Капитал-король (Сайм)/ДО

Паркъ-Скверъ былъ, безъ сомнѣнія, самымъ приличнымъ домомъ въ промышленномъ городѣ Лумсайдѣ. Онъ былъ даже болѣе, чѣмъ приличенъ, потому что совмѣщалъ въ себѣ такую массу дорическихъ колоннъ, какую рѣдко можно встрѣтить внѣ предѣловъ Греціи. Но чтобъ вполнѣ оцѣнить величіе Паркъ-Сквера, надо было видѣть, какъ его владѣлецъ, судья Гованъ, торжественно стоялъ въ гостинной съ колоннами въ одинъ туманный ноябрьскій день.

Онъ только-что перебрался въ Паркъ-Скверъ; окружавшіе его домашніе пенаты блестѣли новизной и этотъ блескъ приводилъ его въ восторгъ. Прямо противъ, на стѣнѣ, висѣлъ его портретъ во весь ростъ. Судья былъ небольшого роста, а на портретѣ онъ былъ изображенъ статнымъ, высокимъ мужчиной; онъ никогда въ жизни не охотѣлся, а на портретѣ держалъ въ рукахъ ружье, и у ногъ его лежала лягавая собака. Съ какимъ религіознымъ культомъ смотрѣлъ онъ на это изображеніе самого себя въ увеличенномъ видѣ, стоившее ему тысячу фунтовъ стерлинговъ. Дѣйствительно, это самопоклоненіе было понятно. Въ этотъ день осуществилась часть его самолюбивыхъ мечтаній: онъ впервые засѣдалъ въ судѣ своего родного города и доказалъ свое знаніе законовъ, огульно приговоривъ всѣхъ обвиняемыхъ къ двухмѣсячному аресту. Поэтому, онъ чувствовалъ, что, какъ новый судья и владѣлецъ такого блестящаго дома, онъ вполнѣ достоинъ самопоклоненія. Онъ во фракѣ и съ этого дня всегда будетъ обѣдать во фракѣ. Однажды перебравшись въ Паркъ-Скверъ, онъ имѣетъ полное право называть себя княземъ, конечно, финансовымъ, но все-таки княземъ. Наполеонъ, послѣ счастливой компаніи въ Египтѣ, Италіи или Австріи, могъ бы стоять въ такой позѣ съ скрещенными на груди руками. Вся фигура судьи Гована дышетъ сознаніемъ одержанной побѣды. Онъ, правда, лысый, и это не оче��ь идетъ къ герою, но красное лицо его отличается геройской суровостью, толстыя губы выдаются, чисто выбритый подбородокъ выглядываетъ изъ туго накрахмаленныхъ воротничковъ, а глаза быстро перебѣгаютъ съ одного предмета на другой.

— Дамы въ столовой, сэръ, произноситъ неожиданно показавшаяся въ дверяхъ фигура также во фракѣ, съ маленькими бакенами и длинными каштановыми волосами.

Въ первый разъ дворецкій докладываетъ объ обѣдѣ судьѣ Говану и этотъ докладъ такъ пріятно щекочетъ его слухъ, что онъ не произноситъ ни слова.

— Дамы въ столовой, сэръ, повторяетъ дворецкій.

— Хорошо, Макнабъ, произноситъ торжественно судья, какъ будто онъ приговариваетъ дворецкаго къ тяжелому наказанію: — но, Макнабъ, прибавляетъ онъ, смотря на дорогой хронометръ: — говорите мнѣ не сэръ, а судья. Понимаете?

— Да, сэръ, невозмутимо отвѣчалъ дворецкій.

— Хотя я не принадлежу къ тому классу людей, которымъ вы привыкли служить, Макнабъ, но я не привыкъ къ фамильярному обращенію. Помните: не сэръ, а судья.

— Дамы въ столовой, судья, произнесъ серьёзно дворецкій и его господинъ мѣрными шагами спустился по мраморной лѣстницѣ.

Въ дверяхъ столовой онъ остановился и окинулъ ее восторженнымъ взглядомъ. Она скорѣе походила на картинную галлерею, чѣмъ на столовую, но всѣ украшавшія ее картины были дурно выбраны и дурно повѣшены. Надъ каминомъ висѣлъ величественный портретъ самого судьи Гована, а по сторонамъ виднѣлись скучные виды шотландскихъ вересковыхъ полянъ; громадный буфетъ осѣняло большое поле мака и пейзажи, снятые по заказу съ береговъ мѣстной рѣки.

Масса серебра, выставленнаго на столѣ и буфетѣ, была неимовѣрна и магазинщикъ, у котораго набралось бы столько серебра, продавши его, припѣваючи доживалъ бы свой вѣкъ.

Въ комнатѣ царило безмолвное молчаніе; судья тихо, съ достоинствомъ направился къ своему мѣсту. Жена его уже сидѣла на противоположномъ концѣ стола, сіяя своимъ яркимъ шелковымъ платьемъ съ дорогими кружевами; лицо ея было довольно пріятное, сохранявшее еще слѣди молодости; каріе глаза ея свѣтились честно и благосклонно, несмотря на брилліанты въ ушахъ, на рукахъ и на шеѣ. По сторонамъ сидѣли по двѣ дочери, лица которыхъ выражали сдержанное любопытство; младшія, сидѣвшія направо отъ матери, не спускали глазъ съ дворецкаго, который помѣстился за стуломъ судьи; черноокая Магги смотрѣла на него съ восторгомъ, худощавая Джени едва удерживалась отъ смѣха. Только взглядъ ихъ старшей сестры, помѣстившейся направо отъ отца, заставлялъ ихъ соблюдать приличіе. Однако ея лицо не было строгое; напротивъ, оно дышало спокойствіемъ, нѣжностью и добротой, что не мѣшало ей имѣть большую власть надъ сестрами. Но власть Нелли не могла сдержать молодыхъ дѣвушекъ, когда ихъ мать на какой-то вопросъ дворецкаго подобострастно промолвила: сэръ. Магги взглянула на него и непремѣнно залилась бы серебристымъ хохотомъ, еслибъ въ эту минуту ея отецъ не всталъ для произнесенія молитвы. Его тонъ былъ фамильярный, даже покровительственный, и онъ говорилъ о Богѣ, живо интересующемся его переѣздомъ въ Паркъ-Скверъ, словно они были компаньонами одной фирмы и вмѣстѣ управляли міромъ, причемъ судья игралъ первую роль, дѣйствуя съ большей энергіей.

— Ну, отецъ, сказала Нелли, стараясь завести общій разговоръ, когда отецъ окончилъ свое обращеніе къ Богу: — какъ вы судили?

— О, самъ предсѣдатель уголовныхъ сессій не могъ бы постановить лучшихъ приговоровъ. Всѣхъ дѣлъ было четыре. Одинъ судился за бродяжничество: онъ простоялъ цѣлую ночь, прислонясь къ двери какой-то лавки. Я посадилъ его на два мѣсяца. Пожалуйста, Макнабъ: не сэръ, а судья.

Джени, Магги и Лиззи положили на столъ свои приборы и громко засмѣялись; но судья этого не замѣтилъ.

— Другой работникъ обвинялся въ кражѣ: онъ позволилъ старухѣ унести охапку щепокъ. Я посадилъ его на два мѣсяца. Пожалуйста же, Макнабъ: не сэръ, а судья.

Младшія дочери посмотрѣли прежде на лакея, потомъ на дворецкаго и снова засмѣялись. На этотъ разъ судья бросилъ на свою жену такой суровый взглядъ, словно присуждалъ ее къ тюремному заключенію. Мистрисъ Гованъ дрожащимъ голосомъ промолвила:

— Это ты, Магги.

Конечно, виновницей была Магги, которая каждый разъ, какъ лакей ставилъ на столъ тарелку или наливалъ воды въ стаканъ, толкала сестру и подмигивала ей.

— Ну, папа, произнесла Нелли: — вы всѣхъ посадили на два мѣсяца?

— Да, всѣмъ равно; но я полагаю, что дѣвчонкамъ надо обѣдать отдѣльно. Присмотрите за этимъ, мистрисъ Гованъ. Пожалуйста, Макнабъ, называйте меня судьей. Мнѣ уже надоѣло вамъ напоминать.

— Слушаю, милор….. виноватъ, судья, отвѣчалъ ловкій дворецкій, словно по ошибкѣ назвавшій лордомъ своего господина, что, конечно, очень польстило судьѣ.

Мужская прислуга такъ смущала мистрисъ Гованъ, что она не произнесла ни слова во время всего обѣда и поспѣшила оставить столовую при первой возможности, такъ что судья остался одинъ допивать вино среди своихъ блестящихъ картинъ и массивнаго серебра, причемъ онъ еще три раза напомнилъ дворецкому:

— Не сэръ, а судья.

Между тѣмъ, молодыя дѣвушки поспѣшно убѣжали въ свою комнату и, бросившись на кровати, стали громко хохотать.

— О Джени! кричала Лиззи.

— О, Лиззи! говорила Магги: — какой душка лакей! Какой красавецъ! А дворецкій назвалъ папу лордомъ. Ха! ха! ха!

Въ туманное ноябрьское утро сотня заводскихъ колоколовъ въ городѣ Лумсайдѣ призывала рабочихъ къ завтраку, но по ��арившей темнотѣ можно было подумать, что на дворѣ не полдень, а полночь. Фонарь на большихъ воротахъ завода Гована бросалъ слабый свѣтъ на выходившую толпу рабочихъ. Только по временамъ выдѣлялось изъ этой массы какое-нибудь блѣдное лицо и снова тонуло во мракѣ, среди котораго слышался топотъ шаговъ, покрываемый охъ времени до времени отдѣльными восклицаніями.

Наконецъ, гудъ колоколовъ замеръ и толпа разсѣялась. Всякій, кто взглянулъ бы въ ворота, увидалъ бы тотъ же мракъ, какъ на улицѣ; только тамъ и сямъ мерцали красные фонари. Проложить себѣ дорогу отъ будки сторожа до одного изъ этихъ фонарей было дѣломъ труднымъ и опаснымъ для человѣка, незнакомаго съ мѣстностью. Онъ или наткнулся бы на старое желѣзо и, упавъ, порѣзалъ бы себѣ руку, или набѣжалъ бы на какую-нибудь машину и расшибъ бы себѣ голову или запутался бы въ цѣпи журавли, которая при малѣйшей неосторожности вздернула бы его на воздухъ.

Солнце не заглядывало въ заводъ Гована въ продолженіи всего ноябрьскаго дня; высокая заводская труба и сотня сосѣднихъ трубъ выпускали такія густыя облака дыма, что весь городъ былъ покрытъ чернымъ саваномъ и солнце, которое, вѣроятно, свѣтило, по обыкновенію, на горныхъ склонахъ и въ зеленыхъ долинахъ, не могло проникнуть въ заводъ Гована. Дневной свѣтъ была такая роскошь, что рабочіе и не разсчитывали увидѣть его въ продолженіи всего ноября мѣсяца; нельзя поручиться, чтобъ нѣкоторые изъ нихъ не были убѣждены, что весь міръ въ продолженіи нѣсколькихъ недѣль живетъ при свѣтѣ газовыхъ рожковъ.

Шумная дѣятельность замерла на заводѣ Гована и только въ сѣверномъ его углу слышался еще по временамъ стукъ молота.

— Вольтеръ, произнесъ женскій голосъ въ темнотѣ около того мѣста, гдѣ стучалъ еще молотъ.

Отвѣта не было и стукъ продолжался.

— Вольтеръ! повторилъ тотъ же голосъ.

Молотъ стихъ и полоса желтоватаго свѣта пронизала окружающій мракъ.

— Подите сюда; моя нога попала куда-то и я не могу двинуться.

Свѣтъ приблизился.

— Это вы, Джени? спросилъ мужской голосъ изъ-за фонаря.

— Да. Посвѣтите сюда. Тихонько. У меня корзинка съ вашимъ завтракомъ.

— Клянусь, что я повѣсилъ бы молодца, который бросилъ здѣсь эту форму, воскликнулъ молодой человѣкъ, нагибаясь надъ маленькой ножкой, которая попала въ разрѣзъ формы и находилась теперь какъ въ тискахъ.

— Тише, тише, Вольтеръ!

— Ну, Джени, дѣло дрянь. Бросьте свою корзинку. Мнѣ надо отнести васъ вмѣстѣ съ этой проклятой формой къ котлу.

— Я не уроню корзинки. Тамъ вашъ завтракъ.

— Хорошо, держитесь.

Фонарь словно свѣтлякъ задвигался въ темнотѣ и, спустя минуту, Джени сидѣла на поржавѣвшемъ краю машины. Вольтеръ взялъ въ руки ея ногу и сталъ съ большимъ трудомъ высвободить ее изъ формы; молодая дѣвушка не дрогнула, хотя ей было очень больно. Наконецъ, нога вышла изъ тисковъ, но безъ башмака.

— Бѣдная Джени, вы долго будете помнить этотъ непріятный случай.

Она быстро спрятала ногу подъ платье и, пройдя во внутренность котла, поставила на полъ корзинку.

— Вотъ и башмакъ, Джени, прибавилъ черезъ нѣсколько секундъ Вольтеръ.

Джени взяла башмакъ и надѣла его.

— Тамъ есть мѣсто намъ обоимъ. Джени, можно мнѣ войти?

— Нѣтъ, отвѣчала Джени рѣшительнымъ голосомъ и при мерцающемъ свѣтѣ фонаря ея блѣдное лицо дышало силой воли.

— Здѣсь холодно, Джени.

— Такъ спустите меня. Пора идти. Отецъ ждетъ.

Она подошла къ краю котла и Вольтеръ вынулъ ее.

— Я лучше перенесу васъ черезъ дворъ, Джени, а то вы опять попадете въ какую-нибудь западню. Вы и то хромаете.

Но она быстро удалилась по направленію къ дому отца, который находился по близости.

Отецъ Джени былъ управляющій завода Гована и братъ его владѣльца. Онъ жилъ съ дочерью въ двухэтажномъ домѣ, который отдѣлялся отъ котельной мастерской небольшой стѣной съ калиткой. Вокругъ дома управляющаго также царилъ мракъ и молодая дѣвушка ощупью отворила калитку и прошла черезъ маленькій садъ къ освѣщенному окну столовой, гдѣ пылалъ веселый огонь. Отецъ ея сидѣлъ за завтракомъ, но не ѣлъ, а задумался надъ чертежомъ котла, лежавшимъ передъ нимъ на столѣ.

— Ну, папа, что вы дѣлаете? сказала Джени, входя въ комнату, которая своими полированными дубовыми стѣнами напоминала каюту.

Надъ каминомъ висѣлъ портретъ Ватта, а на противоположной стѣнѣ виднѣлись полки съ книгами и большое изображеніе паровой машины.

— Сыновья богатыхъ людей никуда не годятся, Джени, произнесъ ея отецъ, отталкивая отъ себя чертежъ съ тяжелымъ вздохомъ: — ихъ не учатъ чертить. Я, право, не знаю, какіе котлы будетъ дѣлать слѣдующее поколѣніе. А всему вина деньги.

— Ну, папа, завтракайте спокойно и не думайте о своихъ ученикахъ, хотя я увѣренъ, что Вольтеръ можетъ построить котелъ не хуже лучшаго мастера.

— Ты отнесла ему завтракъ?

— Да.

— Вольтеръ дѣло другое. У него славный умъ и ловкія руки; притомъ онъ любитъ работу и не боится загрязнить своихъ рукъ. Но другіе ученики приходятъ въ заводъ съ надушенными платками и напомаженными волосами.

И Томасъ Гованъ принялся за свой завтракъ;. но лицо его ясно выражало презрѣніе.

Онъ нисколько не походилъ на своего брата судью, который только наканунѣ переселился въ свой роскошный домъ въ аристократическомъ кварталѣ Лумсайда. По наружности, его можно было скорѣе принять за поэта и мечтателя, чѣмъ за практическаго дѣятеля, инженера и механика. Глаза его и высокій лобъ обнаруживали глубокій, сосредоточенный умъ, а линіи вокругъ рта ясно говорили, что это добрый, слабый, нерѣшительный человѣкъ.

— Вотъ газета, папа. Вчера дядя въ первый разъ судилъ. Онъ не очень милостивый судья; засадилъ всѣхъ обвиняемыхъ на два мѣсяца въ тюрьму.

— Они, вѣроятно, заслуживали этого, Джени. Онъ удивительный человѣкъ, и добьется всего, чего хочетъ. Подумай только, онъ судья, безъ всякой подготовки! Но, признаюсь, два мѣсяца тюрьмы за выдачу старухѣ охапки щепокъ, тяжелое наказаніе, прибавилъ онъ, пробѣгая газету. — Если у Андрю есть недостатокъ, такъ это строгость.

— Они перебрались въ свой богатый домъ, замѣтила Джени, не безъ горечи: — и мы, вѣроятно, не увидимъ ихъ болѣе.

— Не увидимъ ихъ болѣе? Это почему? Паркъ-Скверъ не далѣе отсюда, чѣмъ ихъ прежній домъ.

— Нѣтъ, отвѣчала Джени, разливая кофе: — но они теперь живутъ такъ высоко, что намъ не долетѣть до нихъ и на воздушномъ шарѣ. Нелли и дѣвочекъ мы, пожалуй, еще увидимъ, но дядю я знаю лучше вашего. Онъ не любитъ бѣдныхъ родственниковъ.

Она досмотрѣла на отца, но онъ не слушалъ ее и мысли его витали въ пространствѣ.

— Не все равно жить въ Лумсайдѣ или въ угольныхъ копяхъ, сказала Джени, перемѣняя разговоръ и наполняя тарелку отца.

— Да, темновато, отвѣчалъ отецъ. — Я только что думалъ о непріятной вѣсти, которую мнѣ надо передать Андрю. Рабочіе требуютъ прибавки жалованья и прекратятъ работу, если имъ откажутъ, а у насъ теперь столько заказовъ, что стачка насъ погубитъ.

— Дядя всегда отказываетъ въ прибавкѣ жалованья.

— Конечно, но рѣшится ли онъ на борьбу съ стачкой, вотъ въ чемъ вопросъ?

— Я очень буду рада, папа, если вы отдохнете.

— Полно, Джени; ты не знаешь, что говоришь. У насъ есть заказы на котлы для пароходовъ, локомотивовъ, заводовъ и частныхъ домовъ изъ всѣхъ странъ: изъ Индіи, Америки, Чили; никогда не было такого наплыва работы, а стачка все испортитъ.

— Можетъ быть, отвѣчала неисправимая Джени: — но все равно, много ли у васъ работы или мало, вы никогда отъ этого не выиграете. Мама часто говорила, что по справедливости заводъ Гована долженъ бы принадлежать не Андрю, а Томасу Говану. Вы сами знаете, что вы дѣлаете постоянно улучшенія въ машинахъ и что дядя взялъ привилегію на ваше изобрѣтеніе. Вы изобрѣтаете, а дядя обогащается, продолжала съ горечью Джени: — вы работаете съ утра до вечера, а онъ катается въ каретахъ.

— Что съ тобой, Джени? спросилъ отецъ, съ удивленіемъ замѣчая, что она кипятится.

— Ничего, отвѣчала молодая дѣвушка: — я выпускаю пары. Смотрите, не сломайте себѣ ногъ; на дворѣ валяются формы.

Томасъ Гованъ надѣлъ рабочую куртку и вышелъ изъ комнаты.

Вольтеръ Вильсонъ утромъ въ заводѣ и вечеромъ въ своей квартирѣ представлялъ собой двѣ совершенно различныя личности. Въ рабочей одеждѣ и въ полотняной фуражкѣ, весь въ маслѣ и съ инструментами въ рукѣ, онъ ничѣмъ не отличался отъ сотни другихъ рабочихъ. Но послѣ шабаша онъ превращался въ моднаго франта. Самъ красавецъ Бруммель едва ли имѣлъ такой богатый гардеробъ, какъ юный Вильсонъ. Портной подавалъ ему счеты, какъ герцогамъ и лордамъ; его перстни, запонки и булавки блестѣли такими драгоцѣнными камнями, что имъ позавидовала бы любая женщина. Количество истребляемаго имъ мыла всевозможныхъ сортовъ было баснословно. Вымывшись въ ваннѣ и надѣвъ фракъ послѣдняго покроя, онъ съ удовольствіемъ охорашивался передъ зеркаломъ. Дѣйствительно, онъ былъ красивый юноша, съ черными кудрями, черными глазами, широкимъ лбомъ и правильнымъ носомъ. Онъ небольшого роста, но статный и широкоплечій. Онъ занималъ роскошную квартиру въ аристократическомъ кварталѣ Лумсайда, потому что его дядя и опекунъ, богатый старикъ, не знавшій счета своимъ деньгамъ, щедро удовлетворялъ всѣмъ его желаніямъ. Молодой Вильсонъ только-что окончилъ ученіе на заводѣ Гована и долженъ былъ сдѣлаться мастеромъ, хотя жалованья мастера не хватило бы на содержаніе его ванной.

Однажды вечеромъ, онъ завязывалъ себѣ галстухъ передъ зеркаломъ, какъ въ комнату вошелъ кто-то.

— А! это вы, Абель! сказалъ онъ веселымъ, радушнымъ тономъ: — что-жь вы стоите? Садитесь у камина. Какая ужасная погода. Весь день горитъ газъ; туманъ, дождь, слякоть. Снимайте пальто.

— Благодарю васъ, отвѣчалъ молодой человѣкъ, котораго Вильсонъ звалъ Абелемъ, и, снявъ толстое пальто, неловко сѣлъ на кончикъ стула.

— Нѣтъ, возьмите кресло, Абель, продолжалъ Вольтеръ: — и чего вы хотите: водки, вина или пива?

