Сетевой писатель-фантаст и утопист Алекс Розов

16 ноября 2018 года

Эксклюзивное интервью русскоязычного сетевого писателя, топ-блогера Алекса Розова^[1], чья книжная серия «Меганезия» журналом «Питерbook» причисляется к «самым значительным явлениям сетевого самиздата»^[2]. Специально для Викиновостей записал М. Сколов.

Мит Сколов: Алекс, добрый день! Здороваюсь с тобой и сразу, когда следует далее как-то охарактеризовать тебя для широкой публики, запинаюсь: кто ты? Современный российский (русский?) писатель? Писатель-фантаст? Согласен ли ты сам с таким определением, насколько оно верно?

Алекс Розов: Просто писатель-фантаст. Не люблю национальные идентификаторы.

М. С.: Не мог бы ты более подробно рассказать о самом себе? Я понимаю, что для тебя, учитывая твою антиклерикальную деятельность и нынешние реалии, это может быть небезопасно. Скажи хотя бы, например, какие три книжки оказали на тебя наибольшее впечатление в детстве/юности.

А. Р.: (Отправляет к своему профилю(недоступная ссылка) в ЖЖ и к статье в Циклопедии.)

Три книги, оказавшие наибольшее влияние: 1. Дюрренматт — «Визит старой дамы». 2. Лазарчук — «Мост Ватерлоо». 3. Лем — «Сумма технологии».

М. С.: Уточняю: это книги, оказавшие наибольшее влияние именно в молодости, или же на протяжении всей жизни?.. О тебе совсем почти ничего неизвестно, ни о происхождении, ни о полученном воспитании, ни о жизненном пути…

А. Р.: Это книги, оказавшие влияние примерно в 30 лет (сейчас мне 55). До этого я читал много разного, и не могу выделить, что и как повлияло. Скорее повлиял общий фон антологии НФ того периода и научно-популярной литературы. В остальном из моих сетевых биографий наиболее близка к реальности та, что сейчас имеется в Циклопедии… Я рос и воспитывался во вполне обычной семье советских ИТР, с соответствующим уровнем доходов, возможностей, и стилем отдыха. С учётом того, что я вырос в Ленобласти, все мои впечатления до самостоятельного периода жизни ограничивались советской (в то время) Прибалтикой и Причерноморьем. Всё остальное началось после 20 лет, но это уже относится к институтской студенческой жизни.

М. С.: Возвращаясь к указанным тобою трём книгам. Неудобно признаваться в собственной необразованности, но лично мне незнакомо имя Дюрренматта. Я тут одним глазом глянул в смартфон — русская Википедия в преамбуле статьи о нём подаёт его как «одного из крупнейших писателей послевоенной Европы», а украинская Википедия пишет: «Парадоксальные по своей сути, его произведения не дают однозначных ответов на вечные вопросы, но вынуждают задумываться…» Я прочитал последнее и подумал (наверное, неспроста ты поставил его на первое место), что, как по мне, сильная сторона твоего творчества — в побуждении к мысли, мне так кажется. Или ты претендуешь на то, чтобы давать ответы?

А. Р.: «Устаревают не только ответы, но и вопросы» © Эрнест Хемингуэй. Я претендую лишь на то, чтобы конкретизировать эту фразу дедушки Хэма, а именно: «вечные вопросы» устарели (причем устарели ещё в середине прошлого века). Грубо говоря: они ни о чём. Перед человеком поставлены лишь функциональные вопросы, относящиеся к нему, как к коллективному животному, с несколько более развитым мыслительным и коммуникативным аппаратом, чем у других видов шимпанзе, и опосредованно к нему, как к индивиду, включенному в стаю (популяцию) аналогичных индивидов. Человек может ставить функциональные цели, несколько выходящие за рамки его индивидуальной жизни, и относящиеся к его биологическим потомкам и к потомкам близких ему индивидов на протяжении нескольких прогнозируемых поколений.

