Всеобщая история (Полибий; Мищенко)/Книга четвёртая

В предыдущей книге мы объяснили причины второй войны между римлянами и карфагенянами и рассказали о вторжении Ганнибала в Италию; кроме того, мы изложили битвы, происходящие между ними до сражения при реке Ауфиде и городе Канне. Теперь, начиная с той же сто сороковой олимпиады, мы расскажем события, совершившиеся за то же самое время в Элладе. Но предварительно в немногих словах припомним читателям нашего сочинения те вступительные замечания, какие сделаны были нами во второй книге о делах эллинов вообще и об ахейском народе в особенности, ибо это государство в наше время и раньше возросло необычайно.

Так, отправляясь от Тисамена, одного из сыновей Ореста, мы заметили, что ахеяне с этого времени находились под управлением царей из рода Орестова до Огиг��, за сим установили у себя прекраснейшее народное правление1, что впервые государство их было раздроблено на отдельные города и деревни царями Македонии. Вслед за этим мы рассказали о том, каким образом ахеяне начали соединяться снова, какие из городов их первые и в какое время соединились между собою. После этого мы показали, какими средствами и с какою целью ахеяне привлекали к себе другие государства и задумали объединить всех пелопоннесцев под одним именем, в одном государственном устройстве. После общих замечаний об этих начинаниях мы касались в последовательном порядке отдельных событий, пока не дошли до изгнания лакедемонского царя Клеомена. Потом, кратко повторив события, упомянутые во введении до смерти Антигона, Селевка и Птолемея, которые все скончались в это самое время, мы в заключение пообещали приступить к собственной истории нашей, начав с событий, которые примыкают к упомянутым выше.

Дать такую основу2 повествованию нам казалось наиболее удобным, во-первых, потому что на этом времени обрываются записки Арата, а мы решили продолжить его повествование и дать дальнейшую историю эллинов. Во-вторых, события дальнейшие, те, которые входят в нашу историю, совершались в такое время, что принадлежат или нашей собственной поре, или временам отцов наших; благодаря этому мы или сами были свидетелями их, или узнавали о них от очевидцев. Напротив, при восхождении к более древним временам и при записывании одного предания на основании другого мы находили, что невозможно ни достоверно узнать что-либо, ни правильно оценить. С этого именно момента мы начали свой рассказ больше всего потому, что тогда как бы сама судьба придала совершенно новый вид всей обитаемой земле. Так, родной сын Деметрия Филипп3 только что получил власть над Македонией, будучи еще мальчиком; господствовавший в Азии по сю сторону Тавра Ахей4 имел не только царское звание, но и власть. Немного раньше Антиох, прозванный Великим, по смерти брата своего Селевка наследовал царскую власть в Сирии, будучи еще совершенно юным. В одно время с ними Ариарат5 получил власть над каппадокиянами; тогда же и Птолемей Филопатир сделался владыкою Египта. Немного спустя стал царем лакедемонян Ликург6, а незадолго до того карфагеняне выбрали военачальником своим Ганнибала для рассказанных раньше предприятий. С повсеместными переменами такого рода в правителях должно было наступить и новое положение дел. Так обыкновенно бывает, так случилось и тогда, именно: римляне и карфагеняне начали описанную выше войну*, в одно время с ними оспаривали друг у друга Койлесирию Антиох и Птолемей; ахеяне и Филипп начали войну против этолян и лакедемонян, причины которой были приблизительно следующие.

Этоляне давно уже тяготились мирным положением, вынуждавшим их расходовать собственные средства, тогда как они привыкли жить на счет соседей, а потребности их при врожденной кичливости были велики; она-то побуждает их вести постоянно хищнический, дикий образ жизни; никого не считают они другом себе, напротив, во всех видят врагов7. Тем не менее прежде, пока жил Антигон, этоляне из страха перед македонянами держались спокойно. Затем, когда Антигон умер и оставил царство юному Филиппу, они пренебрежительно относились к этому последнему и искали только случая и предлога вмешаться в дела Пелопоннеса. К этому побуждали их и старая привычка8 к хищению, и уверенность в том, что одни ахеяне9 не устоят против них в войне. Этоляне питали такие замыслы, а случайное обстоятельство не замедлило прийти им на помощь, и вот под каким предлогом они начали войну. Был некий Доримах трихониец10, сын того Никострата, который предательски нарушил мир во время общебеотийского празднества11; в юношеском возрасте, преисполненный этолийской воинственности и алчности, этот Доримах отправился по поручению союза в город фигалян12. Город находится в Пелопоннесе и лежит на границе Мессенской земли; в то время он входил в состав Этолийского союза. Доримах отправился туда под предлогом охраны полей и города фигалян, на самом же деле для того, чтобы выведать положение дел в Пелопоннесе. Когда пираты13 начали стекаться в Фигалию и являлись к нему, Доримах не мог доставить им добычи законным путем, так как общеэллинский мир, возобновленный Антигоном, в то время еще продолжался; наконец, не зная, как быть, он дозволил пиратам похитить скот у мессенян, друзей и союзников этолян. Сначала пираты нападали на стада в пограничных местах Мессении; потом, став смелее, они дерзали врываться и в дома, что были на полях, появляясь ночью, когда никто не ждал их. Когда мессеняне, негодуя на это, отправляли к Доримаху одно посольство за другим, он вначале не обращал никакого внимания на их жалобы, ибо ему хотелось дать добычу подначальным ему людям и в то же время попользоваться самому, как участнику в дележе добычи. Но так как обиды продолжались непрерывно и посольства являлись все чаще и чаще, то Доримах объявил, что сам придет в Мессену с целью оправдаться от обвинений, взводимых на этолян. Когда он прибыл в Мессену и к нему стали приходить потерпевшие, одним он отвечал шутками и насмешками, на других нападал, третьих запугивал ругательствами.

Доримах оставался еще в Мессене, когда однажды пираты приблизились ночью к городу и с помощью приставленных лестниц ворвались в так называемый двор Хирона14, причем тех слуг, которые защищались, перебили, а остальных перевязали и увели вместе со скотом. Эфоры15 мессенян, давно уже недовольные поведением пиратов и долговременным пребыванием Доримаха в их городе, этот последний случай сочли новою для себя обидою и потому призвали его в собрание должностных лиц16. В собрании Скирон, бывший в то время эфором мессенян и за свой образ жизни вообще пользовавшийся большим уважением у граждан, советовал не выпускать Доримаха из города до тех пор, пока он не возместит всех причиненных мессенянам потерь и не представит на суд виновных в убийстве пиратов. Когда все находившиеся в собрании признали справедливость предложения Скирона, Доримах пришел в ярость и заявил, что они слишком наивны, если воображают, что оскорбляют только его, а не государство этолян, и прибавил, что считает все поведение их возмутительным, что вскоре все они понесут наказание, и по заслугам. В это время жил в Мессене гнусный человек, по имени Бабирт, один из тех людей, которые совершенно утратили человеческие свойства; его нельзя было отличить от Доримаха, раз он надевал на себя широкую шляпу17 и плащ: до такой степени Бабирт походил на Доримаха голосом и всем сложением; это было известно и Доримаху. Когда он обращался к мессенянам с наглою и угрожающею речью, Скирон в гневе сказал: «Неужели, Бабирт, ты воображаешь, что мы боимся тебя или твоих угроз?» При этих словах Доримах, уступая на это время обстоятельствам, обещал, что мессеняне за все содеянные им обиды получат удовлетворение. Однако по возвращении в Этолию он почувствовал себя до такой степени обиженным словами Скирона, что, не имея сколько-нибудь достаточного повода, он из-за этого только возбудил войну против мессенян.

Стратегом этолян был в то время Аристон. Но по слабости здоровья он был непригоден к военному делу, кроме того, состоял в родстве с Доримахом и Скопасом, а потому под некоторыми условиями передал всю власть этому последнему. Но Доримах не решался открыто поднимать этолян на войну с мессенянами, потому что для этого недоставало подобающего повода, и потому еще, что всем было известно, что причина его воинственности — его беззаконие18 и упомянутая выше насмешка над ним. Поэтому Доримах и не думал об открытом возбуждении к войне, но тайком старался приобщить Скопаса к своим замыслам против мессенян; при этом указывал ему на то, что со стороны македонян опасаться им нечего благодаря возрасту владыки их: Филиппу было в то время не больше семнадцати лет от роду. Говорил он также о нерасположении лакедемонян19 к мессенянам, а с другой стороны, напоминал ему о благоволении элейцев к этолянам и о союзе их, из чего заключал, что вторжение в Мессению может быть совершено ими безнаказанно. Но главным его доводом при увещании этолийца было напоминание о добыче, предстоящей им в Мессенской земле, беззащитной и во всем Пелопоннесе единственной, оставшейся нетронутою в Клеоменову войну. Ко всему этому Доримах добавил, что Скопас стяжает себе за это признательность этолийского народа. Что касается ахеян, сказал он, то, препятствуя проходу этолян, они не должны будут жаловаться20, если встретят отпор со стороны защищающихся; если же они останутся в покое, то замыслы этолян осуществятся беспрепятственно. Для нападения на мессенян у него нет недостатка в предлоге, говорил он; ибо давно уже они провинились тем, что обещали ахеянам и македонянам участие в союзе21. Этими и подобными доводами в том же роде Доримаху удалось так настроить Скопаса и друзей его, что они не стали дожидаться союзного собрания22 этолян, не совещались с апоклетами23, вообще не соблюли обычных способов действия и, следуя только голосу страсти и своим желаниям, объявили войну одновременно мессенянам, эпиротам, ахейцам, акарнанам и македонянам.

Тотчас они отправили на море пиратов, которые подле Кифер24 встретили царское македонское судно, доставили его с командою в Этолию и там продали начальников корабля25, солдат и самый корабль. Пираты опустошали побережье Эпира, для совершения этих насилий постоянно пользуясь еще кораблями кефалленян26; в Акарнании пытались завладеть Тирием27. В одно время с этим этоляне тайком отправили отряд через Пелопоннес и в середине Мегалопольской земли заняли укрепленное место, именуемое Кларием; там они устроили торговлю добычею и утвердились для совершения грабежей. Однако местность эта была в несколько дней отвоевана стратегом ахеян Тимоксеном при содействии Тавриона, которого Антигон оставил в Пелопоннесе в звании царского уполномоченного28. Дело в том, что на занятие Коринфа царем Антигоном ахейцы согласились в страхе перед Клеоменом; напротив, Орхомен он взял приступом и не возвращал ахейцам29, удерживая за собою как свою собственность. Мне кажется, ему хотелось не только владеть проходом в Пелопоннесе, но и господствовать над внутренними частями его при помощи поставленного в Орхомене гарнизона и собранных там военных сил. Между тем Доримах и Скопас выждали такое время30, когда Тимоксену оставалось немного до конца службы, а Арат, хотя был выбран ахейцами в стратеги на следующий год, но еще не вступал в должность, собрали все этолийское ополчение к Рию31, запаслись перевозочными судами, поставили наготове корабли кефалленян, переправили людей в Пелопоннес и двинулись на Мессению. Проходя через поля патрян, фариян и тритеян, они показывали вид, что не желают чинить никакой обиды ахейцам. Однако толпа, неумеренно жадная к добыче, не могла удержаться от хищения, а потому этоляне на всем пути разоряли и грабили поля, пока не дошли до Фигалии. Отсюда они совершили внезапное и дерзкое вторжение в область мессенян, невзирая на дружественный союз, искони32 существовавший между ними и мессенянами, нарушая общепризнанные права народов; все принося в жертву своей алчности, они опустошали безнаказанно страну, так как мессеняне не дерзали выходить против них.

Между тем наступило время очередного собрания ахейцев, и они сошлись в Эгий. Когда собрание было открыто, патряне и фарейцы стали перечислять обиды, причиненные этолянами при переходе через их земли, а от мессенян явилось посольство с просьбою о помощи против вероломства и насилия этолян. Слушая эти жалобы, остальные ахеяне разделяли негодование патрян и фарейцев и сочувствовали бедствию мессенян. Возмутительнее всего казалось ахеянам то, что этоляне в противность договорам осмелились вторгнуться с войском в Ахаю, не получив ни от кого разрешения на проход и не сделав даже попытки попросить о том. Раздраженные всем этим ахеяне постановили, что мессенянам должна быть оказана помощь, а стратег должен созвать ахеян в собрание вооруженными33, и какое бы решение после совещания ни было постановлено, оно должно войти в силу. Тимоксен, который в то время был еще стратегом, так как не истек срок службы его, уклонялся от похода и от самого созыва войск, ибо не полагался на ахеян, которые в это время нерадиво упражнялись в военном деле. Вообще по изгнании спартанского царя Клеомена все пелопоннесцы, будучи утомлены прежними войнами и рассчитывая на прочность установившегося положения дел, пренебрегали военным делом. Однако Арат, раздраженный и подстрекаемый наглостью этолян, брался за дело весьма горячо, тем более что уже с давнего времени питал к этолянам враждебные чувства. Поэтому он торопился созвать вооруженных ахеян в собрание и горел желанием сразиться с этолянами. Наконец за пять дней до установленного срока он принял государственную печать от Тимоксена, написал городам и созвал в Мегалополь способных к военной службе ахеян в вооружении. Мне кажется, уместно будет предпослать несколько замечаний об Арате, ибо характер его своеобразен.

Арат во всех отношениях был совершенный государственный муж. Он умел держать речь, составить план и хранить в тайне принятое решение. Никто спокойнее его не умел переносить гражданские распри, привязывать к себе друзей, приобретать союзников; к тому же он был замечательно способен изобретать против неприятеля коварные способы действия34, хитрости и козни и осуществлять их при помощи настойчивости и отваги. Очевидных доказательств этого очень много; из них наиболее убедительные известны каждому, кто знает в подробностях взятие Сикиона и Мантинеи35, изгнание этолян из города пелленян36, а в особенности образ действий Арата относительно Акрокоринфа. Зато этот самый человек всякий раз, когда решался овладеть открытым полем сражения, оказывался неизобретательным в планах, робким в нападении и неспособным глядеть прямо в лицо опасности. Поэтому он наполнил Пелопоннес трофеями, обращенными против него, и в этих случаях неприятелю всегда легко было превзойти его. Так неравномерны природные свойства людей не только телесные, но еще больше душевные: не говоря уже о том, что один и тот же человек в различных делах оказывается очень способным к одним и совершенно негодным к другим, но даже в делах однородных бывает и весьма проницательным, и столь же тупым, весьма отважным и величайшим трусом. Необычайного здесь нет ничего, и люди наблюдательные хорошо это знают. Так, иные смелы на охоте в борьбе со зверями и в то же время падают духом перед оружием и неприятелем, да и в ратном деле одни и те же люди ловки и храбры в единоборстве и ни к чему негодны в массе с другими и в строю. Например, конные воины фессалийцев несокрушимы в эскадроне и фаланге37; напротив, когда по обстоятельствам времени и места приходится сражаться вне строя, один на один, они становятся неловкими и негодными; этоляне наоборот. Критяне неодолимы на суше и на море в засадах, разбоях, в обкрадывании неприятеля, в ночных нападениях и вообще во всех делах мелких, сопряженных с хитростью; напротив, им недостает мужества и стойкости, когда неприятель наступает массою с фронта, выстроенный в фалангу; ахейцы и македоняне наоборот. Я сообщил это для того, чтобы рассеять недоверие читателей, если нам придется высказывать противоположные суждения об одних и тех ��е людях в положениях сходных.

Тем временем согласно решению ахеян в Мегалополе собрались все способные носить оружие; на этом месте мы сделали отступление. Мессеняне явились снова в собрание с просьбою не оставлять без наказания столь явное нарушение договора, при этом изъявляли желание принять участие в общем союзе и спешили приписаться к прочим союзникам. В принятии в союз правители38 ахеян отказали мессенянам, так как никто не мог быть принят в союз без соизволения Филиппа и прочих союзников. Дело в том, что оставался пока в силе клятвенный договор, заключенный при посредстве Антигона между ахейцами, эпиротами, фокиянами, македонянами, беотянами, акарнанами39, фессалийцами. Но они соглашались выйти на помощь мессенянам, если явившиеся послы отдадут своих сыновей в Лакедемон в качестве заложников в обеспечение того, что мессеняне без согласия ахеян не заключат мира с этолянами. Согласно условиям союза, лакедемоняне также выступили в поле и расположились лагерем на границах мегалопольцев, но не столько по долгу союзников, сколько ради наблюдения и выжидания событий. Что касается Арата, то, устроив таким образом отношения с мессенянами, он отправил посольство к этолянам, дабы известить их о принятом решении и побудить удалиться из Мессенской области и не касаться земли ахеян; в противном случае угрожал поступить как с неприятелем с каждым из них, вступившим на Ахейскую землю. Скопас и Доримах выслушали сообщение и, узнав, что ахеяне собрались, нашли полезным для себя подчиниться требованиям Арата. Тотчас они отправили вестников в Киллену40 и к Аристону, стратегу этолян, с письменною просьбою о скорейшей доставке им перевозочных судов к элейскому острову Феяде41. Два дня спустя они снялись со стоянки вместе с добычею и направились к Элее; ибо с элейцами этоляне жили всегда в дружбе, через них получая возможность вмешиваться в деле Пелопоннеса и пользоваться этим вмешательством для грабежей и разбоев.

Арат подождал еще два дня и в простодушной уверенности, что этоляне возвратились домой, как они и хотели показать, распустил ахеян и лакедемонян по домам; а сам с тремя тысячами человек пехоты и с тремястами конницы, а также с войском Тавриона двинулся к Патрам с намерением следовать за этолянами стороною42. Когда Доримах и Скопас узнали, что войско Арата наблюдает за ними и следует стороною, то частью из страха нападения ахеян во время посадки на корабли, частью из желания возбудить войну они отправили к судам добычу, причем отрядили достаточное количество испытанных людей для обеспечения переправы и отряжаемым воинам отдали приказ43 выйти им навстречу у Рия, ибо, говорили Доримах и Скопас, там они сядут на судно. Сами они первое время следовали за отправленной добычей с целью прикрытия, а потом переменили направление и пошли к Олимпии44. Услышав, что Арат и Таврион с упомянутым выше войском находятся в окрестностях Клитора, и полагая, что при таких обстоятельствах им невозможно будет совершить переправу от Рия без опасностей и битвы, они решили, что для них выгодно будет сразиться возможно скорее с войсками Арата, пока весьма малочисленными и совершенно не ожидающими нападения. При этом Доримах и Скопас исходили из того соображения, что, принудив неприятеля к отступлению, они ограбят страну и беспрепятственно переправятся от Рия, а тем временем Арат будет занят размышлениями о новом созыве ахеян; напуганное войско Арата убежит и не пожелает сразиться, а они получат возможность безопасно вернуться домой, когда им заблагорассудится. Руководствуясь расчетами такого рода, этоляне двинулись вперед45 и расположились лагерем в Мегалополитиде подле Мефидрия46.