Абель молча покачалъ головой и остался въ своей прежней неловкой позѣ, устремивъ глаза въ каминъ.

— Правда, вы принадлежите къ обществу трезвости… какой счастіе для завода Гована, что существуютъ такія общества! Я по стуку молота могу сказать, кто работаетъ, членъ общества трезвости или другой. Я пью, грѣшный человѣкъ, но со вкусами не спорю; къ тому же, ваша рука по утрамъ никогда не дрожитъ.

Абель посмотрѣлъ на Вильсона и улыбка показалась на его чисто выбритомъ лицѣ. Это лицо было замѣчательное и обращало на себя общее вниманіе массивными скулами, рѣшительнымъ ртомъ и проницательными глазами. Онъ былъ старше Вильсона, которому еще не минуло двадцати трехъ лѣтъ, но по внѣшности трудно было опредѣлить возрастъ Абеля.

— Я пробовалъ пить водку въ продолженіи двухъ лѣтъ, мистеръ Вильсонъ, отвѣчалъ онъ звонкимъ, мелодичнымъ голосомъ: — но у меня кружится голова; я не умѣю пить умѣренно, какъ вы.

— И вы не курите, Абель, вы просто святой, произнесъ Вольтеръ, усаживаясь въ покойное кресло и закуривая трубку: — но, право, я не понимаю, какъ можно, послѣ цѣлаго дня работы, не выпить и не покурить; вы слишкомъ хорошій человѣкъ, Абель!

— Не увлекайтесь. Я зашелъ къ вамъ по дѣлу; не поступите ли вы въ рабочій союзъ?

— Зачѣмъ? Вы знаете, Абель, что заработная плата для меня не имѣетъ значенія. Какъ бы она ни понизилась, у меня всегда будутъ деньги, и, слѣдовательно, я не нуждаюсь въ союзѣ.

— Вы не думаете о жалованьѣ, отвѣчалъ Абель, обводя глазами всю комнату: — но и я лично не забочусь о немъ. Я одинокъ, какъ ни, и мнѣ довольно 26 шиллинговъ въ недѣлю. Но въ нашемъ отдѣлѣ у Санди Джаксона — жена и десятеро дѣтей, у Роба Морисона — жена и семеро дѣтей, у Джима Макдональда — старые родители, брать въ больницѣ, жена и трое дѣтей, у Дэви Смита — семья изъ десяти человѣкъ; и к��ждый изъ нихъ долженъ пробиться на 26 шиллинговъ; естественно, что они хотятъ прибавки въ четыре шиллинга.

— Еще бы! скажите имъ, Абель, что у меня всегда есть деньги и я радъ подѣлиться.

— Благодарю васъ, мистеръ Вильсонъ, отъ имени всѣхъ. Но никто изъ нашего отдѣленія — и не болѣе десяти человѣкъ во всемъ заводѣ Гована — не согласятся взять милостыню. Я знаю, что вы предлагаете деньги по душевной добротѣ, но все-таки это милостыня. Они желаютъ не подачки, а справедливо оплаченнаго труда. Двадцать шесть шиллинговъ слишкомъ дешевая цѣна за нашу работу. Желѣзо дешево и Гованъ получаетъ громадные барыши. Мы полагаемъ, что вправѣ требовать маленькой доли этихъ барышей, что пора Говану получше кормить своихъ пчелъ, а то они перестанутъ носить ему медъ.

— Трудно жить на двадцать шесть шиллинговъ, произнесъ задумчиво Вольтеръ.

— Вамъ не хватило бы на табакъ, отвѣчалъ Абель, смотря на ящикъ съ дорогими сигарами.

— Да.

— Позвольте мнѣ записать ваше имя, мистеръ Вильсонъ, сказалъ Абель, вынимая изъ кармана памятную книжку: — всѣ рабочіе на васъ разсчитываютъ. Они знаютъ, что вы работали съ ними пять лѣтъ и всегда брали ихъ сторону. Они знаютъ, что вы не походите на вест-эндскихъ франтовъ, которые брезгаютъ работою. Они полагаютъ, что теперь наступила минута дѣйствовать и что вы имъ поможете.

— Что они намѣрены дѣлать?

— Потребовать прибавки въ четыре шиллинга и, въ случаѣ отказа, прекратить работу.

Въ эту минуту отворилась дверь и въ комнату вошли двѣ дамы.

— Я очень тороплюсь, мистеръ Вильсонъ, сказала старшая изъ нихъ.

Абель всталъ и Вольтеръ, видя вопросительный взглядъ, брошенный его посѣтительницами на Абеля, представилъ имъ мистера Дюрайда, причемъ назвалъ ихъ мистрисъ и миссъ Гованъ.

— Я очень тороплюсь, повторила мистрисъ Гованъ, садясь на кресло у камина: — насъ ждетъ карета.

— Неугодно ли вамъ присѣсть тутъ? сказалъ Абель, предлагая свое кресло Нелли и былъ вознагражденъ за это прелестной улыбкой.

Наступило молчаніе, и Нелли, взглянувъ на мать, произнесла:

— Скажите, мама, мистеру Вильсону, зачѣмъ мы заѣхали къ нему.

— Это успѣется, отвѣчалъ Вольтеръ: — прежде отогрѣйтесь.

— Нѣтъ, мы торопимся, замѣтила Нелли: — судья будетъ ждать насъ къ обѣду, а онъ не любитъ, когда опаздываютъ.

— Мы хотѣли пригласить васъ къ обѣду въ будущій четвергъ, сказала мистрисъ Гованъ: — судья непремѣнно желаетъ, чтобъ вы обѣдали у насъ.

— Благодарю васъ, я непремѣнно воспользуюсь вашимъ любезнымъ приглашеніемъ.

— До свиданія, сказала мистрисъ Гованъ, пожимая руку Вольтеру и направляясь къ дверямъ.

— До свиданія, мистеръ Дюрайдъ, произнесла Нелли, протягивая руку Абелю.

Глаза ихъ встрѣтились и они оба улыбнулись.

— Абель, вы ужасный лицемѣръ, сказалъ Вильсонъ, проводивъ дамъ и вернувшись къ камину: — вы пожимаете руки женѣ и дочери нашего хозяина, хотя подготовляете стачку.

— Я не веду борьбы съ дамами, отвѣчалъ Абель. — Я записалъ васъ, мистеръ Вильсонъ.

Удивительно, какъ люди скоро привыкаютъ къ каретамъ и лакеямъ. Не прошло и недѣли послѣ водворенія семьи Гозанъ въ Паркъ-Скверѣ, какъ мистрисъ Гованъ, которую многія работницы помнили скромной Магги Бегъ, работавшей вмѣстѣ съ ними на заводѣ, какъ ни въ чемъ не бывало разъѣзжала въ каретѣ по Лумсайду и ходила по магазинамъ въ сопровожденіи лакея, надъ которымъ даже ея младшія дочери перестали смѣяться.

Однажды мистрисъ Гованъ выходила изъ магазина и какая-то блѣдная, сѣдая женщина остановила ее за руку, говоря:

— Э! Магги Бегъ! У васъ карета, а у меня нѣтъ куска хлѣба.

Мистрисъ Гованъ обернулась и узнала свою прежнюю подругу по заводу, и сильная борьба произошла въ ея сердцѣ. Нелли шла рядомъ съ нею, и она чувствовала, что не должна была при дочери признать эту оборванную, голодающую женщину. Однако, она была добрая женщина и ей было бы такъ легко дать несчастной полкроны. Все-таки она махнула рукой съ отвращеніемъ и поспѣшно сѣла въ карету.

— Вишь гордая какая! промолвила нищая: — всегда была дрянью, такъ и осталась.

— Вы дѣйствительно знали эту старуху, мама? спросила Нелли: — она назвала васъ по имени.

— Нѣтъ, я никогда ея не видала, отвѣчала жена судьи, сознательно произнося ложь.

— Вы теперь заѣдете къ портнихѣ и долго останетесь у нея, сказала Нелли: — я покуда поѣду къ дядѣ Томасу.

— Нѣтъ; отецъ запретилъ…

— Что онъ запретилъ?

— Всякія сношенія между обоими семействами. Онъ говоритъ, что наши сферы въ жизни такъ различны, что намъ неприлично болѣе посѣщать твоего дядю. Но вотъ мы и пріѣхали…

— Подождите, мама, воскликнула Нелли, вспыхнувъ: — когда папа говорилъ вамъ объ этомъ?

— Вчера вечеромъ, и онъ объявитъ тебѣ сегодня.

— Хорошо; такъ въ настоящую минуту для меня не существуетъ запрета, отвѣчала Нелли, и когда мать вышла изъ кареты, она промолвила про себя: низость!

Отъ главной улицы Лумсайда до квартала, въ которомъ находился заводъ Гована, было довольно далеко, около полуторы мили. По дорогѣ самыя мрачныя мысли тѣснились въ головѣ молодой дѣвушки. Ей было стыдно за своего отца. Но, переѣзжая черезъ мостъ, подъ которымъ извивалась некрасивая рѣчка Слайдъ, уносившая на своей поверхности различные масляные осадки и красильныя вещества съ окрестныхъ заводовъ, она заглядѣлась на пароходы и корабли, виднѣвшіеся по обѣ стороны, а еще болѣе на отдаленный голубой горизонтъ. Это зрѣлище и шумная, быстро двигавшаяся по мосту толпа развлекли ее и она нѣсколько успокоилась. За мостомъ не на что было смотрѣть до Парка, а тамъ начинались, съ одной стороны, сѣрый каменный заборъ, а съ другой — рядъ высокихъ домовъ съ маленькими окнами, которые тянулись до самаго завода Гована. Наконецъ, карета остановилась передъ калиткой въ массивной каменной стѣнѣ, за которой виднѣлись высокія заводскія трубы и слышался шумъ паровыхъ машинъ.

— Не выходите, миссъ, я прежде позвоню, сказалъ лакей, позволявшій себѣ учить приличію своихъ новыхъ господъ.

— Дожидайтесь меня съ каретой за угломъ, отвѣчала рѣшительнымъ тономъ Нелли, выскакивая въ грязь и направляясь въ калиткѣ: — если я не приду черезъ полчаса, то поѣзжайте за матерью къ миссъ Маккэ.

Она подождала, пока экипажъ скрылся изъ вида и только тогда позвонила. Калитка отворилась какъ бы сама собой и молодая дѣвушка направилась по черной, утоптанной дорожкѣ къ дому, гдѣ въ дверяхъ стояла ея двоюродная сестра.

— Милая Джени! воскликнула Нелли и хотѣла поцѣловать ее, но та поспѣшно вошла въ сѣни и пригласила гостью безмолвнымъ жестомъ слѣдовать за собою.

Черезъ минуту онѣ очутились въ чистенькой, небольшой комнатѣ, гдѣ веселый огонь пылалъ въ каминѣ и все, начиная отъ бѣлыхъ кисейныхъ занавѣсокъ на окнахъ, до различныхъ вещицъ на столахъ и этажеркахъ, свидѣтельствовало о комфортѣ жилища и о вкусѣ хозяйки. Джени затворила за собою дверь и, остановившись передъ двоюродной сестрой, смотрѣла на нее вызывающимъ образомъ.

— Ты такая же подлая, какъ и всѣ, Джени, воскликнула Нелли..

— Вашъ отецъ не знаетъ о томъ, что вы пожаловали сюда? отвѣчала Джени, не подавая даже руки.

— Кажется, можно бы поцѣловаться, Джени.

— Не вижу надобности. Дядя Андрю былъ у насъ и въ продолженіи цѣлаго часа убѣждалъ отца, что намъ не слѣдуетъ болѣе видѣться. Какой у васъ славный отецъ, миссъ Гованъ! Пріятно имѣть такого.

И молодая дѣвушка гнѣвно топнула ногой.

— Очень хорошій отецъ для меня, Джени, отвѣчала смиренно Нелли: — и я надѣюсь, что ты ничего не скажешь дурного о немъ.

— Не бойся, не унижусь до этого. Но вѣдь, кажется, онъ мнѣ также родня. Будьте увѣрены, миссъ Гованъ, я не скажу ничего дурного о судьѣ.

— Милая Джени, ты очень саркастична, но я не понимаю, почему. Я ничѣмъ тебя не обидѣла.

— Нѣтъ, это я виновата передъ тобою. Слушай, что говоритъ судья, воскликнула Джени и, принявъ торжественную позу, продолжала глухимъ, суровымъ голосомъ: — все на семъ свѣтѣ подымается и падаетъ. Одни рождены для того, чтобъ богатѣть и быть счастливыми, другимъ суждено работать. Богу угодно было, чтобъ я, судья Гованъ, сталъ богатымъ и знатнымъ. Ты же, братъ Томась, хотя человѣкъ очень хорошій и достойный поощренія, не удостоился вниманія неба. Но не унывай; если тебѣ суждено работать, то ты все-таки можешь быть смиреннымъ и благодарнымъ, а это большое счастье. Будь же, Томасъ, благодарнымъ и смиреннымъ!

— Джени, онъ этого не сказалъ! воскликнула Нелли, покраснѣвъ. И слезы показались на ея глазахъ.

— Онъ это сказалъ; и этого еще мало. «Будь смиреннымъ, продолжалъ онъ, и внуши твоей дочери, что ей не предстоитъ вести такой жизни, какъ ея двоюроднымъ сестрамъ. Онѣ призваны занять видное мѣсто въ обществѣ, и имъ лучше не видаться съ твоей дочерью, Томасъ».

Нелли опустилась на стулъ у фортепьяно и, вынувъ изъ кармана кружевной платокъ, отерла глаза.

— Я подняла голову и вижу, что отецъ, какъ всегда, строитъ мостъ на луну, и не слышалъ ни слова изъ рѣчи своего брата. «Христосъ съ вами, судья Гованъ, отвѣчала я за отца и низко присѣла: — Христосъ съ вами! Мы не помѣшаемъ вамъ пользоваться вашимъ счастьемъ. Томасъ Гованъ, изобрѣтеніями котораго разбогатѣлъ судья Гованъ, не будетъ помѣхой вашему величію». Онъ разсердился и назвалъ меня дрянной дѣвчонкой.

Нелли упала лицомъ на клавиши и горько зарыдала. Въ продолженіи нѣсколькихъ минутъ Джени молча смотрѣла на нее, но потомъ не выдержала и, нѣжно обнявъ ее, промолвила:

— Глупая Нелли, зачѣмъ ты плачешь въ мое фортепьяно? Вѣдь теперь во всемъ, что я стану играть, будутъ слышаться твои слезы. Неужели ты думаешь, что я ставлю хоть въ грошъ приказанія твоего отца? Онъ просто старый гусь, вотъ и все.

Молодыя дѣвушки горячо обнялись и долго въ комнатѣ слышались только ихъ поцѣлуи.

— Но ты не должна такъ строго судить отца, сказала, наконецъ, Нелли: — его иногда трудно понять. Онъ занимаетъ важное положеніе въ городѣ и…

— И мы не должны никогда болѣе видѣться, отвѣчала прежнимъ суровымъ голосомъ Джени: — хорошо. Уѣзжайте, миссъ Гованъ. Вы, кажется, пріѣхали въ каретѣ?

— Не поѣду, произнесла Нелли, стыдясь свой кареты.

— И хорошо сдѣлаешь, воскликнула Джени, снова обнимая и цѣлуя ее: — ты лучшая, разумнѣйшая и милѣйшая изъ кузинъ на свѣтѣ. Никакіе драконовскіе законы не разлучатъ насъ.

И молодыя дѣвушки стали весело болтать, не замѣчая, что время шло и наступилъ вечеръ. Шумъ паровыхъ машинъ замеръ и управляющій заводомъ вернулся домой. Онъ преспокойно поцѣловалъ Нелли, словно никогда не слышалъ запрета отъ судьи. Дядя и племянница очень походили другъ на друга.

Совсѣмъ уже стемнѣло, когда Нелли простилась съ Джени у калитки и не позволила ей проводить себя по заводскимъ закоулкамъ до освѣщенныхъ улицъ, которыя вели къ мосту. По ея словамъ, она знала дорогу не хуже Джени, которая, однако, кричала ей вслѣдъ:

— Поверни направо, потомъ налѣво, или прямо до сквера, обогни уголъ и по Лонгъ-Стриту все прямо, до моста.

Въ дѣйствительности, Нелли никогда не бывала въ такое позднее время въ рабочемъ кварталѣ Лумсайда и длинный рядъ высокихъ стѣнъ, освѣщенныхъ только тамъ и сямъ фонарями, казался ей безконечнымъ. Тутъ не было ни домовъ, ни лавокъ, а встрѣчавшіеся навстрѣчу прохожіе были такъ бѣдно одѣты и казались такими грубыми, что она начала бояться. Она остановилась у фонаря и посмотрѣла на часы. Было поздно и она чувствовала, что отецъ ея уже бѣсился въ Паркъ-Скверѣ, дожидаясь ее къ обѣду.

Но не успѣла она посмотрѣть на часы, какъ жестоко въ этомъ раскаялась. За него послышались поспѣшные шаги. Она поняла, что кто-то ее преслѣдовалъ. Заводскія каменныя стѣны тянулись безъ конца и она была одна на улицѣ. Нелли не была трусихой, но, слыша, что шаги догоняли ее, она пустилась бѣжать. Неизвѣстный послѣдовалъ ея примѣру.

— Бросьте кошелекъ и я оставлю васъ въ покоѣ, крикнулъ за нею грубый голосъ.

Она выбросила изъ кармана портмоне, но не остановилась ни на минуту.

— Тутъ нѣтъ ничего, продолжалъ тотъ же голосъ, бросьте часы и я отстану.

Нелли дернула за часовую цѣпочку, но не могла ее сорвать, а неизвѣстный былъ уже за ея спиной и до нея долетѣлъ спиртный запахъ.

— Стой, проклятая, или я тебя убью! раздался громкій голосъ, и Нелли, увидавъ узкое отверстіе въ стѣнѣ, бросилась въ него.

Высокая фигура пробѣжала мимо, но потомъ повернула назадъ въ закоулокъ, который оканчивался большимъ дворомъ, окруженнымъ домами. Надъ дверью въ одномъ изъ домовъ горѣлъ фонарь и слышался пріятный, обработанный мужской голосъ. Онъ пѣлъ подъ аккомпаниментъ скрипки:

Бѣдность не порокъ!

Не стыдись!

Честный трудъ святѣй.

Тутъ голосъ замеръ, потому что во дворѣ раздался страшный крикъ. Со всѣхъ сторонъ отворились окна и изъ одного дома выскочилъ мужчина.

— Что такое? воскликнулъ онъ, и голосъ его былъ тотъ самый, который за минуту передъ тѣмъ весело распѣвалъ.

Онъ бросился на другого мужчину, который былъ гораздо выше и массивнѣе его.

— Слава Богу! промолвила Нелли, едва переводя дыханіе.

— Отпусти меня, Абель Дюрайдъ, закричалъ неизвѣстный, преслѣдовавшій Нелли.

Но Абель такъ встряхнулъ его, что онъ грохнулся на землю и изъ рукъ его выпали часы и цѣпочка.

— Подлецъ! Пьяница! Болванъ! воскликнулъ Абель, подбирая часы: — но отпустите его, сударыня, прибавилъ онъ: — онъ не завзятый воръ. Вы видите, онъ не умѣетъ и взяться за дѣло. Я ручаюсь, что это первая его продѣлка. Отпустите его. Онъ нѣсколько недѣль безъ дѣла. Ну, проваливай.

Воръ исчезъ съ непостижимой быстротой. Нелли стояла теперь, прислонясь къ стѣнѣ и держала рукой свое болѣзненно бившееся сердце.

— Взойдите на минуту, сказалъ Абель: — онъ васъ очень перепугалъ.

И онъ ввелъ молодую дѣвушку по лѣстницѣ въ небольшую комнату, гдѣ въ каминѣ пылалъ огонь и полка съ книгами составляла единственное ея богатство. На деревянномъ столѣ стояли чайникъ и чашка, а немного подалѣе виднѣлись скрипка и музыкальный ящикъ.

— Я могу позвать сейчасъ жену Брауна, сказалъ Абель, останавливаясь въ дверяхъ.

— Нѣтъ, пожалуйста, никого не зовите, отвѣчала Нелли, садясь къ огню: — мнѣ лучше остаться одной. Я сейчасъ приду въ себя.

Она очень тяжело дышала, но, увидя шестилѣтняго ребенка, который смотрѣлъ на нее въ полуотворенную дверь, поманила его къ себѣ.

— Я лучше самъ уйду и уведу ребенка, сказалъ Абель.

— Нѣтъ, не оставляйте меня, мистеръ Дюрайдъ, и не прогоняйте ребенка.

Абель закрылъ дверь, за которой слышались голоса сосѣдей.

— Это былъ воръ? спросилъ ребенокъ, смотря на Нелли своими большими черными глазами: — а ты, Абель, хватилъ его въ ухо? прибавилъ мальчикъ, обращаясь къ Абелю.

— Жаль, что ему мало досталось.

— Отчего ты его не убилъ?

— Онъ очень рослый; съ нимъ трудно справиться.

— Онъ больше барана?

— Пожалуй.

— Но не больше собора?

— Нѣтъ.

— Я съ удовольствіемъ помогъ бы тебѣ убить его, сказалъ мальчикъ, сжимая кулаки.

— Ты сдѣлаешь это въ другой разъ.

— Да онъ больше не придетъ, промолвилъ мальчикъ, смотря со страхомъ на Нелли.

— Надѣюсь, отвѣчала она.

— А тебя страшно напугалъ воръ? продолжалъ мальчикъ.

— Страшно, отвѣчала Нелли съ улыбкой.

— Но ты не кричала?

— Нѣтъ, я, кажется, кричала.

— А я не слыхалъ. Ты, что же, звала Абеля?

