъ не показывая своего согласія. Когда она начала говорить, онъ все стоялъ передъ ней, разсѣянно глядѣлъ вверхъ по лѣстницѣ и краемъ шляпы выстукивалъ по подбородку какую-то мелодію. Долготерпѣнію лэди Жеральдины было дано испытаніе.

— Могу ли разсчитывать на васъ? — спросила она наконецъ.

— Почему вы этого желаете? — вдругъ спросилъ онъ. — Вѣдь вы терпѣть меня не можете!

Она отступила на шагъ.

— Что мнѣ отвѣтить вамъ на это, мистеръ Джэкъ? — возразила она, потерявъ наконецъ терпѣніе.

— Ничего, — отвѣтилъ онъ съ дѣланной серьезностью. — На это нельзя ничего отвѣтить.

Онъ поклонился и вышелъ.

Какъ только онъ ушелъ, съ лѣстницы спустилась мистрисъ Гербертъ и подошла къ лэди Жеральдинѣ.

— Ну, какъ дѣла? — спросила она. — Удастся намъ привести Мэри въ хорошее настроеніе?

— Конечно, — возразила лэди Жеральдина. — Я тутъ присѣдала передъ чудищемъ. Но вѣдь это прямо дикій звѣрь!

— Я вѣдь васъ предупреждала.

— Отъ этого не легче. Самое лучшее, если вы у меня пообѣдаете. Мой мужъ въ Гринвичѣ. Такимъ образомъ мы хоть до театра пріятно проведемъ время.

Спустя нѣсколько часовъ Мэри Сутерландъ безъ особаго желанія поѣхала въ театръ съ лэди Жеральдиной и мистрисъ Гербертъ, на новую пьесу, переведенную съ французскаго. Онѣ только успѣли занять мѣста въ ложѣ, какъ вдругъ ихъ удивило внезапное появленіе Джэка. Въ черный шелковый платокъ, который онъ упорно носилъ вмѣсто галстука, была воткнута бѣлая булавка, указывавшая на необычное стараніе въ туалетѣ.

— О! мистеръ Джэкъ! — воскликнула Мэри.

— Совершенно вѣрно — мистеръ Джэкъ, — возразилъ онъ, вѣшая на крючокъ за дверью свою единственную весьма пострадавшую отъ сырой погоды и плохого обращенія шляпу. — А вы не ожидали мистера Джэка?

Мэри готова была отвѣтить отрицательно, но опомнилась и нерѣшительно взглянула на лэди Жеральдину.

— Я это вижу по васъ, — сказалъ Джэкъ, устанавливая свой стулъ за ея спиной. — Итакъ, маленькая неожиданность… что?

— Пріятная неожиданность, — добавила любезно мистрисъ Гербертъ, заслоняя свое лицо вѣеромъ.

— И совершенно случайная, — прибавила лэди Жеральдина. — Я забыла сообщить миссъ Сутерландъ, что вы обѣщались быть съ нами въ театрѣ.

— Мистрисъ Гербертъ смѣется надо мной, — возразилъ Джэкъ добродушно. — И вы тоже. Но послушайте-ка музыку. Эти восемнадцать или двадцать плохихъ музыкантовъ стоятъ дороже шести хорошихъ, а ихъ игру нельзя слушать; знаете ли вы, что они играютъ? Можно ли сочинить что-нибудь подобное?.

— Нѣтъ сомнѣнія, играютъ отвратительно. Но моя немузыкальность — признанный фактъ, и мое мнѣніе значенія не имѣетъ.

— Но, насколько вы можете судить, все же эта вещь вамъ не нравится, не правда ли?

— Совсѣмъ не нравится.

— Мнѣ она начинаетъ нравиться, — вмѣшалась мистрисъ Гербертъ. — Я думаю, это одно изъ вашихъ собственныхъ произведеній… или какая-нибудь варіація на ваше сочиненіе.

— Ха-ха-да! Эта вещь называется «Souvenirs de Jack»! Вотъ что приходится претерпѣвать композитору, когда онъ попадаетъ въ публику, лэди Жеральдина.

— И онъ тогда мстить тѣмъ, что ставить другихъ въ ложное положеніе.

— Вы правы, — возразилъ Джэкъ, внезапно нахмурившись. — Это было гадко съ моей стороны, и ударъ падаетъ на меня. Теперь они даже извратили мою фантазію! Чортъ съ ними! Послушайте-ка! Эта собака рѣшается искажать мою гармонію!

Онъ пыхтѣлъ, схватывался за голову, бормоталъ что-то себѣ подъ носъ. Мэри, сама находившаяся въ дурномъ настроеніи, старалась успокоить его.

— Что вамъ за дѣло до такого пустяка! — начала она:. — Какое это можетъ имѣть значеніе…

— Вы это называете пустякомъ? — прервалъ онъ ее съ сердцемъ.

— Само собой разумѣется, — замѣтила лэди Жеральдина съ насмѣшкой въ голосѣ. — Такой композиторъ, какъ вы, можетъ же когда-нибудь быть свидѣтелемъ своего случайнаго и непродолжительнаго оклеветанія, котораго никто не замѣчаетъ. Я на вашемъ мѣстѣ не омрачила бы своего глубокаго презрѣнія гнѣвомъ.

— Ахъ, что вы говорите, лэди Жеральдина! — замѣтилъ онъ съ сарказмомъ. — Позволите ли вы мнѣ задать вамъ одинъ вопросъ? Вы очень богаты — точно такъ же богаты деньгами, какъ я музыкой. Пріятно вамъ будетъ, если у васъ, украдутъ одинъ фунтъ?

— Я вообще не люблю быть обокраденной, мистеръ Джэкъ.

— То-то. Я точно такъ же. Вы можете обойтись безъ этого фунта — васъ бы сочли за скрягу, если бы вы много думали о такой пропажѣ. Можетъ быть и я могу вынести, чтобы каждый вечеръ здѣсь меня коверкалъ какой-нибудь негодяй скрипачъ. Но это не доставляетъ мнѣ удовольствія;

— Съ вами никогда не знаешь, что отвѣчать, — замѣтила лэди Жеральдина, бывшая въ отличномъ настроеніи духа.

Джэкъ всталъ и оглядѣлъ театръ.

— Сегодня собралось въ театрѣ все самое лучшее и блестящее, — замѣтилъ онъ. — Тотъ сѣдовласый господинъ, который сидитъ напротивъ насъ и скрывается за перилами, — это отецъ одной моей прежней ученицы, человѣкъ съ совершенно неукротимымъ темпераментомъ. Его имя Брэльсфордъ. А молодой человѣкъ съ моноклемъ, сидящій въ партерѣ — это критикъ, который недавно назвалъ меня многообѣщающимъ молодымъ композиторомъ. Кто это входить въ ложу напротивъ насъ? Сцецимилица, не правда ли? Я вижу, вотъ выплываетъ голова старухи. Она, конечно, садится на лучшее мѣсто. Сзади виднѣется красивый молодой человѣкъ съ бѣлокурой бородкой. Это, вѣроятно, Адріанъ. У этого человѣка: совершенно особый взглядъ на жизнь, — добавилъ онъ, забывъ, что возлѣ него сидитъ мать Адріана.

Мистрисъ Гербертъ оглянулась съ серьезнымъ видомъ, а лэди Жеральдина наморщила лобъ. Но ему не было дѣла до нихъ. Онъ наблюдалъ Мэри, которая на короткое мгновеніе отбросилась на спинку стула, но теперь сидѣла прямо, такъ что ее не могъ не видѣть Гербертъ, и внимательно глядѣла на сцену, надъ которой только что взвился занавѣсъ.

Разговоръ въ ложѣ прекратился окончательно. Но, когда раздался голосъ за сценой, Джэкъ вдругъ вскрикнулъ и вскочилъ съ мѣста. Въ эту минуту на сценѣ показалась актриса:, очень хорошенькая, очень нарядно одѣтая, немного въ себѣ увѣренная и очень загримированная. Въ ней была особая прелесть, которая ее выдѣляла.

— Не можетъ быть! — сказала Мэри послѣ того, какъ съ удивленіемъ нѣкоторое время глядѣла на актрису. — Быть не можетъ! Однако, мнѣ кажется, это она. Лэди Жеральдина, не Магда ли Брэльсфордъ это?

— Мнѣ и самой кажется, — отвѣтила лэди, глядя въ бинокль. — Какъ она неимовѣрно вымазана! Нѣтъ, не думаю, чтобы это была она. Въ этой что-то есть, а Магда, кажется, не была ни на что способна:. И голосъ-то у нея совсѣмъ другой.

— Ага! — воскликнулъ Джэкъ. — Я развилъ ея голосъ.

— Такъ это значить Магда? — спросила Мэри.

— Конечно, она! Поглядите хорошенько и сами увидите.

Мэри глазъ не сводила съ актрисы, такъ ей трудно вѣрилось, чтобы это была Магда.

По окончаніи дѣйствія Магду вызывали на ряду съ остальными главными исполнителями; она имѣла успѣхъ. Джэкъ, которому вообще были всегда непріятны такого рода знаки одобренія, теперь присоединился къ аплодирующимъ, производилъ какъ можно больше шума и нетерпѣливо потребовалъ отъ Мэри, чтобы она; сняла перчатки и сильнѣй аплодировала. Вслѣдъ за этимъ кто-то сильно постучался въ дверь. Мэри взглянула на противоположную сторону зрительнаго зала и, увидѣвъ, что мѣсто Герберта пусто, вся вспыхнула. Джэкъ отворилъ дверь и впустилъ не Адріана, а мистера Брэльсфорда. Онъ быстро направился къ передней части ложи, пожалъ руку лэди Жеральдины, низко поклонился налѣво и направо Мэри и мистрисъ Гербертъ, сѣлъ на пустой стулъ Джэка; казалось, ему надо сказать что-то очень важное, но въ концѣ-концовъ онъ ничего не сказалъ. Онъ находился въ состояніи сильнѣйшаго возбужденія.

— Ну, мистеръ Брэльсфордъ, — замѣтила, улыбаясь, лэди Жеральдина, — васъ можно поздравить?

— Ни единымъ словомъ, прошу насъ… ни единымъ словомъ, — воскликнулъ онъ. — Я тысячу разъ прошу извинить меня, что я ворвался сюда. Я — человѣкъ, убитый духомъ, котораго любимая дочь позоритъ. Это моя любимая дочь, мистеръ… мистрисъ… я еще разъ прошу прощенія. Вы можете передать молодой дамѣ, что Магда была моей любимой дочерью.

— Вы не должны такъ относиться къ ея блестящему успѣху, — замѣтила любезно лэди Жеральдина, глядѣвшая съ удивленіемъ и съ участіемъ на старика. — У васъ вѣдь еще есть дочери.

— Ну! ну! — пробормоталъ старикъ, отбросивъ назадъ голову и щелкая пальцами. — Онѣ прирожденныя дуры, какъ ихъ мать! Магда на меня похожа… единственная, въ которой есть что-то мое. Встрѣчали ли вы когда-нибудь подобное безстыдство? Чтобы дѣвушка; съ ея воспитаніемъ убѣжала изъ дома въ Кенсингтонъ-Паданъ-Гарденъ прямо на подмостки, играла парижскую… французскую… чортъ побори… кокотку, взятую прямо изъ жизни. Вѣдь это непостижимо! Я ихъ всѣхъ видѣлъ, кто только ни подвизайся на сценѣ… за много лѣтъ до рожденія васъ, миледи. Я помню О’Нейль, Жорданъ, Марсъ, Рашель! Она можетъ больше всѣхъ, исключая О’Нейль… въ то время я былъ мальчикомъ. Магду удержать было немыслимо! Я противился и руками и ногами. Мать ея точно такъ же… и она къ тому же имѣла о своемъ талантѣ такъ же мало понятія, какъ слонъ о фортепіанной игрѣ. Мы сдѣлали все возможное. Мы заперли ее… отняли у нея всѣ деньги… я грозилъ ее проклясть… и я и теперь прокляну ее. Но она все же сдѣлала по-своему. Такъ же, какъ я… совершенно такъ же, какъ я! Въ ея лѣта моя семья для меня тоже значила не болѣе китайскаго императора. Это въ крови! Я тоже могъ бы пойти на сцену! Но человѣкъ, который пописываеть, не пойдетъ самъ играть свои вещицы. Я просмотрю старинныя рукописи… и пусть она покажетъ міру на что способенъ ея отецъ. Обратили ли вы вниманіе на ея увѣренность? Я отлично замѣтилъ возбужденіе, скрытое за ней. Меня тоже всегда, подводила нервность. Я вамъ говорю, сударыня, и я въ этомъ дѣлѣ могу позволить себѣ выражать свое мнѣніе, въ томъ, какъ Магда держится на сценѣ и исполняетъ свою роль — кроется истинное искусство. Вы въ этомъ ничего не смыслите, миссъ Мэри… вы слишкомъ молоды… вы еще никогда не видали настоящаго искусства. Но мнѣ оно знакомо. Мнѣ давалъ уроки великій Юнгъ… Эдмундъ Кинъ былъ въ сравненіи съ нимъ дурнымъ актеромъ. Я былъ лучшимъ ученикомъ Чарльса Майна Юнга и тоже… Ну! да это къ дѣлу не относится. Ни одна настоящая дама не согласилась бы мазать себѣ лицо и за деньги выступать на сценѣ. И къ тому же кажется совершенно невѣроятнымъ, чтобы молодая дѣвушка, какъ Магда, безъ спеціальнаго обученія и подготовки могла бы итги прямо изъ гостиной на сцену и затѣмъ брать штурмомъ всю лондонскую публику…

— Она все же, передъ тѣмъ какъ выступать въ Лондонѣ, пріобрѣла навыкъ въ провинціи, — сказала Мэри.

— Чудесно! — возразилъ Брэльсфордъ, горячась. — Странствуя съ какой-нибудь труппой бродягъ и паяцевъ, навыка не пріобрѣтешь… Она первая Брэльсфордъ, выступившая за деньги на сценѣ. Да она вообще не Брэльсфордъ! Я запретилъ ей носить это имя, котораго она не достойна.

— Успокойтесь, — прервала его лэди Жеральдина. — Вы горды Магдой… это вы сами лучше, другихъ знаете.

— Отнюдь нѣтъ! Я ее отказался принять. Я отказался отъ нея. Я поймалъ одну изъ ея сестеръ, когда она шла въ театръ, чтобы посмотрѣть неприличную французскую піесу, жизнью и душой которой является она, и прогналъ ее..Что было бы съ этой піесой безъ нея, лэди Джеральдина? Скажите пожалуйста, что было бы это безъ нея?

— Самое скучное, что можно себѣ представить.

— Ха-ха! — воскликнулъ торжествующій Брэльсфордъ. — Я думаю! Скучнѣе, чѣмъ ненастная осень. Одинъ ея голосъ способенъ собрать весь Лондонъ въ театрѣ. Вы, быть можетъ, думаете, что я научилъ ее такой дикціи? Клянусь вамъ, мистрисъ Гербертъ, что я скорѣе обѣими руками задушилъ бы ее, чѣмъ приготовилъ бы ей такую будущность. Я хотѣлъ бы знать, кто научилъ ее всему этому?

— Я! — не выдержалъ Джэкъ.

Брэльсфордъ, не замѣчавшій до сихъ поръ Джэка, взглянулъ на него и выпрямился.

— Мнѣ кажется, вы знакомы съ мистеромъ Джэкомъ, — замѣтила лэди Жеральдина, съ безпокойствомъ наблюдавшая за обоими.

— Вы видите, что она съ собой сдѣлала, — сказалъ Джэкъ, глядя ему прямо въ глаза. — Я оказалъ ей небольшое содѣйствіе, вы же только ставили ей преграды. Кто же изъ насъ правъ?

— Я не желаю обсуждать съ вами этотъ вопросъ, — заявилъ громко Брэльсфордъ, размахивая перчатками. — Я не сочувствую поведенію дочери.

Онъ отвернулся отъ Джэка и постарался завязать разговоръ съ мистрисъ Гербертъ.

— Очень избранная сегодня публика. Я и сына вашего гдѣ-то видѣлъ, — онъ отнюдь не послѣдній изъ избранныхъ. Живопись — благородное искусство. Я еще помню то время, когда на художниковъ въ обществѣ не смотрѣли, какъ теперь. Я же всегда питалъ къ нимъ уваженіе. Всегда! Когда посмотришь на красивую картину, чувствуешь себя лучшимъ. У вашего сына завидная будущность.

— Такъ говорятъ.

— Въ этомъ сомнѣнія нѣтъ. Онъ выдающійся молодой человѣкъ… да, надо сказать, какъ ему и не унаслѣдовать личныхъ качествъ и духовныхъ талантовъ.

— Онъ очень похожъ на своего отца.

— Это возможно, сударыня, — возразилъ Брэльсфордъ, кланяясь. — Я не знавалъ его отца.

— Но какъ бы не сложилась для него его будущность, я въ этомъ мало принимаю участія. Я не поддерживала его на его художественномъ поприщѣ. Насколько могла, я противилась его намѣреніямъ. Видимо, я ошиблась: легче сдѣлаться художникомъ, чѣмъ я думала. Но дѣти такихъ ошибокъ не прощаютъ.

— Прощать? — воскликнулъ Брэльсфордъ, и поблекшія черты его лица слегка покрылись краткой. — Если вы простили ему сопротивленіе вашимъ желаніямъ, то не можетъ же онъ быть такъ испорченъ, чтобы питать къ вамъ какое-нибудь недовольство.

— Если человѣкъ помнить незаслуженный уколъ, причиненный самолюбію, то это вполнѣ естественно. Если я хотя бы теперь могла оцѣнить работу Адріана, онъ несомнѣнно со временемъ помирился бы со мной. Но я этого не могу. Я нахожу его картины слабыми и сантиментальными. Въ каждомъ штрихѣ вижу я его характерныя слабости. До сихъ поръ я всегда была того мнѣнія, что талантъ есть непремѣнное условіе успѣха..

— Ха-ха! — засмѣялся Джэкъ. — To, что вы называете успѣхомъ, это возмездіе для людей безъ таланта. Если бы вы вѣрили въ его талантъ и желали бы ему успѣха, то ваше противодѣйствіе было бы болѣе обосновано и дѣйствительно. Нѣкоторые начинаютъ съ того, что намѣчаютъ высокія цѣли, и они должны ждать, пока свѣтъ не поднимется до нихъ. Другіе не стремятся ввысь, но должны подняться для достиженія успѣха. Счастливцы, въ родѣ мистера Адріана, легко находятъ настоящій масштабъ, потому что они даютъ ни слишкомъ много для академической клики, ни слишкомъ мало для средней публики.

— Вы, пожалуй, правы, — заключила мистрисъ Гербертъ. — Я должна бы помнить, что даже посредственные художники, какъ онъ, могутъ разсчитывать на нѣкоторую снисходительность. Но теперь мнѣ приходится успокоиться на томъ, что я ошиблась.

Брэльсфордъ уцѣпился за ея послѣднія слова.

— Вы, надѣюсь, не хотите сказать, что онъ до сихъ поръ помнитъ то незначительное огорченіе, которое вы, быть можетъ, когда-то ему причинили? Нѣтъ! нѣтъ! Этого быть не можетъ! Онъ долженъ согласиться, что вами руководило только искреннее желаніе благополучія ему… и такъ далѣе.

— Я нахожу, что его упрямство, или скорѣй упорство, теперь проявляется въ его недовольствѣ мной такъ же рѣшительно, какъ прежде въ его рѣшеніи сдѣлаться художникомъ, не взирая на мое ясно выраженное нежеланіе.

Брэльсфордъ въ смущеніи грызъ себѣ ногти и молча нѣсколько разъ взглянулъ на мистрисъ Гербертъ. Лэди Жеральдина наблюдала за нимъ.

— У насъ совсѣмъ иначе, чѣмъ у мистрисъ Гербертъ, — сказала она.

— Конечно, — согласился онѣ, — конечно… совсѣмъ иначе! Я этимъ не хотѣлъ…

— И все же есть и сходство, — добавила лэди Жеральдина. — Вы оба противодѣйствовали стремленіямъ вашихъ дѣтей. Но мистрисъ Гербертъ не вѣритъ въ талантъ Адріана, хотя и радуется достигнутому имъ положенію. Васъ же талантъ Магды увлекаетъ въ то время, какъ возмущаетъ ея положеніе.

— Я безусловно не увлеченъ. Вы невѣрно поняли мои чувства. Я глубоко скорблю объ образѣ дѣйствій Магды. Я прервалъ всякую съ ней переписку послѣ того, какъ она, принявъ аганжементъ въ Лондонѣ, поступила наперекоръ всѣмъ моимъ чувствамъ.

— Итакъ, — замѣтила лэди Жеральдина шутливо, — если бы она сейчасъ вошла сюда въ ложу, вы бы не сказали ей ни слова!

Брэльсфордъ вздрогнулъ и оглянулся. Сзади никого не было! Только Джэкъ исчезъ изъ ложи.

— Нѣтъ! — отвѣтилъ онъ, успокоившись. — Ни въ какомъ случаѣ. Я даже допустить не могу, чтобы она рѣшилась явиться передо мной.

Въ ту минуту, какъ онъ говорилъ эти слова, взвился занавѣсъ. При появленіи вновь Магды ея роль стала серьезнѣе; проявлялось больше рѣшительнаго безсердечія авантюристки, чѣмъ забавной наглости. Лэди Жеральдина, которой эта часть піесы особенно понравилась, съ выраженіемъ сочувствія взглянула на Брэльсфорда. Онъ не сводилъ глазъ со сцены, и въ выраженіи его лица не было прежняго торжества; онъ казался разстроеннымъ. Когда исполнительница, встрѣтившая прежняго любовника, умѣрила свою жестокость и, наоборотъ, выказала нѣкоторое чувство, — это повліяло на него какъ бы успокоительно. Послѣ окончанія дѣйствія онъ все еще глядѣлъ на занавѣсъ. Вдругъ дверь въ ложу отворилась. Онъ опять въ испугѣ оглянулся. То былъ Джэкъ; онъ приблизился къ нему и съ усмѣшкой взглянулъ. Онъ протянулъ руку надъ головой Брэльсфорда и затянулъ занавѣску, чтобы такимъ образомъ отдѣлить ложу отъ зрительнаго зала. Брэльсфордъ всталъ въ сильномъ волненіи.

— Я ни подъ какимъ видомъ… — началъ было онъ.

Джэкъ отворилъ дверь — вошла Магда. Она была вся закрыта плащомъ, похожимъ на домино. Какъ только затворилась за нею дверь, она сбросила плащъ, обняла отца и поцѣловала его.

— Дорогое дитя мое! — съ трудомъ выговорилъ онъ.

Онъ опустился на стулъ; голова его склонилась; его сразило волненіе этой минуты. Магда опустила одну руку на его плечо и, полная сознанія своего достоинства, поклонилась всѣмъ присутствующимъ, въ особенности же Мэри, которую она назвала миссъ Сутерландъ.

— Мнѣ тутъ дѣлать нечего, — сказала она въ полголоса, — да это и запрещено. Но когда мистеръ Джэкъ сообщилъ мнѣ, что мой отецъ здѣсь… я не могла удержаться, чтобы не сказать ему хотя бы одного слова.

Лэди Жеральдина поздоровалась съ Магдой. И она, и остальныя дамы готовы были встрѣтить Магду любезно. Но ея видъ и манеры смущали ихъ. Онѣ вспоминали ее, какъ хорошенькую, нѣсколько распущенную молоденькую дѣвушку, и едва прошла минута, какъ онѣ видѣли что-то въ этомъ родѣ на сценѣ. Теперь же, стоя тутъ передъ ними, она какъ бы выросла за эту минуту. Нарядная, стройная дама, которую онѣ видѣли на сценѣ, здѣсь превратилась въ могучую, сильную женщину съ звучнымъ голосомъ и рѣшительной рѣчью. Даже въ томъ, какъ она ласкала отца, гладя его по плечу, было что-то заученое. Доброжелательное покровительство, которое лэди Жеральдина хотѣла выказать пылкой молодой дѣвушкѣ, слилось во что-то общее между уваженіемъ, разочарованіемъ и даже непріязнью, когда она увидѣла въ ней полную собственнаго достоинства, самостоятельную, полноправную женщину. Мэри раньше другихъ пришла въ себя.

— Магда, — начала она, — т.-е. если ты позволишь мнѣ называть тебя Магдой.

— Конечно, называй такъ! — возразила та, любезно улыбаясь.

— На сценѣ ты въ сущности гораздо болѣе похожа на самое себя, чѣмъ внѣ сцены.

— Конечно, — подтвердила, Магда, — за два съ половиной года я ни разу не пользовалась отпускомъ.

Брэльсфордъ, вставъ со стула, откашлялся и съ строгимъ лицомъ оглядѣлъ всѣхъ окружающихъ. Когда взглядъ его упалъ на Магду, то жестокое выраженіе его губъ растаяло, а когда онъ вторично робко на нее взглянулъ, онъ еще болѣе потерялъ сааюобладаніе.

— Я нахожу, что ты очень выросла, дитя мое, — сказалъ онъ въ смущеніи.

— Да. Я думала, что ты не узнаешь меня. Ты же лучше выглядишь, чѣмъ когда-либо. Что подѣлываютъ дѣвочки?

— Ничего, отлично поживаютъ, дитя мое. Спасибо… отлично.

— А мама?

— Тоже отлично. Только немного страдаетъ отъ ревматизма и все охаетъ и ахаетъ.

— Завтра я всѣхъ васъ навѣщу… въ часъ. Вы будете дома, не правда ли?

— Конечно! конечно! Мы всѣ будемъ очень рады.

— Ну, а теперь мнѣ пора. Сегодня я увижу тебя ужъ только со сцены. Мистеръ Джэкъ… прошу васъ, мой плащъ.

Джэкъ набросилъ ей плащъ на плечи.

— Въ коридорѣ никого нѣтъ?

Джэкъ взглянулъ и утвердительно кивнулъ головой.

— Позволь мнѣ поцѣловать тебя, папа!

Она поцѣловала его, при чемъ у Брэльсфорда въ это время было весьма смущенное лицо. Затѣмъ Магда сдѣлала лэди Жеральдина и мистрисъ Гербертъ такой же любезный поклонъ, какъ при входѣ.

— Прощай, Магда, — сказала Мэри, надѣвая свое пенснэ и глядя ей прямо въ лицо.

— Прощай, милое дитя, — отвѣтила Магда, обнимая ее и нагнувшись для поцѣлуя. — Приходи ко мнѣ завтра… и я разскажу тебѣ всю мою исторію! Не попытаться ли, мистеръ Джэкъ?

— Впередъ! маршъ! — воскликнулъ онъ.

Выходя изъ ложи, она ловкимъ движеніемъ подняла плащъ и юбки, такъ что на мгновеніе показалась ея маленькая ножка.

Послѣ ея ухода въ ложѣ воцарилось неловкое молчаніе. Наконецъ Джэкъ прервалъ молчаніе.

— Когда я впервые увидѣлъ эту молодую даму, — сказалъ онъ съ радостной улыбкой, обращаясь къ Мэри, — то она представилась мнѣ безпомощнымъ, ненужнымъ предметомъ роскоши..

— Атеперь она независимая женщина и превосходная артистка, — добавила Мэри. — Какъ я завидую ей!

— А почему же, смѣю спросить?

— Потому что она хоть для чего-нибудь нужна на этомъ свѣтѣ.

— Я отправлюсь на свое собственное мѣсто, — заявилъ Брэльсфордъ, вставая. — Я кажется, здѣсь только мѣшаю. Прощайте.

Онъ протянулъ лэди Жеральдинѣ дрожащую руку, любезно поклонился Мэри и мистрисъ Гербертъ и пошелъ къ выходу. Не доходя до двери, онъ остановился и отвѣсилъ Джэку церемонный поклонъ, на который тотъ отвѣтилъ съ такимъ же достоинствомъ. Послѣ этого онъ тихо вышелъ, какъ разбитый человѣкъ, безъ малѣйшей тѣни его обычной оживленности.

— Бѣднякъ! — замѣтилъ Джэкъ. — Онъ нашелъ свою любимую «baby», превращенную въ взрослую женщину… и это ему не нравится. Будь она все той же прелестной вещицей, во всемъ зависящей отъ него, онъ былъ бы въ восторгѣ отъ милой игрушки и не помнилъ бы себя отъ радости.

— Возможно! — отвѣтила лэди Жеральдина. — Но все же надо сказать, что на свѣтѣ еще есть то, что называется родительскимъ чувствомъ. Очень можетъ быть, мистеръ Брэльсфордъ не достаточный философъ, чтобы радоваться перемѣнѣ, которая ставитъ грань между ея молодостью и его старостью…

— Ему нечего бояться, — возразилъ Джэкъ. — Если онъ не можетъ больше смотрѣть на нее, какъ на игрушку, то зато теперь она способна сдѣлать изъ него игрушку. Она уже задалась мыслью превратить сѣдовласаго отца въ одну изъ составныхъ частей своего сценичнаго аксесуара. Я замѣтилъ, что эта шальная мысль пронеслась въ ея головѣ въ то время, какъ она стояла и глядѣла на него. Онъ производилъ очень благопріятное впечатлѣніе. Этого рода сознаніе семейной связи является съ одной стороны правомъ на обладаніе, а съ другой чувствомъ превосходства. Миссъ Сутерландъ — несчастная молодая женщина, которая ни для чего на свѣтѣ не нужна, не имѣла такого права собственности надъ миссъ Брэльсфордъ, на которое прежде претендовалъ ея отецъ, и не могла ее приглашать въ гости и сватать. Поэтому она одна отнеслась благосклонно къ происшедшей въ ней перемѣнѣ и искренно встрѣтила ее доброжелательно.

— Я не замѣтила, чтобы я отнеслась къ ней какъ-нибудь иначе, какъ только любезно во всѣхъ отношеніяхъ.

— Увѣрены ли вы въ этомъ? — возразилъ Джэкъ недовѣрчиво.

Лэди Жеральдина немного покраснѣла, но улыбнулась, несмотря на свое негодованіе.

— Нѣтъ, мистеръ Джэкъ, право, — воскликнула она, — вы большой enfant terrible. Я готова согласиться, что меня немного оттолкнула ея манера комедіантки. Я понимаю, что актеры могутъ быть на сценѣ комедіантами, но естественными въ обыденной жизни. Но я никакъ не могу постичь, какъ можетъ актриса быть совершенно естественной на сценѣ, а внѣ сцены имѣть такую манеру комедіантки.

— Комедіанство стало ея второй природой и оно отучило ее отъ жизни въ обществѣ. Вы очень хорошо замѣтили: — для дурныхъ актеровъ игра никогда не будетъ второй натурой. Вотъ она опять выходитъ.

— Вся прелесть ея появленія уже пропала, — замѣтила лэди Жеральдина, обернувшись къ сценѣ. — Теперь она уже не кажется мнѣ такой естественной, какъ раньше.

Пьеса увѣнчалась полнымъ успѣхомъ. Переводчики благодарили отъ имени автора за вызовы. Магда Лалчестеръ получила львиную долю аплодисментовъ. Публика партера и галлереи съ шумомъ хлынула на улицу. Обладатели дорогихъ мѣстъ болѣе степенно шествовали черезъ фойэ, лэди Жеральдина, спускаясь по лѣстницѣ, мелькомъ увидѣла, мистера Брэльсфорда; онъ, казалось, торопился выйти, желая избѣжать дальнѣйшаго разговора. Джэкъ, который во время представленія былъ прекрасно настроенъ, чѣмъ онъ очень радовалъ лэди, теперь упорно молчалъ, идя съ мрачнымъ лицомъ возлѣ Мэри. Въ вестибюлѣ пришлось задержаться, такъ какъ тамъ въ эту минуту, не было лакея лэди Жеральдины.

— Вотъ идетъ хоть одинъ счастливецъ, — замѣтилъ Джэкъ съ недовольнымъ видомъ.

Мэри подняла голову и увидѣла Герберта, спускающагося съ лѣстницы съ Орели, на которую, какъ и на Джэка, обращали особое вниманіе въ толпѣ.

— Да, — возразила Мэри, — онъ счастливъ. И это меня не удивляетъ: она очень красива и изящна. Она большая артистка, чѣмъ Магда, и не имѣетъ ея увѣреннаго вида. Это оттолкнуло бы Адріана.

— Но она имѣетъ совершенно достаточно увѣренности въ музыкѣ, — это ея сфера. Миссъ Магда увѣрена въ своей манерѣ держаться — это ея сфера!!

— Знаете, Жеральдина, — замѣтила мистрисъ Гербертъ, — я какъ разъ думала о различіи между Адріаномъ и этой дѣвицей — Магдой Брэльсфордъ. Она на что-нибудь да способна, она умна, она защищаетъ свое мѣсто на свѣтѣ. Словомъ, у ней все то, чего нѣтъ у Адріана и чего я такъ часто ему желала. И все же отецъ ея такъ же далекъ отъ нея, какъ Адріанъ отъ меня. И я невольно спрашиваю себя: стоитъ ли любить своихъ дѣвей? Я положительно думаю, что нѣтъ.

— Нисколько… какъ только они стали самостоятельны, — возразила лэди Жеральдина, съ нетерпѣніемъ глядя на дверь. — Гдѣ же мой слуга? Онъ вѣроятно съума сошелъ!

Въ эту минуту Орели узнала мистрисъ Гербертъ, остановилась и сказала Адріану нѣсколько словъ, повергшихъ его въ недоумѣніе и волненіе. Она видимо о чемъ-то просила его; онъ же тѣмъ временемъ искалъ выхода и старался не встрѣтиться глазами съ матерью. То, что такимъ образомъ развертывалось передъ мистрисъ Гербертъ, было ясно безъ словъ, и она на все это обратила вниманіе лэди Жеральдины.

— Во всемъ этомъ виноватъ мой слуга, — заявила та. — Мы могли бы уже пять минутъ тому назадъ быть наружи. Вамъ же самое лучшее схватить быка за рога, Элиза. Заговорите съ нимъ, съ этой безхарактерной тряпкой.

— Ни въ какомъ случаѣ! — воскликнула мистрисъ Гербертъ. — Надо надѣяться, что у него все же настолько хватитъ силы воли, чтобы увести ее.

Инцидентъ окончился появленіемъ слуги, который сталъ объяснять причину замедленія.

— Наконецъ! — воскликнула лэди Жеральдина. — Я слушать ничего не хочу! Гдѣ же Мэри?

— Мэри съ Джэкомъ уже пошла впередъ.

Гербертъ свободно вздохнулъ, когда замѣтилъ ея исчезновеніе. Вернувшись домой, онъ на столѣ нашелъ пакетикъ съ письмами, адресованными ей въ былое время, и съ подарками, сдѣланными ей. Тутъ же лежала записочка, начинавшаяся словами: «Многоуважаемый мистеръ Гербертъ»; далѣе кратко говорилось, что послѣ нѣкотораго размышленія она пришла къ заключенію, что ей слѣдуетъ придерживаться обычнаго въ такихъ случаяхъ образа дѣйствій. Записка была подписана: «Уважающая васъ Мэри Сутерландъ».

Уроки Джэка происходили въ особой комнатѣ при помѣщеніи конторы извѣстной фортепіанной фирмы.

На; слѣдующій день, послѣ вечера въ театрѣ, онъ по окончаніи уроковъ пѣшкомъ возвращался домой черезъ Гайдъ-Паркъ. Къ нему навстрѣчу шла дама въ ярко-голубомъ платьѣ, широкополой испанской шляпѣ и съ свѣтломаисовой шалью на плечахъ. Она надѣла пенсію, взглянула на него, затѣмъ снова стряхнула съ носа пенснэ и остановилась передъ нимъ.

— Вы сегодня рано кончили, — замѣтила она, улыбаясь.

— Я не кончилъ! — возразилъ онъ. — Я отказалъ ученикамъ. Хочу поработать дома. Я не могу всю свою жизнь превращать въ заработную плату, а въ этомъ вся моя жизнь. Четыре часа уроковъ — пять фун��овъ! Богъ съ ними!

— Вы, надѣюсь, письменно извинились передъ учениками?

— Нѣтъ! Когда придутъ, то поймутъ, что меня нѣтъ. Я ничего не имѣю противъ того, чтобы они обучали одинъ другого, или пусть убираются къ чорту. Они съ своей стороны тоже скорѣй заставятъ меня сидѣть, чѣмъ пропустить игру въ теннисъ. А я предпочитаю, чтобы они понапрасну пришли, чѣмъ чтобы я потерялъ цѣлыхъ полдня хорошей работы. Ради денегъ и общественныхъ обязанностей я теряю свою добрую старую независимость. На это я не согласенъ. Ну, все равно! Вы идете въ Кавендишъ-Скверъ?

— Да. Но вы не должны провожать меня! Вы отказались отъ уроковъ не для того, чтобы итги со мной гулять въ паркѣ. Вы хотите писать. Я это вижу по вашему лицу.

— Вы торопитесь?

— Нѣтъ… но….

— Такъ давайте погуляемте немного… одно мгновеніе, какъ говорятъ. Погода слишкомъ хороша, чтобы запереться въ домѣ и подбирать тоны.

Она повернула назадъ, и они пошли по ровному мѣсту между Серпентиной и Байсватеръ-Родъ, вышли на лужайку и проходили между лежащими безработными, которые спали, уткнувшись носомъ въ траву, или, лежа на спинѣ, грѣлись на солнцѣ. День выдался жаркій и небо было безоблачно.

— Когда видишь такое благораствореніе воздуховъ, то не хочется вѣрить, что свѣтъ въ дѣйствительности такой мерзкій, — замѣтилъ онъ послѣ того, какъ они нѣкоторое время прошли молча.

— Да вѣдь онъ въ сущности уже не такъ плохъ! Если бы въ васъ была хоть тѣнь живописца, какъ во мнѣ, то эта ярко освѣщенная солнцемъ лужайка и эта листва вознаградила бы васъ за всю ограниченность людей, у которыхъ есть глаза, чтобы видѣть, но которые не видятъ.

— Такъ? И художники воображаютъ, что ихъ искусство дѣйствуетъ облагораживающе, не правда ли? Предположимъ, требую отъ художника, чтобы онъ восхищался лживой, фальшивой, безсердечной женщиной, и обвиняю его въ отсутствіи фантазіи, если ея голубые глаза, шелковистые черные волосы и красивое сложеніе не могутъ служить вознагражденіемъ за ея развращенность.; въ такомъ случаѣ онъ аыругаетъ мёня всевозможными бранными словами, назоветъ чувственнымъ, циничнымъ человѣкомъ и тому подобное. Что ему даетъ его прославленная красота природы? Бываютъ минуты, когда я желалъ бы, чтобы съ неба упалъ сильный каменный дождь и уничтожилъ бы всю красоту этой фальшивой гримасницы.

— Боже! что съ вами сегодня?

— Сплинъ… потому что я бѣденъ! Въ этомъ для большинства людей источникъ всего зла!

— Да вѣдь вы же не бѣдны! Подумайте, вѣдь вы только что выбросили пять фунтовъ, а завтра заработаете десять.

— Я знаю.

— И что же?

— Да неужели же пять фунтовъ могутъ имѣть значеніе для человѣка, который лишь желаетъ имѣть время и быть свободнымъ отъ всѣхъ низменныхъ людей и помышленій? Нѣтъ! Я въ первую половину моей жизни голодалъ, и хочу и во вторую половину пробиваться такимъ же образомъ. Теперь я зарабатываю ежедневно по десять фунтовъ тѣмъ, что учу самокъ-обезьянъ кричать, чтобы онѣ скорѣй нашли себѣ мужа. Это происходитъ оттого, что я въ модѣ. Долго ли я буду въ модѣ? До августа мѣсяца, когда общество (какъ они себя называютъ) не улетитъ во всѣ стороны, чтобы снова вернуться весной и заложить основаніе благосостоянія слѣдующаго счастливаго шарлатана, который займетъ мое мѣсто. Я радъ бросить ихъ, несмотря на ихъ деньги. Уроки уносятъ мое время, а имъ пользы не приносятъ. Кромѣ того, у меня еще остается доходъ съ моихъ сочиненій, отъ которыхъ получаю пожалуй пять процентовъ… кромѣ славы и чести. Остальное переходить въ карманы моихъ издателей и импрессаріо; нѣкоторые изъ нихъ даютъ мнѣ за симфонію, плодъ двадцатилѣтней тяжелой работы, только лишь пятую часть того, что платятъ ежедневно за дрянную картину или за скверный романъ. Моя фантазія была исполнена во всѣхъ сколько-нибудь музыкальныхъ городахъ Европы. А на то, что я отъ нея заработалъ, я бы не могъ купить вамъ собольей шубки.

— Это, конечно, жестоко. Но развѣ вы придаете такъ много значенія деньгамъ?

— Ха-ха! Конечно, нѣтъ! Конечно, нѣтъ! Уже сама музыка — награда. Вѣдь композиторы не люди. Они живутъ не такъ какъ всѣ, они счастливы, когда вмѣсто жены имѣютъ рояль, а вмѣсто семьи — струнный квартетъ. Ну, — добавилъ онъ, — довольно ругаться. Когда я предался композиторству, я зналъ, что не гоню своихъ коровъ на жирную траву. Но сдѣлайте мнѣ это одолженіе и не утверждайте, что композиторъ можетъ въ музыкѣ найти удовлетвореніе своимъ потребностямъ и увлеченіямъ легче всякаго мясника или пекаря. Я думаю, что старымъ холостякомъ я по крайней мѣрѣ спокойнѣе проживу.

— Я не могла представить себѣ, что вы желали бы жениться!

— Кто говоритъ вамъ это?

— Мнѣ показалось, что вы сожалѣете о своемъ продолжительномъ пребываніи холостымъ, — отвѣтила она смѣясь.

Онъ насупилъ брови, а она приняла серьезное выраженіе лица.

— Впрочемъ, — добавила она, — я не могу представить себѣ васъ женатымъ.

— Почему же нѣтъ? — спросилъ онъ недовольный. — Что я рыба и музыкальный автоматъ? Почему я меньше всякаго другого имѣю право на самыя обыкновенныя человѣческія связи?..

— Конечно, у васъ столько же права, — заявила она, удивляясь тому, что ея замѣчаніе могло его обидѣть. — Но я такъ давно знаю васъ такимъ, какимъ вы есть.

— Какой же я?

— Своего рода одухотворенный затворникъ, — отвѣтила она, не смущаясь. — Супружество кажется мнѣ положеніемъ, съ вами несовмѣстимымъ. Но я знаю, это мнѣ только кажется. Если найдется женщина, которая стоить васъ и которая можетъ дать вамъ счастье, то, по-моему, вамъ надо жениться. Я была бы необыкновенно счастлива видѣть васъ, окруженнаго толпой шаловливыхъ ребятъ. Тогда вы перестали бы корчить изъ себя людоѣда.

— Вы, значить, считаете меня за людоѣда, да?..

— Иногда. Напримѣръ, сегодня я вижу въ васъ страшныя наклонности къ людоѣдству. Я надѣюсь, не раздражаю васъ своей веселостью. Мнѣ сегодня необыкновенно весело.

— Гм… Вы показались мнѣ весьма рѣшительной въ вопросѣ о женитьбѣ. Надо ли изъ этого вывести заключеніе, что вы хотѣли бы видѣть меня женатымъ?

— Удачно женатымъ — да! Я была бы рада видѣть, что ваша одинокая мрачная жизнь стала радостной. Я рада была бы видѣть возлѣ васъ существо, которое стало бы заботиться о васъ, о вашемъ домашнемъ благосостояніи, что вы сами сдѣлать не въ состояніи. Послѣ того, какъ вы возбудили во мнѣ эту мысль, она все болѣе овладѣваетъ мною. Не хотите ли, чтобы я принялась за поиски для васъ подходящей жены?

— Вы, конечно, допустить не можете, — возразилъ онъ недовольнымъ тономъ, — что я уже самъ выбралъ… что во всемъ этомъ и во мнѣ можетъ играть роль сердечное влеченіе?!

Мэри пришла въ полное недоумѣніе. Она надѣла пенснэ, чтобы попытаться понять по выраженію его лица, говоритъ ли онъ серьезно или шутя. Ей это не удалось, тогда она разсмѣялась и сказала:

— Я не думала, чтобы вы когда-нибудь этимъ занимались.

— Господи Боже мой! Да вѣдь я совсѣмъ особый смертный — безъ сердца и безъ мошны! Когда вы пробудитесь отъ дремоты послѣ симфоніи мистера Джэка и захлопаете въ ладоши, вы этимъ удовлетворили всѣ его потребности и можете остальное оставить для себя, то-есть любовь, деньги и все прочее.

Дальше сомнѣваться въ его серьезности она не могла и ей стало жаль его.

— Я, право, не подозрѣвала… — начала она.. — Но скажите, кто это… или лучше не спрашивать?.

Онъ усмѣхнулся, самъ того не желая.

— Что вы для примѣра скажете о мистрисъ Симпсонъ? — спросилъ онъ.

Мэри пришла теперь въ слишкомъ серьезное настроеніе, чтобы поддержать его желаніе вернуться къ шуткамъ.

— Да вѣдь мистеръ Симпсонъ еще живъ! — возразила она.

— Въ этомъ всё моё горе! — замѣтилъ Джэкъ, разсердившись, что она не поняла его шутки.

— Вы хотите дать понять, — сказала она послѣ нѣкогораго молчанія, — что меня ваши личныя дѣла не касаются. Я нисколько не хотѣла…

— Вы этого нисколько не думаете, — крикнулъ онъ, теряя всякое самообладаніе. — Когда я скрывалъ отъ васъ свои личныя дѣла?

— Въ такомъ случаѣ вы дѣйствительно не думаете

— Т.-е. разговоръ о томъ, что вы въ кого-то влюблены — басня.

— Вздоръ! Я никогда не утверждалъ, что я влюбленъ.

— Подумавъ немного, я и сама могла бы прійти къ этому заключенію. Я иногда очень трудно догадываюсь.

Джэку этотъ отвѣть не понравился.

— Что вы хотите сказать? Почему вы сами могли бы догадаться? Я никогда не утверждалъ, будто я влюбленъ? Но развѣ я съ другой стороны увѣрялъ, что я не влюбленъ?

— Долго ли вы будете еще играть съ моей бѣдной головой какъ съ мячомъ? — спросила она. — Скажите безъ обиняковъ: вы влюблены или нѣтъ?

— Это я могу сказать только вѣрному другу.

Улыбка Мэри сразу исчезла. Она замолчала..

— Если вы были мнѣ вѣрнымъ другомъ, то что могли бы вы найти смѣшного въ моихъ дѣлахъ? Вѣдь вы съ другими можете быть серьезной!

— Я смѣшного ничего не находила.

— Т��къ на что же вы сердитесь?

— Я не сержусь. Вы только что упрекали меня за предположеніе, будто вы хотите показать мнѣ неумѣстность моего любопытства. Изъ этого упрека я заключила, что вы считаете меня однимъ изъ вашихъ вѣрныхъ друзей.

— Это такъ и есть.

— А теперь вы назвали меня невѣрнымъ другомъ.

— Я объ этомъ и не заикнулся!

— Да, но вы на это довольно ясно намекнули. И я понимаю, что вамъ нѣтъ ни малѣйшаго основанія со мной чѣмъ-нибудь подѣлиться, если вы этого не желаете. Мнѣ и мысли не приходитъ на это обижаться: ваши дѣла — всецѣло ваши, а не мои. Но я не хочу, чтобы вы упрекали меня въ недостаткѣ откровенности. Съ вами я всегда была, какъ только могу, откровенна.

Нѣкоторое время Джокъ шелъ молча возлѣ нея. Руки онъ сложилъ за спиной, голову склонилъ книзу. Они въ это время проходили по открытой части парка. Жаркое солнце прогнало всѣхъ гуляющихъ въ тѣнь. Кромѣ городского гула, доносившагося съ сѣверной стороны, и порой плеска веселъ съ противоположной стороны не было слышно ни звука. Джэкъ вдругъ остановился и заговорилъ, не. поднимая на Мэри глазъ.

— Скажите мнѣ одно!' Все ли между вами и Гербертомъ кончено?

— Окончательно!

— Въ такомъ случаѣ выслушайте, что я вамъ скажу!

Онъ принялъ позу, въ которой она уже иногда видѣла его, когда онъ, бывало, излагалъ свой методъ преподаванія дикціи.