Узнав о приближении этолян, ахейские вожди повели дело так неискусно и обнаружили такую несообразительность, больше которой и быть не может. Повернув от Клиторской области, они разбили свой лагерь подле Кафий, а когда этоляне направились от Мефидрия мимо города орхоменян, они вывели ахеян на равнину Кафий и стали строиться там в боевой порядок, причем протекающая через равнину река служила им прикрытием. Так как отделяющее их от ахеян пространство было неудобопроходимо, ибо перед рекою были еще рвы, большею частью трудные для переправы, так как ахеяне обнаруживали готовность к битве, то этоляне вопреки первоначальному решению не отважились сразиться с врагом и двинулись в полном порядке к горным перевалам в направлении к Олигирту47; они рады были бы, если бы никто не нападал на них и не принуждал к битве. Передовой отряд этолян подходил уже к перевалам, а замыкавшая движение конница проходила еще по равнине и приближалась к так называемому Проподу48 горного склона, когда Арат и Таврион выслали вперед под начальством акарнана Эпистрата конницу и легких воинов с приказанием подойти к неприятельскому тылу и тревожить его. В том случае, если бы настала необходимость вступить в битву, ахеяне не должны были нападать на задние ряды, когда неприятель оставил уже за собою ровные места, но напасть на передовой отряд немедленно по вступлении его на равнину. Таким образом, решительное сражение должно было произойти на ровной, гладкой местности, очень неудобной для ахеян с их вооружением и всем вообще военным строем и, напротив, очень благоприятной и выгодной для этолян, так как их вооружение и порядки были противоположны ахейским. Итак, вместо того, чтобы воспользоваться удобствами времени и места, ахеяне к выгоде неприятеля спустились в равнину; соответствующий тому получился и исход сражения.

Когда легкий ахейский отряд начал битву, этолийская конница в порядке отступила к горному склону, поспешая на соединение со своей пехотой. Не различая хорошо, что делается, и не взвесив надлежаще последствий, Арат и Таврион, лишь только завидели, что конница отступает, вообразили, что она бежит, а потому с обоих флангов послали вперед одетых в панцири воинов49 и приказали им идти на помощь легковооруженным и соединиться с ними; сами поспешным беглым маршем повели свое войско с фланга50. Между тем этолийская конница, как скоро прошла равнину и соединилась с пехотой, остановилась под прикрытием горных склонов. Пехоту этоляне стягивали на фланги и звали к себе; пешие воины с готовностью бежали на зов, и все находившиеся уже в пути возвращались к своим на помощь. Находя войско достаточно многочисленным для битвы, этоляне сомкнулись и ударили на передние ряды ахейской конницы и легковооруженных; благодаря численному перевесу, а также тому, что нападение сделано было с высоты, они, хотя и после продолжительной битвы, обратили неприятеля в бегство. Когда ахеяне оборотили тыл и бежали, на помощь им подходили панцирные воины в беспорядке и врассыпную, как были в пути. Одни из них не понимали, что делается, другие встречались с бегущими, а потому и сами вынуждены были повернуть назад и также бежать. Вследствие этого побежденных в стычке с неприятелем было не больше пятисот человек, а бежавших более двух тысяч. Самое положение дела давало знать этолянам, как действовать, и они теснили врагов с тыла с неистовыми, громкими криками. Пока ахейские войска рассчитывали отступить к тяжеловооруженным в уверенности, что те остаются на прежних местах в безопасности, до тех пор бегство их совершалось правильно и не без успеха; но как скоро бегущие, заметили, что и тяжеловооруженное войско покинуло свои безопасные позиции и ушло далеко вперед врассыпную, часть их отделилась и в беспорядке бросила��ь по соседним городам; другие, наталкиваясь на фалангитов, шедших им навстречу, наводили ужас на своих же без всякого вмешательства неприятеля и увлекали друг друга в беспорядочное бегство. Как мы сказали выше, ахеяне при отступлении бежали в города; и в самом деле, близость Орхомена и Кафий спасла многих; не будь этого, вероятно, все ахеяне нашли бы здесь безвременную гибель. Так кончилась битва при Кафиях.

По получении известия о том, что этоляне расположились станом подле Мефидрия, мегалопольцы созваны были звуками трубы и явились всей массою на помощь своим на другой же день после битвы, и вот тех самых людей, коим они рассчитывали помочь при жизни в борьбе с врагом, мегалопольцы должны были теперь хоронить, как павших от руки неприятеля. Они вырыли могилу на Кафийской равнине, собрали убитых и похоронили их со всеми почестями. Тем временем этоляне, столь неожиданно выигравшие сражение только силами конницы и легковооруженных, беспрепятственно51 проходили теперь дальше внутрь Пелопоннеса. При этом случае они покушались было взять город пелленян, опустошили поля сикионян и наконец ушли домой через перешеек.

Таковы были причины и поводы Союзнической войны; началом ее послужило состоявшееся вслед за сим решение всех союзников, которое они приняли на собрании в городе коринфян под председательством царя Филиппа.

Когда через несколько дней после сражения ахеяне сошлись в очередное собрание, то все вместе и каждый порознь жестоко роптали на Арата, так как, по общему убеждению, он был виновником рассказанного выше несчастия. Противники Арата выступили против него с обвинениями и с обличениями явных ошибок, чем еще больше раздражали и подстрекали толпу. Первая неоспоримая вина его состояла, казалось, в том, что он еще до наступления срока своей службы воспользовался преждевременно властью другого лица для того, чтобы возложить на себя одно из таких дел, в каких он многократно терпел неудачу, что было известно и ему самому. Другая более важная ошибка состояла в том, что он распустил ахеян как раз в то время, когда этоляне находились внутри Пелопоннеса, тем более что он заранее знал об усилиях Скопаса и Доримаха ниспровергать существующее положение и возбудить войну. Третья ошибка была та, что со столь малочисленным войском он вступил в битву с неприятелем без всякой нужды, имея к тому же возможность отступить спокойно в соседние города, собрать ахеян и тогда только дать битву неприятелю, если уж он находил это выгодным. Но последняя и самая важная вина его состояла в том, что, раз решившись на битву, он действовал с такою оплошностью и неосмотрительностью, что не воспользовался равниною и не употребил в дело тяжеловооруженных и только с легкими войсками напал на этолян на горном склоне, что для противника было наиболее выгодно и желательно. Однако лишь только выступил Арат и напомнил о своих прежних делах и заслугах перед государством, лишь только в ответ на обвинения стал доказывать, что вина за случившееся падает не на него, а в то же время просил о помиловании, если он действительно упустил что-либо в этой битве, и прибавил, что вообще следует судить о делах не с раздражением, но со снисхождением к человеческой слабости, тотчас после этого настроение народа изменилось, и великодушие ахеян дошло до того, что они долгое время гневались на противников Арата за нападки их и во всех дальнейших действиях поступали согласно указаниям Арата. События эти относятся к предшествующей олимпиаде, а последующие к сто сороковой52.

Постановления ахеян были следующие: отправить послов к эпиротам, беотянам, фокидянам, акарнанам и к Филиппу с объяснением того, каким образом этоляне вопреки договору уже дважды с оружием в руках вторглись в Ахею, в силу союза просить их о помощи и о принятии в союз мессенян. Стратег должен набрать войско из ахеян в пять тысяч человек пехоты и пятьсот конницы и с ними идти на помощь мессенянам в случае вторжения этолян в их область. Он должен войти в соглашение с лакедемонянами и мессенянами относительно того, какое число пехоты и конницы они обязаны поставить на общие нужды. Мужественно перенося постигшую их беду, ахеяне принятием таких решений показали, что не оставляют мессенян без помощи и не отказываются от своих планов, а назначенные к союзникам посольства занялись исполнением возложенных на них поручений. Стратег согласно постановлению произвел набор войска в Ахае, а с лакедемонянами и мессенянами вошел в соглашение, по которому они должны были доставить по две тысячи пятьсот человек пехоты и по двести пятьдесят конных воинов, так что всего войска для предстоящих нужд было десять тысяч пехоты и тысяча конницы.

Между тем этоляне с наступлением очередного собрания постановили сохранять мир с лакедемонянами, мессенянами и всеми прочими народами с коварною целью обольстить ахейских союзников и отторгнуть их от ахеян. Что касается ахеян, то этоляне порешили жить с ними в мире, если они откажутся от союза с мессенянами, в противном случае — воевать: ничего не могло быть нелепее53 такого решения. Будучи сами союзниками как ахеян, так и мессенян, они объявляли войну ахеянам в том случае, если ахеяне и мессеняне будут жить в дружбе между собою и в союзе; если, напротив, ахеяне выберут войну с мессенянами, то этоляне обещали заключить с ними отдельный мир. Таким образом, коварство этолян вследствие превратности поведения их не имело для себя никакого оправдания.

Эпироты и царь Филипп, выслушав послов, согласились на принятие мессенян в союз; поведением же этолян они первое время возмущались, хотя не особенно удивлялись ему, ибо в нем не было ничего необыкновенного, напротив, такое поведение было в привычках этолян. Поэтому эпироты и Филипп не очень гневались на этолян и порешили оставаться в мире с ними: настолько легче прощаются постоянно совершаемые несправедливости, нежели редкие и необычные проступки. И этоляне знали это: они грабили Элладу непрерывно, без объявления войны нападали на многие народы и в то же время не удостоивали своих обвинителей оправдания, но еще издевались над каждым, кто вздумал бы привлекать их к ответственности за обиды прошлые или даже замышляемые. Лакедемоняне, незадолго перед тем освобожденные54 при содействии Антигона и усилиями ахеян, обязанные воздерживаться от всяких неприязненных действий против македонян и Филиппа, без ведома их отправили посольство к этолянам и тайком заключили с ними дружественный союз.

Ахейское войско было уже набрано, лакедемонянам и мессенянам отдан был приказ относительно доставки вспомогательных отрядов, когда Скердилаид и Деметрий из Фара с девяноста лодками вышли из Иллирии и поднялись вопреки договору с римлянами выше Лисса. Прежде всего они пристали к Пилу и сделали нападение на него, но были отбиты. После этого Деметрий с пятьюдесятью лодками пошел на острова и, переходя от одного из Киклад к другому, с одних брал деньги, другие опустошал. Скердилаид с сорока лодками на обратном пути домой пристал к Навпакту55 по просьбе зятя56 своего, царя афаманов57, Амина, через Агелая заключил договор с этолянами относительно дележа добычи и дал обещание вторгнуться в Ахаю вместе с ними. По заключении договора с Скердилаидом Агелай, Доримах и Скопас, когда город кинефян58 был выдан им изменою, собрали все этолийское ополчение и вместе с иллирянами вторглись в Ахаю.

Стратег этолян Аристон, как бы вовсе неприкосновенный к тому, что делается, спокойно оставался дома, повторяя, что он не воюет с ахеянами и блюдет мир, — наивный, ребяческий образ действий. Наверное, всякий сочтет простоватым и глупым человека, который рассчитывает прикрыть словами явные поступки. Между тем Доримах направил свой путь через Ахейскую область59 и внезапно появился перед Кинефою. Что касается кинефян, по происхождению аркадян, то с древних пор они обуреваемы были непрестанными жестокими распрями, в которых многие были умерщвлены или изгнаны, сверх того, имущество расхищалось, производились все новые переделы земли, пока наконец не восторжествовали и не завладели городом сторонники ахеян; после этого они призвали гарнизон для своих укреплений и правителя города их Ахаи. Таково было положение дел, когда незадолго перед появлением этолян изгнанники обратились через послов к находившимся в городе кинефянам с просьбою о примирении и о возвращении их на родину. Владевшая городом партия согласилась на это и отправила посольство к ахейскому народу, ибо желала, чтобы примирение состоялось с одобрения ахеян. Ахеяне охотно дали свое согласие в той уверенности, что теперь они будут пользоваться расположением обеих партий, ибо владевшие городом кинефяне возлагали все свои надежды на ахеян, а возвращенные в город будут обязаны своим восстановлением разрешению ахеян. Тогда кинефяне отпустили из города гарнизон и начальника его, помирились с изгнанниками и возвратили их числом до трехсот человек; перед тем они взяли с изгнанников обещание верности, какое у людей почитается наиболее торжественным. Однако вернувшиеся в город изгнанники не стали выжидать причин или поводов, которые могли бы оправдывать возобновление распрей; напротив, немедленно по возвращении они начали злоумышлять против отечества и своих благодетелей. Мне кажется, что даже в то самое время, когда примирявшиеся давали друг другу клятвы в верности, стоя над жертвенными животными, изгнанники думали только о нарушении обетов, даваемых богам и доверявшим им людям. И в самом деле, как скоро последовало принятие их в число граждан, изгнанники тотчас призвали этолян и изменнически выдали им город, дабы возможно скорее погубить вконец и своих спасителей, и вскормившую их родину.

А вот и дерзкий способ исполнения их плана. Некоторые из возвратившихся изгнанников сделались полемархами60. На обязанности этих должностных лиц лежит запирать ворота и, пока ворота заперты, хранить ключи и весь тот день находиться на башнях, что у ворот61. Вооруженные, с лестницами наготове, этоляне выжидали удобного момента. Полемархи из числа изгнанников умертвили на башнях своих товарищей по должности и открыли ворота. Вслед за сим часть этолян ворвалась в город через ворота, тогда как другие взошли по прилаженным лестницам и завладели стенами. Все находившиеся в городе жители, напуганные неожиданным происшествием, очутились в трудном, беспомощном положении: дать дружный отпор врагам, врывавшимся через ворота, им не позволяли этоляне, нападавшие на стены, защищать укрепления не давали враги, врывавшиеся через ворота. Благодаря этому этоляне быстро завладели городом, причем рядом с бесчинствами совершили единственное справедливейшее дело: первыми умертвили они тех самых людей, которые впустили их и выдали им город, — затем разграбили их имущество. Так точно поступили они и со всеми прочими жителями, наконец ворвались в жилища граждан, разграбили имущество их, пытали62 многих кинефян, которых подозревали в сокрытии денег63, дорогой утвари или каких-нибудь других ценностей.

Расправившись таким образом с кинефянами, этоляне снялись отсюда, оставив гарнизон в укреплениях, и двинулись по направлению к Лусам64. Подойдя к святилищу Артемиды, которое находится между Клитором и Кинефою и почитается у эллинов неприкосновенным, они угрожали расхитить стада богини и все, что было вблизи храма. Лусиаты были настолько рассудительны, что отдали кое-какую утварь богини и тем предотвратили кощунство и жестокие насилия. Этоляне взяли с собою эти драгоценности, тотчас снялись с места и расположились станом перед городом клиторян.

Около этого времени стратег ахеян Арат отправил посольство к Филиппу с просьбою идти на помощь, собирал набранное войско, к лакедемонянам и мессенянам обращался с напоминанием присылать назначаемые по договору войска. С другой стороны, этоляне прежде всего требовали от клиторян отложиться от ахеян и вступить в союз с ними, а когда клиторяне решительно отвергли это, они перешли к приступу, приставили лестницы к стенам и пытались овладеть городом. Но так как жители города защищались мужественно и смело, этоляне, уступая обстоятельствам, снялись со стоянки и, снова двинувшись к Кинефе, на сей раз захватили и увели с собою стада богини. Затем прежде всего они предоставили Кинефу элейцам, а когда сии последние отказались принять город, этоляне вознамерились удержать его за собою и назначили Еврипида правителем. Потом, из страха вспомогательного войска, которое, как говорили, идет из Македонии, они предали город пламени, отступили отсюда и снова направились к Рию, решив в этом месте совершить переправу.

Между тем Таврион получил известие о вторжении этолян и о судьбе Кинефы, знал также, что Деметрий из Фара удалился от островов и вошел в Кенхреи, а потом стал звать Деметрия на помощь ахеянам, уговаривал его перетащить свои лодки через перешеек и напасть на этолян во время самой переправы. Деметрий, преследуемый родосцами, на обратном пути от Киклад вывез больше корысти, чем славы, и потому охотно принял предложение Тавриона, ибо этот последний принимал на себя расходы по перетаскиванию лодок65. Деметрий переправился через перешеек, но опоздал на два дня к переправе этолян, вследствие чего довольствовался опустошением некоторых местностей на этолийском побережье и возвратился снова в Коринф.

Лакедемоняне со злым умыслом не посылали условленного вспомогательного войска и только для виду отправили ничтожное количество конных и пеших воинов. Со своей стороны, Арат, стоявший во главе ахеян, показал себя в тогдашнем положении не столько военачальником, сколько государственным мужем. Весь погруженный в воспоминания о понесенном поражении, он не предпринимал ничего, а тем временем Скопас и Доримах привели в исполнение все свои планы, возвратились на родину невзирая на то, что путь их лежал через теснины и местности, удобные для неприятельского нападения: достаточно было одного трубача66.

Что касается кинефян, то, сколь ни жестоки были невзгоды и ни тяжки несчастия, постигшие их через этолян, они, казалось, заслужили свои бедствия более всякого другого.

