Аристотель

Благодарность быстро стареет. (На вопрос, что быстро стареет, он ответил: «Благодарность».)^[1]

Более подходит нравственно хорошему человеку выказать свою честность.

Быть смелым — значит считать далеким все страшное и близким все, внушающее смелость.

В бедности и других жизненных несчастьях настоящие друзья — это надежное прибежище.

В большом теле заключена красота, а маленькие могут быть изящными и пропорционально сложенными, но не прекрасными.

В деле воспитания развитие навыков должно предшествовать развитию ума.

В поэтическом произведении предпочтительнее вероятное невозможное, чем невероятное, хотя и возможное.

В чем смысл жизни? Служить другим и делать добро.

Везение — это удачи, к которым непричастен испытующий разум.

Великодушного человека отличает то, что он не ищет выгоды для себя, но с готовностью делает добро другим.

Воспитание — в счастье украшение, а в несчастье прибежище.^[1]

Воспитание — лучший припас к старости.^[1]

Воспитание нуждается в трех вещах: в даровании, науке, упражнении.^[1]

Все знают, что смерть неизбежна, но так как она не близка, то никто о ней не думает.

Все кто размышлял об искусстве управления людьми, убеждены, что судьбы империй зависят от воспитания молодежи.

Все льстецы — прихвостни.

Все мы испытываем блаженство вдвойне, когда можем разделить его с друзьями.

Да будет все к лучшему; но ежели что-нибудь случится, то Аристотель распорядился так.^[1]

Для кого даже честь — пустяк, для того и все прочее ничтожно.

Для того чтобы совершать благородные поступки, необязательно царить над сушей и морями.

Добро для человека — это активное использование способностей его души в соответствии с высоким достоинством или добродетелью.

Достоинство стиля заключается в ясности.

Друг всем — ничей друг.

Дружба — самое необходимое для жизни, так как никто не пожелает себе жизни без друзей, даже если б он имел все остальные блага.

Дружба довольствуется возможным, не требуя должного.

Жизнь требует движений.

Жить — значит делать вещи, а не приобретать их.

Из всех живых существ только человеку свойственен смех.

Из двух зол выбирай меньшее.

Именно смешные повадки людей делают жизнь приятной и связывают общество воедино.

Каждый гражданин должен по мере возможности направлять свои стремления к тому, чтобы быть в состоянии властвовать над своим собственным государством.

Как конь рождён для бега, бык для пахоты, а собака для поисков, так и человек рождён для двух вещей — для умопостижения и действия, как некий смертный бог.

Когда мы воспринимаем ухом ритм и мелодию, у нас изменяется душевное ��астроение.

Комедия имеет намерение отображать людей худших, а трагедия — лучших, чем существующие.

Корень учения горек, а плоды его сладки.^[1]

Кто по природе принадлежит не самому себе, а другому, и при этом всё-таки человек, тот раб.

Кто двигается вперед в знании, но отстает в нравственности, тот более идет назад, чем вперед.

Кто осмысленно устремляется ради добра в опасность и не боится ее, тот мужествен, и в этом мужество.

Лучше сражаться среди немногих хороших людей против множества дурных, чем среди множества дурных против немногих хороших.

Лучше в совершенстве выполнить небольшую часть дела, чем сделать плохо в десять раз более.

Любить — значит желать другому того, что считаешь за благо, и желать притом не ради себя, но ради того, кого любишь, и стараться по возможности доставить ему это благо.

Люди честолюбивые более завистливы, чем люди без честолюбия.

Матери больше любят своих детей, потому что они больше уверены, что это их детёныши.

Мудрость — это самая точная из наук.

Мужественным называется тот, кто безбоязненно идет навстречу прекрасной смерти.

Мужество — добродетель, в силу которой люди в опасностях совершают прекрасные дела.

Мужество — это мужество перед страхом, так что, когда страх умерен, мужество увеличивается.

Мужество обнаруживается в страхах и дерзаниях, соразмерных человеку.

Музыка способна оказывать известное воздействие на этическую сторону души.

…Мужчина в сравнении с женщиной лучше её по самой природе, а женщина хуже его, потому он властвует над ней, а она подчиняется ему.