— Я не тотъ человѣкъ, который могъ бы удачно играть роль любовника:. Природа наградила меня неприглядной внѣшностью, чтобы мнѣ легче было справиться съ. моей неприглядной судьбой. Однако и у меня есть сердце, и я способенъ на увлеченіе какъ всякій другой. И мое увлеченіе цѣликомъ направлено къ вамъ.

Мэри вся поблѣднѣла и съ ужасомъ взглянула на него.

— Вы уже привыкли къ моей необтесанности. Но я не намѣренъ заставлять васъ страдать отъ моихъ дурныхъ привычекъ, которыя являются послѣдствіемъ моего одиночества и долгаго ожиданія, пока, наконецъ, моя музыка не подняла меня до уровня остальныхъ людей. Я ясно вижу всѣ мои недостатки, и я поборю ихъ. Мое положеніе вамъ извѣстно, такъ что мнѣ о немъ говорить нечего. Вы, быть можетъ, не считаете меня способнымъ на нѣжныя чувства. Но это не вѣрно. Если вы согласитесь быть моёй женой, то никогда не будете имѣть случая жаловаться, что я васъ мало люблю.

Онъ замолчалъ и взглянулъ на Мэри.

Ей никогда не приходила на умъ мысль о бракѣ съ Джэкомъ. Теперь, когда онъ ждалъ отъ нея отвѣта, она чувствовала, что ея отказъ нанесъ бы ему рану, причинить которую у ней не хватало духа. Она должна была пожертвовать собой ради его страсти. Она видѣла свой долгъ въ томъ, чтобы заполнить пустоту въ сердцѣ Джэка. Она собиралась съ духомъ, напрягала всю свою силу воли, чтобы сказать ему: «да!» и утѣшалась мыслью, что жизнь ея не можетъ быть вѣчной.

Но тѣмъ временемъ Джэкъ все прочелъ на ея лицѣ.

— То была моя послѣдняя глупая шутка, — сказалъ онъ взволнованнымъ голосомъ и безъ тѣни обычной рѣзкости. — Отнынѣ я посвящу себя единственной возлюбленной, для которой я созданъ — музыкѣ. У нея немного такихъ владыкъ и повелителей.

Вслѣдствіе сильнаго и непривычнаго волненія, Мэри разрыдалась.

— Бросьте! — успокаивалъ онъ ее. — Все кончено и больше не повторится. Я со свѣтомъ покончилъ и уже чувствую себя свободнѣй и спокойнѣе. О чемъ же плакать?

Она овладѣла собой и искала, что бы ему сказать. Начала она говорить раньше, чѣмъ улеглось ея волненіе.

— Вы такъ это не понимайте, — проговорила она съ трудомъ, — не думайте, что я неблагодарна и черства. Вы сами не знаете, насколько вы далеки отъ всего обыденнаго…

— Знаю, знаю! — сказалъ онъ успокоительнымъ тономъ. — Я отлично понимаю. Вы правы. Тамъ, гдѣ дѣло касается домашняго очага и семьи, тамъ мнѣ нечего дѣлать. Я до конца дней своихъ долженъ держаться за свою музыку и за мистрисъ Симпсонъ. Пойдемте дальше… и больше объ этомъ не думайте. Я усажу васъ на извозчика, и поѣзжайте домой.

Они повернули назадъ и дошли до Марбль Арчъ. Онъ былъ теперь въ хорошемъ настроеніи, веселъ и любезенъ; она же, напротивъ, была разстроена, молчалива и страшно боялась встрѣтиться съ его взглядомъ. Приближался вечеръ. Одна изъ тѣхъ религіозныхъ сектъ, которыя лѣтомъ устраиваютъ свои сборища въ паркѣ, собралась подъ деревьями, и ихъ гимны тихо звучали въ отдаленіи. Джэкъ вторилъ мелодіи и шелъ вдоль ряда деревьевъ, скрывающихъ окна домовъ въ паркѣ Лэнъ и толкущихся до конной статуи, воздвигнутой въ Гайдъ-Паркѣ Корнеру.

— Тутъ въ сущности очень красиво, — сказалъ онъ. — Тутъ достаточно видно голубого неба и зелёной травы, чтобы отчасти вознаградить глазъ за цементъ и кирпичи. Тамъ внизу, въ бухтѣ, виднѣется сверкающая серебромъ вода съ бѣлыми лебедями. Отчего происходитъ, что лебеди всегда сохраняютъ свой бѣлый цвѣтъ? Овцамъ это не удается.

— Да… день чудесный, — подтвердила Мэри, стараясь заинтересоваться видомъ и придать голосу обычную силу. — Сегодня будетъ прекрасный заходъ солнца.

— Отсюда хорошо виденъ памятникъ герцога фонъ-Веллингтона.

— Я, къ счастью, не вижу такъ далеко. Но я легко представляю, какъ это чудище выдѣляется чернымъ пятномъ на воздухѣ.

— Оставьте его въ покоѣ, — возразилъ Джэкъ. — Это единственный въ Лондонѣ хорошій памятникъ и потому-то никто не рѣшается слова сказать въ его защиту. Его лошадь кажется живой, а у всадника настоящее вооруженіе. Онъ не предоставленъ вѣтру и всякой погодѣ съ непокрытой головой, но у него, какъ у всѣхъ на улицѣ, шляпа на головѣ. Рѣзное украшеніе не подражаетъ стариннымъ барельефамъ. Оно характерно для своего вѣка; оно единственное въ своемъ родѣ, такой должна быть всякая художественная работа. И оно дѣйствуетъ на васъ художественнымъ образомъ. Но, миссъ Мэри, что же съ вами? У васъ нѣтъ основанія быть грустной, не болѣе дѣвей, играющихъ у рѣшетки. Что же означаютъ ваши слезы?

— Это не значитъ, чтобы я была грустна, — отвѣтила она всхлипывая. — Я, можетъ быть, плачу потому, что имѣю основаніе быть гордой. Пожалуйста не безпокойтесь обо мнѣ. Я ничего съ собой сдѣлать не могу.

Они дошли до Марбль Арчъ. Джэкъ пошелъ дальше, чтобы избѣжать взглядовъ гуляющей публики. Выйдя на улицу, онъ позвалъ извозчика и помогъ ей усѣсться.

— Теперь, надѣюсь, вы больше никогда не будете меня бояться, — сказалъ онъ и пожалъ ея руку. Она попробовала что-нибудь отвѣтить, задушила подступающее рыданіе, кивнула ему и улыбнулась насколько могла радостнѣе, въ то времякакъ слезы такъ и катились по ея щекамъ. Онъ проводилъ взглядомъ извозчика, пока тотъ не скрылся въ толпѣ экипажей на Оксфордъ Стритѣ; потомъ снова вернулся въ паркъ и направился къ западу, гдѣ теперь на небѣ сіяла вечерняя заря. Онъ остановился на мосту черезъ Серпентину и увидѣлъ, какъ солнце скрылось за церковнымъ куполомъ Байсватера; онъ насладился видомъ ясной, глубокой, коричневато-зеленой водяной бездны, надъ которой нависала зеленая листва деревьевъ. Онъ стоялъ, высоко выпрямившись; пальцами рукъ, сжатыхъ въ кулаки, онъ опирался слегка о перила; золотисто-красный блескъ заходящаго солнца падалъ ему прямо въ глаза. «Я жажду женщины! Я пресмыкаюсь передъ золотомъ!» прошепталъ онъ. «Какими животными инстинктами заразила меня вся эта свѣтская сволочь! Но это не бѣда! Я вѣдь свободенъ…. я опять самъ свой! Взлети, душа моя, въ святилище твоей комнатки на чердакѣ!» И спокойно полюбовавшись на заходъ солнца и отрѣшившись отъ сантиментальности, которую иногда навѣваетъ солнечный закатъ, онъ быстро пошелъ домой. И чѣмъ болѣе спускалась на землю темнота вечера, тѣмъ болѣе на его душѣ становилось мирно и тихо.

Придя въ свою комнату на Церковной улицѣ, онъ позвалъ мистрисъ Симпсонъ. Онъ вручилъ ей нѣсколько марокъ и поручилъ сообщить письменно отъ его имени всѣмъ ученикамъ, что онъ намѣренъ временно прекратить уроки, а о возобновленіи онъ своевременно извѣститъ. Такъ какъ она не особенно ладила съ орѳографіей и чистописаньемъ, та. ворча заявила, что, обращаясь такимъ образомъ съ своими учениками, онъ ставитъ на карту свое благополучіе. Обыкновенно онъ встрѣчалъ ея замѣчаніе, даже если и слушался ихъ, не иначе какъ руганью. Но въ этотъ вечеръ онъ далъ ей говорить все, что ей вздумалось, и тѣмъ временемъ приготовилъ столъ для писанія. Она, однако, была въ настроеніи и объявила, что писемъ писать не будетъ и не согласна способствовать выбрасыванію денегъ за окно.

— Вы пожалуйста дѣлайте то, что вамъ говорятъ, — возразилъ онъ, — потому что самъ дьяволъ вѣритъ и трепещетъ. Къ этому онъ еще прибавивъ приказаніе сварить кофе и вытолкалъ ее изъ комнаты.

Возвращаясь изъ парка, Мэри сначала ужасно боялась, что съ ней на улицѣ сдѣлается истерика. Но послѣ нѣсколькихъ мучительныхъ минутъ судорожное сжатіе въ горлѣ и давленіе груди улеглись. Когда экипажъ остановился передъ домомъ мистера Фипсона, она была уже въ состояніи, вполнѣ владѣя собой, передать извозчику деньги, которыя тотъ ей вернулъ, такъ какъ господинъ, провожав��ій ее, уже заплатилъ ему впередъ. Она прямо прошла въ свою комнату, чтобы выплакаться. Придя наверхъ, ей, однако, пришлось убѣдиться, что источникъ ея слезъ изсякъ. Она остановилась передъ зеркаломъ. Въ немъ отсвѣчивалось изстрадавшееся лицо. Она съ жалостью взглянула на свое отраженіе, въ которомъ сейчасъ же отпечатлѣлся и этотъ взглядъ и выраженіе скорби. Это длилось нѣсколько минуть, потомъ вдругъ ноздри ея начали раздуваться. Она разразилась громкимъ смѣхомъ. Угрызеніе совѣсти, послѣдовавшее вслѣдъ за симъ, не помѣшало ей продолжать отъ души смѣяться.

Она быстро схватила кувшинъ съ водой и вылила въ тазъ. «Въ сущности говоря, — подумала она, — по крайней мѣрѣ, смѣшно быть безпричинно грустной, какъ и безпричинно смѣяться!»

Она смыла съ лица слѣды слезъ и въ обычномъ настроеніи спустилась внизъ къ обѣду.

Въ продолженіе слѣдующихъ двухъ недѣль она ничего о Джэкѣ не слыхала. Порой ей казалось, что, плача во время его объясненія въ любви, она поступила лучше, чѣмъ смѣясь надъ своимъ собственнымъ душевнымъ волненіемъ.

Однажды вечеромъ мистеръ Фипсонъ сообщилъ о намѣреніи «Antient Orplïeus Society» предпринявъ нѣчто особенное, что вамъ будетъ очень интересно, добавилъ онъ, глядя на Мэри.

— Что-нибудь изъ сочиненій нашего добраго стараго Джэка? — спросилъ приглашенный къ обѣду Чарли.

— Его музыкальное сочиненіе… такъ, по крайней мѣрѣ, надѣюсь, — пояснилъ мистеръ Фипсонъ. — Онъ письменно сообщилъ, что написалъ музыку на «Освобождённаго Прометея» Шелли: четыре картины съ аккомпанементомъ хора, діалога, между Прометеемъ и Землей, перемѣнное пѣніе Земли и Луны, увертюру и шествіе Горы.

— Шелли? — спросила недоумѣвая Мэри.

— Я въ сущности думаю, что подходящій Джэку поэтъ былъ бы Джонсонъ, — замѣтилъ Чарли.

— Тема великолѣпна, — сказалъ Фипсонъ, и, если онъ съ ней справился, то это сочиненіе явится наибольшимъ музыкальнымъ произведеніемъ вѣка. Я ни минуты не сомнѣваюсь, что ему удалось. Онъ самъ говоритъ, что музыка служитъ дополненіемъ стиховъ и что она ихъ достойна. Онъ никогда не рѣшился бы это утверждать, если бы самъ не сознавалъ, что написалъ нѣчто подавляющее своей красотой.

— Онъ никогда не отличался скромностью, — заявилъ Чарли.

— Я увѣренъ, что въ его музыкѣ проявится нѣчто… нѣчто… — мистеръ Фипсонъ, ища подходящаго выраженія, размахивалъ рукой, — нѣчто апокалипсическое, если можно такъ выразиться. Мы рѣшили предложить ему пятьсотъ фунтовъ за право изданія и исполненіе этой вещи въ Великобританіи и Ирландіи и надѣемся, что онъ приметъ наше предложеніе. Принимая во вниманіе, что музыка несомнѣнно очень трудна и что расходъ по хору и по усиленію оркестра значительны, надо согласиться, что наше предложеніе весьма приличное. Маклаганъ былъ, конечно, противъ него; кое-кто предложилъ триста пятьдесятъ фунтовъ; но я настаивалъ на пятистахъ. Предложить меньше мнѣ казалось неприлично. Кромѣ того «Modern Orpheus» будетъ пытаться у насъ выхватить эту вещь. Увертюра уже печатается, остальное будетъ готово черезъ недѣлю.

— У васъ, видно, такъ много денегъ, что вы не знаете, куда ихъ дѣвать, если можете далъ пятьсотъ фунтовъ за вещь, которую еще не слыхали, — замѣтила мистрисъ Фипсонъ.

— Мы не задумываясь выплатимъ ихъ, — заявилъ съ важностью ея супругъ. — Джэкъ великій композиторъ. Это человѣкъ, подъ грубой оболочкой котораго скрыто замѣчательное дарованіе, какъ жемчугъ, скрытый подъ устричной раковиной.

— Но не можетъ быть, чтобы онъ нависалъ эту вещь въ двѣ недѣли, — заявила Мэри.

— Конечно, нѣтъ. Почему вамъ пришла мысль о двухъ недѣляхъ?

— Такъ! — возразила Мэри. — Я только слышала, что онъ за послѣднія двѣ недѣли не давалъ уроковъ.

— Онъ планъ имѣлъ уже давно… въ этомъ будьте увѣрены. Но бываютъ примѣры необыкновенной скорости въ отдѣлкѣ музыкальныхъ сочиненій. Гендель окончилъ своего Мессію въ двадцать одинъ день… а Моцартъ…

Затѣмъ Фипсонъ упомянулъ объ увертюрахъ и цѣлыхъ актахъ, которые въ одну ночь были добавлены къ операмъ. Онъ былъ любознательнымъ посѣтителемъ концертовъ и внимательно прочитывалъ всегда всѣ программы, такъ что имѣлъ въ своемъ распоряженіи значительный запасъ подобныхъ болѣе или менѣе правдоподобныхъ разсказовъ. Мэри уже не разъ слышала большинство этихъ разсказовъ, но сдѣлала, однако, внимательное лицо, а сама предалась своимъ мыслямъ.

Тѣмъ временемъ, когда она черезъ нѣсколько дней снова освѣдомилась о судьбѣ «Освобожденнаго Прометея», то нашла менѣе рѣшительности въ тонѣ мистера Фипсона. По ёя настоянію онъ сообщилъ, что «Antient Orpheus Society» впуталось въ очень непріятную исторію. Увертюра и двѣ картины окончены Джэкомъ и вручены Обществу. Но члены Общества не могли не согласиться съ Маклаганомъ, что «къ счастью музыка съ технической стороны неисполнима». Со всевозможными предосторожностями написано было Джэку письмо. Техническія трудности сочиненія настолько непреодолимы, гласило письмо, силы для хорошаго исполненія настолько должны быть многочисленны и дорого стоющи, шансы же на благосклонный пріемъ непросвѣщенной публики настолько незначительны, что правленіе принуждено, къ великому сожалѣнію, сообщить, что оно не рискнетъ предпринять въ скоромъ времени исполненіе этой вещи. Въ случаѣ же, если у мистера Джэка лежитъ какое-нибудь другое музыкальное сочиненіе, болѣе легко исполнимое, хотя бы оно было и ниже «Прометея» по величинѣ замысла, то Общество его охотно приметъ вмѣсто него на тѣхъ же условіяхъ..

Въ отвѣтѣ Джэкъ заявлялъ, что если правленіе не возьметъ его Прометея, то онъ не пришлетъ ему ровно ничего, что во всей партитурѣ нѣтъ ни единой ноты, которую при условіи добросовѣстнаго старанія нельзя было бы одолѣть, что онъ не знаетъ прецедента, который давалъ бы ему основаніе относиться съ уваженіемъ къ отзывамъ Общества, что ему безразлично, считаетъ ли Общество себя связаннымъ по условію или нѣтъ, такъ какъ ему не трудно будетъ помѣстить свое произведеніе въ другое мѣсто, и онъ настаиваетъ на немедленной присылкѣ ему обратно партитуры или чтобы ему было выплачено по уговору пятьсотъ фунтовъ. Въ постскриптумѣ онъ добавилъ, что въ случаѣ пріема сочиненія, онъ настаиваетъ на точномъ выполненіи пункта условія, говорящаго, что Общество обязуется одинъ разъ исполнить произведеніе въ Лондонѣ.

Общество, которое могло бы сослаться на то, что оно какъ-то отказалось отъ исполненія одного изъ замѣчательнѣйшихъ произведеній Бетховена на тѣхъ же приблизительно основаніяхъ, какъ тѣ, что были указаны Джэку, находилось въ нерѣшимости и, наконецъ, постановило до окончательнаго рѣшенія сдѣлать репетицію увертюры. Манліусъ приложилъ самымъ честнымъ образомъ всѣ усилія, чтобы что-нибудь вышло изъ этой части сочиненія, выполненіе которой потребовало полчаса и которая представляла изъ себя цѣлую симфонію. Но это удалось ему только развѣ отчасти. По мнѣнію Маклагана, музыканты, принявшіеся за дѣло съ большой охотой и съ вѣрой въ успѣхъ, проявили прямо чудеса. Но два раза при повтореніи первой части произошла заминка; Виновные въ этомъ музыканты потеряли нужное спокойствіе и стали во всеуслышаніе ругать Манліуса, который самъ былъ недоволенъ и сталъ нервничать. По окончаніи игры, въ партерѣ, гдѣ сидѣли члены правленія, поднялся ропотъ сомнѣнія. Однако еще разъ сыграли увертюру и на этотъ разъ безъ перерыва.

— Нѣтъ сомнѣнія, что въ этомъ произведеніи крупныя достоинства, — продолжалъ мистеръ Фипсонъ повѣствованіе о своихъ впечатлѣніяхъ, — но они являлись лишь слабыми отблесками среди цѣлаго хаоса. Я вынужденъ признаться Маклагану, что для того, чтобы вынести по возможности благопріятный приговоръ, мнѣ пришлось бы сравнить полученное впечатлѣніе съ какимъ-то бредомъ полоумнаго гиганта. Онъ былъ внѣ себя и заставилъ меня замолчать своимъ обширнымъ перечнемъ диссонансовъ и неправильныхъ секвенцевъ. Старикъ Брайльсфордъ, принадлежавшій къ прежнему правленію, попросилъ слова впервые за четыре года въ сущности для того, чтобы говорить противъ Джэка. Онъ назвалъ увертюру самымъ дикимъ соединеніемъ звуковъ. которые когда-либо приходилось слышать. И я долженъ признаться, что не одинъ изъ насъ молча съ нимъ соглашался.

Этотъ разговоръ происходилъ за обѣденнымъ столомъ, и имъ воспользовалась мистрисъ Фипсонъ, чтобы лишній разъ упрекнуть мужа за то, что онъ не захотѣлъ послушаться ее, когда она отсовѣтовала обѣщать впередъ пятьсотъ фунтовъ за: вещь, которую она называла «кошкой въ мѣшкѣ». Мистрисъ Фипсонъ была болтливой, пустой, склонной къ насмѣшкѣ и сплетнѣ женщиной, съ эгоистическимъ и хитрымъ характеромъ. Мэри отлично раскусила ее и не особенно хорошо къ ней относилась; ее часто коробила привычка мистрисъ Фипсонъ относиться съ насмѣшкой къ мужу за его преувеличенное, но тѣмъ не менѣе искреннее увлеченіе музыкой. Теперь она замѣтила, что мистеръ Фипсонъ разсердился, а что его жена злобно старалась его еще больше раздосадовать. Тогда она, не о��ращая вниманія на хозяйку, встала изъ-за стола и отправилась къ себѣ наверхъ. Войдя въ гостиную, черезъ которую ей надо было пройти, она, къ великому удивленію, увидѣла незнакомаго ей господина, расположившагося на диванѣ съ газетой въ рукѣ.

— Виновата;, — сказала Мэри, собираясь выйти.

— Не за что, — возразилъ незнакомецъ вставая. — Надѣюсь, что вамъ не мѣшаю. Миссъ Сутерландъ, если не ошибаюсь, не правда ли?

— Да, — отвѣтила холодно Мэри. Она не узнала его, а манера, съ которой онъ съ ней заговорилъ, показалась ей черезчуръ фамильярной.

— Я очень радъ съ вами познакомиться, миссъ Сутерландъ. Пенни писала мнѣ, что вы гостите у нея. И я узнаю васъ по вашей карточкѣ. Надѣюсь, что я вамъ не мѣшаю?

Послѣднія слова были вызваны тѣмъ, что она продолжала держаться не особенно привѣтливо.

— Нисколько, — отвѣтила Мэри, садясь на ближайшее кресло. Случаю было угодно, чтобы это было — такъ называемый «causeure» — двойное кресло въ формѣ S. Она надѣла пенснэ и посмотрѣла на него довольно дерзко, что она имѣла обыкновеніе дѣлать, когда бывала смущена и желала скрыть смущеніе. Это былъ человѣкъ высокаго роста съ веселымъ лицомъ, не старый, не толстый. У него были золотисто-красные волосы и такая же борода, которая спускалась къ груди двумя бакенбардами. Выраженіе лица было добродушное, а въ данную минуту особенно умиротворяющее; казалось, ему непремѣнно хотѣлось побѣдить ея натянутость. Мэри прочла въ его глазахъ выраженіе удовольствія, и она не переставала упорно глядѣть на него. Онъ взглянулъ на «causeure», какъ бы собираясь на него сѣсть, но потомъ все же усѣлся снова на диванъ.

— Въ этой части города пріятно жить, не правда ли? — началъ онъ.

— Очень.

— Конечно. Вы не можете въ этомъ со мной не согласиться. Оба парка и всѣ театры здѣсь поблизости. Кенсингтонъ на мой взглядъ слишкомъ въ сторонѣ отъ всего. Сколько, напримѣръ, надо времени, чтобы отсюда дойти до Ковентъ Гарденъ Маркетъ?

— Этого я, къ сожалѣнію, не могу вамъ сказать, — сказала Мэри спокойно, все еще не спуская съ него глазъ. — Я никогда не бываю въ Ковентъ Гарденъ Маркетъ.

— Что вы говорите! Это меня удивляетъ! Если пойти туда пораньше, то можно тамъ купить цвѣтовъ поразительно дешево. Любите ли вы цвѣты?

— Я не раздѣляю модной любви къ рѣзаннымъ цвѣтамъ. Меня интересуеть грунтовое садоводство.

— Вы совершенно правы, миссъ Сутерландъ. Когда я вижу комнату, въ которой въ каждой вазѣ торчать тю��ьпаны или лиліи, или еще какіе цвѣты, то мнѣ всегда кажется это безвкусицей. До вашего прихода я какъ разъ разглядывалъ прелестную картину надъ нотной подставкой. Ваша ли это работа, смѣю спросить?

— Да. Если взгляните внимательно, то увидите на лѣвомъ углу мое имя, выведенное киноварью.,

— Я это видѣлъ. Поэтому-то и знаю, что картина вашей работы. Поразительная вещь! Мнѣ часто бываетъ жаль, что я не учился живописи, хотя, конечно, я никогда не сумѣлъ бы написать и наполовину такъ хорошо, какъ вы. Для женщины это отличное занятіе. Для васъ это, вѣроятно, въ родѣ дѣтской забавы, такъ?

— Я бросила живопись, потому что мнѣ она давалась слишкомъ трудно.

— Однако никто не могъ бы достигнуть лучшаго результата: Но я думаю, что это отнимало у васъ много времени. Но на вашемъ мѣстѣ я бы совсѣмъ это не забросилъ бы.

— Вы любите картины?

— Чрезвычайно. Картины меня крайне интересуютъ. Каждый разъ, когда бываю въ Лондонѣ, я отправляюсь въ Національную галлерею, чтобы полюбоваться пейзажами. Иногда я тамъ вижу молодыхъ дамъ, которыя копируютъ эти пейзажи. Вы иногда срисовываете пейзажи?

— Нѣтъ. Это удивляетъ васъ… но по-моему есть картины, которыя я ставлю выше пейзажей.

— Вы понимаете старыхъ мастеровъ? Я, къ сожалѣнію, нѣтъ. Я бы желалъ съ вами поговорить по этому поводу. Но если бы я началъ говорить вамъ о томъ, что думаю, то вы сразу увидѣли бы, что я ничего не понимаю. Возьмите меня когда-нибудь съ собой въ галлерею, и я скажу вамъ, какія мнѣ картины нравятся — это единственное, что я могу сдѣлать.

— Я была бы рада, если могла бы сдѣлать столько же.

— Мнѣ кажется, что вы смѣетесь надо мной, миссъ Сутерландъ.

Мэри ничего не отвѣтила. Нѣсколько курьезный незнакомецъ, къ сожалѣнію, потерялъ нить разговора. Онъ приподнялся съ мѣста и сталъ спиной къ камину, какъ-будто желая погрѣться передъ заставленнымъ японскимъ экраномъ каминомъ.

— Сегодня хорошая погода, — снова началъ онъ, немного погодя.

— Очень хорошая, — отвѣтила она съ серьезнымъ видомъ. — Вы давно ли въ Лондонѣ? — поторопилась она спросить, чтобы скрыть желаніе засмѣяться.

— Я вчера пріѣхалъ. Я прямо черезъ Ливерпуль пріѣхалъ изъ Нью-Іорка. Я вѣчно въ странствованіяхъ. Были ли вы когда-нибудь въ Соединенныхъ Штатахъ?

— Нѣтъ.

— Слѣдовало бы вамъ хоть разокъ туда съѣздить; увидѣли бы настоящую жизнь. Здѣсь мы всѣ спимъ. Я только въ прошломъ мартѣ уѣхалъ изъ Англіи; и съ тѣхъ поръ я открылъ шесть филіальныхъ отдѣленій нашего общества и, кромѣ того, выигралъ два процесса противъ двухъ мерзавцевъ, которые хотѣли воспользоваться нашимъ патентомъ. Быстрая работа, не правда ли?

— Можетъ быть.

— Удивительная быстрота! Тутъ бы мнѣ понадобилось на это года два, если не больше, можетъ быть и всѣ пять лѣтъ. Американцы не противятся всякому нововведенію, какъ мы. Все равно! Если здѣсь люди не насторожатъ ушей, то ихъ задавятъ заграничные фабриканты, пользующіеся нашей дешевой производительной силой.

— Дешевая производительная сила! Что это значить?

— Я думалъ, что вамъ это уже извѣстно. Электромоторъ Конолли, приводящій въ движеніе всякую машину при въ два раза меньшей — что я говорю — въ четыре раза меньшей затратѣ силы пара. Вы навѣрное уже слышали объ этомъ?

— Кажется, да. Я лично знакома съ господиномъ Конолли. Онъ не производить впечатлѣнія человѣка, не понимающаго свое дѣло.

— Не понимающаго? Ужъ какъ онъ свое дѣло понимаетъ! Онъ удивительный человѣкъ. Теперь говорятъ о моторѣ Джона, а Жакъ Пуенть утверждаетъ, будто онъ первый изобрѣтатель коммутатора Конолли. Два плута и больше ничего! Я могу совершенно точно передать вамъ взглядъ на Конолли…

— Джонни! — воскликнула вошедшая въ комнату мистрисъ Фипсонъ. — Мнѣ казалось, что я слышу твой голосъ!

— Какъ поживаешь, Нэнъ? — спросилъ онъ. — Что баловники?

— Все въ порядкѣ, а ты давно здѣсь?

— Мнѣ показалось это время за полминуты. Меня такъ пріятно занимала миссъ Сутерландъ.

При этомъ онъ дѣлалъ мистрисъ Фипсонъ всевозможныя знаки, желая выразить ей свое желаніе быть представленнымъ Мэри.

— Такъ вѣдь вы уже познакомились? Это братъ мой, Джонъ Хоскинъ. Я надѣюсь, ты не вскружилъ Мэри голову твоимъ электричествомъ?

— Въ ту минуту, какъ вы вошли, мнѣ мистеръ Хоскинъ разсказывалъ очень интересныя вещи по поводу электричества, — отвѣтила Мэри.

— Ты окончишь свои разсказы въ другой разъ, — сказала мистрисъ Фипсонъ. — Отыщи себѣ жертвой кого-нибудь, кто будетъ имѣть несчастіе ѣхалъ по желѣзной дорогѣ съ тобой въ одномъ купэ. Когда же ты вернулся?

Мистеръ Хоскинъ бросилъ на Мэри испуганный взглядъ; замѣчаніе сестры видимо не понравилось ему; однако онъ добродушно улыбнулся. Разговоръ завязался о его послѣднихъ путешествіяхъ. Теперь ему хотѣлось большую часть времени проводить въ Лондонѣ. Изъ всего, что слышала, Мэри поняла, что онъ вложилъ деньги въ Общество электромоторовъ Конолли и что дѣятельность его заключалась въ томъ, что онъ разъѣзжалъ по тѣмъ мѣстамъ, гдѣ еще моторъ не былъ извѣстенъ. Тамъ онъ основывалъ для его распространенія филіальныя отдѣленія, которыя и выплачивали ему извѣстную сумму за право продажи моторовъ.

Мистрисъ Фипсонъ, видимо, наскучилъ этотъ разговоръ, и она нѣсколько разъ старалась прервать брата. Не обращая на это вниманія, онъ увлекался восхваленіемъ преимуществъ изобрѣтенія Конолли и ругалъ другія общества, которыхъ породила конкуренція, предвѣщая имъ провалъ. Дѣйствительное прекращеніе разговора произошло лишь съ появленіемъ младшихъ дѣтей, которыя пришли въ неописуемый восторгъ отъ пріѣзда дяди Джона и которыя, какъ показалось Мэри, надѣялись получить отъ его посѣщенія нѣкоторое личное обогащеніе.

Однако по истеченіи нѣсколькихъ минутъ вниманіе дядюшки къ дѣтямъ значительно ослабло, и мистрисъ Фипсонъ, которую дѣти всегда легко выводили изъ терпѣнія, приказала имъ успокоиться и пойти къ отцу объявить о пріѣздѣ дяди. — Во всякомъ случаѣ, — добавила она, — вамъ нечего дѣлать въ гостиной.

Лица дѣтей вытянулись, но они не рѣшились ослушаться приказанія.

Когда вслѣдъ за этимъ пришелъ мистеръ Фипсонъ, то деверь разсказалъ ему значительную часть того, что уже разсказывалъ передъ тѣмъ. Мэри не принимала участія въ разговорѣ, хотя вниманіе мистера Хоскина часто обращалось къ ней. Какъ только онъ высказывалъ какое-нибудь мнѣніе или шутку, онъ взглядывалъ въ ея сторону, ожидая подтвержденія, но она оставалась неизмѣнно все въ томъ же положеніи, полная сознанія своего достоинства, съ выступающей немного надъ зубами верхней губой; это происходило отъ положенія головы, которую она слегка перегнула назадъ, чтобы удержать на носу пенсію.

— Вѣроятно миссъ Сутерландъ поетъ? — спросилъ онъ, послѣ того какъ передалъ мистеру Фипсону всѣ новости.

— Очень рѣдко, — отвѣтила ему сестра.

У Мэри было очень сильное и нѣсколько рѣзкое сопрано, и она могла съ необычайной выразительностью и энергіей исполнять драматическую музыку. Мистрисъ Фипсонъ, которой не нравилась ея манера пѣть, намѣренно сказала «очень рѣдко», чтобы помѣшать брату настойчиво просить Мэри спѣть. Фипсонъ же, напротивъ, охотно слушалъ пѣніе Мэри и очень любилъ ей аккомпанировать. Онъ направился къ рояли и открылъ ее.

— Я многое далъ бы, чтобы услышать ваше пѣніе, — замѣтилъ Хоскинъ, — если вы согласны пѣть передъ такимъ профаномъ.

— Нѣтъ, я думаю, что лучше пѣть не буду, — сказала Мэри, теперь впервые выказавшая нѣкоторое волненіе. — То, что я пою, вамъ удовольствія не доставитъ.

— Само собой разумѣется, — возразилъ онъ, — что вы не поете вальсы и всякій тому подобный вздоръ. Это я могу себѣ представить. Я бы желалъ слышать что-нибудь итальянское.

— Ну-съ, впередъ! — воскликнулъ Фипсонъ. — Не споете ли «Che faro Seuza Euridice?». Онъ началъ наигрывать аккомпанементъ.

Послѣ нѣкотораго колебанія Мэри согласилась пѣть и приблизилась къ рояли. Мистрисъ Фипсонъ вздохнула. Хоскинъ усѣлся на оттоманкѣ и пока Мэри пѣла, улыбка не сходила съ его лица.

— Браво! Великолѣпно! Великолѣпно! — воскликнулъ онъ. — Вы такъ же хорошо это спѣли, миссъ Сутерландъ, какъ любая пѣвица, которую я только когда-либо слышалъ. Нѣтъ ничего выше итальянской музыки. Я не припомню, чвобы когдаі-нибудь мнѣ что-нибудь больше этого понравилось.

— Но это не итальянская музыка, — замѣтила Мэри, снова садясь на «causeure». — Это нѣмецкая музыка на итальянскія слова.

— Для него это съ такимъ же успѣхомъ могла быть и китайская музыка, — сказала не безъ ехидства мистрисъ Фипсонъ.

— Во всякомъ случаѣ! я нахожу, что это очень красиво, — отвѣтилъ Хоскинъ, — а это главное. Картина, которая виситъ здѣсь на стѣнѣ, мнѣ такъ правится, что мнѣ очень хотѣлось бы видѣть нѣкоторые изъ вашихъ рисунковъ, если вы ничего противъ этого не имѣете.

Мэри чувствовала себя принужденной быть любезной съ братомъ мистрисъ Фипсонъ; не будь этого соображенія, ей надоѣлъ бы Хоскинъ.

— Мои рисунки лежатъ здѣсь, — сказала она, указывая на папку. — Но я не для того ихъ сдѣлала, чтобы всѣмъ показывать. Если вы дѣйствительно не особенно ими интересуетесь, то, прошу васъ, не трудитесь перелистывать. Я занимаюсь живописью не для того, чтобы хвастаться своимъ образованіемъ.

— Я это отлично понимаю. Для васъ это все такъ же просто, какъ для меня спать или ходить. Вы представить себѣ не можете, какъ я цѣню ваше пѣніе или ваши рисунки, потому что для васъ это нѣчто обыкновенное, тогда какъ я точно такъ же не сумѣлъ бы пѣть или нарисовать, какъ маленькая Нетти тамъ, въ дѣтской. Итакъ, съ вашего позволенія я взгляну въ папку. Я принесу ее сюда, чтобы вы сами показали мнѣ свои эскизы.

Съ этими словами онъ, наконецъ, усѣлся рядомъ съ ней на «causeure».

— Шутъ! — процѣдила мистрисъ Фипсонъ сквозь зубы своему мужу, который улыбаясь что-то наигрывалъ на рояли. Тѣмъ временемъ Хоскинъ занялся разглядываніемъ эскизовъ; относительно каждаго изъ нихъ онъ требовалъ у Мэри особаго объясненія; когда попадались виды мѣстностей, гдѣ онъ бывалъ, то онъ начиналъ разсказывать о своемъ тамъ пребываніи, вспоминалъ цѣны отелей и разныя подробности своихъ путешествій. Такъ, напримѣръ, онъ разсказывалъ, что въ такомъ-то мѣстѣ встрѣтилъ двухъ дамъ изъ Италіи; а въ другомъ мѣстѣ какая-то компанія русскихъ заняла весь первый этажъ гостиницы; при ближайшемъ знакомствѣ, эти русскіе оказались очень любезными людьми. Мэри терпѣливо отвѣчала на всѣ его вопросы; а иногда подтверждала какое-нибудь его заявленіе кивкомъ головы, что, видимо, радовало его. Ея работы онъ хвалилъ чрезмѣрно; замѣтивъ, что самые ничтожные изъ ея рисунковъ нравились ему такъ же, какъ и наиболѣе удачные, она перестала съ нимъ спорить, а лишь совершенно равнодушно выслушивала его рѣчи. Мистрисъ Фипсонъ зѣвала все время весьма откровенно. Такъ какъ это на него не производило впечатлѣнія, то она, наконецъ, спросила, останется ли онъ ужинать или отправится домой? Онъ отвѣчалъ, что остановился за угломъ, въ гостиницѣ Лангамъ; такъ что можетъ остаться ужинать, что не особенно обрадовало мистрисъ Фипсонъ. Въ эту самую минуту изъ дѣтской раздался крикъ; Мэри предложила пойти узнать, что случилось, и вышла изъ комнаты. Она затѣмъ больше не возвращалась, а когда спустились къ ужину, то мистеръ Хоскинъ узналъ, къ своему сожалѣнію, что она никогда не ужинаетъ.

— Итакъ, ты жалѣешь, что остался, — замѣтила мистрисъ Фипсонъ. — Ты что предпочитаешь: — грудинку или крылышко?

— Мнѣ все равно… спасибо… Честное слово, Фипсонъ, это самая интересная дѣвушка, которую я когда-либо видѣлъ. Она недурна собой.

— Недурна? — воскликнула мистрисъ Фипсонъ. — Не будь же смѣшонъ, Джонни!

— Какъ? Ты не находишь ее красивой?

— Да, она не только некрасива, а прямо дурна.

— Ну, ну, Нэнни! Ты преувеличиваешь. Что можешь ты сказать противъ ея внѣшности?

— Что могу сказать? О чертахъ лица я и говорить не буду — ты самъ ничего не скажешь въ ихъ защиту, но посмотри ты хоть на ея жесткіе черные волосы и на широкія брови! И кромѣ того ее портятъ очки.

— Нѣтъ не очки, а пенснэ. А пенснэ теперь въ модѣ.

— Мнѣ все равно, какъ ты это ни назовешь. Но если ты видишь особую прелесть въ пенснэ, то надо признаться, что у тебя особый вкусъ.

— Я держусь вашего взгляда, Джонъ, — вмѣшался Фипсонъ. — Я нахожу Мэри очень красивой.

— Будь она еще въ десять разъ красивѣе, все равно она не для тебя, — добавила мистрисъ Фипсонъ, замѣтивъ выраженіе торжества въ глазахъ брата. — Она уже помолвлена.

Хоскинъ насупился, а Фипсонъ, видимо, удивился.

— Она помолвлена съ Адріаномъ Гербергомъ, — продолжала мистрисъ Фипсонъ, — съ художникомъ, который такъ много говорилъ съ ней о высокомъ искусствѣ, что она стала считать его величайшимъ геніемъ Англіи… не то что ты, употребившій цѣлый часъ, чтобы доказать твое полное непониманіе въ области искусства, а еще воображаешь себя хитрымъ.

— Дорогая моя, — возразилъ мистеръ Фипсонъ, — съ Гербертомъ все кончено. Ты должна была бы осторожнѣй выражать свои мысли. Онъ женится на Сцецимилицѣ.

— Вѣрь ты этому, если угодно, — сказала мистрисъ Фипсонъ. — Даже если допустить, что съ Гербертомъ все кончено, то еще остается Джэкъ. Я поздравляю тебя, Джонни, если ты рѣшаешься соперничать съ лондонскимъ львомъ.

— Ты говоришь пустяки, Энни, — сказалъ Фипсонъ. — у тебя нѣтъ ни малѣйшаго основанія предполагать, что что-то существуетъ между Мэри и Джэкомъ. Джэкъ отнюдь не дамскій герой… по крайней мѣрѣ въ этомъ смыслѣ.

— Что касается артиста, — воскликнулъ Хоскинъ, — то я готовъ помѣриться съ любымъ изъ нихъ. Я допускаю, что они могутъ разсуждать съ ней о предметахъ, мнѣ не вполнѣ доступныхъ. Но если на то пошло и я захочу, то преподнесу ей то, о чемъ она отъ тѣхъ никогда и не услышитъ. Нѣтъ, дорогая Энни, вопросъ только въ томъ — помолвлена ли она или нѣтъ? Если да, то я ставлю точку и вопросъ исчерпанъ. Если же нѣтъ, то я буду стараться съ нею почаще встрѣчаться, не взирая ни на какихъ художниковъ или музыкантовъ. Какъ же обстоятъ дѣла?

— Она свободна, — отвѣтилъ Фипсонъ. — Она была невѣстой Герберта. Но это давнишняя исторія, чуть ли не со времени дѣтства. Во всякомъ случаѣ уже нѣкоторое время у нихъ все кончено. Если не ошибаюсь, Джонъ, то вѣдь за ней есть и деньги! А я заключаю по ея поведенію, что ты произвелъ на нее впечатлѣніе.

Мистеръ Фипсонъ мигнулъ глазами и усмѣхнулся женѣ.

— Это мы еще посмотримъ, — возразилъ Хоскинъ. — Но она произвела на меня сильное впечатлѣніе — это вѣрно. Что касается денегъ, то это препятствіемъ мнѣ быть не можетъ… но, конечно, я готовъ взять то, что мнѣ дадутъ.

— Ты такъ подходишь для дѣвушки, у которой кромѣ увлеченія искусствами ничего нѣтъ на умѣ и которую ты знаешь только по наслышкѣ, что она ухватится за тебя обѣими руками. Не удивительно, что она такъ близорука — она такъ много читаетъ. И она говоритъ почти на всѣхъ европейскихъ языкахъ.

— Это я могу себѣ представить, — возразилъ Хоскинъ. — По ея лицу видно, что она умна. Я именно люблю такого сорта женщинъ, а не твоихъ куколъ съ набитой соломой головой. Меня не удивляетъ, что она тебѣ не нравится, Энни. Ты въ дѣтствѣ на голову не падала… но ты никогда, ничего не знала и никогда ничего не будешь знать.

— Я не выдаю себя за умную, и я ничего противъ нея не имѣю. Что мнѣ не нравится, это то, что въ твои годы ты думаешь о дѣвушкѣ, которая такъ же мало къ тебѣ; подходитъ, какъ къ коровѣ сѣдло.

— Это все еще наладится! Я радъ рискнуть! Нельзя жить однимъ высокимъ искусствомъ, и я считаю ее благоразумной въ вопросахъ обыденной жизни. Впрочемъ, я перечить ей не буду. Чѣмъ болѣе она будетъ рисовать и пѣть, тѣмъ мнѣ пріятнѣе.

— Послушайте-ка! Послушайте! — воскликнулъ Фипсонъ. — Не приступить ли сейчасъ же къ сватовству? Черезъ три недѣли истечетъ сезонъ свадебъ, а вамъ, вѣроятно, хотѣлось бы еще къ этому времени успѣть вступить въ бракъ.

— Смѣйтесь! смѣйтесь! — сказалъ Хоскинъ вставая. — Мнѣ итти пора. Будьте увѣрены, что вскорѣ меня опятъ увидите. И если въ будущемъ сезонѣ не станутъ шептаться по поводу того, что Джону Хоскину удалось подыскать себѣ такую умную жену, то я буду еще болѣе разочарованъ, чѣмъ вы. Прощайте!

Въ послѣднее время до окончанія сезона Мэри стала участвовать въ развлеченіяхъ совершенно новаго рода. Съ самаго дѣтства она бывала въ Хрустальномъ Дворцѣ лишь въ классическіе субботніе дни концертовъ.

Теперь она часто бывала тамъ съ мистеромъ Хоскиномъ, его сестрой и дѣтьми и любовалась иллюминаціей. Она глядѣла акробатовъ, фокусниковъ, бывала на концертахъ негровъ, на панорамахъ, на выставкахъ кошекъ, козъ, молочныхъ продуктовъ и готова была стыдиться, что это все забавляло ее. Она въ первый разъ въ жизни попала въ циркъ, въ театръ варьетэ, въ спортивное общество. Затѣмъ она однажды приняла участіе въ дешевой поѣздкѣ на параходикѣ вверхъ; по Темзѣ до Хамптона Курта и тамъ едва взглянула на картины, собранныя въ замкѣ, а заинтересовалась другими предметами, которыхъ она не видала въ прежнія свои посѣщенія. Въ концѣ-концовъ она даже побывала въ кунсткамерѣ и музеѣ восковыхъ фигуръ госпожи Тоссандъ.

Хоскинъ предлагалъ всѣ эти увеселенія ради дѣтей; Мэри и мистрисъ Фипсонъ, принимая участіе въ этихъ развлеченіяхъ, помогали доброму дядюшкѣ Джонни въ его желаніи баловать дѣтей. Хоскинъ появлялся въ домѣ шурина въ роли добраго дяди Джонни и постоянно запросто встрѣчался съ Мэри. Онъ былъ все это время въ отличномъ настроеніи и казался вполнѣ довольнымъ. Онъ всегда былъ готовъ, если было надо устроить пикникъ, заказать экипажи, расплатиться, отыскать случайно оставшіяся свободными мѣста въ полномъ омнибусѣ или пароходѣ и ихъ занять, присмотрѣть за дѣтьми. Онъ былъ очень экспансивенъ по натурѣ и всегда пользовался случаемъ завести разговоръ со служащими на желѣзной дорогѣ, капитанами пароходовъ, извозчиками и полицейскими. Если эта привычка и отдаляла его иногда не надолго отъ Мэри, то, возвращаясь къ ней, онъ всегда передавалъ все, что узналъ изъ разговоровъ съ этими людьми, не сомнѣваясь, что это и ее очень интересуетъ.

И дѣйствительно, это все ее интересовало больше, чѣмъ она могла ожидать, хотя этотъ интересъ иногда вызывался совершенно недостовѣрными сообщеніями, сдѣланными Хоскину; насколько онъ былъ скептикомъ въ серьезныхъ вещахъ, настолько довѣрчивъ въ пустякахъ. Съ нимъ Мэри не терзалась ни опасеніями показаться съ худшей стороны, ни нервной заботой о сохраненіи достоинства и душевнаго спокойствія, какъ бывало съ Гербертомъ при его чрезмѣрной чувствительности, ни необходимостью быть всегда особенно осторожной, что было неизбѣжно при ея сношеніяхъ съ Джэкомъ, котораго такъ легко было обидѣть. Въ отношеніяхъ къ ней какъ Джэка, такъ и Герберта было что-то унизительное. Хоскинъ восхищался ею и преклонялся передъ ея образованностью, хотя при всемъ его поклоненіи предъ ней нисколько не унижалъ себя. Она сознавала, что, благодаря урокамъ, преподаннымъ ей ея двумя артистами, она могла въ глазахъ такого человѣка, какъ Хоскинъ, сойти за знатока современной культуры. Когда они вдвоемъ бывали въ картинной галлереѣ Академіи, то его не обижало презрительное отношеніе къ тѣмъ картинамъ, которыя ему всего больше нравились. Но по истеченіи получаса имъ обоимъ надоѣдалъ осмотръ картинъ и они кончали тѣмъ, что отправлялись въ Хамптонъ Куртъ.

Въ концѣ сезона было рѣшено, что мистеръ Фипсонъ отправится съ семьей въ Трувиль на весь августъ. Хоскинъ, собиравшійся присоединиться къ нимъ, не сомнѣвался ни минуты, что Мэри приметъ также участіе въ поѣздкѣ, какъ вдругъ она объявила, что поѣдетъ въ имѣніе сэра Джона Портера въ Девонширѣ. Она, какъ оказалось, уже мѣсяцъ тому назадъ приняла приглашеніе лэди Жеральдины. Хоскинъ выслушалъ это въ полномъ смущеніи и весь день ходилъ по дому съ поникшей головой вмѣсто того, чтобы предложить какую-нибудь увеселительную прогулку. Вскорѣ послѣ завтрака онъ былъ одинъ въ гостиной и задумчиво стоялъ у окна, когда въ комнату вошла Мэри. Она усѣлась въ кресло и принялась читать.

