Законы стиха русского народного и нашего литературного… (Голохвастов)/ДО

Сущность обыденной рѣчи, прозы — логическое сочетаніе словъ; сущность поэтической рѣчи, стиха — сочетаніе словъ логическое и вмѣстѣ музыкальное.

Простая прозаическая рѣчь также естественно-необходима человѣку какъ и хлѣбъ насущный; но, — не о хлѣбѣ единомъ живъ будетъ человѣкъ, — и гармоническая рѣчь стихотворная всегда была, есть и будетъ его живою, душевною потребностью.

Какъ у каждаго самобытнаго народа есть свой языкъ, — для чего необходима кромѣ общей еще и частная, своя логика, — такъ есть и своя музыка; а при своей логикѣ и музыкѣ должно и логико-музыкальное сочетаніе слово выйти свое; у самобытнаго народа долженъ и стихъ быть свой.

Но столь же свой, ни болѣе ни менѣе, какъ и языкъ и музыка. И что, слѣдовательно, общаго въ языкахъ и музыкѣ всѣхъ народовъ? то же непремѣнно есть и должно оказаться общаго и въ стихѣ Ильи Муромца, Эдды, Иліады, Магабараты, Псалмовъ…. А именно что же? Все то почему стихъ есть стихъ; какъ и между березой и пальмой общаго все то почему дерево есть дерево.

Сколь ни многочисленны и своеобразны характерныя видоизмѣненія стиха по народамъ и по вѣкамъ, идеалъ всегда и про всѣхъ одинъ: прямое совершенство, именно этого основнаго и вѣчнаго, а никакъ не относительное совершенство временнаго, мѣстнаго и пожалуй произвольнаго.

Въ чемъ же прямое совершенство логическаго и вмѣстѣ музыкальнаго сочетанія словъ; или, короче, какой идеалъ стиха? Конечно тотъ стихъ коего оба элемента, какъ логическій такъ и музыкальный, являются каждый во всей своей силѣ и оба въ полной между собой гармоніи.

Достичь идеала не дано человѣку; но относительная близость къ идеалу и есть, по моему, единственный вѣрный критерій котораго надлежитъ держаться будетъ ли рѣчь о своемъ или чужомъ стихѣ.

Въ постоянномъ сравненіи съ русскимъ народнымъ стихомъ буду я держать современный стихъ нашихъ, а вмѣстѣ и нѣмецкихъ писателей, отъ нихъ перенятый и введенный въ нашу литературу Ломоносовымъ. Называется стихъ у насъ, нѣсколько сбивчиво: обыкновенно тоническимъ, но Востоковъ зоветъ его метрическимъ, а Классовскій тонико-метрическимъ; тоническимъ же они, а также Даль, называютъ русскій народный стихъ, отличая его, хотя и весьма неопредѣленно, отъ нынѣшняго литературнаго стиха нашего.

Согласно общепринятому употребленію я буду называть греко-латинскій стихъ, если случится о немъ упомянуть, метрическимъ; современный же литературный нашъ и нѣмецкій — тоническимъ. Народный стихъ самъ себѣ имя русскій.

Не столь постоянно какъ современный, тоническій, во гдѣ придется, буду брать въ сравненіе и прежній, первый литературный стихъ нашъ, лѣтъ за сто до Ломоносова перенятый нашими писателями отъ польскихъ, а ими усвоенный изъ латинской Европы. Этотъ, съ Ломоносова отставной у насъ стихъ, называется силлабическимъ.

Изучить и опредѣлить всѣ развитыя Русскимъ народомъ эпическія и лирическія формы стиха — дѣло, мнѣ кажется, едва ли еще исполнимое, за неимѣніемъ, по нѣкоторымъ отраслямъ эпической и особливо лирической народной поэзіи, удовлетворительныхъ сборниковъ, хорошо составленныхъ и вѣрно записанныхъ. Но угадать основные законы, общіе всѣмъ нашимъ стихотворнымъ формамъ, и указать примѣненіе этихъ законовъ пока къ одной, но, по счастію, самой совершенной изъ стихотворныхъ формъ Русскаго народа, къ главной былинной формѣ, — вотъ что, кажется мнѣ, возможно и теперь уже, благодаря послѣднему, истинно замѣчательному труду покойнаго А. Ѳ. Гильфердинга, его изъ ряду вонъ богатому и отлично, впервые надежно записанному сборнику Онежскихъ былинъ. Въ поддержку и въ дополненіе при этихъ указаніяхъ можетъ съ большою пользой послу жить почти одновременно появившійся и тоже чрезвычайно удачно записанный сборникъ Е. И. Барсова: Причитанья сѣвернаго края^[1].

Затѣмъ уже если придется обращаться къ старшимъ, по времени изданія, сборникамъ Рыбникова, Кирѣевскаго, Кирши Данилова, то развѣ отрицательно, дабы сличать результаты хорошаго и плохаго способовъ записыванія народнаго стиха.

Что я называю надежно-записаннымъ и почему ставлю сборникъ Гильфердинга въ этомъ, какъ впрочемъ и во всѣхъ отношеніяхъ, такъ исключительно высоко надъ остальными, лучше всего объяснить выпиской изъ разказа самого собирателя о томъ какимъ способомъ записывался имъ этотъ сборникъ.

«Абрамъ Евтихіевъ», говоритъ Гильфердингъ, «сталъ мнѣ пѣть свои былины, уже извѣстныя мнѣ по изданію г. Рыбникова, и слѣдя за ними по печатному тексту, я былъ пораженъ разницей не въ содержаніи разказа, а въ стихѣ. Въ печатномъ текстѣ стихотворное строеніе выражается только дактилическимъ окончаніемъ стиха; внутри же стиха никакого размѣра нѣтъ. Когда же пѣлъ Абрамъ Евтихіевъ, то у него ясно слышался не только музыкальный кадансъ напѣва, но и тоническое стопосложеніе стиха. Я рѣшился записать былину вновь; сказатель вызвался сказать мнѣ ее „пословесно“ безъ напѣва и говорилъ что онъ уже привыкъ „пословесно“ передавать свои былины тѣмъ которые прежде ихъ у него „списывали“. Я началъ „списывать“ былину о Михайлѣ Потокѣ; размѣръ исчезъ, выходила рубленая проза въ родѣ той какою эта былина напечатана была въ Олонецкихъ Вѣдомостей и потомъ перешла въ Сборникъ Рыбникова. Я попытался было переправить эту рубленую прозу въ стихъ, заставивъ сказателя вторично пропѣть ее, но это оказалось неисполнимымъ, потому что сказатели каждый разъ мѣняютъ нѣсколько изложеніе былины, переставляютъ слова и частицы, то прибавляютъ, то опускаютъ какой-нибудь стихъ, то употребляютъ другія выраженія. Прислушиваясь нѣсколько дней къ первымъ встрѣчнымъ сказателямъ и напрасно пробившись съ ними чтобы записать былину совершенно вѣрно, съ соблюденіемъ размѣра какимъ она поется, я попробовавъ пріучить своего спутника-рапсода пѣть, а не пересказывать только словами былину съ такою разстановкой между каждымъ стихомъ чтобы можно было записывать. Это было легко растолковать Абраму Евтихіеву, и я рѣшился записать вновь его былины. Напѣвъ поддерживалъ стихотворный размѣръ, который, при передачѣ сказателемъ былины словами, тотчасъ исчезаетъ отъ пропуска вставочныхъ частицъ и сліянія двухъ стиховъ въ одинъ, и былина вышла на бумагѣ такою какъ она дѣйствительно была пропѣта. Тотъ же пріемъ употреблялъ я въ послѣдствіи и со всѣми другими сказателями, и онъ мнѣ удавался почти всегда.» {}

При этомъ Гильфердингъ внимательно отмѣчалъ всѣ, или по крайней мѣрѣ очень многія, необычныя ударенія въ словахъ, не какія-нибудь областныя, мѣстныя, — это бы намъ не важно, -а явно произвольныя авторскія ударенія, измѣняемыя очевидно стиха ради; ибо, напримѣръ, два раза сряду въ одномъ и томъ же словѣ ударяетъ пѣвецъ разъ на такой-то слогъ, другой разъ на другой:

Ты зачѣмъ меня несчастнаго спородила

Спородила бы, родитель моя матушка.

(Калининъ, въ былинѣ о Добрынѣ).

Когда будешь ты на матушкѣ святой Руси,

Да и будешь когда у князя у Владиміра.

(Рябининъ, въ былинѣ о Дюкѣ).

Легко намъ читать у Пушкина и безъ означенныхъ удареній, не запинаясь:

Глазами страшный призракъ мѣрилъ

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Богатыря призракъ огромный.

Законы тоническаго стиха мы заучивали еще въ классной, а къ четырехстопному ямбу Руслана и Людмилы привыкли еще съ дѣтской. Но представьте себѣ что вы про ямбическій размѣръ знаете столько же сколько наши теоретики, не исключая и новѣйшихъ, знаютъ про размѣръ былиннаго и вообще русскаго стиха, то-есть въ сущности ничего, а надобно вамъ найти схему этихъ двухъ стиховъ Пушкина. Вы ударяете по обыкновенному, да какъ и самъ Пушкинъ въ первомъ стихѣ ударялъ, и схема втораго стиха выходитъ у васъ

Богатыря пр''изракъ огромный

U U U --, — U, U — U

опредѣляя по удареніямъ, трехстопная, изъ пэона четвертаго (U U U --), хорея (-- U) и амфибрахія (U — U); или, пожалуй, изъ пэона четвертаго (U U U --), дактиля (-- U U) и хорея (-- U). Не зная секрета, то-есть особаго про этотъ случай, произвольнаго авторскаго ударенія, возможно ли въ этихъ, сплошь разношерстыхъ стопахъ, безъ единой ямбической столы, угадать размѣръ такой же какъ и предыдущаго стиха, ямбическій? Не угадать конечно было бы слишкомъ наивно. Такъ вотъ вамъ примѣръ какъ и кто можетъ не угадать и къ какимъ выводамъ придти чрезъ то.

В. И. Классовскаго параллельное изложеніе версификаціи метрической (греко-латинской), силлабической (французской и нашей до-Ломоносовской) и, что я называю, тонической (современной нашей и нѣмецкой литературной), конечно одно изъ лучшихъ руководствъ у насъ по этому предмету.^[2] Ну, какъ, кажется, не отличить тоническаго стиха отъ силлабическаго, притомъ спеціалисту и знатоку дѣла? А вотъ что между тѣмъ говоритъ г. Классовскій: «Въ духовныхъ нашихъ училищахъ,^[3] силлабическая версификація держалась отчасти еще во времена Карамзина, какъ это доказывается существованіемъ хотя слѣдующей силлабической „эпиграммы“ и 1789 году.» В. И. Классовскій читаетъ съ обыкновенными удареніями во всѣхъ словахъ:

Какъ говоритъ Платонъ, надлежитъ всѣмъ внимать;

Когда онъ дѣйствуетъ, надлежитъ подражать,

и стихи въ самомъ дѣлѣ выходятъ силлабическіе. Но прочтите съ авторскимъ удареніемъ:

Какъ говоритъ Платонъ, надл''ежитъ всѣмъ внимать,

Когда онъ дѣйствуетъ, надл''ежитъ подражать,

Кто слушаетъ его, разумнымъ тотъ бываетъ;

Кто слѣдуетъ ему, тотъ Богу угождаетъ.

Выходитъ шестистопный ямбъ, тоническій стихъ, или тонико-метрическій, по номенклатурѣ Классовскаго. Единственная затѣмъ неправильность въ этомъ четверостишіи: первая стола перваго стиха, хорей вмѣсто ямба; хорей впрочемъ легкій, ибо большаго ударенія на словѣ какъ тутъ нѣтъ. Но вѣдь хореевъ да еще и сильныхъ иногда вмѣсто ямбовъ не оберетесь и у Пушкина:

Кто ни умрётъ, я всѣхъ убійца тайный:

Я ускорилъ Ѳеодора кончину,

Я отравилъ свою сестру-царицу.

Примѣръ разительный: стоило въ одномъ словѣ не лопасть на авторское удареніе и стихъ рѣшительно тоническій показался ему, да��и въ самомъ дѣлѣ сталъ въ его чтеніи, силлабическимъ. Такъ могъ бы прозою показаться и стихъ Пушкина, отдѣльно взятый и прочитанный съ обыкновенными удареніями:

Богатыря пр''изракъ огромный,

Или еще явнѣе:

Пустой и гибельный пр''изракъ,

вѣдь чистая проза.