М. С.: …А в целом главный вопрос — это вопрос выживания, так? Именно такой репликой хочется продолжить тобою сказанное — навеяно недавней рецензией Аси Михеевой на твой «Меганезийский» цикл. Но я зайду с другой стороны, прости за прямолинейность. Ты уже не молод, да? А мы все смертны. «In emptiness we trust», озаглавлено одно твоё коротенькое эссе. Давай откровенно: ты к этому себя готовишь? К пустоте? Нас всех ждёт дальше лишь ничто, считаешь ты?

А. Р.: (Начинает говорить раньше.) Нет. Это вопрос жизни. «Выживание» — это позиция индивида (или соо��щества) на краю катастрофы. Если сообщество, освоившее нетривиальные технологии, начинает говорить о выживании — значит оно ничего не достигло с тех времён, как (фигурально выражаясь) вышло из пещер. Главное достижение технологий — это колоссальный запас прочности популяции технологически-оснащённых существ по сравнению с существами, полностью зависимыми от природной среды. Именно это даёт нам возможность строить планы на будущее (а не жить как на войне только тремя вопросами — убьют ли меня сегодня, а если не убьют, то что я буду жрать, чтобы не сдохнуть от голода, и где смогу отдохнуть час-другой, чтоб не сдохнуть от усталости).

Собственно, одна из причин моей чисто личной брезгливости по отношению к разнообразным экологическим и пацифистским алармистам — это их манера ставить вопрос о выживании, а не о жизни…

Да, я не молод. Столетие назад до 55 вообще немногие доживали. И некоторые ограничения конечно возраст накладывает. Особенно стоматологический аспект :) — ну не шёл естественный отбор приматов в сторону сохранения зубной эмали после 50 лет. Но продолжаю вести «активный образ жизни» — как вёл таковой в 30 и в 40 — и в 50 лет. О смерти — не то, что я как идеальный самурай в кодексе Буси-до (который всё время об этом думает, причём с некоторой симпатией к этому биологически-терминальному феномену), но периодически задумываюсь, конечно. И «In emptiness we trust» я написал, кстати, когда мне было примерно 40 лет.

А ещё на три года раньше я написал «Тень мечты», и там ответил на вопрос, который ты задал сейчас:

— Все мы немножко троглодиты, — беззаботно ответил Дин, — в нас живет атавистическое стремление быть частью племени. Жить правилами племени. Поклоняться тотемам племени и соблюдать табу племени. Забыть, что ты — обособленная личность, и что когда-нибудь к тебе придет твоя персональная судьба. Та, которая называется «смерть». Вот, наверное, в чем фокус. Не в том, что племя защитит и поможет, а в том, что мы не готовы встретить свою судьбу лицом к лицу. Мы пытаемся спрятаться от нее за примитивными верованиями и ритуальными масками. Мы пытаемся обмануть ее противоестественными обрядами. Наконец, мы пытаемся откупиться от нее, принося жертвы выдуманным богам. Но у бога, который требует жертв, есть только одно истинное имя — СТРАХ. А судьба все равно находит нас — одного за другим — и каждый встречает ее в полном одиночестве, сколько бы жертв он не приносил своему страху, каких бы убедительных богов не создавал и как бы хорошо им не служил.

Дин Снорри, кстати (так, на всякий случай), написан не с меня, как с прототипа, а с другого человека, которого уже нет, и в какой-то мере в память о нём. Но такое мнение о смерти я разделяю. Ждёт ли нас затем ничего, или что-то — это по-любому вопрос с непроверяемым ответом, так что я предпочитаю считать, что ничего не ждёт, кроме той самой пустоты. Так надёжнее. Ведь лишние, заведомо-необоснованные надежды на сомнительное послезавтра приводят к ошибкам, результаты которых сказываются в реальном завтра.

М. С.: Максим Калашников в своей книге «Глобальный Смутокризис», в том самом месте, где называет тебя «отечественным мыслителем», упоминает твою статью «Хомоэволюция. Битва с дураками», как рисующую наступающее «отупение людей». Что, на твой взгляд, более всего несёт человечеству опасность регресса?