Дело в том, что аркадский народ в целом пользуется у всех эллинов доброй славой не только за гостеприимство и добродушие, проявляющееся в его нравах и образе жизни, но больше всего за свое благочестие. Поэтому на дикости кинефян стоит остановиться хоть немного и разъяснить, почему они, бесспорно аркадяне, так сильно отличались в те времена от остальных эллинов жестокостью и преступностью. Мне кажется, произошло это от того, что они первые и единственные из всех аркадян пренебрегли установлением предков, прекрасно задуманным и верно рассчитанным на природные свойства всех жителей Аркадии. Занятие музыкой — я разумею собственную музыку67 — полезно всем людям, а аркадянам оно необходимо68. Не следует думать, будто музыка введена была среди людей для обм��на и обольщения, как утверждает Эфор69 в своем предисловии ко всеобщей истории, обмолвившийся недостойным его суждением. Не следует также думать, что древние критяне и лакедемоняне без всякой цели заменили для войны трубу флейтою и ритмом70, или что точно так же древнейшие аркадяне отвели во всем общежитии столь видное место музыке и, при самом суровейшем образе жизни в других отношениях, постановили, чтобы музыкою занимались не одни дети, но и молодые мужчины до тридцатилетнего возраста. Действительно, хорошо известно каждому, что почти у одних только аркадян дети с самого нежного возраста прежде всего приучаются петь с соблюдением размеров гимны и пеаны, и в них в каждой общине прославляются согласно исконному порядку туземные герои и божества; потом они выучивают песни Филоксена71 и Тимофея и ежегодно с большим старанием исполняют хоровые песни72 в театрах под музыку Дионисовых флейтистов, причем дети участвуют в детских состязаниях, а юноши в так называемых состязаниях мужей. Да и в продолжение всей жизни на увеселительных собраниях они забавляют себя не столько наемными исполнителями73, сколько своими собственными средствами, заставляя друг друга петь песни по очереди74. Показать себя несведущими в прочих предметах у них не предосудительно; но у них немыслимо ни заявить себя не знающим музыки, ибо все аркадяне обязаны учиться ей, ни отказываться от пения, если кто умеет петь, ибо такой отказ в Аркадии предосудителен. Кроме того, они упражняются в маршировке75 под звуки флейты с соблюдением военного строя; юноши их обучаются танцам и ежегодно по общественному почину и на общественный счет дают представления в театрах на глазах у сограждан.

Мне кажется, что древние установили эти порядки не ради неги и не из роскоши, но потому, что признавали необходимость самодеятельности76 для каждого гражданина, видели, что вся жизнь их исполнена трудов и лишений, что нравы их суровы вследствие холодного и туманного климата77, господствующего в большей части их земель, ибо природные свойства всех народов неизбежно складываются в зависимости от климата78. По этой, а не по какой-либо иной причине народы представляют столь резкие отличия в характере, строении тела и в цвете кожи, а также в большинстве занятий. С целью смягчить и умерить необузданную суровую природу аркадяне и ввели у себя все помянутые выше порядки, сверх того приучили мужчин и женщин к общим собраниям и частым жертвоприношениям, установили совместные пляски девушек и юношей; словом, они сделали все для того, чтобы воспитанием характера смирить и смягчить неукротимость души аркадян.

Кинефяне совершенно пренебрегли этими учреждениями, хотя в такого рода воспитании они нуждаются наибольше, потому что занимают страну самую суровую во всей Аркадии по климату и почве; потом, обратив свои силы на взаимные обиды и раздоры, они одичали до такой степени, что у них совершаются преступления столь тяжкие и так часто, как ни в одном из эллинских государств. Как несчастны были благодаря этому кинефяне и какое недовольство в остальных аркадянах возбуждали они своим поведением, доказывает следующее: когда кинефяне после великого кровопролития отправили посольство к лакедемонянам, во всех исконных городах аркадян, куда только по пути оно ни заходило, требовали через глашатая немедленного удаления послов, а мантинеяне по уходе их совершили очищение79 и обносили жертвенных животных вокруг города и всей земли своей.

Рассказ наш да послужит к тому, чтобы из-за одного города не подвергались нареканиям нравы всего народа аркадян, чтобы какая-либо часть жителей Аркадии не вообразила, что прилежное занятие музыкою существует у них только от избытка, и не вздумала бы пренебрегать этими занятиями, чтобы и сами кинефяне, если когда-либо божество будет милостиво80 к ним, постарались облагородить себя воспитанием, больше всего музыкою; ибо этим только способом они могут избавиться от того одичания, какое отличало их в прежнее время. Рассказав о приключении с кинефянами, мы возвратимся к прерванному повествованию.

Такие-то дела совершили этоляне в Пелопоннесе, после чего благополучно возвратились на родину, а Филипп, направляясь с войском для подания помощи ахеянам, прибыл в Коринф. Он опоздал, а потому отправил вестников с письмами81 ко всем союзникам и настаивал, чтобы каждый из них возможно скорее прислал в Коринф своих людей для обсуждения мер на общую пользу. Сам он, получив сведения о кровавых междоусобицах82 в среде лакедемонян, снялся со стоянки и двинулся к Тегее. Лакедемоняне привыкли к царскому управлению и к полной покорности своим правителям; незадолго перед сим они получили свободу при содействии Антигона и, так как царя у них больше не было, начали междоусобные распри, и все требовали для себя равного положения в государстве. Вначале двое эфоров не открывали своего образа мыслей, а трое остальных вступили в общение с этолянами в той уверенности, что Филипп слишком еще юн, чтобы совладать с делами Пелопоннеса. Но когда сверх ожидания этоляне быстро удалились из Пелопоннеса, а Филипп еще быстрее прибыл из Македонии, тогда страх овладел тремя эфорами: к одному из двух остальных эфоров, Адейманту, они питали недоверие, потому что тот знал все планы их и был не особенно доволен происходящим. Поэтому они опасались, как бы Адеймант не открыл всех замыслов их царю Филиппу, когда он подойдет ближе; с этою целью они вошли в сношения с частью молодежи и через глашатая призывали годные к войне возрасты явиться во всеоружии к святилищу Обитательницы медного дома83, ибо, говорили они, македоняне приближаются к городу. На этот необыкновенный призыв люди быстро собрались. Тогда Адеймант, недовольный происходящим, выступил вперед и пытался убедить и просветить собравшихся. «Такие требования глашатая и приказы собираться людям вооруженным», говорил он, «были бы уместны раньше, в то время, когда мы получали известия о приближении к границам нашей земли врагов, этолян, а не теперь, когда мы узнаем, что к нам идут благодетели и спасители наши, македоняне, с царем во главе». Лишь только Адеймант начал эту речь, как на него кинулись назначенные для этого молодые люди, закололи его, а вместе с ним Стенелая, Алкамена, Фиеста, Бионида и многих других граждан. Полифонта и с ним вместе несколько друзей его были настолько догадливы, что предусмотрели грозившую беду и ушли к Филиппу.

По совершении этого дела стоявшие во главе управления эфоры тотчас отправили посольство к Филиппу с обвинениями против убитых и с просьбою отсрочить свое прибытие до тех пор, пока последние волнения не улягутся и все в городе не придет в порядок, а ему да будет известно, что они решили блюсти во всем верность и благоволение относительно македонян. Послы повстречались с царем уже подле горы Парфения84 и сообщили ему то, что им было приказано. Царь выслушал послов, велел торопиться домой и объявить эфорам, что вслед за сим он отправляется сам и расположится лагерем при Тегее, а эфоры обязаны возможно скорее выслать к нему сведущих людей для переговоров о настоящем положении. Послы исполнили приказание царя, а правители лакедемонян послали к Филиппу десять человек. Те с Омием во главе отправились к Тегее, явились в совет царя и обвиняли Адейманта и друзей его, как виновников волнения, сами обещали Филиппу исполнять во всем обязанности союзников, уверяя, что в доброжелательстве к нему они не уступят ни одному из народов, коих он почитает своими настоящими друзьями. После этих и подобных заявлений лакедемоняне ушли обратно, а в совете голоса разделились. Одни, понимавшие козни спартанцев и уверенные в том, что Адеймант погиб за дружественное расположение к македонянам и что лакедемоняне вознамерились действовать сообща с этолянами, — советовали Филиппу показать пример на лакедемонянах и поступить с ними так, ка�� Александр поступил с фивянами85 вскоре по достижении власти.

Другие, из числа старейших, доказывали, что такая мстительность превосходила бы меру преступления, что наказать следует виновных и по отрешении их от должности передать государство и управление в руки друзей царя. Последним говорил царь, если высказанные тогда мнения приписывать ему: невероятно в самом деле, чтобы семнадцатилетний юноша мог дать правильное суждение в столь важном деле. Однако нам, историкам, подобает присваивать начальникам те мнения, которые восторжествовали при совещаниях; читатели пускай подразумевают, что подобные суждения и предложения исходили, по всей вероятности, от царских друзей, притом особенно близких ему. Так и в настоящем случае: высказанное царем мнение может быть приписано с наибольшею вероятностью Арату. Филипп говорил, что, пока речь идет о несправедливых действиях союзников внутри своих государств, до тех пор ему следует довольствоваться для восстановления порядка устными или письменными увещаниями и напоминаниями, и только в тех случаях, когда обиды касаются целого союза, должно следовать общесоюзное вмешательство и наказание. «Лакедемоняне не совершили никакого явного преступления против целого союза и в то же время обещают во всем исполнять свои обязанности относительно нас, а потому несправедливо было бы поступать с ними с беспощадною строгостью». Было бы нелепо, если бы он по причине столь маловажной принял какую-либо крайнюю меру против того самого народа, которому не причинил никакой обиды отец его**, когда лакедемоняне были его врагами, и он восторжествовал над ними. Когда взяло верх это предложение, именно: оставить случившееся без возмездия, царь тотчас отправил в Лакедемон одного из друзей своих, Петрея, вместе с Омием и его товарищами, дабы они убедили народ оставаться дружественно расположенным к нему и македонянам, а при этом дали бы и получили от лакедемонян клятвенное подтверждение союза. Сам Филипп снялся с войском со стоянки и направился обратно к Коринфу. Решением относительно лакедемонян он явно показал союзникам благородство своего настроения.

В Коринфе Филипп нашел явившихся от союзных государств представителей и в совете с ними обсуждал меры, какие следовало принять против этолян. Беотяне жаловались, что этоляне в мирное время ограбили святилище Афины Итонии, фокидяне, — что они же пошли войною на Амбрис86 и Давлий87 и покушались взять эти города, эпироты, — что они разорили их область; акарнаны рассказывали, каким образом этоляне вели предательские козни против Фирея и дерзнули напасть на город в ночную пору. В дополнение к этому ахеяне сообщили, каким образом этоляне захватили Кларий в Мегалопольской области, по дороге опустошили поля патрян и фариян, разграбили Кинефу, ограбили святилище Артемиды в Лусах, осадили город клиторян, напали с моря на Пил, а с суши на Мегалополь88, едва только восстановленный, с целью разрушить его при содействии иллирян. По выслушании жалоб все члены союзного совета единогласно решили объявить войну этолянам. Поименованные выше причины войны они предварительно исчислили в определении, подлежавшем голосованию, и дополнили его следующим постановлением: каждому союзнику, у которого этоляне со времени смерти родного отца Филиппа, Деметрия, отняли землю или город, все прочие обязаны помогать в борьбе за возвращение отнятого, равным образом союзники обязаны восстановить исконные учреждения у всех тех, которые силою обстоятельств вынуждены были вступить в Этолийский союз, дабы они владели своими полями и городами, избавлены были от содержания у себя гарнизонов и от дани, жили независимо по исконным законам и установлениям. Совет постановил также оказать помощь амфиктионам89 в восстановлении своих законов и в возвращении под свою власть святилища, которое к этому времени отняли у них этоляне с целью самим заведовать им.

Принятием этого постановления в первом году сто сороковой олимпиады положено было начало так называемой Союзнической войне, справедливой, вызванной предшествовавшими насилиями. Немедленно совет разослал посольства к союзным государствам, дабы каждое из них по утверждении союзного постановления народом начинало наступательную войну90 с этолянами. Этолян Филипп извещал письмом, что они могут еще в нынешнем собрании уладить спор устными объяснениями, если сумеют представить основательные оправдания в ответ на жалобы; если же этоляне воображали, что обиженные защищаться не будут на том основании, что те грабили и разоряли всех их без союзного решения, а в случае отказа будут почитаться виновниками войны сами защищающиеся, то они непомерно наивны. По получении письма правители этолян сначала не рассчитывали, что Филипп явится к ним, и назначили день, в который думали сойтись к Рию; но, узнав о его приближении, они поспешили известить его письмом, что сами по себе до общего собрания этолян правители не вправе принять какое-либо окончательное решение. Между тем ахеяне в очередном собрании единогласно утвердили постановление союзников и через глашатая возвестили о дозволении идти за добычей на этолян91. Царь явился в союзную думу92 в Эгий и произнес там пространную речь; слова его были приняты сочувственно, и с самим Филиппом возобновлены были ахеянами дружественные отношения, ранее того соединявшие их с его предками.

Около этого же времени у этолян наступили выборы, и в стратеги себе они выбрали Скопаса, виновника всех рассказанных выше насилий. Я не знаю, что и сказать об этом. Не воевать по общенародному постановлению, но со всем ополчением совершать хищнические походы на соседей, при этом ни одного из виновных в том не только не карать, но еще оказывать почет избранием в стратеги людей, руководивших подобными предприятиями, такое поведение представляется мне верхом коварства. И в самом деле, какого другого названия заслуживают подобные подлости? Нижеследующее пояснит мои слова. Когда Фебид93 вопреки договору овладел Кадмеей, лакедемоняне наказали его, но гарнизона из Кадмеи не вывели, как будто обида смывалась наказанием виновного; между тем им следовало поступить наоборот, сделать то, что важно было для фиванцев. Потом, по заключении Анталкидова мира они через глашатаев объявили государства свободными и в управлении независимыми; но гармостов94 не вывели из городов. Выселив мантинеян, находившихся в дружественном союзе с ними, лакедемоняне не называли этого несправедливостью, говоря, что они только из одного города расселили мантинеян по многим городам95. Глупо и подло воображать, что если сам закрываешь глаза, то и другие не видят96. Оба государства навлекли на себя таким поведением величайшие бедствия. Всякий, озабоченный благополучием своим или своего государства, никогда не должен подражать этим примерам.

Между тем царь Филипп, устроив отношения свои с ахеянами, направился с войском в Македонию, чтобы поскорее приготовиться к войне. Не только в союзниках, но во всех эллинах вышеупомянутое решение пробудило светлые надежды на милость и царское великодушие Филиппа.

События эти совершались в то самое время, когда Ганнибал, покорив своей власти все земли по сю сторону97 реки Ибера, готовился к походу на город заканфян. Если бы первые подвиги Ганнибала были с самого начала введены нами в историю эллинов, то необходимо было бы в предыдущей книге при изложении событий переходить от Эллады к Иберии и, следуя порядку времени, рассказывать об одних событиях бок о бок с другими. Но так как эти войны в Италии, Элладе и в Азии имели не одно и то же начало, хотя и общий исход, то мы и считали нужным рассказывать о них отдельно, пока не дошли до того момента, когда разные события переплелись между собою и начали приводить к одной цели. При таком изложении становятся ясными как начало каждого события, так и время сплетения их; относительно этого последнего мы в самом начале труда нашего намекнули на то, когда, каким образом и по каким причинам оно совершилось. Напротив, дальнейший рассказ будет у нас общий для всех стран. Что касается слияния событий, то наступило оно к концу войны на третьем году сороковой олимпиады. Поэтому события позднейшие мы будем излагать в порядке времени в общем повествовании, а предшествующие им отдельно, причем, как я сказал уже, мы будем только упоминать о событиях одновременных, изложенных в предыдущей книге; тогда повествование наше будет не только понятно, но для прилежных читателей и завлекательно.

Перезимовав в Македонии, Филипп деятельно набирал войска для предстоящей войны и в то же время ограждал Македонию укреплениями против живущих над нею варваров98. После этого он свиделся со Скердилаидом и, смело доверившись ему, повел переговоры о дружественном союзе; ему не трудно было склонить Скердилаида на свою сторону частью обещаниями помощи в устроении иллирийских дел, частью жалобами на этолян, обвинить которых было так легко: преступления, совершаемые частными лицами и государствами, если и различаются чем-нибудь, то, быть может, единственно большим количеством и большими размерами последствий. Так, скопища плутов99 и воров гибнут больше всего от того, что участники их нарушают взаимные права и вообще не блюдут верности в отношениях друг к другу. Точно то же случилось тогда и с этолянами. Они обещали дать Скердилаиду некую долю добычи, если он примет участие во вторжении их в Ахаю. Тот согласился и помогал этолянам при вторжении, а они, разграбив город кинефян, похитив множество людей и скота, не уделили Скердилаиду ничего из награбленного. Вследствие этого он затаил в себе злобу против этолян, и чуть только Филипп в немногих словах пробудил воспоминание об этом, как он поддался увещанию и согласился вступить в общий союз с условием, что будет получать ежегодно по двадцати талантов и выйдет с тридцатью лодками на морскую войну против этолян.

Пока Филипп был занят этими делами, отправленные к союзникам послы прибыли прежде всего в Акарнанию и вступили в переговоры с тамошним народом. Акарнаны бесхитростно утвердили решение союзников и пошли войною на этолян. Между тем акарнанам более чем кому-либо другому было бы простительно замедлить, отложить войну и вообще уклоняться от борьбы с соседями. Они плотно примыкают к границе этолян, потом, что гораздо важнее, будучи предоставлены самим себе, легко одолимы, наконец, и это самое главное, незадолго перед тем они подверглись самым тяжким испытаниям за вражду к этолянам. Но, мне кажется, человек честный всегда, во всех делах, личных ли то, или общественных, ставит долг выше всего, и акарнаны во всех почти обстоятельствах поступают именно таким образом больше чем какой-либо иной из эллинских народов, хотя силы их и незначительны. В трудные времена можно обращаться к их содействию не колеблясь, даже искать его предпочтительно перед прочими эллинами, ибо как отдельные личности, так и целый народ отличаются стойкостью и благородством. Что касается эпиротов, то, выслушав объяснения послов, они также приняли постановление союзников, но решили начинать войну с этолянами только тогда, когда будет воевать царь Филипп. Этолийским послам они отвечали, что эпироты решили блюсти мир с ними, обнаружив тем трусость и двоедушие. К царю Птолемею*** также отправлено было посольство с просьбою не посылать этолянам денег и вообще не оказывать им никакой поддержки против Филиппа и союзников.