Тоже и съ нашимъ народнымъ стихомъ. Всякому незнающему что иной разъ должно выговаривать спородила, или даже спородила, ибо выговаривается родил''а, и никогда не выговаривающему будёшь вмѣсто будешь, почти необходимо прійти къ убѣжденію къ какому и пришелъ К. С. Аксаковъ: «Наша русская пѣсня, то-есть народная, и именно богатырская, не есть, говоритъ онъ, опредѣленное стихотвореніе и не имѣетъ опредѣленнаго метра отдѣляющаго ее отъ прозы. Между русскою прозой и русскимъ стихомъ нѣтъ ярко проведеннаго рубежа, какъ то встрѣчается у другихъ народовъ^[4]. У нашего народа стиховъ собственно нѣтъ».^[5]

И въ самомъ дѣлѣ, если, напримѣръ, слѣдующія у него приведенныя цитаты^[6] читать какъ въ то время печатали, никакихъ удареній не означая, а читали, само собой разумѣется, все сплошь съ обычными, да еще съ литературно-обычными удареніями:

И на русскіе могучіе богатыр''и

Не бывать Ильѣ въ ч''истомъ полѣ побитому.

Нагулялся ты Добрыня во ч''истомъ полѣ.

А отъ меньшаго ему князю отвѣта нѣтъ.

А и жиловатъ собака не изорвется.

Въ самомъ дѣлѣ выходить, что «у нашего народа стиховъ собственно нѣтъ». Но конечно, если читать какъ теперь въ Гильфердинговомъ сборникѣ десятки и сотни разъ обозначены ударенья этихъ словъ:

И на русскіе могучіе богатыри

Не бывать Ильѣ въ чистомъ-полѣ побитому.

Нагулялся ты Добрыня во чистомъ-полѣ.

А отъ меньшаго ему княз''ю отвѣта нѣтъ.

А и жиловатъ собака не изорвется…

выходитъ совсѣмъ иное.

Гдѣ прежде и произнося слова по обыкновенному, мы какъ разъ нарушили бы стихъ и вычитали бы совершенную прозу:

А-й то не любо мнѣ мѣстечко подлѣ тебя.

Да подъ дорогимъ подъ зелёнымъ подъ стамётомъ,

теперь, по выставленнымъ знакамъ, наглядно узнаемъ какъ авторъ-народъ велитъ произносить эти стихи:

А-й то не-любо мнѣ м''ѣстечко подли-тебя.

(Въ был. Рябинина о Добрынѣ и Козариновѣ).

Да подъ дорогимъ подъ зеленымъ подъ стаметомъ.

(Въ был. Поромскаго о Чурилѣ).

И другія стихотворныя вольности нашихъ пѣвцовъ не менѣе авторскаго ударенія важныя въ стиховомъ разчетѣ, также пренебреженныя прежними собирателями, уловилъ и передаетъ намъ Гильфердингъ. Напримѣръ, сокращеніе гласной стиха ради:

Говорила паленица й горько плакала.

Услыхалъ е''го добрый конь да во чистомъ-полѣ.

Т''о онъ не ѣствушкой кормилъ ихъ да сахарною…

и обратное явленіе, возстановленіе краткой гласной, стиха ради, въ полную:

Вокругъ носика-то носа яицёмъ кати.

У него вѣдь есте много да князей-бояръ.

Да живетъ-то добрый мододецъ другой годъ.

Или удвоенье гласной, какъ восполненье окончаній въ прилагательныхъ:

Не видалъ ли ты ударивъ богатырскиихъ.

Дай кололъ бы ты его да копьемъ вострыимъ.

Это явленіе, столь важное въ слоговомъ разчетѣ стиха, передавалось изъ пятаго въ десятое и у прежнихъ собирателей, теперь у Гильфердинга, уловлено и передано, кажется, безуронно.

Въ сборникѣ Е. В. Барсова ударенія обозначены очень бѣдно; о сокращеніи и т. л.. гласныхъ и говорить нечего; удвоенья въ прилагательныхъ, что ни самыя обыкновенныя, и тѣ переданы съ неточностями, иногда разительными. Записывалъ Е. В. Барсовъ по старому способу, пословесно; къ тому же лучшія три четверти сборника записаны имъ отъ Ирины Ѳедосовой въ мастерской мужа ея, плотника, при шумѣ и стукѣ рабочихъ, какъ разказываетъ собиратель;^[7] да и сама Ирина то и дѣло развлекалась хозяйственными хлопотами. Ирина, по словамъ собирателя, — женщина лѣтъ 50, съ богатыми силами души и въ высшей степени поэтическимъ настроеніемъ. Тринадцати лѣтъ была она уже вопленицей, извѣстною по всему Заонежью. Я грамотой не грамотна, говоритъ собирателю сама про себя Ирина, — за то я памятью памятна. Гдѣ что слышала, пѣсню ли, сказку ли какую; пришла домой, все разказала, будто въ книгѣ затвердила. Съ малолѣтства любила я слушать причитанья. Разумѣется. Ирина, какъ и никто на свѣтѣ, не можетъ знать кѣмъ именно сочинены тѣ изъ ея причитаній отъ которыхъ такъ и обдаетъ васъ старо-древнимъ духомъ Руси еще дохристіанской. Но жаль что не доспросилъ собиратель у Ирины, не извѣстно ли ей кѣмъ сочинены новые эпизоды ея причитаній, а иногда а цѣлыя причитанья, напримѣръ, о томъ какъ мировой посредникъ притѣсненіями замучилъ и уморилъ сельскаго старосту^[8].

Мнѣ возразятъ: мировой посредникъ тутъ не просто ли слово новое; самый, же фактъ и личность чиновкика міроѣда вѣковѣчно давніе на Руси. Про какихъ подьячихъ, про какихъ тіуновъ нельзя было сказать того же что тутъ сказывается про мироваго посредника?

Но можно указать вамъ на другой фактъ изъ Ирининыхъ причитаній:^[9] у крестьянина упало съ лавки дитя и убилось до-смерти. Онъ боится

Не провѣдали-бъ судьи неправосудные

Про его бѣду-невзгоду про великую,

и бѣжитъ за совѣтомъ къ полу отцу духовному.

Уже нѣтъ да такова попа не видано,

даетъ попъ крестьянину рукописанье, будто дитятко хворало и было предъ смертію исповѣдано;

Уже этой онъ бумагой оправдается.

И точно, провѣдали: являются къ крестьянину разные «міроѣды голопузые» стращаютъ его да «полохаютъ»:

Донесемъ де мы начальству про то вышнему.

Не проняло и попово рукописаніе; драма завязалась было туго, но вдругъ:

Ты купи намъ полуштофъ да сладкой водочки,

Уже дай да золотой казны по надобью;

Тутъ повѣримъ мы попу отцу духовному,

Мы забросимъ всѣ дѣла да уголовныя.

И занавѣсъ опускается при появленіи полуштофа. Эта возможность судомъ начальства судить родителей за бѣду, за приключившееся по волѣ Божіей надъ ихъ дѣтищемъ, хоть даже за нерадѣніе ихъ о дѣтищѣ, — похоже ли это на древнюю Русь?

Убило крестьянина грозой^[10] въ полѣ, подъ деревомъ. Къ тѣлу приставили караулъ; дали знать становому. Въ ожиданіи пріѣзда начальства, «писаречковъ хитромудрыхъ и славныхъ лѣкарей», тѣло, какъ найдено, среди чиста-поля подъ курчавой деревиночкой, теперь въ щепы разломаной, къ сырой землѣ приклоненой, такъ и лежитъ:

Бѣла грудь его стрѣлой этой прострѣлена,

Ретиво сердце все молніей разорвано,

Бѣлы рученьки его да пораскинуты;

лежитъ безъ поминанія. А добрые люди наставляютъ между тѣмъ вдову покойника къ чему и какъ ей готовиться:

Будутъ патрошить надежную головушку,

По частямъ рѣзать по мелкіимъ кусочикамъ.

Какъ распорять его грудь да эту бѣлую,

Какъ повынутъ ты сердечушку ретливое;

У тебя тутъ у печальной у головушки

Обмирать да станетъ зяблая утробушка.

Ты послушай же, спорядная сосѣдушка:

Не жалѣй, бѣдна, любимоей покрутушки,

Заложи, снеси, крестьянину богатому;

Ты проси да золотой казны по надобью.

Запродай свою любимую скотинушку.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Какъ пріѣдутъ дохтара да славны лѣкари,

Ты сули имъ золотой казны по надобью;

Во-потай сули, безъ добрыхъ ты безъ людушекъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Чтобы придали ко матушкѣ сырой землѣ

Тѣлеса-то бы его да безъ терзанія.

Что посулъ бываетъ сильнѣе закона, это на святой Руси не новость, конечно. Но терзать, потрошить тѣлеса покойниковъ, то-есть вскрывать тѣла скоропостижно умершихъ, давно ли это на Руси, общеизвѣстный законъ, а не преступленіе неслыханное?

Очевидно, причитанія эти очень не древни. Почему же не быть причитанію и еще новѣй, про мировыхъ посредниковъ?

Кто же сочинялъ ихъ? Не сама ли Ирина?

Хотя и подъ шумъ и стукотню рабочихъ и среди хозяйственныхъ развлеченій самой Ирины, Е. В. Барсовъ все-таки записалъ отъ нея правильныхъ стиховъ ужь никакъ не менѣе чѣмъ Гильфердингъ съ голосу, отъ троихъ наилучшихъ пѣвцовъ своихъ, отъ Рябинина, отъ Калинина и отъ Фелонова.

Замѣчательно что одна изъ вопленицъ прямо заявила Е. В. Барсову^[11] что «словами причетовъ не скажешь, а въ голосѣ — гдѣ что берется, и складнѣе и жалобнѣе.» По ея мнѣнію, стало, не только форма, но и содержаніе страдаетъ отъ пословесной передачи. И все-таки Е. В. Барсовъ не лопалъ на Рильфердинговъ способъ записывать съ голоса. Но если и по старому способу результаты какимъ бы то ни было чудомъ дались отличные, то и слава Богу: сборникъ хорошо, а два лучше.

Причитанье у насъ вѣдь это въ сущности та же былина, только не про лицо извѣстное и не про личныя его похожденія, а про извѣстный типъ, про типическія съ нимъ событія и про типическія его отношенія къ роднымъ и ближнимъ. Причитанье не столько лирическій плачъ, сколько эпическое поминанье, сказаніе о житьѣ-бытьѣ и о смерти человѣка такого-то типа: священника, старосты, отца, жены, дѣвицы, сироты, пьяницы и т. д. Это цѣлый кругъ былинъ, издавна законченый, но никогда не замкнутый, всегда способный расшириться для воспріятія новаго слова про новое явленіе житейское. Прибавилось въ жизни юридическо-медицинское потрошеніе тѣлъ, явилась объ этомъ и былина или продолженіе къ древней былинѣ, которая до той поры, не вѣдая житейскихъ треволненій еще и по смерти утонувшаго или опившагося, кончалась эпически его смертью, лирически плачемъ о немъ. Но рѣдки эти новыя явленія въ бытовой жизни народа, и многовѣчны его бытовые типы. Съ незапамятныхъ временъ все одни и тѣ же, какъ сами они, такъ и дѣянія ихъ. А явленія міра Божьяго, столь тѣсно связаннаго съ жизнью народною, уже и подавно съ локона и до скончанія вѣковъ одни и тѣ же. Итакъ, какимъ обычаемъ прадѣдъ выходилъ во время оно на промыселъ рыбачій свой и какъ его «судбинушка по бережку ходила, страшно, ужасно голосомъ водила, во длани судбинушка плескала, до суженыхъ головъ добиралась», и добралась наконецъ, потопила его, «въ этомъ кругломъ морюшкѣ, во синемъ Онегушкѣ»; и на какое горе-горькое житье вдовье да сиротское оставалась его семья, и какими словами сказывалось про все это тогда на его похоронахъ, тѣми же словами сказывается и нынче про все это на похоронахъ его утонувшаго правнука. Да и какъ же иначе сказывать? Не все тѣ же развѣ и озеро, и буря, и люди, и жизнь, какими тогда и вѣчно были да и будутъ вѣчно? Въ подробностяхъ, коли доискиваться, конечно оказалось бы даже пожалуй и не мало разницы, но народъ настоящій художникъ: ему творческая правда, правда вѣчно существенная, вотъ ему правда истинная; а предъ правдой только существующей, предъ правдой случайныхъ подробностей онъ не останавливается.