Мы восхваляем того, кто любит своих друзей.

Мы лишаемся досуга, чтобы иметь досуг, и войну ведем, чтобы жить в мире.

На вопрос, как ученикам преуспеть, Аристотель ответил: «Догонять тех, кто впереди, и не ждать тех, кто сзади».^[1]

Надежда — это сон наяву.

Нам следует обращаться со своими друзьями так же, как мы хотели бы, чтобы друзья обращались с нами.

Наслаждение общением — главный признак дружбы.

Начало есть более чем половина всего.

Наш характер есть результат нашего поведения.

Не было ни одного великого ума без примеси безумия. — Сенека, «О безмятежности духа» (XVII, 10); перевод Н. Г. Ткаченко

Не любит тот, кто не любит всегда.

Не хорошо многовластье: один да будет властитель.

Никто лучше мужественного не перенесет страшное.

Никто не согласился бы жить без друзей, даже если бы ему предложили взамен все прочие блага.

Ничто так сильно не разрушает человека, как продолжительное физическое бездействие.

Нравственная добродетель сказывается в удовольствиях и страданиях: ибо если дурно мы поступаем ради удовольствия, то и от прекрасных поступков * * уклоняемся из-за страданий.

Нравственные качества обнаруживаются в связи с намерением.

Нравственный человек многое делает ради своих друзей и ради отечества, даже если бы ему при этом пришлось потерять жизнь.

О, друзья мои! Нет на свете друзей!

Опьянение — добровольное сумасшествие.

Остроумен тот, кто шутит со вкусом.

Охотиться должно как на диких животных, так и на тех людей, которые, будучи от природы предназначенными к подчинению, не желают подчиняться; такая война по природе своей справедлива.

Платон мне друг, но истина дороже. («Amicus Plato, sed magis amica veritas». Сформулировано Сервантесом во 2-й части, гл. 51 романа «Дон-Кихот»).

Познание начинается с удивления.

Политика — наилучшая [величайшая, важнейшая] из наук.

Преступление нуждается лишь в предлоге.

При каждом виде государственного устройства сущность гражданина меняется.

Привычка находить во всем только смешную сторону есть самый верный признак мелкой души, ибо смешное лежит всегда на поверхности.

Принципы поступков — это то, ради чего они совершаются.

Пусть будет страх — некоторого рода неприятное ощущение или смущение, возникающее из представления о предстоящем зле, которое может погубить нас или причинит нам неприятность.

Пусть мне дороги друзья и истина, однако долг повелевает отдать предпочтение истине.

Рассудительный стремится к отсутствию страданий, а не к наслаждению.

Риторика – это способность находить возможные способы убеждения относительно каждого данного предмета.

Разум — это одна из способностей человека.

Свойство добродетели состоит, скорее, в том, чтобы делать добро, а не принимать его, и в том, чтобы совершать прекрасные поступки, более, чем в том, чтобы не совершать постыдных.

Свойство тирана — отталкивать всех, сердце которых гордо и свободно.

Серьёзное разрушается смехом, смех — серьёзностью.

Скромность — середина между бесстыдством и стеснительностью.

Совершать проступок можно по-разному… между тем поступать правильно можно только одним единственным способом…

Совесть — это правильный суд доброго человека.

Справедливость не есть часть добродетели, а вся добродетель, и противоположность ее — несправедливость — не часть порочности, а порочность вообще.

Справедливость является величайшею из добродетелей, более удивительной и блестящей, чем вечерняя или утренняя звезда.

Страх — это боль возникающая в ожидание зла.

Счастье на стороне того, кто доволен.

Счастье — это довольство собою.

Счастье, по-видимому, заключается в досуге.

Талантливые врачи придают исключительную важность точному знанию анатомии человека.

Тела рабов сильны, так что они могут быть употребляемы на разные работы, необходимые в жизни, а тела свободных не согбенны и не способны на такие работы. Зато свободные люди годны для политической жизни…

У всякого человека в отдельности и у всех вместе есть, можно сказать, известная цель, стремясь к которой они одно избирают, другого избегают.