— Не приставай, Дэви.

— Я буду молчать, сказалъ мальчикъ, и, поставивъ скамейку у ногъ Нелли, пресерьёзно помѣстился на ней.

— А ты славная, произнесъ онъ черезъ минуту, смотря на Нелли, которая мало по малу оправилась и смотрѣла то на мальчика, то на своего избавителя.

— Я еще не поблагодарила васъ, мистеръ Дюрайдъ.

— Полноте. Я вамъ болѣе обязанъ за то, что вы отпустили этого негодяя. Я еще напугаю его: онъ трусъ. Но право, я не понимаю, какъ онъ…

— Прошу васъ не думайте болѣе объ этомъ.

— Хорошо.

— Не говорите объ этомъ мистеру Вильсону.

— Я и не собирался.

— Но я все-таки васъ не поблагодарила.

Абель смотрѣлъ на нее съ сіяющимъ лицомъ. Онъ никогда не видалъ такой красавицы, и дѣйствительно, въ эту минуту она была прелестна.

— Я простой работникъ на заводѣ у вашего отца. Какой мнѣ еще ждать благодарности!

— Вы на заводѣ? Я попрошу отца повысить васъ. Вы теперь что?

— Я простой работникъ въ отдѣленіи Вольтера Вильсона и получаю двадцать шесть шиллинговъ въ недѣлю. Мы работаемъ вмѣстѣ съ отцомъ Дэви.

— Вы хотѣли бы повышенія?

— Да, за хорошую работу, но не за то, что я свалилъ на землю вора. Къ тому же, миссъ, я очень занятъ: я секретарь рабочаго союза.

Лицо Нелли отуманилось. Она всегда слышала, что рабочіе союзы составляются негодяями для поощренія лѣни.

— Жаль, сказала она: — но, вѣроятно, есть и хорошіе союзники.

— Конечно, они бываютъ, какъ и хозяева, и хорошіе и худые.

— Но вы понимаете, мистеръ Дюрайдъ, что я очень благодарна вамъ, и никогда не забуду вашей услуги.

— Очень счастливъ, что могъ услужить племянницѣ Томаса Гована.

«Онъ счастливъ, что услужилъ мнѣ, ради дяди, а не ради отца», подумала съ горечью Нелли.

— А ты выйдешь замужъ за Абеля? спросилъ неожиданно Дэви, схвативъ за руку молодую дѣвушку, которая, покраснѣвъ, отвернулась.

Абель опустилъ голову и промолвилъ:

— Ты дерзкій мальчишка, Дэви.

— Я теперь могу поѣхать домой, мистеръ Дюрайдъ. Прощай, милый Дэви.

И Абель проводилъ Нелли изъ Мунго-Корта до освѣщенной улицы.

Судья Гованъ обѣдалъ въ клубѣ и потому позднее возвращеніе Нелли не вызвало его гнѣва. Онъ самъ явился домой только въ одиннадцать часовъ, когда уже его семья разошлась по спальнямъ. Его сопровождалъ худощавый, блѣдный господинъ, съ длинными черными волосами.

— Сюда, Годвенъ, сказалъ онъ, отворяя дверь въ библіотеку. — А гдѣ Макнабъ? спросилъ онъ съ неудовольствіемъ, обращаясь къ слугѣ, который зажегъ газъ и поправилъ огонь въ каминѣ.

— Ушелъ спать, судья.

— Дуракъ! Какъ онъ смѣлъ? Позови его сюда?

— Онъ спитъ.

— Ничего; позови его сюда. Садитесь, Годвенъ.

Годвенъ сѣлъ, и очевидно пораженный великолѣпіемъ комнаты, фракомъ лакея и торжественнымъ тономъ судьи, сталъ молча разсматривать книги на полкахъ. Онѣ были куплены гуртомъ для украшенія библіотеки, но судья просилъ книгопродавца прислать книгъ не только новыхъ, но и старыхъ, а то иначе пожалуй можно было бы подумать, что онъ сталъ читать только перебравшись въ Паркъ-Сквэръ. Поэтому, на одной полкѣ виднѣлись римскіе поэты, на другой — св. Іоаннъ Златоустъ и св. Августинъ, на третьей — Шеллингъ, на четвертой — Сисмонди.

— Это маленькая библіотека, Годвенъ, замѣтилъ судья: — но тутъ все мои друзья. Я собиралъ ихъ въ теченіи многихъ лѣтъ. Вотъ книга, прибавилъ онъ, вынимая сочиненіе о буддизмѣ: — я купилъ ее въ Лондонѣ, когда ѣздилъ въ парламентъ, съ депутаціей къ лорду Дальгузи. Онъ былъ очень любезенъ со мною, лордъ Дальгузи. А книгу я досталъ при распродажѣ библіотеки стараго герцога Гаптона. Да, грустное явленіе это, буддизмъ. Его слишкомъ много на свѣтѣ. А! Макнабъ! сказалъ онъ, увидавъ въ дверяхъ заспанную фигуру дворецкаго: — принесите ящикъ сигаръ и… чего вы хотите, вина или водки, мистеръ Годвенъ?

— Водки, если позволите, судья, отвѣчалъ Годвенъ, и спустя пять минутъ, они сидѣли у камина, куря сигары.

Судья разглагольствовалъ. Здѣсь, кстати замѣтить, что онъ никогда не разговаривалъ, а всегда разглагольствовалъ, такъ что многіе, завидѣвъ его издали въ церкви, или на биржѣ, спѣшили скрыться, зная, что если онъ начнетъ говорить, то конца не будетъ его умнымъ рѣчамъ. Но Годвенъ слушалъ его подобострастно.

Мистеръ Годвенъ былъ конторщикомъ въ желѣзнодорожномъ обществѣ, но въ душѣ былъ поэтъ, и ненавидѣлъ тѣ часы, которые онъ долженъ былъ посвящать веденію книгъ. Счастливѣйшимъ временемъ его жизни были тѣ дни, когда какая-нибудь провинціальная газета печатала его стихотворенія, отрывки изъ драмъ, или прозаическія описанія чудесъ природы. Онъ зналъ наизусть всѣ свои произведенія и повторялъ каждому, кто соглашался его слушать. Кромѣ того, онъ издалъ путеводитель по одному каналу, на берега котораго эксплуатировавшая его компанія хотѣла привлечь туристовъ, благодаря развалинамъ римскихъ замковъ, и пользовался въ Лумсайдѣ особой славой составителя книгъ по заказу. Дѣло въ томъ, что желѣзные заводчики, судостроители и фабриканты Лумсайда иногда ѣздили въ Америку, на континентъ и даже въ Австралію, а по возвращеніи обнаруживали желаніе напечатать для пріятелей описаніе своихъ странствій. Годвенъ обыкновенно брался за литературную часть подобныхъ книгъ, тамъ что одинъ критикъ, найдя тожественность въ описаніи, въ различныхъ трехъ книгахъ, Ніагары Новозеландскихъ волкановъ, музея Барнума, церкви св. Петра и Тюльери, призналъ все это плодомъ Годвенскаго остроумія. Его присутствіе въ настоящую минуту въ библіотекѣ судьи Гована именно объясняется той репутаціей, которую онъ заслужилъ подобными литературными трудами.

— Вы, я полагаю, недовольны, мистеръ Годвенъ, вашимъ положеніемъ конторщика? спросилъ судья.

— Конечно, сэръ, отвѣчалъ поэтъ, засовывая грязную руку въ длинные волосы: — съ моимъ геніемъ обидно заниматься цифрами. Дайте мнѣ случай, и душа моя воспаритъ къ небесамъ.

— Ну, это слишкомъ долгое путешествіе и невыгодное. Выслушайте меня, Годвенъ, и ваша судьба обезпечена.

Годвенъ стряхнулъ золу съ сигары, глотнулъ водки и пристально посмотрѣлъ на судью.

— Я буду съ вами откровененъ, продолжалъ судья: — я вполнѣ сознаю, что я человѣкъ не совсѣмъ обыкновенный. Болѣе этого, я убѣжденъ, что я еще удивлю міръ.

— Я давно былъ этого мнѣнія, сэръ, замѣтилъ подобострастно Годвенъ.

— Въ чемъ же заключается мое величіе? Оно заключается и во внѣшнихъ фактахъ моей карьеры и въ моихъ внутреннихъ чувствахъ. Посмотрите на мою карьеру, съ того времени, какъ я босой бѣгалъ въ школу по грязнымъ закоулкамъ Истъ-Энда и носилъ на плечахъ моего брата Томаса по берегу рѣки, гдѣ теперь пристаютъ пароходы. Я былъ школьникомъ не долго, потомъ мальчикомъ въ лавкѣ, прикащикомъ, конторщикомъ, управляющимъ и собственникомъ механическаго завода, сначала небольшого, а потомъ все болѣе и болѣе разроставшагося. Во все это время я помогалъ Томасу, доставляя ему работу на моемъ заводѣ и бралъ привилегіи на изобрѣтенія, хотя я не механикъ и не инженеръ. Наконецъ, я сдѣлался богачемъ.

— Удивительная карьера! произнесъ съ восторгомъ Годвенъ.

— Взгляните на нее съ общественной точки зрѣнія. Я принимаю участіе въ митингахъ, которые происходятъ въ ратушѣ. Меня просятъ занять предсѣдательское мѣсто. Я предсѣдательствую на собраніяхъ своего околодка и становлюсь популярнымъ. Околодокъ выбираетъ меня громаднымъ большинствомъ въ члены городского совѣта. Я сижу въ городскомъ совѣтѣ и говорю. Меня слушаютъ съ уваженіемъ. Всѣ выражаготъ желаніе, чтобъ я былъ судьею. Я засѣдаю въ судѣ и расточаю правосудіе направо и налѣво. И всего этого я достигъ силою своей правой руки и мощью своего ума.

При этомъ онъ торжественно простеръ свою сухощавую руку и ударилъ себя по лбу.

— Изумительно! промолвилъ Годвенъ.

— Да, вы правы. Но я не только замѣчательный человѣкъ, а и хорошій христіанинъ въ глазахъ неба, судя по каноническимъ правиламъ, которыя примѣняютъ къ святымъ и мученикамъ. Спросите пастора. Если вы хотите рѣшить богословскій вопросъ, то я знаю текстъ святого писанія, который разрѣшаетъ всѣ сомнѣнія. Я хорошій мужъ, а какъ отецъ мнѣ нѣтъ равнаго — спросите у дочерей. Вы видите, мое величіе двояко: величіе головы и величіе сердца, величіе, практическое и нравственное. Я считаю, что въ этомъ отношеніи я единственный примѣръ. Выпейте еще водки.

Годвенъ налилъ себѣ стаканъ, выпилъ и объяснилъ, что онъ много читалъ біографій великихъ людей, но никогда не встрѣчалъ подобнаго величія.

— Вы въ этомъ увѣрены? спросилъ судья.

— Да, и у меня написана поэма о силѣ мелкихъ людей, которая навѣяна вашей карьерой.

— О силѣ мелкихъ людей — что вы хотите этимъ сказать? произнесъ судья, гордо выпрямляясь.

— Я разумѣю тутъ силу людей, мелкихъ по началу своею поприща и достигшихъ величія своими достоинствами.

— Это дѣло другое; вашу поэму можно бы помѣстить въ первомъ номерѣ, но я забѣгаю впередъ. Признаюсь, Годвенъ, я какъ и всѣ великіе люди, самолюбивъ. Я еще не достигъ всего, чего достоинъ.

— Вы уже сдѣлали чудеса, промолвилъ поэтъ.

— Не перебивайте меня. Я поставилъ себѣ три цѣли: быть головою въ своемъ родномъ городѣ, получить въ Виндзорѣ изъ рукъ королевы титулъ баронета и заслужить, послѣ смерти, статую на сквэрѣ св. Георгія.

— Вы вполнѣ этого заслуживаете, судья, произнесъ Годвенъ.

— Вы говорите это, положа руку на сердце?

— Да.

— Такъ зайдите завтра утромъ къ моимъ стряпчимъ Гордону и Муддоку; они вамъ сообщатъ кое-что интересное для васъ.

Годвенъ понялъ, что его будущность обезпечена, и протянулъ руку своему патрону, съ глазами полными слезъ отъ благодарности и выпитой водки.

— Чтобъ приготовить васъ къ тому, что вы услышите завтра, Годвенъ, я скажу только, что предполагается издавать въ Лумсайдѣ вечернюю газету, на новыхъ началахъ. Всѣ существующія утреннія газеты ведутся на совершенно ложныхъ принципахъ. Онѣ говорятъ о томъ, что дѣлается далеко отсюда и не видятъ величія у себя подъ носомъ. Онѣ восторгаются вестммистерскими рѣчами, а не обращаютъ вниманія на великихъ филантроповъ и ораторовъ своего родного города. Имѣющій уши да слышитъ. Вы зайдете завтра къ моимъ стряпчимъ и узнаете всѣ подробности. Не благодарите меня. Вы способный малый и я дамъ пищу вашему генію. Но вамъ придется много работать и при всякомъ удобномъ случаѣ отдавать справедливость моей филантропіи и моимъ успѣхамъ.

— Вы добрый и великій человѣкъ, мистеръ Гованъ.

— Судья, если вамъ это все равно.

И поэтъ, крѣпко пожавъ руку богатому заводчику, удалился.

Большая гостинная въ Паркъ-Скверѣ была освѣщена и Магги, Джени и Лиззи Гованъ, стоя у камина, разговаривали съ жаромъ. Магги только-что начала носить длинныя платья, въ которыхъ мать отказывала ей, пока только это было возможно. Она была видная молодая дѣвушка семнадцати лѣтъ, хотя и ниже ростомъ, чѣмъ Джени, которая была очень высока, особенно въ сравненіи съ отцомъ. Джени также была бы очень привлекательна, еслибъ не имѣла привычки слушать съ открытымъ ртомъ, обнаруживая рядъ бѣлыхъ зубовъ и розовыя дёсны. Лиззи была невзрачна и туповата; она не имѣла никакой иниціативы и во всемъ слѣдовала примѣру Магги и Джени, бывшей годомъ ея старше.

Въ этотъ день онѣ не были допущены къ общему столу, потому что обѣдалъ Вольтеръ Вильсонъ, и только мать и Нелли помогали судьѣ занимать гостя. Онѣ уже покончили съ обѣдомъ, а въ столовой еще только подавали третье блюдо.

— Это нестерпимо! воскликнула Магги, выступая, какъ пава, и размахивая длиннымъ хвостомъ своего платья: — я уже въ такихъ лѣтахъ, что могу выйти замужъ, а меня не пускаютъ за столъ. Вольтеръ Вильсонъ любитъ меня не менѣе Нелли и, можетъ быть, женится на мнѣ.

— Я слишкомъ много наѣлась пудинга, сказала Джени, проводя рукой по животу.

— И я тоже, прибавила Лиззи.

— Вы обѣ обжоры, воскликнула Магги, шагая торжественной походкой между колоннами: — а что, если мы позвонимъ Коллинса? вдругъ спросила она, весело подпрыгивая.

— Нѣтъ; мама, сказала, что онъ не долженъ служить намъ, когда папа — виновата! — когда судья дома.

— Онъ красавецъ лакей, продолжала Магги: — что-то онъ теперь дѣлаетъ? А! знаю! Папа спрашиваетъ вина и прибавляетъ: «Не сэръ, а судья, Коллинсъ». Удивительно, какой папа сталъ чудакъ. Коллинсъ наливаетъ ему вино съ самой серьёзной физіономіей. Онъ не смѣетъ улыбнуться, потому что старый Макнабъ зорко слѣдитъ за нимъ. Знаете что? не джентльменъ ли онъ? Онъ очень похожъ на джентльмена и г. изгнанникъ, нашъ французскій учитель, однажды очень долго смотрѣлъ на него. О, Джени! можетъ быть, онъ переодѣтый принцъ? Г. изгнанникъ обращается съ нимъ, какъ съ членомъ нашей семьи.

Говоря это, Магги толкнула Джени, которая перелетѣла черезъ скамейку, причемъ у нея разорвалась таинственная принадлежность туалета.

— Ты дура, Магги! произнесла Джени, надувъ губы.

— Я позвоню Коллинса, продолжала Магги: — и мы всѣ спрячемся за колонны. Если онъ дѣйствительно лакей, то онъ произнесетъ какое-нибудь бранное слово; если же онъ джентльменъ… Что онъ тогда сдѣлаетъ? А вотъ увидимъ.

Она дернула за колокольчикъ и всѣ три спрятались за колонны.

Черезъ минуту вошелъ слуга, дѣйствительно солидный мужчина; увидавъ, что изъ-за одной колонны кокетливо выглядывала рука Магги, онъ отвернулся и громко произнесъ:

— Кто-то звонилъ; вѣроятно, нужно огня въ каминъ.

Какъ только онъ вышелъ изъ комнаты, раздался дружный смѣхъ, но молодыя дѣвушки не успѣли еще выйти изъ комнаты, какъ появился въ дверяхъ судья, въ сопровожденіи жены, Нелли и Вольтера.

— Пошлите за дѣвицами, мистриссъ Гованъ, сказалъ онъ снисходительнымъ тономъ и потомъ прибавилъ:

— Елена, покажи мистеру Вильсону мой портретъ. Я увѣренъ — онъ ему понравится. Я заплатилъ художнику тысячу фунтовъ.

Нелли, сіяя въ изящно охватывавшемъ ея талію черномъ атласномъ платьѣ, повела Вольтера къ портрету отца. По дорогѣ они прошли мимо Магги, стоявшей за колонной, и молодая дѣвушка погрозила ей пальцемъ.

— Ну, что-жь вы скажете? спросилъ судья, помѣщаясь на кушеткѣ, гдѣ онъ всегда спалъ послѣ обѣда.

Теперь этотъ сонъ былъ тѣмъ умѣстнѣе, что онъ желалъ поощрить ухаживаніе молодого инженера за своей старшей дочерью. Онъ постоянно жаловался, что жена не подарила ему сына, и говорилъ съ горечью: «На что мнѣ Маргарита и Елизавета»? Сынъ былъ бы помощникомъ въ дѣлахъ и наслѣдникомъ его величія, а дочери только надоѣдали ему. Размышляя объ этомъ, онъ сложилъ руки на груди, закрылъ лицо платкомъ и вскорѣ захрапѣлъ.

Мистрисъ Гованъ не любила спать при публикѣ и ушла въ другую комнату, причемъ съ ужасомъ замѣтила за колоннами своихъ дочерей. Однако, она оставила ихъ тамъ, предоставляя имъ самимъ расхлебать заваренную кашу.

— Слава Богу, онъ заснулъ, произнесла шепотомъ Магги и, какъ ни въ чемъ не бывало, подсѣла къ Нелли и Вольтеру.

Сестры послѣдовали ея примѣру, и стали разсматривать альбомы на другомъ столѣ.

Нелли и Вольтеръ разговаривали шопотомъ, чтобъ не разбудить судью, но Магги это не понравилось и, замѣтивъ, что Вольтеръ даже не обращаетъ вниманія на ея кокетливые взгляды, она нарочно уронила свой рабочій ящикъ.

— Боже мой! воскликнулъ судья, неожиданно очнувшись отъ сна, въ которомъ онъ видѣлъ себя отлитымъ изъ бронзы и на конѣ среди сквэра св. Георгія: — вы ужасно надоѣдаете, Магги, прибавилъ онъ, замѣтивъ причину своего пробужденія.

Вольтеръ сталъ подбирать на полу разсыпавшіяся катушки, наперстокъ и пр., а Магги, видя удобный случай пококетничать, послѣдовала за нимъ на четверенькахъ въ отдаленный уголъ комнаты, куда откатился игольникъ.

Увидѣвъ это и ненавидя всякое проявленіе человѣческихъ чувствъ, судья всталъ и торжественнымъ тономъ произнесъ:

— Маргарита, Джени и Елизавета, слѣдуйте за мною!

Ему пришлось повторить эти слова три раза, но наконецъ, молодыя дѣвушки повиновались, хотя Магги, идя за отцомъ, дѣлала неприличныя гримасы.

Нелли и Вольтеръ остались наединѣ. Они оба были молоды и красивы; но послѣ ухода судьи, наступило молчаніе. Нелли видѣла передъ собою Вольтера, а думала объ Абелѣ; Вольтеръ видѣлъ передъ собою Нелли, а думалъ о Джени.

— У васъ хорошіе товарищи въ заводѣ? спросила, наконецъ, Нелли.

— Да, въ моемъ отдѣленіи лучшіе рабочіе, отвѣчалъ Вольтеръ.

— Вы не водите дружбы съ ними въ досужее время?

— Нѣтъ, вожу. Я не похожъ на тѣхъ молодцовъ, которые, снявъ рабочую куртку, не признаютъ своихъ товарищей. А знаете ли, я на дняхъ прошелъ мимо васъ съ своими рабочими, и вы меня не узнали; правда, я былъ грязный, замасленный.

— Я увѣрена, что узнала бы васъ, еслибъ замѣтила.

— Вотъ въ томъ-то и дѣло, что вы не замѣтила меня. А ваша кузина Джени сейчасъ признала бы человѣка, еслибъ даже его вымазать парафиномъ и потомъ осыпать желѣзными опилками.

— А Джени знаетъ всѣхъ рабочихъ вашего отдѣленія?

— Почти всѣхъ. Она хорошо знаетъ Абеля Дюрайда, котораго я часто посылаю къ ея отцу; кромѣ того, Дэви Брауна, и еще нѣсколькихъ. Впрочемъ, и вы знаете Абеля.

Нелли вздрогнула. Неужели Абель хвастался своимъ подвигомъ?