Вотъ и вся разница между былиной бытовою и богатырскою. А средина между ними былина молодецкая, такъ называемая, о томъ напримѣръ какъ женили рано добра-молодца на богатой женѣ и хорошей, да вышло неудачливой; и какъ онъ отъ нея въ гульбу ушелъ, и какъ все-таки къ ней же вернулся; или какъ горе привязалось къ нему и гонялось за нимъ и во темны-лѣса, и въ монастыри честные, и только ужь оставило его въ покоѣ какъ летъ онъ въ сыру-землю. Лирическій элементъ и тутъ есть, и эта былина скорѣе про типъ нежели про лицо, хоть бы и называлось оно Ванюшей ключникомъ или княземъ почему-то Волконскимъ, такъ что по всему, даже и по преобладающему колориту выраженія, по множеству оттѣнковъ не то что новизны, а какъ будто вѣчной современности, въ противоположность застывшей древности богатырства; словомъ, рѣшительно по всему эта молодецкая былина гораздо, мнѣ кажется, ближе къ причитанью, къ бытовой, какъ я называю, былинѣ, нежели къ былинѣ богатырской. Но какова бы ни была относительная близость трехъ этихъ разрядовъ, все-таки же и тотъ и другой, и третій чистыя эпопеи, въ коемъ смыслѣ и употребляю я терминъ былины.

Такой общности содержанія уже довольно чтобъ и форма, чтобы по крайней мѣрѣ главный стихъ всѣхъ этихъ былъ былъ одинъ и тотъ же. Не мудрено, стало, что такъ оно и есть.

Про другія стихотворныя формы, болѣе древнія или, напротивъ, гораздо новѣйшія въ богатырскихъ былинахъ, и про постороннія формы въ причитаньяхъ, а можетъ-бытъ, и про нѣкоторыя не былиннаго стиха формы, скажу что смогу, но уже послѣ главнаго.

Всѣ необычныя авторскія ударенья, сокращенья и т. п. коихъ примѣры буду приводить въ доказательство какого-либо стихотворнаго закона, всегда означены у самихъ собирателей. Но я чтобы не пестрить текста слишкомъ частыми сносками, буду указывать на пѣвца, былину и страницу Сборника только въ случаяхъ нужныхъ, то-есть или рѣдкихъ, или почему-либо сомнительныхъ. Въ случаяхъ же заурядныхъ не назову можетъ-быть даже и пѣвца. Тогда чтобы провѣрить меня, стоитъ раскрыть Сборникъ Гильфердинга (стр. 440 до 560), былины Рябинина, прочесть подъ рядъ два, три десятка стиховъ, и велика будетъ незадача, если тотчасъ же попадутся два, три примѣра точь-въ-точь подобные приведенному мною.

Сборникъ Гильфердинга записанъ отъ 55 пѣвцовъ^[12] и отъ 14 пѣвицъ,^[13] нумеровъ (за исключеніемъ около 30 побасенокъ и пѣсней не имѣющихъ ничего общаго съ былинами) 285; стиховъ тысячъ 55. Сборникъ Барсова записанъ отъ 5 пѣвицъ, 22 нумера, стиховъ тысячъ 9. Итого былинъ въ обоихъ сборникахъ слишкомъ 300 нумеровъ, стиховъ тысячъ отъ 60 до 65, отъ 74 пѣвцовъ и пѣвицъ.

Изъ семидесяти четверыхъ лучшіе какъ потому что знаютъ былинъ больше и что знаютъ то все лучше передаютъ, такъ и потому что несравненно строзке прочихъ наблюдаютъ стихъ четверо: Рябининъ (18 нумеровъ), Калининъ (14 нумеровъ), Фепоновъ (безъ побасенки 7 нумеровъ) и Ирина Ѳедосова (17 нумеровъ), у четверыхъ 56 нумеровъ; стиховъ по крайней мѣрѣ тысячъ 20, то-есть чуть ли не треть обоихъ сборниковъ. Изъ остальныхъ пѣвцовъ и пѣвицъ могутъ, по достоинству стиха, равняться въ лучшихъ своихъ былинахъ со средними тѣхъ четверыхъ: Гурьбинъ, Вас. Сухановъ, Малыгинъ (къ сожалѣнію у всѣхъ троихъ только 5 нумеровъ, стиховъ сотъ 7 или 8), Воиновъ (изъ 5 нумеровъ хороши 2), знакомый изъ Гильфердингова разказа Абрамъ Евтихіевъ Чуковъ (7 нумеровъ) и Касьяновъ (6 нумеровъ).

Въ дальнѣйшемъ я всего чаще и кажется безъисключительно въ каждомъ мало-мальски важномъ случаѣ ссылаюсь на Рябинина. Не потому чтобъ я считалъ его за лучшаго изъ лучшихъ; стихомъ владѣетъ вольнѣе Калининъ; Ирина, по своему, но тоже ни въ чемъ и никому не уступитъ; одинъ развѣ поотсталъ отъ нихъ Фепоновъ, да и то скорѣе въ количествѣ нежели въ качествѣ. Но ссылаюсь я на Рябинина преимущественно потому что изъ хорошихъ пѣвцовъ одного его слыхали и кромѣ собирателей многіе въ Петербургѣ, въ залахъ Географическаго Общества осенью 1871 года. Нѣкоторыя изъ его былинъ были напечатаны въ Русской Старинѣ^[14]. Сборникъ Гильфердинга не у всякаго подъ рукой, а Русскую Старину легко достать и въ столицѣ, и въ захолустьѣ.

Нѣтъ стиха внѣ гармоніи удареній. Я не говорю полной гармоніи, но хотя какой-нибудь.

А какъ же силлабическій стихъ, возразятъ мнѣ, гдѣ ударенія безъ мѣстъ, а нѣмецкій Knittelvers, нашъ, — какъ бы назвать, — лубочный что ли стихъ, гдѣ не только ударенья безъ мѣстъ, но и самые слоги безъ счета, гдѣ словомъ кромѣ риѳмы ничего стихотворнаго нѣтъ? Да риѳма-то сама внѣ ударенья развѣ возможна въ какомъ бы стихѣ то ни было? Возьмите тоническій:

Давно Грузинки нѣтъ, она

Гарема странами нѣмыми

Въ пучину водъ опущена.

(Бахчисарайскій фонтанъ.)

Зачѣмъ произносите вы опущен''а, а не по обыкновенному опущена? ямбической схемы ради? Ямбическая схема требуетъ удареній на четныхъ слогахъ, допуская притомъ замѣну ямба (U --) пиррихіемъ (U U), хотя бы и въ концѣ стиха; {На практикѣ по крайней мѣрѣ у нашихъ поэтовъ, не помню, но у нѣмецкихъ, у Шиллера напримѣръ, пиррихій въ концѣ стиха попадается сплошь да рядомъ. Жуковскій, правда, и въ переводѣ, напримѣръ Дѣвы Орлеанской, такихъ пиррихіевъ явно избѣгаетъ:

Weh mir! Wae eeh’ich! Dort erscheint die Schreckliche (U U)

О страхъ! Что вижу я! Ужасная идетъ.

Конечно, не сказать же было:

О страхъ! Что вижу я! идетъ ужасная (U U)

Но вскорѣ затѣмъ Жуковскій говоритъ:

Помедли, грозная! не опускай руки

На беззащитнаго; я бросилъ мечъ и щитъ;

переводя:

Halt ein Furchtbare! Nicht den Unverteidigten (U U)

Durchbore! Weggeworfen hab’ich Schwert und Schild;

тогда какъ, сказавъ:

Помедли, грозная! на беззащитнаго (U U)

Не опускай руки; я бросилъ мечъ и щитъ,

онъ тѣми же словами, да еще и въ точномъ порядкѣ словъ подлинника, передалъ бы и пиррихій.} стало-быть собственно схемы рад�� ударенье на шестомъ слогѣ (при опущена) было бы столь уже правильно какъ и на восьмомъ (при опущена). Но другое дѣло, риѳмы ради, опущена не риѳмуетъ съ она. Въ силлабическомъ стихѣ точно такъ же:

Здравствуйте, радуйтеся, веселы ликуйте,

А Христа рожденнаго всѣ купно празднуйте *.

• Изъ вертепа (Рождественской мистеріи) Св. Димитрія Ростовскаго, поэта замѣчательнаго по техникѣ стиха, какъ и по всему.

Зачѣмъ празднуйте, а не по обыкновенному празднуйте? Вѣдь въ силлабическомъ стихѣ ударенья безъ мѣстъ. Да, но исключая риѳмоваго ударенья. Этому ударенью мѣсто опредѣляется и не только риѳмой, но и самою схемой, хотя и силлабическою. Въ нашемъ примѣрѣ схема 13-сложная съ хореическою риѳмой, то-есть съ удареньемъ на предпослѣднемъ слогѣ стиха. Эта схема и наблюдается. М''аленькій, старенькій тоже риѳма, но дактилическая и стало-быть при этой хореическо-силлабической схемѣ не допустимая. Въ лубочномъ стихѣ, правда, и того не соблюдается.

Лежитъ въ ясляхъ на сѣнѣ строчекъ маленѣкій

Тамъ и матушка его и Осипъ старенькій.

Тутъ ударенья риѳмуютъ, какъ случится; то дактилически (-- U U):

Хозяйка Балдой не нахвалится,

Ихъ дочка Балдой лишь и печалится;

то хореически (-- U):

Одинъ Кузьма лишь Балду не любитъ

Никогда его не приголубитъ;

то ямбически (U --):

Кузьма не ѣстъ, не пьетъ, ночь не спитъ,

Лобъ у него заранѣ трещишь;

но и тутъ все-таки:

Разъ, два, три! догоняй-ка.

Пустились бѣсенокъ и зайка,

Бѣсенокъ по берегу морскому,

А зайка въ лѣсокъ до дому;

выговаривать по-великорусски до дому нельзя, потому что у дактиля (-- U U до дому) съ амфибрахіемъ (U — U морскожу не было бы риѳмы.

Въ бѣломъ стихѣ нѣтъ риѳмы, нѣтъ слѣдовательно, и риѳмы ради, опредѣленнаго ударенія. Но возможенъ ли такой стихъ? Что лубочный стахъ, въ сущности та же риѳмованная проза, безъ риѳмы обращается въ простую прозу, это явно. Силлабическій же стихъ дѣйствительно пытались обѣлять пущей классичности ради. Что же выходитъ? Дабы стихъ не становился чистою прозой, раздѣленный неощутимо и самому чуткому уху на равные по числу слоговъ рѣчевые періоды, приходится строго соблюдать въ каждомъ стихѣ не только послѣднее ударенье, но еще и среднее (цезурное). Болѣе 12ти слоговъ въ силлабическомъ стихѣ вообще, а въ бѣломъ и подавно, кажется не бываетъ^[15]; выходитъ что каждая полудюжина слоговъ, не болѣе, не можетъ-быть и менѣе полудюжины, группируются около одного постояннаго ударенія (цезурнаго и конечнаго). А въ чемъ же главная суть тоническаго стиха? Въ группировкѣ около одного постояннаго ударенія, но не полудюжины, а двухъ, трехъ, четырехъ слоговъ. Гдѣ же существенная разница между тѣмъ и этимъ стихомъ? Мнѣ кажется, силлабическому стиху необходима риѳма; бѣлый же стихъ, — французскій ли, польскій ли, уже не силлабическій, а хотя и очень не совершенный, но, все-таки положительно тоническій.

Итакъ ничего нѣтъ кромѣ риѳмы въ лубочномъ стихѣ и ничего кромѣ риѳмы да счета слоговъ въ силлабическомъ. Но правда и то что внѣ ударенія нѣтъ и риѳмы, а слѣдовательно и никакого стиха, хотя бы и только риѳмованнаго.

Вотъ что разказывается про это у Французовъ: хотѣлъ кто-то умершему другу своему эпитафію написать, въ стихахъ, какъ водится; но не зналъ какъ стихи пишутся и справился объ этомъ у людей свѣдущихъ. Они растолковали ему; между прочимъ и что такое риѳма очень просто: на такихъ то и такихъ-то мѣстахъ по три буквы, по крайней мѣрѣ, и въ томъ числѣ одна гласная, одинаковыя. Онъ и написалъ:

Ci gît mon ami Mardoche,

Qui fût suisee á St Eustache;

Il porta vingt ans la hallebarde

Que Dieu lui fasse miséricorde.

Бездѣлицы не досказали бѣдному автору, что гласная-то должна быть непремѣнно подакцентная.

Что такое есть удареніе? Удареніемъ называется усиленіе въ произнесеніи одного слога надъ прочими. Усиленіе это выражается столъ же въ громкости сколь и въ продолжительности произнесенія. Слогъ съ удареніемъ слышенъ и дальше и долже слога безъ ударенія.

Твердо установившихся «названій слоги эти не имѣютъ; называются то высокій и низкій, то долгій и краткій. Но и тѣ и другія названія односторонни; въ первыхъ не принимается во вниманіе и какъ бы исключается относительная продолжительность, а въ послѣднихъ относительная громкость произнесенія. Условимся, пока ни пріищется лучшихъ, употреблять слѣдующія нейтральныя названія: съ удареніемъ слогъ звуковой, безъ ударенія — холостой.