Мессеняне, из-за которых и началась война, дали такой ответ явившимся к ним послам: так как Фигалия лежит на их границе и находится во власти этолян, то они не могут браться за оружие прежде, чем город этот не будет отнят у этолян. К такому решению принудили народ против его желания тогдашние эфоры, Ойнид и Никипп, равно как и некоторые олигархически настроенные граждане, в чем, по моему убеждению, они поступили неразумно и совершенно неправильно. Признаюсь, и я считаю войну делом страшным, но нельзя же страшиться войны до такой степени, чтобы во избежание ее идти на всевозможные уступки. Зачем всем нам восхвалять гражданское равенство, право открыто выражать свои мысли, свободу, если нет ничего лучше мира? Ведь мы не одобряем фиванцев100 за поведение их в Мидийской войне, за то, что они уклонились от борьбы за Элладу и из трусости приняли сторону персов, не одобряем и Пиндара101, который в следующих стихах выражает сочувствие фиванцам за любовь их к миру: «Каждый из граждан, жаждущих света народу, пусть ищет яркого блеска пышного мира». Первое время слова его казались убедительными; но вскоре поняли, что он давал постыднейший и пагубнейший совет. Мир справедливый и почетный — прекраснейшее и плодотворнейшее состояние; но нет ничего постыднее и гибельнее, как мир, купленный ценою позора и жалкой трусостью.

Правители мессенян, настроенные олигархически и озабоченные личными ближайшими выгодами, всегда расположены были к миру больше чем следует. Благодаря этому мессеняне неоднократно переживали трудные положения, а иногда спасались от разных бед; но благодаря тому же настроению зло накоплялось мало-помалу, и они повергли родину в величайшие несчастия. Причина этого, по моему мнению, в том, что мессеняне живут по соседству с двумя сильнейшими народами Пелопоннеса или чуть не целой Эллады: я разумею аркадян и лаконян. Один из этих народов всегда относился к ним с непримиримою враждою102 с того самого времени, как занял Лаконику; другой народ, напротив, относился к ним дружественно и с участием, а мессеняне не отвечали ни настоящей враждой лакедемонянам, ни искренней дружбой аркадянам. Когда народы эти бывали заняты междоусобицами или войною с каким-нибудь иным народом, мессенянам было хорошо: находясь по своему положению в стороне от воюющих, они всегда наслаждались миром. Зато, когда лакедемоняне бывали свободны от войны и начинали вредить мессенянам, эти последние были не в силах одни противостоять напору лакедемонян и, не приобретя заранее истинных друзей, готовых делить с ними всевозможные случайности, они вынуждены бывали или служить лакедемонянам в положении носильщиков тяжестей103, или во избежание рабства сниматься104 со своих земель и вместе с женами и детьми покидать родную страну. Беда эта постигала их уже много раз, притом в короткие промежутки времени. Нынешнее положение105 пелопоннесцев пускай остается навеки нерушимым, дабы не было нужды в том совете, какой я преподам; но раз наступят волнения и перемены, я вижу единственное средство для мессенян и мегалопольцев оставаться дольше ��а своей земле, именно: жить между собою в согласии и сообразно желанию Эпаминонда106 честно делить друг с другом всякую долю и всякие опасности.

Впрочем, мнение мое находит себе подтверждение, быть может, и в давнем прошлом. Помимо многого другого мессеняне во времена Аристомена107, как говорит и Каллисфен108, поставили у жертвенника Ликейского Зевса109 столб и начертали на нем следующую надпись: «Время достойно покарало виновного царя; Мессена по милости Зевса легко открыла предателя110. Трудно клятвопреступнику укрыться от божества. Хвала тебе, царь Зевс, храни Аркадию». Лишенные родины, мессеняне, как мне кажется, молили богов хранить Аркадию, как второе отечество их, когда посвящали эту надпись. И они поступали правильно, ибо аркадяне не только приняли мессенян к себе, когда те в Аристоменову войну были изгнаны из своей страны, допустили их к своим очагам и даровали им гражданство, но сделали еще постановление отдать своих дочерей за возмужавших мессенян. Кроме того, аркадяне же открыли измену царя Аристократа в сражении у так называемого Рва111, умертвили его самого и весь род его истребили. Однако и помимо старины достаточное подтверждение нашим словам дает последний случай, имевший место после основания городов Мегалополя и Мессены, именно: победа в битве112 при Мантинее осталась сомнительною по причине смерти Эпаминонда, и лакедемоняне противились включению мессенян в мирный договор, в полной надежде присвоить Мессению себе; тогда мегалопольцы и все прочие аркадяне, участвовавшие в союзе, достигли своими стараниями того, что мессеняне были приняты союзниками, допущены к клятвенному мирному договору, и одни лишь лакедемоняне были устранены эллинами от участия в договоре. Неужели потомки наши, принимая это во внимание, могут не признать справедливости только что высказанного нами суждения?

Предыдущее рассказано ради того, чтобы аркадяне и мессеняне, памятуя несчастья, в какие лакедемоняне повергли их родину, пребывали во взаимной истинной дружбе и верности и не покидали друг друга в такое время, когда решается их участь, ни из страха перед ужасами войны, ни из жажды мира.

Лакедемоняне и на сей раз поступили как обыкновенно113: в конце концов, они отпустили союзнических послов без ответа, на этом остановился наш рассказ. До такой степени непонимание и испорченность делали их неспособными к решительным действиям. Верно, мне кажется, изречение, что неумеренная отвага часто обращается в безумие и кончается ничем. Как бы то ни было впоследствии, когда выбраны были новые эфоры114, те самые люди, которые вначале произвели кровавый переворот, обращались к этолянам с просьбою прислать посла. Этоляне охотно согласились на это, и вскоре прибыл в Лакедемон в качестве посла Махат. Тотчас явился он к эфорам...115 они требовали допустить Махата к народу, назначить царей согласно исконным установлениям и не терпеть столь продолжительного упразднения власти Гераклидов. Эфоры не одобряли всего этого, но были бессильны совладать с яростью противников и, опасаясь возмущения молодежи, отвечали, что относительно царей они рассудят после, а Махата согласились допустить в народное собрание. Когда народ собрался, выступил Махат и в длинной речи убеждал собравшихся присоединиться к Этолийскому союзу, а в то же время нагло выставлял против македонян неосновательные обвинения, лживо и бессмысленно превозносил этолян. По удалении Махата начались ожесточенные препирательства. Одни высказывались за этолян и советовали примкнуть к их союзу, другие возражали. Старшие возрастом напоминали народу об услугах Антигона и македонян, а также о злоключениях116, причиненных Хариксеном и Тимеем, когда этоляне со всем войском опустошили их страну, увели в рабство периэков, замышляли козни против Спарты, хитростью и насилием возвращали изгнанников. После этих разъяснений лакедемоняне изменили свое решение и склонились наконец к тому, чтобы оставаться в союзе с Филиппом и македонянами. Когда дело приняло такой оборот, Махат ни с чем возвратился домой.

Первоначальные виновники переворота ни за что не желали117 помириться с таким положением дела и, совратив часть молодежи, замыслили ужаснейшее злодеяние. По случаю некоего исконного жертвоприношения возмужавшие граждане с оружием в руках должны были участвовать в торжественном шествии к храму Афины Обитательницы медного дома, между тем на обязанности эфоров лежало совершить жертвоприношение и для этого оставаться подле храма. В таких-то обстоятельствах часть вооруженной молодежи, участвовавшей в процессии, внезапно напала на приносивших жертву эфоров и умертвила их, невзирая на то, что святилище это дает верное убежище всем, даже приговоренным к смерти. Со стороны людей, дерзнувших совершить злодеяние, пренебрежение к святилищу и лютость их простерлись в это время до того, что все эфоры были умерщвлены подле жертвенника и у самого стола богини. Убийцы не остановились и на этом: во исполнение замысла они убили Гирида и единомышленных с ним геронтов118, изгнали противников этолян, выбрали эфоров из своей среды и заключили союз с этолянами. Не смущаясь ни враждою к ахеянам, ни неблагодарностью относительно македонян, ни вообще безумием поведения в глазах всех людей, убийцы действовали таким образом больше всего из-за Клеомена и расположения к нему: они непрестанно питали надежду и поджидали, что Клеомен возвратится в Спарту здравым и невредимым. Так, люди, умеющие ловко обращаться с другими, в обществе которых живут, не только в своем присутствии внушают прочную и самую горячую привязанность к себе, но оставляют они таковую за собою и тогда, когда находятся вдали от единомышленников. Так и лакедемоняне, не говоря уже о других примерах, по изгнании Клеомена в течение почти трех лет управлялись законами отцов своих и никогда не помышляли о восстановлении царей в Спарте. Однако лишь только пришла весть о смерти Клеомена119, тотчас все помыслы народа и эфоров обратились к назначению царей. Те из эфоров, которые были заодно с мятежниками и заключили упомянутый выше союз с этолянами, поставили одного царя согласно законам и обычаям, Агесиполида, находившегося еще в детском возрасте, сына Агесиполида и внука Клеомброта120. Этот последний воцарился в то время, когда был лишен власти Леонид, так как с домом его Клеомброт находился в ближайшем родстве. В опекуны царя выбран был Клеомен, сын Клеомброта и брат Агесиполида. В другом царственном доме у Архидама, сына Эвдамида121, было два сына от дочери Гиппомедонта. Гиппомедонт, сын Агесилая, был еще в живых, живы были и многие другие члены этого дома, хотя и более далекие родственники, чем поименованные выше, но принадлежавшие к царскому роду. Все они были обойдены, и царем назначен Ликург, из предков которого ни один не носил этого звания. Но он дал всем эфорам по таланту и попал в потомки Геракла и в цари. Так прекрасное122 везде покупается дешево. Поэтому не дети детей их, но прежде всего те самые люди, которые назначили этого царя, поплатились за свое безумие.

Получив известие о перевороте у лакедемонян, Махат вторично прибыл в Спарту и убеждал эфоров и царей объявить войну ахеянам. «Единственно этим только способом», говорил он, «удастся положить конец проискам тех из лакедемонян, которые желают разорвать союз с этолянами, и подобным же проискам в Этолии». Когда эфоры и цари приняли его совет. Махат возвратился домой, достигнув цели благодаря слепоте своих пособников. Ликург вскоре выступил в поход с солдатами**** и отрядом граждан и вторгся в Аргивскую землю в то время, когда аргиняне, доверяясь существующим отношениям, не приняли никаких мер обороны. Внезапным нападением захватил он Полихну123, Прасии, Левки, Кифант, но при нападении на Глимпы и Зарак был отбит. После этого похода лакедемоняне возвестили через глашатая дозволение идти за добычей в землю ахеян. Махату и друзьям его удалось с помощью тех же доводов, какие он представлял лакедемонянам, поднять и элейцев на войну с ахейцами.

Неожиданно дела приняли желательный для этолян оборот, а потому они смело начинали войну; не так было у ахеян. Филипп, на которого они возлагали свои надежды, все еще был занят военными приготовлениями; эпироты медлили начинать войну; мессеняне держались спокойно, тогда как этоляне, которым помогало бессмыслие элейцев и лакедемонян, теснили их войною со всех сторон.

К этому времени истекал уже срок службы Арата, и звание стратега по выбору ахеян получил сын его Арат. Должность стратега у этолян занимал Скопас, в это время прослуживший почти половину своего срока, ибо этоляне произвели выборы немедленно после осеннего равноденствия, а ахеяне в том же году ко времени восхождения Плеяды5*. Лето уже наступало, Арат младший принял должность стратега, когда разом начались все войны. Так, в это время Ганнибал начинал осаду Заканфы, римляне отправляли в Иллирию Луция Эмилия с войском против Деметрия Фарского, о чем уже говорено в предыдущей книге. Антиох готовился к нападению на Койлесирию после того, как Теодот передал ему Птолемаиду124 и Тир, а Птолемей собирался к войне с Антиохом. Ликург, желая начать свое царствование, подобно Клеомену расположился лагерем перед Афенеем мегалополитов и начал осаду его. Ахеяне собирали для возгоревшейся войны наемную конницу и пехоту. Филипп во главе войска шел из Македонии, имея с собою десять тысяч македонских фалангитов и пять тысяч пелтастов, а кроме того, восемь тысяч конницы. В таком положении были все эти начинания и приготовления. В то же самое время родосцы объявили войну византийцам125 по причинам такого рода: на всей обитаемой в наше время земле византийцы занимают удобнейшую со стороны моря местность в отношении безопасности и благосостояния жителей и самую неудобную в том и другом отношении со стороны суши.

С моря местность прилегает к устью Понта и господствует над ним, так что ни одно торговое судно не может без соизволения византийцев ни войти в Понт, ни выйти из него. Понт обладает множеством предметов, весьма нужных для человека126, и все это находится в руках византийцев. Так, прилегающие к Понту страны доставляют нам из предметов необходимости скот и огромное множество рабов, бесспорно превосходнейших; из предметов роскоши они же доставляют нам в изобилии мед, воск и соленую рыбу. От избытка наших стран те народы получают оливковое масло и всякого рода вино; хлебом они обмениваются с нами, то доставляя его нам, когда нужно, то получая от нас. Эллины вынуждены были бы или вовсе потерять торговлю всеми этими товарами, или лишиться выгод от нее, если бы византийцы пожелали вредить им, соединиться с галатами и еще больше с фракийцами, или если бы они не жили в тех местах; тогда, несомненно, Понт был бы закрыт для нас по причине узкости прохода в него и по многочисленности варварских народов127, живущих у его берегов. Итак, наверное византийцы извлекают из местоположения своего города величайшие выгоды: все лишнее для них они вывозят, все недостающее ввозят быстро и с выгодою для себя без всяких затруднений и опасностей. Но, как мы сказали, и прочие народы пользуются через византийцев многочисленными выгодами. Поэтому справедливость требует почитать их как бы всеобщими благодетелями, а эллины не только должны быть признательны им, но и оказывать союзную помощь в тех случаях, когда варвары теснят их. Однако большинству эллинов остаются неизвестными выгодные особенности местоположения Византии, потому что она лежит несколько вдали от посещаемых нами стран, мы же хотим сделать их известными для всех. Лучше всего, если бы такие страны, которые отличаются теми или другими особенностями, познавались посредством личного обозрения; раз это невозможно, следует, по крайней мере, через других, получать о них ближайшие к истине понятия и представления. Вот почему на нас лежит долг разъяснить положение этого города и показать, что делает его столь счастливым.

Море, именуемое Понтом, имеет в окружности около двадцати двух тысяч стадий128 и два противолежащие одно другому устья, одно из Пропонтиды, другое из Меотидского озера; это последнее само по себе имеет в окружности восемь тысяч стадий129. В названные здесь водоемы изливается множество больших рек, вытекающих из Азии; еще более многочисленные и большие реки текут в них из Европы; переполненное ими Меотидское озеро изливается через устье в Понт, а Понт в Пропонтиду. Устье Меотиды называется Киммерийским Боспором, имеет в ширину стадий тридцать, а в длину шестьдесят; все оно мелководно. Подобно этому устье Понта называется Фракийским Боспором; в длину оно имеет около ста двадцати стадий, а ширина его не везде одинакова. Началом этого устья со стороны Пропонтиды служит полоса воды между Калхедоном130 и Византией в четырнадцать стадий131, а со стороны Понта так называемый Гиер132, где, как рассказывают, Ясон133 на обратном пути из Колхиды134 впервые принес жертву двенадцати божествам. Место это находится в Азии и отстоит от Европы, именно от святилища Сараписа135 на противоположном берегу Фракии, на двенадцать стадий. Есть две причины, по коим воды Меотиды и Понта вытекают непрерывно за пределы своих вместилищ. Одна понятна сама по себе и ясна для каждого: если многие реки вливаются в водоем определенных размеров, то вода в нем прибывает все больше; при отсутствии какого бы то ни было истока постоянно прибывающая вода стала бы захватывать все большее пространство впадины; напротив, если истоки есть, то излишек воды, получающийся вследствие новых притоков и увеличения коли��ества ее, должен уходить и изливаться непрерывно через существующие отверстия. Другая причина этого такова: вследствие сильных дождей реки несут в названные выше впадины много речного ила: образующиеся таким образом наносы больше и больше поднимают воду, которая тем же способом выливается через существующие отверстия. Приращения ила и воды из рек совершаются непрерывно и постоянно, а потому непрерывным и постоянным должно быть и излияние воды через устья. Таковы подлинные причины излияния воды из Понта. Справедливость этого объяснения подтверждается не рассказами торговых людей, но самым по возможности точным наблюдением природы.

Так как мы остановились на этой местности, то нельзя допускать в изложении никаких неясностей или голословных уверений, как поступает обыкновенно большинство историков. Напротив, необходимо подкреплять рассказ наш доказательствами, дабы у любознательных читателей не возникало никаких недоразумений относительно описываемых предметов. Такого рода изыскания составляют преимущество нашего времени, когда все моря и земли сделались доступными, и потому не подобает более ссылаться на поэтов и баснописцев как на свидетелей неведомого. Так обыкновенно поступали наши предшественники, которые, говоря словами Гераклита136, приводили ненадежных свидетелей в подтверждение сомнительных известий. Итак, м�� утверждаем, что Понт принимает наносы с давнего времени по настоящее, и что мало-помалу он будет занесен илом совсем, так же как и Меотида, если, конечно, свойства этих местностей останутся те же и причины наносов будут действовать неизменно. Время бесконечно, а вместимость впадин точно ограничена, и поэтому нет сомнения, что впадины со временем наполнятся, хотя бы наносы были самые незначительные. В природе так: если что-либо конечное растет или убывает непрерывно в продолжение бесконечного времени, то цель изменений в том или в другом направлении137 будет достигнута неизбежно, как бы незначительны ни были самые изменения: на сей раз допустим это. Но если ил наносится не в малом количестве, а в очень большом, то, очевидно, теперешнее предсказание наше исполнится138 не в далеком, но в близком будущем. Так и есть на самом деле. Меотида уже заносится илом, ибо большая часть ее имеет глубины пять-семь сажен, вследствие чего по нему не могут ходить большие корабли без лоцмана. Далее Меотида, как единогласно свидетельствуют о том древние139, была первоначально морем, сливающимся с Понтом в одно, а теперь это — озеро сладкой воды140, ибо морская вода вытеснена из него наносами, а вливающаяся в него из рек вода получила перевес. Подобное же случится и с Понтом, начало чего наблюдается уже и теперь: хотя совершающиеся в нем изменения благодаря обширности впадины не очень заметны для большинства людей, но достаточно небольшого внимания для того, чтобы и теперь ясно различить эти изменения.

