Бал (приписываемое Эдгару По)/ДО

Старинный другъ нашей семьи, много путешествовавшій морякъ — капитанъ Доръ — знавалъ въ Балтиморѣ знаменитаго поэта Эдгара Поэ. Впервые они встрѣтились какъ разъ послѣ смерти жены и кузины Эдгара Поэ — Виргиніи Клеммъ. У поэта уже дважды повторялись припадки бѣлой горячки (delirium tremens), и съ тѣхъ поръ онъ сталъ ипохондрикомъ и человѣкомъ до крайности невоздержнымъ. Послѣдняя ихъ встрѣча произошла въ 1849 году.

Капитанъ, высадившійся лишь наканунѣ, зашелъ въ знакомый ресторанъ, гдѣ и засталъ сидящаго за столомъ, близъ окна Эдгара Поэ.

Его прекрасное, гордое лицо, съ высокимъ, умнымъ лбомъ, изящнымъ прямымъ носомъ и тонкимъ, складывавшимся въ грустную улыбку, ртомъ, — было болѣзненно-блѣдно. Большіе синіе глаза казались и мрачнѣе и, вмѣстѣ съ тѣмъ, блестящѣе обыкновеннаго. То было, впрочемъ, ихъ двойное и поражающее свойство.

— Вы, капитанъ! воскликнулъ Поэ. Вы приходите какъ разъ во-время, чтобъ поддержать мое мнѣніе, — будьте хоть вы за меня! они всѣ увѣряютъ, что я сумасшедшій, — но я только человѣкъ нервный.

— Какая-же болѣзнь можетъ сравниться съ дѣйствіемъ алкоголя^[3]? — отвѣчалъ печально капитанъ. Вы сами это доказывали въ вашей «Черной кошкѣ»^[4], дорогой поэтъ.

— Не знаю, можетъ быть. Но вотъ уже скоро годъ, какъ я перехожу отъ изумленія къ изумленію, отъ ужаса къ ужасу.

Въ эту минуту по улицѣ, мимо окна, проходила, подъ руку съ сестрой милосердія, молодая, больная женщина. Цвѣтъ лица ея походилъ на цвѣтъ старой соломы, и многочисленныя морщины складками покрывали ея лицо отъ лба до самой шеи.

— Смотрите, капитанъ! воскликнулъ, приподнимаясь, Поэ; эта бѣдная больная не знаетъ, почему ея тѣлесная оболочка такъ неплотно сидитъ на ея костяномъ остовѣ. И никто не скажетъ, какая тому причина… А я знаю ее! слушайте!

И Эдгаръ Поэ началъ разсказывать. Онъ разсказывалъ съ такимъ увлеченіемъ, съ такой увѣренностью, что дрожь невольно пробѣгала по тѣлу.

Нынѣшней зимой, на масляницѣ, здѣсь, въ Балтиморѣ, сэръ Гоу давалъ балъ. Я былъ въ числѣ приглашенныхъ и явился первымъ. Парадная дверь была настежь отворена. Яркое освѣщеніе цѣлымъ потокомъ лучей врывалось въ холодный мракъ улицы, образуя какъ бы блестящій кругъ отъ свѣта волшебнаго фонаря. На этомъ яркомъ фонѣ останавливались кареты, высаживались и двигались приглашенные, исчезая въ сѣняхъ. У широкой лѣстницы суетились лакеи; стѣны были заняты вѣшалками для платья. Приглашенные оправлялись, вѣшая на крючки^[5] — мужчины свои пальто, дамы свои ротонды.

Я смотрѣлъ и видѣлъ передъ собой нѣчто ужасное. Каждый, вѣшая свое верхнее платье, вѣшалъ вмѣстѣ съ нимъ и свою разодѣтую тѣлесную оболочку, — оставаясь безобразнымъ, голымъ скелетомъ. Какъ клоуны въ театрѣ «Полишинеля», всѣ эти тѣла безъ костей висѣли на вѣшалкахъ: одни съ опущенными руками застряли въ воротникахъ пальто; другіе, переброшенные черезъ вѣшалку, безпомощно повисли на ней.