Звуковыхъ слоговъ должно строго различать два разряда, ибо есть два существенно различныя рода удареній: 1) удареніе на слогъ избранный или предназначенный къ тому въ словѣ, слоговое удареніе; 2) удареніе на слово или на слова главныя по смыслу въ рѣчи, слысловое удареніе.

Нѣтъ учебника версификаціи ни русскаго, ни иностраннаго, ни новаго, ни стариннаго, гдѣ бы съ первыхъ же строкъ не заявлялась эта истина о двойственности ударенія, и гдѣ бы затѣмъ что ни глава, что ни параграфъ не шла рѣчь такъ или иначе объ удареніи. Стопа, риѳма, тоннамъ, силлабизмъ, гекзаметръ, Knittelvers, все характеризуется то присутствіемъ, то отсутствіемъ, то порядкомъ, то безпорядкомъ ударенія. И понятно, ибо въ самомъ дѣлѣ, въ цѣломъ какъ и въ частяхъ стиха, основа всему удареніе. Но замѣчательно вотъ что: нѣтъ учебника версификаціи, гдѣ бы хотя что-нибудь было сказано про смысловое удареніе, исключая упоминанія о его существованіи^[16].

Что же тутъ особеннаго, возразятъ мнѣ; зачѣмъ теоретикамъ стихосложенія говорить о томъ что ровно ни причемъ въ стихотворной практикѣ?

Такъ ли это? Если вообще въ рѣчи человѣческой смысловыя ударенія играютъ важную роль, а стихъ есть музыкально гармонизованная рѣчь, то какъ можетъ не приниматься и тутъ въ разчетъ смысловое удареніе? Смысловое удареніе не есть случайность въ рѣчи. Скажите или прочтите что угодно. Раскроемъ первую попавшуюся подъ руку книгу.

Пословица Даля:

Стараго мужа соломкой укрою, молодаго сама отогрѣю.

Не угодно ли вамъ сказать это безъ смысловыхъ удареній, т.-е. не восподымая ни одного слова надъ другими, а такъ какъ бы вы сказывали какой-нибудь перечень словъ, напримѣръ мѣсяцы: январь, февраль, мартъ, стараго, мужа, соломкой…

Каково, — я ужь не говорю: нелѣпо, но: — каково непривычно для уха выходитъ оно. Непривычно, значитъ вы привыкли къ иному чему-то, чего тутъ не достаетъ. А не достаетъ только того что вы нарочно опустили, недостаетъ тутъ смысловыхъ удареній. Стало-быть къ смысловымъ удареніямъ привыкли мы такъ что безъ нихъ рѣчь намъ кажется дика. А когда я какъ открылось, такъ и прочелъ, не насилуя удареній ничуть и никакихъ, показалось ли вамъ странно что у меня восподнялись надъ прочими слова которыя теперь отмѣчу курсивомъ, явно по смыслу рѣчи главныя: Стараго мужа соломкой укрою, молодаго сама отогрѣю. Нѣтъ, ни теперь, ни тогда странны вамъ эти восподъемы не показались. Признайтесь, вы и замѣтили-то ихъ только теперь по курсиву, а съ того перваго чтенія спроси я васъ: были ли тутъ и на какихъ словахъ ударенія? вы бы не сразу отвѣтили. Отчего же такъ? Яснѣе теперь прочелъ я что ли, чекавистѣе на смысловыхъ удареніяхъ? Нѣтъ, читалъ я въ тотъ разъ точь въ точь такъ же какъ и въ этотъ. Или можетъ-быть вообще неудобозамѣтны смысловыя ударенія? Но вѣдь теперь вы ихъ замѣтили же очень легко и очень отчетливо. Дѣло объясняется какъ нельзя проще: Смысловыя ударенія такое нормальное явленіе въ рѣчи, такая рядовая обыденщина нашему уху что замѣтить ихъ можно только развѣ нарочно. Слоговыя ударенія тоже вѣдь очень явны; когда же однако мы замѣчаемъ ихъ? Только въ случаѣ какой-нибудь ихъ странности. Вы напримѣръ не замѣтили когда я прочелъ по обыкновенному стараго что вотъ удареніе на первомъ изъ трехъ словъ, т.-е. дактиль; мужа, что вотъ хорей. Но прочти я стараго, амфибрахій этотъ вы тотчасъ замѣтили бы, какъ удареніе въ этомъ словѣ вашему уху хотя можетъ бытъ и знакомое изъ народнаго языка, но все-таки же не привычное.

Точно также и смысловое удареніе: всякій разъ какъ только не кинется оно вамъ въ уши какою-нибудь странностью или несуразностью своею, вы его непремѣнно мимо ушей пропустите; но чуть только есть по чему замѣтить, вы его тотчасъ замѣтите. Прочти я напримѣръ вмѣсто стараго мужа, стараго мужа…

Но постоянно ускользать отъ вашего вниманія можетъ только нѣчто крайне намъ привычное, иначе сказать, всякое явленіе заурядное. Можно ли, стало-быть, смотрѣть на смысловое удареніе какъ на случайность въ рѣчи? Нѣтъ, по крайней мѣрѣ столь же какъ слоговое ударенье во всякомъ словѣ, смысловое удареніе во всякой рѣчи явленіе заурядное.

Но, во всякой ли? могутъ возразить мнѣ. Мы прочли пословицу, своего рода маленькую поэму. Н�� еслибы взять настоящую прозу…

Возьмемъ Полицейскія Вѣдомости. Потрудитесь, — это въ самомъ дѣлѣ не такъ-то легко, прочтите, но, чуръ, ничуть и ни единаго слова не восподымая, совершенно монотонно, какъ пономарь, любую публикацію: о пролеткѣ, почти вовсе неѣзжаной; о поварѣ въ совершенствѣ знающемъ свое искусство… Повѣрьте, Фамусовъ резонно приказывалъ: и календарь читать

…Не такъ какъ пономарь,

А съ чувствомъ, съ толкомъ, съ разстановкой.

Въ переводѣ на языкъ теоріи это значитъ: читать не монотонно, а съ нужными голосовыми восподъемами, то-есть съ удареньями; со смысловыми разумѣется; ибо безъ слоговыхъ удареній не читаетъ и пономарь. Безъ смысловыхъ удареній читать можно, но тогда слова являются механически сопоставленными. Такъ, вѣроятно, читала Татьяна въ оглавленьи Мартына Задеки

…азбучнымъ порядкомъ

Слова: боръ, буря, воронъ, ель,

Ежъ, мракъ, мостокъ, медвѣдь, метель.

Какъ же выражается смысловое удареніе? На всемъ ли словѣ, то-есть на всѣхъ ли слогахъ восподымаемаго слова, или же только на одномъ слогѣ и на какомъ именно?

Смысловое удареніе выражается не иначе какъ на одномъ слогѣ, чего вполнѣ достаточно для восподъема всего слова.

Обыкновенно совладаетъ смысловое удареніе со слоговымъ восподымаемаго слова, такъ что звуковой слогъ этого слава восподымается заразъ обоими удареніями. Въ нашей пословицѣ, напримѣръ, СТАраго мужа… на первомъ словѣ смысловое удареніе есть, за второмъ фѣтъ, слѣдовательно слогъ СТА (въ словѣ старого) восподымается слоговымъ и вмѣстѣ смысловымъ удареніемъ; слогъ му (въ словѣ мужа) однимъ слоговымъ; прочіе же слоги того и другаго слова остаются всѣ одинаково холостыми.

Но можетъ и не совпадать смысловое удареніе со слоговымъ; напримѣръ будь онъ мнѣ хоть разнедругъ, я ему все-таки другъ. Одно изъ смысловыхъ удареній этой рѣчи на словѣ разнедругь, на характерномъ прибавочномъ слогѣ раз; а слоговое удареніе слова разнедругъ на слогѣ не. Вѣдь вы произносите: Будь онъ мнѣ хоть РАЗ-н''е-другъ, а не разнедругъ (-- U U).

Который же слогъ сильнѣе въ такомъ случаѣ по своему ударенію раз или не, иначе сказать: которое удареніе сильнѣе само по себѣ, смысловое или слоговое?

Народные пѣвцы въ случаяхъ, весьма впрочемъ рѣдкихъ развода удареній смысловаго со слоговымъ, отводятъ въ слоговой стихотворной іерархіи своей высшее мѣсто смысловому ударенію. Но повторяю, случаи эти явленіе исключительное, весьма рѣдко возможное, а и того рѣже нужное.

Итакъ условимся называть: 1) холостымъ, какъ уже было сказано, слогъ безо всякаго ударенія; 2) малымъ звуковымъ — слогъ усиленный однимъ слоговымъ удареніемъ, и 3) большимъ звуковымъ — слогъ усиленный смысловымъ удареніемъ по обыкновенному, то-есть сверхъ слоговаго ударенія.

Въ послѣдствіи увидимъ что въ эту же послѣднюю рубрику должно ввести и слогъ отозвученый однимъ смысловымъ удареніемъ.

Изображать въ схемахъ три эти разряда слоговъ будемъ такъ: 1) знакомъ краткости (U) холостой слогъ, 2) знакомъ долготы (--) звуковой малый и 3) знакомъ долготы со значкомъ акцента (--') звуковой большой.^[17]

Но смысловое удареніе бываетъ не одинаковой силы, и стало-быть количество большаго звуковаго слога не постоянно само себѣ равно. Возникаетъ вопросъ: опредѣлимы ли степени смысловаго ударенія, и если да, то почему же не подраздѣлить еще и большой звуковой слогъ на сколько тамъ окажется категорій. Но спрашивается, равенъ ли постоянно самъ себѣ холостой слогъ и равно ли постоянно само себѣ слоговое удареніе? А ежели ни то, ни другое, то исчислимы ли и опредѣлимы ли, какъ въ слогѣ такъ и въ слоговомъ удареньи, всѣ возможныя категоріи количественной разницы? Возьмите слогъ независимо отъ ударенья. Слогъ можетъ состоять: 1) изъ простой полной гласной, у въ словѣ у — родъ; это кажется minimum слоговаго количества. Слогъ можетъ состоять: 2) изъ гласной сложной, то-есть изъ дифтонга; изъ восходящаго, ю въ словѣ ю--родивый, ю = й + у, или изъ нисходящаго, уй въ словѣ уй--ми; 3) изъ обоюднаго дифтонга, то-есть уже изъ трифтонга: яй въ словѣ яй--цо, я = й + а, яй = й + а + й. 4) Къ основной гласной слога, къ простой ли полной, къ сложной ли могутъ присоединяться по одной или по нѣскольку (maximum, кажется, шесть)согласныхъ. Допустимъ что сама собой согласная ничего къ количеству гласной не прибавляетъ, но когда согласная вошла въ слогъ первоначально съ гласною, со своею, во время оно полною, потомъ сократившеюся и, наконецъ, опущеною, но вѣдь гдѣ опущеною? на письмѣ, это еще не значитъ опущеною въ самомъ дѣлѣ, то-есть въ говорѣ. Всѣ пишутъ, напримѣръ вер..хъ, смер..ть, и всѣ кто хорошо говоритъ выговариваютъ: верьхъ, смерьть, то-есть сохраняютъ въ говорѣ ту сократившуюся гласную (верехъ, смереть) которую народъ, пѣвцы по крайней мѣрѣ, и по сегодня не только возстановляютъ въ словахъ этихъ, а еще и переводятъ изъ мягкаго звука е въ твердый о, да еще и іотируютъ это о, то-есть изъ, простой или изъ единицы гласной дѣлаютъ дифтонгъ, гласную, хотя и не двойную конечно и даже можетъ-быть не полуторную, но все-таки большую единицы:

На верёхъ онъ клалъ сѣделышко черкальское.

Сустигала злодѣй скорая смерётушка.

Или напримѣръ пишется: всплескъ, но выговаривается, хотя бы и не на всякое тугое ухо слышимо: въ--съ--пълескъ (изъ предлоговъ во--со и слова, — однокореннаго и чуть ли не тождественнаго съ полоскать = пъ--лескать). Неужели этакій слогъ, да еще въ очень возможной формѣ всплёскъ, разложимой (при ё = й + o) на в+ъ+с+ъ+п+ъ+л+й+о+с+к+ъ, все-таки же, несмотря на все это сусложье пяти краткихъ гласных*» и шести согласныхъ, равняется ничему больше какъ тому же простому о или е, которымъ слогъ этотъ исконно обогласился? Нѣтъ, ужь вѣроятнѣе другая крайность, что нѣтъ двухъ слоговъ различныхъ по обогласкѣ своей и другъ другу количественно равныхъ.