Так как Истр, протекая по Европе, впадает в Понт множеством устьев, то перед ними в море на расстоянии одного дня пути образовалась полоса земли стадий в тысячу из ила, нанесенного из устьев реки. На эту полосу земли иногда набегают плывущие по Понту корабельщики, находясь еще в открытом море, а ночью, когда места эти не видны, корабли разбиваются о них. У моряков они называются Стефами141. Вот, по нашему мнению, причина того, что насыпь образуется не у самого берега, но выдвигается далеко вперед: пока течение реки сохраняет силу, преодолевает морскую воду и прогоняет ее, до тех пор земля и все приносимое рекою должно отбрасываться вперед, не задерживаясь раньше и не останавливаясь. Но как только вследствие глубины и обилия морской воды течение реки слабеет, тогда неизбежно по силе природы задерживается несомый ею ил. Вот почему наносы мощных больших рек отлагаются вдали от берега, хотя море у самой суши и глубоко; напротив, реки небольшие и тихо текущие образуют наносы вблизи своих устьев. Яснее всего обнаруживается это во время половодия от ливней, когда и незначительные речонки, преодолевая у своих устьев морскую волну, отбрасывают наносы в море тем дальше, чем стремительнее река, и тем ближе, чем течение реки тише. Ничего нет невероятного ни в величине вышеупомянутой полосы земли, ни вообще во множестве камней, бревен и ила, наносимых реками; глупо было бы не верить этому. Достаточно поглядеть на любой горный поток, как он нередко в короткое время размывает и пробивает крутые обрывы, несет с собою разный лес, землю и камни и образует такие наносы, что изменяет и делает неузнаваемою самую местность142.

Поэтому не следует удивляться тому, что столь многочисленные и быстрые реки, притом текущие непрерывно, производят упомянутое выше действие и могут наконец наполнить Понт. Для человека, рассуждающего правильно, это представляется не только вероятным, но и неизбежным. Чего следует ожидать в будущем, показывает следующее: насколько вода Меотидского озера слаще понтийской, настолько же Понт несомненно отличается от нашего моря6*143. Отсюда ясно, что если пройдет времени во столько раз больше того, в какое наполнилась Меотида, во сколько одна впадина больше другой, то и Понт сделается мелководным озером со сладкой водой наподобие озера Меотидского. Следует, впрочем, предполагать, что с Понтом это произойдет тем скорее, что изливающиеся в него реки больше и многочисленнее.

Предыдущее рассказано для тех читателей, которые не верят, что Понт заносится илом уже и теперь, что некогда будет занесен совсем и, при всей значительности объема, обратится в маловодное озеро. Еще больше говорили мы это ради изобличения лживости мореплавателей и наклонности их к чудесному, дабы избавить себя от необходимости принимать по неведению с детскою верою все, что бы ни говорилось, и при помощи правдивых указаний получить хоть некоторую возможность различать в чужих сообщениях ложь от правды. Теперь возвратимся к дальнейшему рассказу о выгодах местоположения Византии.

Мы только что сказали, что длина устья, соединяющего Понт с Пропонтидою, сто двадцать стадий, что одним концом его со стороны Пропонтиды служит Гиер, а другим, со стороны Понта, промежуточное пространство у Византии. Между этими оконечностями находится на европейском берегу устья святилище Гермеса на выдающейся в виде мыса скале; от Азии оно удалено стадий на пять: это и есть наиболее узкая часть прохода. Здесь-то, как рассказывают, Дарий144 перекинул мост через пролив, когда шел войною на скифов. На всем остальном протяжении от Понта сила течения в устье равномерна, потому что берега пролива с обеих сторон остаются одинаковыми. Но лишь только идущее из Понта течение, сжатое в теснине, ударяется с силою о Гермесово святилище на европейском берегу, где, как мы сказали, самая узкая часть пролива, тут оно делает поворот как бы от толчка и стремительно несется к противоположному берегу Азии. Отсюда, как бы повернув назад, течение принимает противоположное направление к высотам Европы, именуемым «подле Очагов»147. Здесь оно поворачивает снова и ударяется в так называемую Корову, местность в Азии, где, как гласят сказания, впервые остановилась Ио148 после переправы через Боспор. От Коровы оно делает последний поворот и устремляется к самой Византии, там около города разделяется и небольшую часть своей воды посылает в залив, именуемый Рогом149, а остальная, большая часть, опять отклоняется в сторону. Однако этому последнему течению недостает уже силы для того, чтобы достигнуть противолежащего берега, где находится Калхедон; ибо после неоднократных отклонений в сторону течение слабеет в этой более широкой части пролива, не делает больше коротких изломов в направлении к азиатскому берегу под острым углом, но идет под тупым; поэтому, не достигнув города калхедонян, оно направляется дальше посередине пролива.

То, что делает положение Византии весьма удобным и в такой же мере неудобным положение Калхедона, объяснено нами выше; однако на первый взгляд может показаться, что оба города занимают одинаково выгодное положение. Вопреки видимости нелегко бывает при всем старании войти морем в один из этих городов; напротив, в другой город течение несет тебя непреоборимо, даже наперекор твоему желанию, как мы заметили выше. Вот и доказательство того: переправляющиеся из Калхедона в Византию не могут плыть прямо по причине идущего посередине течения, сворачивают к Корове и так называемому Хрисополю150, которым некогда по совету Алкивиада завладели афиняне и в котором они первые начали облагать данью все идущие в Понт суда; дальше этого города плывущие отдаются течению, которое и заносит их непременно к Византии. То же самое замечается и во время плавания по другую сторону7* города византийцев, именно: плывет ли кто-нибудь от Геллеспонта под южными ветрами, или к Геллеспонту из Понта под пассатом151, прямой удобный путь лежит ��доль европейского берега из города византийцев к теснинам Пропонтиды, где находятся города Абидос и Сест152, а оттуда таким же точно способом обратно к Византии. Совсем иным оказывается путь от Калхедона вдоль азиатского берега, который представляет много изгибов, а область кизикенян153 выступает далеко в море. Плывущему от Геллеспонта к Калхедону трудно идти сначала вдоль европейского берега, потом, по приближении к Византии, обогнуть эти местности и подойти к Калхедону; мешает тому морское течение и выясненные выше причины. С другой стороны, судну, выходящему из Калхедона, нет никакой возможности подойти прямым путем к Фракии; его задерживают находящееся в промежутке течение и оба ветра154, на том и другом пути дующие в противную сторону, именно: южный ветер гонит в Понт, а северный из Понта, и ни на одном из этих путей нельзя миновать ветров.

Вот что делает положение Византии весьма выгодным со стороны моря; невыгоды сухопутного положения ее будут выяснены ниже.

Фракия155, простираясь от одного моря до другого, кругом облегает земли византийцев, так что они ведут постоянную трудную войну с фракийцами. Хотя бы византийцы приготовились к борьбе и восторжествовали над врагом, навсегда избавиться от войны они не могут, потому что во Фракии много народов и владык. Одолей византийцы одного владыку, на страну их пойдут три других, более могущественных; уступками, платежом дани, договорами византийцы ничего не достигают. Самые уступки в чем-либо, сделанные одному, порождают пять новых врагов, поэтому они непрерывно пребывают в состоянии тяжелой войны; ибо что может быть опаснее и страшнее войны с соседями, притом с варварами? Как бы то ни было, византийцы всецело поглощены борьбою с этими опасностями на суше, но кроме всех прочих бедствий, сопряженных с войною, они терпят муки Тантала, как выражается поэт. Ибо византийцы владеют плодоноснейшей землей; когда обработают ее старательно и получится обильнейший урожай превосходного качества, когда вслед за сим появляются варвары и часть плодов уничтожают, а другую собирают и уносят с собою, тогда, не говоря уже о потерянных трудах и затратах, самый вид истребления прекрасных плодов повергает византийцев в тяжкую скорбь и печаль. Тем не менее войну с фракийцами они по привычке выдерживали и верно хранили первоначальные отношения к остальным эллинам. Но положение их сделалось в высшей степени трудным, когда ко всему этому пошли на них еще и галаты под предводительством Комонтория156.

Эти галаты покинули родину вместе с Бренном157. Избегнув гибели в Дельфах и явившись к Геллеспонту, они не переправились в Азию, но остались тут же, потому что их пленили окрестности Византии, одержали победу над фракийцами, Тилу158 обратили в царскую резиденцию и стали угрожать византийцам великими опасностями. При первых вторжениях галатов во время первого царя их Комонтория византийцы постоянно откупались подарками, уплачивая по три, по пяти, а иногда и по десяти тысяч золотых, лишь бы избавить свою страну от разорения. Наконец они вынуждены были согласиться на уплату восьмидесяти талантов ежегодной дани. Так было до царствования Кавара159, при котором владычество галатов пало, а самое племя было совершенно истреблено фракиянами, в свою очередь одолевшими врага. В такое-то время160 византийцы, удручаемые данью, послали сначала послов к эллинам с просьбою о помощи и о поддержке их в тогдашней нужде. Так как большинство эллинов оставило просьбы их без внимания, то византийцы вынуждены были взимать пошлину с судов, идущих в Понт.

Взимание византийцами пошлины с товаров, идущих из Понта, было для всех эллинов убыточно и тяжело и возмущало их, а потому все народы, занимающиеся морской торговлей, обратились с жалобами к родосцам, так как эти последние почитались сильнейшим морским народом. Следствием этого была война, о которой мы и намерены говорить теперь.

Побуждаемые собственными потерями и терпевшими ущерб соседями, родосцы при участии союзников прежде всего отправили посольство к византийцам с требованием отменить провозные пошлины. Но византийцы решительно отвергли это требование и в правоте своего поведения были убеждены прениями, происходившими между послами родосцев и тогдашними представителями государства византийцев, Гекатодором и Олимпиодором; вследствие этого родосцы удалились ни с чем. По возвращении послов домой они приняли решение объявить войну византийцам по причинам, указанным мною выше. Тут же они отправили послов к Прусию с просьбою принять участие в войне; им стало известно, что Прусий по каким-то причинам находится во вражде с византийцами.

Подобным же образом действовали и византийцы: они также послали послов к Атталу и Ахею с просьбою о военной поддержке. Аттал готов был помочь; но силы его в то время были незначительны, ибо Ахей принудил его довольствоваться отцовскими владениями. Ахей, в то время владычествовавший над землями по сю сторону Тавра и недавно присвоивший себе царское достоинство, обещал оказать помощь. Таким поведением он сильно оживил надежды византийцев и навел страх на родосцев и Прусия. Дело в том, что Ахей состоял в родстве с Антиохом, вступившим на царство в Сирии, а упомянутые выше владения Ахей приобрел приблизительно таким образом. По смерти Селевка, отца этого Антиоха, царство наследовал старший сын его Селевк; в силу родства, он вместе с ним совершил поход через Тавр года за два до времени описываемых нами событий. Селевк младший, лишь только получил царскую власть, узнал, что Аттал покорил уже себе всю Азию по сю сторону Тавра; тогда-то Селевк поспешил защитить с этой стороны свои владения. С большим войском он перевалил через Тавр и пал жертвою коварства галата Апатурия и Никанора. Ахей, как родственник, не замедлил отмстить за смерть Селевка, повелев казнить Никанора и Апатурия; в командовании войском и в управлении делами он показал себя и благоразумным, и великодушным. Так, невзирая на благоприятствовавшие ему обстоятельства и на сочувствие народа, при помощи которого он мог возложить на себя диадему, Ахей отказался от этого, оставляя царскую власть за младшим из сыновей Антиохом, деятельно в разных направлениях совершал походы и завоевал снова всю Азию по сю сторону Тавра. Когда дела его сверх всякого ожидания приняли столь счастливый оборот, когда он запер Аттала в самом Пергаме161 и все остальные земли покорил своей власти, тогда, ослепленный победами, он немедленно уклонился с прежнего пути, возложил на себя диадему и провозгласил себя царем, в то время самым могущественным и грозным из всех царей и владык по сю сторону Тавра. На него-то рассчитывали византийцы более всего, когда объявили войну родосцам и Прусию. Раньше Прусий укорял византийцев за то, что они, решив поставить несколько изображений его, не исполнили этого решения, все откладывали, пока дело не было забыто.

Недоволен был он ими и за то, что они всячески старались примирить враждовавших между собою и воевавших Ахея и Аттала, тогда как, по его соображениям, д��ужба их была невыгодна для него во многих отношениях. Сердился он и за то также, что византийцы, как казалось, отправляли к Атталу посольство для участия в жертвоприношениях по случаю празднества Афины между тем, как к нему на Сотерии не послали никого. По всем этим причинам он таил в себе вражду к византийцам и потому охотно принял предложение родосцев. При заключении договора с послами он настаивал на том, чтобы родосцы вели войну на море, сам же он рассчитывал нанести неприятелю не меньший ущерб на суше.

По такой-то причине и таким образом началась у родосцев война с византийцами.

Что касается византийцев, то сначала они воевали ревностно, так как были убеждены, что Ахей им поможет; со своей стороны они рассчитывали запугать Прусия и поставить его в трудное положение, пригласив из Македонии Тибойта162. Прусий, как мы объяснили выше, брался за войну с жаром и отнял у византийцев так называемый Гиер, что у устья Понта. Сами они незадолго перед тем дорого заплатили за него и присвоили себе ради удобного местоположения. Византийцы не желали, чтобы утвердился здесь кто-либо другой и мешал им взимать пошлины с торговых людей, идущих в Понт за рабами или за ловлею рыбы163. Прусий отнял у них также и ту область Мисии164 на азиатском берегу, которою издавна уже владели византийцы. Родосцы вооружили шесть своих кораблей, прибавили к ним четыре союзнических и, поставив начальником Ксенофонта, направились с десятью кораблями к Геллеспонту. В то время как родосцы с остальными кораблями стали на якоре подле Сеста и задерживали идущих в Понт, наварх с одним кораблем вышел в море с целью испытать византийцев, не откажутся ли они под страхом войны от принятого раньше решения. Но византийцы не обращали на него никакого внимания, поэтому Ксенофонт возвратился назад, взял с собою прочие корабли и пошел к Родосу.

Между тем византийцы послали Ахею требование о помощи, а в Македонию отправили людей с поручением привести с собою Тибойта; ибо владычество над вифинами принадлежало столько же Тибойту, сколько и Прусию, потому что он был дядею Прусия по отцу. При виде упрямства византийцев родосцы придумали действительное средство для достижения намеченной цели, именно: они видели, что источник упорства византийцев в войне кроется в надеждах их на Ахея, знали также, что отец этого последнего содержится в плену в Александрии, и что Ахей дорого бы дал за освобождение отца; поэтому они решили отправить посольство к Птолемею с просьбою о выдаче им Андромаха165. Если и прежде они ходатайствовали об этом мимоходом, то теперь принялись за дело со всем старанием, дабы оказать услугу Ахею и тем обязать его к исполнению всех их требований. Когда послы явились, Птолемей думал сначала удержать Андромаха при себе, дабы воспользоваться им при случае. Дело в том, что распря его с Антиохом еще не была улажена, да и Ахей, недавно провозгласивший себя царем, был достаточно могущественным владыкою. Андромах был отцом Ахея и братом Лаодики, супруги Селевка. Но родосцы владели вполне расположением Птолемея, который готов был угождать им во всем, а потому и теперь уступил их просьбам и поручил им доставить Андромаха сыну его. Успев в этом, а кроме того оказав Ахею некоторые другие почести, родосцы лишили византийцев важнейшей опоры их. В то же время византийцев постигла и другая неудача: на пути из Македонии скончался Тибойт и тем расстроил их планы. После этого византийцы упали духом, а надежды Прусия на победу оживились: сам он вел войну против византийцев с азиатского берега и жестоко теснил их, а в то же время с помощью наемных фракийцев на европейском берегу не давал византийцам выходить за городские ворота. Обманутые в своих расчетах, теснимые со всех сторон войною, византийцы помышляли только о том, как бы с честью выйти из трудного положения.

Когда царь галатов Кавар появился перед Византием и в качестве ревностного посредника старался положить конец войне, Прусий и византийцы вняли его настояниям. При известии об этих усилиях Кавара и об уступчивости Прусия родосцы также стремились к достижению своей цели: они выбрали в послы к византийцам Аридика и в то же время отправили к ним Полемокла с тремя триремами, желая предстать перед византийцами, как говорится, с копьем и с жезлом глашатая166. Когда Аридик и Полемокл явились, заключен был мир при гиеромнемоне167 Кофоне, сыне Каллигитона, в Византии. Договор с родосцами был краток: «Византийцы не должны взимать провозной пошлины ни с кого из плывущих в Понт, тогда родосцы и союзники их обязуются жить в мире с византийцами». Условия договора с Прусием были приблизительно таковы: «Между Прусием и византийцами должны быть мир и дружба на вечные времена. Ни византийцы не должны ходить войною на Прусия под каким бы то ни было видом, ни Прусий на византийцев. Прусий обязуется возвратить византийцам без выкупа земли, укрепления, уведенных жителей их и пленных, равно взятые в начале войны суда, захваченное в укреплениях метательное оружие, а также дерево, камень и черепицу из поселения Гиера». Опасаясь наступления Тибойта, Прусий срыл все укрепления, которые казались ему удобно расположенными для каких-либо военных действий. «Прусий обязуется принудить вифинов, завладевших какими бы то ни было землями Мисийской области, подвластной византийцам, возвратить их земледельцам». Так началась и кончилась война родосцев и Прусия против византийцев.

В это время кносяне168 отправили посольство к родосцам, убедили их послать им корабли, находившиеся под командою Полемокла, спустив на море и прибавив еще три других беспалубных судна. После этого, когда корабли прибыли к Криту, элевтернийцы169 начали подозревать, что Полемокл с товарищами в угоду кносянам лишил жизни одного из сограждан их, Тимарха. Поэтому элевтернийцы прежде всего дали дозволение170 брать добычу у родосцев, а затем объявили им войну. Незадолго перед сим литтян171 также постигла величайшая беда. Вообще весь Крит находился в то время приблизительно в таком положении. Соединившись с гортинцами172, кносяне подчинили себе весь Крит за исключением города литтян. Так как это был единственный город, отказывавший им в повиновении, то кносяне вознамерились идти на него войною и помышляли о совершенном разрушении его для примера прочим критянам и для устрашения их. Первое время все критяне воевали против литтян; но потом по какому-то ничтожному поводу возникли разногласия, и, как обыкновенно бывает у критян, в среде их начались междоусобные распри. Полирреняне, кереты, лаппеи, кроме того гории с аркадянами173 единогласно отказались от дружбы с кносянами и постановили заключить союз с литтянами; что касается гортинцев, то одни из них, старшие возрастом, приняли сторону кносян, другие, молодежь, примкнули к литтянам, и встали друг на друга. Когда движение это столь неожиданно охватило союзников, кносяне призвали к себе тысячу человек из Этолии в силу союза. Немедленно после этого старшие возрастом гортинцы захватили в свои руки кремль Гортины, ввели в город кносян и этолян, затем часть молодежи изгнали, других перебили и выдали город кносянам.