— Онъ былъ у меня, когда вы надняхъ заѣхали ко мнѣ съ вашей матерью; но хотя онъ простой работникъ, я не сдѣлалъ ничего неприличнаго, познакомивъ васъ. Я знаю многихъ настоящихъ джентльмэновъ, которыхъ нельзя сравнить съ Абелемъ.

— Я очень рада, что вы познакомили меня съ нимъ. Его голосъ сдѣлалъ на меня очень пріятное впечатлѣніе.

— Что бы вы сказали, еслибъ слышали какъ онъ говоритъ на митингахъ! Его голосъ раздается, какъ соборный колоколъ. Я вообще не люблю болтуновъ, они всегда лѣнтяи; но Абель одинаково хорошо и говоритъ и работаетъ. Онъ все понимаетъ и не знаетъ усталости. Если товарищи въ чемъ его упрекаютъ, такъ это въ излишнемъ трудолюбіи. Я люблю Абеля и, пожимая ему руку, вы можете быть увѣрены, что это чистая, честная рука.

— Вы такъ его хвалите, что я желала бы узнать его поближе, отвѣчала Нелли со слезами на глазахъ, и, подойдя къ фортепіано, она запѣла мелодичнымъ контральто:

Бѣдность не порокъ,

Не стыдись ея!

— Я ненавижу эту пѣсню, сказалъ судья Гованъ, возвращаясь въ комнату: — сыграй мнѣ Мендельсона.

Абель Дюрайдъ никогда въ жизни не говорилъ съ дамами, до того памятнаго вечера, когда Нелли спаслась въ Мурго-Кортѣ отъ преслѣдованій вора. Онъ вообще мало имѣлъ дѣла съ женщинами. Отецъ его, корабельный работникъ, умеръ десять лѣтъ тому назадъ, а мать онъ потерялъ въ дѣтствѣ, и потому жилъ всегда одинъ. Ему теперь было двадцать шесть лѣтъ, хотя были минуты, когда, но морщинамъ на лбу и задумчивымъ глазами, его можно было принять за человѣка пятидесяти лѣтъ. Но зато улыбка, часто появлявшаяся на его лицѣ, придавала ему молодой, свѣжій видъ.

Абель уже давно завѣдывалъ своимъ хозяйствомъ и ни разу ему не входило въ голову послѣдовать примѣру своихъ товарищей��— жениться на какой-нибудь бѣдной, худощавой работницѣ, и увеличивать народонаселеніе Лумсайда. Быть можетъ, это объясняется тѣмъ, что Абель былъ всегда занятъ, даже въ свободные отъ работы часы. Много лѣтъ тому назадъ, онъ посѣщая собранія учениковъ ремесленной школы, и пренія по политическимъ или общественнымъ вопросамъ нравились ему гораздо болѣе, чѣмъ билліардная игра, или игривыя шансонетки въ увеселительныхъ заведеніяхъ. Въ комнатѣ Абеля были четыре полки книгъ, купленныхъ имъ самимъ, за исключеніемъ одной старинной библіи на французскомъ языкѣ, изданной въ Женевѣ, которою онъ очень дорожилъ, потому что на первомъ пожелтѣвшемъ листѣ ея была сдѣлана надпись:

«Жакъ Дюрайдъ родился въ Дофине въ 1643 г., умеръ въ Кафрэ въ 1691 г. Гильомъ Дюрайдъ родился въ Кафрэ въ 1674 г., умеръ въ Спитафильдѣ въ 1732 — тростильщикъ. Абель Дюрайдъ родился въ Спитафилѣдѣ въ 1715 г., умеръ въ Бельфастѣ въ 1793 г. — ткачъ. Джемсъ Дюрайдъ родился въ Бельфастѣ въ 1750 г. — умеръ въ Лумсайдѣ въ 1801 г. — корабельный рабочій. Джемсъ Дюрайдъ родился въ Лумсайдѣ въ 1782 г. умеръ въ Лумсайдѣ въ 1851 г. — тоже».

Абель часто читалъ эту надпись и распрашивалъ отца о странствіяхъ своихъ предковъ, но скромный, не словоохотливый рабочій не могъ ему ничего объяснить, и онъ прибѣгалъ къ воображенію, чтобъ пополнить скудныя свѣдѣнія, заключавшіяся въ надписи. По картѣ Франціи онъ слѣдилъ за переселеніемъ предковъ изъ Франціи въ Швейцарію, потомъ въ Лондонъ, Бельфастъ и Лумсайдъ, а французскій учитель въ ремесленномъ училищѣ, извѣстный всему городу подъ именемъ г. Изгнанника, далъ ему историческія книги, которыя пояснили причину бѣгства изъ Франціи перваго Дюрайда, въ тѣ времена, когда французскому королю вздумалось уничтожить въ своей странѣ всѣхъ протестантовъ. Увидавъ библію Абеля, г. Изгнанникъ очень заинтересовался имъ и часто посѣщалъ его въ скромномъ жилищѣ въ Мунго-Паркѣ.

Однажды вечеромъ, Абель сидѣлъ за своимъ столомъ и писалъ адресы на цѣлой грудѣ конвертовъ, а подлѣ него помѣщался маленькій Дэви, съ азбукой. По окончаніи урока, ребенокъ неожиданно спросилъ:

— А красавица скоро вернется, Абель?

— Она никогда не вернется, Дэви, это былъ ангелъ.

— Ангелы приходятъ только одинъ разъ?

— Да.

— Она улетѣла въ тотъ вечеръ на небо?

— Нѣтъ, она уѣхала въ Паркъ-Сквэръ.

— А это близко къ небу?

— Многіе думаютъ, что это и есть самое небо.

— Гдѣ оно?

— На другомъ берегу, на горѣ; но, Дэви, тѣ, которые называютъ этотъ домъ съ колоннами раемъ, плохо знаютъ географію.

— Папа говоритъ, что небо находится надъ трубами и облаками дыма.

— Ну, наша красавица не тамъ.

— А все-таки, замѣтилъ Дэви: — она славная.

— Ты правъ, Дэви, отвѣчалъ со вздохомъ Абель.

Въ эту минуту дверь отворилась, и отецъ Дэви сказалъ:

— Пора домой.

— Войдите, большой Дэви, отвѣчалъ Абель: — урокъ конченъ, но онъ еще не хочетъ спать. Посидите и выкурите трубку.

— Мнѣ достанется если ребенокъ не ляжетъ, отвѣчалъ отецъ. — Ну, проваливай.

И маленькій Дэви, обнявъ Абеля, быстро исчезъ.

Не успѣлъ рыжій работникъ усѣсться, какъ въ корридорѣ раздались тяжелые шаги, а затѣмъ кто-то громко постучалъ въ дверь. Спустя минуту, въ комнату вошелъ человѣкъ маленькаго роста, въ сюртукѣ, подбитомъ мѣхомъ, и въ большомъ шарфѣ, закрывавшемъ почти все его лицо.

— Стыдъ какой! произнесъ онъ, подходя къ камину, гдѣ тлѣло нѣсколько углей, и говоря по англійски съ сильнымъ французскимъ акцентомъ: — я пришелъ такую даль и вы не могли приготовить веселаго огонька.

— Но я не зналъ, что вы придете, г. Изгнанникъ, отвѣчалъ Абель, вставъ и здороваясь съ французомъ.

— Я ужь согрѣлся, отвѣчалъ г. Изгнанникъ, снимая митенки: — а это кто?

— Товарищъ.

— Здравствуйте, товарищъ, сказалъ г. Изгнанникъ, любезно пожимая руку большому Дэви: — а! рука черная, мозолистая! я люблю такія руки, честныя, безъ всякаго предразсудка мыла. Я очень радъ съ вами познакомиться, товарищъ.

Дэви ничего не отвѣтилъ и молча взглянулъ на Абеля.

— Дэви употребляетъ мыло на мытье девятерыхъ дѣтей, замѣтилъ Абель.

— Девять дѣтей! Это ужасно. Мой другъ, вы не хорошо поступили. Вы не имѣли права народить девять дѣтей для того чтобы они отравлялись запахомъ газа, угля и масла.

— Человѣкъ тутъ не виноватъ, произнесъ Дэви, смотря искоса на француза: — а у васъ нѣтъ дѣтей?

— Другъ мой, отвѣчалъ торжественно изгнанникъ: — я слишкомъ хорошо знаю свѣтъ, чтобъ увеличивать его народонаселеніе.

— Но вѣдь безъ этого свѣтъ не существовалъ бы, замѣтилъ Дэви, впервые чувствуя себя отвѣтственнымъ за приращеніе семьи.

— Они у васъ очень маленькіе? Всѣ девять вѣдь не могли родиться сразу? У меня въ карманѣ есть кое-что сладенькое.

И г. изгнанникъ подалъ маленькій свертокъ работнику, который удалился, пріятно улыбаясь.

— А вы уже начинаете борьбу, сказалъ французъ по уходѣ Дэви, указывая на конверты: — я надѣюсь, что вы будете дѣйствовать энергично.

— Такъ вы знаете о стачкѣ?

— Знаю, и хотѣлъ бы съ вами поговорить объ этомъ. Я старый, опытный человѣкъ и могу дать полезный совѣтъ.

— Вы знаете, что я васъ всегда слушаю съ удовольствіемъ.

Но прежде, чѣмъ приступить къ бесѣдѣ, Абель попросилъ позволенія у своего гостя опустить въ почтовый ящикъ письма, которыя онъ написалъ членамъ рабочаго союза, не взнесшимъ полугодовой платы. На это ему потребовалось болѣе десяти минутъ и, возвратясь, онъ увидалъ, что изгнанникъ преспокойно курилъ папиросу у веселаго огня и разговаривалъ съ матерью маленькаго Дэви, которая, въ благодарность за присланныя ея дѣтямъ лакомства, принесла охапку угля.

— Гугенотъ! сказалъ онъ: — я давно умеръ бы отъ холода, еслибъ эта добрая женщина не спасла меня. Посмотрите, какой она развела огонь. Теперь я не сожалѣю, что пришелъ къ вамъ. Но, сударыня, продолжалъ онъ, обращаясь къ мистрисъ Браунъ: — вашъ мужъ хвастался, что у него девять дѣтей. Вы такъ молоды, что это невозможно.

Мистрисъ Браунъ было только тридцать лѣтъ, но лицо ея было изнуренное, блѣдное, а на щекахъ виднѣлись роковыя красныя пятна.

— Это правда, сэръ, отвѣчала она: — у насъ были два раза двойни.

— И вы рады, вы гордитесь, хотя имѣете всего одинъ фунтъ стерлинговъ и шесть шиллинговъ въ недѣлю для прокорма такой семьи? Это безуміе!

Мистрисъ Браунъ не понимала словъ француза и съ любовью улыбалась грудному ребенку, котораго она держала на рукахъ.

— Да вы знаете ли, что у васъ семеро дѣтей лишнихъ, продолжалъ г. изгнанникъ: — вы можете прокормить только двухъ дѣтей. Это хуже воровства.

— Что съ нимъ, Абель! воскликнула мистрисъ Браунъ: — до вашего прихода онъ говорилъ совершенно разумно.

— А теперь я говорю еще разумнѣе. Учите своихъ дѣтей, чтобъ они не увеличивали народонаселенія; и безъ того людей слишкомъ много, не всѣмъ хватаетъ хлѣба.

— Я васъ не понимаю, сэръ, отвѣчала мистрисъ Браунъ, направляясь къ дверямъ. — Богъ посылаетъ дѣтей, Богъ пошлетъ имъ и кусокъ хлѣба. Не могу же я ихъ убить. А когда они выростутъ, то будутъ покоить насъ на старости лѣтъ.

— До свиданія, сударыня, но все-таки вамъ не слѣдовало сдѣлать девять человѣкъ несчастными, даже если вы имѣли въ виду обезпечить свою старость.

Однако, онъ дружески пожалъ руку мистрисъ Браунъ.

— Абель, ни дадите мнѣ слово, что не родите девятерыхъ дѣтей?

— Я и не думаю жениться.

— Хорошо. Свѣтъ нуждается въ васъ. Возьмите папиросу и разскажите, какъ идетъ дѣло о стачкахъ.

— У насъ было собраніе всѣхъ рабочихъ союзовъ по желѣзному производству и, послѣ долгихъ преній, я убѣдилъ всѣхъ, что прибавка въ четыре шиллинга въ недѣлю совершенно справедлива въ виду нашей работы и состоянія рынка. Несмотря на это, меня мучаютъ сомнѣнія. Это будетъ одна изъ самыхъ крупныхъ стачекъ, которыя бывали въ нашей странѣ, и въ ней непосредственно примутъ участіе болѣе трехъ тысячъ человѣкъ, а посредственное — вдвое болѣе. Я знаю кое-что о стачкахъ и самъ два раза умиралъ съ голода. Это не весело. Рабочіе еще могутъ перенести, а женщины, дѣти! Ихъ положеніе невыносимо.

— Не сомнѣвайтесь, Абель Дюрайдъ. Сомнѣніе лишаетъ человѣка энергіи, а вы должны дѣйствовать. Организуйте стачку и предъявите свои требованія. Я не знаю, въ чемъ онѣ заключаются, но всегда и вездѣ сочувствую борьбѣ труда съ капиталомъ. Будьте тверды и логичны. Я буду радоваться пораженію финансовыхъ князей. Но этого мало, идите далѣе. Вы знаете, почему я живу у васъ въ Лумсайдѣ. Я жертва тираніи. Я былъ политическимъ дѣятелемъ и скажу вамъ, гугенотъ, что ваше соціальное движеніе не будетъ имѣть силы, пока оно не сдѣлается политическимъ. Прибавка четырехъ шиллинговъ въ недѣлю — это хорошо, это все-таки бьетъ по карману капиталистовъ. Но нельзя на этомъ остановиться. Вы передовой дѣятель въ Лумсайдѣ. Вы должны проложить себѣ дорогу въ парламентъ и соединить всѣ рабочіе союзы для борьбы съ капиталистами. Черезъ нѣсколько лѣтъ, когда съ расширеніемъ избирательныхъ правъ у васъ будетъ рабочій парламентъ, вы уничтожите всю силу капитала.

— Союзы меня за это не поблагодарятъ, отвѣчалъ Абель: — я буду работать на отдаленное будущее, а въ настоящемъ хозяева будутъ спокойно класть въ карманъ заработанные нами барыши. Нѣтъ, намъ надо идти впередъ шагъ за шагомъ.

— Такъ всегда говорятъ въ этой странѣ лавочниковъ. У васъ должна быть великая цѣль, Абель Дюрайдъ, или вы ничего не сдѣлаете для своихъ ближнихъ. Надо мечтать о будущемъ, ни вы ничего не достигнете. Я мечталъ…

— И теперь въ изгнаніи.

— Вы жестоки. Я въ изгнаніи, но я не потерялъ вѣры въ человѣчество, изъ котораго исключаю финансовыхъ князей. Они не человѣчество, а чудовища. Но вы должны работать на пользу всего человѣчества, а не только ради лумсайдскихъ котельщиковъ.

Абель улыбнулся, а французъ продолжалъ съ увлеченіемъ:

— Абель Дюрайдъ, я говорю искренно, отъ души. Я слышалъ голосъ человѣчества и понимаю его языкъ. Это было въ 1848 году. Луи Филиппъ бѣжалъ, и Франція, черезъ часъ послѣ его бѣгства въ Англію, забила о немъ. Но мы хотѣли знать, что намъ скажутъ наши спасители. Освобожденная Франція ждала на площади Согласія и на берегу Сены, что скажетъ Ламартинъ, этотъ факелъ свободы. Онъ шелъ изъ палаты въ ратушу. Я вижу какъ сейчасъ этого великаго поэта съ его вдохновеннымъ лицомъ, этого глашатая міра и благоденствія для всего человѣчества. Онъ остановился на набережной Орсэ и толпа загудѣла. Что я говорю: толпа! — это былъ голосъ не толпы, а всего человѣчества. Вы не слыхали этого голоса, Абель Дюрайдъ. Вы слыхали только пьяные голоса закабаленныхъ капиталомъ соотечественниковъ. Но тогда, на набережной Орсэ, я слышалъ этотъ могучій голосъ. Ламартинъ шелъ въ ратушу, чтобъ стать во главѣ націи, и мы его привѣтствовали. По дорогѣ былъ винный погребокъ, я схватилъ кружку вина и подалъ ее Ламартину. Онъ выпилъ въ залогъ будущаго братства всѣхъ людей. Онъ сталъ говорить и все пало ницъ передъ нимъ — штыки, мечи, знамена. Война кончена; солдаты и граждане — братья. Братство — залогъ будущей гармоніи всего человѣчества. Въ эту минуту, передъ моими глазами всталъ образъ свободнаго человѣчества. Я видѣлъ, что колыхавшееся вокругъ меня человѣческое море состояло изъ людей свободныхъ, равныхъ, счастливыхъ. Въ эту минуту я позналъ, что такое рай на землѣ. Но еще не настало время для рая. Абель Дюрайдъ! вы популярны, обладаете краснорѣчіемъ, идите смѣло впередъ и народъ пойдетъ за вами.

Судья Гованъ предпочиталъ Нелли всѣмъ остальнымъ членамъ своей семьи. Онъ не питалъ непріязненнаго чувства къ женѣ, которая была очень приличной особой и сильно боялась его, но онъ чувствовалъ, что она никогда не станетъ на высотѣ обстоятельствъ. Онъ, напримѣръ, былъ способенъ пойти куда угодно и къ кому угодно; въ своихъ розовыхъ мечтаніяхъ онъ видѣлъ уже себя въ Виндзорѣ и слышалъ, какъ королева говорила ему классическую фразу: «Встань, сэръ Андри Гованъ». Но онъ никакъ не могъ себѣ представить, чтобъ жена послѣдовала за нимъ въ эти высшія сферы. Думая объ этихъ блаженныхъ дняхъ, онъ всегда воображалъ, что бѣдная работница, вынесшая на своихъ плечахъ всю тяжесть его борьбы за существованіе, будетъ покоиться въ роскошномъ склепѣ, а Нелли, благоразумная, тихая, образованная, похожая на настоящую лэди, будетъ хозяйкой въ его великолѣпномъ домѣ.

Главнымъ образомъ, честью занимать первое мѣсто въ сердцѣ ея отца она была одолжена своей привлекательной наружности. По словамъ судьи, она всегда одѣвалась со вкусомъ, тогда какъ ея мать имѣла особую склонность къ краснымъ и желтымъ цвѣтамъ. Онъ былъ очень щедръ насчетъ туалетовъ жены и дочерей, но находилъ, что одна Нелли выходила изъ рукъ швеи вполнѣ достойной отца. Она одна поднималась съ нимъ рука въ руку по общественной лѣстницѣ, не сохраняя ни малѣйшаго слѣда низкаго происхожденія. Поэтому, онъ уважалъ ее и даже слушался; остальныхъ же членовъ своей семьи онъ только терпѣлъ и съ удовольствіемъ отдѣлался бы отъ нихъ, еслибъ только это было возможно.

Съ своей стороны, Нелли также любила отца и отплачивала за его доброту исполненіемъ всѣхъ его желаній. Но она никакъ не могла примириться съ нѣкоторыми его выходками въ послѣднее время, именно съ грубыми упреками женѣ за то, что онъ вывелъ ее изъ грязи, благодаря своему генію, съ циничными разсказами о сомнительныхъ способахъ, которыми онъ пріобрѣлъ свое богатство, и особенно съ презрительной ненавистью къ брату, которая усиливалась соразмѣрно съ увеличеніемъ его собственнаго величія.

Съ подобными мыслями въ головѣ Нелли вошла однажды съ воскресенье вечеромъ въ библіотеку своего отца. Онъ дремалъ въ креслѣ послѣ сытнаго обѣда — шести кушаньевъ и бутылки портвейна — потому что хотя онъ гордился своими богословскими знаніями, но не сочувствовалъ тѣмъ отсталымъ кальвинистамъ въ Лумсайдѣ, которые ограничивали холоднымъ мясомъ свою воскресную пищу. Въ старину онъ также придерживался этой практики и даже не брился въ воскресенье, чтобъ не оскорбить Творца вселенной. Но, поднявшись по общественной лѣстницѣ, онъ заразился современнымъ духомъ, примирилъ горячую ѣду съ уваженіемъ субботняго дня и привыкъ говорить: «Не я, человѣкъ, созданъ для субботняго дня, а субботній день для человѣка». Однако, его либеральный взглядъ не шелъ далѣе хорошаго обѣда; выйти изъ дома въ воскресенье онъ все-таки считалъ святотатствомъ.

Нелли тихонько взяла изъ шкапа книгу и сѣла къ столу, ожидая пробужденія отца. Онъ дремалъ очень легко и вскорѣ открылъ глаза.

— Который часъ? промолвилъ онъ, потягиваясь: — я долго спалъ?

— Не очень, и еще не поздно; но все-таки пора вамъ встать, а то вы не будете спать ночью.

Судья зѣвнулъ, протеръ глаза и спросилъ: — Что ты читаешь, Елена?

— Тенисона.

— Это не воскресное чтеніе.

— Пасторъ сегодня въ проповѣди сослался на его сочиненія.

— Неужели? это дѣло другое. Ему лучше знать.

— Я хотѣла поговорить съ вами о Джени. Я хочу показать ей нашъ домъ.

— Это, можетъ быть, недурная мысль, отвѣчалъ судья снисходительно: — она увидѣла бы, какое различіе между ея положеніемъ и твоимъ, между положеніемъ ея отца и моимъ. Одинъ разъ допуститъ ее въ Паркъ-Скверъ не бѣда.

— Я не для этого желала показать ей домъ, а потому что я люблю ее и мы всегда были съ нею сердечные друзья. Къ тому же, она моя двоюродная сестра.

— Эти чувства дѣлаютъ тебѣ честь, Елена.

— Но мама говорила, что вы приказали…

— Я ничего не приказывалъ, что мѣшало бы тебѣ питать нѣжныя чувства къ дочери Томаса.