Теперь про удареніе слоговое. Оно всегда ли само себѣ равно?

Предполагается что всегда. Извѣстно что каждое самостоятельное слово имѣетъ свое удареніе. Возьмите слово составное все изъ самостоятельныхъ, напримѣръ Кіевозлатоверьхомихайловскій (монастырь). Предположимъ что каждое сохранило свое удареніе. Произнесите же съ четырьмя, совершенно равными удареньями: Кіево-зл''ато-верхо-михайловскій…

Такъ дергачъ въ ночную пору кричитъ за рѣкой. Предположите, напротивъ, что составы слова Кіевозлатоверьхомихайловскій всѣ кромѣ одного, разумѣется, роняютъ свои ударенья, и произнесите, но не по азбучному, конечно, а по разговорному съ удареньемъ въ первомъ составѣ (кіево-) то-есть на первомъ слогѣ всего слова и, затѣмъ, слѣдовательно, десять холостыхъ сряду. Невозможно пробарабанить такую дробь. Не легче будетъ и съ удареньемъ въ послѣднемъ составѣ (михайловскій). Не много удачнѣй если помѣстить удареніе на какомъ-либо изъ среднихъ словъ: злато или верхо.

Но допустите вопервыхъ что каждое самостоятельное слово русскаго языка, простое ли, составное ли, имѣетъ полное слоговое ударенье всегда только одно; а вовторыхъ что никогда слово ударенія своего не теряетъ безслѣдно, но что въ составѣ съ другимъ словомъ удареніе слова подчиненнаго ослабѣваетъ. Разберите по составамъ слово Кіевозлатовирьхомихайловскій. Явно по значенію что преобладаетъ составъ тутъ послѣдній: михайловскій; что этому составу непосредственно подчинены составы: ківво и златоверѣхо. Составъ же златоверьхо и самъ еще составной; этого состава подчиненный составъ: злато. Означьте допущенныя вами степени слоговаго ударенія цифирно, степень полнаго ударенія — единицей; степень ударенія въ первично-подчиненномъ составѣ — двойкой, во вторично-подчиненномъ — тройкой, — и произнесите согласно тому: (2)Кіево-(3)злато-(2)верѣхо-(1)михайловскій монастырь. Выходитъ именно такъ какъ дѣйствительно произносимъ. Правда, стало-быть, что по крайней мѣрѣ въ составныхъ словахъ возможны разныхъ силъ слоговыя ударенія.

Такъ ли въ несоставныхъ словахъ? У Воейкова есть гекзаметръ:

Чаще молись, принося умилостивительны жертвы.

Въ тоническомъ стихѣ, въ ямбическомъ или въ хореическомъ, то-есть въ состоящемъ изъ двуслойныхъ стопъ, дозволяется замѣна ямба и хорея чистымъ дибрахіемъ. Но трехсложную столу какую бы то ни было замѣнять чистымъ трибрахіемъ не дозволяется. Въ гекзаметрѣ же замѣна слога съ удареніемъ слогомъ холостымъ какъ въ дактилѣ, такъ и въ хореѣ, строго воспрещается. Тутъ всѣ шесть арсисовъ (удареній на первомъ слогѣ стопы) непремѣнно должны быть налицо; иначе не съ чего бы и называться гекзаметромъ, то-есть шестимѣрнымъ или шестиподъемнымъ стихомъ. Не будь въ словѣ умилостивительны, состоящемъ изъ двухъ полныхъ столъ, двухъ удареній, стопа безъ ударенія тотчасъ рѣзнула бы вамъ ухо. Но мы думаемъ ихъ два.

Чаще молись, принося умилстивитыльны жертвы.

Точно такъ какъ въ словѣ длинновесельньными въ строго-правильномъ гекзаметрѣ Жуковскаго:

Съ длинновесельными въ бурю морскую погибъ кораблями.

Равными нельзя призвать ударенія ни въ дл''инновесельнъгхъ гдѣ явно второе посильнѣе, ни въ ум''илостивительныхъ, гдѣ, напротивъ, второе послабѣе.

Смысловое удареніе есть основа русскаго стиха. Создавая схему, народъ прежде всего опредѣляетъ въ ней мѣста этому большому ударенію; напримѣръ изъ 13ти мѣстъ былинной схемы мѣста 3е, 7е и 11, иначе сказать: 3е съ начала, 3е съ конца и серединное изо всѣхъ:

Не хочу служить невѣрному тебѣ царю. *

Едины вѣдь всѣ у Бога люди созданы. **

• Говоритъ Илья некрещеному царю Калину.

• • Говоритъ староста мировому посреднику у Ирины Ѳедоровой.

По этимъ удареніямъ отбиваются стопы русскаго стиха; стола зиждется смысловымъ удареніемъ.

Смысловое удареніе невозможно внѣ смысла; въ слогахъ смысла нѣтъ; русская стопа слѣдовательно не можетъ состоять изъ слоговъ, ни точно также изъ не смысло-способной суммы словъ. Стопы: Гнѣвъ бо-гинл вос-пой, Ахи-леса Пе-леева, что ни стопа, то чепуха; такой стопѣ вмѣстимо удареніе независимое отъ смысла, то-есть слоговое, смысловое же никоимъ образомъ. Точно также еслибы стола состояла просто изъ набора словъ: гнѣвъ богиня или: не хочу тебѣ. Иное дѣло связь словъ или же и одно слово, но полносмысленное. Не хочу служитъ, въ этой связи словъ есть смыслъ, есть слѣдовательно и смысловое удареніе, смотря по цѣлой мысли: не хочу служить (и не буду), или: не хочу служить (но готовъ дружить). Ежели, стало-быть, при данной (былинной) схемѣ приходится по данному тутъ смыслу, смысловое удареніе на своемъ мѣстѣ, на третьемъ съ начала: не хочу служить, то это сочетанье словъ годится быть первою стопой этой схемы. Таково же и далѣе: не хочешь служить, кому? Невѣрному (одно, но въ данномъ разѣ полносмысленное слово). Кому же это невѣрному? Тебѣ царю.

При этомъ конечно ужъ схемя стиха не можетъ быть чѣмъ-нибудь въ родѣ: дактиль, дактиль, дактиль, или: дактиль, хорей, дактиль, хорей; ибо въ неподвижно-предвзятую стопу прогонять цѣликомъ слово или слова, да еще въ смысло-способномъ сочетаніи, значило бы сдѣлать стопу или Прокрустовою кроватью словамъ, или же каторгой автору. Основа русскаго стиха: неподвижно установленныя данною схемой мѣста смысловыхъ удареній (3е, 7е, и 11е); но затѣмъ стопа растяжима, имѣетъ свой minimum и не трудно предугадать. Явно что minimum первой стопы въ былинной схемѣ три слога, ибо иначе стола эта не хватила бы до перваго смысловаго ударенья; а maximum и maximum, которыя и ея шесть слоговъ, ибо при семи она перехватила бы во второе смысловое удареніе. Таково же только съ конца ведя minimum и maximum послѣдней, то-есть третьей стопы minimum 3 слога, потомъ 4, 5 и maximum 6. Затѣмъ средней столы и minimum и maximum получается уже по гототовымъ даннымъ изъ 13 (всѣхъ слоговъ стиха) вычесть 6 (maximum первой столы) и 6 (maximum послѣдней), итого 12, получится minimum средней столы 1; и тѣмъ же способомъ: 13 — (3 + 3) = 7, maximum. И въ самомъ дѣлѣ:

Не хочу служить (невѣрному) тебѣ царю, 5 + 4 + 4 = 13.

Едины вѣдь всѣ (у Бога) люди созданы, 5 + 3 + 6 = 13.

Не до сна (лѣсопромышленнику) въ половодъ 3 + 7 + 3 = 13.

Похристосовался (Царь) съ Екатеринушкой 6 + 1 + 6 = 13.

При всѣхъ этихъ и подобныхъ формулахъ тактъ одинъ и тотъ же.

А какъ же обходится народъ съ малыми звуковыми и съ холостыми слогами? Допытаться тоже не трудно, стоитъ только перемѣнитъ удареніе въ несмысловыхъ словахъ: вмѣсто ямбовъ (U — служить, царю), поставьте хореи (-- U видѣть, князя) и вслушайтесь^[18], вмѣсто стройнаго стиха:

Не хочу служить (U --) не вѣрному тебѣ царю (U --).

выходитъ проза:

Не хочу видѣть (-- U) невѣрнаго тебя князя (-- U).

Но попробуйте въ стройномъ стихѣ:

Едины всегда у Бога люди возданы,

вмѣсто ямба (-- U, всегда) поставьте спондей (----, мы всѣ) и первая стола со спондеемъ въ концѣ выйдетъ столь же стройна какъ и (неизмѣненная вами) третья съ пиррихіемъ въ концѣ.

Едины всѣ мы (-- --) у Бога люди созданы (U U).

Законъ, слѣдовательно, явствуетъ самъ собой: слоги дальше отстоящіе отъ стержневаго слога столы, то-есть отъ смысловаго ударенія, должны быть больше слоговъ близкихъ къ стержневому или же равны имъ; такъ что въ концѣ столы нельзя замѣнять ямбъ хореемъ и наоборотъ, въ началѣ столы нельзя замѣнять хорей ямбомъ, спондеи же и пиррихіи одинаково законны какъ въ началѣ, такъ и въ концѣ столы. При растяжимости столъ первой и послѣдней отъ трехъ до шести слоговъ, а средней отъ одного до семи; при возможности около стержневаго быть то хорею, то ямбу, то спондею, то полуспондею, то пиррихію и полупиррихію, а около средняго стержневаго, кромѣ всего этого, еще и трибрахію и дактилю и анапесту; при большой независимости одной столы отъ другихъ, такъ что напримѣръ въ томъ же стихѣ первая стола можетъ быть въ шесть слоговъ, а послѣдняя въ три и наоборотъ; или напримѣръ одна стола можетъ состоятъ во изъ звуковыхъ, а другая или обѣ другія сплошь (кромѣ разумѣется, стериневыхъ) изъ холостыхъ или, напримѣръ, въ одномъ стихѣ можетъ быть 10 холостыхъ:

а въ другомъ 10 малыхъ звуковыхъ:

При такомъ, говорю, разнообразіи понятно что русскій стихъ не нуждается въ риѳмѣ. И въ самомъ дѣлѣ только иногда, красной рѣчи ради, играетъ онъ созвучіемъ соотвѣтно-смысловыхъ словъ. Наконецъ въ отношеніи стиха къ стиху важно что при смысловой цѣлости каждой стопы, а всего стиха ужь и подавно, невозможна разброска логически сопринадлежныхъ словъ изъ одного стиха въ другой, это такъ обычно у силлабиста и у тониста.

Въ косматой рысьей шапкѣ съ пукомъ

Каленыхъ стрѣлъ и съ вѣрнымъ лукомъ.

У Русскаго народа пѣсня что вѣнокъ, стихъ что цвѣтокъ, стопа что лепестокъ: все каждое по-своему цѣльно.

Но все это явно-то явно, а надо и доказалъ.

Прочтите слѣдующіе стихи, сильно ударяя на подчеркнутые слоги: 3, 7 и 11. На прочіе же будемъ смотрѣть до поры до времени какъ бы на сплошь холостые; ибо покамѣстъ вопросъ только въ томъ, правда ли что въ каждомъ стихѣ былинной, тринадцатисложной схемы непремѣнно 3, 7 и 11 слога суть звуковые словъ главныхъ по смыслу рѣки.

Примѣры буду брать почти на выдержку, но нарочно у разныхъ пѣвцовъ перваго, втораго и пожалуй даже третьяго разряда и нарочно изъ былинъ про разныхъ богатырей, потомъ изъ молодецкихъ, дотомъ изъ бытовыхъ; дабы вы сразу же видѣли что схема эта не есть частная нѣкоторый, а общая чуть ли не всѣхъ былинъ всякаго пѣвца.

Начнемъ, какъ начинается Гильфердинговъ сборникъ, съ Калинина. Первый по порядку, Калининъ и по достоинству одинъ изъ первыхъ. У него хорошихъ примѣровъ искать не долго: гдѣ откроется. Открылась однако не изъ лучшихъ его былинъ: Ставеръ Годиновичъ.

Жена спрашиваетъ у Ставра:

Ты за что же посажена да былъ во п''огребы? —

Я похвасталъ нынь тобой да молодой женой,

Что ты всѣхъ князей, бояръ теперь повыманишь,

Что ли Солнышка Владиміра съ ума сведешь

А поѣдемъ, Василиста дочь Никулична,

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Пусть дальше споетъ намъ другой пѣвецъ изъ втораго разряда, кто-нибудь кто про Ставра знаетъ. Абрамъ Евтихіевъ по прозвищу Чуковъ напримѣръ. Пусть онъ продолжаетъ:

Не поѣдемъ больше к''о-граду ко Кіеву

Да ко ласковому князю ко Владиміру,

А уѣдемъ мы въ земл�� Ляхови''цкую.