— Послушайте! — началъ онъ сразу. — Такъ значитъ поѣздка въ Трувиль канула въ воду!

— Какъ такъ? Что такое случилось?

— Да вѣдь вы не поѣдете?

— Никто на меня и не разсчитывалъ. Уже давно рѣшено, что я поѣду въ Девонширъ.

— Я ни звука о Девонширѣ не слыхалъ… пока вы не объявили о вашемъ отъѣздѣ. Не можете ли вы какъ-нибудь отказаться… сообщить лэди Жеральдинѣ, что врачи ради здоровья посылаютъ васъ въ Трувиль… или что Энни обидится, если вы съ ней не поѣдете… или еще что-нибудь.

— Но почему же? Мнѣ хочется въ Девонширъ, а въ Трувиль я ѣхать не хочу.

— Ну, если такъ, то, конечно, мы съ вами разстанемся.

— Несомнѣнно. Надѣюсь, что васъ не особенно огорчитъ мой отъѣздъ, не правда ли?

— Можетъ быть и нѣтъ. Только для меня потерянъ весь смыслъ поѣздки

— Какъ жаль!

— Я говорю серьезно!

— Въ этомъ никто не усумнится, если взглянуть на ваше лицо. Нельзя ли утѣшить васъ?

— Во всякомъ случаѣ не насмѣшками. Зачѣмъ вы вообще ѣдете въ Девонширъ? Это самый отвратительный климатъ во всей Англіи для людей съ не очень сильными легкими; тамъ туманы, сырость и влажная жара.

— У меня, слава Богу, здоровыя легкія. Вы бывали въ Девонширѣ?

— Нѣтъ. Но я о немъ слышавъ отъ людей, жившихъ тамъ годами и которымъ все же пришлось оттуда уѣхать.

— Я тамъ пробуду не больше мѣсяца.

Хоскинъ закрутилъ шнурокъ отъ шторы вокругъ указательнаго пальца. Послѣ того какъ онъ два раза ударилъ кистью шнурка о подоконникъ, Мэри нашла нужнымъ вмѣшаться.

— Не лучше ли отворить окно, если вы желаете подышать свѣжимъ воздухомъ?

— Я одно только могу вамъ сказать, — возразилъ Хоскинъ, бросая кисть, — что вы, право, могли бы ѣхать съ нами!

— Совершенно вѣрно. Но есть многое, что я могла бы сдѣлать, но чего дѣлать не хочу. И между прочимъ я не желаю обижать лэди Жеральдину.

— Богъ съ ней, съ лэди Жеральдиной. То-есть, если она вашъ другъ, то пусть имъ и остается… но она могла бы пригласить васъ и въ другое время.

— Мнѣ кажется, что вы уже достаточно противились моей поѣздкѣ. Я очень польщена, мистеръ Хоскинъ, и вижу, насколько я буду вамъ недоставать.

— Когда же мы снова увидимся?

— Не знаю. Быть можетъ, я буду имѣть это удовольствіе въ будущемъ сезонѣ. До тѣхъ поръ я, вѣроятно, буду въ Виндзорѣ.

— Если вы этимъ хотите сказать, что мы увидимся на балахъ или тому подобныхъ сборищахъ, то значитъ мы уже никогда не встрѣтимся. Я на балахъ никогда не бываю.

— Въ такомъ случаѣ вамъ слѣдовало бы брать уроки танцевъ и бросить ваши привычки.

— Ничего не подѣлаешь! Довольно мнѣ, что вы меня считаете за шута и что я самъ казался имъ.

Мэри заволновалась.

— Я боюсь, — сказала она, — какъ бы мы не перешли къ старому вопросу.

— Ничуть не бывало. Я думалъ совсѣмъ о другомъ, миссъ Сутерландъ… миссъ Сутерландъ… надѣюсь, я не испорчу дѣла.тѣмъ, что дѣйствую быстро и, такъ сказать, сломя голову. Если вы дѣйствительно рѣшили уѣхать, то не согласны ли передъ тѣмъ сказать, имѣете ли вы что-либо противъ возможности стать госпожей Хоскинъ? Знаете ли… только допускаете ли вы эту мысль?

— Вы говорите серьезно? — спросила Мэри недовѣрчиво.

— Само собой разумѣется! Можно ли допустить, чтобы я позволилъ себѣ шутить такимъ образомъ.

Мэри смутилась. Въ душѣ она страдала за невозможность ей, какъ женщинѣ, быть въ дружныхъ отношеніяхъ съ мужчиной, чтобы этимъ не вызвать предположенія.

— Я думаю, мы и этотъ разговоръ прекратимъ, мистеръ Хоскинъ, — отвѣтила онач

Немного погодя, она пришла въ себя и добавила:

— Изъ всѣхъ предложеній, которыя вы дѣлали до сихъ поръ, я это считаю самымъ необдуманнымъ.

— Такъ перестанемъ объ этомъ говорить, если хотите. Я не тороплюсь, то-есть, по крайней мѣрѣ, не намѣренъ васъ торопитъ. Но все же вы объ этомъ подумаете, не правда ли?

— Не считаете ли вы болѣе умѣстнымъ самому объ этомъ подумать?

— Я уже думалъ объ этомъ съ той поры… подождите… съ той поры, какъ я увидѣлъ васъ въ первый разъ, то-есть приблизительно двадцать одинъ день и два часа тому назадъ. Я все это время думалъ объ этомъ непрестанно.

— Обдумайте это хорошенько еще разъ!

— Отлично! Чѣмъ болѣе я обдумываю, тѣмъ болѣе оно мнѣ представляется желательнымъ. И если вы скажете: «да», то я объ этомъ никогда сожалѣть не буду. Согласитесь только, миссъ Сутерландъ, развѣ вы видѣли когда-нибудь, чтобы я дѣйствовалъ опрометчиво?

— За время нашего знакомства въ двадцать одинъ день и два часа не видала.

— Двадцать одинъ день и два часа. Хорошо! Ну, я говорю вамъ, что я дѣйствую не опрометчиво и теперь. Не заботьтесь о моихъ надеждахъ на будущее — думайте только о себѣ. Если только вы согласны связать свою жизнь съ моей, то знайте, мое счастье навѣки обезпечено..Что же вы скажете?

— Я думаю, намъ лучше это бросить.

— На время?

— Навсегда, прошу васъ, мистеръ Хоскинъ.

— Всегда — срокъ длинный. Я поторопился. Вы подумайте однако о моихъ словахъ, пока будете веселиться въ Девонширѣ. Нѣтъ надобности, чтобы вы теперь рѣшали вопросъ, когда мы всѣ разъѣзжаемся! Вотъ Энни!

Появленіе мистрисъ Фипсонъ помѣшало Мэри отвергнуть просьбу Хоскина въ жесткихъ словахъ. Весь остатокъ для онъ провелъ въ отличномъ настроеніи: онъ совершенно просто болталъ съ Мэри, но старался не оставаться съ ней наединѣ. Передъ тѣмъ какъ уйти спать, у него былъ короткій разговоръ съ сестрой, которая спросила его, не сказалъ ли онъ чего-нибудь Мэри.

— Сказалъ.

— А что отвѣтила она?

— Немногое. Она нѣсколько смутилась. Я знаю, что началъ разговоръ слишкомъ рано. Мырѣшили оставить вопросъ открытымъ. Все наладится со временемъ.

— Что же это въ сущности означаетъ — оставить вопросъ открытымъ? Она что же сказала: да или нѣтъ?

— Она на шею ко мнѣ не бросилась. Въ сущности она даже сказала нѣтъ… Но это не было ея истинное мнѣніе.

— Конечно, къ ней приступиться нельзя! Я удивилась бы, если бы она согласилась, но какъ бы она когда-нибудь не поплатилась за свои отказы! .

— Мнѣ она не откажетъ. А если бы это и случилось, то я не понимаю, почему ты вдругъ изъ кожи лѣзешь, когда съ самаго начала хотѣла отнять у меня всякую надежду.

— Я не лѣзу изъ кожи. Я знала, что она откажетъ тебѣ. Но боюсь, что этимъ дѣло еще не кончилось, и со временемъ она еще хуже съ тобой поступитъ.

— Она мнѣ не отказала. И… помни, пожалуйста, Энни, ни слова ей обо всемъ этомъ! Держи языкъ за зубами! Пусть она и не замѣтитъ, что ты что-нибудь знаешь о моихъ намѣреніяхъ. Поняла?

— Не безпокойся, Джонни! Я и не собираюсь съ ней объ этомъ говорить. Мнѣ безразлично, останется ли она. въ старыхъ дѣвахъ или нѣтъ.

— Тѣмъ лучше. Если ты говоришь такія вещи, будто боишься, что дѣло этимъ не кончится и что она со мной еще хуже поступитъ, то я вижу, что ты желаешь мнѣ удачи. Такъ молчи.

Затѣмъ Мэри больше ничего не слыхала о сватовствѣ мистера Хоскина. На слѣдующій день она уѣхала изъ дома Фипсоновъ и поѣхала къ лэди Жеральдинѣ на юго-западъ Девоншира, гдѣ у сэра Джона Портера была большая бѣлая вилла съ портиками въ дорійскомъ стилѣ среди парка, окруженнаго поросшими лѣсомъ холмами.

Мэри ужъ на третій день начала рисовать, несмотря на рѣшеніе бросить это занятіе. Лэди Жеральдина всецѣло занялась заброшеннымъ во время ея отсутствія хозяйствомъ и молочной, такъ что не вмѣшивалась въ занятіе гостьи.

— Наступаетъ конецъ нашему уединенію, — замѣтила она однажды со вздохомъ. — Завтра пріѣдетъ мой мужъ. Онъ привезетъ съ собою мистера Конолли въ видѣ авангарда передъ наступающимъ войскомъ осеннихъ посѣтителей. Съ тѣхъ поръ какъ мой супругъ сталъ однимъ изъ директоровъ общества электромоторовъ, онъ помѣшался, чтобы здѣсь всюду завести электричество. Въ скоромъ времени мы еще получимъ два мотора къ маленькой коляскѣ.

— Значитъ мистеръ Конолли пріѣзжаетъ сюда по дѣламъ.

— Онъ, конечно, пріѣзжаетъ, чтобы навѣстить насъ и провести нѣсколько дней въ деревнѣ. Но само собой разумѣется, онъ мимоходомъ сдѣлаетъ указаніе, какъ слѣдуетъ ради всѣхъ его электрическихъ машинъ перевернуть имѣніе вверхъ дномъ.

— Вамъ, кажется, его пріѣздъ непріятенъ?

— Я къ нему безразлична. Осенью къ намъ сюда пріѣзжаетъ столько народу, не представляющаго для меня никакого интереса, что я стала равнодушна къ обязанности принимать всѣхъ любезно. Я люблю общество молодежи. У моего мужа всякія отношенія съ дѣловыми людьми и политическими дѣятелями, и онъ всѣхъ ихъ охотно приглашаетъ недѣли на двѣ къ нему сюда въ концѣ лѣта. И они дѣйствительно пріѣзжаютъ, но во все время ихъ пребыванія здѣсь нѣтъ никакой возможности заставить ихъ поговорить о чемъ-нибудь интересномъ для всѣхъ.

— Конолли, кажется, не надо заставлять говорить. Онъ вамъ не нравится.

— Ему вообще, кажется, ничего не надо, и это отчасти причина, почему я его не люблю. Я ни въ чемъ не могу его упрекнуть — и это, кажется, вторая причина. Съ тѣхъ поръ какъ я познакомилась съ нимъ, я стала несравненно терпѣливѣе къ человѣческимъ слабостямъ. Я уважаю его… но не люблю.

Мэри знала этого Конолли какъ человѣка, бывшаго прежде простымъ рабочимъ, но затѣмъ заработавшаго большія деньги и ставшаго знаменитымъ, благодаря изобрѣтенію особаго электромотора. Потомъ онъ женился на дѣвушкѣ изъ хорошаго общества, извѣстной своей красотой.

Вскорѣ затѣмъ она убѣжала отъ него съ господиномъ ея круга, который былъ съ нею въ близкихъ отношеніяхъ до свадьбы. Конолли развелся, вернулся; къ своимъ прежнимъ холостымъ привычкамъ и при этомъ казался такъ мало огорченнымъ, что многіе изъ знавшихъ его бывшую жену встрѣчали его съ непріязнью; они находили, что онъ не такой человѣкъ, чтобы составить счастье молодой женщинѣ, привыкшей въ родномъ кругу къ нѣжному внимательному обращенію и рыцарской вѣжливости. Даже женщины, относившіяся къ нему съ симпатіей, становились на сторону его бывшей жены, считая, что онъ напрасно на ней женился. Вотъ что знала Мэри по наслышкѣ о немъ. Лично же она нѣсколько разъ въ Лондонѣ встрѣчала его въ обществѣ.

— Я ничего противъ него не имѣю, — отвѣтила она на послѣднее замѣчаніе лэди Жеральдины. — Но это человѣкъ, но нуждающійся ни въ чьей поддержкѣ. Я увѣрена, что онъ совершенно равнодушенъ къ тому, любитъ ли его свѣтъ или нѣтъ.

— Я съ этимъ согласна! Такъ можно ли себѣ представить болѣе нелюбезнаго господина? Такой человѣкъ долженъ быть судьей или палачомъ.

— Однако онъ человѣкъ и не долженъ быть лишенъ чувства, — сказала Мэри.

— Въ такомъ случаѣ ему слѣдовало бы ихъ проявить, — возразила лэди Жеральдина.

Въ эту минуту вошелъ слуга и принесъ вечернюю почту. Тамъ находились письма и для Мэри; въ особенности ее поразило одно съ адресомъ, написаннымъ красивымъ, дѣловымъ почеркомъ, показавшимся ей незнакомымъ. Она разсѣянно принялась раскрывать письма, думая о томъ, что, будь лэди Жеральдина болѣе близко знакома съ Гербертомъ и Джэкомъ, она перестала бы упрекать Конолли въ преувеличенномъ самообладаніи. Она начала читать письма. Одно письмо было отъ миссъ Кернсъ, которая находилась въ водолѣчебницѣ въ Дербиширѣ. Другое отъ отца, который радовался ея благополучному прибытію въ Девонширъ, желалъ ей пріятно провести время, выражалъ увѣренность въ томъ, что деревенскій воздухъ принесетъ пользу ея здоровью, и сообщалъ, что новаго ничего пока нѣтъ, но что онъ собирается вскорѣ еще написать. Третье письмо, объемистое, написанное незнакомымъ почеркомъ, привлекло ея вниманіе.

"Я на нѣсколько дней пріѣхалъ сюда изъ Трувиля, гдѣ оставилъ Энни съ дѣтьми въ добромъ здравіи. Я былъ вызванъ сюда телеграммой отъ нашего общества и теперь, окончивъ свои дѣла, мнѣ другого ничего не остается, какъ сидѣть въ отелѣ, пока можно будетъ снова уѣхать въ Трувиль. Я очень ощущаю отсутствіе Фипсоновъ. Я раза три-четыре въ день готовъ итти къ нимъ въ домъ, забывая, что въ квартирѣ нѣтъ никого, если только Энни не заперла кошки, какъ два года назадъ. Вы представить себѣ не можете, какимъ пустымъ кажется мнѣ Лондонъ. Гостиница полна американцами; со многими изъ нихъ я мелькомъ знакомъ, но мнѣ отъ этого не легче. Что-то или кто-то оставилъ въ этомъ міровомъ городѣ пустое мѣстечко, котораго никакіе американцы на свѣтѣ наполнить не могутъ. Сегодня послѣ обѣда мпѣ стало особенно тоскливо на душѣ. Въ это время года въ театрахъ ничего не ставится, что стоило бы посмотрѣть. Да если бы и было что-нибудь интересное, мнѣ не можетъ быть весело итти одному въ театръ. Я за послѣднее время отвыкъ отъ этого и не думаю, чтобы когда-либо снова втянулся. И мнѣ пришло въ голову, что ничего лучшаго не могу сдѣлать, какъ написать вамъ. Вы, вѣроятно, помните, такъ я по крайней мѣрѣ надѣюсь, нашъ съ вами разговоръ. Я рѣшилъ не возвращаться къ этому разговору до вашего пріѣзда изъ имѣнія лэди Портеръ. Но я въ то время былъ такъ разстроенъ тѣмъ, что заговорилъ съ Вами раньше, чѣмъ намѣревался, и съ тѣхъ поръ я все нахожусь подъ сомнѣніемъ, ясно ли я Вамъ все высказалъ. Я боюсь, что недостаточно опредѣленно говорилъ съ вами. И если къ такимъ дѣламъ не слѣдуетъ подходить съ черезчуръ обстоятельной дѣловитостью, но все же вы въ правѣ знать всю суть и значеніе моего предложенія. Я считаю васъ слишкомъ благоразумной, чтобы допустить мысль, что я придаю особое значеніе подробностямъ за недостаткомъ того высокаго чувства, которое является самой важной стороной въ подобномъ дѣлѣ или что я, напирая на подробности, желаю вліять на ваше рѣшеніе. Если бы дѣло касалось Васъ одной, то я рѣшился бы просить васъ въ отношеніи денегъ закрыть глаза и отрыть ротъ. Но такъ какъ со временемъ могутъ появиться и другія заинтересованныя лица, которыхъ необходимо принять въ расчетъ, то не только можно, но и должно остановиться на цифрахъ.

"Насколько я себя представляю, дѣло касается четырехъ пунктовъ. Во-первыхъ, мнѣ тридцать пять лѣтъ и нѣтъ никого, кого мнѣ надо содержать. Во-вторыхъ, я могу принять мѣры въ случаѣ моей смерти; вы будете имѣть пятьсотъ фунтовъ per annum. Въ третьихъ, я въ настоящее время могу тратить въ годъ по тысячѣ фунтовъ. Въ четвертыхъ, при этихъ расчетахъ я основываюсь на минимальныхъ процентахъ, и то, что я заработалъ за послѣдніе годы, значительно выше этой суммы.

"Больше я съ вами о денежныхъ дѣвахъ говорить не буду, чувствуя, что подобные разговоры были бы между нами совершенно неумѣстны. Будьте увѣрены, что у васъ не будетъ недостатка ни въ чемъ, если!!! Ахъ, помогли бы вы мнѣ выразить дальнѣйшую мою мысль! Мы для жизни отлично подходимъ другъ къ другу — таково, по крайней мѣрѣ, мое впечатлѣніе, и вы вѣроятно съ этимъ согласитесь. Наши вкусы сошлись. У васъ таланты, — а я цѣню ихъ. Будь и у меня таланты, я завидовалъ бы вамъ — не такъ ли? Для меня же тѣмъ большее удовольствіе, чѣмъ вы больше поете, читаете, рисуете или играете на роялѣ; хотя я отнюдь не хочу этимъ сказать, что я не написалъ бы вамъ этого письма, если бы вы не умѣли считать до трехъ. Итакъ, если вы соберетесь съ духомъ и скажете мнѣ «да», то вы сожалѣть о вашемъ рѣшеніи не будете.

"Чѣмъ раньше придетъ вашъ отвѣтъ, тѣмъ скорѣй кончатся мои треволненія. Однако не пишите мнѣ, не обдумавъ основательно своего рѣшенія. Имѣйте все же въ виду, что мнѣ время покажется въ сто разъ дольше, чѣмъ вамъ. Надѣюсь, вы не обидитесь, если я не особенно удачно выразилъ свое страстное желаніе. Остаюсь, многоуважаемая миссъ Сутерландъ, искренно вамъ преданный.

Мэри сдвинула брови и снова вложила письмо въ конвертъ. Лэди Жеральдина внимательно слѣдила за ней, хотя дѣлала видъ, что занялась своей собственной корреспонденціей.

— Знаете вы кого-нибудь изъ родственниковъ мистрисъ Фипсонъ? — спросила Мэри немного погодя.

— Нѣть, — отвѣтила лэди Жеральдина съ оттѣнкомъ снисходительности. Потомъ она, вспомнивъ, что дочь мистрисъ Фипсонъ невѣстка Мэри, продолжала уже въ другомъ тонѣ.

— У нея очень богатые братья въ Австраліи и Колумбіи, — добавила она. — Младшій въ хорошихъ отношеніяхъ съ моимъ мужемъ. Онъ участникъ компаніи Конолли, и говорятъ, что онъ выдающійся дѣлецъ. Да; они, кажется, всѣ такіе. Кромѣ того у нея были двѣ сестры: Лизи и Сара. Я вспоминаю Лизи, которая въ то время была какъ двѣ капли воды похожа на жену вашего брата Дика. Въ первый же годъ своихъ выѣздовъ въ свѣтъ она вышла замужъ за крупнаго ювелира въ Коричиль. Въ общемъ — отличная семья. Они наживаютъ деньги, женятся на деньгахъ, толкаютъ другъ друга туда, гдѣ можно нажить денегъ или жениться на деньгахъ.

— Принадлежать ли они къ такого рода людямъ, съ которыми, вы охотно бываете?

— Что вы этимъ хотите сказалъ, дитя мое?

— Именно то, что говорю, — отвѣтила Мэри улыбаясь. — Считаете ли вы, напримѣръ, братьевъ и сестеръ мистрисъ Фипсоновъ за дѣйствительно порядочное общество?

— Порядочные ли люди дядья и тетки жены Дика?

— Оставьте Дика въ сторонѣ. Разспрашивая васъ, я имѣю на то свои основанія.

— Ну, въ такомъ случаѣ я Должна сказать, и всякій знаетъ, что они не принадлежатъ къ порядочному обществу въ прежнемъ смыслѣ этого слова. Но какое это имѣетъ значеніе въ настоящее время? Съ тѣхъ поръ какъ я себя помню, всегда богатые люди, хотя бы вышедшіе изъ средняго класса, диктовали свой законъ обществу; да и вездѣ. Если бы мы и захотѣли хвататься снова за людей исключительно дворянскаго происхожденія, то недолго бы ихъ вынесли. Оглянитесь хотя бы здѣсь на людей, живущихъ въ нашемъ графствѣ; это либо пустые люди съ ломаными манерами или совсѣмъ дикіе безъ манеръ. Каждый слой общества или кружокъ кажется намъ самымъ худшимъ, пока мы не заглянемъ въ другой.

— Въ этомъ я вполнѣ съ вами согласна… я говорю о Хоскинѣ, — отвѣтила Мэри. Затѣмъ она перешла къ другому разговору. Но вечеромъ, прощаясь съ лэди Жеральдиной, она протянула ей письмо Хоскина.

— Прочтите это, — сказала она, — а завтра утромъ скажите мнѣ ваше мнѣніе.

Лэди Жеральдина прочла письмо въ кровати и заснула на полчаса позднѣй обыкновеннаго.

Утромъ еще Мэри не успѣла выйти изъ компасы, какъ ей принесли слѣдующую записку:

"Мужъ мой пріѣзжаетъ съ трехчасовымъ поѣздомъ. Послѣ того какъ я встрѣчу его и Конолли, я буду свободна и мы поговоримъ.

Изъ этого Мэри пришла къ заключенію, что ей не слѣдуетъ упоминать о письмѣ Хоскина, пока сама лэди Жеральдина съ ней не заговорить. Во время завтрака по этому поводу не. было сдѣлано ни малѣйшаго намека; только обѣ улыбались, когда взглядывали одна на другую. Затѣмъ лэди Жеральдина стала серьезнѣе обыкновеннаго и затѣяла разговоръ о молочномъ хозяйствѣ.

Въ три.часа пріѣхалъ сэръ Джонъ Портеръ, сѣдовлксый господинъ могучаго сложенія съ двойнымъ подбородкомъ. Вмѣстѣ съ нимъ пріѣхалъ человѣкъ болѣе молодой, въ сѣромъ платьѣ.

— Наконецъ доѣхали! — воскликнулъ сэръ Джонъ, входя въ переднюю.

— Дома! — добавилъ Конолли съ видомъ удовольствія. Лэди Жеральдина, вышедшая ихъ встрѣчать, окинула его долгимъ, испытующимъ взглядомъ. Ей, какъ хозяйкѣ, пріятенъ былъ его довольный видъ, по воспоминаніе о томъ, что онъ сдѣлалъ изъ своего домашняго очага, охладило ея симпатію къ нему. Въ отношеніи его ей измѣнила ея обычная сердечность и способность правильнаго сужденія о людяхъ. Она была молчалива и натянуто вѣжлива, изъ чего сэръ Джонъ и Мэри вывели заключеніе, что она нахо? дилась подъ впечатлѣніемъ сильной антипатіи къ гостю.

Передъ вечеромъ онъ попросилъ разрѣшенія осмотрѣть усадьбу и освѣдомился, есть ли вблизи проточная вода. Сэръ Джонъ вызвался проводить его; но онъ отклонилъ его предложеніе, ссылаясь на то, что инженеръ при исполненіи своей обязанности является самымъ непріятнымъ спутникомъ. Когда онъ ушелъ, изъ груди лэди Жеральдины вырвался глубокій вздохъ облегченія. Къ ней снова вернулось хорошее расположеніе духа, и она прошла съ мужемъ въ его кабинетъ, гдѣ между ними произошелъ длинный разговоръ. Когда, къ удовольствію лэди, разговоръ окончился и она собиралась выйти изъ комнаты, мужъ, сидѣвшій у письменнаго стола, вдругъ позвалъ ее.

— Дорогая Жеральдина, — сказалъ онъ, ласково откашлявшись.

Она затворила дверь и снова приблизилась.

— Я думалъ, — началъ сэръ Джонъ робко, улыбаясь и проводя руками по бородѣ, — ѣдучи сюда съ Конолли, не найдетъ ли онъ здѣсь себѣ невѣсту.

— Кто?

— Ну, Конолли же, дорогая Жеральдина.

— Вздоръ! — отвѣтила она рѣзко. — Вѣдь онъ уже женатъ.

— Но онъ можетъ жениться еще разъ.

— Кромѣ того онъ не принадлежитъ къ обществу.

— Относительно этого, — отвѣтилъ добродушнымъ тономъ сэръ Джонъ, — мы только что пришли съ тобой къ соглашенію, что это ничего не значитъ.

— Совершенно вѣрно.

— Ну, а Конолли человѣкъ болѣе образованный, чѣмъ Хоскинъ. Все это, конечно, только одна моя мысль, на которой я не настаиваю. Но мнѣ казалось, что, такъ какъ Мэри дѣвушка съ изящнымъ вкусомъ, имѣющая влеченіе къ искусству и тому подобнымъ предметамъ, то она не можетъ подойти къ человѣку, исключительно дѣловому. Вѣдь въ сущности Хоскинъ не что иное, какъ американскій «commis voyageur».

— Конолли тоже американецъ. Не въ этомъ дѣло. Но Конолли дурно обошелся съ своей женой — и этого мнѣ достаточно. Я твердо увѣрена въ томъ, что онъ сдѣлаетъ несчастной всякую женщину, которая рѣшится связать съ нимъ свою судьбу.

— Если это дѣйствительно было такъ….

— Развѣ ты, дорогой мой, не знаешь этого? — прервала его Жеральдина. — Это знаетъ всякій ребенокъ.

— Да, говорятъ, — согласился добродушно сэръ Джонъ. — Я и самъ думаю, что онъ не былъ для нея тѣмъ мужемъ, какимъ долженъ бы быть. Она прелестное существо, поразительная красавица и вполнѣ честная. Никогда нельзя знать! Но ты какъ всегда права, Дина. Это не подошло бы.

Лэди Жеральдина вышла изъ кабинета, и пошла одѣваться къ обѣду. Она была нѣсколько взволнована возможностью того, о чемъ говорилъ сэръ Джонъ. Во время обѣда она внимательно наблюдала, за Конолли и замѣтила, что онъ преимущественно разговаривалъ съ Мэри и казался чуть ли не болѣе ея освѣдомленнымъ въ ея любимой области. Перейдя въ гостиную, Мэри спросила его, играетъ ли онъ на роялѣ. Онъ отвѣтилъ утвердительно, что вынудило лэди Жеральдину попросить его поиграть. По требованію всѣхъ присутствующихъ онъ исполнилъ нѣсколько вещей изъ сочиненій Джэка и сыгралъ ихъ гораздо спокойнѣе, чѣмъ самъ Джэкъ. Потомъ онъ попросилъ Мэри спѣть и былъ пораженъ ея манерой пѣть, дѣйствовавшей всегда на лэди Жеральдину и на мистрисъ Фипсонъ. Подъ конецъ онъ спѣлъ самъ подъ аккомпанементъ Мэри. Сначала его сильный баритонъ подѣйствовалъ на лэди Жеральдину пріятно, но затѣмъ особенно выразительное исполненіе сераіады возбудило ея недовѣріе. Она пришла даже къ тому заключенію, что онъ намѣренно старается возбудить, къ себѣ симпатію Мэри, чтобы потомъ сдѣлать ее своей второй женой.

Вскорѣ затѣмъ Конолли вышелъ вмѣстѣ съ сэромъ Джономъ, который имѣлъ обыкновеніе уходить въ это время курить и всегда бывалъ радъ, когда кто-нибудь составлялъ ему компанію.

— Слава Богу! — воскликнула лэди Жеральдина. — Рыцарь Синяя Борода ушелъ, и мы можемъ спокойно поболтать.

— Почему онъ рыцарь Синяя Борода? — спросила, смѣясь Мэри. — У него борода коричневая. Развѣ онъ былъ женатъ нѣсколько разъ?

— Нѣтъ. Но запомните мои слова — онъ будетъ женатъ по крайней мѣрѣ разъ шесть. И онъ изведетъ всѣхъ своихъ женъ, если онѣ не убѣгутъ отъ него, какъ бѣдная Маріанъ. Но пока онъ не женится на насъ, пусть дѣлаетъ, что хочетъ. Вотъ жгучій вопросъ дня; что отвѣтите вы мистеру Хоскину?

— Увы! — вздохнула Мэри. — Мистеръ Хоскинъ подождётъ. Я желала бы, чтобы онъ теперь былъ въ Америкѣ.

— Почему же? — спросила лэди Жеральдина.

— Потому что я хочу наслаждаться пребываніемъ здѣсь и мнѣ не хочется утруждалъ себя отвѣтомъ ему.

— Вы въ пять минутъ отвѣтите… и потомъ можете пользоваться пребываніемъ у меня такъ же точно, какъ если бы онъ былъ въ Америкѣ.

— Это вѣрно. Только, чтобы написать ему не черезчуръ обидное письмо, потребуется гораздо больше пяти минутъ.

— Я могла бы вамъ сочинить очень разумное письмо, которое его нисколько не обидитъ.

— Правда? Вы это сдѣлаете? Я была, бы вамъ такъ благодарна. Мнѣ очень тяжело написать отказъ.

— Мэри! Вы, надѣюсь, не сдѣлаете глупости! — Значить ли это, — спросила Мэри удивленно, — что вы совѣтуете мнѣ принять его предложеніе.

— Совершенно вѣрно.

— Вы не позже какъ вчера вечеромъ говорили мнѣ, что онъ не нашего круга.

— Ахъ! что такое нашъ кругъ. Все это вздоръ!.. Что такое вообще человѣкъ изъ общества? Кто теперь составляетъ общество? Что, мистеръ Конолли, который вамъ особенно понравился… (Мэри сдѣлала удивленные глаза) что, онъ изъ общества? Можетъ быть Джэкъ?

— Считаете вы мистера Герберта за человѣка изъ общества?

— Да… съ этимъ я согласна. О немъ я не думала. Но по вашему же личному опыту и полагаю, что, къ сожалѣнію, вамъ недостаточно того, чтобы человѣкъ былъ изъ нашего круга. Имѣете ли вы что-нибудь противъ Хоскина?

— Нѣтъ. Но нѣтъ мужчины, противъ котораго я имѣла бы что-нибудь особенное… а я знаю ихъ чуть ли не сотню.

— Есть ли среди нихъ кто-нибудь, кто вамъ болѣе по сердцу?

— Н… нѣтъ. Я, конечно, говорю о тѣхъ, за которыхъ я могла бы выйти замужъ. Но это еще ничего не значитъ. Если бы я узнала, что онъ уѣзжаетъ изъ Англіи, я была бы скорѣй довольна.

— Конечно, дитя мое, я знаю, какъ непріятно, когда отъ васъ требуется принять рѣшеніе. Но откладывая дѣло, вы этимъ ничего не выиграете. Я говорила съ мужемъ о Хоскинѣ. Все, что онъ мнѣ о немъ передалъ, служитъ въ его пользу.

— Я увѣрена въ этомъ. Онъ честенъ, богатъ, имѣетъ блестящую будущность, мнѣ нѣжно преданъ, деньгамъ знаетъ счетъ и такъ, далѣе.

— Мэри! — сказала лэди Жеральдина серьезнымъ тономъ. — Развѣ я упоминала вамъ хотя бы объ одномъ изъ этихъ свойствъ?

— Нѣтъ, — отвѣтила Мэри, — но я по знаю въ какомъ другомъ свѣтъ онъ представляется вамъ.

— Въ самомъ лучшемъ… я вижу въ немъ очень пріятнаго мужа. Я постоянно боюсь, какъ бы ваша любовь къ высокому искусству не довела васъ до необдуманнаго поступка. Повѣрьте моей опытности, что ни геніальность, ли красивая наружность или изящныя манеры, ни благородное происхожденіе или еще что-нибудь не дѣлаютъ хорошаго мужа.

— Но отсутствіе генія все же не обязательное условіе для семейнаго счастья.

— Мэри, геній — это неопровержимое доказательство неспособности достичь семейнаго счастья. Геніальные люди болѣзненны, нетерпимы, обидчивы, до безпамятства довольны и требуютъ, чтобы жены ихъ были ангелы и чтобы онѣ другой цѣли въ жизни не имѣли, какъ поклоненіе передъ своими мужьями и обожаніе ихъ. Въ самомъ лучшемъ случаѣ они не люди, съ которыми была бы пріятна совмѣстная жизнь. Идеальный же супругъ тотъ, съ которымъ удобна совмѣстная жизнь. Взгляните на вопросъ съ практической стороны. Неужели вы думаете, бѣдная моя дѣвочка, что я хоть на волосъ менѣе счастлива оттого, что мой мужъ не различаетъ Рафаэля отъ Редграва или готовъ принять модный вальсъ за истинное произведеніе Баха въ В-moll? Наши вкусы діаметрально противоположны. И говоря по правдѣ, когда я выходила замужъ, я такъ же мало была въ него романтично влюблена, какъ вы теперь въ Хоскина. Несмотря на это, найдите-ка болѣе счастливую пару, чѣмъ мы. Белла Саундерсъ жалуется, что у нея нѣтъ съ мужемъ ничего общаго. Что за вздоръ. Какъ-будто у всѣхъ людей, живущихъ на одной планетѣ, не очень много общаго! А ужъ въ особенности у супруга и супруги, живущихъ подъ одной кровлей на общія средства, окруженныхъ своими дѣтьми. Боже мой! Да у меня есть общее даже съ Макалистремъ, моимъ садовникомъ! Я могу указать вамъ примѣръ. Я близко знала жену Конолли до ихъ брака. Она была такого рода женщина, о которой очень трудно сказать что-нибудь дурное. Къ своему несчастью она познакомилась съ Конолли на какомъ-то благотворительномъ концертѣ, на которомъ оба обѣщались пѣть. Онъ пѣлъ такъ, какъ-будто онъ сама кротость и нѣжность, вѣроятно въ родѣ того, какъ сегодня пѣлъ здѣсь. Что послѣдовало дальше, принадлежитъ къ области наичистѣйшаго романтизма. Онъ увлекался книгами, картинами и музыкой точно такъ же, какъ вы. Онъ все зналъ. Она была все время вполнѣ откровенна и честна; онъ же былъ образцомъ безупречности. Кромѣ того, это былъ геній — его слава была тогда въ разгарѣ. Всякій говорилъ о немъ. Никогда не было брака съ такими блестящими надеждами. Во всей Англіи онъ былъ единственнымъ достойнымъ ея мужемъ, она единственной достойной его женой. Словомъ, она вышла за него замужъ, хотя было вполнѣ ясно, что, несмотря на свою геніальность, онъ самый непріятный господинъ. Она выдержала съ нимъ два года, а потомъ ушла съ нахальнымъ осломъ, который могъ понравиться ей развѣ только своей внушительной внѣшностью, полной противоположностью съ мужемъ. Съ тѣхъ поръ о ней никто ничего не слыхалъ. Если бы она вышла замужъ за такого человѣка, какъ Хоскинъ, она теперь была бы счастливой женой и матерью. Она была точно такая же, какъ вы. Она воображала себѣ, что выйти замужъ — это то же самое, что найти собесѣдника, съ которымъ пріятно поговорить объ искусствѣ.

— Мнѣ кажется, я сдѣлаю болѣе удобное объявленіе: «Ищутъ удобнаго мужа, соискатели могутъ и не имѣть внѣшнихъ достоинствъ, такъ какъ дѣвица близорука». Но до чего же это прозаично, лэди Жеральдина!

— Оно не можетъ быть прозаично. Я уже говорила вамъ, что свѣтъ не подмостки, на которыхъ вы бы могли разыгрыватъ роль героини. Какъ всѣ молодые люди должны для всякаго вашего поступка имѣть благородный мотивъ.

— Этого я не отрицаю. Но вы забыли примѣнить вашъ доводъ къ вопросу о мистерѣ Хоскинѣ. Если люди, артистически настроенные, непріятны въ домашней жизни, такъ и я буду непріятна. И вы поступаете нехорошо въ отношеніи его, желая этого брака.

— Это къ дѣлу не подходитъ. Онъ васъ любить. Кролѣ того, вы недостаточно поглощены искусствомъ, чтобы быть непріятной въ домашней жизни. Вы долгое время отлично вели хозяйство въ домѣ вашего отца.

— Итакъ, вы серьезно совѣтуете мнѣ выйти замужъ за мистера Хоскина?

Лэди Жеральдина замялась.

— Мнѣ кажется, вы не можете ждать, чтобы я взяла на себя отвѣтственность и посовѣтовала вамъ выйти за того-то или другого. Это одинъ изъ такихъ вопросовъ, которые надо рѣшать лично. Одно я совѣтую вамъ, не отвергать этого предложенія въ виду воображаемой несовмѣстимости вашихъ вкусовъ или въ виду того, что онъ не принадлежитъ къ обществу.

— Не выйти ли мнѣ замужъ за Конолли?

— Мэри!

— Замѣчаніе не согласуется съ дѣвичьей скромностью, — сказала смѣясь Мэри.

— Притворяться глупой недостойно умной дѣвушки, Мэри. Но, надѣюсь, что подъ вашей шуткой не таится ничего серьезнаго. Если бы это было такъ, то мнѣ очень непріятно, что вы здѣсь у меня встрѣтились съ Конолли.

— Ничего серьезнаго, увѣряю васъ. Вы, дорогая лэди Жеральдина, выглядите испуганной,

— Я не довѣряю мистеру Конолли. Онъ вскружилъ голову Маріанѣ Линдъ. Съ другой могло бы случиться то же самое, если она не раздѣляетъ моихъ чувствъ; только въ такомъ случаѣ ей не грозитъ опасность. Онъ очень опасный субъектъ. Но оставимте его и вернемся къ нашему главному предмету. Долженъ ли мистеръ Хоскинъ быть осчастливленъ или нѣтъ?

— Я вообще не хочу выходить замужъ. Онъ можетъ жениться на миссъ Кернсъ — она удивительно для него подходитъ.

— Если вы вообще рѣшили не выходить замужъ, дорогая моя, то вопросъ исчерпанъ. Я сказала уже все, что хотѣла сказать. Рѣшить вы должны сами.

Мэри замѣтила, что лэди Жеральдина недовольна, и она только что собралась что-нибудь сказать, что бы сгладило впечатлѣніе, какъ вдругъ она услышала шумъ отодвинутаго стула, взглянула и увидѣла, что въ комнату вошелъ Конолли.

— Я не помѣшаю? — спросилъ онъ.

— Нисколько, — отвѣтила съ достоинствомъ лэди Жеральдина. Она смѣрила его строгимъ взглядомъ, такъ какъ не знала, много ли онъ могъ услышать изъ ихъ разговора.

— Мы обсуждали соціальный вопросъ, — сказала Мэри.

— Такъ! — замѣтилъ онъ веселымъ тономъ. — И пришли къ серьезному рѣшенію?

— Очень серьезному.

— О чемъ вы говорили, смѣю спросить?

— О бракѣ.

Лэди Жеральдина поспѣшила наступить Мэри на ногу и бросила ей взглядъ полный упрека. Мэри храбро выдержала взоръ Конолли, хотя чувствовала, что краска подсгупаетъ ей къ лицу,

— И вывели обыкновенное заключеніе? — спросилъ онъ, садясь ближе.

— Что значитъ обыкновенное заключеніе? — спросила Мэри.

— Что бракъ есть ошибка. Что мужчины, отдающіе свою свободу, и женщины, жертвующія своей независимостью, совершаютъ безуміе. Что дѣти обуза. И дальше въ томъ же родѣ.

— Мы не выводили такихъ заключеній. Мы скорѣй исходили изъ того положенія, что бракъ необходимое зло… и мы обсуждали вопросъ о томъ, какъ взглянуть на него съ лучшей стороны.

— Въ этомъ ваши взгляды вѣроятно разошлись, не правда, ли?

— Почему вѣроятно?

— Потому что лэди Жеральдина замужемъ, а вы нѣтъ. Не могу ли я помочь вамъ прійти къ соглашенію? Я какъ разъ подхожу для такой задачи, потому что я не женатъ, но уже былъ женатымъ.

Лэди Жеральдина, раньше подвинувшая свой стулъ такъ, чтобы не видѣть его, теперь повернулась къ нему лицомъ. Онъ, однако, не обратилъ на это вниманія и продолжала, обращаться къ Мэри.

— Не откроете ли вы мнѣ спорный вопросъ?

— Онъ не имѣетъ особой важности, — сказала Мэри смущенная. Мы обсуждали только нѣкоторыя второстепенныя положенія. И между прочимъ, намъ представился слѣдующій вопросъ: бываютъ ли выдающіеся мужчины выдающимися мужьями? Я подъ этимъ подразумѣваю выдающихся въ умственномъ отношеніи мужчинъ, напримѣръ, геніальныхъ, Лэди Жеральдина это отрицаетъ. Она утверждаетъ, будто добродушная овца будетъ лучшимъ супругомъ, чѣмъ какой-нибудь Цезарь или Шекспиръ.

— Неужели вы это дѣйствительно говорили? — обратился Конолли съ усмѣшкой къ лэди Жеральдинѣ.

— Нѣтъ, — отвѣтила она чуть ли не грубо, — овечки никогда: не могутъ быть пріятны. Онѣ въ лучшемъ случаѣ безразличны. Я лишь утверждаю одно, что мужчина, не особенно свѣдущій въ искусствѣ и наукѣ, можетъ быть отличнымъ супругомъ; Мэри же того мнѣнія, что дѣвушка, смыслящая въ искусствѣ столько же, сколько настоящій художникъ, будетъ неизбѣжно симпатизировать ему и поэтому составитъ съ нимъ самую подходящую супружескую пару. Съ этимъ я не согласна. Я считаю, что общность вкусовъ въ вопросахъ искусства такъ же мало касается супружескаго счастья, какъ общая склонность къ географіи или къ жареной баранинѣ и нисколько не больше.

— И нисколько не больше, — повторилъ Конолли. — Вы вполнѣ правы. Герои не пригодны въ домашнемъ обиходѣ. Вѣдь вы именно это хотите сказать. Ну, а можетъ быть миссъ Сутерландъ удовлетворитъ только герой.

— Нѣтъ! — возразила Мэри. — Но я никогда не соглашусь, что человѣкъ, котораго считаютъ героемъ, будетъ плохимъ мужемъ. Я готова всей душой презирать женщину, которая согласится выйти замужъ за глупаго болвана для того, чтобы удобнѣе было командовать въ домѣ. Я не ставлю геройство обязательнымъ условіемъ — я даже хорошо не знаю, что въ сущности значитъ геройство. Но я считаю, что всякая жена въ правѣ ожидать отъ мужа, чтобы онъ не былъ предубѣжденъ противъ стараній художниковъ придать жизни красоту и что въ немъ найдется достаточно деликатности, чтобы жена могла разсчитывать на его сдержанность и нравственную справедливость. Должно быть ужасно жить въ постоянномъ страхѣ вспышекъ со стороны мужа и бояться, что въ случаяхъ, требующихъ рѣшенія, мужъ будетъ поступать какъ человѣкъ здравомыслящій и честный.

Конолли съ удивленіемъ взглянулъ на нее. Немного погодя онъ оперся руками о колѣни, немного наклонился и подумавъ заговорилъ снова.

— Жили ли вы когда-нибудь въ близкомъ общеніи съ человѣкомъ, обладающимъ непоборимымъ душевнымъ спокойствіемъ и никогда, благодаря этому, не сворачивающимъ съ намѣченнаго пути? Съ человѣкомъ, который, невзирая на свое собственное мнѣніе, такъ въ отношеніи васъ далекъ отъ мелочной ревности, отъ раздражительности, отъ всевозможныхъ предразсудковъ, что вы, зная его пониманіе жизни, могли бы во всякихъ капризахъ разсчитывать на его безупречное поведеніе съ такой же увѣренностью, какъ на біеніе часовъ?

— Нѣтъ! — воскликнула лэди Жеральдина еще раньше, чѣмъ Мэри успѣла отвѣтить. — И я бы вовсе этого не желала.

— Вы всегда правы, — сказалъ Конолли. — Все же, однако, такой мужъ удовлетворилъ бы требованіямъ миссъ Сутерландъ. Вы, какъ Гамлетъ, обратился онъ къ ней, ищете человѣка, который не былъ бы рабомъ своихъ страстей. Надо надѣяться, что вы его не найдете никогда, потому что, увѣряю васъ, онъ долго вамъ не нравился бы. Онъ казался бы недосягаемымъ божествомъ, но былъ бы въ высшей степени непріятнымъ человѣкомъ и невыносимымъ супругомъ. Чѣмъ могли бы вы быть для мужа, который вполнѣ удовлетворенъ самимъ собой? Любовь была бы для него излишествомъ, которымъ вамъ стыдно было бы его обременять. Я знавалъ одну женщину, которую считалъ самой лучшей, изящной, благородной изъ всѣхъ женщинъ. Эта женщина напала на мужа, научившагося одному стоять въ жизни; наука тяжелая, но которая все же невольно выпадаетъ на долю всякаго способнаго чувствовать, но одинокаго юноши, которому приходится самому прокладывать себѣ дорогу и который знаетъ, что никто ему не поможетъ. Въ этомъ человѣкѣ было все, что вы представляете себѣ въ идеалѣ самостоятельнаго мужа. Но дѣвушка, о которой я говорю, была молода и, въ отличіе отъ лэди Жеральдины, не знала людей. Вмѣсто того, чтобы отойти отъ его непоколебимаго самодовольства, она восхищалась имъ, полюбила его и вышла за него замужъ. Она въ мужѣ нашла все то, что вы требуете. Она не имѣла основанія бояться его дурного расположенія духа или сомнѣваться въ его внимательности или его честности. Онъ не требовалъ ни ласки, ни совѣтовъ, ни поддержки. У него не было низкихъ предубѣжденій противъ искусства — онъ даже (больше для него дѣлалъ, чѣмъ она. Какого рода были ея чувства къ нему — объ этомъ я могу лишь дѣлать предположенія. Я знаю лишь одно, а именно, что она разлюбила его, между тѣмъ какъ вокругъ нея тысячи женъ любили своихъ мужей, которые ихъ ругали и колотили; онѣ любили глупцовъ, грубіяновъ, пьяницъ, шелопаевъ, рабовъ всякаго рода страстей, но людей настолько слабыхъ, что они отъ времени до времени требовали ласки и всепрощенія. Въ концѣ концовъ она убѣжала, и это было ему, подѣломъ. Никогда не посягая на уваженіе къ женѣ, никогда не испытывая ея долготерпѣнія ни словомъ, ни поступкомъ, мужъ такого сорта внушилъ ей убѣжденіе, что онъ безъ нея такъ же можетъ быть счастливъ, какъ и съ ней. Человѣку сосредоточенному и замкнутому въ самомъ себѣ не нужна жена. Если вы желаете быть счастливой, то ищите такого мужа, которому вы необходимы, который жаждетъ васъ и которому вы никогда не перестанете быть необходимой, потому что для него одиночество равносильно смерти. Достаточно ли ясно выразилъ я свою мысль?