В то самое время, как литтяне вышли поголовно на войну, кносяне по получении об этом известия заняли Литт, оставшийся совершенно беззащитным. Детей и женщин они отослали в Кнос, город сожгли, срыли его стены, разорили вконец и возвратились домой. Между тем литтяне возвратились из похода в город и при виде случившегося были так потрясены, что ни один из присутствующих не отважился войти в родной город. Все бродили вокруг города, многократно выражали свою скорбь в громких жалобах о судьбе родины и своей собственной, повернули назад и возвратились в город лаппеев. Лаппеи приняли их радушно и с большим участием. В один день литтяне из граждан превратились в изгнанников и чужеземцев, и потом вместе с союзниками вели войну против кносян. Литт, колония лакедемонян, связанная с ними узами родства, древнейший из городов Крита, по общему мнению воспитывавший всегда доблестнейших критян, был столь внезапно разрушен до основания.

При виде того, что кносяне вступили в союз с этолянами, полиррении, лаппеи и союзники их отправили посольство к царю македонян и к ахеянам с просьбою о помощи и принятии их в союз, так как знали этолян за врагов Филиппа и ахеян. Ахеяне и Филипп приняли их в общий союз и отправили вспомогательное войско: четыреста иллирян под командою Платора, двести ахеян, сто фокидян. Прибытие этого войска доставило полирренянам и их союзникам сильную поддержку. В короткое время они заперли элевтернийцев, кидониатов, а также аптерян174 в стенах их, принудили отложиться от союза с кносянами и делить общую с ними долю. Затем полирреняне, а с ними вместе союзники их послали Филиппу и ахеянам пятьсот критян, кносяне же незадолго до того отправили тысячу критян этолянам. Эти критяне участвовали в дальнейшей войне двух противников. Изгнанные из города гортинцы завладели гаванью фестян175; подобным же образом с поразительною смелостью они захватили гавань и самих гортинцев и, отправляясь оттуда, теснили войною находившихся в городе сограждан.

В таком-то положении были дела на Крите. В это же время и Митридат176 объявил войну синопейцам177, которая послужила для них как бы началом и источником бедствия, испытанного ими до конца. Когда они послали послов к родосцам с просьбою о помощи в этой войне, родосцы постановили выбрать трех человек и вручить им сто сорок тысяч драхм, каковые они и должны были употребить на необходимые для синопейцев военные нужды. Трое выбранных для этого родосцев доставили десять тысяч бочек178 вина, триста талантов выделанного волоса179, сто талантов выделанных жил, тысячу полных вооружений, три тысячи чеканенных золотых монет, четыре камнеметательницы с прислугою. Послы синопейцев взяли все это с собою и отправились в обратный путь. Синопейцы пребывали в тревоге, как бы Митридат не вздумал осадить их с суши и с моря; на этот случай и рассчитаны были все приготовления их. Синопа лежит, если идти морем к Фасису, на правом берегу Понта, на полуострове, выступающем в море. Находясь на перешейке полуострова, соединяющем этот последний с Азией и имеющем не больше двух стадий, город оказывается совершенно отрезанным. Остальная часть полуострова, обращенная в море, по направлению к городу, ровна и удобна для ходьбы, напротив, со стороны моря кругом обрывиста, неудобна для якорной стоянки и доступна лишь в очень немногих местах. Вот почему жители Синопы боялись, что Митридат, возведя сооружения со стороны Азии, сделает также высадку в местах ровных, господствующих над городом со стороны противоположной, морской, и, таким образом, попытается запереть их. Поэтому они начали кругом укреплять ту часть полуострова, которая омывается морем, и входы с моря ограждать палисадами и окопами, а в то же время наиболее выгодные пункты снабжали метательным оружием и войском. Пространство всего полуострова невелико, а потому он может быть легко защищен и при небольших средствах. Таково было положение Синопы.

Между тем царь Филипп двинулся с войском из Македонии, — на этих именно начинаниях мы оставили союзническую войну, — направился на Фессалию и Эпир, поспешая на этом пути совершить вторжение в Этолию. Александр и Доримах в это же самое время нашли случай занять город эгирян с помощью измены, стянули в этолийский город Оянфею180, лежащий против поименованного выше города, около тысячи двухсот воинов и, заготовив для них перевозочные суда, выжидали удобного времени отплытия и осуществления своего замысла. Некий перебежчик из Этолии, долгое время живший среди эгирян и заметивший, что стража у ворот Эгия предается пьянству и исполняет свои обязанности нерадиво, осмеливался неоднократно переходить к Доримаху и его друзьям и призывал их, как людей слишком привычных к подобным предприятиям, совершить задуманное дело. Что касается города эгирян, то он расположен в той части Пелопоннеса, которая примыкает к Коринфскому заливу, между городами эгиян и сикионян. Построенный на обрывистых, недоступных холмах, он по своему положению обращен к Парнасу и прилегающим к нему землям на противоположной стороне залива; от моря город отстоит стадий на семь. Дождавшись попутного ветра, Доримах и отряд его отчалили от берега и ночью еще забросили якорь у реки, протекающей мимо города. Александр и Доримах, а вместе с ними Архидам, сын Панталеонта, с толпою этолян подошли к городу по дороге, ведущей от Эгия. Тогда названный выше перебежчик с двадцатью опытнейшими воинами прошел благодаря знанию местности крутые обрывы непроходимыми тропинками скорее остальных воинов и, проникнув в город по какому-то водопроводу, нашел стражу у ворот еще спящею.

Умертвив стражей в то время, как они были еще в постелях, и приказав разрубить засовы топорами, он открыл ворота этолянам. Столь неожиданно ворвавшись в город, этоляне не остерегались более и открыто торжествовали победу181. Это обстоятельство подготовило для эгирян избавление, а для этолян гибель. Воображая, что нахождение внутри стен есть уже окончательное завоевание чужого города, они так и вели себя, именно: очень недолго этоляне оставались в сборе на площади, потом, жадные к добыче, они разбрелись по городу, врывались в дома и грабили имущество уже при дневном свете. Что касается эгирян, на коих беда обрушилась внезапно и совершенно неожиданно, то все те из них, которые были захвачены неприятелем в своих жилищах, бежали в страхе и ужасе за город, полагая, что он уже окончательно во власти неприятеля; все те, напротив, которые услышали шум раньше, чем дома их подверглись нападению, выбегали из домов и устремлялись к акрополю. Число их все увеличивалось, и они становились смелее, тогда как скопище этолян по выясненным выше причинам более и более убывало и приходило в расстройство. Как бы то ни было, Доримах и товарищи его начинали понимать опасность положения и потому собрали своих и устремились на утвердившихся в акрополе эгирян; они рассчитывали, что смелым и отважным нападением напугают и обратят в бегство эгирян, которые собрались там для самозащиты. Однако эгиряне, ободряя друг друга, выдерживали натиск и храбро дрались с этолянами. Но так как акрополь не был огражден стенами и схватка была рукопашная, один на один, то вначале борьба шла так, как и следовало ожидать, когда одни борются за родину и детей, а другие за самую жизнь; наконец, ворвавшиеся этоляне оборотили тыл. Воспользовавшись отступлением неприятеля, эгиряне с ожесточением, наводящим ужас, напирали на бегущих; вследствие этого очень многие этоляне в смятении топтали друг друга на бегу в воротах. Александр пал в бою, во время самой схватки; Архидам182 погиб в тесноте и давке у ворот. Что касается остальной массы этолян, то одни из них были растоптаны, другие свернули себе шею, когда бежали по непроходимым обрывам. Наконец часть этолян спаслась бегством на корабли; эти последние без вооружения, с великим срамом и сверх всякого ожидания, возвратились морем домой.

Так эгиряне, потерявшие было отечество через свою нерадивость, неожиданно приобрели его снова благородным мужеством.

В это самое время Еврипид183, посланный этолянами к элейцам в звании военачальника, сделал опустошительные набеги на поля димеян, фарян и тритеян, собрал богатую добычу и возвратился к Элею. С другой стороны, димеец Микк, в то время товарищ стратега184 ахеян, выступил против врага со всем войском димеян, фарян, а также тритеян и преследовал отступающего неприятеля. В стремительном преследовании он попал в засаду и потерпел поражение с большими потерями в людях, именно: сорок человек было убито и около двухсот пеших взято в плен. Гордый этой удачей, Еврипид через несколько дней выступил в поход снова и занял вблизи Аракса185 удобно расположенное укрепление димеян по имени Тейхос186. Как гласит сказание, соорудил его в старину Геракл187 во время войны с элейцами, дабы отсюда совершать нападения на врагов.

Между тем димеяне, фаряне и тритеяне, после неудачного преследования этолян и в страхе за будущее по причине занятия укрепления неприятелем, прежде всего послали вестников к стратегу ахеян с сообщением о случившемся и с просьбою о военной помощи, а затем с теми же просьбами отправили посольство188. Однако Арат не мог собрать наемников, потому что ахеяне в Клеоменову войну заплатили не все жалованье наемным войскам и потому еще, что во всех начинаниях, словом, во всем, что касалось войны, Арат всегда обнаруживал недостаток решимости и смелости. Поэтому-то и Ликург мог взять Афенем мегалопольцев, и Еврипид вслед за рассказанным выше делом занял Гортину189 в Телфусской области. Тогда димеяне, фаряне и тритеяне, потеряв надежду на получение вспомогательного войска от стратега, согласились между собою не делать впредь взносов в союзную казну ахеян190, но на собственные средства набрать наемников в числе трехсот человек пехоты и пятидесяти конных воинов и с помощью их самим отстаивать свою область. Таким поведением они обнаружили надлежащую заботливость о собственных выгодах и пренебрежение к выгодам союза. Их почитали зачинщиками и указчиками для тех, которые желали вступить на пагубный путь и искали повода к раздроблению ахейского народа. Однако наибольшая доля вины за такое поведение падает по всей справедливости на стратега, потому что он не обращал внимания на просьбы, медлил и предоставлял просящих самим себе. И в самом деле, каждый человек в случае опасности, пока питает какую-либо надежду на помощь друзей и союзников, обыкновенно держится их; но раз надежды его в трудных обстоятельствах обмануты, он вынужден помогать сам себе по мере возможности. Вот почему нельзя укорять тритеян, фарян и димеян за то, что вследствие медлительности стратега ахейского они набрали для себя наемников; но они заслуживают порицания за отказ от взносов в союзную казну. Пренебрегать собственными выгодами им не следовало, тем более что хорошее имущественное положение их давало к тому возможность; но они должны были блюсти свои обязанности относительно союзного государства, особенно потому, что по союзным законам расходы их были бы неукоснительно возмещены191, и потому наконец, что города эти, — что самое важное, — положили начало самому союзу ахеян.

Таковы были дела Пелопоннеса. Что касается царя Филиппа, то он прошел Фессалию и прибыл в Эпир192. Здесь он призвал к оружию эпиротов поголовно, присоединил их к македонянам, взял также вышедших ему навстречу триста пращников193 из Ахаи и пятьсот критян, отправленных полирренянами, и двинулся в поход, прошел Эпир и явился в область амбракиотов. Если бы тотчас по прибытии сюда он вторгся внутрь Этолии, то, располагая тяжеловооруженным войском, при внезапном неожиданном нападении он привел бы всю войну к решительному концу. Но теперь по настоянию эпиротов он прежде всего осадил Амбракий194, тем самым дал этолянам время собраться с силами, осмотреться и приготовиться к будущему. Между тем эпироты ставили свои собственные выгоды выше общего дела союзников и помышляли о том только, как бы подчинить своей власти Амбракий, а потому просили Филиппа прежде всего взять с помощью осады это поселение. Эпироты почитали для себя весьма важным добыть обратно Амбракию195 от этолян и надеялись достигнуть этого в том только случае, если овладеют упомянутою выше местностью и станут угрожать самому городу. Амбракий — местность, хорошо укрепленная находящимися перед нею сооружениями и стеною, лежит в болотах, а к ней идет из окрестной области единственный путь по узкой насыпной дороге. Благодаря своему положению укрепление господствует над областью амбракиотов и городом их. Итак, Филипп по настоянию эпиротов расположился станом перед Амбракием и занялся приготовлениями к осаде.

В это время Скопас снялся со всем ополчением этолян с места, прошел через Фессалию, вторгся в Македонию, в разных направлениях исходил Пиерию196 и уничтожил хлеб197 на ее полях, собрал там обильную добычу и повернул назад, чтобы идти к Дию198. Он вошел в город, покинутый населением, срыл стены, разрушил дома и гимнасий199, кроме того, сжег портики200, окружавшие храм8*, уничтожил все священные предметы, служившие к украшению храма или употреблявшиеся в дело на всенародных празднествах, опрокинул и все изображения царей. Таким образом, этот человек в самом начале войны, с первого же шага воевал не с людьми только, но и с богами, и когда он возвратился в Этолию, его не признали нечестивцем, но превозносили почестями и взирали на него как на доблестного мужа, оказавшего услугу государству; он преисполнил этолян суетных надежд и безумной гордости. После этого они вообразили, что никто не дерзнет даже приблизиться к Этолии, что сами они могут безнаказанно опустошать не один Пелопоннес, что они делали обыкновенно, но и Фессалию и Македонию.

При известии о том, что творится в Македонии, Филипп тогда же понял, что получает возмездие за безрассудную алчность эпиротов, однако продолжал осаду Амбрака. С помощью земляных и прочих сооружений, которыми искусно пользовался, он скоро навел ужас на осажденных и в течение всего сорока дней взял поселение. По уговору царь отпустил гарнизон человек в пятьсот этолян и во исполнение желания эпиротов передал им Амбракий; сам с войском двинулся дальше мимо Харадры201, дабы возможно скорее переправиться через Амбракийский залив202 в самом узком месте его, у святилища акарнанов, именуемого Актием203. Названный здесь залив, отделяясь от Сицилийского моря204, углубляется в сушу между Эпиром и Акарнанией оче��ь узким устьем: оно имеет меньше пяти стадий в ширину; углубляясь дальше внутрь суши, залив достигает ширины стадий в сто, а в длину начиная от моря имеет около трехсот стадий. Отделяя Эпир от Акарнании, первый оставляет он с северной стороны, а вторую с южной. Переправив войска через устье залива и пройдя через Акарнанию, Филипп явился перед этолийским городом, именуемым Фойтиями205, дорогою присоединив к своему войску две тысячи человек пехоты и двести конницы из акарнанов. Кругом названного города Филипп расположился с войском, в течение двух дней вел упорный жестокий приступ, пока город не сдался на капитуляцию, причем, согласно уговору, отпущены были находившиеся в городе этоляне. С наступлением ночи явились на помощь этоляне в числе пятисот человек, не знавшие еще о взятии города. Заранее проведав, что они придут, царь в удобных местах устроил засады, благодаря чему большая часть этолян была перебита, остальные, за исключением весьма немногих, взяты в плен. После этого Филипп велел отмерить своему войску содержание на тридцать дней из того хлеба, который перед тем был захвачен, — в Фойтиях найдены были огромные склады хлеба, — и направился дальше к Стратике206. Стадиях в десяти от города Филипп расположился станом подле реки Ахелоя207 и, отправляясь оттуда, безнаказанно опустошал страну, ибо никто не отваживался на сопротивление.

В это время ахеяне, удручаемые войною, услыхав, что царь находится вблизи, отправили к нему послов с просьбою о помощи. Послы нашли Филиппа еще подле Страта, сообщили ему все, что было поручено, в особенности же старались дать понять, сколь богатую добычу получит войско его в неприятельской земле, и тем убеждали царя переправиться и вторгнуться в Элею. Выслушав послов, царь удержал их при себе и обещал обсудить их предложения, затем снялся со стоянки и двинулся дальше к Метрополю и Конопе208. Этоляне покинули город Метрополь, но занимали его кремль. Филипп предал город пламени и немедленно пошел на Конопу. Стянутая здесь конница этолян отважилась встретить врага у переправы через реку на расстоянии двадцати стадий перед городом; они были убеждены, что или совершенно воспрепятствуют переправе македонян, или причинят им большой урон при выходе на берег. Царь постиг замыслы этолян и приказал своим пелтастам первыми идти в реку и выходить из нее всем вместе по отрядам с сомкнутыми щитами. Пелтасты повиновались, и лишь только переправился первый отряд, этолийская конница пыталась некоторое время бороться с ним; но так как неприятель оставался на месте с плотно сдвинутыми щитами209, а за ним переходили второй и третий отряды, примыкая своими щитами к первому, тогда, конница, будучи не в силах что-либо сделать, сама потерпев потери, начала отступать к городу. С этого времени спесь этолян укрывалась за стенами городов и сидела там тихо, а Филипп, переправив войско через реку, беспрепятственно опустошил и эту страну и подошел к Ифории210. Это — поселение, лежащее над самой дорогой Филиппа, укрепленное природой и искусством. При приближении царя гарнизон в страхе очистил поселение, а царь завладел им и разорил до основания. Отряжаемым за продовольствием воинам он отдавал приказ разрушать точно так же и все прочие укрепления в этой стране.

Выйдя из теснины, Филипп продолжал путь медленно, шаг за шагом, давая своему войску время собирать добычу с полей. Войско имело все нужное в избытке, когда царь подошел к Ойниадам211; расположил свой стан перед Пеанием212 и решил взять прежде всего это поселение, и действительно взял его приступом после нескольких, следовавших одно за другим нападений. Хотя город этот был невелик и имел в окружности меньше семи стадий, но по всему устройству домов, стен и башен не уступал любому значительному городу. Стены его царь велел срыть до основания, разобрать жилища, а лес их и кирпич снести со всею заботливостью на плоты и сплавить вниз по течению реки к Ойниадам. Вначале этоляне решились было удержать за собою кремль в Ойниадах, укрепив его стенами и прочими сооружениями; но с приближением Филиппа они в страхе удалились оттуда. Взяв и этот город, царь пошел дальше и расположился лагерем перед неким укрепленным поселением Калидонской области213, которое называется Элеем и отлично защищено стенами и разными другими сооружениями: все средства для укрепления его даны были этолянам Атталом214. И этот пункт македоняне взяли приступом, разграбили всю Калидонскую область и опять направились к Ойниадам. Филипп понял выгоды местоположения города во всех отношениях, особенно же для переправы отсюда в Пелопоннес и занялся укреплением его. Действительно, Ойниады лежат на морском берегу, на границе Акарнании с Этолией, при входе в Коринфский залив. Городу этому противолежит в Пелопоннесе побережье димеян; в самом близком расстоянии находится он от окрестностей Аракса, именно не более как на сто стадий. По таким-то соображениям царь укрепил самый кремль, окружил общею стеною гавань и корабельные верфи с целью соединить их с кремлем; на эти сооружения он употребил взятые из Пеания строительные принадлежности.