Затѣмъ, каждая пара — два скелета — большой и маленькій, проходили подъ руку въ зало и здоровались съ хозяевами, которые одни оставались въ образѣ человѣка. Всего страннѣе было то, что ни гость, ни хозяева не замѣчали происшедшей ужасной метаморфозы. Скелеты разговаривали, сходились, разгуливали безъ малѣйшаго стѣсненія и удивленія.

Послѣдняя запоздавшая парочка вошла въ сѣни, — какой-то толстякъ съ закрученными усами и съ нимъ маленькая женщина съ темными глазами; въ волосахъ ея была воткнута пунцовая камелія. Кавалеръ ея украдкой прильнулъ губами къ камеліи, и оба, какъ и прочіе гости, вошли въ залъ. Одна лишь камелія, удержанная этимъ поцѣлуемъ, осталась на вискѣ дамы. Что за мрачный контрастъ — этотъ пунцовый, прелестный, полный жизни цвѣтокъ на мертвомъ, бѣломъ черепѣ.

Пораженный, я стоялъ на порогѣ зала, спрашивая себя, не оставилъ-ли и я тоже мое тѣло въ сѣняхъ, не нахожусь-ли я подъ вліяніемъ галлюцинаціи? вынулъ часы, прижалъ пружинку и ясно слышалъ ихъ бой.

Начались танцы. То было нѣчто отвратительно-страшное въ своемъ увлеченіи и веселости. Невидимый оркестръ то составлялъ, то разстраивалъ кадрили, увлекая въ круговомъ движеніи вальсирующія пары. Всѣ эти скелеты, дѣлая граціозныя движенія, подпрыгивали, откидывались назадъ, сладострастно выпячивая грудь, кланялись, съ необыкновеннымъ изяществомъ склоняя голову. Въ этомъ движеніи, въ этой сумятицѣ не было слышно ни шуршанія шелка, ни бряцанія золота и драгоцѣнностей. Нѣтъ: одинъ лишь сухой, безпрерывный стукъ, какъ бы трескъ сухихъ вѣтвей, охваченныхъ огнемъ большаго костра.

Кровь застывала въ моихъ жилахъ. Тѣмъ не менѣе я съ участіемъ слѣдилъ за маленькой пунцовой камеліей, болѣе другихъ и живой, и граціозной. Я восхищался ею и чувствовалъ уже приступы той любви, которая заставила меня вспомнить мою дорогую покойницу Виргинію Клэммъ.

Балъ кончился, и всѣ бросились въ сѣни къ вѣшалкамъ. Я видѣлъ какъ всѣ опять надѣли на себя, безъ боли и труда, свои тѣлесныя оболочки, — мужчины вмѣстѣ съ ихъ пальто, дамы — съ шубами. Потомъ, послѣ прощаній и обычныхъ любезностей, спокойно расходились по домамъ.

Парочка, пришедшая послѣдней, и уходила послѣдней^[6]. Вдругъ милый маленькій скелетъ, съ пунцовой камеліей, удивленно воскликнулъ:

— Ай, у меня унесли мою бѣлую шелковую шубку, а оставили вотъ эту — свѣтло-желтую.

И, смѣясь, она ее надѣла. Я уже замѣтилъ, что внезапно на лицѣ ея, плечахъ и шеѣ образовались крупныя морщины. Несчастная, вмѣстѣ съ чужой шубой, надѣла и чужую оболоч��у, слишкомъ несоразмѣрную для ея скелета, а потому неплотно его облегающую. Я убѣжалъ, объятый ужасомъ. И вотъ, я опять ее увидѣлъ и узналъ эту пунцовую камелію. Это она протащилась теперь по улицѣ. Доктора будутъ напрасно лечить ее и много думать о болѣзни, по ихъ мнѣнію, вѣроятно, необыкновенной. Глупцы! Они не видѣли того, что видѣлъ я!

Эдгаръ Поэ замолкъ. Онъ разсказывалъ объ этомъ страшномъ кошмарѣ съ подавляющей реальностью, какъ будто бы въ дѣйствительности видѣлъ это.

Капитанъ Доръ ушелъ въ море на другой день. Вскорѣ послѣ этого, въ Гаврѣ, онъ узналъ изъ газетъ о печальной кончинѣ Эдгара Поэ: онъ умеръ скоропостижно въ Балтиморѣ; трупъ его былъ поднятъ на улицѣ^[7].^[8]