— Да, — отвѣтила Мэри. — Я, кажется, поняла. Однако это не значитъ, чтобы я соглашалась съ вами.

Какъ разъ въ эту самую минуту и, ошелъ сэръ Джонъ. Онъ засталъ Конолли вполнѣ готовымъ говорить о планахъ общества, хотя дамы не присоединились къ этому разговору, который ихъ и не интересовалъ. Мэри воспользовалась этимъ, чтобы незамѣтно выйти. Когда затѣмъ сэръ Джонъ пошелъ въ свой кабинетъ за какими-то бумагами, Конолли остался съ лэди Жеральдиной вдвоемъ.

— Мистеръ Конолли, — обратилась она къ нему, поборовъ свое нежеланіе вступать съ нимъ въ разговоръ, — вы, конечно, ничего не подозрѣвая, выбрали самый неудачный моментъ, чтобы излагать миссъ Сутерландъ свои взгляды. Вслѣдствіе особыхъ обстоятельствъ теперь особенно нежелательно, чтобы она была настроена противъ брака.

— Я не могу слѣдовать вполнѣ вашему желанію, — отвѣтилъ Конолли съ увѣренностью, которая въ душѣ возмутила лэди Джеральдину. — Имѣете ли вы что-нибудь противъ предложенія мистера Хоскина?

Она съ удивленіемъ взглянула на; него.

— Вы, какъ я вижу, — добавилъ онъ, — удивлены моей освѣдомленностью. Это убѣждаетъ меня еще больше въ томъ, что вы не знаете Хоскина. Въ служебныхъ дѣлахъ онъ еще можетъ сохранить тайну. Но въ частныхъ дѣлахъ это олицетворенная нескромность. Всѣ въ нашемъ управленіи, начиная съ мальчика на побѣгушкахъ и кончая, директоромъ, знаютъ о положеніи его сердечныхъ дѣлъ.

— Почему же вы говорите такимъ образомъ, разъ вы все знаете?

Онъ улыбнулся.

— Потому что я тогда еще не зналъ, что его предложеніе не встрѣчаетъ вашего сочувствія.

— Мистеръ Конолли, — отвѣтила она, стараясь остаться въ предѣлахъ вѣжливости, — я отнюдь не имѣю ничего противъ.

— Въ такомъ случаѣ мы, слѣдовательно, преслѣдуемъ болѣе или менѣе ту же цѣль. Я тоже стою за него. А такъ какъ, насколько мнѣ извѣстно, Хоскинъ не можетъ считаться героемъ въ глазахъ такой развитой дѣвушки, какъ миссъ Сутерландъ, то я поэтому и позволилъ себѣ обратить ея вниманіе на то, что онъ именно вслѣдствіе этого можетъ сдѣлать ея счастье.

— Я говорила ей то же самое. Но если вы желаете убѣдить молодую дѣвушку выйти замужъ, то, на мой взглядъ, не слѣдовало ссылаться на ваше неудачное супружество…

— Мое супружество?

Лэди Жеральдина сильно покраснѣла.

— Я хотѣла сказать, — поправилась она, — вашъ собственный опытъ супружества… являющійся результатомъ вашего личнаго наблюденія.

Она замялась, затѣмъ продолжала:

— Я извиняюсь… Я боюсь, что неосторожно затронула больное мѣсто,

— Нѣтъ. Намекъ, съ вашей стороны на мой бракъ мнѣ не непріятенъ. Я отлично знаю, что ваши симпатіи не на моей сторонѣ. И меня радуетъ сознаніе, что онѣ тамъ, гдѣ ихъ всего больше заслуживаютъ и гдѣ въ нихъ нуждаются. Что же касается, миссъ Сутерландъ, то я не думаю, чтобы мои слова возымѣли дѣйствіе, котораго вы опасаетесь. Какъ бы то ни было, что разъ сказано, того стереть нельзя. Если она откажетъ мистеру Хоскину, мнѣ придется взять всю вину на себя. Если же она приметъ его предложеніе, то прошу васъ считать меня своимъ союзникомъ..

— Если бы она могла предполагать, что, говоря съ ней, вы знали все — она была бы очень недовольна.

— На меня? — Да! Ну, это не бѣда! Ну, а если бы она знала, что Хоскинъ мнѣ все разсказалъ, то она разсердилась бы на него. И это испортило бы все.

Но успѣла лэди Жеральдина отвѣтить, какъ вернулся ея мужъ, а вскорѣ затѣмъ Конолли отправился спать. На слѣдующее утро Мэри получила отъ Хоскина второе письмо, въ которомъ онъ просилъ ее отложить отвѣть до личныхъ переговоровъ. Онъ пришелъ къ заключенію, что такого рода вопросы должны разрѣшаться при личномъ свиданіи, а не письменно. Какъ только онъ узнаетъ, гдѣ-находится ближайшая къ имѣнію Портеровъ гостиница, онъ туда отправится я будетъ просить Мэри дашь ему возможность съ нею подробно переговорить. Онъ затѣмъ просилъ ее не объявлять лэди Жераль динѣ о его намѣреніи пріѣхать, чтобы не вынудить ее пригласить его.

Мэри вымолила у лэди Жеральдины обѣщаніе его не приглашать. Затѣмъ, желая избѣгнуть обѣщанныхъ подробныхъ переговоровъ, она приняла быстрое рѣшеніе и написала ему слѣдующія строки:

"Дорогой мистеръ Хоскинъ!

"Мнѣ хочется избавить васъ отъ труда пріѣхать сюда, чтобы передать мнѣ лично то, что вы уже чистосердечно высказали въ своемъ первомъ письмѣ. И я думаю, что положу конецъ вашей неизвѣстности, если сообщу вамъ о моемъ рѣшеніи принять ваше предложеніе. Такъ какъ наши отношенія съ вами таковы, что было бы неловко ихъ выставлять напоказъ въ чужомъ домѣ, то я надѣюсь, что вы бросите всякое предположеніе увидѣть меня до моего отъѣзда изъ Девоншира. Мои общественныя обязанности здѣсь такъ сложны, что, не желая быть невѣжливой, я не могу настолько уединиться, чтобы написать болѣе длинное письмо. Я предполагаю, что вы поѣдете назадъ въ Трувиль, пока мы снова не съѣдемся въ Лондонѣ. А пока остаюсь преданная вамъ

Это письмо потребовало отъ Мэри нѣкотораго труда, и она передала его на усмотрѣніе лэди Жеральдины.

— Черезчуръ любовнымъ я его не нахожу, — отвѣтила та. — Ссылка на общественныя обязательства — сущая выдумка. Ну, а въ Трувиль ему ѣхать необходимо, потому что онъ оттуда будетъ рѣже писать.

— Лучше написать я не могу, — отвѣтила Мэри. — Но вы въ сущности правы. Я это письмо разорву; и напишу другое и ему откажу.

— Нѣтъ!.. благодарю покорно. Это письмо превосходно!

Лэди Жеральдина сама запечатала письмо и отослала на почту.

— Въ сущности я очень жалѣю, что отправила письмо, — сказала Мэри подъ вечеръ. — Теперь я, наконецъ, постигла истинное свое отношеніе къ Хоскину. Я терпѣть его не могу.

Лэди Жеральдина только молча улыбнулась.

Концертный залъ въ Санъ Джеми Халь былъ переполненъ публикой. Всѣ ожидали перваго исполненія произведенія мистера Овенъ Джэка, озаглавленнаго «Освобожденный Прометей». Оставалась лишь одна минута до восьми часовъ. Мѣста въ партерѣ быстро заполнялись; въ оркестрѣ раздавались звуки настраиваемыхъ инструментовъ. Неподалеку отъ оркестра сидѣлъ мистеръ Джонъ Хоскинъ. Видъ у него былъ самый торжественный. Изящный галстукъ, перчатки, слегка завитые волосы указывали на заботу о.внѣшности. Рядомъ съ нимъ сидѣла его жена въ гладкомъ платьѣ изъ плюша гранатоваго цвѣта. Черные ея волосы были перехвачены на затылкѣ бантомъ, цвѣта темной морской воды; ея темные глаза сверкали сквозь стекло лорнетки, оправленной въ золото.

Сбоку, въ переднемъ ряду, еще ближе къ оркестру, сидѣла молодая дама съ красивыми и умными чертами лица. Она всей своей фигурой была нѣжнѣй мистрисъ Хоскинъ, и на ней было бѣлое платье. Сольди обратили на нее вниманіе, признавъ въ ней Сцецимилицу. Однако теперь она была уже не миссъ Сцецимилица, а мистрисъ Гербертъ. Мужъ ея сидѣлъ рядомъ съ ней. Его правильныя черты лица были такъ же тонки и осмысленны, какъ черты лица его жены. Нѣкоторое время мистрисъ Хоскинъ задумчиво глядѣла на него. Потомъ она отвернулась, какъ бы обращая взоръ на мужа; но взглядъ ея, не дойдя до него, остановился на появившемся Манліусѣ.

— Я пересчиталъ музыкантовъ, — шепнулъ ей Хоскинъ. — Восемьдесять пять человѣкъ. Вѣроятно имъ придется за вечеръ заплатить не менѣе семи съ половиной шиллинговъ съ персоны. Это въ общемъ составитъ почти тридцать два фунта… не считая при этомъ пѣвцовъ.

— Пустяки! — возразила Мэри, съ испугомъ оглянувшись вокругъ, чтобы убѣдиться, что никто не слыхалъ замѣчанія ея мужа. — Пять фунтовъ на каждаго было бы вѣрнѣе… Шш…

Началась музыка, и Хоскину пришлось въ отвѣтъ на недоговоренное возраженіе Мэри удовольствоваться кивкомъ головы. Манліусъ былъ какъ-то особенно возбужденъ и съ видимымъ страхомъ дирижировалъ увертюрой, длившейся чуть ли не полчаса. По окончаніи ея наступило краткое молчаніе, затѣмъ раздались слабые аплодисменты, вслѣдъ за ними шиканіе, а потомъ раздались заглушавшіе его уже болѣе громкіе аплодисменты; затѣмъ въ залѣ стали всѣ между собой разговаривалъ. Любимый публикой баритонъ, чувствовавшій, видимо, себя неловко, всталъ, чтобы принять участіе въ слѣдующей части произведенія, въ аріи Прометея и Земли. Встали и хористы и обратили недоумѣвающіе и полные отчаянія взгляды на капельмейстера, еле осмѣливающагося смотрѣть въ ихъ сторону. Началось пѣніе. Но вскорѣ вниманіе слушателей было отвлечено появленіемъ Джэка; онъ съ разсерженнымъ видомъ прошелъ черезъ залъ и вышелъ. По окончаніи пѣнія наступила полная тишина, среди которой баритонъ, съ выраженіемъ облегченія на лицѣ, сѣлъ на свое прежнее мѣсто.

— Я все больше начинаю понимать эту музыку, — замѣтила мистрисъ Хоскинъ.

— Неужели? Если бы только можно было скорѣй понять это, — отвѣтилъ онъ. — Но я, конечно, только шучу, — добавилъ онъ, замѣтивъ, что его слова непріятны. — Великолѣпно! Я желалъ бы настолько понять эту музыку, чтобы получить отъ нея удовольствіе. Что это истинная, классическая школа — это я все же понимаю. Когда вступаютъ духовые инструменты, эффектъ поразительный.

Теперь предстояло пѣть двумъ извѣстнымъ пѣвицамъ, изображающимъ Азію и Па��гею, и публика ждала пріятнаго отдохновенія въ хорошенькомъ дуэтѣ. Но Азія и Пантея запѣли такъ же своеобразно, какъ Прометей. Онѣ пожали слабые, нерѣшительные злаки одобренія. Слѣдующее за симъ «Шествіе горъ» начиналось съ темной полуночи въ Е-Moll, тянулось до утренней зари въ А-Dur и завершилось радостными звуками, исполненными оркестромъ въ соединеніи съ хоромъ, которые поразили публику и вызвали нервное смѣшеніе рукоплесканій и шиканья.

— Какъ глупы эти люди! — воскликнула мистрисъ Гербертъ. — Что за тупость! Они и не представляютъ себѣ,^: что это за дивная музыка. О Боже! Боже!

— Я долженъ признаться, — возразилъ ея мужъ, — я не могу разслышать во всемъ этомъ ни одного музыкальнаго тона.

— Какъ же это можетъ быть! — замѣтила Орели. — Это великолѣпно… возвышенно!

— Это раздираетъ уши, — возразилъ Адріанъ. — Твои уши, вѣроятно, выносливѣе моихъ. Надо надѣяться, что въ слѣдующемъ отдѣленіи мы услышимъ хоть немного мелодіи — хотя бы для разнообразія.

— Несомнѣнно. Произведеніе переполнено мелодіями. — Гербертъ нашелъ, что конецъ сочиненія лишь подтвердилъ его мнѣніе. Онъ заключался изъ арій Земли и Луны, которыя публика слушала въ благоговѣйномъ смущеніи и которыя повторялъ хоръ съ признаками видимой усталости.

— Чортъ побери! — воскликнулъ Хоскинъ, отъ души присоединяясь къ аплодисментамъ, раздавшимся со стороны дешевыхъ мѣстъ. — Великолѣпно! Я радъ былъ бы это еще разъ услышать.

Аплодисменты стали если и не бурными, то все же дружными, такъ всѣмъ хотѣлось по добродушію вызвать композитора, если не за успѣхъ, то хотя бы за труды. Джэкъ, опять появившійся въ залѣ, чтобы выслушать «Шествіе горъ», снова всталъ съ мѣста. Присутствующіе, узнавшіе его, стали аплодировать сильнѣе, предполагая, что онъ идетъ къ оркестру. Но оказалось, что онъ направился къ выходу и вышелъ изъ зала съ такимъ же недовольнымъ видомъ, какъ въ первый разъ.

— Какъ жаль! — заявила Мэри. — Онъ такой торопливый.

— Такимъ ему и надо быть, — отвѣтилъ Хоскинъ. — Мнѣ вещь нравится. И я даю тебѣ слово, Мэри, что это огромный трудъ. Я при этомъ не могу не вспоминать желѣзную дорогу отъ Нью-Іорка въ Санъ-Франциско.

— Несомнѣнно великій трудъ! Ты даже это замѣтилъ, — сказала Мэри, которая сама не вполнѣ схватила эту музыку. Если люди не такъ аплодируютъ, какъ бы слѣдовало, то ихъ удерживаетъ только зависть: всѣ люди такъ или иначе музыканты.

— До слѣдующаго отдѣленія мы имѣемъ десять минутъ передышки. Походимъ немного и узнаемъ каково мнѣніе Энни.

Орели была растрогана и почти въ слезахъ. Къ нимъ подошелъ мистеръ Фипсонъ и грустно покачалъ головой.

— Вышло такъ, какъ я боялся! — сказалъ онъ.

— Стыдно, — возразила съ жаромъ Орели, — Это позоръ, недостойный англійской націи! Для какой цѣли сочинять для такихъ людей!

— Это превышаетъ ихъ горизонтъ, — сказалъ Фипсонъ. — Я напередъ говорилъ ему это.

— Они понять его не могутъ, — замѣтила Орели. — Такіе факты могутъ ввергнуть артиста въ отчаяніе.

— Меня это не приводитъ въ отчаяніе, — сказалъ Адріанъ тономъ самодовольной увѣренности. — Вещь провалилась, и я утверждаю, что она заслужила этотъ провалъ.

— То, что ты говоришь, недостойно тебя, — воскликнула Орели съ жаромъ, повернувшись къ нему спиной.

— Въ данномъ случаѣ сказать, что провалъ заслуженъ, пожалуй слишкомъ много, мистрисъ Гербертъ, — обратился къ ней Фипсонъ. — Произведеніе не изъ заурядныхъ и превышаетъ пониманіе массы. Джэкъ отважился на слишкомъ многое. Наша публика не выслушиваетъ терпѣливо подобныхъ длинныхъ и сложныхъ вещей. Мнѣ это все очень жаль: люди, которыхъ привлекаютъ наши концерты, являются самой музыкально образованной публикой въ Англіи. Вещь, потерпѣвшая крушеніе здѣсь, не можетъ разсчитывать на успѣхъ гдѣ бы то ни было. А!.. вотъ Мэри!

Послѣдовало представленіе и знакомство. Хоскинъ дружески пожалъ руку Адріану и низко поклонился Орели. Онъ отъ времени до времени украдкой взглядывалъ на нее, не рѣшаясь съ ней заговорить. Орели съ удивленіемъ разглядывала платье Мэри.

— Мнѣ очень больно, каісъ поступаютъ съ мистеромъ Джэкомъ, — сказала послѣдняя. — Чернорабочая публика не оцѣнила бы менѣе его таланта, чѣмъ сегодняшняя публика.

— Моя жена въ гнѣвѣ на меня за то, что я ничего не чувствовалъ, — пояснилъ Герберта,

— Вы всегда такой же были, — замѣтила Мэри. — Мой мужъ въ восторгѣ отъ «Прометея».

— Мистеръ Хоскинъ музыкантъ?

— Повидимому больше васъ, такъ какъ онъ могъ оцѣнить мистера Джэка.

Фипсонъ началъ объяснять достоинства произведенія. Мэри, Адріанъ и онъ, какъ старые знакомые, затѣяли вскорѣ подходящій къ случаю разговоръ, къ которому не присоединились два лица, недавно, благодаря бракамъ, вступившихъ въ ихъ кружокъ. Такимъ образомъ, Хоскину пришлось заговорить съ Орели.

— По-моему очень пріятный вечеръ, — началъ онъ. — Нѣтъ сомнѣнія, что его музыку надо считать въ своемъ родѣ первоклассной.

— Не правда ли? Музыка monsieur Джэка? Такъ она вамъ нравится?

— Поразительно, — отвѣтилъ Хоскинъ такъ громко, какъ-будто разговаривалъ съ глухимъ. — Ше ла труфъ сплонгтидъ, — добавилъ онъ на ломаномъ французскомъ языкѣ.

— Вы совершенно правы, monsieur, — отвѣтила Орели тоже на дурномъ французскомъ языкѣ. — Мнѣ кажется, что въ холодномъ непониманіи этихъ людей есть что-то низменное. Стоитъ ли писать великія произведенія, когда на нихъ глядятъ, какъ на ничего нестоящія вещи? Если здѣсь желаешь имѣть успѣхъ, надо быть дѣльцомъ. Торговля губить Англію. Она дѣлаетъ людей непонимающими искусства.

— Ше пе бё фу гомпрендеръ, — пролепеталъ Хоскинъ. — Говоря по правдѣ, — прибавилъ онъ, — я заговорилъ съ вами по-французски только, чтобы завязать разговоръ. Но вы не продолжайте такимъ же способомъ и говорите мнѣ на моемъ родномъ языкѣ. Я могу говорить по-французски очень плохо, ну, а другихъ я никогда не понималъ.

— Вотъ какъ! — сказала Орели, внимательно слѣдившая за его англійской рѣчью и пытавшаяся сама заговоріггь на томъ же языкѣ. — Вы нехорошо понимаете меня? Такъ точно и я плохо понимаю по-англійски. Но за послѣднее время я сдѣлала большіе успѣхи. Я ежедневно беру урокъ у мужа.

— Вы отлично говорите. Фу барле тре біанъ… тутафе монъ онклъ. Шеупъ… я хочу сказать, что, слушая васъ, не догадаешься, что вы иностранка… юнъ ероншерпъ.

— Неужели? — спросила Орели, крайне польщенная.

— Въ самомъ дѣлѣ! — подтвердилъ Хоскинъ.

— Это меня удивляетъ. Еще нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ я не говорила ни слова.

— Это-то и происходитъ оттого, что вы раньше уже знали міровой языкъ.

— Вы что хотите этимъ сказать? La langue universelle?

— Конечно — музыка. Музыка! — повторилъ онъ, видя ея удивленіе.

— Ага! Вотъ какъ! — отвѣтила Орели, и съ ея лица исчезло недоумѣніе. — Вы музыку называете міровымъ языкомъ? Это вѣрно. Вы правы.

— Кто изучилъ музыку, тому все должно даваться легко. Музыка такъ неимовѣрно трудна. Я убѣжденъ, что изученіе музыки, такъ сказать… одухотворяетъ людей.

— Конечно! Конечно! У васъ совершенно правильный взглядъ, monsieur. Я съ вами согласна. Понимаете ли, что я говорю?

— Perfet smong! — отвѣтилъ убѣжденно Хоскинъ.

Мэри прервала бесѣду, замѣтивъ мужу, что пора вернуться къ своимъ мѣстамъ. Удаляясь съ нимъ, она виновато взглянула, на него.

— Ты не сердись на меня, — сказала она, — за то, что я представила тебя Сцецимилицѣ. Вы, вѣроятно, съ ней не перемолвились ни единымъ словомъ?

— Почему же? Она очень милая женщина, и мы отлично бесѣдовали. Я всегда могу разговаривать съ иностранцами. А съ ней было особенно легко. Она могла говорить на ломанномъ англійскомъ языкѣ, но сама по-англійски не понимала. Я же обращался къ ней по-французски, но ея французскую рѣчь не понималъ; она, видимо, не француженка. Итакъ, она говорила со мной по-англійски, а я отвѣчалъ по-французски. И мы такимъ образомъ съ нею бесѣдовали такъ же гладко, какъ съ тобой.

Въ то же время Адріанъ не могъ удержаться, чтобы не выразить своего удивленія по поводу выбора Мэри.

— Хотѣлъ бы я узнать, почему она вышла замужъ за этого человѣка, — обратился онъ къ Орели. — Я не могу повѣрить, чтобы она унизилась настолько, чтобы польститься на деньги. Но когда посмотришь, что это за человѣкъ, то трудно предположить въ ней къ нему любовь.

— Почему же нѣтъ? — спросила Орели. — Въ немъ чувствуется нѣсколько коммерческая жилка; но таковы всѣ англичане. Но онъ вмѣстѣ съ тѣмъ и интеллигентный человѣкъ. Въ его взглядахъ есть чуткость.

— Не можетъ быть, чтобы ты говорила серьезно, Орели?

— Совершенію серьезно. Все, что онъ говорилъ мнѣ, было прекрасно. Я увѣряю тебя, что у него тонкое пониманіе музыки. Мнѣ трудно его понять, потому что онъ не особенно хорошо говорить по-французски, какъ и и по-англійски. Но я пришла къ заключенію, что онъ многое передумалъ. Она должна считать себя счастливой, что нашла такого хорошаго мужа. Какое на ней странное платье! Всюду на свѣтѣ надъ ней смѣялись бы какъ надъ эксцентричной. На мой вкусъ, я ничего особеннаго не вижу въ твоей высококультурной миссъ Сутерландъ.

Адріанъ съ удивленіемъ и съ оттѣнкомъ недовольства взглянулъ на жену. Но концертъ снова возобновился, и разговоръ прервался. Были исполнены нѣсколько вещицъ Мендельсона, и онъ въ восторгѣ аплодировалъ, въ то время, какъ она сидѣла молча отвернувшись. По окончаніи концерта они увидѣли, какъ Хоскнны сѣли въ элегантный экипажъ и уѣхали, а Гербертъ, никогда во времена своей холостой жизни не завидовавшій никому, былъ разстроенъ тѣмъ, что ему для жены пришлось нанять извозчика.

Адріанъ еще не подыскалъ себѣ подходящей постоянной квартиры. Они съ женой жили на первомъ этажѣ одногодома въ Кензингтонъ Родъ. Орели, всегда предоставлявшая матери всѣ хозяйственныя заботы, мало понимала въ хозяйствѣ и не могла даже заняться пріисканіемъ квартиры. Ихъ квартирная хозяйка готовила имъ обѣдъ, и Адріанъ платилъ каждую недѣлю по счету, при чемъ Орели увѣряла, что сумма счета неслыханнаго размѣра и что хозяйка ихъ обкрадываетъ. Но онъ, однако, не дѣлалъ ни единаго шага, чтобы завести болѣе экономную систему.

Они прибыли домой безъ четверти двѣнадцать. Адріанъ затушилъ газъ, когда Орели поднялась, и наложилъ дверную цѣпь, такъ какъ зналъ, что всѣ въ домѣ уже спали. Поднявшись вслѣдъ за ней въ квартиру, онъ услыхалъ звуки рояля и, войдя въ комнату, увидѣлъ ее передъ инструментомъ. Она не оглянулась, когда онъ вошелъ, но продолжала играть, перегнувъ голову слегка къ спинѣ и повернувъ ее на бокъ — привычка, которую она всегда имѣла, когда играла. Онъ взволнованно прошелся нѣсколько разъ взадъ и впередъ по комнатѣ. Потомъ скинулъ съ себя сюртукъ, привернулъ газовый рожокъ и привелъ въ порядокъ вещицы на каминѣ.

— He поздно ли, Орели, чтобы еще теперь играть? — спросилъ онъ. — Двѣнадцать часовъ и уже всѣ въ домѣ, вѣроятно, спятъ.

Орели пришла въ себя, какъ бы очнувшись отъ сна, и повела плечами, затѣмъ она закрыла рояль и, направившись къ удобному креслу, сѣла съ видомъ усталости.

Гербертъ былъ недоволенъ самимъ собой за то, что ее прервалъ, и разсерженъ на нее, потому что она была причиной его недовольства. Но когда онъ увидѣлъ ее сидящую въ креслѣ и опять, видимо, забывшую о его присутствіи, въ немъ пробудился порывъ любви.

— Дорогая!

— Какъ? — спросила она, опять придя въ себя. — Au’eslсе que c’est?

— За ночь здѣсь стало прохладно. Хорошо ли, что ты сидишь здѣсь въ своемъ легкомъ платьѣ, когда въ каминѣ нѣтъ огня?!

— Я не знаю.

— Не принести ли тебѣ шаль?

— Не стоитъ, мнѣ не холодно, — сказала она такимъ тономъ, какъ-будто тяготилась его заботливостью.

— Орели, — началъ онъ снова послѣ краткаго молчанія, — я сегодня узналъ, что вернулась моя мать.

Отвѣта не послѣдовало.

— Орели, — повторилъ онъ недовольный, — слышишь, что и тебѣ говорю?

— Да, я слышу.

Но она не взглянула на него.

— Я говорю, что мать моя въ городѣ. Я думаю, намъ слѣдуетъ ее навѣстить.

— Конечно, ты навѣстишь ее, если тебѣ этого хочется. Она твоя мать.

— Но вѣдь ты поѣдешь со мной, Орели, не правда ли?

— Никогда! Никогда!

— Даже ради меня, Орели?

— Разница большая въ томъ, сдѣлаю ли я что-нибудь ради тебя или ради твоей матери. Я замужемъ не за ней.

Гербертъ вздрогнулъ.

— Это очень жестокія слова для англійскаго уха! — отвѣтилъ онъ.

— Я говорю не по-англійски, а говорю языкомъ своего сердца. Твоя мать оскорбила меня, и ты не вправѣ просить меня итти къ ней. Моя мать никогда не оскорбляла тебя. А все же я отправила ее, потому что ты не выносилъ ее и потому что по-англійскимъ обычаямъ малъ не должна оставаться при замужней дочери. Я знаю, что ты не на ней женился, и я не упрекаю тебя въ томъ, что мнѣ пришлось съ ней разстаться. Но я такую же свободу требую и для себя.

— Орели! — воскликнулъ Гербертъ, не спускавшій съ нея глазъ. — Ты несправедлива. Былъ ли я когда-нибудь виновенъ въ недостаточной вѣжливости къ твоей матери? Сказалъ ли я ей когда-нибудь намѣренно непріятное слово?

— Ты былъ съ ней, какъ и со всѣми, очень любезенъ. Я ничего и не говорю.

— Какимъ образомъ могла мать моя тебя обидѣть? Ты никогда съ ней и не разговаривала, и за мѣсяцъ до нашей свадьбы она уѣхала въ Шотландію.

— Она туда уѣхала изъ опасенія, чтобы я какъ-нибудь съ ней не заговорила. Почему не поговорила она со мной, когда я въ послѣдній разъ встрѣтилась съ ней? Она знала, что мы помолвлены. Она можетъ быть горда. Хорошо, горда и я. Я артистка, и королевы дружески пожимали мнѣ руку. Твоя мать думаетъ, что англійская дама стоитъ выше всѣхъ королевъ! Мы можемъ прожить одна безъ другой, какъ прожили до сихъ поръ. Я не мѣшаю тебѣ къ ней итти, но сама непойду.

— Ты не вѣрно судишь о мотивахъ моей матери. Она не горда — въ этомъ смыслѣ. Она была недовольна, потому что я ей не позволилъ самой отыскать мнѣ жену.

— Конечно, и она несомнѣнно и теперь еще сердится. Зачѣмъ же раздражать ее еще больше.

— Она слишкомъ благоразумна, чтобы долго сердиться на то, чего уже измѣнить нельзя. Тебѣ, Орели, нечего бояться холоднаго пріема. Раньше чѣмъ я позволилъ бы тебѣ итти туда, я убѣдился бы въ томъ, что ты будешь хорошо принята.

— Я прошу тебя, Адріанъ, не терзай меня больше твоей матерью. Я ее не знаю и знать не хочу. Таково было ея желаніе, и ей нечѣмъ быть недовольной. Вѣдь ты можешь же итти безъ меня?

— Почему мнѣ къ ней итти безъ тебя? — спросилъ съ грустью Адріанъ. — Твоя любовь для меня гораздо дороже ея любви. Ты знаешь, какъ мало между нею и мной нѣжности. Но ты знаешь, насколько нежелательна всякая семейная ссора. Это всегда производить дурное впечатлѣніе и ведетъ къ нежелательнымъ послѣдствіямъ. Я бы очень желалъ, чтобы ты на этотъ разъ пренебрегла своимъ личнымъ чувствомъ и помогла мнѣ прекратить существующую рознь.

— Ахъ, да! — воскликнула Орели съ жаромъ, — ты хочешь пожертвовать моей честью для условностей твоего круга.

— Это преувеличеніе говорить о такомъ пустякѣ, какъ-будто дѣйствительно затронута твоя честь. Но я больше говорить объ этомъ не буду. Я готовъ сдѣлать для тебя, Орели, гораздо большее, чѣмъ то, что ты отказываешься для меня сдѣлать. Но зато я люблю тебя.

— Мнѣ не надо твоей любви, — сказала Орели и повернулась къ двери. — Пойди, полюби кого-нибудь другого. Полюби мистрисъ Хоскинъ и разскажи ей, какъ дурно обходится съ тобой твоя жена.

Гербертъ направился за ней.

— Орели, если я буду выносить такое твое отношеніе ко мнѣ, то я стану самымъ смѣшнымъ человѣкомъ въ Англіи.

— Я измѣнить этого не могу. А если ты смѣшонъ, то я не выношу тебя. Становится поздно.

— Ты уже собираешься ложиться?

— Уже! Боже! да вѣдь половина перваго. Ты, кажется, съ ума сошелъ.

— Кажется, я дѣйствительно сошелъ съ ума, Орели. Скажи мнѣ честью всю правду. Мнѣ непереносимо было бы убѣждаться понемногу въ томъ, что ты становишься ко мнѣ холодной. Скажи: перестала ли ты меня любить?

— Можетъ быть, — сказала она равнодушно. — Въ настоящую минуту я не люблю тебя — это совершенно вѣрно. Ты сегодня очень надоѣдливъ,

И она, не взглянувъ на него, вышла изъ комнаты.

Онъ не двинулся съ мѣста нѣсколько мгновеній послѣ ея выхода. Затѣмъ, стиснувъ губы, онъ направился къ столу и вынулъ изъ него немного денегъ, надѣлъ пальто и взялъ со стола листъ бумаги. Но обмокнувъ нѣсколько разъ перо въ чернильницу, онъ, ничего не написавъ, отложилъ бумагу въ сторону. Въ это время ему бросилась въ глаза лежащая на каминѣ брошка, которую Орели надѣвала. Онъ взялъ ее и собирался опустить въ карманъ, какъ вдругъ, какъ бы спохватившись, положилъ ее назадъ на каминъ. Затѣмъ онъ затушилъ газъ и вышелъ изъ комнаты. Спустившись нѣсколько ступеней, онъ вдругъ услышалъ, какъ надъ нимъ отворилась дверь и на площадкѣ лѣстницы раздались легкіе шаги. Онъ остановился, притаивъ дыханіе.

— Адріанъ, дорогой, это ты?

— Что такое?

— Когда ты придешь, принеси мнѣ маленькую книжку, которая лежитъ на роялѣ. Она красная, а въ ней вложенъ мой платокъ.

Онъ задумался.

— Хорошо, дорогая, — сказалъ онъ затѣмъ ласково и, несмотря на приготовленіе къ уходу, вернулся въ гостиную. Онъ взялъ красную книжку и поднялся наверхъ; тамъ онъ засталъ жену въ кровати, спокойную и неподозрѣвавшую, что онъ намѣревался сдѣлать; рядомъ съ ней горѣла лампа и бросала яркій свѣтъ на подушку.

Адріанъ привыкъ вставать аккуратно въ восемь часовъ, когда горничная стучала въ дверь. Орели же была лѣнива, и часто мужъ пилъ утренній чай одинъ. На утро послѣ концерта онъ всталъ какъ всегда и дѣлалъ по возможности больше шума, чтобы разбудить ее. Это ему не удалось; тогда онъ перешелъ въ уборную и послѣ долгаго омовенія опять вернулся къ женѣ.

— Орели!

Наступило молчаніе, прерываемое ея равномѣрнымъ дыханіемъ.

— Орели! — сказалъ онъ громче.

Она отвѣтила какимъ-то ворчаніемъ.

— Ужъ двадцать минутъ девятаго, — добавилъ онъ очень громко и отчетливо.

Она двинулась и сказала что-то, чего онъ не понялъ, но разслышалъ, что она говорила по-польски.

— Сейчасъ! — сказала она по-французски сонливо.

— Скорѣй! — повторилъ онъ, кладя ей руку на плечо. — Не потрясти ли тебя?

— Нѣтъ, нѣтъ, — отвѣтила она, немного приподнимаясь. — Не тряси меня, прошу тебя. Я не хочу, чтобы ты меня трясъ, — добавила она затѣмъ съ сердцемъ. — Я встаю. Нѣтъ ли писемъ?

— Я еще внизу не былъ

— Пойди и посмотри.

— Но ты опять заснешь?

— Нѣтъ, нѣтъ. Я скоро приду внизъ, а если есть интересныя письма, принеси мнѣ.

Онъ вернулся въ уборную, окончилъ свой туалетъ и спустился внизъ. Тамъ онъ нашелъ нѣсколько писемъ. Онъ взглянулъ на нихъ и вернулся къ Орели. Она опять крѣпко спала.

— Ахъ! Орели! Орели! Это изъ рукъ вонъ! Ты опять спишь!.

— Какъ ты сердишь меня! — сказала она, протирая глаза и съ нетерпѣніемъ глядя на него. — Который часъ?

— Безъ двадцати минутъ девять.

— Только, то?

— Только! Вставай, Орели, тамъ ждутъ тебя три письма. Два изъ Вѣны.

Орели вскочила и присѣла на кровать.

— Скорѣй дай мнѣ ихъ! — сказала она.

— Я оставилъ ихъ внизу.

— Ахъ! — сказала Орели съ сердцемъ.

Адріанъ поторопился выйти изъ комнаты, боясь, что она пошлетъ его за письмами. Онъ занялся газетой. Черезъ четверть часа пришла она и взялась за свои письма, предоставивъ ему разливать чай. Воцарилось молчаніе.

— Конечно я поѣду! — вдругъ воскликнула она.

— Поѣдешь… куда? — спросилъ Адріанъ и поблѣднѣлъ.

— Въ Вѣну… въ Прагу… въ Будапештъ, въ мой любимый Будапештъ.

— Въ Вѣну?

— Въ Вѣнѣ будетъ давъ Шумановскій концертъ. Требуютъ моего участія, и я поѣду. Я считаюсь спеціалисткой въ исполненіи Шумановской музыки. Никто на свѣтѣ его такъ не играетъ, какъ я. И мнѣ не терпится свидѣться съ моими вѣнскими друзьями. Тутъ такъ тоскливо.

— Но вѣдь, Орели, у меня работа. Я не могу уѣхать въ это время года.

— Да этого и не требуется. Я и не думала просить тебя ѣхать со мной. Нѣтъ! Меня всюду будетъ сопровождать моя мать. Она любить нашъ прежній образъ жизни.

— Такъ ты собираешься меня скоро покинуть?

— Мой бѣдный Адріанъ, — сказала она, ласково склонившись къ нему. — Неужели ты придешь безъ меня въ отчаяніе? Но ты не безпокойся! Я вернусь съ деньгами и утѣшу тебя. Музыка — мое призваніе, какъ для тебя живопись. Мы недолго будемъ въ разлукѣ.

Адріанъ былъ очень огорченъ, но онъ могъ только со страстью глядѣть на нее.

— Мнѣ кажется, — сказалъ онъ черезъ нѣкоторое время, — что тебя радуетъ мысль покинуть меня.

— Мнѣ надоѣла эта жизнь. Меня свѣтъ начинаетъ забывать, и другіе занимаютъ мое мѣсто.

— И въ Вѣнѣ ты будешь счастливѣе, чѣмъ здѣсь?

— Конечно. А то почему мнѣ было бы желать ѣхать туда? Я чуть не умираю отъ нетерпѣнія, когда читаю въ газетахъ о музыкѣ, отъ которой я теперь отдалилась.

— А я пока буду работать одинъ въ своей мастерской, умру отъ нетерпѣнія, дожидаясь тебя.

— Ну! Это для меня еще лишнее основаніе къ тому, чтобы уѣхать. Тебѣ не годится быть такъ влюбленнымъ въ меня.

— Я боюсь, что это вѣрно, Орели. Но развѣ тебѣ пріятно, когда возлѣ тебя не будетъ человѣка, любящаго тебя.

— Всюду найдутся люди, которые меня любятъ. Въ Вѣнѣ есть студентъ; въ немъ шесть футовъ росту; у него красивые волосы, и онъ заставляетъ какого-то пріятеля сочинять ему ужасные стихи, которые онъ выдаетъ за свои. Боже! какъ этотъ меня любитъ! Въ Лейпцигѣ есть старый профессоръ, почти такой же безумный, какъ ты, мой Адріанъ. О, да, я нигдѣ не почувствую недостатка въ любящихъ людяхъ.

— Орели, ты или съ ума сошла, или жестока, или только пуста, если можешь говорить мнѣ такія вещи!

— Ты не ревнуешь ли? Ха-ха! Онъ ревнуетъ моего красиваго волосатаго студента и моего стараго профессора… Но не бойся, другъ мой. Для всѣхъ этихъ мужчинъ моя мать настоящій дьяволъ. Они боятся ее больше чорта, въ котораго, конечно, не вѣрять.

— Я не могу вѣрить, тебѣ, Орели! Я не могу вѣрить твоей матери!

— Ты хорошо говоришь. А если ты мнѣ не вѣришь, то никогда больше меня не увидишь. Я только пошутила. Но послѣзавтра я должна выѣхать. Ты отправляйся со мной въ Викторіа-Статіонъ и уложи мои вещи. Я безъ матери не умѣю путешествовать.

— Пока ты не будешь въ ея рукахъ, я не покину тебя, мое сокровище, — сказалъ Адріанъ ласково. — И ты будешь мнѣ часто писать, не правда ли, Орели?

— Я не могу писать… ты это знаешь, Адріанъ. Мама будетъ писать тебѣ: у нея всегда есть о чемъ писать. Мнѣ надо будетъ очень много упражняться и нельзя будетъ сидѣть и утомлять свои пальцы писаніями. Я буду писать, когда явится надобность… я увѣрена, что позабуду какія-нибудь вещи.

Адріанъ молча допивалъ чай и молча взглядывавъ на жену съ восторгомъ, смѣшаннымъ съ отчаяніемъ.

— Итакъ, — сказалъ онъ, выпивъ чай, — мнѣ предстоитъ съ тобой разстаться, Орели!

— Иди, иди, — возразила она, — мнѣ надо обо многомъ позаботиться, а ты мѣшаешь. Ты сегодня подольше работай въ своей мастерской — до поздняго вечера.

— Я думалъ устроить себѣ свободный день, моя дорогая, и посидѣть съ тобой дома, такъ какъ намъ скоро придется разстаться.

— Невозможно! — воскликнула Орели. — Боже! что за предложеніе! Ты сегодня уходи на нѣсколько болѣе долгій срокъ. Я должна поиграть и подумать о своихъ туалетахъ; мнѣ необходимо быть одной.

Адріанъ грустно взялъ въ руки шляпу.

— Душа моя, жизнь ты моя, — добавила она ласково, — какъ я разрываю твое сердце! — Она взяла его голову въ обѣ руки и поцѣловала его. Онъ ушелъ полный грусти и отчаянія, но и упоенья.

Орели работала все утро. Къ вечеру она положила на нотную подставку Шумановскій концертъ А-dur, придвинула стулъ и вышла изъ комнаты. Вернувшись затѣмъ назадъ, она была иначе одѣта, въ шелковомъ платьѣ. У нея въ присутствіи воображаемой публики была болѣе горделивая осанка, чѣмъ во время концертовъ, и сѣвъ за рояль, она такъ исполнила концертъ, какъ еще никогда. Не успѣла она окончить его, какъ дверь отворилась и горничная доложила: «Мистрисъ Гербертъ». Орели вскочила, насупивъ брови, и только успѣла принять свой скромный видъ и благородныя манеры, какъ въ комнату вошла ея свекровь съ такимъ важнымъ видомъ, какой можетъ имѣть, не будучи смѣшной, только благовоспитанная англичанка.

— Я боюсь, что помѣшала! вамъ, — сказала она входя.

— Нисколько. Это для меня большая честь, madame. Пожалуйста, садитесь.

Мистрисъ Гербертъ собиралась привѣтствовать жену сына поцѣлуемъ. Но Орели вѣжливо, но съ достоинствомъ протянувъ ей руку, стояла отъ нея слишкомъ далеко. Она если не отталкивала, то и не выказали сердечности. Мистрисъ Гербертъ сѣла.

— Вы давно ли въ Лондонѣ, madame?

— Я пріѣхала только третьяго дня, — отвѣтила мистрисъ Герберта на французскомъ языкѣ, на которомъ говорила такъ же легко, какъ и Адріапъ. — По своему здоровью я принуждена проводить всегда зиму въ Шотландіи.

— Значитъ въ Шотландіи климатъ мягче, чѣмъ въ Англіи?

— Не то, чтобы мягче, но я переношу его лучше, — отвѣтила мистрисъ Гербертъ, недружелюбно взглянувъ на Орели.

— Вы тамъ поправились, надѣюсь?

— Вполнѣ, благодарю васъ. Но, право, не помѣшала ли я вамъ? Входя, я слышала, что вы играли, и знаю, какъ бываетъ непріятно посѣщеніе, нарушающее серьезныя занятія.

— Я очень рада поговорить съ вами, вмѣсто того чтобы сидѣть одной и упражняться.

— А вы все еще упражняетесь?

— Несомнѣнно.

— Вы, вѣроятно, страстно любите музыку?

— Это мое призваніе.

— Такъ какъ я мать Адріана, — сказала мистрисъ Гербертъ съ нѣкоторой напыщенностью, — то не позволите ли вы предложить вамъ вопросъ?

Орели утвердительно наклонила голову.

— Вы занимаетесь для того, чтобы въ будущемъ продолжать вашу артистическую карьеру?

— Конечно. Я уже на будущей недѣлѣ буду играть въ Вѣнѣ.

— Я думала, что Адріанъ желалъ бы, чтобы вы совсѣмъ ушли въ частную жизнь, — сказала она, удивленно глядя на Орели. — Спѣшу прибавить, на мой взглядъ вы поступили очень умно, заставивъ его перемѣнить мнѣніе. Онъ поѣдетъ съ вами?

— Это не необходимо. Я, какъ прежде, поѣду съ матерью..

— А какъ поживаетъ ваша мать?

— Отлично, благодарю васъ, madame.

Затѣмъ воцарилось молчаніе. Мистрисъ Гербертъ чувствовала, что съ ней въ домѣ ея сына обходятся какъ съ чужой, но она не знала, было ли это послѣдствіемъ робости Орели или предвзятымъ намѣреніемъ. Она склонилась на сторону перваго предположенія и рѣшила сдѣлать первый шагъ.

— Дорогая моя, — сказала она, — смѣю спросить, какъ васъ называютъ ваши друзья?

— Съ тѣхъ поръ какъ я замужемъ, друзья мои называютъ меня обыкновенно: madame Сцецимилица…

— Я такъ не могла бы васъ называть, — прервала смѣясь мистрисъ Гербертъ. — Я ��того выговорить не могу.

— Это, конечно, некорректно, — продолжала Орели, — но у артистокъ существуетъ обычай сохранять послѣ замужества фамилію, по которой онѣ стали извѣстны. Я буду дѣлать такъ же. Англійскіе мои знакомые называютъ меня мистрисъ Гербертъ.

— Но какъ ваше имя?

— Орели. Но по имени меня зовуть только мой мужъ, моя мать… и немногіе дорогіе мнѣ люди.

— Однако, — продолжала нетерпѣливо мистрисъ Гербертъ, — такъ какъ мнѣ нельзя же васъ звать мистрисъ Гербертъ, то я должна спросить, могу ли я звать васъ Орели?

— Какъ у васъ принято, madame, — сказала Орели, покорно склоняя голову. — Вамъ это извѣстно лучше моего.

Мистрисъ Гербертъ молча взглянула на нее, не зная, зла ли она или глупа и должна ли она сцѣпиться съ ней или приласкать ее?

— Довольны ли вашей поѣздкой въ Шотландію? — спросила Орели, чувствуя себя обязанной занимать гостью.

— Да, вполнѣ. Но теперь я чувствую себя немного утомленной и до августа останусь въ Лондонѣ. Когда соберетесь вы меня навѣстить?

— Вы очень добры, madame, и я очень благодарна вамъ за вашу дружбу… но я уѣзжаю въ Вѣну, а оттуда въ Лейпцигъ и другіе города. Я долгое время не буду собой располагать.

Мистрисъ Гербертъ задумалась, потомъ встала. Вслѣдъ за ней приподнялась и Орели.

— Прощайте, — сказала мистрисъ Гербертъ, протягивая руку.

— Прощайте, madame, — отвѣтила Орели съ поклономъ, исполненнымъ достоинства.

Мистрисъ Гербертъ ушла. Выйдя на улицу, она позвала извозчика и поѣхала въ мастерскую сына, на Фулгали Родъ. Она застала его за мольбертомъ; онъ работалъ менѣе тщательно, чѣмъ прежде.

— Какъ дѣла, мать? — спросилъ онъ. — Садись на тронъ.

Трономъ онъ называлъ стулъ для живыхъ моделей, стоящей на возвышеніи.

— Намъ слѣдовало навѣстить тебя, — продолжалъ онъ, — но Орели уѣзжаетъ. У нея теперь нѣтъ ни минуты свободной.

— Нѣтъ, Адріанъ, вамъ не было необходимости это дѣлать. На моей обязанности лежало — быть у твоей жены, и я въ данную минуту прихожу изъ твоей квартиры.

— Неужели? — сказалъ Адріанъ немного испуганно. — Видѣла ты Орели?

— Я ее видѣла.

— Ну! что ты о ней скажешь?

— Я думаю, что поведеніе ея безупречно, а ея манера держаться не подлежитъ критикѣ.

— Хорошо ли обошлось у васъ свиданіе?

— Твоя жена дама, Адріанъ, и я дама. При такихъ условіяхъ непріятностей быть не можетъ. Хотя объ этомъ не было сказано ни слова, но мы обѣ ясно поняли, что я въ другой разъ уже не переступлю порога твоего дома и что дѣла помѣшаютъ твоей женѣ отдать мнѣ визитъ.

— Мать, серьезно ли ты говоришь?