Царь занят еще был этим делом, когда из Македонии явился вестник и сообщил, что дарданы, догадываясь о походе его в Пелопоннес, порешили вторгнуться в Македонию, для чего стягивают войска и делают большие военные приготовления. При этом известии Филипп находил нужным спешить на защиту Македонии, ахейских послов он отпустил с ответом, что по устранении возвещенной опасности важнейшим делом его будет оказание помощи ахеянам. Сам он поспешно снялся с войском и направился в обратный путь той самой дорогой, какой пришел сюда. В то время, как Филипп собирался переправиться через Амбракийский залив из Акарнании в Эпир, явился к нему в единственной лодке Деметрий из Фара, изгнанный римлянами из Иллирии, как мы рассказали выше. Филипп принял его радушно и советовал плыть к Коринфу, а оттуда явиться через Фессалию в Македонию; сам переправился в Эпир и, нигде не останавливаясь, пошел дальше. Когда наконец он явился в Пеллу215, что в Македонии, дарданы прослышали о его прибытии от каких-то перебежчиков фракиян; напуганные известием, они немедленно распустили свое войско, хотя находились уже вблизи Македонии. Узнав о том, что дарданы оставили прежнее намерение, Филипп распустил всех македонян для уборки жатвы, а сам отправился в Фессалию и остальную часть лета провел в Ларисе216.

Около этого времени Эмилий вступал с блестящим триумфом в Рим по возвращении из Иллирии, Ганнибал по взятии Заканфы приступом распустил свои войска на зимовку, римляне по получении известия о падении Заканфы отправляли послов к карфагенянам с требованием выдачи Ганнибала, а в то же время готовились к войне и избрали в консулы Публия Корнелия и Тиберия Семпрония. Обо всех этих событиях мы говорили подробно в предыдущей книге; здесь упоминаем о них лишь для памяти согласно первоначальному обещанию, дабы тем легче постигалась единовременность событий. Первый год текущей олимпиады подходил к концу217.

Между тем у этолян наступили уже выборы должностных лиц, и в стратеги выбран был Доримах. Немедленно вступил он в должность и, призвав этолян к оружию, вторгся в верхнюю часть Эпира и опустошал поля, при этом действовал с большим ожесточением, заботясь не столько о получении добычи, сколько о разорении эпиротов. По прибытии к додонскому святилищу218 он предал пламени его портики, уничтожил множество священных предм��тов и разрушил священный дом. Таким образом, для этолян не существовало границ между миром и войною, и в мирное ли то, или в военное время они в своих предприятиях нарушали общечеловеческие установления и права. По совершении этих и других подобных деяний Доримах возвратился домой. Зима еще продолжалась, и никто не думал, что Филипп может появиться в такую пору года, когда царь с тремя тысячами меднощитников, с двумя тысячами пелтастов, с тремястами критян, сверх того с тремястами конных телохранителей двинулся в поход от Ларисы. Переправив войско из Фессалии на Эвбею, а оттуда к Кину219, он через Беотию и Мегариду пришел в Коринф ко времени зимнего солнцестояния; поход совершен был с такою быстротою и держался в такой тайне, что никто из пелопоннесцев и не подозревал о прибытии царя. Заперев ворота Коринфа и поставив стражу по дорогам, он на следующий день призвал к себе из Сикиона Арата старшего, отправил письма к стратегу ахеян220 и в отдельные города с извещением о том, где и когда всем ахеянам собираться с оружием в руках. Когда распоряжения были сделаны, Филипп снялся со стоянки, прошел вперед и разбил свой лагерь подле Диоскурия221 в Флеунтской области.

В это же время Еврипид с двумя лохами222 элейцев, с пиратами и наемниками, всего до двух тысяч двухсот человек, а также с сотней конных воинов выступил в поход из Псофида223 через Фенику224 и Стимфалию, ничего не зная о Филиппе и замышляя разграбить область сикионян. В ту самую ночь, как Филипп располагался станом у Диоскурия, Еврипид прошел мимо царской стоянки и намеревался вторгнуться в Сикионию. Между тем несколько критян Филиппа, покинув строй и отправившись в поиски за продовольствием, наткнулись на воинов Еврипида. В ответ на расспросы Еврипид узнал о прибытии македонян и, не говоря никому ни слова, снялся с войском и повернул назад той же дорогой, по какой пришел сюда. Он желал и надеялся пройти через Стимфалию до высот, господствующих над нею, прежде чем настигнут его македоняне. Ничего не зная о неприятеле, царь, согласно своему плану, снялся с войском утром и намеревался пройти к Кафиям на Стимфал: сюда с оружием в руках приглашал он собраться ахеян.

Передовой отдел македонян поднялся до перевала подле так называемого Апелавра225, стадиях в десяти перед городом стимфалян, когда показались на высотах и передовые элейцы. Еврипид, благодаря полученным раньше известиям, сообразил, в чем дело, взял с собою несколько человек конницы и во избежание грозящей опасности отступил к Псофиду окольным путем. Остальное полчище элейцев, покинутое своим вождем и напуганное происшедшим, остановилось в дороге, не зная, что делать и куда идти. Сначала начальники их вообразили, что имеют перед собою отряд самих ахеян, явившийся на помощь аркадянам; больше всего ввели их в заблуждение вооруженные медными щитами воины; элейцы приняли их за мегалапольцев, которые имели такое же вооружение в битве с Клеоменом при Селласии, когда Антигон снабдил их такими щитами. Поэтому, сохраняя боевой порядок, элейцы начали отступать к неким высотам, не отчаиваясь в спасении; но когда македоняне, подвигаясь вперед, подошли к ним, элейцы все поняли, бросили оружие и спасались бегством. Около тысячи двухсот человек из них попали в плен, остальные погибли или от рук македонян, или при падении с обрывов; спаслось бегством не больше сотни. Филипп отослал доспехи и пленников в Коринф и продолжал путь. Все случившееся показалось пелопоннесцам чем-то необыкновенным: в одно и то же время они получали вести и о прибытии царя, и о победе его.

Поход свой Филипп совершал через Аркадию и, много раз испытав на пути снежные метели и лишения на перевале через Олигирт, достиг на третий день ночью Кафий. Войско отдыхало здесь в течение двух дней; тем временем подошел Арат младший, а вместе с ним и призванные к оружию ахеяне, так что всего войска было до десяти тысяч человек. Во главе их Филипп пошел дальше через область Клитора к Псофиду, а в городах, через которые проходил, забирал метательное оружие и лестницы. Псофид — бесспорно древнее поселение аркадян Азаниды226; по отношению ко всему Пелопоннесу он лежит в середине материка, но в Аркадии — на западной границе ее, примыкая к крайним землям западных ахеян. По своему выгодному положению Псофид господствует над областью элейцев, с коими в то время он составлял одно государство227. На третий день по выходе из Кафий Филипп расположился станом перед Псофидом на холмах, возвышающихся над городом напротив его; с высоты холмов можно было, не подвергаясь опасности, наблюдать весь город и его окрестности. Понимая, насколько укреплено228 это поселение самою природою, царь затруднялся, что предпринять. На западной стороне его стремительно несется горный поток229, большую часть зимы непереходимый. При значительной ширине русла, которое образовалось в течение известного времени мало-помалу, так как поток выходит из горной страны, он служит для города прекрасной защитой и делает его труднодоступным. С восточной стороны Псофид имеет Эриманф230, большую быструю реку, о которой ходит в народе столько рассказов. Горный поток на южной стороне города изливается в Эриманф, вследствие чего местность омывается реками с трех сторон и, как мы сказали, защищен ими. Над последней стороной его, северной, господствует крутой холм, обведенный стеною и составляющий природный сильный кремль. Город имеет также превосходные стены, большие и хорошо сооруженные.

Сверх всего этого в городе находился тогда вспомогательный отряд от элейцев; там же был и Еврипид, спасшийся бегством. Понимая и взвешивая все это, Филипп то отказывался от мысли брать город приступом и осадою, то, искушаемый выгодами местоположения города, горел желанием взять его. Насколько теперь Псофид угрожал ахеянам и аркадянам, а для элейцев служил несокрушимым базисом военных действий, настолько же по взятии его он должен был служить защитою для Аркадии и удобным опорным пунктом для союзников в войне с элейцами. Вот почему царь принял решение взять город и отдал приказ, чтобы все македоняне позавтракали на рассвете и держались наготове во всеоружии. После этого он переправился по мосту через Эриманф, причем благодаря неожиданности предприятия не встретил на пути никакого противодействия, а затем быстро и угрожающе предстал перед самым городом. Еврипид и все находившиеся в городе недоумевали при виде того, что творилось, ибо они были убеждены, что неприятель ни за что не дерзнет ни с набега напасть на город столь укрепленный и брать его приступом, ни вести продолжительную осаду в такую пору года. Все это соображая, они начинали подозрительно относиться друг к другу, опасаясь, как бы Филипп не проник в город при помощи измены осажденных. Но, не замечая в среде своих ничего подобного, они большею частью устремились к стенам для отражения врага, тогда как наемники элейцев вышли из города через ворота, находившиеся на возвышенности, дабы оттуда неожиданно напасть на врага. С другой стороны, царь расставил в трех местах тех людей, которые обязаны были прилаживать лестницы к стенам, соответственно тому распределил и остальных македонян; после этого велел трубачам давать сигнал отдельным отрядам и со всех сторон разом повел приступ против стен. Вначале занимавшие город воины защищались храбро и многих скинули с лестниц; но запас метательных орудий и прочих нужных для войны снарядов истощился, потому что заготовлялись они второпях, а македоняне не страшились опасности, и когда один падал с лестницы, его место немедленно занимал другой, ближайший; наконец осажденные оборотили тыл и все бежали к акрополю. Что касается царского войска, то македоняне взбирались на стену, критяне вступили в схватку с теми наемниками, которые сделали вылазку из горных ворот, и принудили их бросить оружие и в беспорядке бежать. Преследуя и нанося удары, критяне ворвались в ворота вместе с бегущими, благодаря чему город захвачен был неприятелем разом со всех сторон. Псофидяне с детьми и женами укрылись в акрополе, точно так же поступил Еврипид и все, что уцелело.

Тотчас по вторжении македоняне кинулись грабить всякую утварь в домах, затем расположились в них на жительство и вступили в обладание городом. Между тем укрывшиеся в кремле воины, лишенные всяких орудий борьбы, предвидели грозящую им участь и потому решились отдаться Филиппу. Они отправили к царю глашатая и, получив дозволение послать послов, отрядили к нему высших должностных лиц города, а с ними вместе и Еврипида. В силу состоявшегося договора всем бежавшим в акрополь, чужеземцам и гражданам, дарована была неприкосновенность. Они возвратились туда, откуда пришли, с приказанием оставаться на месте до ухода македонского войска, дабы кто-либо из воинов, невзирая на воспрещение, не грабил их. По причине выпавшего снега царь вынужден был также оставаться на месте в продолжение нескольких дней. В это время он созвал присутствующих ахеян, указал им прежде всего на укрепленность города и выгоды положения его для тогдашней войны, потом упомянул о своем благожелательстве к ахейскому народу, а в заключение прибавил, что и на сей раз уступает и отдает ахеянам завоеванный город. Арат и войско его благодарили за это Филиппа, после чего он распустил собрание, снялся с войском и направился к Ласиону231; псофидяне спустились с кремля, получили обратно город и жилища свои, а Еврипид с товарищами удалился в Коринф и оттуда в Этолию. Присутствующие должностные лица ахеян поставили начальником над акрополем сикионца Пролая с достаточно сильным гарнизоном, а над городом пелленца Пифия. Так завершилось дело с Псофидом.

Когда составлявшие гарнизон элейцы в Ласионе узнали о приближении Филиппа и о судьбе Псофида, то немедленно покинули город, а царь, лишь только подошел, взял город с набега. С целью дать ахеянам новое доказательство своего благоволения он передал им и Ласион. Страт232, также покинутый элейцами, он возвратил телфусцам. По совершении этих подвигов Филипп на пятый день прибыл в Олимпию. Здесь принес он жертву божеству233, угостил начальников, дал три дня отдыха и остальному войску, а затем снова выступил в поход. Войдя в Элею234, он выслал вперед отряд за продовольствием на поля, а сам расположился лагерем подле так называемого Артемисия; здесь взял добычу, снял лагери и пошел на Диоскурий235. При опустошении полей много народу взято было в плен, а еще больше бежало и укрылось в соседних деревнях и укрепленных местах. Дело в том, что область элейцев густо заселена и превосходит остальной Пелопоннес по обилию рабов и другого достояния236. Некоторые из элейцев так любят деревенскую жизнь237, что в продолжение двух-трех поколений, несмотря на достаток, не бывают в Элиде239. Происходит так от того, что правители государства весьма внимательны и заботливы по отношению к сельским жителям, так что правосудие отправляется у них на месте, и они тут же имеют все нужное для жизни. Мне кажется, все это элейцы устроили и установили у себя с древних времен240 благодаря, во-первых, обширности своих полей; во-вторых и главным образом тому, что в старину ради олимпийских состязаний они по соглашению всех эллинов жили в Элее священной и неприкосновенной, не ведая ни какой-либо опасности, ни бедствий войны.

Впоследствии, когда аркадяне предъявили притязание на Ласион и всю Писатиду и элейцы вынуждены были отстаивать свои земли и изменить образ жизни, они нисколько не постарались о том, чтобы снова приобрести себе от эллинов право неприкосновенности, но, как я, по крайней мере, думаю, нерадиво отнеслись к будущему и потому остались при тогдашнем положении241. Если все мы молим у богов мира и из жажды его готовы на все уступки, если один только мир почитается у людей несомненным благом, то как же не считать явно ошибочным такое поведение, когда народ, имея возможность с соблюдением справедливости и своего достоинства получить от эллинов на вечные времена нерушимый мир, не делает этого или предпочитает такому состоянию какое-либо иное? Конечно, так; но242 могут сказать, что при таком образе жизни элейцы становились легкой добычей для людей243, кои почитают задачею своей жизни воевать и поступать вероломно. Однако подобные случаи редки, а если и бывают иногда, то от эллинов может быть получена общая помощь. Кроме того, на случай небольшой обиды элейцы при том благостоянии, каким всегда будут пользоваться пребывающие в мире народы, не имели бы недостатка в чужеземцах и наемниках, готовых защищать их, где и когда потребуется. Напротив, теперь, после того, как они убоялись редких и необычайных случайностей, страна их и имущество подвергаются непрестанным войнам и разорению. Да послужит сказанное нами уроком элейцам, ибо никогда раньше обстоятельства не складывались столь благоприятно, как теперь, для того, чтобы добыть себе признанную всеми эллинами неприкосновенность. К тому же благодаря воздействию исконной привычки, которая как бы теплится еще в них, элейцы занимают прекрасно возделанную землю, о чем сказано мною выше.

Вот почему при появлении Филиппа велико было число пленных, но еще больше бежавших. Народ со всеми пожитками, с рабами и скотом укрывался главным образом в поселении, именуемом Фаламами244, потому, во-первых, что оно находится в местности узкой, неудобной для вторжения; во-вторых, трудно для сношений и малодоступно. Когда царь услыхал, что много народа сбежалось в это поселение, то, решив все испытать и довести до конца, он велел наемному отряду занять прежде всего удобные для нападения пункты, а сам, оставив припасы и большую часть войска в лагере, взял с собою пелтастов и легковооруженных и направился через ущелье; на пути своем он не встретил никакого сопротивления и подошел к самому поселению. Укрывшиеся в Фаламах люди пришли в ужас от неприятельского нашествия, так как в военном деле они были неопытны и к нему не приготовлены; кроме того, сюда сбежался всякий сброд245, и потому они скоро сдались. В числе сдавшихся было двести человек разноплеменных наемников, которых привел с собою военачальник элейцев Амфидам. Филипп получил в добычу много разного имущества, больше пяти тысяч рабов, кроме того, неисчислимое множество скота и возвратился пока в лагерь; затем, так как войско его было не в меру обременено всякого рода добычей, поэтому самому становилось тяжелым и менее годным для военных действий. Филипп отступил назад и переместил свою стоянку снова в Олимпию.

Апелла, один из опекунов юного царя, оставленных Антигоном, пользовавшийся в то время у Филиппа наибольшим значением, желал поставить ахейский народ приблизительно в такое же положение, в каком находились фессалийцы, и решился с этою целью на постыдное дело. По-видимому, фессалийцы жили в государстве, управляемом законами и сильно разнились от македонян; на самом же деле никакой разницы не было: с фессалийцами обращались совершенно так же, как и с македонянами, и они исполняли все приказания царских чиновников. Преследуя эту цель, упомянутый Апелла вздумал испытать участвовавших в походе ахеян. Прежде всего он дозволил македонянам выгонять всех ахеян из тех помещений, которые были раньше заняты ими, а равно отнимать у них добычу. Потом по ничтожнейшим поводам он велел своим слугам бить ахеян; если кто из ахеян сердился и выражал сочувствие наказуемому или приходил на защиту его, тогда Апелла являлся самолично и отводил недовольных в темницу. Таким способом действий он рассчитывал приучить ахеян мало-помалу к тому, что они безропотно будут сносить все, что бы царь ни сделал. Надежда эта поддерживалась в нем воспоминанием о том, как в недавнем походе Антигона ахеяне готовы были претерпевать всякие беды, лишь бы не покоряться Клеомену. Между тем несколько ахейских юношей, сговорившись между собою, отправились к Арату и объяснили ему замысел Апеллы; тогда Арат и друзья его явились к Филиппу, решив теперь же положить конец злу в самом зародыше. В беседе с ними Филипп узнал, что делается, советовал юношам успокоиться, уверяя, что ничего подобного больше не будет; в то же время распорядился, чтобы Апелла не отдавал ахеянам никаких приказаний без согласия их стратега.

