Железная дорога

Во всех странах железные дороги для передвижения служат, а у нас сверх того и для воровства.

...поставьте какую-нибудь самую последнюю ничтожность у продажи каких-нибудь дрянных билетов на железную дорогу, и эта ничтожность тотчас же сочтёт себя в праве смотреть на вас Юпитером, когда вы пойдёте взять билет.

Железная дорога шипит, везёт людей и зделана из железа и матерьялов.

Наш лозунг должен быть один — учиться военному делу настоящим образом, ввести порядок на железных дорогах.

Наша земная жизнь похожа на поездку по железной дороге. Едешь быстро и не видишь ни того, что впереди, ни — главное — локомотива.

— Город, вокруг железной дороги. Можно сделать состояние. Сотни тысяч долларов. Более того. Тысячи тысяч.
— Их называют миллионами.

Нынче все ездят по железной дороге, но шляпные перевозки куда надежней и приятней.

Голливуд — самая большая в мире игрушечная железная дорога.^[1]

Фош, будущий главнокомандующий войсками Антанты на Западном театре в 1918 г. , в бытность начальником французской военной академии (1907-1911 гг. ) тоже оказал некоторое влияние на французскую военную мысль. Исходя из того, что железные дороги дают возможность быстро сосредоточивать к государственным границам миллионы людей и немедленно использовать все средства, которые дает мобилизация, Фош приходил к выводу, что первые сражения получают решающее значение для всей войны; необходимость все подготовить для первого столкновения с главными силами противника, когда обе стороны свободны в своих решениях, получает таким образом главное значение. Одним из предложений Фоша было: придать французским армиям такую группировку, которая по своей глубине давала возможность в случае необходимости атаковать в различных направлениях.^[2]

Пётр Великий сблизил нас с Западной Европой, от которой мы получили «железные дороги», «телеграфы», «пароходы» и т.д. В области литературы Россия была естественной потребительницей произведений словесности Западной Европы.

 Пока человек находился в непосредственном взаимодействии с духами природы, пока он строил свою жизнь на мифологическом миропонимании, он не мог возвыситься над природой в акте познания через естественные науки и технику. Нельзя строить железные дороги, нельзя проводить телеграфы и телефоны, страшась демонов природы.

Более двухсот лет назад после очередной русско-шведской войны Финляндия перешла к Российской империи. При этом она превратилась из заштатной окраины Швеции в Великое княжество Финляндское с широчайшей автономией: со своими законами, своей валютой и даже своим парламентом. Мы получили собственные институты, железные дороги, банк, почту, телеграф… Мы были очень лояльной частью Российской империи до конца XIX века, пока не началась политика насильственной русификации и борьбы с инакомыслием. И когда это стало возможным, после октябрьского переворота, большинство финнов проголосовали за независимость…^[3]

В Пермь Чехов прибыл в два часа ночи и до шести вечера ждал поезда на Екатеринбург. Дорога через Уральский хребет заняла всю ночь.<...> Три дня Антон провёл в Екатеринбурге, решая, как ехать дальше. Железная дорога заканчивалась в трехстах верстах, в Тюмени. Оттуда до Томска можно было добраться либо по суше — полторы тысячи вёрст по осенней непогоде и распутице, — либо пароходом вниз по Тоболу и Иртышу...^[4]:275

Лет через двенадцать я воротился в Петербург и узнал от Глумова, что Полосатов сделался учёным, что он служит в трёх министерствах, но не как тягловой работник, а как эксперт от науки. Это было время нашего возрождения; время возникновения акционерных компаний и неслыханного развития железных дорог. Полосатов прежде всего обратил на себя внимание сочинением «Оплодотворяющая сила железных дорог», в котором очень тонко насмехался над гужевым способом передвижения товаров и людей и доказал, как дважды два четыре, что с развитием железных дорог капитал получит такую быстроту обращения, что те проценты, которые до сего времени получались с него один раз, будут отныне получаться десять, пятнадцать, двадцать раз. Всем тогда показалось это просто и удивительно. Просто, потому что ведь и в самом деле… Это так просто! Удивительно, потому что в самом деле странно как-то, что до Полосатова никто и не догадался подумать об этом. Мне и самому, когда я читал сочинение Полосатова, показалось оно какою-то Шехеразадою. Катится-катится капитал по железной дороге с быстротою молнии, получает проценты, потом катится назад и опять получает проценты, опять и опять катится…^[5]