— Совершенно серьезно, Адріанъ. Я сюда пришла, чтобы спросить, поступила ли твоя жена согласно твоему желанію или сама отъ себя рѣшила не поддерживать знакомства съ твоей семьёй?

— Ну! тебѣ это такъ показалось!

— Что же это за разумный отвѣть на мой вопросъ!

— Я не вижу неразумія, утверждая, что Орели, какъ иностранка, не знакома съ англійскимъ этикетомъ. Ты, вѣроятно, не такъ ее поняла. Вѣдь и ты можешь ошибиться, мать.

— Я уже говорила тебѣ, что манеры у твоей жены прекрасныя. Если ты того взгляда, что на мое мнѣніе положиться нельзя, то намъ безцѣльно разговаривать. Я желаю только знать одно: предположимъ, что я права въ своемъ взглядѣ на вещи; скажи мнѣ, твоя жена, такъ поступала по твоему наущенію или по собственному желанію?

— Положительно не по моему наущенію, — сказалъ Адріанъ разсердившись. — Я не имѣю обыкновенія ей дѣлать наущеній. А если бы я ихъ и дѣлалъ, то они не были бы такого сорта. Если Орели была съ тобой вѣжлива, то я не вижу, по какому праву ты ожидала бы большаго. Она была тобою плѣнена, когда видѣла тебя въ первый разъ. Но я знаю, что она была оскорблена тѣмъ, какъ ты избѣгала ея знакомства, когда мы были помолвлены, даже тогда, когда ты встрѣчалась съ ней въ одной комнатѣ.

— Она права не имѣетъ обижаться на это. Ты долженъ былъ мнѣ ее представить какъ твою невѣсту.

— Я на это не могъ рѣшиться послѣ нашего разговора по этому поводу, — отвѣтилъ холодно Адріанъ.

— Намъ нечего снова поднимать разговоръ объ этомъ. Я только хотѣла знать, считаешь ли ты, что я должна сдѣлать еще дальнѣйшіе шаги къ сближенію. Я бы не желала, чтобы ты меня обвинялъ въ отчужденности отъ твоей жены. Я была у нея, а она не спросила меня, можетъ ли она быть у меня? Я старалась обращаться съ ней, какъ съ членомъ семьи; она же оставалась въ границахъ вѣжливой, но холодной отдаленности. Я просила ее навѣстить меня, — но она извинилась. Можно ли мнѣ было сдѣлать больше этого?

— Я думаю, ты при первомъ свиданіи могла сдѣлать больше.

— Могу ли я теперь сдѣлать еще что-нибудь?

— Это тебѣ виднѣй, чѣмъ мнѣ.

— Ты, какъ я вижу, не можешь дать мнѣ честнаго и правдиваго отвѣта. Но я прошу тебя принять во вниманіе, что я выразила желаніе принять у себя твою жену; что я сдѣлала всѣ обычные въ такомъ случаѣ шаги и что они ни къ чему не привели по ея винѣ, а не по моей.

— Совершенію вѣрно, хотя я не думаю, чтобы это обстоятельство возбудило бы въ свѣтѣ хоть какой-нибудь интересъ.

— Спасибо, Адріанъ. Я теперь пойду. Надѣюсь, что ты къ женѣ проявляешь сердечность и уваженіе, съ какими началъ теперь относиться ко мнѣ.

— Она не жалуется, мать. А я никогда намѣренно не бывалъ съ тобой непочтителенъ. Но ты часто такъ задѣваешь меня, что это парализуетъ мое всегдашнее желаніе быть съ тобой въ миру. Мнѣ жаль, что у васъ съ Орели ничего не вышло.

— Мнѣ тоже. Я не думала, что она уже настолько давно за тобой замужемъ, что потеряла желаніе тебѣ нравиться. Но можетъ быть она считала, что будетъ тебѣ тѣмъ болѣе пріятна, чѣмъ будетъ дальше отъ меня.

— Ты полна невѣрныхъ предположеній. Въ дѣйствительности же нѣтъ ничего подобнаго. Она знаетъ, что я противъ семейнаго раздора.

— Въ такомъ случаѣ она не старается тебѣ угодить.

Адріанъ покраснѣлъ, по замолчалъ.

— А ты? Что ты такъ же безъ ума отъ нея, какъ въ прошломъ году?

— Да, — сказалъ Адріанъ, у котораго пылали щеки. — Я люблю ее больше, чѣмъ когда-либо. Я хотѣлъ бы теперь быть съ нею дома. Я осиротѣю, когда она уѣдетъ. Изъ всего выдуманнаго людьми, которые сами никогда не любили, самая гнусная, эгоистичная и циничная та ложь, будто супружество уничтожаетъ любовь.

Мистрисъ Гербертъ глядѣла на него удивленно.

— Ты странное дитя, — сказала она. — Почему же ты не ѣдешь съ ней?

— Она не желаетъ, чтобы я ѣхалъ съ ней, — сказалъ Гербертъ кратко, отворачивая лицо, какъ бы принимаясь за работу.

— Неужели! И ты и въ этомъ не хочешь ей тоже противорѣчить?

— Она права, желая, чтобы я оставался здѣсь. Это была бы только для меня потеря времени, и во время цѣлаго ряда концертовъ я отвыкъ бы отъ работы. Я, если смогу, желаю остаться здѣсь.

— Если сможешь?

— Да, мать, если смогу. Но я думаю, что не пройдетъ и недѣли, какъ я буду снова съ ней. Я могъ быть равнодушнымъ сыномъ; и я знаю, что я дурной мужъ, но я самый безумный въ мірѣ любовникъ.

— Но ты говоришь, что ты дурной мужъ?

— Не въ отношеніи ея. Но я не достаточно думаю о своихъ обязанностяхъ къ себѣ самому.

Мистрисъ Гербертъ засмѣялась.

— Объ этомъ не тужи, — сказала она. — Время избавитъ тебя отъ этой погрѣшности, если она существуетъ не только въ твоемъ воображеніи. Я никогда не встрѣчала человѣка, слишкомъ мало думавшаго о себѣ. Прощай, Адріанъ.

— Прощай, мать.

«Какой я оселъ, что говорю съ ней о моихъ чувствахъ, — сказалъ онъ самъ себѣ по уходѣ матери. — Ну, да если она ихъ не пойметъ, то это ее и не огорчитъ. Нѣтъ, въ ней для этого слишкомъ мало ко мнѣ участія. Она даже не пожелала поглядѣть на мои картины. Раньше это огорчило бы меня. Теперь я одно бремя замѣнилъ другимъ; вмѣсто нелюбви къ матери у меня обожаніе къ женѣ».

Онъ вздохнулъ и принялся за работу, несмотря на угасающій денной свѣтъ.

Была чудная лунная ночь. Въ одной изъ пустынныхъ улицъ Парижа вдругъ отворилась дверь, и съ шумомъ и руганью были вытолкнуты изъ двери трое людей: нарядно одѣтая женщина, но съ краснымъ отъ возбужденія и выпитаго вина лицомъ, гибкій, сильный и красивый молодой англичанинъ, на видъ лѣтъ восемнадцати или двадцати и тщедушный французъ, съ накрашенными усами и преступнымъ выраженіемъ лица. Англичанинъ и женщина казались взволнованными; ихъ спутникъ проявлялъ признаки сильнаго гнѣва, но не терялъ самообладанія. Въ ту минуту, какъ они переступили порогъ, за ними захлопнулась дверь и молодой англичанинъ, не взирая на отборную ругань женщины, началъ ногами бить въ дверь.

— Пойдемъ, Анатоль! — сказала женщина и потянула за соб��й француза, который съ насмѣшкой глядѣлъ на англичанина.

— Тише! — закричалъ послѣдній, догоняя ихъ. — Тише вы! Эта дама пойдетъ со мной. Я полагаю, что вы ей надоѣли, проклятый мошенникъ, такъ какъ ее, благодаря вамъ, вытолкали изъ игорнаго зала. Вамъ самое лучшее было бы улепетнуть, если не желаете, чтобы я разбилъ вамъ затылокъ… я бы это сдѣлалъ въ одну минуту, если бы видѣлъ въ васъ хоть немного болѣе приличнаго противника.

— Что онъ говоритъ, Ната? — спросилъ французъ и взглянулъ на англичанина, какъ бы желая угадать его мысль.

Женщина щелкнула пальцами и насколько могла перевела слова англичанина.

— Послушай-ка, маленькій человѣчекъ, — сказавъ французъ, подходя къ своему противнику, — ночной воздухъ тебѣ вреденъ. Я посовѣтовалъ бы тебѣ итти домой и лечь въ кровать, если не хочешь, чтобы я потревожилъ твою нянюшку и не прислалъ ее за тобой.

— Что? ты говоришь мнѣ итти въ кровать? Ты узнаешь, кто я! — возразилъ молодой человѣкъ, принимая позу англійскаго боксера и съ вызывомъ глядя на противника. Но Анатоль въ ту же минуту ногой ударилъ его въ носъ, что оглушило его. Боль была непереносимая, и юноша закрылъ лицо рукой. Въ эту минуту французъ изо всей силы ударилъ его подъ ложечку, такъ что англичанинъ упалъ навзничь на мостовую и лишился чувствъ.

— Ха-ха! — засмѣялся Анатоль, довольный своимъ геройствомъ. — Perlotte! Съ твоего англійскаго боксера довольно, Ната.

— Cré matin! Ты прямо чортъ, Анатоль. Пойдемъ теперь.

Спустя минуту улица снова погрузилась въ полную тишину и опустѣла, если не считать неподвижнаго тѣла; лежащаго на мостовой. Вскорѣ затѣмъ изъ-за угла выѣхала закрытая карета, въ которой сидѣла дама съ бѣлымъ шарфомъ на головѣ и накидкой, покрывающей элегантный вечерній туалета. Она сидѣла въ задумчивости, перегнувшись къ спинкѣ кареты, какъ вдругъ лошадь такъ внезапно остановилась, что она подалась всѣмъ тѣломъ впередъ. Кучеръ кому-то что-то крикнулъ. Она взглянула въ окно и къ ужасу своему увидѣла между ногъ лошади человѣка, который съ трудомъ приподнимался на рукахъ и колѣняхъ и снова упалъ на спину съ протяжнымъ болѣзненнымъ стономъ.

— Боже мой! — воскликнула дама, быстро отворяя дверцы и выходя изъ кареты. — Дайте мнѣ фонарь. Это молодой человѣкъ! Только бы онъ былъ еще живъ!

Кучеръ неохотно слѣзъ съ козелъ съ фонарёмъ въ рукахъ. Дама нетерпѣливо взглянула на него, ожидая, что онъ подниметъ впавшаго въ обморочное состояніе незнакомца. Но онъ только взглянулъ на него недовѣрчиво и остался стоять на нѣкоторомъ разстояніи.

— Не можете ли вы поднять его? или по крайней мѣрѣ помочь ему подняться? — спросила она.

— Не дуракъ же я! — отвѣтилъ кучеръ. — Лучше съ нимъ не связываться. Это дѣло полиціи.

Дама пренебрежительно надула губы и склонилась къ больному, который съ трудомъ открылъ глаза. Онъ удивленно взглянулъ на нее и приподнялъ руку. Она, ни о чемъ не думая, взяла его руку.

— Вамъ теперь лучше? — спросила она съ безпокойствомъ. — Я надѣюсь, что вы не опасно ранены.

— Что случилось? — спросилъ молодой человѣкъ.

— Вы ранены? — повторила она по-англійски.

— Нисколько! — отвѣтилъ онъ съ оттѣнкомъ пьяной веселости. Онъ попробовалъ было засмѣяться, но поморщился отъ боли и наконецъ съ трудомъ всталъ на ноги. Кучеръ попятился отъ него, но дама стояла все на томъ же мѣстѣ.

— Гдѣ онъ? — воскликнулъ онъ, озираясь кругомъ. — Выходи, ты, трусъ. Выходи! покажись! Хорошо напасть, а потомъ убѣжать и скрыться! Я побью тебя за твое нападеніе. Хочешь сразиться со мной какъ мужчина?

Послѣднія слова онъ проговорилъ съ сердцемъ и погрозилъ кучеру, который поторопился отойти. Незнакомецъ направился къ нему, взмахнулъ кулакомъ, но отъ удара по воздуху пошатнулся самъ, такъ что споткнувшись снова очутился лицомъ къ лицу съ дамой.

— Извините, — сказалъ онъ. — Прошу прощенья. Подлецъ сильно ударилъ меня, по лицу, такъ что я плохо сознаю, гдѣ я. Право! вышла удивительная исторія, — добавилъ онъ съ веселой игривостью. — Куда же онъ дѣлся?

— О комъ говорите вы? — спросила дама по-французски.

— О… о… je parle d’un polisson, qui mа donne un affreux coup de pied въ носъ. I’ai un grand désir d’enfoncer ce lâché inandot.

— Къ несчастью, monsieur, васъ ударила моя лошадь. Я въ отчаяніи….

— Нѣтъ! нѣтъ! Я говорю вамъ, что меня ударилъ господинъ по имени Анатоль, шулеръ. Попадись онъ мнѣ когда-нибудь, ужъ я научу его англійской Savate. Я отброшу его съ одного конца Парижа на другой.

Говоря это, онъ качнулся въ сторону и схватился за дверцы кареты, чтобы не упасть.

— Madame, — сказалъ кучеръ, оглядываясь по сторонамъ въ надеждѣ увидѣть полицейскаго, — развѣ выше видите, что онъ пьянъ? Вы лучше оставьте его.

— Я не пьянъ, — сказалъ съ серьезнымъ видомъ молодой человѣкъ. — Я выпилъ, но даю честное слово, что я не пьянъ. Я подвергся нападенію, и меня ударили въ голову, и я чувствую себя плохо. Я не могу вспомнить, какъ вы сюда попали, но знаю, что вы меня подняли. Надѣюсь, вы не оставите меня.

На даму подѣйствовали его юность и довѣрчивость, съ которой онъ обращался съ своей просьбой. Ей было жаль его, но она не знала, какъ ей быть.

— Гдѣ вы живете? — спросила она. — Я довезу васъ домой.

Онъ покраснѣлъ.

— Я весьма вамъ благодаренъ, но у меня нѣтъ опредѣленнаго мѣста жительства. Мнѣ надо ѣхать въ какую-нибудь гостиницу. Вы очень добры, но я не хочу васъ дольше утруждать. Я пришелъ теперь въ себя.

Но онъ еще очень плохо пришелъ въ себя. Простоявъ нѣсколько мгновеній, не опираясь о карету, онъ вдругъ быстро присѣлъ на край тротуара и нѣсколько разъ тихо простоналъ.

— Вы извините меня, мистрисъ Гербертъ, — сказалъ онъ. — Я не могу стоять. Вы оставьте меня здѣсь; я понемногу отдохну.

— Tiens! tiens! tiens! Вы меня знаете, monsieur. Я тоже припоминаю ваше лицо, но не знаю вашего имени.

— Васъ всякій знаетъ. Вы же, вѣроятно, видѣли меня у мистрисъ Фипсонъ, въ Лондонѣ. Я былъ тамъ въ одно время съ вами. Но вы, право, уѣзжайте теперь. Этотъ домъ — игорный вертепъ; каждую минуту оттуда могутъ вырваться люди. Не оставайтесь здѣсь больше, чтобы не видѣли вашей кареты,

— Но мнѣ не хочется оставить васъ здѣсь одного и не вполнѣ здороваго.

— Не безпокойтесь обо мнѣ. Это мнѣ подѣломъ. А мнѣ пріятнѣе, чтобы вы уѣхали.

Она повернулась къ каретѣ, подняла ногу на подножку, по затѣмъ опять оглянулась на него. Онъ растерянно глядѣлъ на нее.

— Но вѣдь это безсердечно! — воскликнула она и опять вернулась къ нему. — Поѣдемте, monsieur, я не могу оставить васъ въ такомъ положеніи; все случилось по винѣ моей лошади. Я отвезу васъ куда-нибудь, гдѣ за вами будутъ ухаживать, пока вы совсѣмъ не поправитесь.

— Это очень милостиво съ вашей стороны, — сказалъ онъ, тихо приподнимаясь и подходя къ каретѣ. Она сѣла; онъ послѣдовалъ за ней и хотѣлъ было занять мѣсто на передней скамейкѣ, но кучеръ, потерявъ терпѣніе, двинулъ лошадь, и молодой человѣкъ невольно повалился рядомъ съ Орели. Онъ нѣсколько минутъ просидѣлъ вытянувшись, затѣмъ склонился на спинку, — прошепталъ слабымъ пьянымъ голосомъ: — Очень милостиво съ вашей стороны, — и заснулъ.

Онъ пробудился оттого, что его раскачивали, и это причиняло ему сильную боль въ головѣ. Старая отвратительная женщина держала его за одно плечо, а кучеръ, ругавшій его пьяной свиньей, вытаскивалъ за другое плечо. Онъ всталъ и вышелъ изъ кареты при грубой помощи обоихъ.. Несмотря на его увѣренія, что онъ можетъ итти одинъ, они вели его къ двери дома. Онъ вырывался, но женщина, оказалась сильнѣй его. Его насильно ввели въ скромную комнату, гдѣ былъ приготовленъ диванъ. Тутъ его попросили лечь и лежать спокойно до прихода доктора. Затѣмъ кучеръ опять съ руганью ушелъ, и было слышно, какъ онъ снаружи докладывалъ дамѣ обо всемъ, что было сдѣлано. Слышенъ былъ и еще третій голосъ, говорившій на странномъ языкѣ.

— Слушайте-ка, — началъ молодой человѣкъ, сидя на диванѣ. — Вы не трудитесь посылать за докторомъ. Я здоровъ.

— Тише, дуракъ, — обратилась къ нему старуха. — Мнѣ некогда выслушивать твою болтовню. Ложись.

— Чортъ побери! не лягу! — воскликнулъ онъ и отбросилъ одѣяло. — Нельзя ли добыть мнѣ содовой воды?

— Ахъ! неблагодарный. Ты такъ-то слушаешься доброй дамы, которая помогла тебѣ!

— Что случилось, madame? — спросила Орели, входя въ комнату.

— Я только просилъ ее не посылать за докторомъ: У меня нѣтъ перелома костей, и доктора мнѣ не надо. Пожалуйста не посылайте за нимъ. Если бы я могъ выпить немного простой воды или, быть можетъ, содовой, то я пришелъ бы совершенно въ себя.

Пока онъ говорилъ, за спиной Орели показалась пожилая дама. Она казалась простуженной; лицо ея было перевязано краснымъ платкомъ, что придавало ей ужасный видъ въ ту минуту, какъ она не особенно доброжелательно взглянула на него.

— Я вамъ принесу чего-нибудь выпить, — сказала Орели. — Мама, — прибавила она, повернувшись къ пожилой дамѣ, — пожалуйста, иди ложись. Твоя щека опять опухнетъ, если ты будешь стоять на сквознякѣ. Я только принесу молодому человѣку воды.

— Молодому человѣку тутъ нечего дѣлать. Ты безумна, Орели, и страшно упряма.

Съ этими словами она исчезла. Молодой человѣкъ покраснѣлъ и попробовалъ встать, но Орели тоже, вся вспыхнувъ, уговорила его не двигаться. Затѣмъ она вышла, обѣщая скоро вернуться, и оставила его со старухой, которая не преминула опять выпустить цѣлый потокъ отборной ругани, которая осталась непонятной для англійскихъ ушей больного.

— Вы могли бы зажать свой ротъ, — сказалъ онъ, когда она, наконецъ, замолчала, — потому что я не понимаю ни слова изъ того, что вы говорите.

— Такъ скажи же ты, негодяй, — повторила старуха, — что дѣлалъ ты на улицѣ, когда попалъ подъ лошадь?

— Je m'étais évanoui.

— Какъ? Ахъ! я понимаю. Но почему же? Что довело тебя до такого состоянія?

— N’importe S’est pas convenable pour une jeunne femme d’entendre des pareilles choses. Это васъ оскорбило бы, если бы вы поняли.

— А! ты смѣешься надо мной. Знаешь ли ты, безбожникъ, что ты у меня и что я могу вышвырнуть тебя за дверь, если захочу!

— Votre discours se fait très pénible, ma mere. Voulez vous avoir la banté зажать себѣ ротъ.

— Что это значитъ? — спросила старуха, удивляясь непонятному слову.

— О! вы слишкомъ много разговариваете, — замѣтила Орели, появляясь съ содовой водой. — Вы, madame, не заставляйте его болтать.

— Его не приходится заставлять, — сказала старуха. — Вы къ нему слишкомъ добры, mademoiselle.

— Какъ вы себя чувствуете, monsieur? Я надѣюсь, что вамъ лучше.

— Благодарю васъ; я отлично себя чувствую. Я хотѣлъ бы вамъ показать одну вещь. Подождите… — говоря это, онъ повернулся на локтѣ и, закутавшись въ одѣяло и свое платье, наконецъ вытащилъ изъ кармана нѣсколько старыхъ писемъ, которыя тутъ же выскользнула у него изъ рукъ и упали на полъ.

— Пьяница! — крикнула на него старуха, набросившись на письма. — Возьми, спрячь ихъ опять. Неужели ты думаешь, что барыню могутъ интересовать твои письма.

— Не горячитесь, мистрисъ Джонсъ, — отвѣтилъ онъ и началъ перелистывать письма. Куда къ ч… положилъ я ее… я знаю, что утромъ она была при мнѣ… а! вотъ она. Видѣли ли вы это когда-нибудь? — спросилъ онъ торжествующе, протягивая Орели фотографическую карточку.

— Tiens; да вѣдь это Адріанъ! — воскликнула она. — Мой мужъ, — обратилась она къ старухѣ. — Вы развѣ дружны съ monsieur Гербертомъ?

— Я мальчикомъ зналъ его, — отвѣтилъ онъ.

Орели улыбнулась; она все еще считала его за мальчика.

— Но это послѣдній его снимокъ, сдѣланный на прошлой недѣлѣ, — сказала она. — Я только что получила такую же карточку. Вамъ онъ прислалъ ее?

— Сестра прислала ее. Теперь, я думаю, вы знаете, кто я.

— Нѣтъ, положительно нѣтъ, monsieur. Я навѣрное видѣла васъ, но не помню ваше имя.

— Вы видѣли меня у Фипсоновъ. Я бесѣдовалъ съ мистеромъ Джэкомъ. Теперь догадываетесь?

Орели покачала головой. Старуха сгорала отъ любопытства, но не могла слѣдить за разговоромъ, который велся то на англійскомъ языкѣ, то на французскомъ, и наконецъ проговорила, потерявъ терпѣніе:

— Что за тарабарщина!

Молодой человѣкъ взглянулъ на Орелй. Вдругъ ему блеснула мысль, и онъ сказалъ:

— Моя фамилія — Битти.

— Да, — сказала Орели, — я отъ мужа слышала объ этой фамиліи. Мнѣ очень непріятно, что вы попали подъ мой экипажъ. Madame, мистеру Битти нужна подушка. Будьте добры, принесите подушку изъ моей комнаты.

Мистеръ Битти протестовалъ противъ этого, увѣряя, что ему и такъ хорошо. Но его прервала старуха, молча указавшая на лежавшую на стулѣ подушку.

— Спасибо, — сказала Орели. — Теперь еще хорошо бы вамъ имѣть при себѣ колокольчикъ, чтобы вы могли позвонить, если ночью вамъ сдѣлается хуже и понадобится помощь. На моемъ туалетномъ столѣ стоить звонокъ.

Старуха строго взглянула на Орели, а: затѣмъ тихонько вышла.

— Теперь, когда эта женщина ушла, — сказалъ покраснѣвшій больной, — я бы хотѣлъ сказать, какъ я вамъ благодаренъ за то, что вы сдѣлали для меня. Если бы вы знали, что я почувствовалъ, когда, лежа на мостовой, раскрылъ глаза и увидѣлъ ваше склонившееся ко мнѣ лицо, то вы навѣрное повѣрили бы и безъ моихъ увѣреній, что я на все способенъ, чтобы доказать вамъ мою благодарность. Я бы желалъ умереть за васъ; хотя это не имѣло бы большого значенія, такъ какъ жизнь моя не стоитъ и соломинки ни для меня, ни для кого другого. Я довольно пожилъ, чтобы устать отъ жизни.

— Вы хотите сказать, что вы еще такъ молоды, что не цѣните жизни, — отвѣтила Орели. улыбаясь, хотя все же его серьезность подѣйствовала на нее. — Я не сомнѣваюсь, что вы мнѣ очень благодарны. Но какимъ образомъ очутились вы подъ моей каретой? На васъ дѣйствительно напали? или вамъ это приснилось?

— На меня дѣйствительно напалъ одинъ человѣкъ. Я не могу разсказать вамъ, какъ все произошло. Я получилъ должное, потому что находился тамъ, гдѣ мнѣ не надо было быть, — въ дурномъ обществѣ.

— Ахъ! — воскликнула Орели и подошла къ нему съ подушкой. — Вы никогда больше этого не дѣлайте, если хотите, чтобы мы оставались друзьями.

— Какъ Богъ святъ, я никогда больше этого дѣлать не буду! Вы исцѣлили меня отъ всякаго подобнаго желанія.

— Приподнимитесь на минутку… такъ! — сказала Орели, склоняясь надъ нимъ и подкладывая ему подъ голову подушку.

Его щеки покрылись густымъ румянцемъ, когда онъ взглянулъ на нее. Когда же она сдѣлала движеніе, чтобы выпрямиться и отойти отъ него, изъ его устъ вырвался глухой крикъ, и онъ обнялъ ее. Прикоснувшись губами къ ея затылку, онъ чуть было не поцѣловалъ ее, какъ вдругъ онъ съ крикомъ повалился на подушку, испытывая нестерпимыя страданія на своемъ раненомъ лицѣ. Удивленная и обиженная Орели стояла передъ нимъ и съ недовольнымъ видомъ глядѣла на него.

— Ахъ! — воскликнула она. — Это стыдно! Вы, къ которому я пришла на помощь! другъ моего мужа! Боже мой! да неужели же англійскій джентльменъ можетъ быть такъ низокъ!

— Проклятый малый! — крикнулъ молодой человѣкъ. Онъ ежился и плакалъ отъ боли. — Дайте мнѣ что-нибудь, что заглушило бы боль; немного хлороформу или чего-нибудь въ этомъ родѣ. Пошлите за докторомъ. Я съ ума сойду. О, Боже!

— Вы это заслужили, — сказала Орели. — Ну, monsieur, возьмите себя въ руки. Это ребячество.

Когда онъ немного успокоился и только по временамъ еще глубоко вздыхалъ, она стала мягче и позвала старуху, которая, видимо, за дверью ждала ея зова, такъ какъ вошла немедленно.

— Онъ разбередилъ больное мѣсто, — сказала Орели. — Что бы намъ сдѣлать, чтобы облегчить ему боль.

Старуха не знала, что посовѣтовать, и повела плечами.

— Пусть самъ справляется. — сказала она. — Я ничего для него сдѣлать не могу.

Онѣ, стоя возлѣ дивана, молча глядѣли на него, наконецъ онъ открылъ глаза, и ему, казалось, было лучше.

— Не желаете ли выпить? — спросила Орели холодно.

— Да.

— Дайте ему содовой воды, — сказала она! старухѣ.

— Не надо, — возразилъ онъ вполголоса, стараясь не двигать верхней губой. — Мнѣ больше ничего не надо. Носовой хрящъ еще очень чувствителенъ, но боль утихаетъ.

— Уже поздно, и мнѣ надо уйти, monsieur. Не надо ли вамъ еще что-нибудь?

— Ничего, благодарю васъ.

Орели направилась къ двери.

— Мистрисъ Гербертъ! — Она остановилась. — Я согласенъ съ тѣмъ, что никто не могъ поступить хуже меня. Не безпокойтесь, что я говорю въ присутствіи этой женщины: она меня не понимаетъ. Я бы желалъ просить у васъ прощенія. Я былъ строго наказанъ. Вы представить себѣ не можете, какую я вынесъ муку за послѣднія десять минуть.

— Если вы какъ слѣдуетъ сожалѣете о своемъ поступкѣ, — сказала она строго.

— Я стыжусь своего поведенія и самого себя и постараюсь загладить свой поступокъ. Но все же мнѣ жалко, что не удалось исполнить того, что хотѣлъ сдѣлать. Было бы нечеловѣчно, если бы я чувствовалъ иначе. Но я больше никогда этого дѣлать не буду.

— Прощайте, monsieur, — сказала холодно Орели. — Я больше васъ не увижу, такъ какъ вы уже уѣдете къ тому времени, когда я встану.

И она вышла изъ комнаты съ серьезностью, которая огорчила молодого человѣка.

— Что ты опять надѣлалъ, негодяй? — спросила сгаруха и собралась было слѣдовать за Орели. — Что тебѣ! надо искупить?

Вмѣсто отвѣта онъ любовно мигнулъ ей глазомъ и простеръ къ ней свои объятія.

— Ты завтра же уѣдешь отсюда, — сказала она грозно, выходя изъ комнаты и унося лампу.

Онъ расхохотался и приготовился было спать, Но его мучила жажда, и лицо болѣло. Луна свѣтила въ окно, при ея свѣтѣ онъ всталъ, въ однихъ чулкахъ тихо прошелся по комнатѣ, раскрылъ и осмотрѣлъ всѣ комоды и ящики и у окна разглядывалъ всѣ находившіяся въ нихъ вещи. Осмотрѣвъ все, онъ принялъ передъ каминомъ угрожающую позу, воображая, что онъ мститъ Анатолю. Наконецъ, выпивъ всю содовую воду, онъ легъ и проспалъ тревожнымъ сномъ до шести часовъ, когда всталъ и поглядѣлъ на себя въ зеркало. Волосы его были взъерошены и запачканы, губы блѣдны, глаза воспалены. Но онъ содрогнулся при одной мысли о томъ, чтобы вытереть грязное лицо полотенцемъ и прикоснуться къ нему водой. Лицо его выглядѣло ужасно, и такъ какъ онъ настолько отрезвѣлъ, что могъ ясно судить о своемъ поведеніи за истекшую ночь, то онъ рѣшилъ уйти, пока кто-нибудь въ домѣ не встанетъ. Онъ насколько могъ, не причиняя страданій, привелъ себя въ порядокъ. Изъ своего кармана онъ вынулъ четырнадцать франковъ, полъ англійской кроны, ключъ, карандашъ и обратный билетъ въ Харинъ-Крозъ. Онъ положилъ на столъ десять франковъ и рядомъ съ ними оставилъ записочку, на которой написалъ слѣдующее: «Pour la belle propriétaire — hommage du misérable anglais»^[2]. Затѣмъ, послѣ нѣкотораго раздумья, онъ написалъ вторую записку, которую адресовалъ Орели. "Я надѣюсь, — писалъ онъ, — вы простите меня за то, что я прошедшей ночью велъ себя какъ самый послѣдній человѣкъ. Но будучи не трезвъ и не въ полномъ сознаніи, вслѣдствіе полученнаго удара, я не могу быть отвѣтственъ за свои дѣянія. Я никогда не сумѣю заплатить вамъ за вашу доброту, ни искупить мою неблагодарность. Но, прошу васъ, не говорите ничего мистеру Герберту, а въ противномъ случаѣ вы причините мнѣ нескончаемыя непріятности. Я спѣшу уѣхать, такъ какъ теперь, сознавая все, мнѣ стыдно глядѣть на васъ.

Онъ нѣкоторое время колебался, не подписать ли записочку; но написалъ только свой иниціалъ: «Ч». Выпивъ послѣднія, остававшіяся еще на днѣ бутылки капли содовой воды, онъ вышелъ изъ комнаты, спустился по лѣстницѣ и вышелъ изъ дома, никѣмъ незамѣченный.

Пустынная улица, освѣщенная утреннимъ солнцемъ, казалась бѣлой и широкой. Молодой человѣкъ, оглянувшись и не видя никого, принялся бѣжать, пока за угломъ не наткнулся на полицейскаго, чуть было не арестовавшаго его, какъ подозрительнаго. Избавившись, однако, отъ этой опасности, онъ пошелъ дальше болѣе тихо и дошелъ до кухмистерской, гдѣ завтракали рабочіе. Тутъ ему предложили дешевый, но сытный завтракъ; онъ попросилъ, чтобы ему указали дорогу на вокзалъ, куда и отправился. Онъ пришелъ на вокзалъ въ ту минуту, какъ подошелъ какой-то поѣздъ. Пока онъ стоялъ и безцѣльно глядѣлъ на толпу прибывшихъ пассажировъ, кто-то ласково положилъ ему руку на плечо. Онъ обернулся и увидѣлъ передъ собой Адріана Герберта, спокойно ему улыбавшагося.

— Ну! Чарли! — сказалъ онъ. — Тутъ развѣ Хунсло? Какую особую отрасль инженерной науки изучаете вы здѣсь?

— Кто сказалъ вамъ, что я въ Хунсло? — спросилъ. Чарли……

— Вашъ отецъ, котораго я вчера встрѣтилъ у мистрисъ Хоскинъ. Оцъ сообщилъ мнѣ, что вы съ какимъ-то преподавателемъ теперь очень серьезно занимаетесь инженерными науками. Мнѣ очень жаль, что ваши работы привели васъ въ такое состояніе.

— Напротивъ, меня въ такое состояніе привело другое. Нѣтъ, я пріѣхалъ сюда развлечься дня на два. Конечно, я объ этомъ не сообщалъ старику: онъ воображаетъ себѣ, что Парижъ — это адъ кромѣшный. Вы тоже пожалуйста ему объ этомъ не говорите.

— Конечно! Знали ли вы, что мистрисъ Гербертъ въ Парижѣ?

— Неужели? Нѣтъ, я этого не зналъ. Я думалъ, что она съ вами въ Кенсингтонѣ. Надѣюсь, вы тутъ пріятно проведете время.

— Спасибо. А вы долго ли еще здѣсь останетесь?

— Я сейчасъ уѣзжаю. Если не скоро отойдетъ поѣздъ, то я буду обреченъ на голодную смерть, такъ какъ у меня осталось всего два или три франка на покупку бутербродовъ во время пути.

— Я могу выручить васъ, если вы въ затрудненіи.

— Спасибо, — сказалъ Чарли краснѣя, — но я могу дотянуть съ тѣмъ, что у меня еще имѣется… впрочемъ, если вы можете мнѣ одолжить пять франковъ — я буду вамъ очень благодаренъ. Я на этотъ разъ сдѣлалъ большую глупость, потому что я уже задолжалъ Мэри пять фунтовъ на эту поѣздку. Я напрасно поѣхалъ въ Парижъ. Было бы гораздо лучше, если бы я оставался дома.

— Ну, Да, въ концѣ концовъ, вы за ваши деньги пріобрѣли нѣкоторый опытъ. Но что случилось съ вашей губой? Вы ушиблись?

— Да. Но это пустяки. Благодарю вамъ за…

— Не стоить. Вы еще не завтракали? Какъ, уже? Ранняя же вы пташка. А я только что думалъ просить васъ позавтракать со мной. Я не хочу въ такой раінній часъ безпокоить жену, и поэтому мнѣ надо убить еще немного времени. А вы были ли ей когда-нибудь представлены?

— Нѣтъ, — поторопился отвѣтить Чарли. — Но я ни за что на свѣтѣ не согласился бы предстать передъ ней въ такомъ видѣ. Я знаю, у меня видъ проходимца. Я не могу отмыть своего лица. А тутъ у меня такой синякъ (онъ указалъ подъ ложечкой), что я закричалъ бы отъ боли, если бы кто-нибудь вздумалъ щеткой провести по моему платью. Вы, право, были бы очень любезны, если бы не упоминали женѣ о томъ, что вы встрѣтили меня. Конечно, это важнаго значенія не имѣеть, но…

— Конечно, конечно, я объ этомъ разскажу кому-нибудь другому. Прощайте.

Чарли протянулъ ему руку, и они разстались.

«Теперь, — подумалъ Чарли съ усмѣшкой, глядя ему вслѣдъ и чувствуя въ карманѣ занятыя деньги, — если жена его будетъ молчать, все хорошо. Я желалъ бы, чтобы она была моей женой».

И вздохнувъ онъ пошелъ дальше, чтобы навести справки о поѣздѣ.

Гербертъ позавтракалъ одинъ. Утоливъ голодъ, онъ взялся за газету, но безпрестанно взглядывалъ на часы. Онъ рѣшилъ не отправляться къ женѣ раньше десяти часовъ. Но онъ не взялъ въ расчетъ своего нетерпѣнія, и прошло очень немного времени, когда; онъ увѣрилъ себя, что болѣе подходящимъ временемъ будетъ половина десятаго или даже девять часовъ. Наконецъ онъ прибылъ въ домъ, занимаемый Орели, безъ десяти въ девять и засталъ госпожу Сцецимилицу, сидящую одну за столомъ въ старомъ яркокрасномъ капотѣ и съ непричесанной головой.

— Monsieur Адріанъ! — воскликнула она въ большомъ смущеніи. — Ахъ, какъ вы поразили меня. Я только что принялась варить кофе для дочери. Она будетъ въ восторгѣ, увидѣвъ васъ, такъ же какъ и я.

— Вы для меня не безпокойтесь. Я уже позавтракалъ. Встала ли Орели?

— Она сейчасъ выйдетъ. Какъ она обрадуется! А вы какъ поживаете?

— Ничего, madame. А вы?

— У меня страшно болѣло лицо. Я вчера вечеромъ не могла ѣхалъ съ Орели въ концерта. Для меня эта невралгія прямо великое несчастье.

— Мнѣ очень васъ жаль. Я знаю, это ужасная болѣзнь. Увѣрены ли вы, что Орели уже не спитъ?

— Я заваривала кофе, mon cher, а я знаю ее слишкомъ хорошо, чтобы приготовить кофе раньше, чѣмъ она встанетъ. Повѣрьте, она придетъ сюда черезъ минуту. Надѣюсь, вы пріѣхали въ Парижъ не вслѣдствіе какой-нибудь непріятности?

— О, нѣтъ! Мнѣ хотѣлось развлечься, а такъ какъ вы такъ близко, то я рѣшилъ ѣхать къ вамъ сюда. Вы объѣздили всю Европу, съ тѣхъ поръ какъ мы не видались.

— Ахъ! какой успѣхъ, monsieur Гербертъ!.. Вы представить себѣ не можете, какъ ее принимали въ Будапештѣ. А въ Лейпцигѣ! Да вотъ и она!

Орели остановилась на порогѣ и глядѣла на Адріана съ выраженіемъ, переходящимъ отъ удивленія къ упреку и смиренію. Онъ приблизился къ ней и ласково поцѣловалъ въ щеку, полный страстнаго желанія сжать ее въ своихъ объятіяхъ, но сдерживаемый присутствіемъ матери.

— Я знала это! — воскликнула Орели, садясь за столъ. — Я знала это по его послѣднему письму! О! безумный! Неужели мистрисъ Хоскинъ не могла утѣшить тебя еще одну недѣлю?

— Какая она холодная! — сказала madame Сцецимилица. — А при этомъ она такъ отъ души рада видѣть васъ, мистеръ Адріанъ.

Это вмѣшательство тещи, хотя облеченное въ дружественную форму, было непріятно Герберту. Онъ любезно улыбнулся, но отвернулся отъ нея и повернулся къ Орели.

— Итакъ, послѣ нашей разлуки ты все пожинаешь тріумфы! — сказалъ онъ.

— Что ты знаешь о моихъ тріумфахъ! — отвѣтила она, поднимая голову. — Ты понимаешь только тѣ мелодіи, которыя насвистываютъ на улицахъ! Въ Прагѣ я всѣхъ съ ума свела фантазіей monsieur Jacquesа. Сколько ты думаешь времени здѣсь пробыть?..

— Конечно, пока не вернемся вмѣстѣ.

— Цѣлую недѣлю! Ты скоро соскучишься, если не будешь ходить рисовать въ Лувръ или въ другое дурацкое учрежденіе.

— Не бойся, Орели, я буду доволенъ. Но можетъ быть тебѣ будетъ скучно отъ моего присутствія?

— О нѣтъ! На это у меня не хватить времени. Я должна упражняться, а затѣмъ бывать на репетиціяхъ, концертахъ и играть въ частныхъ домахъ. Нѣтъ, у меня времени не хватить еще думать о тебѣ.

— Въ частныхъ домахъ? Ты играешь въ частныхъ домахъ?

— Сегодня послѣ обѣда я буду играть на пріемѣ у княгини… Какъ ее зовутъ, мама?

— Все равно, какъ бы ее ни звали, — сказалъ Гербертъ. — Но ты, конечно, въ такихъ случаяхъ играешь не за деньги?

— Какъ? Ты думаешь, что я буду играть даромъ передъ людьми, которыхъ не знаю — имена которыхъ я забываю. Нѣтъ! Я всегда охотно играю для друзей или для бѣдныхъ, но если меня желаетъ слушать великосвѣтское общество, то пусть оно и платить. Что ты смотришь на меня съ такимъ отчаяніемъ? Развѣ ты согласился бы даромъ украсить салонъ княгини твоими картинами, если бы она тебя объ этомъ просила?

— Это не вполнѣ одно и то же, — по крайней мѣрѣ, такъ на это смотритъ свѣтъ, Орели. Мнѣ очень непріятна мысль, что ты бываешь въ обществѣ, чтобы за деньги развлекать людей.

Орели пожала плечами.

— Надо же основаніе, почему я должна бывать въ обществѣ, — заявила она. — Если бы эти люди мнѣ не платили, то я бы и не ходила. Это судьба артистовъ — съ этимъ ничего не додѣлаешь.

— Дорогой мистеръ Адріанъ, — вмѣшалась madame Сцецимилица, — она всегда всюду самый почетный гость. Вокругъ нея толпятся самые выдающіеся люди и ради нея пренебрегаютъ самыми красивыми дамами. Она всегда окружена цѣлымъ дворомъ.

— Вышло именно то, что я думала, — сказала Орели. — Ты переплылъ проливъ, чтобы ссориться со мной.

Гербертъ попробовалъ ей возразить, но она продолжала, не обращая на него вниманія.

— Мама, ты кончила завтракать?

— Да, дитя мое.

— Такъ пойди и скинь этотъ ужасный капотъ. Оставь насъ однихъ. Если намъ суждено ссориться, то нѣтъ основанія, чтобы ты огорчалась, слушая нашу перебранку.

— Надѣюсь, что вы уходите не изъ-за меня, — сказалъ Герберта, вѣжливо провожая madame Сцецимилицу до двери и отворяя ее.

— Нѣтъ! нѣтъ! mon cher! — отвѣтила она со вздохомъ. — Я должна дѣлать то, что мнѣ приказано. Я старѣю, а она становится все болѣе тиранична съ окружающими.

— Ну, ты, недовольный, — сказала Орели, какъ только дверь затворилась, — продолжай свои упреки.. На что ты еще можешь жаловаться? Послушаемъ-ка, какъ тебѣ было непріятно узнать, что я была счастлива и имѣла успѣхъ и что тебѣ не удалось испортить мое счастье… о Боже! Да ты меня съѣсть хочешь, Адріанъ?

Онъ прижалъ ее къ груди и покрывалъ поцѣлуями.

— Ты права, — сказалъ онъ задыхаясь. — Любовь всегда эгоистична. Всякое извѣстіе о твоихъ новыхъ успѣхахъ увеличивало лишь мое желаніе видѣть тебя снова у себя дома. Ты не знаешь, что я выстрадалъ за эти тяжелыя недѣли. Я жилъ въ своей мастерской и старался нарисовать тебя на память, но мнѣ это не удавалось. Мое воображеніе рисовало различныя подробности нашей будущей встрѣчи, а картина стояла забытой передо мной. Я сдѣлалъ по крайней мѣрѣ сто твоихъ набросковъ и въ гнѣвѣ, что они не удавались, я ихъ уничтожалъ такъ же скоро, какъ и рисовалъ. Вечерами, я гулялъ по улицамъ и только думалъ о тебѣ…

— Или стремился къ мистрисъ Хоскинъ.

— Кто сказалъ тебѣ это? — спросилъ смущенно Гербертъ.

— Ага! — закричала смѣясь Орели внѣ себя отъ радости, — я по этому поводу билась объ закладъ! Ахъ, бѣдный monsieur Хоскинъ! А я все же выиграла! Это твоя вѣрность? Конецъ твоего увлеченія?

— Я хотѣлъ бы дѣйствительно видѣть тебя ревнивой, — сказалъ Гербертъ съ отчаяніемъ въ голосѣ. — Мнѣ кажется, тебѣ все равно, если бы я ухаживалъ за мистрисъ Хоскинъ! Почему бывалъ я у нея? Только потому, что въ ней я находилъ единственнаго друга, терпѣливо выслушивающаго меня, когда я безконечно разсказывалъ о тебѣ. Я ради тебя, какъ опасаюсь, потерялъ ея уваженіе. Но я теперь пересталъ уважать себя самого. Мое несчастье въ томъ, что я такъ тебя люблю, а ты вслѣдствіе моей безумной страсти мало меня цѣнишь.

— Да, — сказала Орели кротко, — ты долженъ стараться меня любить не такъ сильно. Я помогу тебѣ въ этомъ насколько могу, становясь невыносимой. Я слишкомъ снисходительна къ тебѣ, Адріанъ.

— Ты часто невольно, Орели, причиняешь мнѣ боль. Но я никогда изъ-за этого не любилъ тебя меньше. Я боюсь, твой планъ не удастся. Я просто могу съ ума сойти.

— Мнѣ кажется, ты очень неблагоразумно придаешь такое большое значеніе любви. По мнѣ, нѣтъ ничего глупѣе на свѣтъ. Я предпочитаю музыку. Но это все ничего, мой милый: я тебя очень люблю, несмотря на твое безумство. Вѣдь ты мой мужъ! Но теперь довольно — я должна итти упражняться.

— Брось на сегодня упражненіе. Давай поболтаемъ.

— Какъ? Развѣ мы уже не болтали? Нѣтъ! если я пропущу съ полчаса, въ продолженіе которыхъ добиваюсь своего тонкаго туше, то я буду играть какъ всѣ. А это не улыбается ни мнѣ, ни княгинѣ, которая платить мнѣ дороже, чѣмъ другимъ. Надо знать честь, Адріанъ. Опять лицо твое вытянулось. Да постыдись же ты меня.

— Я такъ гордъ тобой, и мнѣ непріятна мысль, что твои талантъ покупается на деньги. Но будемъ говорить о другомъ. Не встрѣчала ты въ Парижѣ никого изъ нашихъ друзей?

— Никого. Съ тѣхъ поръ какъ мы здѣсь, я еще не слыхала англійской рѣчи. Но мнѣ некогда болтать.

Она взяла его руку, прижала ее ненадолго къ своей груди и вышла изъ комнаты. Гербертъ, внѣ себя отъ страсти и отъ радости, вызванныхъ ея лаской, присѣлъ на стулъ.; сердце его сильно билось. Затѣмъ, нѣсколько успокоившись, онъ взялъ свою шляпу, спустился и собирался погулять по освѣщеннымъ солнцемъ улицамъ. Въ дверяхъ одной изъ нижнихъ комнатъ его остановила привратница, у которой въ рукахъ были деньги и записка; она видимо на кого-то сердилась, потому что разразилась отборной бранью по адресу лица, котораго Адріану не было видно. Онъ удивленно взглянулъ на нее и собрался было переступить порогъ и выйти на улицу, какъ она остановила его.

— Поглядите, monsieur, — начала она. — Потрудитесь сказать madame, что мой домъ не больница для алкоголиковъ. А пріятелю вашему, которому кто-то изрядно повредилъ носъ, передайте, чтобы онъ лучше сюда въ другой разъ не показывался. А въ противномъ случаѣ я приготовлю ему не очень пріятную встрѣчу.

— Мой другъ, madame! — воскликнулъ Гербертъ, возмущенный ея рѣзкостью.

— Ну, такъ другъ вашей жены, котораго она пьянаго привезла ночью въ своей каретѣ, который разодралъ мой диванъ, дѣлалъ мнѣ въ квартирѣ моего мужа неприличныя предложенія, удралъ ночью какъ воръ и оставилъ мнѣ это надруганье. И она протянула Адріану записку.

— Онъ оставилъ мнѣ десять франковъ! На что мнѣ десять франковъ!

Адріанъ въ смущеніи глядѣлъ на записку.