Говорила Василиста дочь Никулична.

А не честь хвала тебѣ-ка добру-м''олодцу

Тебѣ в''оровски изъ Кіева уѣхати. *

• Еслибъ ударенія подобныя в''оровски, ко-граду, не были выставлены тутъ же самимъ собирателемъ (см. стр. 774), я или не взялъ бы этого примѣра, или же указалъ бы на тѣ же слова съ выставленными на тѣхъ же слогахъ удареніями гдѣ-либо въ другомъ мѣстѣ сборника. Я сослался бы напримѣръ на обозначенное собирателемъ (въ нашемъ разѣ какъ и у Чукова) у Калинина удареніе въ томъ же самомъ словѣ того же стиха и той же былины, насилованное точно такъ же:

Что ли воровски изъ Кіева уѣхати.

Два пѣвца пѣли намъ изъ одной былины; теперь пусть тотъ же неперворазрядный Чуковъ споетъ намъ изъ другой, напримѣръ на слѣдующей же страницѣ, изъ былины о Дюкѣ Степановичѣ.

Съ перваго приступа къ былинѣ пѣвцы обыкновенно слабы стихомъ;^[19] Чуковъ всегда. Но вотъ онъ наладился:

Онъ сидитъ орелъ на бѣленькомъ на камешкѣ,

И когда имъ утратъ перьеце орлиное,

Тогда ѣздятъ мужики они индѣйскіе,

Покупаютъ это перьеце орлиное,

И привозятъ это перьеце орлиное

Его Дюкову-то батюшку въ подарочкахъ.

И пусть о томъ же Дюкѣ споетъ вамъ, ну вотъ хоть слѣдующій за Чуковымъ, тоже изъ второстепенныхъ, Касьяновъ; во уже не о перьяхъ которыя по его словамъ:

Подороже-то атласу, рыта бархату

Покупали мужички-то да индѣйскіе,

Приносили это перышко въ подарочекъ;

а что-нибудь о самомъ Дюкѣ. Онъ состязается съ Чурилой: во всемъ оказывается Чурило хвастуномъ, Дюкъ молодцомъ; а бьются они о великъ закладъ, о буйныхъ своихъ головахъ. Теперь ударились они перескочить на коняхъ верхомъ Пучай-рѣку: кто не перескочитъ, тому голова долой. Князь все время за своего Чу рилу противъ пріѣзжаго Дюка. Но и тутъ Чурила въ воду вверзился, Дюкъ перескочилъ, да еще и его съ конемъ изъ воды выхватилъ.

Ай ты солнышко Владиміръ Стольнокіевскій!

Намъ которому съ Чурилой голова-рубить?

Тутъ прог''оворитъ Владиміръ Стольнокіевскій:

Ай же м''олодый бояринъ Дюкъ Степановичъ!

Не руби-тко ты Чурилѣ буйной г''оловы,

Ты оставь-ко намъ Чурилу хоть для памяти! *

• Голова-рубитъ извѣстная старинная и досель живая въ народѣ форма; буйной-головы, удареніе стихотворно правильное; молодый — форма въ своемъ смыслѣ столь же правильная какъ и молодой въ своемъ. О той и объ этой правильности мы еще поговоримъ когда будетъ время.

Двое пѣли о Ставрѣ, двое о Дюкѣ; подлѣ Дюка въ каталогѣ былинъ (стр. LIV) Дунай; послѣдній нумеръ о немъ 272; кто это? лишь бы не изъ самыхъ плохихъ пѣвцовъ; Гурьбинъ, опять изъ второстепенныхъ, и опять неналаженные первые стихи пропустивъ:

Еще всѣ у насъ во Кіевѣ поженены,

А дѣвицы-то вдовицы замужъ выданы;

Еще я-то де Владиміръ не женатъ хожу;

Еще кто бы мнѣ-ка зналъ да супротивницу

Чтобы люба-то да мнѣ была княгинею.

Подлѣ Дуная въ каталогѣ, если пропустить былину пѣвца изъ плохихъ Костина, единственную о какихъ-то братьяхъ Дюродовичахъ, у которыхъ

Да и вся была натура (!) молодецкая,

слѣдуетъ нумеровъ 50 про Добрыню. Ограничимся опять на выдержку двумя примѣрами: однимъ изъ былины второстепеннаго пѣвца и однимъ первостепеннаго, а именно Суханова и Фелонова. Сухановъ впрочемъ былъ кажется отличнымъ пѣвцомъ, но перезабылъ, кромѣ этой былины, все что зналъ. Добрыня спѣхомъ спѣшитъ въ Кіевъ; онъ узналъ что тамъ жену его неволятъ идти замужъ за Алешу Поповича:

А-й даваетъ онъ поѣздку лучше стараго,

Лучше стараго поѣздку лучше прежняго,

Ѣдетъ прямо онъ ко городу ко Кіеву,

А не около вѣдь ѣде не воротами,

Ѣде прямо черезъ стѣну город''овую

Черезъ тую ѣде башню что ни большую.

Фепоновъ этой былины про Добрыню не знаетъ; онъ поетъ только про его бой со зміемъ. Добрынѣ, есть причина, хочется дома въ Кіевѣ ложить; но другимъ и князю, есть причина, надо бы услать Добрыню изъ Кіева. Вотъ вдругъ за пиромъ и подвели дѣло такъ что задалъ князь службу дальнюю и долгую — побить Змія Горыныча, котораго Добрыня уже бивалъ; такъ ему именно и ѣхать, да тотчасъ же.

Закручинился Добрыня запечалился,

А-й скочилъ-то тутъ Добрыня на рѣзв''ы-ноги,

А и топнулъ-то Добрыня во дубовый мостъ,

А и стулья-то дубовы зашаталися.

А со стульевъ всѣ бояре повалилися.

Выбѣгаетъ тутъ Добрыня на широкій дворъ.

Иванъ Годиновичъ по отчеству родня Ставру. Поется про нихъ какъ Ставру Годиновичу удалась женитьба, а Ивану Годиновичу какъ не удалась. Послѣдній о немъ нумеръ изъ рукъ вонъ плохаго пѣвца, предпослѣдній № 275, третьеразряднаго пѣвца Меньшикова. Иванъ умчалъ было невѣсту себѣ; Кощей догналъ ихъ и соблазняетъ ее. Иванъ уже было сшибъ Кощея на-земь, уже сидитъ у него на грудяхъ; но она, чѣмъ бы подать Ивану ножъ рѣзать Кощея, пораздумалась.

Да и вз''яла-то Ивана за желты кудри,

Да стащила-то съ Кащея со безсмертнаго,

Да и двое одного да преобдюжили,

Да связали у Ивана ручки бѣлыя,

Да сковали у Ивана ножки рѣзвыя.

Объ Иванѣ Годиновичѣ былина (№ 83) не изъ лучшихъ у Рябинина. Иванъ со своимъ паробкомъ любимымъ ѣдутъ за невѣстой.

Они ѣхали раздольицемъ чисты''мъ полемъ,

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но тутъ необходимо прерваться на минутку, поговорить про это слово чисто поле. Сейчасъ у Меньшикова было такое же желты кудри и у Фелонова рѣзвы ноги. Да и вообще эта форма объединенія существительнаго съ предшествующимъ усѣченнымъ прилагательнымъ, то-есть предмета съ его постояннымъ эпитетомъ, не рѣдкость въ народной рѣчи особливо въ эпической.

Произносить и склонять подобныя двойныя слова должно почти такъ же, или даже чтобы не вдаваться въ тонкости, излишнія покамѣстъ, скажемъ просто: такъ же какъ слово Новгорода. Это вѣдь въ частяхъ и въ объединеніи, такая же форма: Новгорода, чисто-поле. Вы склоняете Новгородъ какъ два слова, каждое само по себѣ, а произносите какъ одно, то-есть оба слова подъ одно удареніе: Новгородъ (-- U U), а не: Новъ-городъ (-- — U) какъ сказали бы въ смыслѣ: новъ городъ да старъ норовъ. Склоняйте: Нова города (U — U U U), или сокращенно: Новаграда (U — U U). Точно также должно выговаривать: чисто-поле (U — U U), а не ч''исто поле (-- U — U); и склонять такъ что въ родительномъ единственнаго: чиста-поля (U — U U) и въ именительномъ множественнаго: чисты-поля (U — U U), поля скажется одинаково безъ ударенья, (какъ пиррихій: U U); тогда какъ при: ч''исто поле, было бы въ родит. единств.: поля (хорей: — U), а въ именит. множ.: пол''я (ямбъ: U --).

Точно также: сыраземля, о сыруземлю^[20]; сине море, у синяморя; быстрарѣка, изъ быстройрѣки, во быстрырѣки; или тихарѣка, широкарѣка, желтыпески, сыпучипески, темнылѣса, бѣлыснѣга, ясёнсоколъ, черёнворомъ, лютазмѣя, бѣлыруки и бѣлыручки, рѣзвыноги и рѣзвыножки, желтыкудри и черныкудри, могучоплечо, ретивосердце, ясныочи, любимасемья, грозёнпосолъ, божьяцерковь, глубокпогребъ, шелковповодъ, каленастрѣла, золотаказна, зеленовино {}.

Удареніе въ такихъ словахъ бываетъ всегда на послѣднемъ слогѣ прилагательнаго пока въ существительномъ не болѣе и не менѣе двухъ слоговъ. Съ измѣненіемъ этой нормы передвигается удареніе. Въ первомъ случаѣ, то-есть когда слоговъ въ существительномъ станетъ болѣе двухъ, передвигается удареніе на первый слогъ существительнаго, напримѣръ: яснасокола, чернаворона. Во второмъ случаѣ, когда слоговъ въ существительномъ станетъ менѣе двухъ, удареніе останется на томъ же самомъ слогѣ прилагательнаго, но слогъ этотъ сдѣлается ужъ предпослѣднимъ, ибо окончаніе прилагательнаго удлиннится, — конечно только на этотъ случай, — напр. въ родител. множеств. будетъ: быстрыихрѣкъ, а не быстрыхрѣкъ; со рѣзвыихногъ, изъ бѣлыихрукъ. Если же число слоговъ увеличится такъ что въ существительномъ и прилагательномъ, вмѣстѣ взятыхъ, станетъ слоговъ болѣе пяти, то слово, — опять только на этотъ случай (чаще всего въ твор. множ.) — распадается уже на два слова, напримѣръ (3 + 3 = 6) желтыми песками; (4 + 3 = 7): широкими рѣками; (3 + 4 = 7): ясными соколами.

По народному понятію, эпитетъ логически важнѣе самого предмета. И въ самомъ дѣлѣ, вѣдь эпитетомъ предметъ оживотворяется, становится видимъ (бѣлыручки, желтыпески); становится слышимъ (гремячключъ, тихарѣка); становится ощутимъ (сыраземля, горючаслеза); одухотворяется (ретивосердце, ясныочи) и т. д. Сымать удареніе съ этого великаго слова, съ эпитета, и чрезъ то какъ бы подчинять эпитетъ слову самому по себѣ безжизненному, предмету, рѣшительно не логично бы; а поэтому и не любо народу таково что онъ всѣми возможными способами старается избѣгать обеззвученія эпитета. Онъ напримѣръ сократитъ существительное, хотя бы и не обычнымъ образомъ, и скажетъ не только: Новаграда, чернаврана, — града, врана, и безъ того говорится, — но даже и яснас’кола, (собственно: яснасъкола, ибо сокращенное о = ъ) или: могучми плечми, и (въ двойственномъ) бѣлымарукма. Бѣлоличико всегда сокращаетъ онъ въ бѣлоличко (вѣрнѣе: бѣлоличько, ибо сокращенное и = ь). И коль ужь, конечно, никогда не скажетъ: глубокап’греба, бѣльмируч’к’ми, то только потому что встрѣча трехъ согласныхъ, и вообще-то, а ужь такихъ и подавно, непріятна, иногда несносна даже его тонкоразвитому музыкальному уху^[21].

Прочтите для упражненія слѣдующія двойныя:

Тутъ скочилъ-то какъ Илья онъ на рѣзв''ыноги,

А схватилъ какъ паленицу за желт''ыкудри,

Да спустилъ онъ паленицу на сыр''уземлю,

Да ступилъ онъ паленицѣ на прав''уногу,

Да инъ дернулъ паленицу за лѣв''уногу,

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А-й рубилъ онъ паленицу по мелк''имъ кускамъ;

Да садился-то Илья да на добр''а коня,

Да онъ рылъ-то тѣ кусочки по чист''у полю. *

• Рылъ, то-есть бросалъ, прим. собир. Былина Рябинина объ Ильѣ и паленицѣ; всѣ эти ударенія означены собирателемъ, стр. 467.