Я видел эти заброшенные, но всё ещё живучие крепости по железной дороге из Буэнос-Айреса в Мендозу. Группу ранчо обсаживали густой стеною из этих живых колев, которые, разрастаясь, переплетались между собой, сцепляясь своими изогнутыми шершавыми и колючими ветвями, и образовывали непроницаемую стену – верную защиту против индейцев, обыкновенно нападающих верхом с длинными пиками в руках... Эти оригинальные стены из кактусов далеко виднеются на плоском пространстве степи и обозначают место жилья.^[6]:68

Огромный глубокий овраг пересекает узкая, сажень до двадцати вышины, насыпь полотна дороги, прорванная на большом пространстве, заваленная обломками вагонов. На том и другом краю образовавшейся пропасти полувисят, готовые рухнуть, разбитые вагоны. На дне насыпи была узкая, аршина в полтора диаметром, чугунная труба ― причина катастрофы. Страшный ночной ливень 29 июня 1882 года, давший море воды, вырвал эту трубу, вымыл землю и образовал огромную подземную пещеру в насыпи, в глубину которой и рухнул поезд… Два колена трубы, пудов по двести каждая, виднелись на дне долины в полуверсте от насыпи, такова была сила потока… Оторвался паровоз и первый вагон, оторвались три вагона в хвосте, и вся средина поезда, разбитого вдребезги, так как машинист, во время крушения растерявшись, дал контр-пар, разбивший вагоны, рухнула вместе с людьми на дно пещеры, где их и залило наплывшей жидкой глиной и засыпало землей, перемешанной тоже с обломками вагонов и трупами погибших людей.^[7]

29 июня 1882 года на 296 версте Московско-Курской железной дороги провалился в размытую ночным ливнем насыпь почтовый поезд, и трупы откапывали с глубины 14 саженей. Я в тот же день был на месте катастрофы, дал на другой день раньше всех газет целый фельетон с подробностями, поразившими Москву, и две недели я прожил в этой могиле, ежедневно посылал корреспонденции о кукуевской катастрофе. Она была под Мценском, в пяти верстах от Спасского-Лутовинова И. С. Тургенева, там жил на даче в это время Я. П. Полонский с семьею и гостил Ев. М. Гаршин, который, приехав на место катастрофы, увидал меня и увез к Я. П. Полонскому, где я иногда и ночевал, а утром уезжал на работу.^[8]

Что делать с новыми судами, с земскими учреждениями, с железными дорогами, банками и т. п.? <...>
Совсем не следовало бы железные дороги строить, да и банки не надо бы дозволять. Вот тогда был бы настоящий палладиум. Но так как дороги уж выстроены, а банки учреждены, то ничего с этим не поделаешь.
Сколько сутолоки из-за одних железных дорог на Руси развелось! сколько кукуевских катастроф! Спешат, бегут, давят друг друга, кричат караул, изрыгают ругательства… поехали! И вдруг… паровоз на дыбы! Навстречу другой… прямо в лоб! Батюшки! да, никак, смерть! <...>
А между тем какой запас распорядительности, ума и мышечной силы нужно иметь, чтоб все это направить, за всем усмотреть? И все-таки ничего не направить и ни за чем не усмотреть… Сколько му́ки нужно принять, чтоб только по вагонам-то всех рассадить, а потом кого следует, за невежество, из вагонов высадить, да в участок, да к мировому?^[9]

 Зачем, например, размещать вокзалы и станции всегда и точно у рельсов железной дороги? Это как минимум – не остро умно, да и пристало ли нам, золотым франкам, распугивать пассажиров своим унылым педантизмом? – так могут поступать только швабы и прусаки.
Вы едете, затем поезд останавливается, вы спускаетесь: можно держать пари сто против одного, что прямо перед собой вы снова и каждый раз увидите вокзал. – Какая жуткая пошлость!
И как же можно ездить без живых и неожиданных поворотов?^[10]:309

И зачем им оппозицию трогать? Пускай себе шумит, всё равно никто её не слушает. Наши только в ус себе посмеиваются. Власть у них в руках — море им по колено. И вот теперь, когда столько железных дорог будут строить, столько акционерных обществ заводить, столько пристаней сооружать, ты как раз нашёл время на меня клепать, будто я в оппозиции.