— Пойдите, monsieur, взгляните: сами увидите, что я говорю правду, — продолжала она, уводя его въ комнату.

— Взгляните, диванъ мой разорванъ и запачканъ каблуками. Видите, вотъ валяется на полу одѣяло madame. Вотъ подушка, которую она сама, своими руками, подложила подъ его мерзкую голову…

— О чемъ вы говорите? — спросилъ Адріанъ въ полномъ смущеніи. За кого принимаете вы меня?

— Развѣ вы не monsieur Гербертъ?

— Да.

— Да, я тактъ и думала. Въ такомъ случаѣ, monsieur Гербертъ, со мной поступилъ такимъ образомъ вашъ близкій другъ, который хранитъ вашу карточку на своей груди.

— Я, право, васъ не понимаю. Вы говорите обо мнѣ… о моей женѣ… о моемъ другѣ, у котораго мой портретъ…

— Да, у котораго расшибленъ носъ.

--… обо всѣхъ вмѣстѣ. Что вы хотите въ сущности сказать? Какъ вамъ извѣстно, я пріѣхалъ только сегодня утромъ!

— Конечно, monsieur, вы пріѣхали черезъ день послѣ этихъ дамъ. Ну, а madame пріѣхала! домой ночью съ пьянымъ негодяемъ, съ молодымъ англійскимъ проходимцемъ, который здѣсь спалъ. Онъ удралъ, и Богъ знаетъ, что онъ могъ унести съ собой. Онъ оставилъ мнѣ десять франковъ и эту записку, въ которой позоритъ меня за то, что я пренебрегла его гнусными предложеніями. Вотъ столъ, на которомъ онъ оставилъ.

Адріанъ страшился вникнуть въ то, что говорила старуха; вдругъ онъ на столѣ увидѣлъ записку, привлекшую его вниманіе. Она уловила его взглядъ и посмотрѣла! туда же.

— Какъ! Еще записка! — воскликнула она.

— Она адресована; моей женѣ! — сказалъ Адріанъ, взявъ въ руки записку и блѣднѣя. — Въ ней несомнѣнно найдется объясненіе его поведенія. Я узнаю почеркъ одного юнаго друга. Слышали ли вы, какъ его звали??

— Это было англійское имя. Для меня всѣ англійскія имена звучать одинаково.

— Не звали ли его Сутерландомъ?

— Да, въ этомъ родѣ — чисто англійское имя.

— Ну, такъ хорошо. Это еще необузданный юноша, братъ давнишняго друга.

— Сильный малый для своихъ лѣтъ. Онъ вашъ старый другъ, конечно. Всегда такъ бываеть! Ахъ, monsieur, будь я сплетница, я бы могла…

— Благодарю васъ, — сказалъ Адріанъ и рѣшительно прервалъ ее. — Остальное я узнаю отъ madame Гербертъ.

И онъ вышелъ изъ комнаты. Въ дверяхъ онъ увидѣвъ госпожу Сцецимилицу, которая, не обращая на него вниманія, съ недовольнымъ видомъ обратилась къ стафухѣ.

— Что тутъ за шумъ? — спросила она. — Какъ можетъ mademoiselle заниматься, когда голова трещитъ отъ шума и гама?

— Почему, же я не могу шумѣть, — возразила старуха, — когда я у себя же была оскорблена другомъ madame…

— Что случилось? — раздался голосъ сверху. Старуха смолкла, какъ-будто у нея сразу отсохъ языкъ, и слышенъ былъ лишь слабый шумъ спускающихся шаговъ Орели. — Что случилось? — повторила она.

— Ничего, — прошептала старуха недовольнымъ тономъ, многозначительно взглянувъ на Адріана.

— Однако вы изъ-за ничего поднимаете много шум��! — сказала холодно Орели. — Кончили вы теперь и могу ли я спокойно игралъ?

— Мнѣ очень непріятно, что я помѣшала вамъ, — сказала старуха, извиняясь, но все еще не въ духѣ. — Я разговаривала съ monsieur.

— Monsieur долженъ одно изъ двухъ, или выйти, или итти наверхъ и спокойно читать газету, — сказала Орели.

— Я пойду наверхъ, — сказалъ Адріанъ такимъ тономъ, что она съ удивленіемъ взглянула на него.

Тѣмъ временемъ старуха ушла въ свою комнату. Madame Сцецимилица, которая все время съ упрекомъ глядѣла на дочь, тоже скрылась. Орели, вернувшись въ комнату, гдѣ она играла, снова очутилась одна съ Адріаномъ.

— Ахъ! это очень непріятная женщина, — сказала она. — Всѣ содержательницы комнатъ таковы. Я бы желала жить въ дворцѣ, въ которомъ, когда я хлопнула бы въ ладоши, появились бы и снова уходили молчаливые черные невольники. Она помѣшала мнѣ игралъ. Ты тоже кажешься разстроеннымъ.

— Я… Орели, я на вокзалѣ встрѣтилъ брата мистрисъ Хоскинъ.

— Неужели! Я думала, что онъ въ Индіи.

— Я говорю о ея младшемъ братѣ.

— Ахъ! я не знала, что у нея есть еще братъ.

Гербертъ бросилъ на нее негодующій взглядъ. Она говорила съ полнымъ равнодушіемъ, стирая при этомъ пыль съ клавишей рояля, за безукоризненной чистотой котораго она всегда очень тщательно слѣдила.

— Онъ не говорилъ мнѣ, что видѣлъ тебя, Орели, — сказалъ Адріанъ, стараясь быть спокойнымъ. — Меня это поражаетъ. Онъ даже казался удивленнымъ, когда я сообщилъ ему, что ты въ Парижѣ.

Она забыла про рояль и съ удивленіемъ и недовольствомъ взглянула на него.

— Тебя это поразило! — сказала она. — Ты опять бредишь! Что же ему было говорить, когда мы ни разу въ жизни съ нимъ не видались, кромѣ одного концерта? Развѣ я не сказала тебѣ, что я даже о его существованіи ничего не знала, пока ты мнѣ о немъ не сообщилъ?

— Орели! — крикнулъ онъ не своимъ голосомъ и поблѣднѣлъ. Она тоже измѣнилась въ лицѣ. Она быстро подошла къ нему.

— О, Боже! что съ тобой? — воскликнула она, схвативъ его за руку.

— Орели! — повторилъ онъ, приходя въ себя и отстранивъ ея руку, — прошу тебя, будь серьезна. Какъ могла ты, даже шутя, обмануть меня по поводу Сутерланда? Если онъ велъ себя нехорошо, то я буду винить тебя за это.

Она отступила на шагъ отъ него и гордо подняла голову.

— Ты говоришь объ обманѣ! — сказала она.

— Ахъ, — добавила она, грозя ему пальцемъ, — берегись, Адріанъ! берегись!

— Ты будешь мнѣ утверждать, — сказалъ онъ презрительно, — что ты здѣсь не знакомилась съ Сутерландомъ?

— Да! я это утверждаю. Но мнѣ кажется, что ты мнѣ не вѣришь.

— И что онъ не провелъ здѣсь прошлую ночь?

— О! — воскликнула она и отскочила на шагъ.

— Орели, — сказалъ онъ такимъ угрожающимъ тономъ и съ такимъ искаженнымъ и злымъ лицомъ, что она невольно попятилась еще и закрыла лицо руками. — Я до сихъ поръ никогда не распечатывалъ писемъ, адресованныхъ тебѣ, но теперь я это сдѣлаю. Бываютъ случаи, когда довѣріе граничитъ съ глупостью, и мнѣ кажется, что наступило время доказать тебѣ, что я не такъ слѣпо глупъ, какъ ты думаешь. Это письмо оставлено тебѣ сегодня утромъ при обстоятельствахъ, о которыхъ мнѣ передала та старуха ��низу.

Наступило молчаніе, пока онъ распечатывалъ письмо и прочелъ его. Затѣмъ онъ съ грустью взглянулъ на нее. Она же совершенно спокойно глядѣла на него.

— Въ этой запискѣ нѣтъ ничего, чего ты могла бы стыдиться, Орели. Ты должна была бы сказать мнѣ всю правду. Это почеркъ Чарли Сутерланда.

Это на мгновеніе удивило ее.

— А! — воскликнула она, немного погодя. — Негодяй назвался мнѣ ложнымъ именемъ. Но что тебя касается, несчастный, — добавила она въ ту минуту, какъ въ глазахъ Герберта промелькнулъ лучъ надежды, — то прощай навсегда!

И она покинула комнату раньше, чѣмъ онъ успѣлъ опомниться.

Его первымъ движеніемъ было итти за ней и извиниться. Такъ просто и понятно ему казалось ея отрицаніе, будто видѣлась съ Сутерландомъ, разъ онъ назвался ей ложнымъ именемъ. Но затѣмъ онъ сталъ спрашивать себя, какъ могло случиться, что она въ своей каретѣ привезла къ себѣ; молодого человѣка? И почему она сдѣлала изъ этого тайну? Она сказала ему (теперь онъ это ясно помнилъ), что не слыхала англійской рѣчи съ той минуту, какъ пріѣхала въ Парижъ. Гербертъ былъ очень склоненъ чувствовать себя обиженнымъ и легко могъ повѣрить, что ему предпочли другого. Онъ даже не обвинялъ теперь жену въ невѣрности. Но онъ уже давно чувствовалъ, что она его не понимаетъ, что она лишила его своего довѣрія и что отдаляла его отъ тѣхъ ея друзей, въ обществѣ которыхъ она чувствовала! себя счастливой и свободной. Онъ больше страдалъ, чѣмъ грубый мужчина, ревнующій легкомысленную жену.

Пока онъ объ этомъ раздумывалъ, отворилась дверь, и въ комнату вошла вся въ слезахъ madame Сцецимилица.

— О, Боже мой! Monsieur Адріанъ, что произошло между вами и Орели?

— Ничего, — отвѣтилъ Адріанъ вѣжливымъ тономъ. — Ничего серьезнаго.

— Не говорите этого, — возразила она съ патетическимъ видомъ. — Я ее слишкомъ хорошо знаю. Она уѣзжаетъ и не хочетъ мнѣ сказать почему. А теперь и вы не желаете говорить. Я ничего не понимаю.

— Вы говорите, что она хочеть уѣхать?

— Да. Что вы ей сдѣлали?.. моей бѣдной дѣвочкѣ!

Гербертъ не считалъ себя обязаннымъ давать тещѣ отчеты въ своемъ поведеніи, но онъ все же чувствовалъ, что она могла ожидать отъ него отвѣта.

— Madame Сцецимилица, — сказалъ онъ, немного подумавъ, — можете ли вы мнѣ сообщить, при какихъ обстоятельствахъ встрѣтила Орели того молодого человѣка, который провелъ здѣсь прошлую ночь?

— Такъ вотъ оно что! Я это знала! Я говорила Орели, что она поступаетъ необдуманно. Но все же ничего такого не было, чтобы можно было по этому поводу ссориться.

— Я этого не отрицаю. но какъ же все случилось?

— Очень просто. У меня поднялись невралгическія боли, и Орели не захотѣла, чтобы я ее провожала въ концертъ. На обратномъ пути ея карета сшибла съ ногъ этого молодого человѣка, бывшаго въ пьяномъ видѣ. Вамъ ея пылкость извѣстна. Она не захотѣла оставить его на улицѣ безъ сознанія, взяла въ свою карету и привезла сюда. Она попросила, чтобы старуха пріютила, его въ своей комнатѣ внизу. Вотъ и все.

— Но каково было его поведеніе?

— Mon cher, онъ былъ пьянъ… пьянъ какъ животное, и у него былъ расшибленъ носъ.

— Странно, что Орели не разсказала мнѣ о такомъ необыкновенномъ случаѣ.

— Почему же странно? Вы только часъ, какъ пріѣхали, а она была внѣ себя отъ радости и удивленія, такъ неожиданно увидѣвъ васъ. Надо быть благоразумнымъ, monsieur Адріанъ.

— Дѣло въ томъ, madame, что между Орели и мной вкралось недоразумѣніе, и нельзя обвинять никого изъ насъ. Мнѣ, быть можетъ, не слѣдовало сомнѣваться въ ней. Но въ данномъ случаѣ надо и меня извинить. Я долженъ съ ней объясниться и сдѣлаю это немедленно.

— Подождите еще немного, — сказала съ безпокойствомъ madame Сцецимилица, когда онъ направился къ двери. — Лучше, если вы меня пустите впередъ. Я попрошу ее васъ принять. Она въ очень гнѣвномъ настроеніи.

Герберту это предложеніе было не по сердцу, но онъ на него согласился и, въ ожиданіи возвращенія madame Сцецимилицы, сѣлъ за рояль. Чтобы убить время и чтобы увѣрить себя, что онъ не боится за послѣдствіе ея миссіи, онъ началъ играть его любимыя піески Мендельсона, въ которыхъ аккомпанементъ заключался лишь изъ нѣсколькихъ аккордовъ и которыя составляли всѣ его музыкальныя познанія. Наконецъ, послѣ продолжительнаго отсутствія, вернулась теща съ очень недовольнымъ лицомъ.

— Я очень несчастная мать, — сказала она, садясь и стараясь удержать слезы. — Она и слушать меня не хочетъ. Ахъ! Monsieur Адріанъ, что могло произойти между вами, она такъ раздражена. Вы были всегда съ ней такой мягкій!.. а она теперь имени вашего слышать не хочетъ.

— Но объяснили ли вы ей?..

— Къ чему объясненія? Она не благоразумна.

— Что же она говорить?

— Она говорить безумныя вещи. Имѣйте въ виду, что она дитя. Она говоритъ, что вы теперь, наконецъ, высказали ей свое о ней мнѣніе. Я сказала ей, что обстоятельства такъ сложились, что вы одну минуту могли считать ее виноватой. Но что теперь вы сознали свою ошибку.

— Ну, а тогда?..

— Тогда она сказала мнѣ, что ея служанка тоже могла бы сомнѣваться въ ней, а потомъ на тѣхъ же основаніяхъ признать свою ошибку. Ахъ! Орели странное существо! Что дѣлать съ такимъ ребенкомъ? Она твердо стоитъ на томъ, что не желаетъ больше съ вами разговаривать; и я боюсь, что это очень серьезно. Я безсильна. Я ее уговаривала… умоляла… плакала… Она неблагодарная! У нея мраморное сердце.

Раздался стукъ въ дверь, и появилась горничная.

— Madame Гербертъ проситъ васъ, madame, проводите ее въ концертный залъ. Она тамъ будетъ упражняться.

Гербертъ опустилъ глаза, а госпожа Сцецимилица, удерживая рыданье, вышла изъ комнаты. Гербертъ не зналъ, что ему дѣлать. Онъ всегда смотрѣлъ на домашнюю ��сору со вмѣшательствомъ тещи какъ на что-то, что можетъ случиться только у простонародья и что было чуждо всему образу его жизни. А теперь, когда это случилось, онъ чувствовалъ себя униженнымъ. Онъ нашелъ нѣкоторое утѣшеніе въ томъ, что не Орели, а онъ виноватъ. Мысль о томъ, что онъ былъ слабъ и необузданъ, не дала ему ничего новаго. Онъ желалъ бы все снова уладить, просить прощенія, ей вѣрить и любить ее больше, чѣмъ когда-либо. Но это все было возможно только при условіи, что она окончательно проститъ его, а въ этомъ у него не было увѣренности; онъ даже не былъ увѣренъ въ томъ, любитъ ли она его.

Пока онъ находился въ такомъ душевномъ настроеніи, онъ услышалъ, какъ подъѣхала ея карета, какъ она спустилась съ лѣстницы и прошла мимо двери его комнаты. Пока онъ колебался, выйти ли ему къ ней, она уѣхала. Упущенный такимъ образомъ моментъ ему вдругъ показался очень существеннымъ. Онъ спустился и спросилъ у старухи, когда вернется madame Гербертъ?

— Не раньше одиннадцати, — отвѣтила она.

Онъ покорился необходимости ждать восемь часовъ и отправился въ Люксембургскій замокъ, гдѣ наслаждался, какъ всегда, когда могъ любоваться, картинами людей, лучше рисующихъ, чѣмъ онъ самъ. День показался ему длиннымъ, но все же и ему пришелъ конецъ.

— Я доложу о васъ, monsieur, — сказала, старуха, впуская его въ половинѣ седьмого.

— Нѣтъ! — объявилъ онъ рѣшительнымъ тономъ, не желая давать Орели возможности его не принять. — Я прямо пройду.

И онъ прошелъ мимо привратницы, готовой преградить ему дорогу, но не рѣшавшейся это сдѣлать. Поднимаясь по лѣстницѣ, онъ услышалъ игру на рояли; но онъ не узналъ игры Орели. Туше звучало жестко, нервно, попадались фальшивыя ноты. — Онъ остановился у двери и прислушался.

— Дитя мое, — послышался голосъ госпожи Сцецимилицы, — какое это упражненіе? Ты съ каждой минуты играешь хуже и портишь инструментъ.

— Оставь меня въ покоѣ. Это отвратительная рояль, и я рада буду, если ее испорчу.

Гербертъ палъ духомъ, когда услышалъ гнѣвный голосъ жены.

— Тебя пустякъ можетъ вывести изъ себя. Вѣдь я говорила тебѣ, что всѣ нашли, что ты играла какъ ангелъ.

— Не повторяй мнѣ этого. Я играла отвратительно. Я брошу музыку. Я ненавижу ее и никогда не буду снова въ состояніи играть. Я пробовала, и мнѣ не удалось. То, что я прежде занималась музыкой, была ошибка.

Въ эту минуту вошелъ Гербертъ, такъ какъ онъ услышалъ шаги поднимающейся по лѣстницѣ старухи, вѣроятно желавшей подслушать у дверной скважины. Madame Сцецимилица испуганно взглянула на него. Онъ быстро прошелъ черезъ комнату и сѣлъ у рояли возлѣ жены.

— Орели! — началъ онъ, — прости меня.

— Никогда! никогда! никогда! — воскликнула, она и быстро повернулась, — сѣвъ такимъ образомъ лицомъ къ нему.

— Я сегодня опозориласъ, и ты въ этомъ виноватъ.

— Я виноватъ, Орели?

— Не называй меня Орели. Тебѣ теперь весело, потому что ты отмщенъ. Не достаточно ли я уже несчастна безъ того, чтобы еще видѣть тебя и говорить съ тобой, причиной моего несчастья? Уйди, оставь меня, или я буду искать себѣ другую квартиру. Какое было безуміе мнѣ, артисткѣ, выходить замужъ! Развѣ я не знала, что бракъ всегда влечетъ за собой окончаніе артистической карьеры?

— Не можешь же ты утверждать, — сказалъ онъ, придя въ сильное возбужденіе, — что я способенъ причинять тебѣ хоть минутное огорченіе. Я люблю…

— Ахъ, да! ты любишь меня. Ты оскорбляешь меня, потому что любишь меня. Ты стыдишься меня и дѣлаешь мнѣ упрекъ за то, что я играю за деньги, потому что ты меня любишь. Я теперь передъ цѣлымъ свѣтомъ потерпѣла неудачу и потеряла плоды многолѣтнихъ трудовъ, потому что ты меня любишь. Тамъ, въ ящикѣ, ты найдешь ножницы моей матери. Почему не отрѣжешь ты мнѣ просто пальцы?

Адріанъ, котораго дергало за каждый нервъ отъ этого предложенія, схватилъ ея протянутые пальцы и крѣпко сжалъ въ своей рукѣ.

— Дорогая моя, — сказалъ онъ, — ты причиняешь мнѣ страданіе своими упреками. Неужели ты меня не простишь?

— Ты теряешь время понапрасну, — отвѣтила она отодвигаясь. — Я не слушаю, что ты говоришь.

И она снова принялась играть.

— Орели! — началъ онъ, немного погодя. Она внимательно играла, не обращая на него вниманія.

— Орели! — снова повторилъ онъ.

Отвѣта не было.

— Перестань играть эту ужасную вещь, дорогая, и взгляни на меня.

Она прекратила играть и со слезами на глазахъ обернулась къ нему.

— Да, это ужасно! И все, что я теперь ни играю — ужасно!

Она закрыла рояль.

— Я никогда больше не открою ее, мама.

— Ангелъ мой! — воскликнула испуганно madame Сцецимилица.

— Скажи, чтобы завтра же прислали за ней. Я видѣть ее не хочу, когда утромъ спущусь сюда.

— Но — возразилъ Гербеть, — ты не поняла меня. Можешь ли ты подумать, что я считаю твою игру ужасной и что я способенъ тебѣ это такъ грубо объявить?

— Ты мою игру считаешь ужасной. И всѣ это находятъ. Ты правъ.

— Я говорилъ только о томъ, что ты сейчасъ играла…

— Я играла этюдъ Шопена. Раньше ты любилъ Шопена. Лучше было бы тебѣ молчать: каждое твое слово выдаетъ твою истинную мысль.

Гербертъ тихонько раскрылъ рояль.

— Если бы это было ангельское пѣніе, Орели, и то оно показалось бы мнѣ ужаснымъ, такъ какъ благодаря твоей игрѣ происходить отсрочка того, что я жду… твоего прощенія.

— Ты его никогда не дождешься. Да я сомнѣваюсь, чтобы ты дорожилъ имъ.

— Никогда — слово страшное. Ты уже много разъ повторила его сегодня, Орели. Ты никогда играть больше не будешь, никогда со мной говорить не будешь, никогда мнѣ не простишь.

— Не пререкайся со мной. Ты утомляешь меня.

Она отвернулась и начала импровизировалъ. Она подняла голову и смотрѣла на карнизъ съ рѣшительностью во взорѣ, которая понемногу, однако, смягчалась. Гербертъ, обезоруженный ея послѣдними словами, не рѣшался ее прервать, пока лицо ея совсѣмъ не просвѣтлѣло.

— Орели! — сказалъ онъ тогда тихо. Опять на ея лицѣ появилось непріятное выраженіе.

— Играй, играй! Я только хотѣлъ бы увѣрить тебя, что утромъ я не испытывалъ ревности.

— А-а! — воскликнула она, прервавъ игру и опустивъ руку на колѣни. — Мама, ты слышишь: онъ говоритъ, что не испытывалъ ревности. Ахъ! Адріанъ, ты былъ олицетвореніемъ правды! какъ ты опустился! Ты хорошо выучилъ роль мужа!

— Я думаю, что ты обманула меня, дорогая, но я не былъ ревнивъ.

— Въ такомъ случаѣ, ты меня не любишь.

— Дай мнѣ объясниться. Я думалъ, ты обманула меня, говоря мнѣ о злосчастномъ молодомъ человѣкѣ, о которомъ мы больше никогда упоминать не будемъ.

— Да! да! не напоминай мнѣ о немъ. Ты унизился, и никакое объясненіе этого не измѣнитъ. Но моя неудача у княгини несчастье настолько болѣе чувствительное, что я о томъ и думать перестала.

— Орели! — воскликнулъ невольно Гербертъ.

— Какъ, ты продолжаешь?

— Я слишкомъ хорошо знаю, — сказалъ онъ грустно, — что твое искусство для тебя дороже меня настолько, насколько ты для меня дороже моего искусства. Во всемъ я считаю себя виноватымъ, только не въ томъ, что жажду твоей любви. Не простишь ли ты меня?

Вмѣсто отвѣта она начала весело играть.

— Обѣщаешь ли ты, — сказала она, черезъ нѣкоторое время оглянувшись на него, — что никогда больше такъ не поступишь?

— Клянусь.

— И ты сожалѣешь о случившемся?

— Безконечно, Орели.

— Ну, такъ я тебя прощаю. И если ты дѣйствительно проникнуть раскаяніемъ, то я согласна итти съ тобой въ Лувръ, чтобы ты показалъ мнѣ картины.

Она, говоря такимъ образомъ, продолжала, играть, не обращая вниманія на поцѣлуи, которыми онъ, несмотря на присутствіе madame Сцецимилицы, покрывалъ ея щеки.

Когда ребенокъ, родившійся у мистрисъ Хоскинъ, потерялъ для нея прелесть новизны, она съ успѣхомъ предоставила его заботамъ служанки. Въ то же время ею снова овладѣло эстетическое настроеніе, которому она свободно могла посвящать довольно много времени, такъ какъ ее не удерживала больше колыбель ребенка. Это настроеніе вызвало въ ней желаніе узнать, что подѣлываетъ Адріанъ Гербертъ. Послѣ ея замужества и послѣ того, какъ она убѣдилась въ увлеченіи Герберта всецѣло своей женой, она могла гораздо спокойнѣе предаваться своей съ нимъ дружбѣ. Бракъ укрѣпилъ значительно эту дружбу.

— Читала ли ты Теймсъ? — воскликнулъ въ одно прекрасное утро Хоскинъ, отрывая глаза отъ газеты. — Тамъ о Гербертѣ напечатано нѣчто, что будетъ ему непріятно.

— Неужели? Теймсъ всегда; хорошо о немъ отзывался.

Хоскинъ молча передалъ ей газету, которую онъ читалъ, и взялъ другую.

— О, Джонъ! — сказала Мэри съ разст��оеннымъ видомъ, возвращая газету. — Что намъ дѣлать?

— Дѣлать? Для кого?

— Для Адріана.

— Не знаю, — отвѣтилъ добродушно Хоскинъ. — Почему намъ что-нибудь нужно предпринимать?

--Я очень бы огорчилась, если онъ лишится своего положенія, достигнутаго такимъ упорнымъ трудомъ.

— Онъ его не лишится. Кто обратить вниманіе на Теймсъ?

— Но я опасаюсь, что Теймсъ правъ.

— Ну, если ты такъ думаешь, то дѣло другое. Въ такомъ случаѣ Гербертъ долженъ дѣйствительно посерьезнѣе работать.

— Да, но вѣдь онъ всегда такъ упорно занимался.!

— Тогда онъ устоитъ.

Мэри задумалась, а Хоскинъ продолжалъ читать.

— Адріану не слѣдовало жениться, — сказала она черезъ нѣкоторое время!

— Почему же нѣтъ, дорогая моя?

— Именно во избѣжаніе этого, — отвѣтила она, указывая на газету.

— Они не винятъ его въ томъ, что онъ женатый человѣкъ.

— Они винятъ его въ томъ, что супружество изъ него сдѣлало… Всѣ его помыслы и заботы направлены только къ женѣ.

— Это не должно бы отдалять его отъ работы, — возразилъ Хоскинъ. — Я работаю не мало, — добавилъ онъ ласково, — однако это не мѣшаетъ мнѣ думать о моей женѣ.

— Твоя жена, Джонъ, не улетаетъ отъ тебя по внезапной фантазіи на противоположный край Европы. Она не смѣется надъ твоей дѣятельностью и не обращается съ тобой какъ съ маленькимъ мальчикомъ, который иногда можетъ быть въ тягость.

— Несмотря на это, — сказалъ Хоскинъ задумчиво, — въ ней особое обаяніе.

— Вздоръ, — сказала Мэри, подумавъ, что мужъ дѣлаетъ ей комплиментъ, тогда какъ въ дѣйствительности онъ думалъ въ эту минуту объ Орели. — Мнѣ очень это тяжело. Какъ грустно видѣть, что человѣкъ, какъ Адріанъ, становится рабомъ женщины, которая очень мало его цѣнитъ — или мнѣ не слѣдовало это говорить. Во всякомъ случаѣ она не цѣнить его настолько, настолько онъ этого заслуживаетъ. Мнѣ начинаетъ казаться, что для нея только деньги имѣютъ значеніе.

— О! Мэри! ты къ ней жестока. Она дѣйствительно, кажется, мало имъ заинтересована, но вѣдь ужъ онъ такой человѣкъ — ни рыба, ни мясо. Я знаю, что онъ отличный малый, но что-то ему не достаетъ — не то, чтобы спинной хребетъ, однако что-то въ этомъ родѣ.

— У него полный недостатокъ корыстолюбія и равнодушіе къ окружающему, и надѣюсь, что это не измѣнится никогда, хотя эти свойства не помогутъ ему исправить жену. Адріанъ слишкомъ мягокъ для этого.

— Да, я тоже такъ думаю. По-моему, — добавилъ Хоскинъ, поглаживая бороду и глядя на жену съ такимъ видомъ, какъ-будто онъ собирался сказать что-то очень важное, — я вообще удивляюсь, какъ могла женщина, выйти за него замужъ! Можетъ быть я на него гляжу съ предвзятой мыслью, но таково мое мнѣніе.

— Ахъ! это безуміе! — воскликнула Мэри. — Она должна считать себя очень счастливой, что у нея такой хорошій мужъ. Онъ слишкомъ къ ней добръ, въ этомъ главная бѣда. Ради нея онъ пренебрегаетъ собой. Не слѣдуетъ ли мнѣ когда-нибудь серьезно съ нимъ объ этомъ поговорить?

— Гм… — пробурчалъ Хоскинъ задумавшись. — Вообще глупо вмѣшиваться въ чужія дѣла, а въ особенности въ семейныя. Обыкновенно за это не благодарятъ.

— Я знаю. Но хорошо ли держаться въ отдаленіи, когда, можешь помочь? Конечно, ничего не дѣлать — всего безопаснѣе.

— Ну, конечно, ты можешь на это смотрѣть какъ хочешь. Но будь я на твоемъ мѣстѣ, я бы въ ихъ дѣла не впутывался.

— Ты задался мыслью, что я буду такъ тупа и буду говорить съ Адріаномъ объ его женѣ. Я хотѣла бы только прочесть ему маленькое нравоученіе, какъ дѣлала это раньше разъ двадцать. Я въ нѣкоторомъ родѣ его товарищъ. Не попытаться ли это сдѣлать? Я не вижу, чѣмъ могу его обидѣть, если поговорю съ нимъ о томъ, что написано въ Теймсѣ.

Хоскинъ замолчалъ и покачалъ головой. Мэри рѣшилась попытаться ободрить Адріана, но ей хотѣлось, чтобы ее въ этомъ поддержалъ мужъ.

— Конечно, — добавила она разсердившись, — я не пойду, если ты этого не хочешь.

— Я! О Боже мой, дорогая моя, я не хочу препятствовать тебѣ. Иди пожалуйста, если тебѣ этого хочется.

— Пойду, Джонъ, — это будетъ лучше всего.

Такъ какъ по ея тону можно было подумать, что она снисходитъ къ его желанію, то онъ одно мгновеніе готовъ былъ удержать ее отъ этого. Но подумавъ, онъ замолчалъ и углубился въ чтеніе газеты до того времени, когда ему надо было ѣхать въ Сити!

Послѣ завтрака въ этотъ же день Мэри надѣла свою широкополую шляпу и пальто и направилась къ Соутъ-Кенсингтонъ, гдѣ у Герберта была мастерская. Фульгамъ Родъ похожъ на аллею, ведущую скорѣй къ воротамъ садовъ, прилегающихъ къ сосѣднимъ домамъ, чѣмъ къ помѣщеніямъ художниковъ. Если бы не гипсовый колоссъ, выступающій изъ мастерской одного художника, то и мысль бы не пришла, что здѣсь могутъ быть статуи или картины. Не обращая вниманія на громадную мраморную лошадь, освѣщенную солнцемъ, Мэри повернула направо и вошла въ дверь, ведущую въ длинный коридоръ, въ которомъ съ обѣихъ сторонъ открывался цѣлый рядъ мастерскихъ. Въ одной изъ нихъ она застала Адріана, сидящаго передъ пустымъ полотномъ на сломанномъ стулѣ; палитра валялась въ сторонѣ, а у него въ рукахъ былъ Теймсъ, на который было обращено все его вниманіе.

— Мистрисъ Хоскинъ! — воскликнулъ онъ, вскочивъ со стула.

— Да, Адріанъ! И она удивлена видѣть у мистера Герберта въ рукахъ газету, которую онъ когда-то презиралъ, и видѣть, какъ онъ пренебрегаетъ искусствомъ, въ которомъ онъ когда-то торжествовалъ.

— Я сталъ грѣшенъ и тѣмъ и другимъ съ тѣхъ поръ, какъ женился, — сказалъ онъ вздыхая. — Не хочешь ли взобраться на тронъ? Это здѣсь единственное Сидѣніе, на которое можно, положиться, не боясь, что оно развалится.

— Спасибо. Ты съ самаго завтрака все читаешь Теймсъ?

— Ты видѣла замѣтку, Мэри?

— Да.

Гербертъ засмѣялся, а затѣмъ испуганно взглянулъ нк нее.

— Ты отлично дѣлаешь, что смѣешься надъ ней, — сказала она. — И ты знаешь, что никто, какъ я, не презираетъ газетныхъ критиковъ; въ особенности, когда они пристрастны и поверхностны.

— Но въ данномъ случаѣ ты, вѣроятно, согласна съ Теймсомъ.

Мэри нацѣпила на носъ пенснэ и упорно взглянула на него; что, какъ ему было извѣстно, она дѣлала всегда, когда хотѣла сказать: «да!» Въ отвѣтъ на это онъ улыбнулся.

— Адріанъ, — продолжала она съ оттѣнкомъ сочувствія, — а ты не считаешь, что это вѣрно? Если нѣтъ, то я охотно признаюсь, что ошиблась.

— Кое-что, вѣроятно, вѣрно… я не могу быть въ этомъ дѣлѣ безпристрастнымъ судьей. И мнѣ не легко говорить на этотъ счетъ. Прежде всего мнѣ жаль, что я говорилъ вздоръ, когда проповѣдывалъ тебѣ необходимость предаться вполнѣ и серьезно изученію искусства для того, чтобы достигнуть чего-нибудь выдающагося, или когда я по крайней мѣрѣ требовалъ отъ тебя громадной практики, находя, что если она необходимое условіе для достиженія успѣха у лудильщиковъ старой посуды или у портныхъ, то въ особенности она нужна въ искусствѣ. Теперь я понялъ, что жизнь куда выше искусства. Когда-то вся трудность казалась мнѣ въ томъ, чтобы развить въ себѣ универсальное пониманіе искусства, теперь же я вижу, что она заключается въ томъ, чтобы себя концентрировалъ въ границахъ своего призванія. И я даже не увѣренъ, стоитъ ли этого желать.

— Ну, конечно, если ты потерялъ увѣренность въ томъ, стоитъ ли быть художникомъ, то я вообще не знаю, что мнѣ тебѣ говорить. Когда-то ты находилъ, что ради искусства можно всѣмъ жертвовать.

— Да, когда я былъ мальчикомъ и когда мнѣ нечего было жертвовать. Но я все же не говорю, что не стоитъ быть художникомъ. Я не бросаю своего занятія.

— Но ты лишился расположенія Теймса.

— Да, Теймсъ теперь видитъ въ моихъ работахъ ошибки, которыхъ я не вижу, точно такъ же какъ онъ прежде не видѣлъ въ моихъ юношескихъ работахъ ошибокъ, которыя теперь мнѣ совершенно ясны. Онъ вѣрно говоритъ, что я теперь не такъ упорно работаю. Я дѣлаю что могу и теперь; но я согласенъ съ тѣмъ, что я меньше работаю надъ моими картинами, чѣмъ раньше, потому что я прежде старался пополнить мои недочеты трудомъ, тогда какъ теперь я понялъ, что простая работа не можетъ пополнить художественныхъ недочетовъ. Въ лучшемъ случаѣ усердіе является оправданіемъ самого себя и критиковъ. «Сэръ Ланцело» плохая картина, согласись сама. И что же ты думаешь, трудъ и упорство могли бы сдѣлать изъ нея хорошую картину? Дорогая Мэри… я извиняюсь передъ мистеромъ Хоскинъ.

Лучше проси прощенія у мистрисъ Гербертъ. Ну, дальше…

— Я могу сослаться на мистрисъ Гербертъ для поддержанія моего мнѣнія; она находитъ, что серьезное отношеніе къ искусству и вѣра въ его высокую задачу не могутъ увеличить моихъ способностей. Они скорѣй способны вызвать духовный гнетъ, который повредитъ свободѣ пониманія и выполненія. Но развить идеи и создать картины они не могутъ. Твой мужъ сказалъ однажды моей матери, что искусство кажется ему бродомъ, по которому идутъ слабые люди, чтобы, избѣгнувъ бурныхъ волнъ, дойти до тихаго мѣста. Онъ, кажется, говоря это, думалъ обо мнѣ. О! не защищай его, Мэри, я съ нимъ вполнѣ согласенъ. Это бродъ, и тутъ вѣра и серьезное отношеніе значенія не имѣютъ: скорѣй ужъ грубое умѣніе можетъ заставить выплыть. Ты когда-то спросила меня, желалъ ли бы я быть Тиціаномъ и олицетворить въ себѣ цѣлый рядъ другихъ великихъ художниковъ? Теперь я чувствовалъ бы себя слишкомъ счастливымъ, если бы могъ сравниться съ однимъ Тиціаномъ. Но за это я не далъ бы и пяти лѣтъ своей жизни — оно ихъ не стоитъ. Что думалъ Тиціанъ о своей задачѣ въ жизни? Только чтобы онъ могъ писать картины и ихъ продавать. Онъ писалъ картины религіознаго содержанія, когда ему за нихъ платила церковь; онъ писалъ непристойныя картины, когда ему за нихъ платили развратные вельможи, и онъ писалъ портреты вообще для публики. Повѣрь, Мэри, среди бурнаго жизненнаго потока находиться въ волненіяхъ и борьбѣ, отъ которыхъ мы рѣшили отдаляться, много всякаго рода людей: серьезныхъ, легкомысленныхъ, правдивыхъ, циничныхъ, поэтическихъ, грязныхъ и такъ далѣе, но для брода есть только два рода художниковъ: искусные и неискусные. Я неискусный художникъ, и это совершенно вѣрно. Критическое отношеніе къ себѣ на основаніи нравственныхъ принциповъ и изученіе картинъ не исправятъ ни моего зрѣнія, ни моихъ пальцевъ. Я говорилъ тебѣ, что могу сослаться на Орели. Даже и Теймсъ не отрицаетъ, что она первоклассная артистка. Но если бы ты заговорила о ней какъ объ учительницѣ въ нравственномъ смыслѣ, задавшейся великой задачей, то она не поняла бы тебя, хотя у нея есть нѣкоторыя искаженныя представленія о томъ, что въ ея туше заключается какая-то духовная сила. Она считаетъ твоего мужа за удивительно самостоятельнаго и глубокаго мыслителя, потому что онъ однажды сказалъ ей, что всѣ музыканты люди сильные. Когда я усомнился въ этомъ, такъ какъ лично этого не замѣчалъ, то она подумала, что я ревную ее къ нему.

— Она, можетъ быть, еще лучше играла, если бы считала себя носительницей великаго дарованія.

— Развѣ я лучше написалъ бы лэди Шэлоттъ оттого, что готовъ былъ бы перемѣшалъ краски съ моей кровью? Нѣтъ. Я теперь могъ бы вдвое лучше написать, хотя въ два раза меньше ею поглощенъ. Но не будемъ говорить объ Орели, если ты ею не восхищаешься. Возьми…

— Ахъ, Адріанъ, я….

--… Джэка. Ты согласишься съ тѣмъ, что онъ геній: въ немъ неистощимый источникъ фальшивыхъ тоновъ, которые въ настоящее время создаютъ генія. Я, предположимъ, согласенъ съ тобой и съ Орели, что онъ великій музыкантъ, противорѣча такимъ образомъ своему собственному слуху. Если на него смотрѣть какъ на члена общества, то онъ самый грубый человѣкъ въ Лондонѣ. Неужели же онъ считаетъ, что у него миссія, задача или отвѣтственность?

— Я увѣрена, что да. Посмотри-ка, сколько онъ въ прежнее время вынесъ потому, что не желалъ писать для извращенныхъ вкусовъ.

— Будь покойна! ему не представлялось случая или онъ не могъ. Моцартъ, если не ошибаюсь, писалъ балеты и мессы въ итальяскомъ стилѣ. Если бы у Джэка была многосторонняя плодовитость Моцарта, то онъ дѣлалъ бы такъ же. Я не дѣлаю себѣ заслуги изъ того, что никогда не снисходилъ до работы для иллюстрированныхъ журналовъ, потому что если бы кто-нибудь мнѣ это предложилъ, то я, вѣроятно, попробовалъ бы.

— Адріанъ, — сказала Мэри, спускаясь съ трона и подходя къ нему, — знаешь ли ты, что мнѣ горько, когда ты такъ говоришь. Если есть порокъ, о которомъ я могла сказать, что онъ тебя никогда не коснется — такъ это цинизмъ.

— Ты упрекаешь меня въ цинизмѣ! — воскликнулъ онъ съ улыбкой.

— Почему же нѣтъ?

— Нѣтъ, конечно, основанія, чтобы ты не могла этого сдѣлать, кромѣ одного, — а именно, что ты сама пришла къ тому приблизительно заключенію.

— Ты ошибаешься, Адріанъ! Моя вѣра въ облагораживающую силу искусства и въ высокую задачу артистовъ, такъ же тверда, какъ въ то отдаленное время, когда ты ее во мнѣ зажегъ.

— Ты никогда не колебалась въ этой вѣрѣ?

— Никогда.

— Ни на мгновеніе?

— Ни на мгновеніе.

Онъ молча пожалъ плечами. Онъ взялъ въ руки свою палитру и сталъ ее разглядывать.

— Что ты хочешь сказать, Адріанъ?

— Ничего. Ничего.

— Ты прежде былъ откровеннѣе, чѣмъ теперь.

— Многое было прежде, чего теперь нѣтъ.

— Ты согласенъ съ чѣмъ, что ты измѣнился?

— Конечно.

— Измѣнился въ томъ, какъ ты ко мнѣ относишься?

— Можетъ быть.

Наступило молчаніе. Онъ нѣсколько разъ мазнулъ по полотну. А она глядѣла на него съ недоумѣніемъ.

— Тебѣ не интересно видѣть мои работы, разъ ты здѣсь.

— Адріанъ, помнишь тотъ день, когда я сообщила тебѣ, что теоретически я остыла къ нашей живописи?

— Да. Почему ты это спрашиваешь?

— Я въ то время мало думала о томъ, кто изъ насъ первый отойдетъ отъ нея въ дѣйствительности. Если бы въ то время пророкъ показалъ мнѣ тебя такимъ, какимъ я вижу тебя теперь, унижающимъ возвышенность искусства и отрицающимъ упорный трудъ, я не нашла бы словъ, чтобы протестовать противъ предсказанія пророка.

— Я не могу сказать, чтобы я въ то время не угадывалъ, кто изъ насъ первый отпадетъ, — сказалъ Адріанъ спокойно, но нѣсколько мрачно. — Но я былъ бы такимъ же скептикомъ, какъ и ты, если бы твой пророкъ указалъ мнѣ тебя…

Онъ не договорилъ.

— Ну, дальше, Адріанъ.

— Нѣтъ, извини пожалуйста. Я хотѣлъ сказать то, чего не имѣю права говорить,

— Что бы это ни было, ты думаешь я не имѣю права знать твою мысль, чтобы имѣть возможность защищаться? Какою могъ пророкъ тебѣ меня показать такъ, чтобы ты удивился бы?

— Госпожой Хоскинъ! — отвѣтилъ онъ упорно, взглянувъ ей прямо въ глаза, а затѣмъ снова началъ писать.

— Я не понимаю, — сказала Мэри, помолчавъ немного.

— Я говорю тебѣ, что тутъ нечего понималъ, — сказалъ онъ. — Я хочу только сказать, что съ перваго взгляда странно, что мы оба женаты и не вмѣстѣ… Я надѣюсь, ты не сердишься на меня за то, что я объ этомъ говорю. И еще страннѣе то, что я жевать на Орели, которая въ живописи ничего не смыслитъ. Страннѣй всего то, что ты замужемъ за мистеромъ Хоскиномъ, который вообще въ искусствѣ ничего не смыслитъ..

Мэри, теперь отлично понявшая его, покраснѣла и силилась удержаться отъ замѣчанія, которое просилось ей на уста. Онъ продолжалъ внимательно писать.

— Думаешь ли ты, — вдругъ спросила она невольно, — что я не цѣню моего мужа за то, что могу дѣйствовать, работать и уважать самое себя… за то, что я не его рабыня въ его присутствіи и не рабыня моихъ помышленій о немъ во время его отсутствія?

— Мэри! — воскликнулъ Гербертъ, кладя на мѣсто палитру и подходя къ ней такой же красный, какъ и она сама. Она стояла неподвижно; ни одинъ нервъ въ ней не дрогнулъ.

— Прости меня, — сказалъ онъ, успокоившись. — Было дурно съ моей стороны, что я заговорилъ о твоемъ бракѣ, огорчивъ тебя.

— У тебя вырвалось твое мнѣніе обо мнѣ, Адріанъ?

— А у тебя, кажется, твое обо мнѣ, Мэри,

Затѣмъ наступило принужденное молчаніе, смутившее ихъ обоихъ. На этотъ разъ Мэри первая овладѣла собой.

— Ты теперь огорчилъ меня, — сказала она. — Но намъ не надо ссориться. Я надѣюсь, что и ты этого не хочешь.

— Нѣтъ, конечно, нѣтъ, — поторопился заявить онъ. — Я надѣюсь, мы никогда не будемъ желать ссоры, что бы между нами ни произошло.

— Въ такомъ случаѣ, — отвѣтила она, — позволь мнѣ тебѣ честно сказать, насколько ты въ томъ, что сказалъ, правъ. Я вышла замужъ, потому что, какъ и ты, поняла, что свѣтъ выше искусства и что въ немъ безконечно много интереснаго для тѣхъ, которые даже не знаютъ, къ чему стремится искусство. Но я никогда не была влюблена, какъ въ романахъ; и я отказалась отъ вѣры въ дѣйствительность такого рода любви, когда связала свою судьбу съ Джономъ, хотя я все же отлично къ нему отношусь и отнюдь не жалѣю, что стала госпожей Хоскинъ.

— Странно, что пути наши такъ схожи, а побужденія, руководившія нами, такъ различны! Мое признаніе такъ просто, что его почти не стоитъ произносить. Я влюбился, какъ въ романахъ, и въ этомъ кроется истинное объясненіе того, что «Теймсъ» видитъ въ моей работѣ. Я не хочу сказать, что я больше не способенъ работать, Думать или уважавъ самого себя… я надѣюсь, что дѣло обстоитъ не такъ плохо, по все остальное вѣрно. Въ ея присутствіи я ея рабъ, а въ ея отсутствіи я рабъ своихъ помышленій о ней. Ты, можетъ быть, презираешь меня за это.

— Я не могу презирать тебя за то, что ты любишь свою жену. Это было бы дико.

— Много на свѣчѣ дикаго и все же вполнѣ естественнаго. Я часто себя самъ презираю. Это бываетъ въ тѣхъ случаяхъ, когда я сравниваю вліяніе Орели на мою работу и твое вліяніе. До встрѣчи съ ней я упорно работалъ въ этой мастерской, вспоминалъ о тебѣ, когда работа моя казалась мнѣ тяжелой, и случая не было, чтобы мысль о тебѣ не внушала мнѣ бодрости. Я теперь знаю больше, чѣмъ въ то время, сколько я тебѣ обязанъ своимъ успѣх��мъ и упорной работой, благодаря которой достигъ успѣха. Новое вліяніе совсѣмъ другое… его дѣйствіе мѣшаетъ работѣ. Когда вспоминаю объ Орели, то бросаю работу. Въ прежнее время я находилъ бодрость и возможность собрать свои силы, теперь я постоянно возбужденъ и разсѣянъ; я нервенъ въ ожиданіи неопредѣленнаго будущаго; кромѣ волненія и раздраженія я ни на что не способенъ. Такъ представь же себѣ, какъ я цѣню твою дружбу… потому ты не думай, что ты потеряла свою власть надо мной. Даже сегодня, благодаря тому, что я говорилъ съ тобой, я чувствую свое прежнее художественное «я», какъ давно этого не чувствовалъ. Мы понимаемъ другъ друга, но я не могу того же сказать объ Орели. Поэтому, Мэри, согласна ли ты, несмотря на то, какъ мы безумно разстались, быть моимъ другомъ и помочь мнѣ найти потерянную подъ ногами почву, какъ ты раньше помогала мнѣ въ завоеваніи ея?

— Охотно! — воскликнула Мэри, радостно протягивая ему обѣ руки. — Я хочу вѣрить, что могу помочь тебѣ, хотя знаю, что въ былое время ты всегда самъ справлялся, да еще мнѣ помогалъ. Итакъ, мы опять друзья?