У кого есть друзья, у того нет друга.^[1]

Ум заключается не только в знании, но и в умении прилагать знание на деле.

Уничтожение одного есть рождение другого.

Ученикам, чтобы преуспеть, надо догонять тех, кто впереди, и не ждать тех, кто позади.

Учителя, которым дети обязаны воспитанием, почтеннее, чем родители, которым дети обязаны лишь рождением: одни дарят нам только жизнь, а другие добрую жизнь.

Хвалить людей в лицо — признак лести.

Хвалу и осуждение получают в зависимости от того, по принуждению или нет совершен поступок.

Хорошая книга — та, в которой сочинитель говорит то, что должно, не говорит того, что не должно, и говорит так, как должно.

Цель умозаключения — найти метод, при помощи которого можно было бы из правдоподобных <положений> делать умозаключение о всякой выдвинутой проблеме и не впадать в противоречие, когда мы сами отстаиваем какое-нибудь положение.

Человек может быть или выше, или ниже животного. Но он не может быть животным. Это — выпадение из природы.

Человек достигший полного совершенства, выше всех животных; но зато он ниже всех, если он живет без законов и без справедливости.

Честь — это награда, присуждаемая за добродетель…

Чтобы делать добро, надо прежде всего им обладать.

Чтобы разбудить совесть негодяя, надо дать ему пощечину.

Чувство жизни относится к вещам, которые сами по себе доставляют удовольствие, потому что жизнь — благо по природе.

Шутить надо для того, чтобы совершать серьёзные дела.

Шутка есть ослабление напряжения, поскольку она отдых.

Щедрый человек — это тот, кто дает подходящему человеку подходящую вещь в подходящее время.

Эгоизм заключается не в любви самого себя, а в большей, чем должно, степени этой любви.

Это долг — ради спасения истины отказаться даже от дорогого и близкого.

Ясность — главное достоинство речи.

Если бы всякое орудие могло работать само по данному приказу или даже предвосхищая его, как статуи Дедала или треножники Гефеста, которые, по словам поэта, сами являлись на собрание богов^[2], если бы челноки ткацкого станка ткали сами собой, если бы смычок сам собой играл на кифаре, то предприниматели стали бы обходиться без рабочих, а хозяева без рабов. — книга I, 2, 5

Для решения вопроса в ту или другую сторону надо выяснить, что обозначает это название. Пустота действительно кажется местом, в котором ничего нет. Причина этому — убеждение, что все существующее есть тело, всякое же тело <находится> в месте, а пустота <имеется> в том месте, в котором нет никакого тела, так что, если где-нибудь нет тела, там есть пустота. Всякое тело, опять же, считают осязаемым, а таким будет то, что обладает тяжестью или легкостью. Таким образом, путём умозаключения получается, что пустота есть то, в чем нет ничего тяжёлого или легкого.

Однако нет никакой необходимости, если существует движение, признавать пустоту. <...> Возможно также и уплотнение <тела> не путём вхождения в пустоту, а вследствие вытеснения находящегося внутри (например, при сдавливании воды находящегося внутри воздуха); возможно и увеличение не только за счёт вхождения в тело чего-нибудь, но и путём качественного изменения, например если из воды возникает воздух. Вообще же рассуждения об увеличении, так же как и о воде, налитой в пепел, сами себе противоречат: или ничто не увеличивается, или <нечто увеличивается, но> без <добавления какого-либо> тела, или два тела могут находиться в одном и том же <месте>.

Аристотель меня брыкает, как сосунок-жеребёнок свою мать.^[1] — о разрыве с Аристотелем

Платон и Аристотель кажутся нам надутыми буквоедами, а в действительности они были достойные люди и любили, как все прочие, пошутить с друзьями; <…> они писали как бы играючи, ибо сочинительство было для них занятием наименее мудрым и серьёзным, а истинная мудрость состояла в умении жить просто и спокойно. За политические писания они брались так, как берутся наводить порядок в сумасшедшем доме, и напускали на себя важность только потому, что знали: сумасшедшие, к которым они обращаются, мнят себя царями и императорами. Они становились на точку зрения безумцев, чтобы по возможности безболезненно умерить их безумие.