Если вы спросите, — трудно ли ограбить поезд, большинство опрошенных ответит: да. Неправда, нет ничего проще. Я доставил немало беспокойств железным дорогам и бессонных ночей пульмановской компании, мне же моя профессия налётчика никаких неприятностей не приносила, если не считать того, что бессовестные людишки, когда я спускал награбленное, обдирали меня как липку.

Вы посмотрите, как крушит сибирскую тайгу железная дорога! Абаканский завод ещё не принёс краю пользы даже на ломаный грош, а таёжных палестин опустошил — в два ста лет им не воскреснуть! Это можно принять за правило: если вы в Сибири поставите фабрику или завод в дремучей тайге, то, десять лет спустя, фабрика ваша окажется среди бесплодной степи, и разве где-нибудь далеко на горизонте останется синеть лесная окоёмка.

Трудится в поте лица своего великое множество людей, всё гуще становится сеть железных дорог, в самое небо вздымаются города и расползаются вдаль и вширь, открываются шахты, шумят заводы, ревёт пламя в литейных, пароходы бороздят океан, заселяются новые земли, — и по этому деятельному, созидающему миру расхаживают богатые собственники, всё им подвластно, всё к их услугам; самоуверенные, они и нас заставляют в них поверить, собирают нас, соединяют, и поневоле, сами того не ведая, мы становимся членами одного братства.

Видел еще редкую малокровную травку на нефтяной земле между шпал, видел смыкающуюся в математической неизвестности пару рельсов, уже дрожавших от приближающегося поезда. И на них, лицом вниз, видел он Анну Евграфовну с черным, как бы обуглившимся лицом: она ждала. Образ этот, сложившийся из бытовых, книжных и всяких прочих наслоений, и был центром его интеллигентского страха; этот вполне выдуманный образ цепенил ему мысль и служил шлагбаумом на пути к будущему; он повторялся, с каждым днем обогащаясь новыми подробностями. Так, однажды он узнал эту травку между подгнивающих шпал; то был кочеток, пастушья сумка, ― его треугольные семенные коробочки служили неотъемлемой деталью детства: возле отцовской скорняжной, между крыльцом и заборчиком, был один метр глухого пространства, густо заросший этой беззатейной живностью, ― там прятались, играя в жуликов, ребятишки…^[11]

Я думал, что железная дорога такая: она как улица, только внизу не земля и не камень, а такое железо, как на плите, гладкое-гладкое. И если упасть из вагона, то о железо очень больно убьёшься. Оттого и говорят, чтобы не вылетел. И вокзала я никогда не видал.^[12]

Антипов надоедал службе ремонта жалобами на материал, который отгружали ему для обновления рельсового покрова. Сталь была недостаточной вязкости. Рельсы не выдерживали пробы на прогиб и излом и по предположениям Антипова должны были лопаться на морозе. Управление относилось безучастно к жалобам Павла Ферапонтовича. Кто-то нагревал себе на этом руки.
На Фуфлыгине была расстегнутая дорогая шуба с путейским кантиком и под нею новый штатский костюм из шевиота. Он осторожно ступал по насыпи, любуясь общей линией пиджачных бортов, правильностью брючной складки и благородной формой своей обуви. Слова Антипова влетали у него в одно ухо и вылетали в другое. Фуфлыгин думал о чем-то своем, каждую минуту вынимал часы, смотрел на них и куда-то торопился.
― Верно, верно, батюшка, ― нетерпеливо прерывал он Антипова, ― но это только на главных путях где-нибудь или на сквозном перегоне, где большое движение. А вспомни, что у тебя? Запасные пути какие-то и тупики, лопух да крапива, в крайнем случае ― сортировка порожняка и разъезды маневровой «кукушки». И он ещё недоволен! Да ты с ума сошел! Тут не то что такие рельсы, тут можно класть деревянные.
Фуфлыгин посмотрел на часы, захлопнул крышку и стал вглядываться в даль, откуда к железной дороге приближалась шоссейная.^[13]

Железная дорога была выстроена лишь недавно, и маленький живописный, с садиком при каждом доме, южный городок неожиданно превратился в важную станцию. Через нее был проведен телеграф, еще мало распространенный в России.^[14]