Теперь вернемтесь къ прерванному. Я доказываю что у разныхъ пѣвцовъ и въ разныхъ былинахъ смысловыя ударенія приходятся (въ 13тисложной былинной схемѣ) на слоги 3й, 7 и 11. Эпитетъ считается въ смысловомъ отношеніи важнѣе предмета, почему, тамъ гдѣ сливается съ предметомъ, и долженъ эпитетъ попадать своимъ звуковымъ слогомъ на мѣста или 3е, или 7е, или 11е. Всего чаще попадаетъ эпитетовое смысловое удареніе на 11е мѣсто, не потому чтобы законъ таковъ былъ, а только потому что таковъ вообще строй русской рѣчи, эпической, по крайней мѣрѣ.

Мы начали читать изъ былины Рябинина объ Иванѣ Годиновичѣ:

Они ѣхали раздольицемъ чистымъ-полемъ;

Они день ѣдутъ по красному по солнышку,

Они ночь ѣдутъ ни свѣтлому по мѣсяцу;

Ускоряютъ-то дороженьку чисты''мъ-полемъ.

А-й пріѣхали они во золот''у-Орду.

Что-нибудь изъ другихъ его былинъ про Илью. Князь Владиміръ бѣжитъ смотрѣть Содовья-разбойника:

Онъ скорёшенько ставалъ да на рѣзв''ы-ножки,

Кунью шубочку накинулъ на одно плечко,

То онъ шапочку соболью на одно ушко;

Онъ выходитъ-то на свой-то на широкій дворъ.

Алеша ѣздилъ, посланный Ильей, на паленицу. Изъ этой былины я уже привелъ вамъ выписку въ примѣръ удареній на эпитетахъ; но вотъ кинулись мнѣ въ глаза стиха три съ такими яркими смысловыми удареніями на словахъ: былъ, смѣлъ, могъ, что, такъ и быть, выпишу; за то ужь этимъ и кончу отдѣлъ богатырскихъ былинъ:

Хоть-то былъ я во раздольицѣ чистомъ-полѣ,

Да-й не смѣлъ я къ паленичищу подъѣхати,

А-й не могъ я у ней силушки отвѣдати.

Перейдемте къ молодецкимъ былинамъ чтобы видѣть вамъ что и тутъ стихъ тотъ же. У Рябинина ихъ двѣ:

О женѣ неудачливой:

То идётъ она съ крестьянской со работушки,

Во правой-рукѣ несётъ-то косу вострую,

Во лѣвой рукѣ несётъ-то грабли частыя,

На плечахъ бѣдна горюшица дрова несётъ.

Приходила-то къ худою къ малой хижинкѣ;

Говорилъ-то ей дородный добрый м''олодецъ:

А-й честная ль ты вдова алъ жена мужняя?

О горѣ и добромъ молодцѣ:

Она стала вокругъ м''олодца похаживать,

Ты чего стоишь кручиненъ, добрый м''олодецъ?

Ты чего стоишь печаленъ, добрый м''ододецъ?

То ли городъ тебѣ чужъ, люди незнаемы

Да-й не знаешь ты куда да пріютитися?

Теперь изъ причитаній Ирины Ѳедосовой и опять не изъ каждаго, конечно, а изъ двухъ-трехъ, какихъ попадется.

Вотъ напримѣръ про сельскаго старосту:

Стане староста судью тутъ уговаривать:

Не давай спѣси во мл''адую головушку,

Суровств''а ты во ретливое сердечушко,

Да ты чиномъ-го своимъ не возвышайся-тко

Едины да всѣ у Бога люди созданы.

На крестьянъ вы съ кулаками не наскакивай.

Сиротка взываетъ къ матери:

Я пор''оскажу тебѣ дочи обидная *

Про свое да горе горькое живленьице,

Про свое да я сиротско возрастаньеце.

Не дай Господи на сёмъ да на бѣломъ-свѣту

Поостаться отъ родителя отъ матушки;

Надо ластушкой летать да кругомъ людушекъ,

Надо плёточкой кругъ ихъ да обвиватися,

Точно бѣлочкѣ въ глаза да имъ посматривать.

• То-есть я дочь обиженная судьбой; дочи, ь краткій звукъ возстановленъ въ полный и.

Вдова пьяницы жалобится сосѣдямъ:

Не дай Господи на сёмъ да на бѣломъ-свѣтѣ *

Вѣкъ кор''отать мнѣ за горькое и за пьяницей!

Не порой бѣдна головушка состарилась,

Не во время красота съ лица стерялася,

Куда спѣсь да мое с''уровство дѣвалося!

На дѣлахъ была побѣдна штуковатая,

На словахъ была побѣдна смысловатая,

Разговорная съ народомъ людьми добрыми.

Какъ попала я за горькую за пьяницу,

И сама того побѣдна сдивовалася,

Шутки-шмоночки куда мои дѣвалися!

• Тамъ было: на бѣломъ-свѣту, тутъ: на бѣломъ-свѣтѣ, это конечно и ритмически все равно.

Итакъ примѣры приведенные нами въ доказательство того что смысловыя ударенія имѣютъ въ русскомъ стихѣ опредѣленныя мѣста въ былинной схемѣ 3, 7 и 11 выдались, можно сказать, всѣ удачные. Удачные значить убѣдительные, насколько, конечно, такія эмпирическія доказательства могутъ быть убѣдительны. Эмпирическія доказательства всегда весьма важны, а въ нашемъ дѣлѣ и подавно. Но въ чемъ собственно могутъ убѣдить они? въ дѣйствительномъ соблюденіи, болѣе или менѣе постоянномъ, такого-то повидимому закона. Но обыкновенно бываетъ что другими примѣрами можно доказать, правда, тоже только эмпирически, несоблюденіе того же якобы закона. Возникаетъ слѣдовательно сомнѣніе: что-нибудь одно есть случайность. Что же именно? Мало слѣдовательно привести свидѣтельства блюденія закона нужно еще убѣдить въ неслучайности соблюденія; надо доказать что нарочно, явно-сознательно соблюдается такой-то тогда уже безспорно законъ.

Какіе могутъ быть признаки сознательности соблюденія стихотворнаго закона? Вѣрнѣйшіе признаки такой сознательности все то что называется licentia poetica, иначе сказать авторскія натяжки, ибо единая возможная цѣль всѣхъ такихъ натяжекъ — соблюсти во что бы то ни стало извѣстный стихотворный законъ, а такой цѣли не можетъ у автора быть безъ сознанія что такой-то законъ существуетъ и что соблюдать его хоть бы и чрезъ силу должно.

Еслибы Пушкинъ сознательно не стремился соблюдать законъ стиха, напримѣръ, ямбическаго, тотъ что въ каждой ларѣ словъ нечетному слогу не слѣдуетъ быть сильнѣе четнаго, сказалъ ли бы онъ, призракъ? Нѣтъ; всегда, гдѣ только могъ, говорилъ онъ какъ всѣ:

Глазами страшный призракъ мѣрилъ.

И однакоже онъ сказалъ:

Богатыря призракъ огромный.

Пустой и гибельный призракъ.

Онъ сказалъ:

Гдѣ на курганахъ возвышенныхъ

И въ поле перстомъ указалъ

Шесть мѣстъ упраздненныхъ стоятъ.

Зачѣмъ же? А затѣмъ что обычное удареніе (перстомъ, упр''аздненныхъ, возвышенныхъ) въ этихъ его стихахъ пришлось бы на нечетный слогъ:

Нечетный слогъ сталъ бы сильнѣе четнаго той, же пары; ��ара стала бы хореемъ среди ямбовъ и нарушила, бы собою общую гармонію ямбическую. Вотъ Пушкинъ и рѣшается передвинуть удареніе въ этомъ славѣ съ обычнаго мѣста на необычное.

Добиваясь соблюсти ямбическую схему тоническаго стиха говорилъ Пушкинъ:

Молчитъ музыка боевая;

и добиваясь соблюсти хореическую, противоположную ямбической, схему того же тоническаго стиха, онъ говоритъ:

И пальба и грома музыки;

и добиваясь соблюсти схему совсѣмъ инаго, лубочнаго стиха говорилъ:

А зайка въ лѣсокъ до-дому;

и добиваясь соблюсти александрійскую такъ называемую схему стиха опять совсѣмъ уже инаго, силлабическаго, говорилъ Святитель Дмитрій:

Леігатъ въ асдяхъ на сѣнѣ строчекъ маленькій,

Тамъ и матушка его и Осипъ старенькій.

Посмотримте не найдемъ ли и въ былинахъ слоговыхъ удареній натянутыхъ съ обычнаго на необычное. Въ былинной схемѣ натяжки эти должны попадать на третье мѣсто стиха если слово это первое смысловое въ стихѣ; на седьмое мѣсто если слово второе смысловое и ни одиннадцатое мѣсто если слово третье смысловое.

Но спросятъ меня, не ударяютъ ли пѣвцы въ нѣкоторыхъ словахъ заурядъ иначе нежели мы, то-есть наши лексиконы?

Насколько мнѣ извѣстно, постоянно иначе нежели ваши лексиконы, ударяютъ мои пѣвцы только въ двухъ словахъ. Ваше серебро и вашъ богатырь, даже въ видѣ натяжки едва ли найдутся въ былинахъ; тутъ они богатырь и серебро. Не могу ручаться, но кажется во всѣхъ прочихъ словахъ удареніе необычное и странное бы у литераторовъ, бываетъ и у пѣвцовъ только на данный случай стиха ради.

Если не требуется, натяжки пѣвецъ поетъ просто:

Когда будешь ты на матушкѣ святой Руси.

Но только-что пропѣлъ будешь, поетъ онъ же Рябининъ:

Да-й будешь когда у князя у Владиміра.

Откройте Русскую Старину или Сборникъ, и подобные примѣры десятками бросятся вамъ въ глаза.

Рябининъ всегда конечно говоритъ какъ люди: не буду ѣсть… поѣли у нег''о… а тутъ вдругъ:

Не буд''у ѣстъ твоихъ яствушекъ сахарныихъ

Они поѣли попили пообѣдали.

И у него есте сильные богатыри

Столько ув''идалъ молоденькій Добрынюшка.

Какъ не даетъ мнѣ-ка онъ да супротивника.

И столь же сознательно, дабы второе большое ударенье попало на свое мѣсто, на 7е въ стихѣ, Рябининъ поетъ:

Онъ какъ видитъ что дѣло ему не по-люди.

Онъ спускался съ той со горы со высокія.

По тому ли по острею по ножевому.

И наконецъ дабы третье большое ударенье попало на 11й слогъ:

Тебя какъ-то молодца да именемъ зовутъ

А-й и славноей Московскоей на заставѣ

Я въ любви везу Настасью Митріевичну

Соберите-тко мнѣ силушки сорокъ тысячъ

А-й тутъ этоей старинушкѣ слав''у поютъ.

Итакъ нельзя сомнѣваться что пѣвцы вполнѣ сознательно пригоняютъ ударенья на слоги 3, 7 и 11. Но смысловыя слова случайно или не случайно пришлись подъ эти ударенья стиха? Какъ доказать сознательность подбора смысловыхъ словъ подъ эти три ударенья? Доказывается это перестановкой словъ изъ обычнаго и грамматически правильнаго порядка въ необычный и неправильный.

Эту натяжку позволяли себѣ всегда и всѣ, даже и самые великіе мастера дѣла.

Ужь если Пушкинъ не сказалъ:

Кругомъ Тригорскаго бродитъ,

а рѣшился сказать:

Бродитъ Тригорскаго кругомъ.

Въ лугахъ у рѣчки…

то ужь конечно риѳмы ради:

надъ холмомъ.

Въ тоническомъ, въ силлабическомъ, въ лубочномъ, и словомъ въ какомъ бы то ни быжо досель извѣстномъ стихѣ два метрически тождественные слова (каковы напримѣръ, кругомъ (U — ямбъ) и бродить (U — ямбъ) перестановить наперекоръ живой грамматикѣ мыслимо риѳмы ради только. Внѣ-же риѳмы перестановлять такія слова, напримѣръ, вмѣсто:

Въ часы (U --) забавъ (U --) или праздной скуки,

сказать:

Забавъ (U --) въ часы (U --) иль праздной скуки,

было бы совершенно безцѣльно. Вотъ почему такой перестановки и не найдете у самого Тредьяковскаго.