— Вѣрные друзья! — повторилъ онъ и, взявъ ея руки въ свои, взглянулъ на нее съ восхищеніемъ и благодарностью.

— А! — вдругъ раздался чей-то голосъ. Они отскочили другъ отъ друга и блѣдные и перепуганные повернулись къ двери. На порогѣ стояла Орели, улыбающаяся, въ легкомъ лѣтнемъ туалетѣ.

— Я боюсь, не помѣшала ли вамъ? — спросила она на англійскомъ языкѣ, на которомъ она теперь говорила свободно, хотя все же съ нѣкоторымъ акцентомъ. — Какъ поживаете, мистрисъ Хоскинъ? Я здѣсъ лишняя? да?

Мэри, смущенная ея внезапнымъ появленіемъ и еще болѣе ея любезностью, прошептала нѣсколько непонятныхъ словъ.

— Это необыкновенная честь, Орели, — сказалъ Гербертъ и попробовалъ улыбнуться.

— Да, я сама не знала:, что пріѣду сюда. Я попала не въ тотъ поѣздъ и вмѣсто Аддисонъ-Родъ очутилась въ Саутъ-Кенсингтонъ. Тогда я рѣшила, что удивлю Адріана, и пріѣхала сюда.

— Вы вошли какъ разъ въ интересную минуту, — сказала Мэри, оправившись отъ смущенія. — Мы съ мистеромъ Гербертомъ затѣяли серьезный споръ и въ ту минуту, какъ вы вошли, мы окончили его по англійскому обычаю.

— О! это не англійскій обычай. Всюду такъ же ссорятся. А теперь вы болѣе дружны, чѣмъ когда-либо. Не такъ ли?

— Надѣюсь, — отвѣтила Мэри.

— Я это знала, — сказала Орели. — Человѣческая природа всюду та же, на всемъ свѣтѣ. О, да! Какой безпорядокъ въ этой мастерской! Развѣ можешь ты ожидать, чтобы къ тебѣ сюда пришли знатныя дамы, чтобы здѣсь передъ тобой позировать?

— Я и не желаю, чтобы онѣ приходили, Орели.

— Но вѣдь именно на портретахъ и зарабатываютъ художники большія суммы денегъ. Почему, madame, не излѣчите вы его отъ этихъ странныхъ идей? Вы такъ умны, и онъ такъ высоко васъ ставитъ. Онъ подымаетъ меня на смѣхъ, когда я говорю о живописи; но я увѣрена, что я права.

Мэри улыбалась не особенно любезно и не знала, что отвѣтить. Орели ходила взадъ и впередъ по мастерской, поднимала съ полу эскизы и, не глядя на нихъ, прибирала ихъ. Она, какъ любопытный ребенокъ, заглядывала во всѣ уголки. Наконецъ, когда она подошла къ какой-то драпировкѣ, мужъ крикнулъ ей быть осторожнѣй.

— Что такое? — спросила она. — Тамъ спрятанъ кто-нибудь? Ciel! Большая кукла!

— Пожалуйста не трогай ее. Я срисовываю ее, и если ты измѣнишь хоть одну складку, то пропадетъ весь мой трудъ.

— Да, но это неправильно. Ты не долженъ срисовывать мертвую натуру. Ее ты могъ бы срисовать на память.

Она подошла къ мольберту.

— Это твоя большая картина для будущей выставки? — спросила она. — Почему у этого человѣка на головѣ чепецъ?

— Это не чепецъ, а шлемъ.

— А, такъ это пожарный. Tiens! Ты сдѣлалъ его съ длинными локонами! Я знаю… это рыцарь Круглаго Стола, всѣ твои рыцари одинаковы. Кому нужны такіе варвары? Я предпочитаю Нибелунговъ, Вотана и Тора въ вагнеровской музыкѣ. Его рука черезчуръ длинна, а голова мальчика слишкомъ мала въ сравненіи съ его ростомъ. Бѣдное дитя похоже на миніатюрнаго мужчину. Madame Хоскинъ, не сдѣлаете ли мнѣ честь… конечно, если вамъ ничто не помѣшаетъ?

— Я сегодня совершенно свободна, — сказала Мэри. — Вы можете на меня разсчитывать.

— Въ такомъ случаѣ пойдемте къ намъ домой и останьтесь обѣдать у насъ. О! и не думайте отказываться. Мы пошлемъ мистеру Хоскину телеграмму и будемъ его просить пріѣхать. En famille, понимаете. Адріанъ будетъ васъ занимать разговоромъ; я для васъ поиграю, а моя мать покажетъ вамъ Бамбино^[3]. Очень забавный ребенокъ. Да вы сами увидите.

— Вы очень добры, — сказала Мэри колеблясь. — Мистеръ Хоскинъ ждетъ меня обѣдать домой, но…

Она вопросительно взглянула на Адріана.

— Орели вѣрно говоритъ, мы можемъ мистера Хоскина пригласить телеграммой. Я надѣюсь, ты не откажешься, Мэри?

Мэри покраснѣла оттого, что онъ назвалъ ее по имени, хотя она къ этому должна была привыкнуть.

— Спасибо, — сказала она. — Я поѣду съ удовольствіемъ.

— Какъ это мило! — воскликнула Орели съ восторгомъ. — Ну, теперь пойдемъ, — добавила она по-французски Адріану. — Брось эти глупости и пойдемъ.

— Слышишь! — замѣтилъ онъ, обращаясь къ Мэри. — Она называетъ мои картины и кисти глупостями!

Однако онъ сталъ все прибирать, пока Орели и Мэри весело болтали. Когда онъ кончилъ, они вышли вмѣстѣ, прошли мимо бѣлаго коня, длинная тѣнь котораго падала на землю, а дойдя до Фулгамъ Родъ, остановились въ нерѣшимости, ѣхать ли имъ или итти пѣшкомъ. Пока они такъ стояли, къ нимъ приблизился молодой человѣкъ съ серьезнымъ выраженіемъ лица, длинными вьющимися волосами и въ бархатной курткѣ. Онъ при ходьбѣ читалъ книжку и не обратилъ вниманія на стоявшихъ на улицѣ людей.

— Какъ? это Чарли! — воскликнула Мэри.

Молодой человѣкъ поднялъ глаза и остановился, закрывъ книгу и выразивъ на лицѣ сильное смущеніе. Затѣмъ, къ удивленію сестры, онъ приподнялъ шляпу и собирался пройти мимо.

— Чарли, — сказала она, — ты насъ знать не хочешь?

Онъ остановился и въ смущеніи оглядѣлъ всѣхъ.

— Какъ поживаете? — спросилъ Адріанъ, протягивая ему руку.

Чарли взглянулъ на Орели и покраснѣлъ еще больше. Она спокойно стояла и видимо нисколько не интересовалась исходомъ встрѣчи.

— Я думала, ты знакомъ съ мистрисъ Гербертъ, — сказала Мэри удивленно. — Мой брать, мистрисъ Гербертъ, — добавила она, обращаясь къ Орели.

Чарли снялъ шляпу, а Орели еле замѣтно поклонилась ему.

Герберта, чувствуя, что настанетъ неловкое молчаніе, рѣшилъ завести разговоръ.

— Каковы ваши планы теперь? — спросилъ онъ. — Если вы еще состоите инженеромъ, то ваша внѣшность мало соотвѣтствуетъ вашему роду занятій. Судя по первому взгляду, можно было бы подумать, что я инженеръ, а вы художникъ.

— О! Я бросилъ техническія науки, — сказалъ Чарли. — Я опять пришелъ къ вашей точкѣ зрѣнія, что ничто съ искусствомъ несравнимо. Теперь я занимаюсь литературой.

— Поэзіей, вѣроятно, — сказалъ Герберта, вытягивая книжку изъ-подъ его руки и заглядывая на оглавленіе.

— Я желалъ бы имѣть хоть какой-нибудь таланта, чтобы стать поэтомъ. Во всякомъ случаѣ, я рѣшилъ бросить скитальческую жизнь, которую велъ до сихъ поръ, и приняться за серьезную работу. Я, быть можетъ, никогда не буду въ состояніи написать порядочную книжку, но все же я, по крайней мѣрѣ, посвящу себя изученію искусства, литературы и тому подобныхъ предметовъ.

— Посвятить себя литературѣ! — воскликнула Мэри. — О, Чарли! Сколько ты начиналъ писать романовъ и ихъ уничтожалъ, съ тѣхъ поръ какъ мы переѣхали въ Бейла? И ни одного ты не довелъ до второй главы.

— Я доказалъ свой хорошій вкусъ тѣмъ, что не окончилъ ни одного изъ нихъ. Что сталось съ картинами, надъ которыми ты такъ упорно работала, и съ музыкальными пьесами, которыя были результатомъ твоихъ занятій съ Джэкомъ?

— Я думаю, — вмѣшался шутя Гербертъ, — что если мы будемъ здѣсь ждать, пока вы съ Мэри придете къ соглашенію по вопросу о вашемъ призваніи, то нашъ обѣдъ остынетъ. Мистрисъ Хоскинъ обѣдаетъ сегодня у насъ, Чарли. Не придете ли и вы къ намъ?

— Спасибо, — поторопился отвѣтить онъ, — это было бы мнѣ особенно пріятно, но я не одѣть и…

— Благодаря нашему многолѣтнему знакомству, вы ради меня можете не одѣваться, а мистрисъ Гербертъ васъ извинитъ.

— Прошу пожаловать, — замѣтила Орели, разсѣянію устремивъ взоры на бѣлую лошадь и на окружающій видъ.

— Покорнѣйше васъ благодарю, — сказалъ Чарли.

Затѣмъ было рѣшено, что они съ поѣздомъ поѣдутъ до Хейгъ Стритъ, а оттуда, пойдутъ пѣшкомъ до квартиры Герберта. Послѣдній все еще жилъ не своимъ хозяйствомъ, потому что его жена только развѣ номинально считалась больше у себя дома въ Лондонѣ, чѣмъ въ другихъ столицахъ Европы. Итакъ, они направились къ станціи желѣзной дороги; Адріа��ъ шелъ съ Мэри впереди, а за ними шли Чарли и Орели; послѣдняя, казалось, не замѣчала его присутствія, хотя его волненіе, взгляды, которые онъ часто бросалъ искоса на нее, и его неудачныя попытки заговорить о постороннихъ предметахъ, были ей непріятнѣе, чѣмъ онъ думалъ. Такимъ образомъ они прошли ярдовъ сто до станціи Саутъ Кенсингтонъ, не обмѣнявшись ни единымъ словомъ, при чемъ его смущеніе росло съ каждымъ шагомъ. Онъ еще разъ взглянулъ на нее и на этотъ разъ встрѣтился съ ея взглядомъ, и чѣмъ дольше она на него глядѣла, тѣмъ болѣе онъ краснѣлъ.

— Ну-съ, monsieur Битти, — сказала она спокойно.

Онъ со страхомъ взглянулъ на Герберта, который могъ разслышать.

— Я не знаю, какъ вамъ это объяснить, — началъ онъ, — но моя фамилія не Битти.

— Неужели! Извините пожалуйста, monsieur, я ошибочно приняла васъ за нѣкоего господина Битти, котораго встрѣтила въ Парижѣ. Вы поразительно похожи на него.

— Нѣтъ, увѣряю васъ, — сказалъ Чарли. — Я совсѣмъ на него не похожъ. Я знаю того, о комъ вы говорите. Это пьяный безобразникъ, котораго вы спасли, когда его чуть не задавилъ экипажѣ и едва не ограбили на улицѣ, и который въ благодарность велъ себя недостойнымъ образомъ. Онъ умеръ.

— Господи Іисусе! — крикнула Орели. — Не говорите этого. Что хотите вы сказать?

— Онъ умеръ, — повторилъ Чарли, довольный тѣмъ, что смутилъ ее. — Онъ убитъ, уничтоженъ угрызеніями совѣсти… потому что онъ не въ силахъ былѣ вынести контраста между своимъ ничтожествомъ и вашей… вашей добротой. Если бы вы, глядя на меня, не вспоминали его, то сдѣлали бы мнѣ великое одолженіе… гораздо большее, чѣмъ того я заслуживаю. Согласны ли вы на это, мистрисъ Гербертъ?

— По моему, вы, какъ поэтъ, будете пользоваться большимъ успѣхомъ, — сказала Орели, холодно глядя на него. — Вы остроумны. Ахъ! Ужъ эта подземная желѣзная дорога! Одинъ ужасъ!

Они больше не разговаривали, пока на Хейгъ Стритъ не вышли изъ поѣзда и не пошли опять пѣшкомъ въ томъ же порядкѣ. Чарли былъ попрежнему смущенъ, не зная что говоритъ, но уже на такъ робѣлъ.

— Надѣюсь, что madame Сцецимилица здорова? — началъ онъ.

— Благодарю васъ; она здорова. Вы сейчасъ увидите ее.,

— Какъ? Она теперь живетъ съ вами?

— Да. Это радуетъ васъ?

— Нѣтъ, въ сущности нѣтъ, — отвѣтилъ онъ откровенно. — Почему это радовало бы меня? Она помнить о негодяѣ, о которомъ мы говорили. Что мнѣ дѣлать?

Орели медленно покачала головой.

— По правдѣ говоря, я не знаю, — отвѣчала она. — Приготовьтесь ко всему самому худшему.

— Вамъ легко шутить, мистрисъ Гербертъ. Если бы у васъ было основаніе бояться свиданія съ ней, то вы не смѣялись бы надо мной. Однако, такъ какъ вы мнѣ простили, то я надѣюсь, что и она простить мепц.

Дѣйствительно, госпожа Сцецимилица приняла его безъ малѣйшаго проявленія недовольства. Она не помнила его.

Она была всецѣло занята другими соображеніями, понудившими ее увести дочь для совѣщанія на лѣстницу, пока гости полагали, что она пошла за ребенкомъ.

— Дитя мое, ты что же, принесла вмѣстѣ съ гостями и обѣдъ? Чѣмъ мы будемъ кормить ихъ? Развѣ наша хозяйка можетъ сразу приготовить двойной обѣдъ?

— Должна, maman. Очень просто. Пусть она пойдетъ въ лавку… въ трактиръ. Пусть куда хочетъ пойдетъ, лишь бы былъ обѣдъ. Можетъ и дома найдется.

— Какъ же?

— Ужъ она приготовитъ. А если нѣтъ, то въ чемъ же я-то помогу. Я ничего въ этомъ не понимаю. Принеси Бамбино и не раздражай меня съ обѣдомъ. Ужъ какъ-нибудь все устроится.

И она поторопилась вернуться въ гостиную. Madame Сцецимилица пошла наверхъ и немедленно спустилась съ ребенкомъ, который казался грустнымъ и старообразнымъ.

— Посмотрите! — сказала Орели, скрестивъ руки на спинѣ и издали глядя на своего ребенка. — Посмотрите, какой онъ важный! Настоящій англичанинъ.

Ребенокъ издалъ крикъ и протянулъ кулачокъ.

— А! Ты, негодяй, узнаешь голосъ матери! Похожъ онъ на Адріана?

Мэри взяла осторожно ребенка на руки. Она поцѣловала его и потрепала ножку, поласкала его и вызвала въ немъ нѣкоторое слабое проявленіе радости. Адріанъ чувствовалъ себя неловко и сконфуженно улыбался. Чарли намѣренію, стоялъ въ сторонѣ. Черезъ нѣкоторое время Мэри бережно передала ребенка madame Сцецимилицѣ, но въ эту минуту подскочила Орели. Она схватила малютку и подбросила его къ потолку, затѣмъ поймала на лету. Адріанъ въ испугѣ бросился къ ней, madame что-то завопила по-польски, а ребенокъ разсердился. Когда же она продѣлала это во второй разъ, то онъ раскричался въ все горло.

— Теперь смотрите, — сказала Орели и положила ребенка, который въ эту минуту неистово бился и кричалъ, на рояль. Затѣмъ она заиграла Кадриль конькобѣжцевъ изъ оперы «Пророкъ» Мейербера; ребенокъ тихо и спокойно лежалъ съ довольнымъ видомъ собаки, которую гладятъ, или дамы, которой расчесываютъ волосы.

— У него плохой музыкальный вкусъ, — сказала она, кончивъ пьесу. — Онъ старомодныхъ понятій. Monsieur Сутерландъ, передайте пожалуйста маленькаго моей матери.

Madame Сцецимилица быстро подошла, чтобы помѣшать Чарли исполнить порученіе, данное ему только, чтобы сконфузить его. Однако онъ очень ловко поднялъ ребенка и даже поцѣловалъ его раньше, чѣмъ передалъ бабушкѣ, которая взяла его какъ фарфоровый предметъ.

— Унеси его, — сказала Орели. — А изъ васъ вышла бы хорошая нянюшка, monsieur.

— Что за мать! — заворчала madame Сцецимилица. — Бѣдное дитя!

— Я бы желала, чтобы онъ сталъ сразу большой, — сказала Орели. — Когда онъ станетъ мужчиной, я буду старухой со скрюченными пальцами. Онъ, слушая будущихъ виртуозовъ фортепіанной игры, будетъ удивляться тому, какъ могла я достигнуть успѣха. Ахъ! Что за гадкій свѣтъ! Передъ вами нельзя этого говорить, — вы философка.

Скоро вернулась и madame Сцецимилица и поддержала въ значительной степени оживленность разговора, потому что не смотрѣла то и дѣло съ испугомъ на дочь, какъ это дѣлали всѣ трое остальныхъ. За обѣдомъ Орели перестала говорить, такъ какъ видѣла, что разговоръ поддерживался и безъ ея помощи, но она мало ѣла и пила одну лишь воду. Она казалась разстроенной и этимъ болѣе обычнаго привлекла къ себѣ вниманіе Мэри, которой очень хотѣлось понять жену Адріана; она внимательно, но тщетно наблюдала, за ней. Она такъ же мало могла постичь характеръ піанистки, какъ не могла, вслѣдствіе близорукости, ясно видѣть ея лица. Гербертъ, кушавшій съ аппетитомъ хозяина дома, глядѣлъ черезъ столъ на жену влюбленными глазами. Чарли же рѣшался лишь изрѣдка взглядывать на нее. Мэри стѣсняло молчаніе Орели, и она, наконецъ, рѣшила вызвать ее на разговоръ.

— Неужели вы не пьете вина? — спросила она. — Вы вѣдь такъ много работаете.

— Никогда! — отвѣчала Орели. — У меня на концѣ каждаго пальца сосредоточена такая тонкая и нѣжная чувствительность, которую вы представить себѣ не можете! Это своего рода особая нервная система. Какой-нибудь одинъ стаканчикъ вина лишилъ бы эти маленькіе нервы ихъ чувствительности. Мои пальцы стали бы молотками, какъ пальцы другихъ; я была бы въ восторгѣ и была бы довольна своими молотками, какъ другіе. Но то, что я играла, было бы уже не музыкой.

— У Орели удивительный взглядъ на то, что она называетъ своимъ тонкимъ чутьемъ, — сказалъ Гербертъ. — Когда она въ музыкальномъ настроеніи и находитъ удовольствіе въ своей собственной игрѣ, то я узнаю, что она отыскала свои пальцы! Но это чувство у нея исчезаетъ, коль скоро другіе получаютъ удовольствіе отъ ея игры. Тогда у нея дѣлаются пальцы, какъ у всѣхъ, и мнѣ она объявляетъ, что рѣшила бросить музыку.

— Да! да! Ты очень уменъ, но у тебя нѣтъ этого тонкаго чутья и ты ничего не понимаешь. Ахъ! Какъ бы ты рисовалъ, если бы оно у тебя было! Ты превзошелъ бы всѣхъ художниковъ въ мірѣ.

Мэри покраснѣла отъ досады на Орели, потому что она знала, какъ Гербертъ обижался, когда ему говорили о томъ, что онъ не изъ первокласныхъ художниковъ. Орели, не заботясь о впечатлѣніи, произведенномъ ея словами, опять замолчала и задумалась, пока всѣ не вышли изъ-за стола. Тогда она присѣла къ роялю и позволила Чарли вступить съ ней въ разговоръ, въ то время какъ Гербертъ увлекся съ Мэри бесѣдой о живописи, а madame Сцецимилица сѣла спокойно съ вязаньемъ въ уголокъ.

— Какъ! — воскликнула Орели, прерывая Чарли, — значить вы были и на томъ концертѣ?

— Да!

— Слѣдовательно вы были на всѣхъ концертахъ, на которыхъ я играла по возвращеніи въ Лондонъ. Вы бываете на всѣхъ концертахъ?

— На всѣхъ, на которыхъ вы играете. На другихъ я не бываю.

— О! Я понимаю. Вы дѣлаете мнѣ комплементъ. Я очень, очень вамъ благодарна… вѣдь такъ говорить… за ваше вниманіе.

— Знаете ли вы, что у меня есть склонность къ музыкѣ? Я собирался быть музыкантомъ и бралъ уроки у стараго Джэка. Но я, — увы! — забросилъ это.

— Что за дерзость! Вамъ непристойно говорить такимъ тономъ о великомъ артистѣ, monsieur Charles,

— Конечно, мистрисъ Гербертъ. Но кому к��кое дѣло до того, что я говорю.

— Tiens! — сказала смѣясь Орели. — Вы правы. Вы умѣете все представить въ ничтожномъ видѣ. Итакъ, вы забросили музыку и хотите сдѣлаться поэтомъ. Не можете ли вы придумалъ себѣ болѣе подходящее занятіе?

— Это единственное, что мнѣ осталось, не считая военной службы; а меня къ этой карьерѣ не готовили, такъ какъ у насъ въ семьѣ ужъ одинъ военный есть, мой брать, зять мистера Фипсона. Сначала предполагалось, что я буду профессоромъ университета. Потомъ я отдался музыкѣ. Затѣмъ я пробовалъ изучать право, медицину, технику, индійскую гражданскую службу, но все утомляло меня. По правдѣ говоря, я не попробовалъ только церковной карьеры…

— Что это значитъ? Не попробовали церковной карьеры.

— Это то, что вы очень вѣрно называете идіотизмомъ. Я хочу сказать, что не пожелалъ опуститься до того, чтобы быть пасторомъ.

— Какой философъ! Ну, дальше!

— Теперь я рѣшилъ, если ничего не выйдетъ изъ поэзіи, что очень правдоподобно, то заняться промышленнымъ предпріятіемъ. Я буду искать себѣ мѣста въ обществѣ электродвигателей Конолли.

— Я думаю, что это будетъ самое лучшее. Я вамъ что-нибудь сыграю, чтобы ободрить васъ.

Она начала играть полонезъ Шопена. Гербертъ и Мэри замолчали, но потомъ продолжали разговаривать вполголоса. Чарли внимательно слушалъ. Доигравъ полонезъ до конца, она не прекратила игры, а продолжала играть, устремивъ глаза къ потолку и взглядывая отъ времени до времени на Чарли.

— Орели, — вдругъ воскликнулъ Гербертѣ, — гдѣ рисунки, которые въ прошлый вторникъ оставила здѣсь мистрисъ Скоттъ?

— Но слушайте же! — сказалъ Чарли съ упрекомъ, когда Орели прекратила играть.

Гербертъ не понялъ его и удивленно на него взглянулъ. Орели встала, взяла съ полки для нотъ рисунки и молча передала ихъ мистрисъ Хоскинъ.

— Мнѣ жаль, что мы прервали васъ, — сказала Мэри покраснѣвъ.

Орели любезно улыбнулась и сѣла на низкое кресло возлѣ окна.

— Я бы желалъ, чтобы вы еще поиграли, мистрисъ Гербертъ, если вы не устали, — сказалъ Чарли робко.

Она покачала головой.

— Жестоко, что мнѣ приходится страдать за то, что у моей сестры деревянная голова безъ ушей, — проворчалъ онъ, глядя не на Мэри, а на Герберта. — Я чувствовалъ себя на небѣ, когда васъ прервали. Я бы желалъ, чтобы Джэкъ былъ здѣсь. Онъ высказалъ бы вамъ свое мнѣніе.

— Мистеръ Гербертъ не выносить мистера Джэка.

— А мистеръ Джэкъ не выноситъ мистера Герберта. Симпатіи между ними нѣтъ. Адріанъ ненавидитъ музыку Джэка, а Джэкъ смѣется надъ картинами Адріана.

— Maman, позвони. Вели подавать чай.

— Хорошо, ангелъ мой.

Завязался общій и малосвязный разговоръ. Мэри, испугавшись, что она была невѣжлива и невнимательна къ хозяйкѣ, прекратила разговаривать съ Адріаномъ.

— Я вижу, что наша телеграмма не имѣла дѣйствія, — сказала она. — Мистеръ Хоскинъ, видимо, пообѣдалъ въ клубѣ.

— Тѣмъ болѣе глупо съ его стороны, — сказалъ Чарли.

— Что это значитъ? — спросила Мэри, удивляясь его недовольному тону.

Онъ молча глядѣлъ на рояль. Затѣмъ онъ мелькомъ взглянулъ на Орели и очень смутился, когда она любезно протянула ему свою полную чашку чаю. Онъ взялъ ее и сконфуженно поставилъ опять на столъ.

— Итакъ, — сказала она, когда онъ снова сѣлъ ближе къ ней, — ни въ одномъ изъ вашихъ начинаній вы успѣха не имѣли.

Это внезапное возобновленіе прерваннаго разговора еще больше смутило его.

— Я… вы хотите сказать о моихъ….

— Métiers, какъ вы ихъ называете. Это меня не удивляетъ, monsieur Charles. У васъ нѣтъ упорства.

— У меня упорства хватитъ на то, что доставляетъ мнѣ удовольствіе.

— Получаете ли вы когда-нибудь; такое удовольствіе?

— Иногда. Напримѣръ, когда вы играете, я могъ бы годъ.слушать, и мнѣ не надоѣло бы.

— Вы проголодались бы. А я очень устала бы отъ игры. Впрочемъ….

Шумъ отъ паденія чего-то и дѣтскій крикъ прервалъ ее. Она прислушалась, а затѣмъ вышла изъ комнаты; за нею вышла и мать. Мэри и Адріанъ, привыкшіе къ такимъ происшествіямъ, не двинулись съ мѣста. Чарли, ободренный ихъ спокойствіемъ, сталъ перелистывать альбомъ съ рисунками.

— Адріанъ, — сказала тихо Мэри, — не разсердилась ли мистрисъ Гербертъ на меня?

— Нѣтъ. За что?

— Она не была разсержена… придя въ мастерскую?

— Не думаю. Н-нѣтъ. Почему бы ей сердиться?

— Можетъ быть не лично на меня. Но на насъ обоихъ. Ты понимаешь меня, Адріанъ. Я почувствовала себя въ удивительно неловкомъ положеніи, когда она вошла. Я не думаю, чтобы она приревновала, но…

— Успокойся, Мэри, — сказалъ онъ съ горькой усмѣшкой. — Она не ревнива. Я бы хотѣлъ, чтобы она была ревнива.

— Ты хотѣлъ бы?

— Да. Это служило бы мнѣ доказательствомъ ея любви. Я вообще сомнѣваюсь, способна ли она ревновать.

— Надѣюсь, что нѣтъ. Но она нашла, вѣроятно, наше поведеніе страннымъ тѣмъ болѣе, что мы держали себя виновато. Люди невинные всегда такъ дѣлаютъ. Тише! Вотъ она. — Вы водворили миръ и тишину въ дѣтской, мистрисъ Гербертъ?

— Мать моя тамъ, — сказала! Орели. — Право, несчастный ребенокъ! Нѣтъ той кроватки, изъ которой бы онъ не упалъ. Но что же вы встаете? Неужели собираетесь уходить?

Мэри, несмотря на увѣренія Герберта, чувствовала себя неспокойной и объявила, что ей необходимо итти домой. Чарли долженъ былъ ее проводить. Онъ попробовалъ равнодушно пожелать Орели покойной ночи, но это ему но удалось. Мэри обратила вниманіе провожавшаго ее до дверей Герберта на то, что мальчикомъ Чарли держалъ себя менѣе неловко, чѣмъ теперь, будучи взрослымъ. Адріанъ съ этимъ согласился и простился съ нею. Онъ простоялъ еще нѣкоторое время у подъѣзда, любуясь красотою вечера, затѣмъ вернулся въ гостиную, гдѣ Орели сидѣла задумавшись на диванѣ.

— Видите ли, — сказалъ онъ ей весело, — что мистрисъ Хоскинъ выигрываетъ отъ болѣе близкаго знакомства? Развѣ она не красивая женщина?

— Очаровательна, — сказала Орели, помолчавъ немного.

— Я зналъ, что она понравится тебѣ. Ты хорошо придумала, позвавъ ее обѣдать. Я былъ этому очень радъ.

— Я обязана была тебѣ, Адріанъ.

— За что? — спросилъ онъ.

— Потому что я прервала вашъ tête-à-tête.

Онъ засмѣялся.

— Да, — сказалъ онъ. — Но ты не виновата. Ты пришла совершенно во-время.

— Я такъ и думала. Ахъ! мой другъ, какъ ты мнѣ больше нравишься, когда ты влюбленъ въ мистрисъ Хоскинъ, чѣмъ когда бываешь влюбленъ въ меня! Тогда ты гораздо мужественнѣе и разумнѣе. И ты могъ ее бросить, чтобы жениться на мнѣ! Какое безуміе!

Адріанъ стоялъ передъ ней, разинувъ ротъ, не столько удивленный, сколько испуганный, что она замѣтить его удивленіе.

— Орели! — вдругъ воскликнулъ онъ, — возможно ли… трудно вѣрить… что ты ревнуешь.

— Н…нѣтъ, — отвѣтила она послѣ нѣкотораго раздумья. — Я не думаю, чтобы я ревновала. Можетъ быть мистрисъ Хоскинъ будетъ ревновать, если я случайно нарушу еще одинъ вашъ tête-à-tête. Но такъ какъ у васъ въ Англіи нѣтъ дуэли, то не бѣда.

— Орели, ты говоришь серьезно?

— Почему мнѣ не говорить серьезно? — сказала она приподнимаясь.

— Потому что — отвѣтилъ онъ съ достоинствомъ, — изъ твоихъ словъ видно, что ты относишься презрительно къ мистрисъ Хоскинъ и ко мнѣ.

— О, нѣтъ! нѣтъ! — сказала она, желая его успокоить. — Я не считаю тебя безчестнымъ обольстителемъ въ родѣ Донъ-Жуана. Я знаю, что въ Англіи вы оба считали бы это великимъ грѣхомъ. Я ничего въ васъ не предполагаю кромѣ того, что я прочла въ вашихъ лицахъ, когда ты держалъ ея руки въ твоихъ. На меня ты бы не могъ такъ глядѣть.

— Что хочешь ты этимъ сказать?

— Я хочу тебѣ это доказать, — отвѣтила она, спокойно вставая и подходя къ нему. — Дай мнѣ твои руки.

— Орели, это ребяч…

— Дай мнѣ обѣ руки.

Съ этими словами и пока онъ смущенно глядѣлъ на нее, она взяла его руки.

— Ну, — сказала она, затѣмъ, отдаляясь отъ него на шагъ, — пойми, что я хочу сказать. Взгляни мнѣ въ глаза, какъ глядѣлъ на нее, если можешь.

Она выжидала. Но на его лицѣ было выражено лишь смущеніе.

— Ты этого не можешь, — сказала она и попробовала освободить свои руки.

Но онъ стиснулъ ихъ, привлекъ къ себѣ и поцѣловалъ.

— Ахъ! — сказала она, спокойно отходц отъ него, — этой части вашего свиданія я не застала.

— Глупости, Орели. Я не собирался цѣловать мистрисъ Хоскинъ.

— Напрасно; надо было ее поцѣловать. Когда женщина протягиваетъ тебѣ обѣ свои руки, то она этого ждетъ.

— Я даю тебѣ слово, что ты ошибаешься. Мы просто пожали другъ другу руки въ знакъ того, что пришли къ соглашенію — это въ Англіи самая обычная вещь.

— Соглашеніе?

— Да.

— Eh bien! что это было за соглашеніе, которое придало такой блескъ вашимъ глазамъ?

Адріану хотѣлось сдѣлать чистосердечное признаніе, но онъ сталъ колебаться, когда представилъ себѣ, какое впечатлѣніе произведутъ его слова.

— Очень трудно тебѣ это объяснить, — началъ онъ.

— Такъ и не объясняй, потому что понять легко. Я знаю, знаю. Бѣдный мой Адріанъ, ты влюбился, самъ этого не зная! Ахъ, я завидую мистрисъ Хоскинъ.

— Если ты говоришь правду, — воскликнулъ онъ, — то я все тебѣ прощаю.

— Я завидую ей за ея способность влюбиться, — продолжала Орели, снова задумчиво садясь на диванъ. — Я не умѣю любить; я могу чувствовать въ музыкѣ… въ романѣ… въ стихахъ, но въ настоящей жизни — это мнѣ невозможно. Я хорошо отношусь къ maman, къ Бамбино, иногда къ тебѣ; но это не настоящая любовь… не та, которую ты всегда испытывалъ ко мнѣ… и которую она теперь испытываетъ къ тебѣ. Я слишкомъ отчетливо вижу людей и все окружающее, чтобы я могла любить. О да! я должна удовлетвориться музыкой. Это только тѣнь! но въ концѣ концовъ она такъ же почти реальна, какъ сама жизнь.

— Словомъ, Орели, ты меня не любишь и никогда не любила.

— Не такимъ образомъ.

— Почему не сказала ты мнѣ этого раньше?

— Потому что ты меня любилъ и это огорчило бы тебя.

— Я и теперь люблю тебя, и ты это знаешь. Почему не сказала ты мнѣ это до нашей свадьбы?

— Ахъ! я забыла. Я въ то время, вѣроятно, любила тебя, но ты былъ для меня не вполнѣ реаленъ, — я не знала тебя. Что съ тобой?

— Ты спрашиваешь, что со мной послѣ того…

— Приди, сядь возлѣ меня и успокойся. Ты гримасничаешь какъ актеръ. Я для тебя больше дѣлаю, чѣмъ ты заслуживаешь, потому я ласкаю тебя какъ моего мужа, несмотря на то, что ты вступаешь въ соглашеніе, какъ ты говоришь, съ другими женщинами.

— Орели, — сказалъ онъ мрачно, — въ такомъ случаѣ передъ нами одинъ только путь: мы должны разстаться.

— Разстаться? Почему же?

— Потому что ты меня не любишь. Я и раньше догадывался объ этомъ, теперь я это знаю. Исчезло и твое уваженіе ко мнѣ. Я, по крайней мѣрѣ, могу вернуть тебѣ свободу — я считаю это своимъ долгомъ. Ты не видишь въ этомъ необходимости, и я не могу тебѣ ее указать. Но тѣмъ не менѣе мы должны разстаться.

— Что же я должна дѣлать для тебя. Забываешь ли ты свой долгъ передо мной и передъ моимъ ребенкомъ? Ну да! это тебѣ все равно. Уходи. Но помни, Адріанъ, если ты бросаешь свою семью, чтобы и эту женщину оторвать отъ ея семьи, то это будетъ пошлость, которая навѣки оттолкнетъ меня отъ тебя. Не разсчитывай найти утѣшеніе у меня, когда она наскучитъ тебѣ, а всѣ ярко вырисованныя натуры со временемъ надоѣдаютъ, и она именно такая. Ты можешь быть слабымъ и безумнымъ, но если ты перестанешь быть честнымъ человѣкомъ, то ты больше не будешь для меня моимъ Адріаномъ.

— Что же можетъ еще статься со мной, когда я уже и теперь пересталъ быть твоимъ Адріаномъ. Ты сказала мнѣ, что никогда въ грошъ меня не ставила…

— Что ты выдумалъ! Я говорю, что не умѣю влюбляться. Успокойся и перестань говорить о разставаніи и подобныхъ глупостяхъ. Развѣ я сегодня не была мила съ ней и съ тобой?

— Честное слово, — крикнулъ въ отчаяніи Адріанъ, — мнѣ кажется, или ты съ ума сошла или меня хочешь съ ума свести.

— Теперь онъ ругается! — воскликнула она.

— Я не влюбленъ въ Мэри, — продолжалъ онъ. — Это гадкая и глупая клевета. Если кому-нибудь надо стыдиться, такъ это тебѣ… да! тебѣ, Орели. Ты вывела низкое заключеніе изъ совершенно невиннаго моего поступка, а потомъ ты съ циничнымъ равнодушіемъ разсказываешь, что меня не любишь.

Орели пожала плечами, чѣмъ дала понять, что ей этотъ разговоръ надоѣлъ, и вставъ сѣла за рояль. Только успѣла она дотронуться до клавишей, какъ она, видимо, забыла о немъ. Но она вскорѣ прекратила игру.

— Что ты говоришь, Адріанъ? — спросила она.

— Ничего.

— Ничего! — повторила она недовѣрчиво.

— Ничего, что было бы сказано для тебя. Если ты слышала, то прости меня. Я не часто оскорбляю тебя такими рѣчами, но теперь я не могу не сказать этого изъ глубины души: проклятая рояль!

— Ты, вѣроятно, частенько говорилъ это втихомолку, — сказала Орели и затворила рояль.

— Ты уходишь? — спросилъ онъ испуганно, когда она направилась къ дверямъ. — Нѣтъ! — воскликнулъ онъ, догоняя ее и осторожно обнимая ее. — Я не хотѣлъ сказать, что не люблю твою игру. Но я ненавижу рояль, когда ты возбуждаешь мою къ ней ревность тѣмъ… что идешь къ ней, чтобы забыть меня.

— Тутъ дурного ничего нѣтъ. Успокойся. Я не обижена, — сказала она, стараясь высвободиться.

— Но ты сердишься, Орели. Прошу тебя, не будь такой…

— Адріанъ, ты мучаешь меня… ты доведешь меня до слезъ; и тогда я тебѣ этого не прощу. Оставь меня.

Онъ оставилъ ее и грустно на нее взглянулъ.

— Ты не долженъ бы дѣлать мнѣ сценъ, — сказала она съ упрекомъ. — Гдѣ мой платокъ? Онъ только что былъ у меня.

— Вотъ онъ, дорогая, — сказалъ онъ, поднимая упавшій на полъ платокъ.

Она взяла его не поблагодаривъ. Затѣмъ, взглянувъ на него съ сердцемъ и увидѣвъ его грустнаго и упавшаго духомъ, она смягчилась и протянула ему свои руки.

— Mon âme^[4], — шепнула она, приближая лицо свое къ нему.

— Ma vie^[5], — повторилъ онъ съ жаромъ, прижимая ее къ своей груди.

На слѣдующій день, въ воскресенье, Чарли Сутерландъ звонилъ передъ домомъ на Церковной улицѣ въ Кенсингтонѣ и освѣдомлялся у отворившей дверь мистрисъ Симпсонъ, дома ли мистеръ Джэкъ.

— Нѣтъ, — строго отвѣтила мистрисъ Симпсонъ. — Его дома нѣтъ.

На настойчивый вопросъ, когда его можно застать, она отвѣчала неопредѣленно и неточно. Наконецъ Чарли объявилъ, что придетъ еще разъ и повернулся уходить. Не успѣлъ онъ пройти нѣсколькихъ шаговъ, какъ услышала, громкій крикъ. Онъ оглянулся и увидѣлъ Джэка, непричесаннаго, небритаго, въ рваныхъ туфляхъ и грязномъ платьѣ, бѣгущаго за нимъ.

— Вернитесь! Вернитесь! — кричалъ Джэкъ, теряя голосъ отъ быстраго бѣга. — Это недоразумѣніе. Эта мерзавка… пойдемте.

Онъ ухватилъ Чарли подъ руку и потащилъ его къ себѣ домой. Въ эту минуту откуда ни возьмись сбѣжались сосѣдніе мальчишки и со смѣхомъ глядѣли на плѣненіе Чарли; два-три мальчика постарше и похрабрѣй попробовали даже крикнуть ура.

Джэкъ привелъ своего гостя въ огромную комнату, занимавшую почти весь первый этажъ. Посреди комнаты стояла рояль, загроможденная письменными принадлежностями, напечатанными и написанными отъ руки нотами, старыми газетами и грязными чашками изъ-подъ кофе. Разостланный подъ роялью коверъ былъ въ такомъ видѣ, что можно было сразу догадаться, что соръ съ него выметался только, когда его накапливалось слишкомъ много, а до тѣхъ поръ онъ могъ безпрепятственно лежать на коврѣ, на стульяхъ и на креслахъ, покрытыхъ чехлами, видимо служившими для вытиранія чернильныхъ перьевъ, лежали на однихъ кучи носильнаго платья, на другихъ книжки, раскрытыя на томъ мѣстѣ, гдѣ ихъ читали. На одномъ стулѣ валяйся сапогъ, а другой торчалъ на рѣшеткѣ камина; на другомъ — ржавый котелъ, только что снятый съ огня, который, несмотря на время года, горѣлъ въ каминѣ. На всѣхъ предметахъ, наполнявшихъ эту комнату, выступали черныя, коричневыя или желтыя пятна отъ чернилъ, кофе и яицъ.

— Садитесь, — сказалъ Джэкъ и насильно толкнулъ своего прежняго ученика на одно изъ самыхъ удобныхъ креселъ, лоснящееся отъ долгаго употребленія. Затѣмъ онъ сталъ искать себѣ свободный стулъ и въ эту минуту замѣтилъ мистрисъ Симпсонъ, которая, воспользовавшись тѣмъ, что онъ выбѣгалъ на улицу, пробралась въ комнату, чтобы до прихода гостя навести хоть сколько-нибудь порядокъ.

— Вы здѣсь? — спросилъ онъ. — Принесите кофе и нѣсколько сандвичей. Почему вы заняли всѣ стулья? Вѣдь я говорилъ же вамъ ничего не трогать въ этой… какъ? О чемъ вы, чортъ, думаете, когда поставили котелокъ на кресло?

— Трудно предположить, мистеръ Джэкъ, — отвѣтила хозяйка, — что сдѣлала это я. О, Боже! Да это одно изъ моихъ желтыхъ креселъ! Это ужасно.

— Вы его поставили. Кромѣ васъ никого въ комнатѣ не было. Пойдите, принесите кофе.

— Я его сюда не ставила, — отвѣѣила мистрисъ Симпсонъ, возвышая голосъ, — и вы это отлично знаете. Затѣмъ я была бы очень благодарна, если бы вы говорили мнѣ, дома ли вы или нѣтъ, чтобы въ случаѣ, если придутъ гости, я не оказывалась бы лгуньей, какъ вышло теперь.

— Вы всегда готовы соврать, да еще вы вдобавокъ шлюха, — отвѣтилъ Джэкъ. — Посмотрите-ка, въ какомъ видѣ эта комната.

— Ахъ! — возразила мистрисъ Симпсонъ. — Полюбуйтесь, дѣйствительно. Я извиняюсь передъ вами, мистеръ, — добавила она, обращаясь къ Чарли, — но что вы обо мнѣ подумали бы, если бы я вамъ сказала, что это моя лучшая комната?

Джэкъ, обративъ все свое вниманіе на гостя, удержался отъ новаго замѣчанія и указалъ на дверь. Мистрисъ Симпсонъ презрительно взглянула на него, но все же повиновалась. Джэкъ взялъ стулъ, сбросилъ на полъ все на немъ находившееся и сѣлъ возлѣ Чарли.

— Я не долженъ былъ бы такъ съ ней говорить, — сказалъ онъ съ раскаяніемъ въ голосѣ. — Смѣю ли я далъ вамъ совѣтъ, Чарли: не живите никогда подъ одной кровлей съ грязной женщиной.

— Это должно быть очень непріятно, мистеръ Джэкъ.

— Несомнѣнно, что тогда самъ пріобрѣтаешь дурныя привычки. Какъ поживаютъ ваша сестра, вашъ батюшка?

— У Мэри все по-старому, такъ же и у старика. Я прошлой осенью былъ съ нимъ въ Бирмингамѣ. Мы тамъ слышали «Прометея». Дѣйствительно, мистеръ Джэкъ, это необходимо прослушать. «Страсть Матвѣя», «Девятая симфонія» и «Кольцо Нибелунговъ», вотъ единственныя вещи, достойныя исполненія послѣ «Прометея». Только увертюра немного шумна.

— Вамъ понравилось? Вѣрно, совершенно вѣрно. А что вы теперь дѣлаете? Работаете?

— Старая исторія, мистеръ Джэкъ. Мнѣ ни въ чемъ не повезло, такъ же какъ и съ музыкой, только съ ней мнѣ лучше удавалось, потому что вы мнѣ помогали.

— Вы все начали слишкомъ юнымъ. Но это ничего. У васъ еще много времени впереди. Да! да! Ну, что новенькаго?

— Я отправляюсь на пріемный день къ Магдѣ Ланкастеръ, актрисѣ, знаете? Она взяла съ меня слово, что я по дорогѣ зайду къ вамъ и между прочимъ сообщу, куда я иду. Она говорила, что вы, быть можетъ, пойдете къ ней со мной. Я вижу, что она желала бы это.

— Она приглашала меня заглянуть къ ней когда-нибудь въ воскресенье, и я обѣщался. Что у насъ сегодня, воскресенье?

— Да, мистеръ Джэкъ. Пойдемте.

Джэкъ пробормоталъ что-то непонятное, раздѣлся и началъ разбрасывать платье, лежащее на стульяхъ. Затѣмъ онъ позвонилъ и, подождавъ не болѣе двадцати секундъ, пошелъ къ двери и началъ изо всѣхъ силъ звать мистрисъ Симпсонъ. Это, точно такъ же какъ и звонокъ, не подѣйствовало. Онъ вернулся въ комнату и ругаясь снова принялся искать. Когда онъ удвоилъ безпорядокъ комнаты, то съ равнодушнымъ видомъ вошла мистрисъ Симпсонъ и принесла подносъ съ кофе и сандвичами.

— Куда прикажете мнѣ это поставить? — спросила она терпѣливо, послѣ того какъ тщетно искала свободнаго мѣстечка на роялѣ.

— Что поставить? Откуда вы выдумали принести все это сюда? Кто просилъ васъ объ этомъ?

— Вы, мистеръ Джэкъ. Быть можетъ вамъ угодно будетъ это отрицать въ присутствіи этого господина, который слышалъ, какъ вы мнѣ приказывали.

— О! — воскликнулъ Джэкъ въ смущеніи. — Чарли, не хотите ли выпить кофе, пока я одѣнусь. Поставьте же подносъ хотя на полъ, если вы не находите мѣста.

Мистрисъ Симпсонъ поторопилась поставить подносъ у тотъ Чарли.

— Ну-съ, — сказалъ Джэкъ, глядя на нее злобно, — теперь потрудитесь отыскать мой сюртукъ. А на будущее время прошу васъ оставлять его всегда на томъ мѣстѣ, куда я его положу.

— Да, мистеръ. А смѣю ли я спросить, куда вы его въ послѣдній разъ положили?

— Я положилъ его на это кресло, — сказалъ Джэкъ. — Видите? Вотъ на это кресло!

— Неужели! — воскликнула насмѣшливо мистрисъ Симпсонъ. — Вы вчера дали мнѣ его вычистить. Мнѣ было нелегко его вычистить. Пришлось вылить цѣлый пузырекъ бензина, чтобы отчистить пятна. Онъ наверху, у васъ въ спальнѣ. И прошу васъ въ будущемъ обращаться съ нимъ бережнѣе или отдавать его чистить въ химическую чистку, а не мнѣ. Принести вамъ его?

— Нѣтъ. Идите къ… пойдите въ кухню и зажмите ротъ. Чарли, мой милый, я сейчасъ вернусь; подождите меня. Выпейте кофе. Поставьте подносъ куда-нибудь. Чортъ съ ней… съ этой женщиной.

Онъ вышелъ и вскорѣ вернулся въ чистой сорочкѣ и болѣе или менѣе приличномъ сюртукѣ.

— Гдѣ живетъ она?

— На Мэримбоне Родъ. Ея пріемные дни бываютъ очень веселы и оживленны. Ея сестры того мнѣнія, что молодая, незамужняя женщина не должна жить открыто и принималъ у себя и потому онѣ тамъ не бываютъ. Мнѣ кажется, онѣ охотно совсѣмъ отреклись бы отъ нея, но этого онѣ не дѣлаютъ, потому что она нѣтъ-нѣтъ и даритъ имъ новое платье. Я буду невообразимо гордъ, если явлюсь туда съ вами. Если самъ не достигъ знаменитости, то самое лучшее, это вести знакомство съ знаменитостью!