Небо было пасмурным, холодным, тусклым. Падал серый дождь, временами со снегом. Невспаханные поля походили на бесконечные болота. Казалось, поезд шел по пустыне. Позже Иоганн узнал, что населению запрещено появляться в зоне железной дороги. Патрули с дрезины на ходу расстреливали нарушителей оккупационных правил. В Варшаву прибыли ночью, город был черным, безлюдным. Пассажирам не разрешили выйти из вагонов. По перрону и путям метались огни ручных фонарей. Слышались отрывистые слова команды, топот солдатских сапог.^[15]

Однако дома меня ожидало страшное известие. На станции Миасс погибли под колёсами поезда мой брат Лёва и его жена Анна Моисеевна. <...> Лёву и Анну Моисеевну похоронили в Миассе, на похороны мы уже опоздали, и было решено, что я поеду туда позже, чтобы установить памятник, ограду и договориться на кладбище о сохранении могилы. А пока я написал в Миасс, начальнику отделения железной дороги и в партийную организацию, мне ответили, что Лёва и Анна Моисеевна погибли при переходе железнодорожных путей. Наш сосед Иван Карлович, инженер депо, сказал, что, как показывает статистика, на железных дорогах гибнут не столько пассажиры при катастрофах или случайные люди, переходящие пути, а главным образом железнодорожные рабочие и служащие. Железная дорога, как сказал Иван Карлович, официально именуется «зоной повышенной опасности».^[16]

― В дороге надо быть внимательным, товарищ пассажир! ― железнодорожник не удержался от возможности прочесть нотацию. ― Железная дорога ― это точность и комфорт. Поезд до Грибоедова пойдет в двадцать часов сорок шесть минут.
― А как мне быть с билетом? Билет же уехал вместе с проводником.^[17]

Дым столбом — кипит, дымится
Пароход…
Пестрота, разгул, волненье,
Ожиданье, нетерпенье…
Православный веселится
Наш народ.
И быстрее, шибче воли
Поезд мчится в чистом поле.^[18]

Когда железные дороги
Избороздили целый свет,
И колымажные берлоги ―
«Дела давно минувших лет»,
Когда и лошадь почтовая ―
Какой-то миф, как Буцефал,
И кучер, мумия живая,
Животным допотопным стал...^[19]

«Инженерá», придя в отчайность,
Кричат: «Крушения – случайность!
У нас преступницкие шайки
Всегда развинчивают гайки!»
А смотришь: шпалы все прогнили,
И семафор закрыть забыли!
И гибнут сотни душ так вздорно:
— Благодарю покорно!^[20]

По железной дороге железно,
Ходит поезд совсем бесполезно,
Потому что туда и обратно
Хоть и глупо, но всё же приятно.^[21]:23

Лишь я дотронулся до рога
Вагонной ручки, я устал,
Уже железная дорога
Открыла дошлые уста.^[22]

Да, наши нравы хороши.
― Ах, молодёжь… Молитесь Богу.
У нас железную дорогу
Недаром провели в глуши.
Кто за вокзалом, в будке грязной,
Опухший, пьяный, безобразный,
Вздыхает о родном жилье,
Оборванный, в одном белье?
Он встал сегодня утром рано.
В волнах молочного тумана
К пути желе��ному идет,
На рельсы голову кладет
И ждет, чтоб шпалы задрожали...^[23]

Железная дорога — характеры крутые,
Дорога-то железная, а люди золотые.

Где железная дорога
Обрывалась у порога
Деревянного острога
И, еще восточней много,
В хвойном мире низких, кровель,
За далеким Енисеем, ―
Ленин отповедь готовил
Книжникам и фарисеям!..^[24]

Я тоже стану большим и я назад вернусь,
С подножки спрыгну у серых стен.
Пойду на старый вокзал, который знал наизусть,
Да и теперь забыл не совсем.
И в полдень губы вспомнят очертания нот —
Когда-то крепко был заучен урок!
И улыбнется флейта, и, сбиваясь, споет
Тугой мотив железных дорог.

Это так просто — быть дураком,
Если с тобой всегда
Синее Море, Белый Дракон,
Южные Поезда.
Им, дуракам, беда не беда,
Коль семафор открыт
В лето, наставшее навсегда,
В главный апгрейд игры.
Вспыхнули шпалы синим огнём,
Поезд рванул на юг.
Поезд ушёл, а песни о нём
На всех вокзалах поют.