… система есть более или менее диалектическая хитрость ума; в её тонкостях и сплетениях часто видны бывают уловки мысли человеческой, признающей противоречие за необходимый закон для того только, чтобы избегнуть упрёка в противоречии. Началам Платоновой философии более сочувствовало мыслящее человечество, нежели началам Аристотеля, а между тем Платон был только рапсодист-философ, Аристотель же — творец первой логической системы.

Однако представления, касающиеся сплошной материи и невозможности появления пустоты, можно встретить и у философов более ранней, ионийской школы. Согласно Эмпедоклу (ок.490-430 гг. до н.э.), корни всего сущего не допускают пустого пространства: «Нет во вселенной нигде ни излишка, ни места пустого». Вакуум противоречил картине мира, разработанной Аристотелем. Пространство определялось великим мыслителем как граница окружающего тела относительно окружаемого, поэтому «пустое пространство было бы абсурдом, так как здесь «окружающее» ничего не окружает». Кроме того, одним из основных элементов аристотелевой физики были качества предметов, воспринимаемые нами через ощущения: белое, черное, холодное и т.п.^[3]

Кроме обыденных недостатков, свойственных всем людям, гении, в силу своего сосредоточения и своего таланта, имеют еще особенные специальные недостатки. <…> Аристотель был низко льстив, хотя бы по отношению к Александру.

… всё наше наследие, полученное от Аристотеля, — это школьные конспекты его учеников, написанные на одном из наиболее трудно понимаемых специальных жаргонов во всей мировой истории и совершенно непостижимые для любого грека — современника Аристотеля, который не обучался этому в Лицее. Тот факт, что этот жаргон был освящён историей так, что сам стал объектом классического образования, не имеет отношения к делу, ибо это произошло после Аристотеля…

Ученик Платона, слава и гордость его Академии, признанный и отмеченный самим основателем и главою школы, Аристотель, достигнув научной зрелости и самостоятельности, выступил с критикой платоновского учения об идеях. Критика эта получила всемирную известность. С нескольких точек зрения — с точки зрения онтологии, теории познания, логики — Аристотель критикует центральное учение Платона. <...>
Но, развивая свою критику, Аристотель не замечает, что сам он, невзирая на все остроумие и остроту своих возражений, продолжает оставаться на почве учения Платона. Высшей идее Платона — идее «блага» в философии Аристотеля соответствует запредельный миру бог, неподвижный перводвигатель вселенной; по своей природе этот бог — мышление мыслящее самого себя, свою собственную деятельность мысли. В своей сути учение это — тот же объективный идеализм, что и теория «идей» Платона. То обстоятельство, что у Аристотеля над миром природных вещей высится один-единственный вполне идеальный бог, а у Платона — целая «пирамида» также вполне идеальных «идей», не может устранить или умалить то общее, в чем Аристотель совпадает с Платоном и что позволяет утверждать, что воззрение Аристотеля, так же как и воззрение Платона, есть объективный идеализм.^[4]

Вне области точных наук эвристическое значение творений Аристотеля и сейчас неоспоримо. По диапазону научных интересов, колоссальной эрудиции, совершенно изумительной наблюдательности и работоспособности, способности синтезировать разнороднейшие и противоречивые воззрения и излагать их связно и систематически, Аристотель не уступит, конечно, никому во всей истории человеческой мысли. Его формальная логика считалась Кантом «законченной наукой» и сохранилась со сравнительно незначительными изменениями до настоящего времени, пока в нее не вторглась математика. Он сумел взять многое от антиподов — Платона и Демокрита, отчего его нельзя отнести ни к одной из «линий». Он положил начало систематической зоологии, гистологии и эмбриологии, а его ученик Теофраст — ботанике и минералогии. В гуманитарной области его сочинения по этике и политике и сейчас не потеряли свежести. Как будто совершенно универсальный гений? Нет, не универсаль��ый! Слабость Аристотеля в том, что составляет главную силу школ Пифагора и Платона: недооценка математики, и эта слабость объясняет его популярность во многих кругах и то вредное влияние, которое Аристотель, а в особенности его усердные ученики и последователи, перипатетики, оказали на дальнейшее развитие науки.^[5]