Вообще за свою обходительность с соратниками на боевом поле, за военную доблесть и отвагу Филипп пользовался доброй славой не только в среде участников его похода, но и у всех прочих пелопоннесцев. И в самом деле, нелегко назвать другого царя, который в такой же мере был бы предназначен самою природою к царской власти. В высокой степени ему присущи были проницательность, память и радушие; к этому присоединялись царственная наружность и такой же характер246 и, что всего важнее, военная доблесть и отвага. Однако некоторые черты пересиливали в нем все эти достоинства и из даровитого царя сделали дикого тирана. Трудно объяснить их в немногих словах, а потому мы расследуем и изложим это в другое более удобное время.

Филипп оставил Олимпию и по дороге на Фарей247 прибыл в Телфусу, а оттуда в Герею; здесь он распродал добычу, восстановил мост через Алфей, намереваясь вторгнуться этим путем в Трифилию. В это же время стратег этолян Доримах в ответ на просьбу элейцев защитить их от разорения послал им шестьсот человек этолян под начальством Филлида. Этот последний явился в Элею, присоединил к себе элейских наемников в числе человек пятисот, а также тысячу воинов из граждан, сверх того тарентинцев248 и двинулся в Трифилию для отражения неприятеля. Название свое она получила от одного из сыновей Аркада, Трифила249; занимает она прибрежье Пелопоннеса между землями элейцев и мессенян, обращенное к Ливийскому морю, и составляет крайнюю часть Аркадии на зимнем западе9*. Города в ней следующие: Самик, Лепрей, Гипан, Типанеи, Пирг, Эпий, Болак, Стилангий, Фрикс250. Незадолго перед сим городами этими завладели элейцы, получили сверх того и город алифирян251, первоначально принадлежавший Аркадии и Мегалополю252. Лидиад мегалополец во время своей тирании отдал его элейцам в обмен за какие-то личные услуги ему.

Филлид отрядил элейцев в Лепрей, наемников в Алифиру, а сам с этолянами оставался в Типанеях в ожидании дальнейших событий. Между тем царь покинул обоз на месте, переправился по мосту через реку Алфей, которая протекает подле самого города гереян, и предстал перед Алифирою, расположенною на обрывистом со всех сторон холме; подъем к городу имеет больше десяти стадий. На вершине всей возвышенности находится кремль и там медный кумир Афины, отличающийся красотой и величиною. Почему, с какою целью и на какие средства сооружен кумир, об этом ничего достоверного не говорят и туземцы, ибо не известно в точности, кто пожертвовал его и почему. Зато существует полное единогласие относительно мастеров: кумир, величественнейшее и совершеннейшее произведение искусства, сделан Гекатодором253 и Состратом.

Как бы то ни было, Филипп на следующее утро, ясное и светлое, поставил в нескольких местах воинов с лестницами, а впереди их для прикрытия, наемников; за этими воинами в тылу поместил македонян, распределенных в том же порядке и всем отдал приказ с восходом солнца брать высоты приступом. Когда македоняне повели дело с одушевлением и грозной отвагой, алифиряне при каждом натиске устремлялись на врага и спешили к тем местам, к которым, как они видели, приближались враги. Тем временем сам царь, сопровождаемый отборнейшими воинами, незаметно по крутизнам поднялся к предместью кремля; затем по данному сигналу все воины приладили лестницы и начали брать город. Прежде всего царь занял покинутое гарнизоном предместье кремля. Когда предместье охвачено было пламенем, защитники стен, предугадывая исход дела, сильно встревожились при мысли, что с потерею кремля они лишатся последней опоры, а потому покинули стены и стремительно направились к кремлю. Македоняне тут же завладели и стенами и городом254. После этого находившиеся в кремле элейцы отправили посла к Филиппу, который, согласно договору, получил укрепление, а осажденным даровал неприкосновенность.

Такой ход событий навел ужас на всех жителей Трифилии, которые озабочены были тем, как бы спасти себя и свои города. Между тем Филлид покинул Типанеи, разграбив еще в них несколько домов, и возвратился в Лепрей. Такова была награда, полученная союзниками от этолян: их не только открыто покидали в величайших опасностях, но еще грабили и изменяли им; от союзников они претерпевали то, чего должны ожидать побежденные от неприятеля. Типанейцы передали свой город Филиппу. Подобным образом поступили и жители Гипана. В одно время с ними фиаляне255, услыхав о судьбе Трифилии и не ожидая ничего хорошего от союза с этолянами, захватили с оружием в руках резиденцию полемарха. Этолийские пираты, проживавшие в этом городе ради добычи из Мессении, сначала вздумали было напасть на фиалян. Но при виде того единодушия, с каким вставали все граждане на борьбу, они отказались, от этого намерения, заключили договор с фиалянами и, забрав пожитки, удалились из города. Фиаляне отправили посольства к Филиппу, отдали ему себя и свой город.

Дело это еще не кончилось, как лепреяне, заняв часть своего города, потребовали, чтобы элейцы, этоляне, а равно и вспомогательное войско от лакедемонян покинули кремль их и город. Сначала Филлид и товарищи его не обращали внимания на это требование и оставались на месте в надежде запугать граждан. Но когда царь, отрядив в Фиалию войско с Таврионом во главе, сам пошел на Лепрей и уже приближался к городу, весть об этом повергла Филлида и его воинов в уныние и ободрила лепреян. Лепреяне в этом случае поступили прекрасно: невзирая на тысячу элейцев, находившихся в их городе, на тысячу сверх того этолийских пиратов, на пятьсот наемников и двести лакедемонян, на то, наконец, что кремль был в руках неприятеля, невзирая на все это, они попытались освободить родной город и не теряли надежды. При виде того, с каким мужеством сопротивляются лепреяне, и по получении известий о приближении македонян, Филлид удалился из города в��есте с элейцами и вспомогательным отрядом от лакедемонян. Критяне, посланные спартанцами, возвратились домой через Мессению, а Филлид со своим отрядом отступил к Самику. С другой стороны, народ лепреян, овладев родным городом, отрядил посольство к Филиппу с предложением взять их город. При известии о случившемся царь отправил все войско в Лепрей, а сам во главе пелтастов и легковооруженных поспешил навстречу Филлиду. Настигнув его, он захватил весь неприятельский обоз, но войско Филлида успело спастись в Самике. Царь расположился лагерем перед поселением, призвал к себе и остальное войско из Лепрея и находившимся внутри поселения людям показывал вид, что намерен осаждать его. Между тем этоляне с элейцами вовсе не были приготовлены на случай осады и не имели для этого ничего, кроме рук; страшась грозящей опасности, они начали переговоры с Филиппом о свободном пропуске их из города. Получив по уговору дозволение удалиться с оружием, они направились в Элею, а царь тотчас вступил в обладание Самиком. После этого к нему явились с просьбою о защите и прочие элейцы, и он принял под свою власть Фрикс, Стилангий, Эпий, Болак, Пирг, Эпиталий256. По окончании этих дел царь опять возвратился в Лепрей, в шесть дней покорив своей власти всю Трифилию. К лепреянам он обратился с подобающим увещанием, поместил в кремле гарнизон и, оставив Трифилию на попечение акарнана Ладика, направился с войском к Герее. По прибытии в этот город он разделил всю добычу между воинами, потом взял с собою обоз из Гереи и в середине зимы прибыл в Мегалополь.

В то самое время, как Филипп вел войну в Трифилии, лакедемонец Хилон, полагая, что происхождение дает ему право на царскую власть, и оскорбляясь пренебрежением, какое выразилось избранием в цари Ликурга, вздумал произвести переворот. При этом он рассчитывал, что, вступив на тот же путь, по какому шел Клеомен, и пробудив в народе надежду на получение по жребию участков и на раздел имущества, скоро привлечет толпу на свою сторону, Хилон приступил к делу. Условившись с друзьями и приобретя толпу сообщников человек в двести, он занялся осуществлением замысла. Но Хилон понимал, что сильнейшей помехой ему будут Ликург и те эфоры, которые поставили его царем, а потому на них и направил он первые удары. Хилон напал на эфоров за обедом и тут же велел перебить всех. Таково было справедливое воздаяние судьбы. Глядя ли на того, кто покарал их, или на то деяние, за которое они были покараны, всякий должен сознаться, что эфоры претерпели по заслугам. Покончив с эфорами, Хилон явился в дом Ликурга и, хотя нашел там царя, не мог захватить его: Ликург бежал от него тайком при содействии нескольких слуг и соседей и непроходимыми тропинками укрылся в Пеллену, именуемую Пелленою в Триполисе257. Потерпев неудачу в важнейшей части предприятия, Хилон упал духом, но вынужден был продолжать дело. Поэтому он устремился на площадь, избивал врагов, ободрял сторонников и друзей, а прочих старался привлечь к себе обещаниями, о которых мы только что говорили. Однако никто не внял Хилону; говорили даже больше: люди толпами ополчались на него. Тогда он понял свое положение, тайком удалился с площади, потом через поля пробрался в Ахаю одинокий, как изгнанник. Страшась появления Филиппа, лакедемоняне перенесли все свое имущество с полей в город, а войска их разрушили до основания Афеней мегалопольцев и покинули его.

Что касается лакедемонян, то со времени законодательства Ликурга258 они пользовались прекраснейшим государственным устройством и были весьма могущественны до битвы при Левктрах. Начиная с этого времени судьба отвернулась от них, и государство их все больше и больше приходило в упадок. Под конец дошло до того, что они терпели почти постоянные войны и междоусобные распри, удручаемы были весьма частыми переделами имущества и изгнаниями, вкусили ненавистнейшего рабства и даже тиранию Набиса259, те самые лакедемоняне, для которых раньше невыносимо было имя тирании260. Древние судьбы лакедемонян и вообще большая часть их истории, их доблести и пороки рассказаны многими писателями; знаменательнейшие события с того времени, как Клеомен совершенно упразднил исконное государственное устройство, будут рассказываемы нами при удобных случаях.

Между тем Филипп двинулся из Мегалополя и, пройдя через Тегею, прибыл в Аргос261. Там провел он остаток зимы и, невзирая на юный возраст, всем поведением своим и подвигами в описанных выше походах возбуждал к себе удивление. А Апелла все еще не отказался от своего плана и стремился к тому, чтобы мало-помалу поработить ахеян. Но он видел, что этому мешают Арат и друзья его, что Филипп благоволит к ним, особенно к старшему Арату, частью вследствие дружеских отношений последнего к Антигону, частью потому, что он пользовался у ахеян величайшим влиянием, а больше всего за его ловкость и рассудительность. Вот почему Апелла решил направить свои козни на Арата и стал действовать во вред ему приблизительно таким образом: он позаботился разузнать, кто были политические противники Арата, одного за другим приглашал их к себе из разных городов, льстиво обходился с ними и предлагал им свою дружбу. После этого Апелла представлял их Филиппу и всякий раз повторял, что если царь будет поддерживать дружбу с Аратом, то вынужден будет обращаться с ахеянами по точному смыслу писаного союза, если же последует его советам и изберет своими друзьями подобных людей, то всеми пелопоннесцами будет распоряжаться по собственному усмотрению. Вслед за сим Апелла обратил внимание на выборы должностных лиц, озабоченный тем, как бы облечь званием стратега кого-либо из новых друзей своих и устранить от должности262 Арата и его сторонников. С этою целью он уговорил Филиппа явиться на выборы в Эгий под тем предлогом263, что идет на Элею. Царь внял советам Апеллы, который явился во время выборов, одних убеждал, другим грозил и, хотя с трудом, но добился того, что в стратеги выбран был Эперат из Фар, а Тимоксен, проводимый сторонниками Арата, отвергнут.

После этого царь выступил из города и, направляясь через Патры и Диму, явился перед укрепленным поселением, именуемым Тейхос и лежащим перед областью димеян; незадолго перед сим оно было занято, как я рассказал выше, Еврипидом. Укрепленное поселение царь желал во что бы то ни стало возвратить димеянам и потому со всем войском расположился перед ним. Перепуганный элейский гарнизон сдал поселение Филиппу, небольшое, но превосходно укрепленное. В окружности оно имеет не больше полутора стадий, но стены его имеют не меньше тридцати локтей в вышину. После передачи поселения димеянам Филипп совершил опустошительный набег на поля элейцев, а разорив их и взяв большую добычу, возвратился с войском в Диму.

Между тем Апелла, воображая, что с выборами в стратеги угодного ему человека план его в некоторой степени уже осуществился, возобновил нападение на Арата и друзей его с целью порвать дружбу Филиппа с ними. Вот какого рода средство придумал он для того, чтобы оклеветать их. Стратег элейцев Амфидам, как я сказал выше, попал в плен в Фаламах вместе с бежавшими туда воинами. Когда с прочими пленными он доставлен был в Сицилию, то при посредстве некоторых людей домогался представления царю. Добившись этого, он в беседе с Филиппом уверял, что сумеет побудить элейцев к заключению с ним дружественного союза. Филипп поверил Амфидаму и отпустил его без выкупа, при этом поручил возвестить элейцам, что все плен��ики их будут отпущены без выкупа, если они пожелают вступить с царем в дружбу, что сам он обеспечит страну их от всякого нападения извне, что сверх этого избавит их от содержания гарнизона и уплаты дани, и они будут жить по своим государственным установлениям. Элейцы выслушали предложение и решительно отвергли его, как ни казалось оно соблазнительным и многообещающим. На этом-то и построил свой донос Апелла. Он обратился к Филиппу с уверением, что Арат и товарищи его не питают истинных дружеских чувств к македонянам и что расположение их к царю неискренно, что и теперь они виновны, говорил он, в отказе элейцев, ибо, когда Амфидам был послан царем из Олимпии в Элиду, эти люди обольстили его и подстрекали уверениями, что для пелопоннесцев никаким образом не может быть выгодно господство Филиппа в Элее; вот почему, заключил Апелла, элейцы отвергли все предложения, упорно остаются в дружбе с этолянами и в войне с македонянами.

Вначале царь выслушал эти речи, но велел позвать к себе Арата и друзей его и предложил Апелле повторить свои изобличения в их присутствии. Когда явился Арат и друзья его, Апелла нагло и дерзко повторил вышесказанное и, пока царь молчал еще, прибавил: «Арат, так как царь видит всю вашу неблагодарность и бесчувственность, то он решил созвать ахеян, высказать им все это и возвратиться в Македонию». В ответ на это Арат старший вообще просил Филиппа не доверяться поспешно и сгоряча никаким наговорам; если же ему заявлена будет жалоба на кого-либо из друзей или союзников, то тем строже должно быть произведено расследование прежде, чем давать веру обвинению; такое поведение, сказал он, единственное достойное царя и выгодное во всех отношениях. Поэтому и теперь Арат настаивал, чтобы для расследования уверений Апеллы царь позвал людей, которые слышали эти речи, представил бы человека, который будто бы сообщил их Апелле, и вообще не пренебрегал бы никакими средствами для раскрытия истины прежде, чем говорить что-либо подобное ахеянам.

Царь согласился с мнением Арата и обещал расследовать дело внимательно, после чего призванные к царю люди удалились. Прошло несколько дней, а Апелла не представлял никаких доказательств обвинения. Между тем Арату помог счастливый случай такого рода: в то самое время, как Филипп опустошал область элейцев, они, подозревая Амфидама в измене, решили схватить его и закованным в цепи препроводить в Этолию. Догадавшись о замысле их, Амфидам удалился сначала в Олимпию, а потом, когда услыхал, что Филипп находится в Диме и занят дележом добычи, поспешил к нему. Арат и друзья его при известии о прибытии Амфидама из Элиды в положении изгнанника очень обрадовались как люди, не чувствовавшие за собою никакой вины; они явились к царю и просили его вызвать Амфидама, ибо, говорили они, лучше всех должен быть осведомлен по предмету обвинения тот, с кем ведены были переговоры, и он откроет истину: из-за Филиппа он лишился родного очага, и в настоящем положении все надежды его покоятся на Филиппе. Царь признал справедливость этих речей и, пригласив Амфидама, убедился в ложности обвинения. С этого дня он все больше привязывался к Арату и ценил его, напротив, с недоверием относился к Апелле; однако огромное влияние этого последнего вынуждало царя оставлять безнаказанными многие его проступки.

Тем не менее Апелла вовсе не покидал своих замыслов и в то же время вел козни против Тавриона, которому доверены были дела Пелопоннеса. На сей раз он действовал не осуждением, а похвалами и не переставал уверять, что Таврион заслуживает того, чтобы постоянно находиться на поле войны: таким путем он рассчитывал добиться назначения другого лица по его предложению для заведывания делами Пелопоннеса. Придуман был, следовательно, новый вид козней вредить ближнему не порицаниями, а похвалами. Такого рода козни, предательство и коварство зарождаются прежде всего и больше всего в среде придворных и имеют своим источником взаимную зависть и властолюбие. Апелла точно так же при всяком удобном случае старался уязвить начальника дворцовой стражи Александра, потому что хотел присвоить себе охрану личности царя и вообще уничтожить сделанное Антигоном распоряжение. Дело в том, что Антигон не только при жизни был достойным царем и таким же руководителем сына, но и перед смертью прекрасно позаботился о будущем устроении всех дел. Он оставил завещание, в котором представлял отчет македонянам в своем управлении, а вместе с тем давал указания относительно будущего: каким образом и какие личности должны ведать отдельными частями управления, ибо не желал давать придворным никакого повода к зависти и взаимным распрям. Так, из числа участников в царских походах Апелла назначен был одним из руководителей сына, Леонтий начальником пелтастов, Мегалей правителем царской канцелярии, Таврион заведующим делами Пелопоннеса, Александр начальником дворцовой стражи. Леонтий и Мегалей находились вполне под влиянием Апеллы; Александра и Тавриона он старался сместить с должностей и, таким образом, всеми делами ведать самому непосредственно или через своих друзей. И он достиг бы цели легко, если бы не подготовил себе противника в лице Арата. Скоро пришлось ему пожать плоды своего безрассудства и властолюбия, и ту самую участь, какую уготовлял другим, он претерпел сам, притом очень скоро. Но каким образом и при каких обстоятельствах случилось это, мы не станем рассказывать теперь и закончим эту книгу, но в дальнейшем повествовании постараемся изложить все подробно.

Совершив рассказанные выше подвиги, Филипп возвратился в Аргос и там с друзьями провел зиму, а войска отпустил в Македонию.