— Такъ мы можемъ видѣться по старому?

— Нѣтъ, Елена, произнесъ торжественно судья: — я надѣюсь, что ты болѣе всѣхъ исполнишь мои желанія по этому предмету.

— Я васъ не понимаю, отвѣчала Нелли, съ безпокойствомъ предчувствуя, что отецъ окажется недостойнымъ ея любви и уваженія.

— Я тебѣ сейчасъ объясню и ты поймешь разъ на всегда, Елена.

— Я очень люблю дядю Томаса, и Джени не только моя двоюродная сестра, но и школьная подруга.

— Это все равно. Выслушай меня. Во-первыхъ, Джени не заслуживаетъ твоей любви. Она легкомысленная и дерзкая дѣвчонка.

— Что вы, папа! Джени легкомысленная! Да она прочла всю исторію Европы, и всѣ романы сэра Вальтеръ-Скотта, она знаетъ механику…

— Не перебивай меня, Елена. Странно, что я не могу спокойно говорить въ своемъ домѣ, тогда какъ въ городскомъ совѣтѣ Лумсайда представители милліоновъ молча слушаютъ меня..

— Но вы сказали, что Джени легкомысленная…

— Она легкомысленная и дерзкая дѣвчонка, повторилъ строгимъ тономъ судья: — это во-первыхъ; а во-вторыхъ, еслибъ она даже была смиренной и почтительной, какъ подобаетъ дочери Томаса Гована, для котораго я столько сдѣлалъ, то и тогда тебѣ не слѣдовало бы поддерживать съ нею фамильярныя отношенія.

Видя, что лицо его дочери принимаетъ недовольное, презрительное выраженіе, онъ поспѣшилъ прибавить:

— Я имѣю въ виду ихъ собственную пользу. Они рабочіе люди и никогда не возвысятся надъ теперешнимъ своимъ положеніемъ. Деньги сыплются въ карманъ только тѣхъ, которые умѣютъ наживать ихъ, а высокое положеніе въ обществѣ можно только достигнуть деньгами. Твой дядя Томасъ никогда не имѣлъ и не будетъ имѣть денегъ, потому что онъ не имѣетъ генія. Онъ былъ и останется бѣднякомъ.

— Отчего онъ долженъ остаться бѣднякомъ?

— Да вѣдь я тебѣ объясняю.

— Но фирма богата — отчего она не обогатитъ дядю Томаса, который работалъ на нее всю свою жизнь?

— Я думалъ, что ты умнѣе, произнесъ судья, сложивъ руки на груди и серьёзно смотря на Нелли: — ты, кажется, нарочно мнѣ противорѣчишь.

— Ни мало, папа, отвѣчала молодая дѣвушка, опускаясь передъ нимъ на колѣни: — но если ваше богатство будетъ причиной ссоры съ дядей Томасомъ и его дочерью, то я возненавижу его и буду молиться утромъ и вечеромъ, чтобъ мы раззорились. Если наша новая жизнь должна быть куплена цѣною жестокаго обращенія со всѣми, кто бѣднѣе насъ, то я желаю, чтобъ мы сдѣлались бѣдными и вернулись въ Истъ-Эндъ.

Судья сердито оттолкнулъ дочь и съ ужасомъ воскликнулъ:

— Думалъ ли я дожить до того, чтобъ моя собственная дочь стала молить Бога о моемъ раззореніи! Ты не знаешь, что ты говоришь. Ты не понимаешь, что твои безумныя слова богохульство, и что ты оскорбляешь Провидѣніе. На колѣни и проси прощенія у Бога! Я самъ буду молиться съ тобою, прибавилъ онъ и разложилъ на полу платокъ, какъ правовѣрный мусульманинъ въ мечети.

— Нѣтъ, папа, я не буду молиться. Я права, а вы не правы. Если богатство убиваетъ всѣ добрыя чувства, то лучше быть бѣдными. Говоря это, я ни мало не гнѣвлю Бога.

Не слушая дочери, судья уже опустился на колѣни и обратился къ небу съ импровизованной молитвой, въ которой онъ просилъ простить дочь, которая не знала, что говорила, и вразумить ее, что само небо создало въ обществѣ касты и классы.

Но когда онъ поднялся, то Нелли уже не было въ комнатѣ.

Какъ только судья началъ свою бесѣду съ небомъ, Нелли выбѣжала изъ библіотеки и, достигнувъ своей комнаты, стала быстрыми шагами ходить взадъ и впередъ. Она давно замѣчала въ отцѣ странности, но это были только странности. Въ виду его постепеннаго возвышенія по общественной лѣстницѣ, она привыкла считать его геніемъ, добрымъ геніемъ, потому что она знала, сколько денегъ онъ жертвовалъ на благотворительныя учрежденія. Въ ея глазахъ онъ былъ такимъ же добрымъ и великимъ человѣкомъ, какъ и въ глазахъ его самого.

Остальныя его дочери смотрѣли на судью совершенно иначе. Особенно Магги была строгимъ критикомъ недостатковъ отца, котораго любить она не считала для себя обязанностью, потому что онъ самъ не любилъ ее. Такимъ образомъ, Нелли всегда приходилось защищать отца, доказывая его доброту и величіе, хотя она не могла не признавать, что въ немъ были и странности. Къ этимъ странностямъ относились его циничныя отношенія къ людямъ, которыя не согласовались съ понятіями молодыхъ дѣвушекъ о справедливости и человѣколюбіи. Нелли старалась объяснить себѣ это постоянными столкновеніями отца съ практической жизнью, хотя ее не разъ удивляло, что дядя Томасъ не отличался подобными странностями. Но за то онъ не былъ ни великимъ, ни добрымъ человѣкомъ въ смыслѣ его брата. Онъ не занималъ виднаго мѣста среди благотворителей Лумсайда и, благодаря его скромному поведенію, его никто не зналъ внѣ рабочихъ кружковъ.

Теперь Нелли думала о немъ съ завистью. Онъ не оттолкнулъ бы отъ себя дочери. Онъ не обратился бы къ небу съ жалобою на нее. И, случайно увидавъ въ зеркалѣ свое блѣдное лицо, она поняла, какъ глубоко оскорбило ее обращеніе отца. Но имѣла ли она право сердиться на отца, который въ первый разъ въ жизни обидѣлъ ее? Можетъ быть, она сама слишкомъ погорячилась и во всякомъ случаѣ ей не слѣдовало бросать его во время молитвы. Успокоившись немного, она рѣшила пойти внизъ и попросить у него извиненія, тѣмъ болѣе, что, въ случаѣ непримиренія ея съ отцомъ, она предчувствовала, что матери грозитъ большая непріятность.

Проходя мимо сѣней, она увидѣла въ наружныхъ дверяхъ дядю Томаса, котораго Макнабъ, по приказанію судьи, не хотѣлъ впустить. Фирма не была дома для своего управляющаго. Нелли бросилась къ нему и радостно произнесла:

— Какой вы добрый дядя, что пришли такую даль!

Томасъ Гованъ объяснилъ, что онъ испытывалъ по сосѣдству у пріятеля доменную печь новаго устройства и зашелъ, чтобъ посмотрѣть брата и домъ, хотя у него руки и лицо не были очень чисты отъ возни съ печью.

— Прежде осмотрите домъ, дядя, сказала Нелли, взявъ его подъ руку: — Макнабъ! освѣтите всѣ комнаты. Я сама покажу вамъ все, дядя.

— Хорошая работа, сказалъ Томасъ Гованъ, критически оглядывая лѣстницу, отъ стекляннаго фонаря до перилъ и мраморнаго пола: — кажется, строитель — Дунканъ, а архитекторъ — Кларкъ? Это просто дворецъ, прибавилъ онъ, останавливаясь въ дверяхъ большой гостинной съ колоннами.

— Мнѣ все это не нравится, дядя Томасъ, замѣтила Нелли, которая въ эту минуту ненавидѣла богатство: — я не люблю ни этого дома, ни экипажа, ^[ни лакеевъ.

— Золото не идетъ къ этимъ колоннамъ, произнесъ управляющій фирмы: — вы смѣшали всѣ стили. А! портретъ Андрю! Эта комната походитъ на уголокъ собора, въ которомъ завели бы базаръ дешевыхъ вещей. Но работа отличная и славныя вазы, славныя зеркала. Андрю не жалѣлъ денегъ.

— Еще бы! но не бойтесь стульевъ, дядя, они сдѣланы ли того, чтобъ на нихъ сидѣли. Сядьте, пожалуйста; вы, должно быть, очень устали; идти въ гору не легко.

Дядя Томасъ снялъ шляпу, которую онъ не снималъ до этой минуты, не изъ гордости, а по забывчивости, и обнаружилъ морщинистый лобъ, который придавалъ бы мрачное, суровое выраженіе его лицу, еслибъ другія его черты не выражали мягкости и добродушія.

— Ты должна позвать Джени и показать ей домъ. Она любитъ большія комнаты и эта зала ей очень понравится. Но она взяла себѣ въ голову, что ты не хочешь съ ней знаться. Я говорю ей, что это вздоръ, но она стоитъ на своемъ; она очень упряма, совсѣмъ въ мать.

— О мы выбьемъ этотъ вздоръ изъ ея головы, дядя, отвѣчала Нелли: — я пойду за нею сама и приведу сюда.

— Да, сдѣлай это, голубушка.

Въ эту минуту за дверью послышался голосъ судьи, который гнѣвно говорилъ Макнабу:

— Это нелѣпость! Погасите вездѣ огонь. Я не хочу, чтобъ мой домъ показывали въ субботній день.

Съ этими словами онъ вошелъ въ комнату и презрительно посмотрѣлъ на брата.

— Тебя спрашиваетъ мать, сказалъ онъ, сердито обращаясь къ Нелли и прибавилъ, не подавая брату руки: — а ты, Томасъ, могъ бы прійти въ какой-нибудь другой день.

— У меня нѣтъ времени выбирать дни, Андрю, отвѣчалъ онъ спокойно: — останьтесь, Нелли, съ нами.

— Нѣтъ, ступай внизъ; тебя ждутъ мать и сестра. Ужь пора ложиться спать.

— Вы такъ говорите со мною, папа, точно я десятилѣтній ребенокъ, отвѣчала молодая дѣвушка, покраснѣвъ, но все-таки вышла изъ комнаты, чувствуя, что ей суждено было отнынѣ всегда питать непріязненныя чувства къ отцу.

Впродолженіи нѣсколькихъ минутъ, собственникъ и управляющій завода Гована молчали. Томасъ машинально надѣлъ шляпу.

— Ты, вѣрно, пришелъ по какому-нибудь важному случаю? произнесъ, наконецъ, судья.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Томасъ: — я тутъ по сосѣдству осматривалъ новую доменную печь. Хорошо устроена и можетъ принести большую выгоду.

Доменная печь не имѣла никакого отношенія къ котельному производству и потому судья съ негодованіемъ подумалъ, что его братъ все воскресенье посвятилъ такому богопротивному дѣлу; но онъ не сказалъ ни слова, потому что на опытѣ зналъ какъ часто Томасъ примѣнялъ къ котламъ такія изобрѣтенія, которыя, повидимому, не могли до нихъ касаться. А на каждое улучшеніе въ производствѣ котловъ бралъ привилегію онъ, судья, что было совершенно справедливо, такъ какъ капиталъ былъ его и онъ открылъ скрытые таланты брата. Благодаря этимъ привилегіямъ, въ теченіи двадцати лѣтъ онъ нажилъ болѣе ста тысячъ, но зато платилъ Томасу ежегодно двѣсти фунтовъ. Никто не далъ бы ему больше и притомъ Томасъ былъ такъ глупъ, что не зналъ цѣны деньгамъ. Ему нуженъ былъ матеріалъ на опыты и болѣе ничего. Еслибъ не Джени, которая требовала деньги на покупку фортепьяно и на посѣщеніе лекцій, что вовсе не согласовалось съ ея положеніемъ, то отецъ ея удовольствовался бы жалованіемъ и въ сто фунтовъ.

Но если судья нашелъ полезнымъ не сдѣлать выговора брату, то все-таки онъ не смягчилъ своего суроваго тона. Надо было ему внушить, что онъ не могъ приходить въ Паркъ-Скверъ когда ему вздумается.

— Всѣ уже легли спать и я усталъ, Томасъ, сказалъ онъ. Томасъ всталъ со стула.

— Намъ грозятъ тяжелыя времена, произнесъ управляющій заводомъ: — если я не ошибаюсь, подготовляется такая стачка въ желѣзномъ дѣлѣ, какой мы еще не видали.

«Еслибъ я былъ увѣренъ, что его умъ истощился и что онъ не сдѣлаетъ болѣе ни одного изобрѣтенія, я отказалъ бы ему завтра отъ мѣста», подумалъ судья, проводивъ брата до сѣней и съ шумомъ захлопнувъ за нимъ дверь.

Верхняя комната гостинницы Кирсти-Мартина выходила на рѣку Сайдъ. Это была длинная, узкая комната, украшенная портретами избирателей и капиталистовъ, изъ которыхъ первые отличались большими задумчивыми глазами, а послѣдніе — самодовольной улыбкой. На четырехъ маленькихъ окнахъ висѣли закопченныя отъ табаку кисейныя занавѣски; низкій, пожелтѣвшій потолокъ также носилъ слѣды копоти отъ сотенъ трубокъ, которыхъ выкуривали тутъ ежедневно. Главной особенностью этой комнаты былъ широкій столъ краснаго дерева, между которымъ и стѣной нельзя было пройти, когда были заняты стулья, окружавшіе столъ. Въ заднемъ концѣ комнаты находился каминъ съ большимъ зеркаломъ.

Былъ холодный декабрьскій вечеръ, въ каминѣ пылалъ веселый огонь, но комната была пуста, тогда какъ буфетъ внизу кишѣлъ публикой, которой любезно прислуживали сама хозяйка Кирсти Маккинонъ, толстая пятидесятилѣтняя женщина, и ея хорошенькая дочка, кокетливо болтавшая съ молодежью. Среди публики были представители различныхъ возрастовъ: и юноши и пожилые люди, но всѣ они отличались блѣдными лицами, широкими плечами и умными, рѣшительными глазами.

Внезапно отворилась дверь съ улицы и вошелъ Абель Дюрайдъ.

— Вы послѣдніе, мистеръ Дюрайдъ, воскликнула Кирсти изъ-за выручки: — пожалуйста, затворяйте покрѣпче дверь, а то снѣгъ летитъ въ комнату. Вамъ чашку кофе? прибавила она: — но такой холодъ, что я прибавлю двѣ капли старой водки.

— Нѣтъ, благодарю васъ, я не пью водки, отвѣчалъ Абель, пожимая протянутыя къ нему отовсюду руки.

— Мы всѣ въ сборѣ? спросилъ человѣкъ, небольшаго роста, съ выдающимися скулами, козлиной бородкой и длиннымъ, худощавымъ лицомъ.

— Всѣ, всѣ, отвѣчало много голосовъ, и присутствующіе безъ всякаго приглашенія направились въ верхнюю комнату, гдѣ заняли мѣста вокругъ большого стола.

Это были делегаты рабочихъ союзовъ Лумсайда и окрестностей; передъ каждымъ изъ нихъ лежалъ свертокъ бумагъ и стояли чернильницы, водка и вода.

Маленькій человѣчекъ съ выдающимися скулами занялъ предсѣдательское кресло и объяснилъ, въ краткихъ словахъ, почему было созвано столько делегатовъ даже отъ такихъ союзовъ, которые не имѣли прямого отношенія къ желѣзному отдѣлу. Но вопросъ, подлежащій ихъ обсужденію, былъ такъ важенъ, что желательно было выслушать мнѣніе всѣхъ сочувствовавшихъ борьбѣ труда съ капиталомъ, и потому онъ счелъ нужнымъ пригласить всѣхъ. Затѣмъ, предсѣдатель передалъ слово Абелю Дюрайду, прибавивъ, что онъ отличается такимъ краснорѣчіемъ и ясностью изложенія, что если кто не пойметъ его мастерской рѣчи, то будетъ самъ въ этомъ виноватъ.

Абель сидѣлъ на одномъ углу стола у двери. Онъ всталъ съ листомъ бумаги въ рукахъ. Изъ всѣхъ окружавшихъ его массивныхъ, выразительныхъ лицъ, лицо Дюрайда было самое замѣчательное. Онъ держалъ голову высоко, смотрѣлъ прямо передъ собою и началъ говорить твердымъ, мелодичнымъ голосомъ. Всѣ глаза были обращены на него съ уваженіемъ.

Рѣчь Абеля была длинная: онъ представилъ подробный очеркъ настоящаго положенія желѣзной промышленности въ Лумсайдѣ и его окрестностяхъ, объяснилъ, какіе барыши получаютъ хозяева, высчиталъ сколько времени могло продолжаться это цвѣтущее положеніе въ виду имѣвшихся уже заказовъ и доказалъ фактами справедливость увеличенія заработной платы.

— Намъ надо рѣшить, что дѣлать, сказалъ онъ въ заключеніе: — я представилъ вамъ ясно положеніе дѣлъ. Съ одной стороны, заводчики пользуются громадными барышами необыкновенно счастливаго года, съ другой — рабочіе получаютъ такую плату за свой трудъ, которая при общей дороговизнѣ чрезмѣрно мала. Здѣсь не мѣсто выражать негодованіе противъ хозяевъ и къ тому же, это потеря времени и энергіи. Я позволю себѣ только сказать, что у хозяевъ на умѣ одно: собственные барыши. Мы собрались сюда именно съ цѣлью протестовать противъ такого взгляда и принять мѣры, чтобъ заводчики Лумсайда, изъ личнаго интереса, выдавали намъ плату болѣе соотвѣтственную съ получаемыми барышами. Средство для достиженія этой цѣли — стачка, если наша просьба о прибавкѣ заработной платы не будетъ возвышена. Вы знаете меня хорошо и, конечно, понимаете, что я не стану совѣтовать вамъ такую мѣру наобумъ. Пятнадцать лѣтъ тому назадъ, когда я былъ еще мальчишкой, рабочіе Лумсайда забрали свои инструменты, разошлись по домамъ съ тѣмъ, чтобъ не возобновлять работы пока не будетъ повышена получаемая ими плата. Этой стачкѣ я обязанъ смертью моей матери. Она умерла отъ голода и мой отецъ такъ и написалъ на ея гробницѣ: «Умерла отъ голода». Я поэтому знаю, что говорю. Я все обдумалъ, взвѣсилъ всѣ послѣдствія, сообразилъ всѣ обстоятельства и твердо, рѣшительно говорю: если заводчики въ теперешнее цвѣтущее время желѣзной промышленности не захотятъ уступить нашей просьбѣ, то мы прекратимъ работу. Я очень хорошо знаю, что послѣдній годъ принесъ имъ такіе барыши, благодаря которымъ они въ состояніи ликвидировать свои дѣла и жить припѣваючи всю жизнь. И все-таки отвѣтимъ стачкой на отказъ въ прибавкѣ. Мы, по крайней мѣрѣ, будемъ сознавать, что на нашей сторонѣ справедливость, а справедливость рано или поздно восторжествуетъ. Придетъ время, когда рабочій будетъ получать плату не по произволу хозяина, но по опредѣленію судей, совмѣстно избранныхъ хозяевами и рабочими.

Подъ вліяніемъ этой рѣчи Абеля и приведенныхъ имъ фактовъ, собраніе единогласно рѣшило поручить ему и предсѣдателю предъявить заводчикамъ просьбу о прибавкѣ заработной платы. Затѣмъ делегаты спокойно разошлись.

Происшествіе въ Мунго-Кортѣ произвело на Нелли Гованъ болѣе глубокое впечатлѣніе, чѣмъ можно было бы ожидать отъ такого незначительнаго факта, какъ преслѣдованіе ея нищимъ воромъ. Она не была трусихой и нервы ея не были разстроены, а потому она вспоминала не объ опасности, которой подверглась на улицѣ, а o чистой, уютной комнатѣ, гдѣ съ нею болталъ хорошенькій ребенокъ и говорилъ рабочій, отличавшійся манерами джентльмэна. Она вспоминала, какъ неожиданное появленіе Абеля Дюрайда успокоило ея трепетавшее отъ страха сердце, какъ онъ почтительно обращался съ нею въ своей комнатѣ и какъ любезно проводилъ ее до перваго кэба. Она вспоминала, съ какой мужественной силой онъ свалилъ съ ногъ преслѣдовавшаго ея негодяя, съ какимъ презрѣніемъ прогналъ его, какою добротою свѣтились глаза Абеля Дюрайда, какія у него были могучія руки, какая широкая грудь, какіе бѣлые зубы, какой смѣлый, прямой взглядъ. И этотъ человѣкъ работалъ на заводѣ ея отца простымъ котельщикомъ, получая нѣсколько шиллинговъ въ недѣлю!

Дни шли за днями, а его образъ не выходилъ изъ ея головы. Стоя у своего туалета, она часто видѣла въ зеркалѣ его лицо, а ложась вечеромъ спать и погасивъ свѣчку, ей долго мерещились въ темнотѣ его блестящіе глаза. Она никогда не встрѣчала человѣка, черти котораго такъ запечатлѣлись бы въ ея памяти.

Несмотря на выговоръ отца, она продолжала пѣть ту пѣсню бѣдности, которую она слышала въ Мунго-Кортѣ.

— Нѣтъ честной бѣдности, говорилъ съ негодованіемъ ея отецъ: — еслибы эти люди работали, то получали бы достаточно. Но всѣ они негодяи, всѣ лѣнтяи. Я не хочу слышать этой пѣсни въ моемъ домѣ, Елена!

И все-таки она постоянно напѣвала ее.