Ужь конечно не хуже Тредьяковскаго хранятъ стройность русской рѣчи наши народные пѣвцы. Hu-же въ единомъ стихѣ двухъ словъ не перестановятъ они безъ нужды и безъ вдѣли изъ обычнаго по живой грамматикѣ правильнаго порядка въ необычный и неправильный.

Риѳмы былинный стихъ не знаетъ. Если же завѣдомо не для риѳмы, то съ какою же цѣлью могутъ пѣвцы перестановлять въ былинномъ стихѣ, одно на мѣсто другаго, симметрически тождественныя? И однакоже вспомните напримѣръ въ послѣднемъ стихѣ послѣдняго приведеннаго отрывка, Ирина говоритъ:

Шутки-шмоночки куда мои дѣвалися…

вѣдь скажи она;

Шутки-шмоночки мои куда дѣвалися,

вышло бы грамматически правильнѣе, ибо мои относятся къ шуткамь-шмоночкамъ, а куда относится къ дѣвалися; метрически же вышло бы все равно, ибо куда мои и мои куда метрически и то и другое два ямба. Зачѣмъ же она эти ямбы перетасовала?

Вотъ еще примѣръ такой же, но еще повнушительнѣе. Въ былинѣ о Святогорѣ Калининъ поетъ:

А повыздынь-ка съ гроба меня глубокаго.

Съ гроба меня (U — U — ) и меня съ гроб''а (U — U --) все равно, зачѣмъ же было не сказать:

А повыздынь-ка меня съ гроб''а глубокаго.

Да и что за странный эпитетъ гробу глубокій; уже не испорченный ли это стихъ, не оттого ли и слова-то перепутаны? Нѣтъ; всѣ слова этого стиха подобраны удачно, разставлены обдуманно. Дѣло вотъ въ чемъ:

Илья поѣхалъ посмотрѣть Святогора, «порнаго богатырища»,^[22] на весь міръ дивнаго, котораго не носить матъ сыра земля и потому не придано ему ѣздить на Святорусь-землю и ѣздитъ онъ только тутъ, по какимъ-то по Святымъ горамъ (горы — это уже не тѣло, а кости земли и выносятъ Святогора). Встрѣтились Илья со Святогоромъ, поѣхали вмѣстѣ по этимъ горамъ высокимъ, «по щелейкамъ толстымъ»^[23] и наѣхали чудо чудное, диво-дивное: щелъи, скалы сошлись въ одномъ мѣстѣ такъ что образуютъ собою «огромный гробъ». Святогоръ, чтобы посмотрѣть «кому поладится плащаница эта дивная», сперва велитъ лечь туда Ильѣ. Ильѣ грибъ дологъ. Выступилъ Илья изъ гроба, опустился-влегъ туда самъ Святогоръ; плащаница «по немъ пришла», да такъ-то по немъ что самъ собою встать изъ тѣсноты да глубины этой ужь и не можетъ онъ; проситъ Илью:

Ахъ ты старый казакъ да Илья Муромецъ,

Ты повыздынь съ площаницы да огромноей. *

* Съ плащаницы, съ гроба; вѣрнѣй бы, кажется: зъ = укороченному изъ.

Но этого порнаго богатырища приподнять, повыздынуть оттуда не подъ силу и самому Ильѣ. Ну, такъ возьми Илья палицу, бей по скаламъ.

Ты сломай-ка эти щельи да высокія,

А повыздынь-ко съ гроба меня глубокаго.

Ударилъ Илья по щельѣ по толстой, но горы-то были видно рудныя, отъ удара богатырскаго изверглось изъ скалы желѣзо и потянулось полосою надъ Святогоромъ въ сосѣднюю скалу. Ударилъ Илья еще и еще, вѣроятно и въ ту скалу, и во всѣ вокругъ, надѣясь не тутъ какъ тамъ проломить простора Святогору; но

Что ударитъ, тутъ же обручъ было ставится.

Отвѣчаетъ тутъ богѣтырь Святогорскій:

Видно, тутъ же есть богатырь да кончается!

Такъ вотъ какой это гробъ, отъ вѣка самою природой созданный., самою судьбой предназначенный Святогору: къ нерукотворенному гробу тутъ же невидимо была готова и крыша. Всю вмѣстѣ эту роковую плащаницу-могилу назвалъ пѣвецъ глубокимъ гробомъ. Но это эпитетъ гроба случайный, а воедино съ предметомъ сливается, какъ было указано, только постоянный эпитетъ. Тутъ стало и предметъ и эпитетъ оба должны были сохранить свою смысловую важность въ рѣчи. Будь сказано:

А (3)повыздынь-ка меня съ (3) гроба (11) глубокаго

смысловое слово гроба очутилось бы внѣ втораго большаго ударенья; а пришлось бы подъ это ударенье, и какъ разъ звуковымъ слогомъ на седьмое мѣсто, слово меня, по смыслу въ данномъ случаѣ не только не требующее, но и не терпящее большаго ударенія;

А повыздынь-ка меня съ гроба глубокаго.

Ударенье на меня придало бы этому слову значеніе: меня, а не другаго кого; но въ гробѣ этомъ никого другаго нѣтъ, стало нелѣпо бы восподымать въ этомъ разѣ слово меня, а требуется восполнять слово гроба.

Не добивайся Калининъ того чтобы подъ большія ударенья схемы попадали слова не все равно какія, а именно смысловыя, — онъ бы тутъ, благо, порядокъ словъ вѣренъ и схема метрически исполнена безъ натяжекъ, такъ все и оставилъ. Но нѣтъ; онъ во что бы то ни стало добивается чего-то; онъ гнётъ и ломитъ: изъ хорея гроба сдѣлалъ ямбъ гроба и отпихнулъ естественный ямбъ меня изъ-подъ втораго большаго ударенья; отъ перетасовки этой вышло что меня очутилось съ эпитетомъ глубокаго; вышло что гроба съ этимъ особеннымъ своимъ этитетомъ глубокаго разлучились и легли въ черезполосицу, да еще какую, грамматически недозволенную; но и вышло за то что Калининъ добился, чего, явно-сознательно добивался: вывелъ изъ-подъ большаго ударенья слово въ данномъ разѣ не смысловое меня и подвелъ смысловое гроба. Перекиньте листокъ-другой, и вотъ вамъ у того же Калинина еще примѣръ и еще пожалуй поубѣдительнѣе.

Наѣхало, разселилось въ Кіевѣ идолище великое, полуживотное полуболванище какое-то; по обычно-былинному изображенію: голова у него что пивной котелъ, глаза что лохани помойныя, съ нимъ цѣлая орда и само идолище поганый Татаринъ. Сидитъ это идолище у князя въ палатахъ и развѣдываетъ о признакахъ богатырства Ильи Муромца у самого же Ильи переодѣтаго въ старчище-пелегримище:

А-й великъ у васъ казакъ да Илья Муромецъ?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А по многу ли вашъ ѣстъ да Илья Муромецъ?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А по многу ли же къ выти да вина-то льетъ?

Во второмъ стихѣ слова вашъ и ѣстъ, какъ равныя каждое полуспондею (--), равны между собой. Метрически, стало-быть, все равно, сказать ли:

А по многу ли ѣстъ (7) вашъ да Илья Муромецъ

или же какъ сказалъ Калининъ.

А по многу ли вашъ (7) ѣстъ да Илья Муромецъ?

И конечно Калининъ понималъ это, но онъ сообразилъ вотъ что: если ради правильнаго порядка словъ оставить вашъ на седьмомъ мѣстѣ и слѣдовательно произносить съ большимъ удареніемъ вашъ Илья, вышло бы что возможенъ или даже есть и не вашъ Илья, то-есть не русскій, а еще какой-то чуткой, татарскій что ли; вышло бы что идолище не безъ учености и продекламировавъ съ удареніемъ вашъ Илья держится ученія г. Стасова. А Илья, про выдумки г. Стасова не зная, подумалъ что идолище говоритъ отъ себя, да

Какъ подскочитъ тутъ казакъ да Илья Муромецъ

Со своей было клюкою сорочинскою,

Какъ ударитъ онъ его да въ буйну голову,

Отлетѣла голова да будто пуг’вица.

Вотъ, сообразилъ Калининъ, какія недоразумѣнія вышли бы отъ ударенья на вашъ; убралъ поскорѣе это вашъ изъ-подъ ударенья и подвелъ туда ѣстъ, слово метрически равное слову вашъ, но смысловое уже по прямому смыслу вопросовъ идолища: а по многу ли вашъ Илья ѣстъ, по многу ли льетъ и пр.

Илья все-таки же смахнулъ башку идолищу, но уже не за г. Стасова сочиненья, а за другое, собственное его идолищево вранье.

Хорошо, скажуть мнѣ; дѣйствительно тутъ удареніе неумѣстно было бы на словѣ вашъ, и напротивъ, совершенно умѣстно на словѣ ѣстъ. Калининъ это понялъ, нарушилъ, такъ и быть, порядокъ словъ, и переставилъ вашъ изъ-подъ ударенья, съ седъмаго мѣста на шестое, а ѣстъ съ шестаго на седьмое, подъ удареніе" Сознательность тутъ очевидная. Но въ слѣдующемъ стихѣ, въ подобномъ же вопросѣ

А по многу ли же къ выти да вина-то пьетъ,

соотвѣтственное слово пьетъ, однакоже подъ большое ударенье не лопало. Это тоже сознательно, тоже во исполненіе закона большихъ удареній на смысловыя слова?

Конечно, это опять того же, только обратное доказательство. Тамъ, въ первомъ вопросѣ, вся суть рѣчи: по многу ли ѣстъ Илья; а чего именно все равно. Тутъ, во второмъ вопросѣ, суть не въ томъ еще по многу ли онъ пьетъ чего нибудь, а по многу ли вина пьетъ, да еще за разъ, къ выти, какъ спросилъ идолище, то-есть къ обѣду, къ ужину, къ каждой ѣдѣ; обыкновенно же побылинному спрашивается: единомъ духомъ или за единъ вздохъ пьетъ зелена вина полтретья ведра, то-есть 2 ¹/₂ ведра, значитъ богатырь. Потому пьетъ и оставлено, внѣ ударенья; а подъ удареньями какъ и вездѣ въ русскомъ стихѣ, поставлены тѣ слова въ коихъ главная суть рѣчи:

А по многу ли же къ выти да вино-то пьетъ.

Не столь насильственно перестановлены метрически тождественныя слова у Ирины, но столь же сознательно. Не сказано:

Шутки-шмоночки (7) мои куда дѣвалися,

а сказано:

Шутки-шмоночки (7) куда мои дѣвалися.

Чего было выкрикивать про мои; конечно мои, чьи же иначе? Но гдѣ они, куда ихъ отвѣяло горемъ, такъ быстро да такъ чисто отвѣяло что и сама того побѣдна сдивовалася. И вотъ куда выкликнулось у нея на самую вершину стиха.

Это выраженіе, вершина стцха, наводитъ на мысль, не дорожатъ ли пѣвцы этимъ срединнымъ удареніемъ больше нежели первымъ и послѣднимъ большими удареньями стиха и не ради ли срединнаго ударенія дѣлались перестановки словъ. Нѣтъ; это просто случай.

Вспомните приведенные отрывки; вѣдь встрѣчаются же сильныя и даже изо всѣхъ трехъ большихъ удареній стиха сильнѣйшія на третьемъ слогѣ:

Хоть-то былъ я во раздольицѣ чистомъ полѣ,

Да-й не смѣлъ я къ паленичищу подъѣхати,

А-й не могъ я у ней силушки отвѣдати.

И точно такъ же на одиннадцатомъ слогѣ:

Кунью шубоньку накинулъ на одн''о плечко,

То енъ шапочку соболью на одн''о-ушко.

А то и заразъ на третьемъ и на одиннадцатомъ мѣстахъ очень сильныя.

Хоть же рьянъ да ты, посредничекъ, уходишься,

Хоть спѣсивъ да ты, начальникъ, пріусядишься.

Точно такія же сильныя, какъ и на седьмомъ слогѣ:

А ли многу ли вашъ ѣстъ да Илья Муромецъ.

Шутки-шмоночки куда мои дѣвалися.

Натяжки конечно дѣло худое и въ своемъ кровномъ стихѣ не простительнѣе чѣмъ въ чужомъ, завозномъ. Но не своя и ширь тѣсна, своя и тѣснота просторна. А слѣдовательно все-таки же, не только простить за натяжки, а еще и благодарить должны мы пѣвцовъ нашихъ, и чѣмъ рѣзче были ихъ натяжки, тѣмъ больше благодарить, ибо тѣмъ обнаженнѣе изъ-подъ покрова рѣчи выступаетъ тайна кореннаго закона, стихотворная краеугольность смысловаго ударенія.

---