Джэкъ улыбнулся и не прерывалъ болтовню Чарли, пока они не дошли до дома на Мэримбоне Родъ. Дверь имъ отворила приличная дѣвушка въ темно-зеленомъ платьѣ и съ наколкой на головѣ.

— Я чуть было не спросилъ у нея программы и не далъ ей на чай, — шепнулъ Чарли, входя въ переднюю. — Мы можемъ назвать ей наши фамиліи, и она проводитъ насъ. Мистеръ Джэкъ и мистеръ Чарли Сутерландъ, — сказалъ онъ громко дѣвушкѣ.

— Мистеръ Сутерландъ и мистеръ Чарльсъ Сутерландъ, — поправила она его съ достоинствомъ. Джэкъ подошелъ къ Магдѣ. На ней было платье изъ голубого бархата, венеціанскаго покроя, снятое со старой картины Павла Веронеза. Вокругъ ея шеи обвивалась въ три ряда янтарная цѣпь; на ногахъ были туфли изъ той же матеріи и того же цвѣта, что платье. Ея цвѣтъ лица, достигнутый искусственно, понравился Чарли, но онъ пожалѣлъ, что онъ слишкомъ хорошъ, чтобы быть естественнымъ. Убранство комнаты было такъ же оригинально, какъ нарядъ хозяйки. Двери были сняты, и на ихъ мѣстѣ установлена была рама съ бѣлыми колоннами по обѣимъ сторонамъ. Съ одной стороны рамы опускалась портьера изъ серебристаго плюша. Стѣны были выкрашены въ нѣжный блестящій зеленый цвѣтъ, а коверъ походилъ на толстую свѣтло-коричневую бумагу. На стульяхъ изъ матоваго дерева съ камышевыми сидѣньями лежали подушки цвѣта соломы или верблюжьяго сукна. Соотвѣтственно господствующей въ то время модѣ, въ комнатѣ было, по крайней мѣрѣ восемь лампъ съ самыми причудливыми оправами и фарфоровыми подставками. Большинство изъ нихъ изображали скалы съ вьющимся вокругъ плющомъ. Потолокъ былъ свѣтло-маисоваго цвѣта.

Магдаленъ, удивившись появленію мистера Сутерландъ, устремила взоръ къ Двери надъ головой Джэка, такъ какъ она была выше его, по крайней мѣрѣ, на полголовы.

— Какъ дѣла? — спросилъ онъ своимъ зычнымъ голосомъ.

— Дорогой учитель, — отвѣчала она своей чистой, отчетливой рѣчью, которой она была обязана значительной доли своего успѣха. — Наконецъ-то вы пришли ко мнѣ.

— Да, наконецъ. Я было совсѣмъ забылъ васъ, но Чарльсъ напомнилъ мнѣ о вашемъ приглашеніи… гдѣ же Чарльсъ?

Чарльсъ стоялъ за нимъ и ожидалъ, чтобы съ нимъ поздоровалась хозяйка:

— Я вамъ очень благодарна, — сказала Магдаленъ, протягивая ему руку. Чарльсъ, не столько обрадованный, сколько сконфуженный, что-то пробормоталъ. Онъ сообщилъ о здоровьѣ своихъ и затѣмъ исчезъ въ толпѣ.

— Я перестала надѣяться на встрѣчу съ вами, — сказала она, снова обращаясь къ Джэку. — Я посылала вамъ одинъ билетъ за другимъ, чтобы вы поглядѣли на свою бывшую ученицу въ ея лучшихъ роляхъ. Но когда наступалъ вечеръ, то ложи упорно пустовали.

— Я хотѣлъ итти на васъ поглядѣть… и долженъ былъ бы это сдѣлать. Но я то забывалъ день спектакля или терялъ билеты или что-нибудь въ этомъ же родѣ. Моя хозяйка всегда умудрится билетъ или записку куда-нибудь засунуть, а иногда и сожжетъ по нечаянности.

— Бѣдная мистрисъ Симпсонъ! Какъ она поживаетъ?

— Она жива, зла и болтлива попрежнему. Мнѣ надо оттуда съѣхать. Я дольше ее выносить не могу. Нельзя себѣ представить, до чего доходитъ ея безпорядокъ, глупость и лживость.

— О! дорогой мой! Мнѣ грустно это слышать, мистеръ Джэкъ. — Магдаленъ взглянула на него съ выраженіемъ самаго серьезнаго участія, которое она послѣ упорнаго труда умѣла такъ хорошо изображать на своемъ лицѣ. Джэкъ, часто забывавшій, что недостатки мистрисъ Симпсонъ не могли такъ же горячо интересовать другихъ, какъ его самого, не видѣлъ ничего преувеличеннаго въ участіи Магдаленъ и готовъ былъ распространиться насчетъ своихъ домашнихъ неурядицъ, какъ вдругъ горничная доложила о приходѣ мистера Брайльсфорда.

Джэкъ стушевался, а старый его другъ вошелъ, такъ же изящно одѣтый, какъ прежде, но съ нѣкоторой неувѣренностью въ движеніяхъ. Магдаленъ почтительно поцѣловала его точно такъ же, какъ она поцѣловала бы актера, который за столько-то фунтовъ еженедѣльнаго гонорара былъ приглашенъ играть роль ея отца. Когда же онъ прошелъ дальше и затерялся въ толпѣ другихъ гостей, то она забыла о немъ думать и стала искать глазами Джэка, который, несмотря на свое намѣреніе избѣжать мистера Брайльсфорда, случайно встрѣтился съ нимъ въ концѣ комнаты. Джэкъ вдругъ освѣдомился о томъ, какъ онъ поживаетъ.

— Какъ я поживаю, — повторилъ старикъ съ нервной поспѣшностью. — Слишкомъ хорошо, конечно. Онъ при этомъ надѣлъ пенснэ и поглядѣлъ на Джэка.

— Сэръ, — сказалъ ему Джэкъ, — я могу быть иногда необтесаннымъ человѣкомъ; но вы, можетъ быть, простите мнѣ это и позволите считать себя вашимъ знакомымъ.

— Сэръ, — отвѣтилъ Брайльсфордъ, принимая протянутую ему руку,���— я всегда уважалъ талантливыхъ людей, восхищался всегда ими и всегда протестовалъ противъ равнодушія, съ которымъ къ нимъ часто относится свѣтъ. Вы можете разсчитывать на меня.

— Было время, — сказалъ Джэкъ, глядя на маисоваго цвѣта потолокъ, — когда ни одинъ изъ насъ не могъ бы представить себѣ, что мы когда-нибудь въ толпѣ другихъ будемъ сидѣть у ея ногъ.

— Она несомнѣнно достигла высокаго положенія и благодаря прежде всего вашему руководительству.

— Гм… да! — сказалъ Джэкъ нерѣшительно. — Я училъ ее пользоваться тѣми немногими гласными, которыя сохранились въ нашемъ языкѣ; что же касается образа ея жизни и ея пріемовъ — здѣсь ея собственные вкусы и идеи.

— Надо сказать, что глупѣе ихъ ничего быть не можетъ, — шепнулъ Брайльсфордъ съ внезапнымъ приливомъ теплоты. — Я съ вами могу говорить откровенно. Я являюсь сюда, потому что мое присутствіе здѣсь своего рода санкція, знаете ли. Но я не сочувствую такимъ собраніямъ. Я понять не могу, какъ могла артистка такъ вполнѣ забыть, что она дама. Этотъ залъ непристоенъ, мистеръ Джэкъ; это какое-то надруганіе вкуса и чувствъ. Во всякомъ случаѣ это не мой выборъ, а ея, а de gustibus non est disputandnm, говоритъ пословица. Извините мою цитату изъ старыхъ книгъ. Я этого не дѣлалъ въ молодости, когда у всякаго болвана полонъ ротъ латинскихъ фразъ.

— Въ этомъ-то и горе, — сказалъ Джэкъ. — Молодежь, приходя сюда, теряетъ свое время, но она это дѣлаетъ, чтобы о ней говорили. Но у чего только нѣтъ своей дурной стороны! Она могла бы дѣлать еще худшія глупости. Теперь она; сама себѣ госпожа, и мы должны ей не мѣшать. Ея дѣла насъ не касаются.

Старикъ нѣсколько разъ утвердительно кивнулъ головой.

— Вы вѣрно сказали, — отвѣтилъ онъ вполголоса. — Мы не должны мѣшать… ни я, ни кто другой. Очень справедливое замѣчаніе.

Эту бесѣду, которая не могла не считаться продолжительной для многолюднаго пріема въ Лондонѣ, прервала Магдаленъ, которая пришла просить Джэка поиграть. Но онъ упорно отказался и объявилъ, что если общество въ настроеніи слушать музыку, то лучше бы оно отправилось въ церковь. Его отказъ вызвалъ большое разочарованіе, потому что Джэкъ, показывавшійся часто въ обществѣ въ годъ исполненія его «Прометея», теперь появлялся очень рѣдко. Разсказы о его эксцентричностяхъ и нелюдимости переходили изъ устъ въ уста, пока они настолько не выдохлись, что перестали кого бы то ни было интересовать и занимать и имъ перестали вѣрить. Его отказъ поиграть былъ сочтенъ за такой характерный фактъ, что нѣкоторые изъ гостей поторопились уѣхать, чтобы раньше другихъ разсказать объ этомъ въ артистическихъ кружкахъ. Джэкъ тоже собрался было уходить, какъ до него дотронулся голубой бархатный рукавъ и Магдаленъ тихо шепнула:

— Они всѣ скоро разъѣдутся. Останьтесь со мной поговорить. Я давно уже не имѣла случая слышать вашихъ совѣтовъ.

Джэкъ недовѣрчиво взглянулъ на нее, но она любезно улыбалась.

— Въ такомъ случаѣ постарайтесь выкурить ихъ скорѣй, — сказалъ онъ весело. — Мнѣ некогда долго выжидать ихъ.

Она насколько могла постаралась ускорить разъѣздъ, притворяясь, что не понимаетъ намѣренія господъ, подходившихъ къ ней поболтать, которыхъ она встрѣчала прощальными привѣтствіями. Нѣкоторымъ изъ гостей, съ которыми она не церемонилась, она призналась въ своемъ желаніи, чтобы всѣ скорѣй разъѣхались. Эти шепнули объ этомъ своимъ друзьямъ и сами подали примѣръ другимъ, уѣзжая; при чемъ они говорили, что уже поздно и пора знать честь, что служанки, вѣроятно, съ ногъ сбились и имъ стыдно, что они, благодаря любезности хозяйки, забыли время. Въ какихъ-нибудь пятнадцать минуть осталось всего пять или шесть человѣкъ, которые, однако, рѣшили, что теперь, когда разъѣхалось большинство гостей, настало для нихъ время наибольшаго наслажденія. Они оставили всякую принужденность и затѣяли разговоръ о театрахъ, къ которому, какъ они надѣялись, должна была; примкнуть и Магдаленъ. Они прогуливались по комнатамъ и наблюдали за Джэкомъ, который молча стоялъ у окна, скрестивъ руки и насупивъ брови. Мистеръ Брайльсфордъ тоже еще остался и, онъ первый обратилъ вниманіе на утомленный видъ дочери.

— Дитя мое, ты устала? — спросилъ онъ.

— Я измучена, — отвѣтила она такимъ тономъ, который слышенъ былъ черезъ всю комнату. — Какъ мнѣ хотѣлось бы остаться одной!

— Почему ты этого мігѣ раньше не сказала? — сказалъ Брайльсфордъ съ упрекомъ. — Я дольше мучить тебя не буду, Магдаленъ. Прощай!

— Тише! — сказала она: на этотъ разъ дѣйствительно шопотомъ и ласково взяла его подъ руку. — Я сказала это для другихъ. Я хотѣла бы просить тебя объ одолженіи. Мистеръ Джэкъ ждетъ, чтобы выйти съ тобой, а я хотѣла бы поговорить съ нимъ наединѣ… объ одной ученицѣ. Не можешь ли ты такъ уйти, чтобы онъ тебя не замѣтилъ? Сдѣлай это, старенькій мой папочка; а то когда я опять дождусь, чтобы онъ былъ въ духѣ.

Магдаленъ знала, что отецъ ея ревнивъ и ему было бы непріятно уйти раньше Джэка, если только не сдѣлаетъ этого по собственному своему побужденію. Планъ ея удался. Мистеръ Брайльсфордъ тихонько вышелъ изъ комнаты и уѣхалъ. Его примѣру послѣдовали и другіе. Оставался только еще одинъ молодой человѣкъ, который ушелъ бы охотно, но котораго удерживала робость. Она помогла ему тѣмъ, что протянула руку и выразила надежду, что онъ навѣстить ее опять въ будущее воскресенье. Онъ далъ слово и, наконецъ, вышелъ.

— Ну-съ! — воскликнулъ Джэкъ въ ту минуту, когда захлопнулась дверь за послѣднимъ посѣтителемъ. — Чѣмъ могу служить? Ваши нѣсколько минуть растянулись на цѣлыхъ двадцать.

— Неужели же онѣ показались вамъ такими длинными? — спросила она, садясь на диванъ и расправляя складки платья.

— Да, — отвѣтилъ Джэкъ съ обычной рѣзкостью.

— Мнѣ тоже. Не присядете ли?

Джэкъ придвинулъ ногой дубовый стулъ и сѣлъ, какъ въ сѣверныхъ сказкахъ садится карликъ у ногъ своей принцессы.

— Ну-съ, — сказалъ онъ. — А вѣдь положеніе измѣнилось съ той поры, какъ я былъ вашимъ учителемъ. Не правда ли?

— Кое-что, да.

— Вы возвысились, и я тоже, въ меньшемъ размѣрѣ.

— Я возвысилась, какъ вы говорите, — отвѣтила она. — Но вы измѣнились. Только люди увидѣли ваше величіе, вотъ и все.

— Хорошо сказано! — воскликнулъ Джэкъ. — Они, будь имъ пусто, довольно долго заставили меня голодать! Что, я ругался уже въ то время, когда былъ вашимъ учителемъ?

— Мнѣ кажется, что да. И именно тогда, когда я была очень безпомощна.

— Это дурная привычка и глупая, какъ всѣ низменныя привычки. Я самъ рѣдко это замѣчаю. Итакъ, вы упорно трудились и отвоевали свой путь. Это правильно. Любите ли вы сцену попрежнему?

— Это мое призваніе, — сказала Магда, пренебрежительно поводя плечами. — Но наше призваніе — это только половина нашей жизни. Играя въ Лондонѣ, когда та же самая пьеса ставится въ продолженіе цѣлаго сезона, мы имѣли время думать о многомъ другомъ.

— О воскресныхъ пріемахъ и объ элегантной квартирѣ, напримѣръ?

— Это предметы, за которые мы ошибочно хватаемся какъ за возмѣщеніе. Я сказала вамъ, что мое призваніе только половина моей жизни, общественная половина. Теперь, когда эта часть моей жизни стала на твердыхъ основаніяхъ, я пришла къ убѣжденію, что должна такъ же твердо создать частную или личную половину жизни, наполненную семьей… и домашними обязанностями, или жизнь будетъ неполная и сердце неудовлетворено.

— Иначе говоря, у васъ слишкомъ много свободнаго времени, и это дѣлаетъ васъ недовольной.

— Можетъ быть, но развѣ это такъ дурно? Когда я поступила на сцену, то, вслѣдствіе трудности новаго дѣла, надежды и опасенія настолько наполнили мою душу, а ежедневныя занятія такъ поглощали все мое время, что я позабыла обо всѣхъ другихъ соображеніяхъ и такъ же легко разсталась съ семьей и друзьями, какъ ребенокъ, оставляющій одно мѣсто игры для другого. Теперь же, когда препятствія побѣждены, надежды сбылись (или покинуты), а опасенія разсѣяны, когда я нахожу, что недостаточно моего занятія, чтобы наполнить мою жизнь, и у меня не только хватаетъ времени, но и чувствуется потребность къ другимъ интересамъ, я сознаю, что поступила по-дѣтски, neобдуманно, когда отвергла всѣ привязанности, которыя успѣла внушить въ своей жизни.

— Какъ такъ? Что же вы потеряли? Вѣдь семья ваша осталась.

— Я, вслѣдствіе моего рода дѣятельности, такъ отъ нихъ отдалена, какъ-будто, я переѣхала въ другой совсѣмъ міръ.

— Я сомнѣваюсь, потеряли ли вы что-нибудь. Но вѣдь публика цѣнить и любитъ васъ?

— Она платитъ мнѣ за удовольствіе, которое я ей доставляю. Если бы меня не стало, она забыла бы меня раньше недѣли.

— А какъ же иначе? Какъ вы думаете, сколько времени вы бы грустили о публикѣ? Но неужели же вы на жизненномъ пути не пріобрѣли друзей?

— Друзей? Да, я думаю.

— Вы думаете! Такъ что же? Чего же вамъ еще?

Магдаленъ подняла глаза и взглянула на него.

— Ничего, — сказала она тихо, снова опуская вѣки глазъ.

— Послушайте-ка меня, — начавъ Джэкъ, придвигаясь къ ней и глядя на нее. — Вы хотите романтичности. Но изъ этого ничего не выйдетъ. Взгляните на путь, по которому мы выступаемъ въ театрѣ, въ музыкѣ, въ поэзіи. Почему дѣлаемъ мы это? Именно потому, что мы очень рады были бы быть романтичными, но если мы пробуемъ быть такими въ жизни, то каждую минуту намъ мѣшаютъ обстоятельства и обязанности. Люди, которые пишутъ пьесы, и тѣ, которые ихъ исполняютъ, облагораживаютъ обстоятельства и обязанности, чтобы возвысить романтизмъ. И тогда мы восклицаемъ: «Какъ поразительно жизненно!» И мы чувствуемъ., что для насъ театръ источникъ наслажденій. Отъ этого зависятъ герои и героини: если бы они исполняли свои роли прозаично, они не имѣли бы больше успѣха, чѣмъ картина, съ прорваннымъ полотномъ или съ пятнами на небѣ, которая висѣла бы въ Королевской Академіи. Но въ дѣйствительной жизни происходить обратное. Это различіе лежитъ не въ свѣтѣ, а въ насъ. Вашъ отецъ человѣкъ романтичный, я тоже. Но использовали ли мы на практикѣ наше романтическое настроеніе?

— Быть можетъ больше, чѣмъ вы думаете, — сказала Магда, — вы могли это забыть, но я этого никогда) не забуду. Въ моей жизни было романтическое приключеніе… самое дѣйствительное, реальное. Совершенно мнѣ чужой человѣкъ дала, мнѣ однажды по моей просьбѣ всѣ деньги, которыя у него были.

— Онъ, можетъ быть, съ перваго же взгляда влюбился въ васъ. Или, можетъ быть (что то же самое), это былъ дуракъ…

— Можетъ быть. Это случилось нѣсколько лѣтъ тому назадъ на вокзалѣ Паддингтонъ.

— Ахъ! Вы это вспоминаете? Ну, это хорошій примѣръ тому, что я говорилъ. Имѣло ли это романтическія послѣдствія? Не прошло и трехъ недѣль, какъ я мучилъ васъ, преподавая вамъ дикцію.

— Я знаю, это для васъ не имѣло романтическихъ послѣдствій.

— Вы ТАКЪ Думаете, — сказалъ Джэкъ добродушно, — но вѣдь я во всемъ вижу романтизмъ. Откуда, какъ вы думаете, беру я свое музыкальное вдохновеніе? Сколько въ немъ страсти, сколько огня, сколько презрѣнія къ обыденному! Конечно, въ музыкѣ, а не въ моей будничной жизни.

— Значитъ, вамъ довольно вашего искусства, — сказала Магда растроганнымъ голосомъ.

— Мнѣ пріятно васъ слушать, — замѣтилъ Джэкъ. — Вы говорите прекрасно. Да, съ меня хватаетъ моего искусства; оно даетъ мнѣ больше, чѣмъ у меня находится времени и энергіи. Но я разскажу вамъ романтическій случай моей жизни, который, можетъ быть, покажется вамъ интереснымъ. У васъ хватитъ терпѣнія меня выслушать?

— Терпѣнія! — повторила Магда тихимъ, но твердымъ голосомъ. — Попытайтесь-ка надоѣсть мнѣ.

— Отлично, значить слушайте. Когда послѣ многихъ лѣта нищеты и ничтожества, я вдругъ пріобрѣлъ извѣстность и сталъ зарабатывать свыше ста фунтовъ въ годъ, мнѣ казалось, что моя судьба установилась на твердыхъ основаніяхъ и что мнѣ оставалось лишь отъ времени до времени поддерживать ее точно такъ же, какъ вы полагали, что осилили театральную карьеру и что вамъ остается лишь иногда; выучить новую пьесу, чтобы удержать свое мѣсто на сценѣ. И вотъ случилось такъ, что я, Овенъ Джэкъ, затосковалъ въ своемъ одиночествѣ, сталъ жаждать подруги жизни. И вскорѣ затѣмъ я почувствовалъ въ себѣ тѣ симптомы, которые вы только что такъ превосходно описали. Я гордился тѣмъ, что мнѣ человѣческія страсти стали такъ же свойственны, какъ музыкальное вдохновеніе. Я встрѣтилъ женщину, влюбился въ нее какъ только могъ сильно и, какъ водится, сдѣлалъ ей предложеніе. Я, былъ счастливѣе, чѣмъ, того заслуживалъ. Ея доброе ко мнѣ отношеніе было не субъективно, и съ ней сдѣлалось дурно при мысли выйти за меня замужъ. Теперь она стала женой одного коммерсанта Сити, а я вернулся къ своей музыкѣ. Я изучаю музыку и для искусства отказался отъ всего. Я иногда прихожу въ улсасъ, когда думаю, что былъ на волоскѣ отъ того, чтобы связать себя женой и семьей.

— Значить, ваше сердце умерло?

— Нѣтъ, одинъ лишь только бракъ убиваетъ сердце. Лучше держать сердце впроголодь, чѣмъ пресыщать его. Впрочемъ, я часто думаю, что когда стану старше, то женюсь на мистрисъ Симпсонъ.

— Вы шутите и все время шутили! Не можетъ быть, чтобы женщина отвергла вашу любовь!

— Это возможно я это случилось. И — сказалъ онъ, вставая и собираясь уходить, — я окажу ту же услугу женщинѣ, которая была бы настолько безумна, что на такихъ же основаніяхъ увѣрила бы себя, что полюбила меня.

— Вы не думаете, что она могла бы полюбить васъ лучше и глубже? — спросила Магда, вставая и не отрывая отъ него глазъ.

— Глупости, миссъ Магда, представьте себѣ ясно тотъ вздоръ, который вы говорите. Протрите себѣ глаза и взгляните на меня, — я домовой, я циклопъ, какъ меня однажды прозвала старая дама, мистрисъ Гербертъ. Нашлась ли одна благоразумная женщина, моложе сорока лѣтъ, которая рѣшилась бы выйти за меня? А что мнѣ до тѣхъ, которымъ больше сорока лѣтъ, за исключеніемъ мистрисъ Гербертъ или мистрисъ Симпсонъ? Я люблю молодыхъ и красивыхъ, какъ вы.

Магда подняла руку и протянула: ее ему. Онъ взялъ ее и продолжалъ:

— И я люблю васъ и всегда любилъ васъ. Кто можетъ не любить такую милую женщину и изящную актрису? Но, — добавилъ онъ, потрясая ей руку, — меня вы не должны любить. Мое время разыгрывать Ромео прошло раньше, чѣмъ когда вы со мной познакомились, а молодая Юлія не должна влюбляться въ брата Лоренцо, даже и въ томъ случаѣ, если онъ великій композиторъ.

— Конечно, нѣтъ, если онъ противится этому… и она уступаетъ ему, — сказала грустно Магда.

— Вообще нѣтъ, — продолжалъ Джэкъ. — Опомнитесь, — добавилъ онъ, — мы съ вами не пара. Я умѣю цѣнить себя, научитесь же и вы знать себя. Мы, какъ вы знаете, два артиста. Одно искусство воспламеняетъ только притворную страсть — это ваше искусство. Затѣмъ есть другое искусство, которое воодушевляетъ страсть къ красотѣ, но только у людей, никогда не связывающихъ красоту съ ложью — это мое искусство. Предайтесь ему и вы будете способны къ истинной любви. Вы же, напротивъ, только умѣете играть на сценѣ, что меня не можетъ интересовать. Вы видите, вы еще не вполнѣ до конца довели науку. Прощайте.

— Прощайте, — сказала Магда невозмутимо.

Онъ какъ могъ болѣе спокойно вышелъ. Она съ видомъ отчаянія опустилась на диванъ и долго просидѣла на немъ, потому что это ей было удобно и потому что она нисколько не понимала Джэка и думала, что видъ ея отчаянія подѣйствуетъ на него. Впрочемъ, она привыкла принимать театральныя позы точно такъ же, когда она бывала одна, какъ въ присутствіи публики,

Джэкъ тѣмъ временемъ вышелъ изъ дому. Стало темно, и онъ пошелъ, не глядя передъ собой, погруженный въ мрачныя думы. Когда онъ вдругъ пришелъ въ себя, то очутился опять у того дома, изъ котораго вышелъ и, качая головой, громко воскликнулъ: «Вы дерзкая женщина!» Это замѣчаніе, сопровождавшееся еще отборной руганью, было услышано проходившей женщиной. Она приняла его слова на свой счетъ и, подождавъ, чтобы онъ отошелъ на нѣкоторое разстояніе, послала ему вслѣдъ цѣлый потокъ ругательствъ, что привлекло вниманіе прохожихъ; многіе остановились и глядѣли ему вслѣдъ. Но онъ почти и не замѣтилъ этого и, далекій отъ мысли, чтобы могъ быть ему причиной, продолжалъ итти дальше, не поднимая головы, и вскорѣ исчезъ въ темнотѣ.

Въ это время Чарли, вышедшій однимъ изъ первыхъ отъ Магды, направился въ Кенсингтонъ и вертѣлся все время вокругъ дома Гербертовъ. Онъ волновался, былъ недоволенъ и старался избѣгать взглядовъ прохожихъ, какъ бы боясь, что они угадаютъ его намѣренія и поднимутъ на смѣхъ. Наконецъ онъ рѣшилъ итти къ сестрѣ. У Мэри обыкновенно въ воскресенье вечеромъ собирались гости, и онъ разсчитывалъ, что найдется кто-нибудь, съ кѣмъ онъ пріятно проведетъ время, несмотря на прозаичный образъ жизни Хоскина. «А можетъ быть», подумалъ онъ, но не увлекаясь дальнѣйшими предположеніями, онъ позвонилъ.

— Есть кто-нибудь? — спросилъ онъ спокойно у горничной послѣ того, какъ повѣсилъ шляпу.

— Только одна дама, мистеръ Сутерландъ, мистрисъ Гербертъ.

Что-то какъ бы вспыхнуло въ немъ при этомъ имени. Онъ оглядѣлся въ зеркалѣ, раньше чѣмъ войти въ гостиную, гдѣ къ нескрываемому своему неудовольствію засталъ Мэри не съ женой мистера; Герберта, а съ его матерью. Она только что успѣла войти и разсказывала! Мэри, что вернулась наканунѣ послѣ довольно продолжительнаго отсутствія въ Шотландіи. Чарли никогда не находилъ удовольствія во встрѣчахъ съ мистрисъ Герберта, потому что она знала его мальчикомъ и по старой привычкѣ и теперь на него такъ же глядѣла. Услыхавъ, что въ сосѣдней комнатѣ Хоскинъ и что онъ тамъ куритъ, онъ выразилъ желаніе покурить и вышелъ въ сосѣднюю комнату, оставивъ обѣихъ дамъ вдвоемъ.

— Вы говорили? — начала Мэри, желая возобновить прерванный разговора..

— Я говорила, — отвѣтила мистрисъ Герберта, — что никогда понять не могла интереса, который въ васъ возбуждали жизнь и взгляды Адріана. Жеральдина увѣряешь, что у меня нѣтъ материнскаго инстинкта. Но у Жеральдины не было сыновей, и она не знаетъ, о чемъ говорить. Я смотрю на Адріана какъ на неудачника, и меня положительно не можешь интересовать человѣкъ, изъ котораго ничего не вышло. Мнѣ это непріятно, потому что онъ мой сынъ. У меня сохранилась нѣкоторая материнская привязанность къ нему; но на что ему это послѣ того, какъ онъ постоянно терзаета мнѣ сердце. Я пошла бы къ нему, будь онъ боленъ, и помогла бы ему, если бы у него было горе, но я не понимаю, зачѣмъ мнѣ постоянно причинять себѣ ради него безпокойство. Вѣроятно вы, недавно родивъ ребенка, который еще не пересталъ быть какъ бы частицей васъ самихъ, считаете меня безсердечной. Но придетъ время, когда вы узнаете, что у дѣтей своя собственная жизнь и интересы, настолько независимые отъ родителей, какъ-будто они имъ чужіе. Мнѣ кажется, что Адріанъ не выносилъ бы меня, если бы не чувство долга. Вы еще когда-нибудь убѣдитесь въ томъ, что обычный взглядъ на отношеніе родителей и дѣтей еще болѣе лживъ, чѣмъ взглядъ на любовь и на супружество.

Мэри, уже кое-что испытавшая въ этомъ отношеніи, не протестовала, что, вѣроятно, не преминула бы сдѣлать во времена дѣвичества.

— Что меня всего болѣе удивляешь, такъ это то, что мистрисъ Гербертъ была невѣжлива къ вамъ, — сказала она. — Я не думаю, чтобы она особенно хорошо ко мнѣ относилась; я даже увѣрена въ обратномъ; но нельзя быть вѣжливѣе того, какъ она бываетъ въ отношеніи меня, въ особенности у нея въ долгѣ.

— Я согласна съ вами, моя дорогія, что она умѣетъ себя вести. Она не была груба со мной. Нельзя сказалъ, что у нея манеры людей высшаго круга, но онѣ вполнѣ приличны. Послушайте! Я, кажется, слышу голосъ Адріана?

Адріанъ дѣйствительно разговаривалъ въ передней съ Хоскиномъ, который собирался съ Чарли пройти въ гостиную. Орели также пріѣхала съ мужемъ. Они всѣ прошли въ студію, которая въ воскресенье вечеромъ обращалась въ раздѣвальню.

— Увѣряю васъ, мистрисъ Гербертъ, — сказалъ Хоскинъ, помогай Орели раздѣться, — что я необыкновенно счастливъ васъ видѣть.

— Ахъ, да! — возразила Орели, — по вы поступили не правильно: вы должны были сдѣлать мнѣ визитъ, потому что я приглашала васъ обѣдать, а вы не пріѣхали.

— Вы удачно пріѣхали, — сказалъ злорадно Чарли. — Здѣсь мистрисъ Гербертъ.

— Моя мать! — воскликнулъ въ ужасѣ Адріанъ.

— Прошу покорно! — сказалъ Хоскинъ, указывая дорогу.

Адріанъ взглянулъ на Орели. Радостное настроеніе, съ которымъ она говорила съ Хожиномъ, исчезло, и она приближалась къ двери со спокойнымъ достоинствомъ.

— Орели, — сказалъ онъ, задерживая ее на мгновеніе, — моя мать здѣсь. Ты съ ней поговоришь… ради меня… не такъ ли?

Она только приподняла руку, желая этимъ сказать, чтобы онъ оставилъ ее въ покоѣ, и прошла за Хоскиномъ въ гостиную, гдѣ Мэри и мистрисъ Гербертъ, узнавъ ея иностранный акцентъ, съ неменьшимъ волненіемъ ожидали ея прихода.

— Мистрисъ Гербертъ junior такъ любезна, что посѣтила тебя, Мэри, — объявилъ Хоскинъ.

— Какъ поживаете? — спросила Мэри любезно. — Я очень рада васъ видѣть.

— Я такъ часто упрекаю себя, что еще не навѣстила своихъ друзей, — сказала Орели самымъ слащавымъ голосомъ, — и потому согласилась съ Адріаномъ прійти васъ побезпокоить въ этотъ вечеръ.

Наступило молчаніе. Орели оглянулась кругомъ.

— Ахъ! — воскликнула она съ выраженіемъ радости и удивленія, увидавъ мистрисъ Гербертъ, — возможно ли? Вы вернулись, madame?

Она протянула ей руку. Мистрисъ Гербертъ, не вставая съ мѣста, спокойно глядѣвшая на нее, быстро поздоровалась и обернулась къ Адріану. Не обращая вниманія на ея сдержанность, Орели придвинула стулъ и сѣла возлѣ нея.

— Ты хорошо выглядишь, мать, — сказалъ Адріанъ. — Когда ты вернулась?

— Только вчера; Адріанъ.

Снова, воцарилось молчаніе. Адріанъ глядѣлъ въ Орели, а мать его избѣгала на нее глядѣть.

— Какъ это смѣшно! — сказала Орели. — Вы, madame, такая еще молодая… красивая… (мистрисъ Гербертъ, обернувшаяся къ ней съ намѣреніемъ терпѣливо выслушать, не могла при этомъ удержаться отъ удивленія) вы уже стали бабушкой. У Адріана, какъ говорится, сынъ и наслѣдникъ. Да! Серьезно!

— Я знаю это, — отвѣтила холодно мистрисъ Гербертъ.

Легкая перемѣна изобразилась на лицѣ Орели, и она серьезно взглянула на мужа.

— Ты не могла бы придумать темы для разговора, которая менѣе интересовала мою мать, — сказалъ онъ и отвернулся къ Мэри.

— Адріанъ, — начала мистрисъ Гербертъ, обидѣвшись на сквозившій въ словахъ сына упрекъ, — я не думаю… — затѣмъ, видя, что онъ ее не слушаетъ, она обернулась къ Орели. — Не принимайте серьезно всего того, что говоритъ Адріанъ. Пожалуйста разскажите мнѣ о вашемъ сынѣ… о моемъ внукѣ.

— Онъ похожъ на васъ, — сказала Орели, стараясь скрыта непріязненное чувство, овладѣвшее ею. — Вы, быть можетъ, пожелаете его видѣть. Я могу какъ-нибудь вамъ его привезти, если позволите.

— Я буду очень рада, — сказала удивленная мистрисъ Гербертъ. — Я уже давно жду, чтобы вы навѣстили меня.

— Вы очень добры, — сказала Орели. — Но вспомните, какъ я живу. Я постоянно въ отъѣздѣ, и вы тоже рѣдко бываете въ Лондонѣ. Будучи артисткой, я поневолѣ манкирую многимъ. Забудьте пожалуйста, мое… мое… ахъ! не знаю, какъ мнѣ выразиться! Но я навѣщу васъ съ monsieur Жанъ Сцецимилица, мистрисъ Герберта. Кстати, какъ вашъ адресъ?

Мистрисъ Гербертъ дала ей свой адресъ, и разговоръ затѣмъ завязался въ дружескомъ тонѣ, съ участіемъ Хоскина. и Чарли. Мэри и Адріанъ удалились въ противоположную сторону комнаты и увлеклись разговоромъ. Наконецъ Мэри обратила вниманіе Адріана въ то, что отношеніе у обѣихъ мистрисъ Гербертъ самыя дружескія.

— Я этому очень радъ, — сказалъ Адріанъ, который, однако, не казался довольнымъ. — Я склоненъ думать, что Орели была въ этомъ отношеніи не права; но теперь я ясно вижу, откуда произошла холодность. Я нисколько не обвинялъ бы Орели, если бы она на дерзость моей матери — я не думаю, что это слишкомъ жестокое слово — отвѣчала бы тѣмъ же. Бѣдная Орели! Я все время въ душѣ строго обвинялъ ее за то, что она, какъ я думалъ, отстранялась сама отъ матери, какъ несправедливо я глупо съ моей стороны, что я обѣихъ не зналъ лучше, одну благодаря опыту всей моей жизни, другую благодаря ежедневному сожительству. Если бы Орели хотѣла, она могла бы избѣжать сегодняшней встрѣчи, такъ какъ мы о присутствіи матери узнали, не входя въ гостиную. Ты не будешь отрицать, что моя жена можетъ быть любезной.

— Я этого отрицать не буду! Адріанъ, ты такъ говоришь, какъ-будто я ее порицаю. Ты ошибаешься. Никто больше моего не восхищается ею. Я боюсь, однако, что она слишкомъ добра и тебя испортитъ. Развѣ я могу быть къ ней нерасположенной? Даже мать твоя, видимо, осуждавшія ее, теперь смѣется. Ты видишь по выраженію ея лица, что она сдалась. Я думаю, намъ теперь лучше къ нимъ перейти. Мы очень невѣжливо сидимъ вдвоемъ въ уголкѣ. Что бы ты ни говорилъ, я все же увѣрена, что ты слишкомъ дорогъ мистрисъ Гербертъ, чтобы ей, это было пріятно.

— Мистрисъ Гербертъ странное существо, — сказалъ Адріанъ, вставая съ мѣста. — Я больше не берусь утверждать, будто я знаю, что она любитъ и чего не любитъ.

Мэри въ душѣ подумала, что Орели могла имѣть противъ того, что видѣла въ мастерской больше, чѣмъ думалъ Адріанъ. Завязался общій разговоръ, не касавшійся личностей. Всѣ предоставляли Орели избирать тему разговора; и всѣ понимали, что она является для всѣхъ самымъ интереснымъ лицомъ. Мистрисъ Гербертъ смѣясь спросила у нея, какой у нея секретъ, чтобы править Адріаномъ? Но затѣмъ быстро перешла къ другому вопросу и старалась не говорить о немъ и не быть съ нимъ болѣе фамильярной, чѣмъ съ Хоскиномъ или съ Чарли.

Черезъ нѣкоторое время Хоскинъ предложилъ спуститься въ комнату, смежную съ узкой и обвитой зеленью террасой, ведущей въ садъ. Ночь выдалась теплая, всѣ согласились на его предложеніе, и вскорѣ все общество собралось внизу за ужиномъ. Послѣ ужина Хоскинъ повелъ Адріана въ садъ, чтобы покурить и показать ему вновь полученные садовый насосъ и валикъ для стрижки газона. Это было его обыкновеніемъ хвастаться передъ гостями своими пріобрѣтеніями, будь то его ребенокъ, новая мебель или садовыя принадлежности. Чудная красота лунной ночи не могла побороть предубѣжденія мистрисъ Гербертъ, будто ночной воздухъ вреденъ, и она осталась въ комнатѣ; Мэри пришлось остаться съ ней. Орели прошла до конца террасы, скрестила руки за спиной и отдалась упоенію лицезрѣнія безоблачнаго неба, освѣщеннаго луной. Голосъ Чарли прервалъ ея мысли.

— Чудная ночь! Не правда ли, мистрисъ Гербертъ?

— Да, прекрасная.

— Я думаю, что вы находите несказанно много поэзіи въ этихъ звѣздахъ.

— Поэзія! Нѣтъ, я нисколько не поэтична, мистеръ Чарли.

— Я этому не вѣрю. Вы кажетесь поэтичной.

— Вотъ почему л��ди и ошибаются во мнѣ. Они очень нелогичны. Они говорятъ, у mademoiselle Сцецимилицы такое-то лицо и такая-то фигура. Въ нашемъ пониманіи такое лицо и такая фигура связаны съ поэзіей. Поэтому она должна быть поэтична. Мы хотимъ, чтобы это было такъ, и если она насъ въ этомъ разочаруетъ, то мы будемъ ею очень недовольны. И я разочаровала ихъ. Если вы поэтично будете разсуждать о музыкѣ или о тому подобныхъ предметахъ, то я выйду изъ терпѣнія и мнѣ захочется ѣхать домой къ maman, которая никогда о такихъ вещахъ не говоритъ, и къ Бамбино, который вообще еще вовсе не говоритъ. Какъ вы думаете, что нахожу я въ этихъ звѣздахъ? Я гляжу на Орели и Текла въ Большой Медвѣдицѣ, которую англичане называютъ Колесницей Чарльса. Ахъ, да! Мнѣ еще не приходила эта мысль. Вы — monsieur Чарльсъ — чья же это колесница?

— Я часто собирался это изучать, но ничего не вышло. Что такое Орели и Текла?

— Орели — это я, а Текла — моя кукла. Въ дѣвствѣ я давала звѣздамъ имена тѣхъ, кого любила. Только очень немногіе получали мѣсто въ Колесницѣ Чарльса. А въ концѣ концовъ я не нашла никого достойнаго, кромѣ меня и моей куклы. Видите, какъ, я поэтична! Я была глупой дѣвочкой, потому что я забыла назвать какую-нибудь звѣзду именемъ моей матери… я забыла всю свою семью. Когда мать однажды узнала объ этомъ, она сказала мнѣ, что у меня нѣтъ сердца. И, право, я боюсь, что у меня его нѣтъ.

— Сохрани Боже!

— Видите, monsieur Чарльсъ, — сказала она съ лукавымъ выраженіемъ лица. — Я не то, что вы думали, а полная противоположность. У меня меркантильная душа.

— Я этому очень радъ, потому что хотѣлъ сдѣлать вамъ дѣловое предложеніе. Не хотите ли давать мнѣ уроки?

— Вамъ уроки! Какіе уроки?

— Фортепіанной игры. Я бы страшно хотѣлъ быть хорошимъ піанистомъ, а у меня никогда не было хорошихъ уроковъ музыки.

— Vraiment? Вы думаете, если по всѣмъ остальнымъ отрослямъ вы доказали такъ много терпѣнія, то вамъ легко стать хорошимъ піанистомъ. Не правда ли?

— Ничуть. Я знаю, что музыка требуетъ продолжительнаго труда. Но я думаю, что я одолѣю этотъ трудъ, если вы будете учить меня.

— Monsieur Чарльсъ, вы… какъ бы мнѣ сказать? вы геній, думается мнѣ.

— Не шутите со мной, мистрисъ Гербертъ. Мнѣ не до шутокъ… — сказалъ онъ, и голосъ его прервался отъ волненія.

— Вы думаете, я смѣюсь надъ вами? — спросила она, не обращая вниманія на его возбужденность.

— Я не настолько безуменъ, чтобы считать, что вамъ какое-нибудь дѣло до того, что я думаю, — сказалъ онъ съ горечью и потерявъ всякое самообладаніе. — Я знаю, что вы не хотите давать мнѣ уроковъ. Я зналъ это и раньше.

— Такъ зачѣмъ же вы меня спрашивали?

— Потому что я васъ люблю, — отвѣтилъ онъ какимъ-то истеричнымъ голосомъ. — Я люблю вісъ.

— Ахъ! — воскликнула строго Орели. — Посмотрите на моего мужа, какъ онъ на васъ глядитъ, и знаете ли вы, что гадко съ вашей стороны мнѣ это говорить? Подумайте, monsieur Чарльсъ, вы теперь трезвы. Я васъ теперь не извиню, какъ сдѣлала это когда-то.

— Я ничего съ собой сдѣлать не могу, — сказалъ Чарли. — Я знаю, что это безнадёжно; я это чувствовалъ въ ту минуту, когда сказалъ. Но я не могу всегда поступать какъ человѣкъ общества. Я жалѣю, что встрѣтился съ вами.

— Почему же? Я противъ васъ ничего не имѣю, когда вы ведете себя хорошо. Но вы вотъ уже во второй разъ забыли, что значитъ быть приличнымъ человѣкомъ. Развѣ не безчестно такъ надувать вашего друга? Если бы у monsieur Герберта были драгоцѣнные часы, вы пожелали бы ихъ имѣть? Нѣтъ, одна мысль, что это его часы, помѣшала бы вамъ имѣть такое желаніе. Отлично, такъ вы должны смотрѣть на меня, какъ на его часы. Вы даже не должны думать о томъ, что сказали. Я не буду сердиться на васъ, monsieur Чарльсъ, потому что вы еще очень молоды и обладаете достойными уваженія способностями. Но вы поступили нехорошо.

Онъ не умѣлъ собраться отвѣтить, какъ она отъ него отошла и пошла въ садъ къ мужу. Чарли пошелъ въ столовую, гдѣ, видимо, помѣшалъ разговору Мэри и мистрисъ Гербертъ; онъ съѣлъ винограду, выпилъ вина. Наконецъ онъ прошелъ въ гостиную, гдѣ остальные, пришедшіе туда черезъ нѣкоторое время, застали его съ книжкой въ рукахъ. Больше онъ ни съ кѣмъ не разговаривалъ. Первая ушла, старшая мистрисъ Гербертъ; ее пошелъ проводить Хоскинъ. Орели, раньше чѣмъ послѣдовать ея примѣру, прошла съ Мэри въ дѣтскую, чтобы взглянуть въ лежавшаго въ колыбели мистера Ричарда Хоскина.

— Онъ улыбается! — сказала Орели. — Что за прелестный ребенокъ. Бамбино никогда не смѣётся. Онъ такой triste, совсѣмъ какъ Адріанъ. Бѣдный Адріанъ! — добавила, она, когда онѣ выходили изъ комнаты. — Я собираюсь въ этомъ году поѣхать въ Америку, но онъ этого не знаетъ. Вы займетесь имъ, пока меня не будешь, не правда ли?

Мэри видѣла, что она говоритъ серьезно, но не знала, что отвѣчать.

— Насколько могу, конечно, я это сдѣлаю, — сказала, она, подумавъ немного. — Но это, однако, странное порученіе, — сказала она затѣмъ смѣясь.

— Нисколько! нисколько! — сказала Орели такимъ же серьезнымъ тономъ. — Онъ насъ высоко уважаешь, madame… больше кого бы то ни было.

Мэри открыла было ротъ, чтобы сказать: «за исключеніемъ васъ», но что-то удержало ее отъ этого. Вмѣсто этого она замѣтила, что Адріанъ можетъ быть самъ поѣдешь съ женой въ Америку и что путешествіе было бы ему полезно.

— Нѣтъ! нѣтъ! — быстро сказала Орели. — Онъ чувствуетъ себя непріятно за кулисами во время концерта. Тамъ онъ не на своемъ мѣстѣ. Мать моя поѣдетъ со мной. Только не говорите еще съ нимъ объ этомъ; я еще не знаю, гарантируютъ ли мнѣ достаточную сумму. Но даже, если я не уѣду въ Америку, я много буду въ разъѣздахъ. Какъ я уже говорила вамъ, я въ первыхъ числахъ будущаго мѣсяца на шесть недѣль уѣду изъ Англіи. Вы не захотите, чтобы Адріану было тяжело, и вы съ нимъ будете говорить о его картинахъ, въ которыхъ я ничего не смыслю.

— Я сдѣлаю, что могу, — сказала Мэри, думая при этомъ, что Орели странная женщина.

Съ этими словами онѣ вошли въ гостиную.

— Я готова, Адріанъ.

— Отлично, — отвѣтилъ Гербертъ. — Покойной ночи, Мэри.

— Вы, кажется, сказали, что мистрисъ Гербертъ собирается уѣхать въ дальнее турнэ, — сказалъ Чарли, стараясь казаться спокойнымъ, хотя былъ весь красный.

— Да, — отвѣтилъ Адріанъ. — Не на очень длинное турнэ, слава Богу, но все же.

— Въ такомъ случаѣ я больше ее не увижу… по крайней мѣрѣ, не скоро. Я рѣшилъ принять мѣсто въ филіальномъ отдѣленіи Общества Конолли въ Лидсѣ. И я уѣду туда до возвращенія мистрисъ Гербертъ.

— Это внезапное рѣшеніе, — сказала, удивленно Мэри.

— Я надѣюсь, что мистрисъ Гербертъ сочтетъ его за благоразумное, — сказалъ Чарли. — Она часто смѣялась надъ моими попытками составить себѣ положеніе въ свѣтѣ.

— Да, — отвѣтила Орели, — отличное и разумное рѣшеніе. Вамъ его подсказываетъ ваше чутье. Покойной ночи и bon voyage, monsieur Чарльсъ.

— Мое чутье подсказываетъ мнѣ, что это глупо и ложно, — сказалъ онъ, съ силой пожимая ей руку, — но я не вижу другого выхода. Въ будущемъ я ничего не вижу, что бы радовало меня. Прощайте.

Мэри спустилась съ гостями внизъ, а онъ вернулся въ гостиную и изъ окна глядѣлъ на удаляющуюся Орели.

---