Вспоминая о Мунго-Кортѣ, она не могла не сравнивать его бѣдныхъ жилищъ съ великолѣпнымъ домомъ судьи. Какъ сожалѣла она о человѣкѣ, который произвелъ на нее такое сильное впечатлѣніе. Надѣньте на него фракъ — и онъ былъ бы приличнѣе всѣхъ франтовъ, которые бывали въ гостинной судьи. Потомъ она начинала сочинять романъ, какъ «онъ» разбогатѣетъ и явится къ ея отцу просить ея руки. Тутъ не было ничего невѣроятнаго. Это часто случалось въ Лумсайдѣ. Не былъ ли ея отецъ также простымъ работникомъ и не разсказывалъ ли онъ иногда съ гордостью о своемъ прошедшемъ? Да, бѣдность могла быть честной и рабочій — человѣкомъ. Ея дядя, ея геніальный дядя, который сдѣлалъ тѣ изобрѣтенія, которыми воспользовался ея отецъ, былъ, сравнительно говоря, бѣднымъ.

Въ городѣ Лумсайдѣ можно было быть умнымъ и оставаться бѣднымъ, быть безчестнымъ и пользоваться уваженіемъ. Одинъ прикащикъ ея отца укралъ тридцать тысячъ, а его принимали въ лучшихъ домахъ Вестъ-Энда и любая молодая дѣвушка пошла бы за него замужъ съ удовольствіемъ. А Дюрайду былъ возбраненъ входъ въ это общество, открыто поощрявшее мошенника.

Подъ вліяніемъ подобныхъ мыслей, Нелли отказалась выѣзжать въ каретѣ и, въ отвѣтъ на протесты матери, неожиданно спросила ее:

— А что, мама, вы вели трудную жизнь въ вашей молодости?

— Да, Нелли, я надѣюсь, что ты никогда не узнаешь такой жизни, хотя бывали въ ней и счастливые дни.

— Правда ли, мама, что вы работали на фабрикѣ цѣлый день за станкомъ?

— Правда, и я ни мало этого не стыжусь. Мой отецъ былъ честный ткачъ и у него была большая семья. Я была простой фабричной работницей, когда меня зазналъ твой отецъ. Онъ тогда не думалъ, что будетъ разъѣзжать въ каретѣ. О, Нелли, какъ онъ измѣнился!

— Вы его болѣе любили, когда онъ былъ бѣденъ?

— Это трудный вопросъ. Онъ былъ моложе и я была моложе; можетъ быть, я и любила его болѣе. Теперь, онъ — разочарованный человѣкъ. Я не родила ему сына и онъ сердится на меня за это. Въ послѣднее время онъ сталъ очень горячъ и вспыльчивъ. Да, я не могу сказать, чтобъ теперь была счастлива. Дворецкій меня тяготитъ, а твой отецъ настаиваетъ, чтобъ я завела еще экономку; но этому не бывать. Посмотри, Нелли, что нужно дворецкому. Я терпѣть не могу съ нимъ разговаривать. О, какъ тяжело быть богатымъ!

Въ дверяхъ стоялъ Макнабъ. Онъ объявилъ, что кто-то пришелъ съ завода и спрашиваетъ хозяина. Не знаетъ ли мистрисъ Гованъ, когда хозяинъ вернется. Нелли спросила, не Вильсонъ ли это, но Макнабъ отвѣчалъ, что пришедшаго звали Абелемъ Дюрайдомъ.

Нелли отвернулась, чтобъ скрыть румянецъ, появившійся на ея лицѣ.

— Если это рабочій и ведетъ себя прилично, сказала мистрисъ Гованъ: — то скажи ему, чтобъ онъ почистилъ ноги и проводи его въ кухню.

— Нѣтъ, отвѣчалъ рѣшительно Макнабъ: — между нами ему не мѣсто.

— Каковъ! произнесла мистрисъ Гованъ, обращаясь къ дочери, и потомъ прибавила: — такъ скажите, чтобъ онъ подождалъ на улицѣ: можетъ быть, судья, выходя изъ кареты, поговоритъ съ нимъ.

Нелли ничего не отвѣчала, но пошла въ сѣни и, отворивъ наружную дверь, сказала:

— Войдите, Абель.

Абель былъ поставленъ въ тупикъ этимъ неожиданнымъ пріемомъ. Онъ явился съ цѣлью объявить судьѣ, что рабочіе рѣшили прекратить работу, если имъ не прибавятъ жалованья. Онъ не ожидалъ любезнаго пріема и вооружился терпѣніемъ, но надмѣнный видъ Макнаба вывелъ его изъ себя. Поэтому, любезное приглашеніе Нелли совершенно смутило Абеля.

Онъ молча послѣдовалъ за нею въ библіотеку.

— Садитесь, Абель, сказала Нелли дрожащимъ голосомъ.

— Благодарю васъ, миссъ Гованъ, я лучше постою, отвѣчалъ Абель, не смѣя взглянуть на нее, хотя его всегда упрекали за то, что онъ всѣмъ смѣло смотритъ въ глаза: — я желалъ бы видѣть вашего отца, миссъ Гованъ. Мы думаемъ о стачкѣ и я пришелъ предложить ему условія.

— Но его нѣтъ дома и онъ не вернется ранѣе получаса.

Абель немного оправился и съ улыбкой посмотрѣлъ на молодую дѣвушку, но все-таки не сѣлъ.

Они такъ много думали другъ о другѣ со времени прошедшаго свиданія, что имъ казалось, какъ будто они никогда не разставались и продолжали прерванный за минуту передъ тѣмъ разговоръ.

— Все благополучно въ Мунго-Кортѣ? спросила Нелли.

— Да, благодарю васъ, отвѣчалъ Абель: — только большимъ семействамъ недостаетъ жалованья на кусокъ хлѣба, и я пришелъ къ вашему отца, чтобы переговорить о прибавкѣ.

— Вамъ также не чѣмъ жить? спросила съ теплымъ сочувствіемъ Нелли.

— Нѣтъ, мнѣ довольно, даже съ избыткомъ, и я могъ бы, еслибъ хотѣлъ, получать семьдесятъ фунтовъ въ годъ, какъ секретарь союза котельщиковъ; я одинъ и у меня не много расходовъ. Вотъ женатымъ людямъ такъ очень тяжело.

— А вы…

И Нелли не кончила своей фразы.

— Нѣтъ, миссъ Гованъ, воскликнулъ онъ съ жаромъ: — я никогда не помышлялъ о женитьбѣ.

Говоря это, Абель забылъ, что онъ въ домѣ своего хозяина, положилъ свою шляпу на каминъ и облокотился на его мраморную доску.

— Какой стыдъ, что вы должны работать руками, воскликнула Нелли: — вы рождены не для этого. Вамъ надо повелѣвать, а не служить.

— Нѣтъ, мой отецъ и дѣды въ продолженіи долгихъ столѣтій работали руками. Я вовсе не желаю повелѣвать другими.

— Отчего-жь, если вы сильнѣе ихъ? промолвила Нелли, чувствуя, что она совершенно во власти этого человѣка.

Абель протянулъ руку и дотронулся до ея плеча; она не отодвинулась; онъ наклонилъ голову и они поцѣловались.

— Да проститъ меня Богъ! воскликнулъ онъ, и, схвативъ шляпу, выбѣжалъ изъ комнаты.

Контора судьи Гована находилась въ самомъ центрѣ Лумсайда, въ нѣсколькихъ миляхъ отъ завода, въ Угольной улицѣ, гдѣ сосредоточивалась торговля всего города. Но, несмотря на то, что тутъ производились громадные обороты, торговыя конторы были намѣренно бѣдны и невзрачны; даже самые богатѣйшіе изъ торговцевъ носили засаленные сюртуки и полинявшіе панталоны. Судья принадлежалъ къ числу этихъ лицъ. Со времени своего возвышенія онъ вообще сталъ одѣваться съ изысканностью, но въ конторѣ онъ былъ одѣтъ самымъ нищенскимъ образомъ. Самая контора — по крайней мѣрѣ, первая комната, гдѣ сидѣли конторщики — была также очень неказиста; его собственный кабинетъ, однако, былъ нѣсколько получше и въ шкапу хранилось дорогое шампанское и коллекція хорошихъ водокъ. Судья зналъ очень хорошо, что стаканъ хорошей водки часто содѣйствуетъ заключенію выгодной сдѣлки. Кромѣ того, онъ укрѣплялъ силы и самого судьи, отъ котораго всегда пахло мятой.

Онъ особенно часто прибѣгалъ къ бутылочкѣ въ день выхода перваго нумера газеты «Вечерній Лучъ». Наканунѣ онъ произнесъ длинную рѣчь въ муниципальномъ совѣтѣ Лумсайда. Онъ совѣтывалъ въ ней снести всѣ лумсайдскія трущобы съ цѣлью построить образцовыя жилища для бѣдныхъ; но, въ сущности, онъ скупилъ, черезъ своего стряпчаго, громадное число этихъ трущобъ, которыя муниципалитетъ долженъ былъ перекупить у него по дорогой цѣнѣ, въ случаѣ принятія его плана. Одинъ изъ купленныхъ домовъ онъ перестроилъ и на немъ красовалась большая вывѣска, гласившая золотыми буквами, что тамъ издавалась газета «Вечерній Лучъ».

Судья ничего не дѣлалъ не подумавши. «Вечерній Лучъ», издаваемый подъ редакторствомъ мистера Годвена, долженъ былъ поддерживать его во время самой критической эпохи въ его карьерѣ, т. е. до полученія имъ титула баронета. Но не слѣдовало бросать на это много денегъ. Муниципалитетъ, согласясь на его планъ о трущобахъ, уплатилъ бы за экспропріацію «Вечерняго Луча», а къ тому времени онъ уже будетъ баронетомъ и перестанетъ нуждаться въ газетѣ. Это была выгодная спекуляція. Онъ намѣривался оцѣнить «Вечерній Лучъ» въ тридцать тысячъ и не уступить дешевле муниципалитету при покупкѣ трущобъ, а между тѣмъ никто, кромѣ его стряпчихъ, не зналъ, что онъ собственникъ газеты.

Появленіе «Вечерняго Луча» было заранѣе возвѣщено безконечными объявленіями и рекламами. На всѣхъ домахъ, въ окнахъ всѣхъ тавернъ красовались объявленія, напечатанныя громадными буквами. По улицамъ Лумсайда разъѣзжала карета, запряженная парой украшенныхъ лентами лошадей, изъ оконъ которой бросали билеты съ надписью: «Вечерній Лучъ». Цѣлая армія разнощиковъ была нанята для продажи отдѣльныхъ номеровъ, потому что обыкновенные газетные агенты, находясь подъ давленіемъ утреннихъ газетъ, отказались распространять новую газету.

Въ торжественный день выхода перваго номера Годвенъ сидѣлъ въ редакторскомъ кабинетѣ. Его выбрали въ редакторы, потому что онъ удачно издалъ нѣсколько книгъ о путешествіяхъ мѣстныхъ желѣзныхъ заводчиковъ; но ни судья, ни его стряпчіе не подозрѣвали, что для редактированія даже маленькой вечерней газеты необходима извѣстная подготовка. Годвенъ не умѣлъ писать скоро и на заданную тэму. Онъ сидѣлъ около часа и не могъ выжать передовую статью. Онъ начиналъ то съ одной фразы, то съ другой, но дѣло не шло далѣе: «Джонъ Брайтъ, народный трибунъ», или: «Въ нашемъ девятнадцатомъ вѣкѣ».

— Пожалуйте оригинала! воскликнулъ мальчикъ изъ типографіи, появляясь въ дверяхъ.

— Убирайся къ чорту! отвѣчалъ редакторъ, въ отчаяніи хватаясь за голову.

Мальчикъ уже давно привыкъ къ издательскимъ выходкамъ и сталъ смиренно ждать оригинала.

Годвенъ взялъ новый листъ бумаги и смѣло написалъ: «Нашъ вѣкъ желѣзныхъ дорогъ, телеграфа и судьи Гована». Но и это не годилось.

— Эй, крикнулъ онъ, бросая мальчику шиллингъ: — принеси мнѣ графинъ водки.

— Графинъ? промолвилъ съ удивленіемъ мальчикъ: — впрочемъ, на шиллингъ столько и не дадутъ.

И съ этимъ глубокомысленнымъ замѣчаніемъ онъ вышелъ изъ комнаты.

Годвенъ съ безпокойствомъ посмотрѣлъ на часы. Время шло, а въ четыре газета должна была выйти.

Черезъ минуту въ дверь заглянулъ наборщикъ и объявилъ, что надо оригинала и что въ два часа наборъ долженъ быть весь оконченъ. Годвенъ прогналъ его.

Вскорѣ вернулся мальчикъ съ водкою. Годвенъ выпилъ ее и подъ ея наитіемъ написалъ въ десять минутъ двѣ маленькія странички.

Снова отворилась дверь и вошелъ метранпажъ. Онъ смотрѣлъ съ презрѣніемъ на передовыя статьи и цѣнилъ въ авторахъ только быстроту.

— Если такъ, то мы до вечера не наберемъ и столбца передовой статьи, произнесъ онъ.

— Надо поспѣть, промолвилъ Годвенъ, съ ужасомъ слыша, что машина свиститъ въ типографіи, а на улицѣ кричатъ полсотни мальчиковъ, нанятыхъ для продажи «Вечерняго Луча».

— У насъ все готово, кромѣ передовой. Позвольте Макфадину вырѣзать столбецъ изъ «Saturday Review» или «Spectator», а вы прибавьте отъ себя въ началѣ и въ концѣ. Будетъ отлично и никто не узнаетъ.

Макфадинъ былъ помощникъ редактора. Онъ былъ прежде букинистомъ и учителемъ, а Годвенъ взялъ его для вырѣзки статей изъ газетъ. Черезъ нѣсколько минутъ былъ готовъ столбецъ общихъ разсужденій о политическихъ рѣчахъ, произнесенныхъ въ каникулярное время; при чемъ одна половина отличалась блестящимъ, рѣзкимъ тономъ «Saturday Review», а другая — философской сосредоточенностью «Spectator».

— Вы теперь прибавьте въ началѣ два слова о нашемъ почтенномъ согражданинѣ мистерѣ Гумлеѣ и его рѣчи въ засѣданіи либеральной ассоціаціи, сказалъ метранпажъ: — а въ концѣ замѣтьте, что все это относится и до Лумсайда.

Годвенъ машинально повиновался, а когда, спустя полчаса, ему подали корректуру, то онъ прочелъ ее съ гордостью, словно это было его собственное произведеніе.

Такимъ образомъ, вышелъ въ установленное время первый нумеръ «Вечерняго Луча».

Конторщикъ Гована, пользовавшійся его полнымъ довѣріемъ, взялъ первые три экземпляра газеты и повезъ ихъ судьѣ. Надо было видѣть, съ какимъ торжествомъ разложилъ судья на своей конторкѣ «Вечерній Лучъ». Впервые видѣлъ онъ въ печати полный текстъ своей рѣчи; тутъ было три столбца объ уничтоженіи трущобъ и кромѣ того, была помѣщена первая статья «Промышленные князья», посвященная его біографіи. Похваламъ не было конца; его расхваливали какъ человѣка, какъ филантропа, какъ судью, какъ изобрѣтателя и какъ будущаго главу муниципалитета. Онъ чувствовалъ, что все это было справедливо и мысленно благодарилъ Бога. Онъ серьёзно считалъ, что Богъ доведетъ его до Виндзора и баронетства.

— Однимъ словомъ, Джени, согласны вы быть моей женой?

Это говорилъ Вольтеръ Вильсонъ, облокотясь на фортепіано въ гостинной Джени Гованъ.

— Нѣтъ, отвѣчала молодая дѣвушка очень спокойно: — я не буду вашей женой. Вы только-что сказали, что мой дядя взялъ васъ въ компаньоны. Это ваше дѣло. Вѣроятно, такъ всегда бываетъ на свѣтѣ, что одинъ сѣетъ, а другой жнетъ. Моему отцу отказано, и вѣроятно, вы займете его мѣсто. О какъ надушенъ вашъ платокъ! Какой вы красавецъ и франтъ! Но не просите моей руки, Вольтеръ Вильсонъ. Я нищая и дочь нищаго. Ищите себѣ получше невѣсту. Мои кузины съ удовольствіемъ займутъ мое мѣсто, какъ вы заняли мѣсто моего отца.

— Джени, вы слишкомъ жестоки!

— А вы слишкомъ дерзки, зная, что некому меня защитить.

— Джени, я посвящу всю мою жизнь на вашу защиту. Я откажусь отъ мѣста компаньона, если это можетъ помѣшать нашей свадьбѣ.

— Вашей свадьбѣ! Кто вамъ далъ право говорить о нашей свадьбѣ? Я никогда объ этомъ и не думала. Убирайтесь вонъ!

Вольтеръ Вильсонъ вышелъ изъ комнаты и побрелъ по улицамъ, убитый. Джени сѣла за фортепіано, взяла нѣсколько нотъ и зарыдала. Но эти слезы не поколебали ея рѣшимости не впадать въ отчаяніе.

«Да проститъ мнѣ Господъ»! воскликнулъ Абель Дюрайдъ, выбѣгая изъ библіотеки судьи.

Онъ никогда въ жизни не цѣловалъ женщинъ и вообще рѣдко бывалъ въ ихъ обществѣ, такъ что этотъ первый поцѣлуй его совершенно смутилъ. Какъ онъ могъ такъ оскорбить миссъ Гованъ? Но было ли это оскорбленіе? Признавать ли ему себя несчастнымъ или ликовать? Вотъ что онъ спрашивалъ себя, идя по улицамъ. Самый поцѣлуй наполнялъ радостью его сердце, но онъ не могъ быть вполнѣ счастливымъ, потому что силою взялъ этотъ по цѣлуй, а не она поцѣловала его добровольно. Конечно, въ ту минуту, когда онъ смотрѣлъ въ глаза Нелли Гованъ, ему казалось, что она отвѣчала любовью на его любовь, но теперь имъ овладѣвало сомнѣніе. Дойдя до парка, онъ сѣлъ на скамью, покрытую инеемъ, и сталъ горько упрекать себя въ томъ, что измѣнилъ своимъ товарищамъ. Какое право имѣлъ онъ думать о любви, когда союзы послали его объявить судьѣ Говану о стачкѣ. «Я люблю! произнесъ онъ сквозь зубы, нетерпѣливо ударяя по замерзшей землѣ. — Я люблю миссъ Гованъ… я, простой работникъ, ее… дочь самаго крупнаго желѣзнаго заводчика въ странѣ!»

Онъ вскочилъ въ сильномъ волненіи и сталъ ходить взадъ и впередъ по парку. Онъ старался изгнать изъ головы всякую мысль о поцѣлуѣ и думать только о серьёзной отвѣтственности, которую онъ взялъ на себя. Онъ стоялъ теперь во главѣ рабочаго движенія. Ему предстояло рѣшить судьбу тысячъ мужей, женъ и дѣтей, указавъ, что имъ дѣлать въ тяжелое время стачки, оставаться ли въ Лумсайдѣ, искать ли работы на берегахъ Мерси, Тайна, Темзы, или эмигрировать въ Австралію, Канаду или Америку. Онъ вполнѣ сознавалъ свою отвѣтственность; думая объ этомъ, думая о предстоящей борьбѣ, онъ вдругъ видѣлъ передъ собою любимый образъ, и мысли его снова возвращались къ Нелли Гованъ. Она его поцѣловала, она ему улыбнулась, она любила его. Отчего ему не любить ее? Онъ могъ со временемъ разбогатѣть и жениться на ней. Но эта любовь была бы измѣной товарищамъ. Такъ ли, однакожь? Вѣдь, въ сущности, любовь могла придать ему еще большую энергію, просвѣтить его умъ.

— Я влюбленъ, говорилъ онъ самъ себѣ, выходя изъ парка: — но эта любовь только поможетъ мнѣ оказать помощь другимъ любящимъ сердцамъ. Я постараюсь думать объ этой дѣвушкѣ, какъ о невѣстѣ рабочаго, а не какъ о дочери капиталиста. Можетъ быть, я никогда не увижу ее болѣе, но я знаю, что она думаетъ обо мнѣ, и желаетъ мнѣ успѣха.

Мунго-Кортъ былъ не очень привлекателенъ въ этотъ вечеръ; густой туманъ застилалъ всѣ его уголки; фонари казались желтыми пятнами на черномъ фонѣ. Въ воздухѣ пахло водкой, а изъ верхнихъ оконъ домовъ слышались бранные крикливые женскіе голоса. Абель на минуту остановился; Мунго-Кортъ никогда не казался ему противнымъ, но теперь онъ внушалъ ему какое-то отвращеніе. На встрѣчу шли три товарища, совершенно пьяные; онъ отскочилъ въ сторону и далъ имъ пройти. Войдя въ свою комнату, онъ впервые замѣтилъ, что она пуста, что на полу нѣтъ ковра, что мебель грубая, жесткая.

Абель снялъ свою праздничную куртку и, аккуратно сложивъ ее, положилъ въ простой деревянный ящикъ, который стоялъ подъ полкой съ книгами. Потомъ, онъ сѣлъ на столъ и схватился руками за голову.

— Мнѣ здѣсь душно, подумалъ онъ, смотря на низкій потолокъ и на окно, чрезъ которое проникалъ въ комнату туманъ: — мой горизонтъ расширился. Проклятый заводчикъ!

И онъ запѣлъ.

Бѣдность не порокъ,

Не стыдись ея!

Вдругъ на дворѣ раздался хриплый, пьяный голосъ:

— Пой, Абель! пой, чортъ? возьми! Къ чорту хозяевъ! Къ чорту!

Абель подошелъ къ окну, отворилъ его и посовѣтовалъ своему другу пойти домой и лечь спать.