А. Р.: Процесс отупения людей — не нов, и в общем — цикличен. Был взлёт бытового изобретательства в Мезолите, затем глубокое отупение в эпоху ранних Азиатских Империй (Древний Египет с его бессмысленными пирамидами и тысячелетней стагнацией), затем поразительный взлёт изобретательства и ранней науки в Средиземноморской Античности, затем тысячелетняя стагнация Европейского Средневековья, затем взлёт серии Промышленных Революций, последняя из которых — НТР — пришлась на третью четверть XX века. И в конце XX века — начался очередной цикл отупения. Чем он опасен? Тем, что он совпал с остаточным эффектом НТР в сфере информационных технологий (то, что называют «Цифровым миром»). Если бы, к примеру, средневековая инквизиция обладала таким инструментом контроля сознания, как слежение через миллионы видеокамер, через профили в социальных сетях, через контакты по мо��ильным устройствам и мессенджерам. Если бы она обладала также таким инструментом пропаганды, как таргетированная реклама через соцсети (с учетом профилей пользователей обработанных по принципу анализа Big Data — как скандальная Cambridge Analytica) — то что произошло бы? Не появился бы ни Джордано Бруно, ни Николай Коперник, ни Галилео Галилей. Их тихо погрузили бы в небытие раньше, чем они успели бы что-то донести даже до узкого круга знакомых. Сейчас контроль ортодоксии по ключевым вопросам и ключевым табу (толерантность и ультра-гуманизм против ксенофобии и харрасмента, вера в парниковый эффект и глобальное потепление, вера в первичность финансов в экономике, и т. п.), и глубина организации современной охоты на ведьм — тысячекратно мощнее, чем в те времена. Средства современного комбинированного телевизионного сетевого убеждения могут даже убедить людей, жизнь которых становится материально беднее, в том, что их жизнь становится материально богаче, что рабство — это свобода, что война — это мир, и что невежество — это сила, — как у Оруэлла в романе «1984». Оруэллу в его реальном 1949-м, когда он создавал свою модель теоретического тоталитаризма, такой уровень контроля общественного сознания даже не снился, я полагаю.

Вот в этом риск. Глубина массового обмана такова, а его транквилизирующее действие столь сильно, что когда ситуация станет хуже некуда, большинство людей просто не успеют вовремя проснуться и начать делать что-то адекватное в плане решения проблем. Очередной Ренессанс и очередная Промышленная революция запоздают. Тогда большую часть населения нашей не очень большой планеты ждут крайне неприятные и тяжёлые проблемы — как человека при крайне запущенных инфекциях. Вот таков сегодняшний главный риск, как мне представляется.

И, поскольку упоминалась рецензия Аси Михеевой «„Что делать?“ 2.0» на цикл «Меганезия»^[4]. Несколько слов об этом. Изумительно-интересно увидеть свою литературную модель в зеркале восприятия читателя — мыслящего живо и в то же время философски, скептически и в то же время весело, с огоньком. Сравнение цикла «Меганезия» с романом «Что делать?» Чернышевского ввергло меня в лёгкий ступор — тем более, что я всегда стараюсь избегать нотаций типа «что делать», а если не избежать по сюжету — то представляю их в форме альтернативы, а не императива. Так или иначе, очень любопытная рецензия.

Единственное, что вызвало у меня ментальный протест, это последняя фраза Аси: «Хотя никому не мешает помнить, что самым отрезвляющим полемическим ответом на „Что делать?“ были „Бесы“». Дело в том, что «Бесы» Достоевского — это не отрезвляющий ответ. Это критика любых социально-значимых действий с позиции: давайте ничего не делать, а то ведь от этих действий неминуемо пострадает кто-то невинный. Так вот: это продвижение худшей формы социальной реакции — она даже хуже, чем стокгольмский синдром. Да нельзя что-то сделать, никого не обидев. Но это половина правды, а полуправда — это наполовину ложь. Вторая половина правды всегда в том, что если ничего не делать, то тоже неминуемо пострадает кто-то невинный. Вспоминается мультфильм «Винни-Пух и все-все-все»:

Винни-Пух: Ты должен сбить шарик! Пятачок: Но если я выстрелю в шарик, он испортится. Винни-Пух: А если ты не выстрелишь, тогда испорчусь я!

Пятачок выстрелил, и шарик конечно испортился, но проблема была решена. Так это работает и никак иначе. Если история чему-то учит, то этому.

М. С.: Спасибо за интервью, Алекс! Творческих тебе успехов!