— Да, да, гоните его домой, отвѣчалъ изъ верхняго окна крикливый женскій голосъ: — старый скотъ пропилъ половину своего недѣльнаго жалованья. Иди сейчасъ домой, или я брошу въ тебя молоткомъ.

— Къ чему я пойду, разсуждалъ самъ съ собою пьяница, шаря въ карманахъ и звѣня мѣдными деньгами: — у меня еще хватитъ на стаканчикъ.

И онъ исчезъ въ черной мглѣ.

— Нечего сказать, порядочный онъ у васъ пьянчужка, мистрисъ Матисонъ, произнесъ женскій голосъ, старавшійся придать своему могучему басу сочувственный оттѣнокъ.

— Да не хуже своихъ сосѣдей, отвѣчала обиженная женщина и съ шумомъ захлопнула окно.

— Видалъ ли кто-нибудь такую грубіянку? произнесъ снова басъ: — а я хотѣла ее пригласить къ чаю и угостить свининой да водочкой.

— Я сейчасъ приду къ вамъ! раздались новые женскіе голоса: ъ трехъ сторонъ.

Абель затворилъ окно. Онъ понималъ теперь, почему никогда прежде ему не входила въ голову мысль о женитьбѣ. Но этотъ поцѣлуй…

— Лучше пойду я въ контору и займусь дѣломъ, пока не забуду этого поцѣлуя, сказалъ онъ громко и, снова надѣвъ куртку, вышелъ на улицу.

Онъ сѣлъ въ конку и поѣхалъ на набережную къ мосту, гдѣ заходилась контора рабочаго союза котельщиковъ. Достигнувъ своего назначенія, онъ отперъ дверь, ключъ отъ которой былъ всегда при немъ и очутился въ маленькой комнатѣ, съ высокой конторкой, желѣзнымъ сундукомъ и грудой переплетенныхъ уставовъ о рабочемъ трудѣ. Онъ помѣстился на табуретѣ передъ конторкой и сталъ быстро писать одно письмо за другимъ, потому что онъ послѣднее время очень запустилъ переписку съ другими союзами во всѣхъ уголкахъ Англіи. Прошло нѣсколько часовъ и глаза его стали смыкаться отъ усталости. Онъ снова очутился передъ домомъ судьи и, войдя въ его кабинетъ, сказалъ ему смѣло: «Я хочу жениться на вашей дочери». Судья очень учтиво отвѣчалъ, что ему надо заслужить ея руку. Чѣмъ? Да просто разбогатѣвъ хоть тѣмъ способомъ, какимъ нажилъ себѣ состояніе его прикащикъ, укравшій недавно тридцать тысячъ. Абелю эта мысль очень понравилась и онъ отвѣчалъ:

— У меня есть случай разбогатѣть. Въ моихъ рукахъ весь капиталъ союза котельщиковъ; около 60,000 ф. ст. Я могу пустить ихъ въ оборотъ и составить себѣ состояніе.

— И прекрасно, произнесъ судья: — наживите тридцать тысячъ и приходите; мы поговоримъ тогда о вашей свадьбѣ.

Абель вдругъ проснулся и съ испугомъ увидалъ передъ собою толстую фигуру полисмэна съ фонаремъ рукахъ.

— Вы очень долго заработались, сказалъ полисмэнъ, знавшій молодого человѣка.

— Я заснулъ, отвѣчалъ Абель, вздрогнувъ при мысли, что сказалъ бы этотъ слуга правосудія, еслибъ зналъ какіе преступные планы составлялъ Абель — во снѣ.

Судья Гованъ полагалъ, что основой воспитанія для дѣвушекъ было запрещеніе цѣловаться, и потому въ его домѣ никогда не играли въ фанты или другія невинныя игры. Сохраняя такимъ образомъ первый поцѣлуй своихъ дочерей для жениховъ, онъ намѣревался дорого продать эту новинку. Каково же было бы его негодованіе, еслибъ онъ узналъ, вернувшись домой черезъ десять минутъ послѣ ухода Абеля, что его любимую дочь поцѣловалъ простой работникъ!

— Приходилъ кто-то съ завода, судья, доложилъ ему Макнабъ: — миссъ Гованъ говорила съ нимъ.

Занятый своими мыслями, судья ничего не отвѣчалъ. Нелли покраснѣла, потомъ поблѣднѣла.

— Мы не могли допустить его въ людскую, прибавилъ Макнабъ.

— Конечно, вамъ слѣдовало переговорить съ нимъ на улицѣ, отвѣчалъ судья: — зачѣмъ онъ приходилъ?

— Миссъ Гованъ сама проводила его въ библіотеку и переговорила съ нимъ.

— Хорошо, ступайте на кухню, произнесла Нелли такимъ повелительнымъ тономъ, что Макнабъ исчезъ въ тоже мгновеніе.

— Молодецъ! замѣтилъ съ гордостью судья: — право, любая герцогиня не могла лучше тебя выгнать этого торжественнаго лакея.

— Я вовсе и не думала его прогонять, а просто сказала, чтобъ онъ ушелъ, отвѣчала Нелли. — Приходившій съ завода человѣкъ хотѣлъ поговорить съ вами о стачкѣ или о чемъ-то другомъ. Онъ вѣроятно придетъ во второй разъ.

— Негодяй! Жаль, что Макнабъ не прогналъ его въ шею. Онъ сказалъ свое имя? Да это вѣроятно былъ Дюрайдъ. Мы слѣдили за всѣми движеніями этого негодяя, хотя онъ этого не знаетъ.

Нелли вздрогнула, но отвѣчала твердымъ, рѣшительнымъ голосомъ.

— Онъ не негодяй. Спросите объ этомъ у Вольтера Вильсона.

Судья былъ озабоченъ тѣмъ, что онъ только-что отказалъ отъ мѣста на заводѣ своему брату, заплативъ ему за три мѣсяца впередъ, а потому не сталъ болѣе разспрашивать Нелли.

Молодая дѣвушка поспѣшно удалилась. За обѣдомъ она была очень разсѣянна и сдѣлала нѣсколько уморительныхъ ошибокъ, къ величайшему удовольствію Магги. Послѣ обѣда она убѣжала въ свою комнату и просидѣла тамъ болѣе двухъ часовъ.

Нелли сознавала, что въ ея жизни произошелъ переворотъ. Абель Дюрайдъ, поцѣловавъ ее, безмолвно назвалъ ее своего и она была очень счастлива, что принадлежала ему. Но вмѣстѣ съ тѣмъ она предвидѣла упорную борьбу съ отцомъ, который, конечно, ни за что не согласится отдать ее замужъ за простого работника. Она имѣла очень туманныя понятія о рабочихъ союзахъ, и была увѣрена, что Абель, по ея просьбѣ, откажется отъ всякой связи съ ними. Онъ былъ человѣкъ умный, способный и могъ достичь до всего. Но еслибъ онъ и остался бѣднымъ, то бѣдность ее не пугала. Ея мать вздыхала о добромъ старомъ времени, когда ея мужъ былъ бѣденъ и любилъ ее.

Нелли сняла серьги, браслеты и брошку, спрятала ихъ въ шкатулку и выбрала въ своемъ гардеробѣ самое простенькое платье. Невѣста бѣднаго рабочаго должна была приготовиться къ ожидавшей ее судьбѣ.

— Какое на тебѣ гадкое старое платье, Нелли! воскликнула Магги, когда она сошла внизъ въ гостинную: — но ты никогда не была такой хорошенькой.

Сестры были однѣ въ комнатѣ и усѣлись съ книжками подлѣ камина.

— Тебя когда-нибудь кто-нибудь цѣловалъ, Нелли? вдругъ спросила Магги, поднимая голову съ своей книги.

— Магги! воскликнула Нелли, покраснѣвъ.

— Ну, что-жь тутъ дурного? У меня есть поклонникъ и онъ поцѣловалъ меня. Это очень пріятно.

— Поклонникъ? Кто это? спросила съ жаромъ Нелли. — Ты должна мнѣ это сказать, Магги.

— Отгадай.

— Не могу.

— У него прекрасные черные глаза.

— Черные глаза?

— Онъ говоритъ по-французски.

— Я его не знаю.

— Нѣтъ, знаешь. Это Габріэль Изгнанникъ.

— Какъ онъ смѣлъ тебя поцѣловать… французъ! Учитель! Подумай, Магги, ему за пятьдесятъ лѣтъ; онъ годится тебѣ въ дѣдушки.

— Какое мнѣ до этого дѣло; я люблю его и онъ меня любитъ, отвѣчала Магги, со слезами на глазахъ: — я останусь ему вѣрной во всю мою жизнь.

— О, Магги! глупая дѣвочка! промолвила Нелли.

— Ты никому не скажешь?!

И обѣ сестры горячо обнялись.

Потерявъ мѣсто на заводѣ брата, Томасъ Гованъ рѣшительно не зналъ, что ему дѣлать. Вся его жизнь была сосредоточена на одномъ — на постройкѣ котловъ. Каждый котелъ былъ дорогъ ему, какъ поэма поэту. Онъ гордился его совершенствомъ и съ презрѣніемъ браковалъ недоброкачественное желѣзо, которое иногда хотѣлъ подсунуть ему братъ. Это было причиной многихъ ссоръ между ними.

— Какое тебѣ дѣло до матеріала, который тебѣ доставляютъ? говаривалъ съ негодованіемъ судья.

Томасъ, напротивъ, доказывалъ, что ему было большое до этого дѣло, такъ какъ котелъ изъ дурного матеріала могъ лопнуть на океанѣ или на линіи и причинить катастрофу съ потерею жизни многихъ людей. Онъ могъ работать котлы только изъ хорошаго матеріала. Эти споры въ послѣднее время повторялись все чаще и чаще, въ виду того, что заказовъ было много и ихъ приходилось исполнять съ возможной быстротой. Томасъ, попрежнему, настаивалъ на своемъ правѣ производить доброкачественные котлы, которые не лопались бы, спустя двѣ недѣли по выпускѣ ихъ съ завода, и ссылался на тотъ фактъ, что фирма Гованъ была обязана своимъ процвѣтаніемъ, въ большой мѣрѣ, общеизвѣстной безопасности своихъ котловъ. Но судья, платившій больныя деньги цѣлой арміи вліятельныхъ лицъ за то только, чтобъ они оказывали предпочтеніе его котламъ, считалъ безсмысленнымъ расходовать эти деньги даромъ. Къ чему было платить управляющимъ и старшимъ мастерамъ, если имъ нельзя было состряпать отъ времени до времени непрочнаго котла? Они не смѣли жаловаться, еслибъ потомъ и лопнулъ котелъ, такъ какъ именно ради этого имъ и платили деньги. Но Томасъ, для котораго финансовыя операціи фирмы не имѣли никакого значенія, смотрѣлъ на дѣло совершенно иначе. Онъ не понималъ, зачѣмъ платить управляющимъ и старшимъ мастерамъ. Они получали отъ своихъ хозяевъ жалованье и не имѣли права получать взятки. Судья увѣрялъ, что онъ отсталъ отъ вѣка, но Томасъ отвѣчалъ, что его котлы были первые въ свѣтѣ и, значитъ, онъ не отсталъ отъ вѣка.

— Въ такомъ случаѣ, чортъ возьми, ты не можешь болѣе оставаться на заводѣ, воскликнулъ судья въ концѣ одного изъ подобныхъ споровъ.

Такимъ образомъ, основатель завода и виновникъ его процвѣтанія оказался въ шестьдесятъ лѣтъ на улицѣ, безъ мѣста и безъ куска хлѣба.

Несмотря на всѣ утѣшенія Джени, которая сама тайкомъ много плакала, Томасъ Гованъ видѣлъ ихъ будущность въ самомъ мрачномъ свѣтѣ.

— Ты не понимаешь, говорилъ онъ. — Но я старъ и не всякій день можно найти такое мѣсто, какое у меня отнялъ Андрю. Я боюсь, что въ мои года я совсѣмъ не найду никакого занятія.

Дѣйствительно, куда онъ ни обращался въ Лумсайдѣ, всюду получалъ отказъ. Очевидно было, что всѣ были предупреждены противъ него и, кромѣ того, заводчики не хотѣли брать дорогого управляющаго въ такое время, когда въ воздухѣ носились грозные слухи о стачкѣ. День за днемъ онъ возвращался домой съ своихъ поисковъ, все болѣе и болѣе мрачный, унылый. А дома жизнь была для него нестерпимой. Вокругъ работа кипѣла по прежнему, и молоты стучали такъ же громко, какъ и при немъ. Его забыли и все шло своимъ чередомъ при новомъ управляющемъ Вильсонѣ.

— Я получилъ сегодня довольно странное предложеніе, сказалъ онъ однажды своей дочери: — Смитъ, муниципальный совѣтникъ, присылалъ за мной своего конторщика и предложилъ мнѣ отъ имени одного изъ мѣстныхъ комитетовъ, ваканцію смотрителя спасательной станціи на рѣкѣ.

— Вамъ нравится это мѣсто, папа?

— Вотъ видишь, мнѣ даютъ восемьдесятъ фунтовъ въ годъ жалованья и квартиру, т. е. маленькій коттэджъ на берегу рѣки. Поѣзжай, посмотри. Я былъ уже тамъ и не прочь согласиться на это предложеніе. Смитъ очень уговаривалъ меня, но я полагаю не столько изъ любви ко мнѣ, сколько изъ ненависти къ Андрю. Но теперь мы не можемъ обращать на это вниманіе.

Джени осмотрѣла коттэджъ. Онъ находился на самомъ краю Лумсайдскаго Ист-Энда, въ концѣ народнаго парка, чрезъ который протекала рѣка. На горизонтѣ тянулась живописная лѣсная мѣстность. Коттэджъ былъ непривлекателенъ въ своемъ обнаженномъ видѣ, но Джени поняла, что ему можно придать уютный, комфортабельный видъ. Вокругъ простирались зеленая мурава и цвѣтники парка. Джени смотрѣла съ восторгомъ на эту рамку своего будущаго дома. Послѣ мрачнаго, закоптѣлаго завода, этотъ уголокъ показался ей зеленымъ раемъ.

Конечно, исполняя свои новыя обязанности, отцу ея приходилось имѣть дѣло съ утопленниками, такъ какъ часто несчастные безнадежные бѣдняки бросались тутъ въ рѣку, которая на эхомъ мѣстѣ была шире и быстрѣе. Но вѣдь и на заводѣ не проходило недѣли, чтобы не случалось несчастья, смерти или увѣчья. Джени вернулась совершенно счастливая, даже на время забывъ Вольтера Вильсона, отъ котораго она такъ жестоко отвернулась изъ любви къ своему отцу. Она благодарила небо, что оно спасло ее и отца отъ шума и мрака завода, и дозволило имъ, наконецъ, наслаждаться солнцемъ, зеленью, цвѣтами.

Спустя два дня, изъ дома управляющаго на заводѣ была вывезена вся мебель Томаса Гована. Но никто не зналъ, что онъ выѣхалъ, и когда въ слѣдующую субботу, вечеромъ, Вольтеръ Вильсонъ пришелъ, съ цѣлью серьёзно объяснить отцу и дочери, почему онъ принялъ мѣсто управляющаго, онъ нашелъ домъ совершенно пустымъ.

Молодой человѣкъ былъ грустно пораженъ этимъ зрѣлищемъ. Онъ искренно любилъ Джени и не былъ виновенъ въ томъ, что занялъ мѣсто ея отца на заводѣ. Его дядя уже давно устроился съ судьей насчетъ того, что онъ будетъ младшимъ компаніономъ фирмы. По этой именно причинѣ онъ не могъ сдѣлать одолженія Абелю Дюрайду и записаться въ члены рабочаго союза, хотя ему было бы очень пріятно оказать пользу рабочимъ. Но эта причина не удержала бы его отъ защиты Томаса Гована, и онъ, ради Джени и ея отца, котораго онъ глубоко уважалъ, непремѣнно настоялъ бы на оставленіи его въ заводѣ управляющимъ. Въ настоящую минуту онъ пришелъ въ домъ съ самыми лучшими намѣреніями, но засталъ его пустымъ, мрачнымъ. Онъ зажегъ спичку и прошелся по всѣмъ комнатамъ. Подойдя къ спальнѣ Джени, онъ инстинктивно постучалъ въ дверь и потомъ вошелъ. Пустота, вездѣ одна пустота. Онъ вышелъ на улицу со слезами на глазахъ…

Дома его ожидалъ большой свертокъ, адресованный на его имя. Онъ тотчасъ узналъ почеркъ Джени. Онъ взялъ въ руки свертокъ. Ему не для чего было его открывать. Онъ зналъ, что Джени возвращала ему сдѣланные ей подарки и изо всей силы бросилъ его въ дверь, выходившую въ курильню. Свертокъ попалъ въ косякъ и лопнулъ; изъ него посыпались книги, ноты, футляры съ драгоцѣнными вещами. Лоскутокъ бумаги упалъ къ его ногамъ. На немъ рукою Джени были написаны слѣдующія слова:

«Прощайте навсегда. Вы не поняли меня; я не поняла васъ».

Вольтеръ сложилъ бумажку, поцѣловалъ ее и спряталъ въ бумажникъ, гдѣ уже сохранялся локонъ каштановыхъ волосъ.

— Да, она не поняла меня, но я понялъ ее, промолвилъ онъ съ отчаяніемъ.

Онъ сѣлъ за обѣдъ, но не могъ ѣсть; онъ закурилъ сигару к думалъ успокоиться за стаканомъ грога.

Онъ не привыкъ къ горю. Онъ родился съ серебрянной ложкой во рту. Богатство его дяди, которое должно было перейти къ нему, дѣлало его будущность радужной. Онъ зналъ, что дядя не любилъ женщинъ, и что ему было все равно, на комъ бы онъ ни женился. Но дѣвушка, на которой остановился его выборъ, не хотѣла его знать; это было жестоко, и несправедливо. Но если Джени думала, что она такъ легко отъ него отдѣлается, то она ошибалась.

Какъ бы то ни было, ему не сидѣлось дома. Онъ имѣлъ нѣсколько приглашеній на вечеръ, но ни въ одномъ изъ этихъ домовъ онъ не увидитъ Джени, а видѣть, разговаривать и танцовать съ другими молодыми дѣвушками онъ не былъ въ состояніи. Онъ пошелъ въ клубъ, который его выбралъ въ члены только за нѣсколько дней передъ тѣмъ. Въ сѣняхъ онъ встрѣтилъ судью, который уѣзжалъ послѣ обильнаго обѣда и еще болѣе обильныхъ возліяній, потому что лицо его было багровое.

— Поѣдемъ со мной, Вильсонъ, сказалъ онъ, съ трудомъ произнося слова: — поѣдемъ. Въ Паркъ-Скверѣ весело. Я довезу въ каретѣ.

— Гдѣ вашъ братъ? спросилъ Вольтеръ.

— Развѣ я стражъ брата моего? А что случилось, Вольтеръ?

— Домъ управляющаго пустъ и всю мебель вывезли, произнесъ Вольтеръ, провожая судью до кареты.

Судья остановился.

— Небо услышало мои молитвы, промолвилъ онъ: — все мнѣ удается. Фирма сохранитъ тысячи и тысячи фунтовъ. Онъ просто дуракъ. Мы никогда болѣе о немъ не услышимъ. До свиданія.

Вольтеръ Вильсонъ прошелъ въ билліардную, въ которой было иного фрачниковъ, говорившихъ очень громко.

— А вотъ и другая половина фирмы, воскликнулъ здоровенный собственникъ угольныхъ копей: — и эта половина трезвая. Вильсонъ! съиграемъ партію. Здѣсь никто не въ состояніи держатъ кій въ рукѣ.

Это было справедливо. Большинство присутствующихъ составляли представители желѣзной и каменноугольной промышленности, которые всегда поощряли крѣпкіе напитки.

Вольтеръ сыгралъ партію очень отчетливо, выигралъ два золотыхъ и сѣлъ къ одному изъ боковыхъ столиковъ.

Говоръ въ билліардной былъ оглушителенъ. Одинъ старикъ уже занесшій ногу въ могилу, разсказывалъ другому старику о ножкахъ новой танцовщицы.

Въ группѣ изъ пяти или шести человѣкъ разсказывали со смѣхомъ послѣднюю скандальную исторію думсайдской свѣтской хроники.

Вольтеръ вышелъ на улицу болѣе мрачный, чѣмъ прежде. Но не успѣлъ онъ сдѣлать нѣсколькихъ шаговъ, какъ его окликнулъ мужской голосъ изъ проѣзжавшаго мимо кэба.

— Вильсонъ, это вы?

Кэбъ остановился, Вильсонъ сѣлъ въ него и оба товарища поѣхали въ одинъ изъ лумсайдскихъ кафе-шантановъ, гдѣ золотая молодежь убивала время и деньги.

При самомъ входѣ въ театральную залу былъ устроенъ буфетъ. за которымъ торговали златокудрыя сирены. Вильсонъ присоединился къ группѣ знакомыхъ молодыхъ людей, которые, стоя у буфета, пили шампанское. Онъ также сталъ пить и вскорѣ все затанцовало въ его глазахъ. Этотъ кутежъ, въ виду всей публики, бывшей въ залѣ и обращавшей болѣе вниманія на веселящуюся молодежь, чѣмъ на то, что происходило на сценѣ, продолжался довольно долго. Потомъ кутилы перешли въ другой буфетъ за сценой, въ актерскомъ фойе, и тамъ уже разгулъ достигъ послѣдней степени. Шампанское лилось рѣкой. Танцовщицы въ легкихъ костюмахъ порхали отъ одного юноши съ другому; пили и цѣловались, цѣловались и пили. Вольтеръ, по примѣру другихъ, посадилъ себѣ на колѣни какую-то толстую сирену съ блестящими черными глазами, шепталъ ей что-то, хотя языкъ его едва повертывался. Но вотъ раздался звонокъ; танцовщицы убѣгаютъ на сцену, опустошивъ кошельки разгулявшейся молодежи.

Вольтера привезли въ эту ночь домой совершенно пьянаго.

— Ну, дофинецъ… Что же стачка? Что святое дѣло человѣчества? Какъ вы поживаете?

Этими словами встрѣтилъ Габріель Изгнанникъ вошедшаго въ его кабинетъ Абеля Дюрайда.

— Но я вижу въ васъ большую перемѣну, Абель, продолжалъ онъ: — я жму не мозолистую трудовую руку. Ваши сапоги, вашъ сюртукъ, ваша жилетка, вашъ галстухъ, вашъ воротникъ, ваши волосы!.. О, Абель Дюрайдъ, вы болѣе не работникъ! Что съ вами случилось?

Абель былъ немного озадаченъ этимъ пріемомъ. На немъ была дѣйствительно новая одежда, которую онъ купилъ послѣ поцѣлуя Нелли. Въ этой одеждѣ не было ничего особеннаго, только она не была одеждой рабочаго.

— Я ушелъ съ завода, отвѣчалъ онъ.

— А!

— Да; управляющаго Гована прогнали и на его мѣсто назначили молодого Вильсона. Я и ушелъ.

— Стачка еще не началась?

— Нѣтъ.

— Но вы не можете бросить дѣло вашихъ товарищей, дѣло человѣчества?

— Я и не брошу.

— Гм! Гм! произнесъ Габріель, пристально осматривая Абеля съ головы до ногъ.

— Вамъ не нравится моя одежда?

— Нѣтъ, ни мало, но кровь Дюрайдовъ, какъ говоритъ ваша женевская библія, текла, въ продолженіи цѣлыхъ вѣковъ, въ жилахъ людей, преданныхъ честному труду. Они работали руками и не наживали денегъ инымъ путемъ. Вы надѣли суконный сюртукъ, Абель! Фи! Вы будете коммерческимъ агентомъ и станете продавать дешевый товаръ за дорогую цѣну. Вы наживете денегъ болѣе, чѣмъ слѣдуетъ одному человѣку. Вы сдѣлаетесь богачемъ и я возненавижу васъ. Абель, не огорчайте меня! У васъ есть свое дѣло, служите ему, умрите за него, но не богатѣйте, не вносите денегъ въ банкъ.

— У меня были лишнія деньги и я купилъ себѣ эти обновки, отвѣчалъ Абель.

— Трудъ нуждается въ такихъ людяхъ, какъ вы, продолжалъ Габріель.

— Но я полагаю, что человѣкъ, имѣющій вліяніе на другихъ, долженъ думать о своей внѣшности. Рабочимъ все равно, какъ я одѣтъ; но я теперь имѣю дѣло съ людьми другого рода. Всѣ вожаки рабочихъ союзовъ одѣты такъ, какъ я теперь одѣваюсь. Они считаютъ недостаткомъ уваженія къ себѣ, если у ихъ товарищей не чистая рубашка и не новый сюртукъ. Можетъ быть, это глупо, но я потерялъ бы часть своего вліянія, еслибъ не сдѣлалъ уступки въ такихъ мелочахъ — изъ нелѣпаго пристрастія къ ливреѣ бѣдности.

— Вы, англичане, всегда такъ разсуждаете, но я съ вами не согласенъ. Впрочемъ, не будемъ объ этомъ говорить. Увидавъ васъ въ новой одеждѣ, я испугался. Я подумалъ, что какая-нибудь женщина покорила ваше сердце. Но это не правда? прибавилъ онъ, смотря ему прямо въ глаза.

— Но отчего-жь бы мнѣ не отдать своего сердца женщинѣ?

— Гугенотъ, вы продали свою душу чорту!

— Вы ошибаетесь, г. Изгнанникъ. Я ушелъ съ завода, поступилъ въ секретари союза котельщиковъ съ жалованіемъ семидесяти фунтовъ въ годъ и одѣваюсь соотвѣтственно моему новому мѣсту. Не забывайте, что въ настоящую критическую минуту рѣшается судьба тридцати тысячъ человѣкъ и руководителямъ такого движенія надо быть политичными.

Габріель сварилъ кофе, розлилъ его въ фарфоровыя чашки, прибавивъ себѣ коньяку, полученнаго имъ прямо изъ Бордо.

— Довольствуйтесь любовью народа, гугенотъ, сказалъ онъ: — вы должны спасти цѣлый классъ, а слѣдовательно, оказать услугу всему человѣчеству. Никакая красавица не должна быть вамъ помѣхой при достиженіи вашей великой цѣли.

— Я знаю очень мало женщинъ.

— Тѣмъ лучше. Будьте вѣрны своему дѣлу, любите народъ; этой любви довольно.

— Люди въ моемъ положеніи несчастливы въ своей любви, сказалъ Абель: — но я думаю…

— Не думайте, гугенотъ. Если вы начнете думать, то вы пропащій человѣкъ, и я буду убѣжденъ, что вы стали франтить изъ любви къ женщинѣ.

— Я думаю, еслибъ человѣку позволили любить…

— Позволили! Неужели вы думаете, что женщина откажется отъ какой бы то ни было любви. Это ихъ пища, онѣ живутъ и умираютъ любовью. Онѣ рождены для любви и только на это и способны. Перемѣнимъ разговоръ.

— Вы не любите женщинъ и несправедливы къ нимъ, отвѣчалъ Абель, машинально взявъ въ руки тетрадку, лежавшую на стулѣ.

На заглавномъ листѣ этой тетрадки было написано: «Маргарита Гованъ», а послѣдующіе листы были исписаны самымъ непозволительнымъ почеркомъ.

— Положите тетрадку, сэръ! воскликнулъ гнѣвно Габріель: — это ученическія упражненія дочери желѣзнаго заводчика. Вы видите, она дурно пишетъ и по-англійски, и по-французски. Я, право, не хотѣлъ васъ обидѣть, Абель, но меня сердитъ писанье моей ученицы.

— Могу я еще посмотрѣть? спросилъ Абель.

— Къ чему? Впрочемъ, почему же вамъ и не посмотрѣть, произнесъ французъ, передавая тетрадку Абелю, которому было пріятно видѣть почеркъ сестры его Нелли. — Да что вы, англичане, толкуете о любви! прибавилъ онъ съ жаромъ.

— Я не говорилъ ни слова, отвѣчалъ Абель, кладя тетрадку на прежнее мѣсто.

— Вы вѣчно живете въ облакахъ тумана и дыма. Ваши улицы скучныя, холодныя; ваша жизнь однообразная, приличная. Вы думаете только о деньгахъ. Гдѣ вамъ любить, бездушные лицемѣры! Вы можете жениться и рождать дѣтей, но любовь — это изысканный цвѣтокъ здоровья. красоты, природы. Поѣдемъ со мною, гугенотъ, на югъ, въ Дофине. Тамъ мы утолимъ жажду въ томъ же источникѣ, изъ котораго пили ваши отцы. Вы увидите лазурное небо, которое одно только можетъ родить любовь. Мы будемъ гулять съ вами по берегу Авара, подъ тѣнью тополей и любоваться плавающими по рѣкѣ лебедями. Вотъ Марія и Маргарита смотрятъ на насъ блестящими глазами и исчезаютъ въ виноградникахъ. Слѣдуйте за ними, гугенотъ; кровь у васъ юная, кипучая. Марія васъ ждетъ. Ѣдемъ въ виноградники Дофине.

И Габріель, подбѣжавъ къ полкѣ съ книгами, взялъ сочиненія Валлона и прочелъ нѣсколько строфъ.

— Такъ вы мнѣ позволяете любить? спросилъ Абель, когда Габріель возвратился къ своему кофе.

— Прекратимъ этотъ разговоръ и не будемъ никогда говорить о любви.

Но когда ушелъ Абель, то онъ съ любовью сталъ впиваться въ каждую букву, написанную Маргаритой Гованъ; а Абель, идя домой, сдѣлалъ большой крюкъ, чтобъ только пройти подъ окнами Нелли.

Мистрисъ Гованъ сидѣла въ своемъ будуарѣ, гдѣ она теперь проводила большую часть дня, лежа на кушеткѣ. Благодаря своему невѣжеству, она не могла помогать дочерямъ въ ихъ занятіяхъ, а Макнабъ и поваръ отняли у нея все хозяйство, такъ что ей оставалось только дремать въ будуарѣ. Но въ послѣднее время Магги часто сидѣла съ нею, задавая такіе вопросы о любви и брачной жизни, на которые она часто затруднялась отвѣчать.

— Полно, Магги, сказала она: — пойди лучше играть на фортепіано и не думай о мужчинахъ. Кто это? Если это лакей, то скажи, что меня нѣтъ дома.

Но послышавшіеся въ сосѣдней комнатѣ шаги оказались шагами судьи.

— А! Маргарита здѣсь! произнесъ онъ, взявъ ее за подбородокъ, и молодая дѣвушка удалилась, оставивъ мужа и жену наединѣ: — ну, жена, продолжалъ онъ, разваливаясь въ креслахъ: — какъ ты думаешь, любитъ Елена Вольтера Вильсона?

— Я думаю, что любитъ, судья, но она очень скрытна и ничего мнѣ не говорила.

— Ты никогда ничего не знаешь! это не годится, ты должна знать и передавать мнѣ все, что онѣ думаютъ и чувствуютъ. Если ты этого не сдѣлаешь, то кто же сдѣлаетъ? Я полагалъ, что самъ добьюсь чего нибудь отъ Елены, но она стала какая-то непонятная. Я думалъ, однако, что вы, женщины, понимаете другъ друга.

Мистрисъ Гованъ ничего не отвѣчала.

— Я былъ бы очень радъ, еслибъ между Еленой и Вольтеромъ ничего не было. Онъ прекрасная партія для Маргариты, а для Елены у меня другіе планы. Маргарита будетъ славной женой для Вольтера, а Елена найдетъ себѣ жениха и получше. Она достойна занять мѣсто въ первомъ лондонскомъ обществѣ и выйти замужъ за лорда. Я рѣшилъ быть черезъ нѣсколько лѣтъ мэромъ Лумсайда и мнѣ было бы съ руки, чтобъ Елена вышла замужъ за человѣка съ титуломъ и вліяніемъ, который открылъ бы мнѣ доступъ въ аристократію. Денегъ у меня довольно; мое состояніе удвоится и утроится безъ моихъ хлопотъ. Я теперь желаю положенія въ свѣтѣ. Что жь ты ничего не скажешь?

— Мнѣ кажется, что Нелли теперь только думаетъ о своемъ дядѣ и кузинѣ. Она выплакала всѣ глаза при ихъ отъѣздѣ.

— Тѣмъ лучше. Пусть ее не думаетъ о бракѣ, пока я не найду ей хорошаго жениха. Послушай, жена, всѣ мои планы удались. Ты знаешь лучше другихъ, сколько энергіи и труда я потратилъ на очистку трущобъ. За все это достойной наградой могла бы служить хвалебная статья въ «Вечернемъ Лучѣ». Нечего сказать, редакторъ этой газеты талантливый человѣкъ. Но я еще получилъ пятьдесятъ тысячъ фунтовъ за нѣсколько домовъ, которые случайно купилъ передъ тѣмъ, какъ муниципалитетъ рѣшилъ ихъ сломать. Точно Провидѣніе взяло меня за руку и сказало: «Андрю Гованъ, ваши труды на пользу бѣдныхъ заслуживаютъ награды, вотъ вамъ чекъ на пятьдесятъ тысячъ; да послужатъ онѣ источникомъ счастія для вашей семьи».

Тысячи уже перестали имѣть цѣну въ г��азахъ мистрисъ Гованъ и она только со страхомъ ожидала, чтобъ эти деньги не наложили на нея новыхъ обязанностей. Она въ этомъ не ошиблась.

— А какъ ты думаешь, что я сдѣлалъ съ этой наградой за мою филантропію? — Я купилъ замокъ!

— Чтобъ жить въ немъ, судья?

— Еще бы. Чѣмъ я хуже Милибагса, который купилъ замокъ лорда Ильза, и Шугарстика, построившаго замокъ на горѣ, которая досталась ему задаромъ отъ герцога Адена. Замокъ будетъ очень кстати мнѣ, когда я буду мэромъ.

— А гдѣ онъ?

— Въ долинѣ Кильвинъ; это старинное зданіе, соединяющее всѣ стили и изстари принадлежавшее лордамъ Ваучъ. Видъ на Кампертанскія горы удивительный; есть зимній и лѣтній садъ, а въ шести миляхъ море и наша яхта. Кажется, хорошо? Что же, ты рада?

— Я боюсь.

— Жена владѣльца Кильвинскаго замка не должна ничего бояться. Да и бояться нечего. Земледѣліе такъ упало, благодаря ввозу американскаго хлѣба, что я могу скупить помѣстья всѣхъ сосѣдей — Эдмонстоновъ, Стюартовъ и Камбелей. Одинъ потомокъ древнихъ владѣльцевъ замка просилъ оставить его сторожемъ у воротъ. Это знаменіе времени. Такъ и слѣдуетъ. Теперь царитъ аристократія ума. Но я желалъ бы, чтобъ ты немного привыкла къ своему высокому положенію.

— Мнѣ трудно сразу…

— Ну, ну, постарайся. А насчетъ дѣвченокъ помни. Маргарита выйдетъ замужъ за Вольтера. Онъ покладистый человѣкъ и спорить не станетъ.

— Маргарита въ послѣднее время задавала мнѣ такіе вопросы, что она, должно быть, влюблена.

— Чортъ возьми, въ кого? Это нестерпимо! Позови ее. Я сейчасъ у нея все разузнаю.

Спустя нѣсколько минутъ, Магги вошла въ комнату съ книгой.

— Что я слышу о тебѣ? воскликнулъ гнѣвно судья.

— Она ничего не сдѣлала дурного, замѣтила мать.

— Что такое? спросила Магги, бросая на отца вызывающій взглядъ.

— Какого ты себѣ завела любовника?

Магги поблѣднѣла и взглянула на мать.

— Я никогда не говорила, что у нея любовникъ, сказала мистрисъ Гованъ.

— На колѣни, обѣ на колѣни! воскликнулъ судья, внѣ себя отъ гнѣва: — и молите Бога, чтобъ онъ васъ простилъ.

Мать и дочь повиновались, а судья, обращаясь къ «престолу милосердія», осыпалъ ихъ укоризнами, словно онѣ были карманными воровками. Потомъ, запугавъ ихъ адомъ и вѣчными муками, онъ спокойно вышелъ изъ комнаты.

Исчезновеніе Томаса Гована и его дочери легло камнемъ на душу Нелли. День за днемъ она ждала письма отъ Дженни и, за не полученіемъ отъ нея вѣсточки, наконецъ, повѣрила словамъ судьи, что она уѣхала съ отцомъ въ Америку. Ей было грустно думать, что такъ горячо любимая ею кузина уѣхала, не простясь; дядю она ни въ чемъ не винила, зная, что его голова всегда полна новыми изобрѣтеніями. Но она не давала покоя своими вопросами отцу, который, наконецъ, выйдя изъ терпѣнія, воскликнулъ:

— Я бы желалъ, чтобъ ты и Вольтеръ перестали заботиться о моемъ братѣ: — онъ, кажется, не малолѣтній и въ состояніи самъ заботиться о себѣ. По всей вѣроятности, онъ теперь уже въ Америкѣ. Фирма Бериманъ и Фиске въ Новомъ Орлеанѣ нуждались именно въ такомъ человѣкѣ. Томасъ зналъ объ этомъ и, вѣроятно, сошелся съ ихъ агентомъ. Вотъ почему онъ и уѣхалъ такъ поспѣшно. Но во всякомъ случаѣ ему не слѣдовало такъ поступать со мною, послѣ всего, что я сдѣлалъ для него; впрочемъ, онъ всегда отличался неблагодарностью.

Послѣ этого Нелли никогда болѣе не говорила съ отцомъ о дядѣ; она чувствовала, что съ нѣкоторыхъ поръ ихъ отдѣляетъ другъ отъ друга непроницаемая стѣна; она сожалѣла объ этомъ, но не могла пробить бреши въ этой стѣнѣ. Впрочемъ, тревожное состояніе Нелли объяснялось не однимъ исчезновеніемъ дяди и Джени. Она не видѣла и ничего не слыхала объ Абелѣ Дюрайдѣ. Вольтеръ Вильсонъ сказалъ ей, что онъ ушелъ съ завода, но ему не было извѣстно, куда онъ дѣвался. А сама она не могла наводить о немъ справокъ. Сердце у нея сжималось при мысли, что онъ, можетъ быть, уѣхалъ съ ея дядей, что онъ будетъ постоянно находиться въ обществѣ Джени, заботиться объ ея комфортѣ и т. д.

Размышляя такимъ образомъ, она однажды сидѣла у окна гостинной, выходившей на маленькій дворикъ, гдѣ весело чирикали воробьи, какъ вдругъ какая-то фигура быстро спустилась съ крыши по лѣстницѣ, приставленной къ стѣнѣ. Нелли вздрогнула.

— Какъ я глупа! подумала она: — это игра разстроеннаго воображенія. Это не можетъ быть онъ.

Однако, она встала, затворила всѣ двери и выглянула изъ окна. Спустя минуту, передъ ней показалась голова, а потомъ лицо и плечи Абеля Дюрайда.

— Абель, сказала она: — какъ вы попали сюда?

— Я принесъ вамъ кое-что, отвѣчалъ Абель: — и хотѣлъ попросить у васъ прощенія за мою…

— Что это? спросила Нелли, поднимая брошенное на подоконникъ письмо.

Въ ту же минуту въ дворикѣ послышался шумъ и Абель быстро взлѣзъ на крышу.

— Онъ убьется, подумала Нелли, съ ужасомъ смотря то внизъ. то вверхъ: — какъ ногу я читать письмо, когда онъ каждую минуту подвергается такой опасности.

Но все-таки она распечатала письмо и прочла: "Милая Нелли, я увѣрена, что твой отецъ перехватываетъ мои письма, иначе ты непремѣнно побывала бы у насъ. Поэтому, я не стану болѣе посылать писемъ по почтѣ. Это письмо ты получишь отъ Абеля Дюрайда. Онъ хорошій человѣкъ и ведетъ борьбу съ твоимъ отцомъ, почему я и считаю его своимъ другомъ. Онъ говоритъ, что не считаетъ противнымъ своимъ правиламъ оказать услугу тебѣ. Не плати ему денегъ, онъ не такой человѣкъ.

"Мы съ отцомъ поселились въ хорошенькомъ уголкѣ, въ концѣ парка, на берегу рѣки. Нашъ коттэджъ выходитъ на юго-западъ и у насъ цѣлый день солнце, а вокругъ все цвѣты. Отецъ смотритъ за тѣмъ, чтобъ люди не бросались въ рѣку и чрезвычайно поправился. Онъ выстроилъ за домомъ мастерскую и работаетъ надъ новымъ усовершенствованіемъ въ котлахъ. Онъ объяснилъ свое изобрѣтеніе Абелю Дюрайду и тотъ говоритъ, что оно убьетъ всѣ старые котлы и принесетъ богатство отцу, если только сохранить это въ тайнѣ. Поэтому, не проболтайся никому.

«Пріѣзжай къ намъ, потому что я не буду счастлива, пока не прощу тебя и ты не простишь меня. Видаешь ли ты новаго управляющаго? И правда ли, что онъ женится?»

Голова Абеля снова показалась передъ окномъ.

— Я взялся за товарища починить водосточныя трубы на вашемъ домѣ, сказалъ онъ. — Это была единственная надежда васъ увидать. Я былъ все это время самый несчастный человѣкъ.

— Вамъ не надо быть несчастнымъ, отвѣчала Нелли, вспыхнувъ: — я уже давно вамъ простила. Не думайте объ этомъ.

— Какъ мнѣ не думать, произнесъ Абель, страстно смотря на нее: — я сдѣлалъ дерзость и воспользовался тѣмъ, что оказалъ вамъ маленькую услугу. Но повѣрьте, я самъ себя не помнилъ; но теперь, я буду спать спокойно.

— Я никогда не сердилась и никогда не раскаявалась, промолвила нѣжно Нелли.

— Да благословитъ васъ Господь за эти добрыя слова.

— Вы ушли съ завода. Зачѣмъ?

— Не знаю. Мой другъ, Изганникъ, говоритъ, что я влюбленъ и что стыжусь честнаго труда. Можетъ быть, онъ правъ; я теперь работаю не на заводѣ, а въ своей конторѣ.

— Вы не рабочій, и вскорѣ разбогатѣете въ вашей конторѣ.

— Въ моей конторѣ не разбогатѣешь. Я всегда буду бѣднымъ.

— Я люблю бѣдность. Поднимитесь по лѣстницѣ и слушайте.

Нелли сѣла къ фортепіано и запѣла любимую пѣснь Абеля.

— Ну, теперь уходите, а то насъ увидятъ, сказала она, возвращаясь къ окну.

— Еще минуту, отвѣчалъ Абель тономъ пламенной мольбы: — говорятъ, что вы имѣете большое вліяніе на вашего отца.

— Имѣла, промолвила со вздохомъ Нелли.

— Постарайтесь подѣйствовать на него въ интересахъ трехъ тысячъ рабочихъ и восьмнадцати тысячъ душъ, которые уполномочили меня быть ихъ представителемъ. Скажите, какъ преданно будутъ служить ему…

Въ эту минуту Абель неожиданно исчезъ. Его пламенная рѣчь была прервана появленіемъ въ дворикѣ Макнаба, который,

(Продолжения не последовало, поскольку «Отечественные Записки» были закрыты)